Клэнси Том. Долг чести

   – Значит, вам это неизвестно? Гото говорит по-английски, когда ему хочется, и не говорит, если не испытывает желания. В тот день у него не было желания говорить по-английски. А его переводчица, женщина лет двадцати семи, находилась рядом. Она даже не покраснела. – Хантер мрачно усмехнулась. – А вот я не могла не покраснеть. Как вы относитесь к этому, доктор
   Райан?
   Райан не испытывал сомнения относительно достоверности информации, поступающей по каналу «Сандаловое дерево», и все-таки было полезно получить подтверждение из совершенно независимого источника.
   – Думаю, ему просто нравятся блондинки, – пошутил Джек.
   – Ходят такие слухи. Говорят также, что у него сейчас появилась новая блондинка.
   – Мы начинаем затрагивать серьезные темы, – заметил Хольцман. – Но ведь многие мужчины любят позабавиться на стороне, Крис.
   – Гото любит демонстрировать всем, какой он крутой парень. О его привычках ходят слухи, говорят, он прямо-таки отвратительное животное. – Крис Хантер замолчала и затем добавила:
   – И я верю им.
   – Неужели? – невинно спросил Райан. – Это что, женская интуиция?
   – Не болтайте чепухи, – бросила Хантер слишком серьезным тоном для общего настроения. Голос Райана тоже изменился.
   – И не думаю. Моя жена намного лучше разбирается в людях, чем я. Наверно, это потому, что она врач. Согласны?
   – Доктор Райан, вы отлично знаете, что мне все известно. Я знаю, что ФБР расследует, стараясь не привлекать внимания, кое-какие обстоятельства в районе Сиэтла.
   – Вот как?
   Крис Хантер не поддалась на хитрость.
   – Такое нельзя сохранить в секрете, особенно если есть друзья в бюро, а одна из исчезнувших девушек – дочь капитана полиции, живущего по соседству со специальным агентом ФБР, возглавляющим отделение бюро в Сиэтле. Хотите, чтобы я продолжила?
   – Тогда почему вы храните все это в секрете и не предаете гласности?
   Зеленые глаза Крис Хантер сверкнули, когда она посмотрела на советника по национальной безопасности.
   – Я объясню вам причину, доктор Райан. В мою бытность студенткой колледжа меня изнасиловали. Мне казалось, что этот ублюдок убьет меня. Я смотрела в глаза смерти. Этого нельзя забыть. Если станет известно об исчезновении этой девушки, ее жизнь и жизнь многих других окажется в опасности. После изнасилования можно вернуться к жизни – мне это удалось. А вот после смерти – нет.
   – Спасибо, – негромко произнес Райан. Выражение лица и кивок выразили его чувства еще более красноречиво. Понимаю ваши чувства, подумал он, и вы знаете об этом.
   – А теперь он станет главой правительства своей страны. – Взгляд Крис Хантер посуровел еще больше. – Он ненавидит нас, доктор Райан. Я брала у него интервью. Он хотел меня не потому, что считал такой уж привлекательной. Он стремился унизить меня, смешать с грязью мое человеческое достоинство. Гото – насильник. Ему доставляет удовольствие унижать людей и причинять им боль. Невозможно забыть его взгляд. Он ненавидит нас. Передайте это президенту.
   – Передам, – сказал Райан, вставая и направляясь к выходу.
   На улице стоял его служебный автомобиль. По пути к Белому дому будет о чем подумать.
   – Все хорошо, – заметил агент Секретной службы. – Пока,
   – Вы давно занимаетесь этим. Пол?
   – Четырнадцать увлекательных лет, – ответил Пол Роббертон, внимательно глядя вперед со своего сиденья рядом с водителем. Тот был всего лишь служащим хозяйственного управления государственной администрации, но Райан занимал теперь достаточно высокое положение, чтобы его охранял и агент Секретной службы.
   – Занимались оперативной работой?
   – Только фальшивомонетчиками. Ни разу не приходилось прибегать к оружию, – добавил Роббертон. – Принимал участие в расследовании нескольких довольно крупных дел.
   – Разбираетесь в людях? Роббертон засмеялся.
   – Приходится – на моей-то работе, доктор Райан.
   – Расскажите мне о Крис Хантер.
