Страница:
Суиджерт собрал несколько пачек пакетов и оставил их парить в воздухе рядом с собой. Повернувшись к баку с питьевой водой, он взял несколько емкостей для воды и начал их наполнять из наконечника гибкого пластикового шланга. Однако он промахнулся мимо первой же емкости, и похожая на ртуть капля воды приземлилась около тряпичных ботинок Суиджерта.
– Проклятье! – громко произнес Суиджерт.
– Что случилось? – вызвал Хэйз.
– Ничего. Я только что промочил ноги.
– Они высохнут, – сказал Хэйз.
– Они замерзнут, прежде чем высохнут, – сказал Суиджерт.
Больше, чем бытовые проблемы внутри корабля, Лоувелла интересовала обстановка снаружи. Хотя он и не ждал, что газ и мусор рассеются сами собой, но вид из окна приводил его в уныние. Гало, окружавшее корабль, не угрожало безопасности. Поскольку обломки двигались примерно с такой же скоростью, что и корабль, маловероятно, чтобы они с ним столкнулись. Если это даже и произойдет, то относительная скорость мусора и корабля так мала, что вызовет лишь слабый звон. Скорее, это была проблема для навигации, которая и вызывала наибольшее беспокойство Лоувелла.
Пытаясь помочь системе ориентации, командир ввел в бортовой компьютер ЛЭМа новые параметры. Но для запуска двигателя необходимо было выполнить значительно более сложную процедуру, которая называлась «точная ориентация». Эта процедура предполагала поиск конкретных звезд в созвездиях через иллюминатор корабля и привязку к ним гироскопической платформы при помощи специального сканирующего телескопа, или «АОТ». Учитывая, что траектория корабля пролегала всего в шестидесяти милях от поверхности Луны, даже небольшая ошибка в ориентации во время запуска двигателя могла привести к падению на обратную сторону Луны.
Большую часть последнего часа Хьюстон мучался над решением этой проблемы, периодически вызывая корабль на связь: «Водолей, вы еще не видите звезды?» Однако, когда Лоувелл выглянул в окно, то помимо опорных звезд он увидел сотни и тысячи сияющих ложных звезд, которые создавал окружающий мусор. Было невозможно отделить настоящие созвездия от подделок. Лоувелл понял, что единственным способом было включить стабилизаторы и повернуть «Водолей» с «Одиссеем», попытавшись найти в окружающем облаке просвет в чистый космос (ПРИМ.ПЕРЕВ. – см. расшифровку радиопереговоров во время ориентации гироплатформы в Приложении 11).
– Дай мне полотенце, Фреддо, – попросил Хэйза Лоувелл, – Я хочу посмотреть, удастся ли нам вырулить из этого мусора.
Хэйз протянул в правую руку Лоувелла маленькое квадратное плюшевое полотенце из продуктового пакета, и командир сначала протер свое окно, а потом и окно пилота ЛЭМа. Оба внимательно посмотрели через иллюминаторы и в унисон присвистнули.
– Вот это и грязь! – сказал Хэйз.
– И у меня не лучше, – произнес Лоувелл.
Он переключил систему ориентации на ручное управление и взял ручной пульт. Как и на «Одиссее» здесь имелось четыре группы равномерно окружавших корпус модуля стабилизаторов, каждый из которых был способен развить достаточный момент для разворота «Водолея» вокруг его центра инерции. И как на «Одиссее» вся система управлялась при помощи джойстика. Аккуратно наклонив джойстик вперед, Лоувелл попытался опустить нос корабля. Корабль внезапно накренился влево, вызвав головокружение. Если систему стабилизации «Одиссея» можно было назвать «упрямой», то аналогичная система на «Водолее», похоже, совсем не слушалась пульта управления.
– Тпру! – сказал Лоувелл, убрав руку с джойстика, – Это же поворот по углу рысканья!
– Она работает не так, как надо, – сказал Хэйз.
– Совершенно не так, как работала раньше.