   – Умная и жесткая женщина. Она говорит правду: в колледже подверглась изнасилованию. Это был сексуальный маньяк. Хантер выступала на суде как свидетельница. В то время адвокаты еще могли обращаться с жертвами изнасилования несколько… свободно, что ли. Спрашивали, не поощряла ли она его и тому подобное. Картина в суде была отвратительной, но она все выдержала, и присяжные признали подонка виновным. Он не сумел долго выжить в тюрьме, очевидно, поссорился с другим заключенным, осужденным за вооруженное ограбление. Жаль, – сухо закончил Роббертон.
   – Вы считаете, мне следует прислушаться к ее мнению?
   – Да, сэр. Из нее вышел бы хороший полицейский. И я знаю, что она превосходная журналистка.
   – Крис сумела собрать много информации, – задумчиво пробормотал Райан. Правда, не вся эта информация достаточно надежна, подумал он, сведения не скоординированы, да и к тому же она смотрит на них через призму собственных переживаний, зато у нее отличные источники, черт возьми. Джек смотрел в окно автомобиля и пытался разгадать головоломку, в которой чего-то не хватало.
   – Куда ехать? – спросил водитель.
   – В дом, – машинально произнес Райан и заметил удивленный взгляд Роббертона. «Дом» не означал «домой». – Нет, одну минуту. – Райан поднял трубку телефона. К счастью, номер он помнил наизусть.

***

   – Алло?
   – Это ты, Эд? Джек Райан. Вы сейчас заняты?
   – Обычно нам разрешают отдохнуть в воскресенье, Джек. После обеда «Кэпитолз» играют с «Брюинами».
   – Уделите мне десять минут.
   – Хорошо, Джек. – Эд Фоули повесил трубку на рычаг настенного телефонного аппарата. – Сейчас приедет Райан, – сказал он жене. Испорченный выходной, черт побери.
   Воскресенье было единственным днем недели, когда им можно было не спешить в Лэнгли и понежиться в постели. Мэри-Пэт была все еще в домашнем халате и выглядела как-то неопрятно. Без единого слова она положила утреннюю газету и пошла в ванную. Через пятнадцать минут послышался стук в дверь.
   – У тебя сверхурочная работа? – спросил Эд, открывая дверь. Следом за Райаном вошел Роббертон.
   – Пришлось ехать в студию для участия в утренней программе. – Джек посмотрел на часы. – Через двадцать минут нужно быть в еще одной.
   – Привет, Джек. В чем дело? – В комнату вошла Мэри-Пэт, она выглядела, как и подобает американской домохозяйке воскресным утром.
   – Деловой разговор, милая, – ответил Эд, и все трое направились в комнату отдыха, расположенную в подвальном помещении.
   – Операция «Сандаловое дерево», – произнес Джек. Здесь можно было говорить свободно – дом проверяли каждую неделю, но до сих пор подслушивающие устройства не были обнаружены. – Кларку и Чавезу уже передали приказ вывезти девушку?
   – Не было такого указания, – напомнил ему Эд Фоули. – Все почти готово, но…
   – Передайте им, чтобы немедленно занялись этим.
   – Ты не мог бы рассказать нам поподробнее? – спросила Мэри-Пэт.
   – Все происходящее не нравилось мне с самого начала. Думаю, нам стоит дать этим знак ее покровителю, причем пораньше, чтобы у него было время подумать,
   – Пожалуй, – согласился мистер Фоули. – Я тоже прочитал об этом в утренней газете. Он относится к нам не слишком дружелюбно, но ведь мы оказываем на него сильное давление, правда?
   – Садись, Джек, – пригласила Мэри-Пэт. – Принести тебе кофе?
   – Нет, МП, спасибо. – Опустившись на потертую кушетку, он поднял голову и посмотрел на Эда. – Меня только что осенило. Наш приятель Гото кажется немного странным.
   – Да, у него есть некоторые отклонения, – согласился Эд. – Он не слишком умен, если отбросить свойственную им всем местную риторику, останется куча напыщенных фраз и совсем немного разумных идей. Признаться, меня удивило, что ему представилась возможность стать премьер-министром.
   – Почему? – спросил Джек. Материалы о Гото, составленные Госдепартаментом, как всегда, уважительно говорили об этом иностранном государственное деятеле.