Как поняли Лоувелл и Хэйз, проблема состояла в сместившемся центре инерции стыкованных модулей. Система ориентации ЛЭМа была разработана для его одиночного полета около Луны. Компьютер тренажера, на котором тренировались Лоувелл и Хэйз, был запрограммирован так, чтобы учесть распределение масс свободно летящего лунного модуля, и пилотам было достаточно короткого выброса реактивных струй, чтобы заставить корабль вращаться в заданном направлении. Но тот ЛЭМ, которым сейчас управлял Лоувелл, был отягощен всеми 28800 кг массы холодного орбитального модуля, выступающего из его крыши. Это сильно сместило центр инерции вверх, в командный модуль или даже дальше, полностью изменив знакомое пилотам ощущение откалиброванных стабилизаторов ЛЭМа.
В командном модуле Суиджерт ощутил внезапное вращение корабля и с пакетами продовольствия и воды проплыл обратно через туннель, посмотреть, что задумал командир.
– Что здесь произошло? – спросил Суиджерт, в то время как на мягкое движение джойстика Лоувелла корабль отреагировал очередным неуклюжим поворотом.
– Пытаемся осуществить ориентацию по звездам, – объяснил Хэйз.
– Это будет нелегко с этой штуковиной, – сказал Суиджерт, указывая пальцем на «Одиссея» через туннель.
– И это ты мне говоришь? – с нервным смехом сказал Лоувелл.
Как только Лоувелл начал работать с пультом управления, индикаторы ориентации на борту ЛЭМа и индикаторы углов в Хьюстоне начали регистрировать беспорядочные перемещения корабля. В Центре управления забил тревогу следивший за системами навигации посадочного модуля на терминале ЛЭМа Хэл Лоуден, когда обнаружил движение на своих приборах. Благодаря этому бесконтрольному движению бешено прыгали показания индикаторов всех трех гироскопов, повышая вероятность блокировки осей. Если произойдет блокировка, то будут потеряны данные ориентации, которые Лоувелл с таким трудом перебросил из компьютера «Одиссея», а тогда резко сократятся шансы на удачный исход запуска двигателя.
– ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это УПРАВЛЕНИЕ, – торопливо вызвал Лоуден.
– Слушаю, УПРАВЛЕНИЕ, – ответил Ланни.
– Похоже, мы близки к углу блокировки. Еще полтолчка стабилизатором и произойдет блокировка. Я полагаю, он знает, что делает. Но если он не смотрит на индикатор, то может случайно заблокировать гироскоп.
– Может, он ищет опорные звезды, – сказал Ланни.
– Может быть. Не стоит ли убедиться в этом?
– Понял, – сказал Ланни, – КЭПКОМ, попросите его посмотреть на индикатор угла блокировки.
– Понял, сказал Лусма, переключаясь на связь с кораблем, – «Водолей», это Хьюстон. Вы следите за гироскопами?
Лоувелл, пытаясь научиться управлять стыкованными модулями, повернулся к Хэйзу и сделал круглые глаза. Да, он следил за гироскопами. И за стабилизаторами. И за индикаторами ориентации. И за облаком мусора за окном. Лусма дежурил за терминалом КЭПКОМа с самого полдня, и Лоувелл был благодарен за его дружескую помощь астронавта. Но спрашивать у пилота лунного модуля, не забыл ли он следить за гироскопами, было подобно тому, что спрашивать у пилота самолета, не забыл ли он про закрылки. В обоих случаях это был лишний вопрос.
Лоувелл медленно повернулся к Хэйзу.
– Скажи ему, – произнес он с еле сдерживаемой злостью, – Что мы следим.
Лусма, который сам провел много часов на тренажере «Аполлона», услышал ответ и понял достаточно, чтобы больше не тревожить командира.
Пока Лоувелл занимался стабилизацией положения корабля, а Лусма пытался сохранить самообладание, Джерри Бостик, Чак Дейтерих и другие операторы терминалов ВОЗВРАТ, ДИНАМИКА, НАВИГАЦИЯ, не занятые текущей работой, продолжали разработку процедуры запуска для возврата экипажа на Землю. Полетные планы и наземных служб и астронавтов предусматривали набор готовых сценариев возврата, известных как «блоки данных для маневра», которые содержали необходимые координаты корабля, положения дросселя и другую информацию для самых вероятных ситуаций возврата экипажа. Было несколько блоков данных для «прямых возвратов», «блоки данных» для различных возвратов «ПК+2», блоки данных для возврата, при котором корабль остается на траектории свободного возврата и требуется легкий толчок для выхода на прямую. Все эти планы предусматривали наличие работоспособного командного модуля, работоспособного сервисного модуля и ЛЭМа, который в самом лучшем случае рассматривался, как рабочий придаток. Просматривая свой блок данных, Бостик и Дейтерих не ожидали обнаружить готовый сценарий возврата, удовлетворявший текущей ситуации. Они его и не нашли.
Работая совместно со своими командами поддержки, операторы могли рассчитать координаты для так называемого «запуска ПРС в пристыкованном состоянии» – запуска посадочной реактивной системы с пристыкованным командно-сервисным модулем, который планировался, но никогда не испытывался. Этот маневр был беспрецедентным, но, как говорили Бостик и Дейтерих, относительно простым. На расстоянии четверти миллиона миль в космосе поправка к траектории заключалась в легком толчке двигателя, что позволяло нацелить корабль на 40 тысяч миль ближе к Земле. При громадной протяженности межпланетного пространства, которое отделяло корабль от дома, изменение ориентации всего в доли градуса в начале путешествия вызывало отклонение в тысячи миль на другом конце пути. Сейчас «Одиссей» и «Водолей» летели на скорости 3000 миль в час или 1340 м/сек. Для поправки к траектории, которую разработали Бостик, Дейтерих с остальными специалистами, требовалось ускорить корабли всего на 5 метров в секунду, чтобы не пролететь мимо Земли, а безопасно спланировать в океан.
Операторы были уверены в возможности выполнения этого маневра, и они, как и Крафт, знали, что вскоре придется попытаться. Чем позже они произведут запуск двигателя для возврата к Земле, тем дольше придется ему работать. Но прежде, чем пытаться запускать двигатель, они обязаны доложить об этой идее Ланни. Прежде, чем Ланни согласится, он сообщит Кранцу и Крафту. Операторы, не находившиеся на дежурстве, подталкивали друг друга, чтобы кто-нибудь решился на доклад начальству.
– ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это ДИНАМИКА, – сказал Билл Бун, офицер полетной динамики из команды Ланни.
– Слушаю, – ответил Ланни.
– Разрешите доложить вам то, чем мы сейчас занимаемся. Мы рассчитываем маневр, который, по нашему мнению, переведет корабль на свободный возврат.
– М-м-м, – произнес Ланни уклончиво.
– Наши команды поддержки сейчас готовят все параметры, и через десять минут я получу готовый маневр, который мы сможем выполнить на отметке 61:30 полетного времени.
Ланни посмотрел на стену, где часы показывали полетное время. Полет продолжался 59 часов 23 минуты, примерно три с половиной часа после аварии.
– И это будет свободный возврат? – спросил Ланни.
– Так точно, – заверил его Бун, – Это будет запуск с коррекцией на 5 метров в секунду. Вы можете использовать это значение.
Ланни ничего не сказал. Бун с нетерпением ожидал, а на директорском терминале зеленая лампочка офицера навигации переключилась на желтый цвет, вызывая на переговоры.
– ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это НАВИГАЦИЯ, – сказал Гэри Реник.
– Слушаю, НАВИГАЦИЯ.
– Мы только что получили хорошие данные для ориентации и навигации, – сказал Реник, – и у нас, возможно, получится удачный запуск двигателя, который переведет нас на свободный возврат.
– Принято.