   – Я ведь уже упомянул, что он вряд ли получит Нобелевскую премию по физике, понимаешь? Гото – типичный аппаратчик. Сделал политическую карьеру с самых низов. Можно не сомневаться, что на этом пути ему пришлось лизать немало задниц…
   – А теперь, чтобы компенсировать себя за унижения, он отыгрывается на женщинах, – добавила МП. – Там любят такое. Наш парень Номури прислал подробную информацию о том, что ему довелось узнать. – Все это по причине молодости и недостаточного опыта, подумала заместитель директора ЦРУ. Очень многие оперативники докладывают обо всем увиденном и услышанном, словно пишут книгу. Главным образом это объясняется скукой.
   – У нас бы его не выбрали отлавливать бродячих собак в самом маленьком городе, – усмехнулся Эд.
   Ты так считаешь? – подумал Райан, вспоминая про Эдварда Келти. С другой стороны, при удачном стечении обстоятельств Америке, возможно, удастся обернуть это в свою пользу. Может быть, при первой встрече, если ситуация не улучшится, президент Дарлинг мельком упомянет бывшую подругу премьер-министра и напомнит о влиянии некоторых странных его привычек на развитие японо-американских отношений…
   – Как идут дела по «Чертополоху»? Мэри-Пэт улыбнулась и нажала на кнопку. На экране телевизора появились фрагменты игр «Сега».
   – Двое из членов агентурной сети оставили активную деятельность – один ушел на пенсию, другой служит где-то за океаном, по-моему, в Малайзии. Со всеми остальными установлен контакт. Если нам когда-нибудь захочется…
   – Давайте подумаем, чем они могут нам помочь.
   – Зачем? – удивилась Мэри-Пэт. – У меня нет возражений, но зачем?
   – Мы оказываем на японцев слишком сильное давление. Я
   Говорил об этом с президентом, но у него есть на то основания политического порядка, и он не собирается менять тактику. Принятые нами меры наносят серьезный ущерб японской экономике, а теперь оказывается, что их новый премьер-министр испытывает к нам крайнюю антипатию. Если им захочется предпринять какие-то ответные шаги, я хочу знать об этом заранее.
   – А какие шаги они могут предпринять? – Эд Фоули опустился в кресло, в котором сын любил играть в «Нинтендо».
   – Этого я не знаю, но хочу выяснить. Мне понадобится несколько дней, чтобы разобраться с возникшими проблемами и выбрать наиболее важные. Черт побери, да ведь у меня нет этих нескольких дней, – вспомнил Райан. – Надо готовиться к поездке в Москву.
   – Все равно нужно время, чтобы провести соответствующую подготовку. Мы можем доставить нашим парням аппаратуру для связи и все остальное.
   – Тогда беритесь за дело, – распорядился Джек. – Передайте им, что теперь они занимаются настоящей разведкой.
   – Для этого нам понадобится разрешение президента, – предупредил его Эд. Развернуть агентурную сеть на территории союзника – дело серьезное.
   – Положитесь на меня, я получу такое разрешение, – заверил его Райан. Он не сомневался, что Дарлинг не станет возражать. – Но первым делом вывезите оттуда девушку.
   – Где мы подвергнем ее допросу? – спросила Мэри-Пэт. -
   Кстати, что, если она откажется уехать? Ты ведь не приказываешь нам похитить ее?
   Проклятье, подумал Райан.
   – Нет, не стоит идти на такие крайние меры. Наши ребята умеют действовать осторожно, верно?
   – Кларк умеет. – Из того, что много лет назад Кларк преподал ей и ее мужу при подготовке на «Ферме», Мэри-Пэт особенно врезались слова: «Где бы вы ни находились, считайте, что действуете на территории противника». Для оперативников это было аксиомой, но она все время пыталась понять, откуда появилась эта мысль у Кларка.

***

   Большинству собравшихся следовало бы сейчас быть на работе, подумал Кларк, но ведь им с Чавезом тоже следовало заниматься делом, правда? В этом и заключалась проблема. Ему приходилось видеть немало демонстраций, причем большинство выражало недовольство политикой его страны. Демонстрации, проводившиеся в Иране, были особенно угрожающими, поскольку в руках людей, считающих лозунг «Смерть американцам!» совершенно справедливым выражением недовольства внешней политикой Соединенных Штатов, находились заложники из числа американских дипломатов и их семей. Тогда Кларк принимал участие в неудачной операции по их спасению, что стало, как он считал, худшим моментом в его многолетней карьере оперативника. У Кларка остались самые плохие воспоминания о пребывании в Иране, когда он стал свидетелем краха спасательной операции и ему самому пришлось спасаться бегством. И вот теперь представшая перед ним картина воскресила их.