Ланни снова замолчал на линии внутренней связи. Он все еще не знал деталей предстоящего запуска двигателя, но он знал, что это ему и не надо. Он понимал, что это было работой ребят из службы навигации – знать всю специфику любого маневра, и если они сказали, что у них есть все данные для запуска, то, возможно, это так. Его работа заключалась просто в том, чтобы дать им добро на попытку.
Однако во время экспедиции, подобной этой, Ланни, несмотря на его директорское всемогущество, не мог дать добро без консультаций. Убрав микрофон от лица, он повернулся в проход позади своего кресла, где за последние десять минут собралась небольшая группа. Помимо Кранца и Крафта здесь были директор Космического Центра Гилруф, директор космических экспедиций Джордж Лоу и руководитель отряда астронавтов Дик Слэйтон. Пятеро мужчин разговаривали друг с другом, а когда Ланни повернулся к ним, вдруг быстро приблизились и, оживленно беседуя, встали вокруг него тесным кругом. По всей комнате полетные операторы с напряжением вслушивались в свои наушники, но ни слова не было слышно из этого совещания, продолжавшегося в проходе. Они вытягивали шеи, чтобы рассмотреть, но вид шестерых мужчин давал не больше информации, чем молчание на линии. Через несколько минут Ланни вызывал по внутренней связи:
– ДИНАМИКА, это ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ.
– Слушаю, ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, – откликнулся Бун.
– Ответьте, сколько времени займет выполнение того маневра свободного возврата? Можно его произвести в 61 вместо 61:30?
– О, я понял, – сказал Бун, – Я могу. Остается вопрос в выборе курса.
Ланни повернулся кругом. И снова на несколько минут воцарилось молчание на линии и оживленная беседа позади терминала. Наконец, руководитель полета вернулся на связь.
– Господа, – произнес Ланни на весь зал, – Мы собираемся выполнить маневр выхода на свободный возврат с коррекцией 5 метров в секунду на отметке 61 час. Первым делом, мы хотим вернуться на свободный возврат, а потом выполнить «ПК+2». ДИНАМИКА, немедленно предоставьте данные для отметки 61 час и еще два запасных варианта с шагом 15 минут после нее на случай, если у нас не получится первый.
– Принято, – сказал ДИНАМИКА.
– ОРИЕНТАЦИЯ, сообщите мне курсы для всех вариантов.
– Принято, – ответил ОРИЕНТАЦИЯ.
– УПРАВЛЕНИЕ, рассчитайте контрольные точки этих маневров.
– Принято.
– И, КЭПКОМ, – сказал Ланни, – Почему вы не информируете экипаж о предстоящем маневре?
Сидя во втором ряду терминалов, Лусма потянулся к переключателю, чтобы донести эту информацию – или, лучше сказать, новости – до экипажа, но, прежде чем он успел начать, в его наушниках вдруг раздались слова из корабля. В течение последних нескольких минут индикаторы ориентации на терминале офицера УПРАВЛЕНИЯ показывали, что Лоувелл все еще манипулирует стабилизаторами так и сяк, пытаясь получить управление над кораблем. Судя по каналу связи, казалось, что командир делает свою работу в полной тишине, поскольку за это время не поступало никаких сообщений с «Водолея». Однако Лусма знал, что это не так.
Как и у КЭПКОМА, головные телефоны астронавтов были оснащены переключателями, при помощи которых они могли отключаться от линии связи с Землей. Поскольку щелкать ими было неудобно, экипаж редко их использовал. Кнопка микрофона предоставляла астронавтам некоторую возможность уединения, что нечасто встречается в космосе. Что более важно, она позволяла обсудить маневры и проблемы между собой, прежде чем привлекать к ним внимание Земли. Только в одном случае нарушался этот порядок: когда выполнялись сложные процедуры, руки экипажа были заняты, и связь с Землей должна была поддерживаться постоянно. В этих случаях астронавты переключали устройства связи в положение «микрофон включен» или «голос», когда звук их голоса активировал микрофон, который передавал каждое их слово непосредственно КЭПКОМу. Большую часть полета экипаж «Аполлона-13» оставлял свои микрофоны выключенными, но, казалось, минуту назад они случайно включили их, и переговоры, которые услышали на Земле, показали, что если операторы надеялись начать выполнение процедуры выхода на свободный возврат, то астронавты занимались стабилизацией положения корабля.
– Есть какой-нибудь способ управлять этой штукой? – было слышно, как сказал Лоувелл.
– В чем дело? – спросил Хэйз.
– Похоже, будто у меня перекрестная зависимость. Я могу…
(ПРИМ.ПЕРЕВ. – многоточиями в данном месте книги авторы заменили нецензурные выражения членов экипажа)
– Да. «Ти-Ти-Си-Эй» будет лучше…
– Я хочу выйти из этого вращения. Что, если я…
– Не имеет значения, куда ты движешься…
– Попробую исправить этот крен…
– Ты управлял поворотом при помощи…?
– Так, попробуй это…
– Попробовать что…?
– Попробуй вот это…
– Ничего у меня не получается…
Лусма слушал несколько секунд, а, так как он ничего не сказал экипажу, то Ланни тоже вслушался в разговор. Как и Лусма, руководитель полета обеспокоился услышанным.
– Джек, – попросил Ланни, – Дай им знать, что мы получаем их голоса.
Слышал ли Лусма Ланни или он был слишком сбит с толку тревожными переговорами экипажа, так и осталось неясным, но КЭПКОМ впервые не ответил своему руководителю полета, а продолжал слушать.
– Почему при маневрировании получается такая ерунда? – спрашивал Лоувелл, – У нас все еще остается утечка?
– У нас нет утечки, – сказал Хэйз.
– Тогда почему нам не удается обнулить это? Что, если мы…
– Каждый раз я пытаюсь…
– …не можем остановить это вращение.
– Попробуй остановить вращение.
– А почему такая дерьмовая ориентация? – спросил Лоувелл.
– С ориентацией все в порядке, – ответил Хэйз.
– Проклятье! – воскликнул Суиджерт, – Я хочу, чтобы вы, ребята, объяснили мне, что происходит.
Ланни переключился на внутреннюю связь.
– КЭПКОМ, – снова предупредил он, на этот раз более строго, – Вы должны сообщить им, что мы слышим их голоса.
Ланни беспокоился и по поводу трудностей, с которыми столкнулся экипаж в ориентации корабля, и по поводу тех фраз, которые они при этом произносили. Теперь, когда полет перешел в свою критическую фазу, телестанции напрямую подключались к каналу связи «Земля-корабль», и каждое слово, произносимое Хьюстоном и экипажем, транслировалось зрителям. Раньше подобная трансляция осуществлялась с задержкой в несколько секунд, чтобы дать возможность офицерам пресс-службы Агентства вырезать случайные нецензурные слова. Однако, начиная с пожара на «Аполлоне-1», в «НАСА» решили, что лучший способ сохранения своей репутации, это неприукрашенная правда и отсутствие цензуры.
Последствия такого подхода не заставили себя ждать. Прошлой весной в прессе разразился небольшой скандал, когда Джин Сернан, пилотируя вместе с Томом Стэффордом лунный модуль «Аполлона-10», воскликнул «сукин сын!», случайно задев переключатель прерывания, что привело к неуправляемому вращению корабля всего в девяти милях над лунной поверхностью. Большинство в «НАСА» считало, что у Сернана была объективная причина для ругани, и они были раздражены лицемерным ханжеством СМИ, но пресса определяла общественное мнение, и Агентство не желало портить отношения ни с тем, ни с другим. После возвращения «Аполлона-10» был издан указ – пилоты всех будущих лунных экспедиций должны помнить, что надо вести себя как джентльмены. Независимо от серьезности аварийной ситуации жаргонные словечки, даже такие случайные и не очень грубые, как «дерьмовый», недопустимы.
– «Водолей», – наконец, вызвал Лусма во исполнение приказа Ланни, – Знайте, что мы слышим ваши голоса.