   Американские дипломаты относились к происходящему не слишком серьезно. В здании посольства, расположенном напротив отеля «Окура» и напоминавшем по архитектуре странное сочетание творений Фрэнка Ллойда и укреплений линии Зигфрида, все шло как обычно. Никаких оснований для беспокойства, в конце концов, разве Япония не цивилизованная страна? Полиция выставила надежную охрану у внешней ограды, и какой бы шумной ни была демонстрация, ее участники, по-видимому, не собирались нападать на суровых полицейских, окруживших здание тесным кольцом. Однако демонстрантами на этот раз была не молодежь, не студенты, решившие отвлечься от занятий, – поразительно, что средства массовой информации не обращали внимания на то, что студенческие демонстрации так часто совпадают по времени с окончанием семестров, – явление, распространившееся по всему миру. Здесь находились люди лет за тридцать и за сорок, и потому их выкрики создавали какое-то странное впечатление – они были не такими яростными, словно собравшихся смущало происходящее и они испытывали скорее обиду, чем гнев. Кларк наблюдал за толпой, пока Чавез делал снимок за снимком. Однако демонстрантов собралось очень много, и боль, испытываемая ими, была очевидной. Они стремились отыскать виновных, как это обычно бывает, найти кого-то, кто отвечал бы за возникшие трудности. Так поступают всегда, это ведь не чисто японский феномен, правда?
   Как и все в Японии, демонстрация была хорошо организована. Ее участники были разбиты на группы с руководителем во главе каждой, они приехали главным образом на переполненных пригородных поездах, разместились в автобусах, которые ожидали их на станциях, и высадились всего в нескольких кварталах отсюда. Интересно, кто заказал автобусы? – подумал Кларк. Кто напечатал плакаты? Лишь теперь он с удивлением заметил, что лозунги написаны грамотно – очень странно. Несмотря на хорошее обучение английскому языку в школе, японцы сплошь и рядом допускали ошибки в написании слов, особенно на плакатах. Сегодня утром Кларк видел на улице юношу в майке с удивительной надписью: «Вдохновимся в раю», по-видимому, прямой перевод с японского и еще одно доказательство того, что невозможно буквально переводить с одного языка на другой. А вот на плакатах все было написано правильно. И орфография и грамматика безупречны, даже лучше, подумал Кларк, чем на подобных демонстрациях в Америке. Разве это не любопытно?
   Ну и черт с ними, подумал он. Я ведь журналист, правда?
   – Извините меня, – произнес Джон, коснувшись плеча мужчины средних лет.
   – Да? – На лице мужчины отразилось удивление. Он был хорошо одет, в темном костюме и белой рубашке, с аккуратно завязанным галстуком. Ни гнева, ни других эмоций, вызванных волнением момента, на лице. – Кто вы?
   – Я московский журналист из агентства новостей «Интерфакс», – произнес Кларк, показывая свое удостоверение на русском языке.
   – А-а, понятно. – Мужчина улыбнулся и вежливо поклонился. Кларк ответил таким же поклоном. Воспитанное поведение мнимого русского журналиста вызвало у его собеседника одобрительный взгляд.
   – Вы позволите задать вам несколько вопросов?
   – Конечно. – Мужчина испытывал, казалось, облегчение, что теперь можно больше не выкрикивать лозунги. Кларк быстро выяснил, что японцу тридцать семь лет, он женат, имеет одного ребенка, служит в автомобилестроительной корпорации, но сейчас временно уволен из-за экономических трудностей и в данный момент крайне недоволен действиями Америки, а вот к России испытывает только расположение.
   Он смущен происходящим, подумал Джон, поблагодарив мужчину за ответы.
   – В чем дело? – негромко спросил Чавез, подняв к лицу фотоаппарат.
   – Говори по-русски, – резко бросил «Клерк».
   – Хорошо, товарищ.
   – Следуй за мной, – произнес тут же «Иван Сергеевич», нырнув в глубь толпы. Здесь происходит что-то странное, подумал он, что-то не совсем понятное. Когда Кларк смешался с толпой, ему все стало ясно. Люди, что стояли по периметру толпы, играли роль надзирателей. Основная масса демонстрантов состояла из рабочих, «синих воротничков», одетых не так аккуратно и не боявшихся утратить чувство собственного достоинства. Здесь царило уже иное настроение. На Кларка и Чавеза бросали взгляды, полные ярости, и несмотря на поспешные объяснения, что они не американцы, подозрение не исчезало, но ответы на задаваемые ими вопросы были менее осторожными, чем раньше.
   В какой– то момент толпа под руководством своих лидеров и в окружении полицейских направилась вперед. Там все оказалось подготовленным для митинга -был установлен помост с трибуной. И тут все изменилось.
   Хироши Гото не спешил выйти к демонстрантам, заставив их ждать слишком долго – даже для страны, где терпение ценится как высшая добродетель. Наконец он с чувством собственного достоинства поднялся на трибуну, оглянулся по сторонам и убедился в том, что его ближайшее окружение разместилось позади. Телевизионные камеры были уже установлены, и оставалось только подождать, когда толпа подтянется поближе. Но он все так же продолжал молча стоять на трибуне, глядя на демонстрантов, заставляя их своим молчанием собираться теснее, отчего напряжение только нарастало.
   Кларк чувствовал теперь, что происходит. Возможно, необычность случившегося была неизбежной. Здесь собрались цивилизованные люди, члены настолько хорошо организованного общества, что оно казалось чуждым всякому постороннему, люди, чья вежливость и традиционное гостеприимство резко контрастировали с их недоверием. к иностранцам. Страх начал появляться у Кларка как нечто едва осязаемое, как предупреждение о том, что вот-вот наступят перемены, несмотря на то что со своей обостренной годами наблюдательностью он не замечал ничего, кроме обычных пустых речей, произносимых политическими деятелями во всем мире. Человек, не раз смотревший в лицо смертельной опасности во Вьетнаме и других странах мира, Кларк снова почувствовал себя чужим в чужой стране, однако на этот раз опыт, накопленный им за многие годы, не только не помогал ему, но и шел во вред. В конце концов, даже те демонстранты, которые неистовствовали сейчас посреди толпы, не были такими уж непримиримыми, да и что еще можно ожидать от людей, оставшихся без работы? Вполне естественно, что они казались недовольными. Следует ли придавать всему этому такое уж большое значение?
   Однако ропот в толпе усиливался. Гото поднес ко рту стакан и отпил глоток воды, все еще заставляя собравшихся ждать, затем сделал руками жест, предлагая им подойти еще ближе, хотя эта часть парка была уже до предела запружена людьми. Сколько их? – подумал Джон. Десять тысяч? Пятнадцать? Вдруг толпа стихла и воцарилось почти полное молчание. Кларк оглянулся по сторонам и сразу все понял. У тех, кто стояли по периметру толпы, на рукавах пиджаков были повязки – черт возьми, выругался он про себя, сегодня это знак власти. Рядовые рабочие автоматически повинуются тем, кто одеты и ведут себя подобно начальникам. Может быть, был подан и другой сигнал, но тогда Кларк не заметил его.
   Гото заговорил негромким голосом, и толпа замолкла совсем. Головы слушателей склонились вперед в инстинктивной попытке разобрать слова.
   Жаль, что у нас не было времени как следует овладеть языком, одновременно подумали оба сотрудника ЦРУ. Кларк заметил, что Динг не теряет времени, меняет объективы и делает снимок за снимком, обращая особое внимание на лица рабочих в толпе.
   – Возбуждение нарастает, – тихо произнес по-русски Чавез, глядя на лица японцев.
   Кларк видел, как менялось поведение толпы по мере того, как Гото продолжал говорить. Он схватывал отдельные слова, иногда одну-две фразы, главным образом не имеющие никакого смысла, но представляющие собой риторические приемы, к которым любят прибегать политические деятели, чтобы выразить уважение к аудитории и готовность выполнить все пожелания масс. Внезапный рев одобрения, вырвавшийся у толпы, застал его врасплох. Слушателям пришлось толкать друг друга локтями, чтобы аплодировать. Он посмотрел на Гото. Бесполезно, слишком далеко. Кларк сунул руку в наплечную сумку Динга, достал запасную камеру, присоединил к ней длиннофокусный объектив и направил на оратора, пытаясь что-либо прочитать по выражению его лица, пока он благосклонно принимал одобрение народа и ждал окончания аплодисментов, чтобы продолжить речь. Как умело манипулирует чувствами толпы, а? Кларк видел, что Гото пытается скрыть свои эмоции, но, хотя политические деятели обладают, как правило, незаурядным актерским мастерством, они испытывают влияние аудитории в еще большей степени, чем артисты, выступающие перед камерами, зарабатывая себе этим на жизнь. Руки Гото начали двигаться более выразительно, а голос стал громче.
   Здесь собралось всего десять или пятнадцать тысяч человек. Значит, это пробное выступление, верно? Гото экспериментирует. Еще никогда Кларк не чувствовал себя таким чужим, как в этой толпе. Почти во всех странах мира никто не обратил бы внимания на черты его лица или, взглянув, тут же забыл бы о нем. В Иране, в Советском Союзе, в Берлине – повсюду он был бы самым обычным человеком, одним из многих. Но не здесь и не сейчас. Еще хуже было то, что он не понимал до конца происходящего, и это его, беспокоило. Голос Гото звучал еще громче. Впервые он ударил кулаком по трибуне, и толпа ответила ему дружным ревом. Гото говорил теперь заметно быстрее. Толпа теснее сгрудилась ближе к трибуне, и Кларк увидел, что глаза оратора заметили это и в них отразилось удовлетворение. Теперь Гото не улыбался, но его взгляд обегал море обращенных к нему лиц, то слева, то справа, иногда останавливаясь на каком-то одном лице, оценивая его чувства, перебегая на другое, чтобы убедиться, что и это лицо выражает то же самое. Сейчас в его голосе звучала уверенность. Они были у него в руках, каждый из них. Меняя тембр и громкость голоса, Гото видел, как меняется частота их дыхания, как расширяются их глаза. Кларк опустил камеру, чтобы окинуть взглядом толпу, и заметил общие движения, почувствовал реакцию на голос оратора.
   Он играет с ними.
   Джон снова поднял камеру и направил ее, словно прицел винтовки. На этот раз он сосредоточил внимание на надзирателях, которые стояли по периметру толпы в выделявших их костюмах. Теперь они меньше следили за собравшимися, явно увлеченные речью Гото. И снова Кларк выругался, проклиная свое незнание японского, не отдавая себе отчета в том, что увиденное им гораздо важнее, чем ему кажется. Еще один взрыв эмоций в толпе. На этот раз это не просто рев – нет, на лицах демонстрантов отразился гнев, они словно осветились яростью. Теперь Гото полностью овладел толпой, держал ее в своей власти, веД за собой, куда ему хотелось.
   Джон коснулся плеча Динга.
   – Пошли отсюда.
   – Почему?
   – Здесь становится опасно, – ответил Кларк. На его лице застыло странное выражение.
   – Нан я? – произнес по-японски Чавез, улыбаясь из-за камеры, которую он держал у лица.
   – Оглянись и посмотри на полицейских, – коротко бросил Джон.
   Динг повернул голову и мгновенно понял, что имел в виду. его старший напарник. Полицейские здесь обычно выглядели суровыми и неприступными. Возможно, так вели себя воины-самураи. Несмотря на неизменную профессиональную вежливость, в их движениях чувствовалась уверенность и какая-то надменность. Они следили за соблюдением закона и понимали это. Их мундиры были такими же безупречно чистыми и отглаженными, как и у морских пехотинцев, охраняющих американские посольства, а кобура с пистолетом, висящая у пояса, была всего лишь знаком власти, поскольку прибегать к ней не требовалось – они вполне могли справиться с любой ситуацией голыми руками. Но теперь эти крутые полицейские нервничали, переминались с ноги на ногу и обменивались взглядами, вытирая о брюки потные ладони. Они тоже чувствовали, как изменилось настроение толпы, причем настолько четко, что даже могли не говорить об этом между собой, все было ясно и так. Кое-кто из них даже напряженно прислушивался к словам Гото, но и эти полицейские выглядели обеспокоенными. Что бы ни происходило, если развивающиеся события тревожили людей, привыкших поддерживать образцовый порядок на этих улицах, значит, все очень серьезно.
   – Пошли. – Кларк окинул взглядом окружающие здания и выбрал двери, что вели в магазин. Это оказался вход в небольшое пошивочное ателье. Сотрудники ЦРУ встали у двери. Тротуар был пуст. Случайные прохожие присоединялись к толпе, полицейские тоже подтянулись поближе к ней, выстроившись через равные интервалы, – цепь людей в синих мундирах. Американцы оказались в одиночестве – очень странная ситуация в таком городе, как Токио.