– Что вы слышите? – донесся ответ Лоувелла сквозь треск помех.
– Мы слышим ваши голоса, – повторил Лусма и многозначительно добавил, – Мы вас слышим громко и отчетливо.
Суиджерт, который был ответственен за последнюю непристойность, понял намек КЭПКОМа, посмотрел на Лоувелла и пожал плечами, как бы извиняясь. Лоувелл, вспомнив свои собственные проклятья, посмотрел на Суиджерта и пожал тому руку, как бы прощая. Хэйз, со стороны которого находилась панель управления связью, дотянулся до переключателя звука и вернул его в нормальное положение.
– Так, Джек, – сказал он с некоторым намеком, – Как ты теперь слышишь наши голоса при нормальном уровне звука?
– Слышу отлично.
– Хорошо.
– И еще, «Аполлон», – сказал КЭПКОМ, – Мы должны проинформировать вас о нашем плане запуска двигателя. Мы собираемся выполнить маневр выхода на свободный возврат с коррекцией на 5 метров в секунду на отметке 61 час. Затем мы отключим питание, чтобы сберечь энергию, а на 79 часе выполним запуск «ПК+2» на полной тяге. Мы хотим вернуть вас на свободный возврат и отключить питание как можно раньше. Что вы думаете по поводу коррекции на 5 метров в секунду через 37 минут?
Лоувелл убрал руку с пульта управления, предоставив корабль самому себе, и повернулся к своим членам экипажа с вопросительным взглядом. Суиджерт, все еще не освоившийся на чужом ЛЭМе, снова пожал плечами. Хэйз, который знал ЛЭМ лучше всех остальных на борту, отреагировал аналогично. Лоувелл поднял ладони вверх.
– Похоже, у нас нет более хорошей идеи, – сказал он.
– Ты думаешь, 37 минут будет достаточно? – спросил Хэйз.
– Нет, конечно, – ответил Лоувелл.
– Джек, – он снова вышел на связь с КЭПКОМом, – Вы дали нам понять, что это единственный вариант. Но не могли бы вы дать нам немного больше времени?
– Ладно, Джим, мы можем рассчитать маневр на любое время, какое пожелаешь. Назови время, и мы просчитаем запуск.
– Тогда пусть запуск будет через час.
– Так, как насчет 61 час 30 минут?
– Понял, – сказал Лоувелл, – Но перед этим, давай, все обсудим, чтобы гарантировать правильное осуществление этого запуска.
– Принято, – ответил Лусма.
Час до запуска свободного возврата должен был стать авралом для экипажа. В обычной экспедиции полетный план отводит, по крайней мере, два часа на так называемую процедуру подготовки спуска, установку переключателей, которая предшествует включению посадочного двигателя. А теперь у экипажа было всего половина времени на такую же работу, и выполнена она должна быть с такой же точностью. Самой первой задачей являлось точное выравнивание, которое Лоувеллу никак не удавалось из-за беспорядочных движений корабля. Но если на корабле предстояло провести час в безумной спешке, то на Земле могли перевести дыхание.
За директорским терминалом Джин Кранц снял наушники, отступил назад и окинул взглядом весь зал. Его мысли были заняты не предстоящим запуском – этим занимались астронавты и специалисты по полетной динамике. Его мысли были заняты проблемой ресурсов жизнеобеспечения. Несколько минут назад Кранц объявил на весь Центр управления, что как только начнется подготовка запуска, он хочет видеть всю Белую команду операторов внизу во вспомогательной комнате 210 северо-восточного крыла здания. Кранц знал, что запуски «ПК+2» незаменимы для возврата экипажа на Землю, но он также и знал, что они будут бессмысленны, если не удастся как-нибудь растянуть запасы воды, кислорода и энергии ЛЭМа на весь остаток пути. Теперь же, по слухам, Кранц собирался снять Белую команду с будущих дежурств, чтобы они вплотную занялись решением проблемы ресурсов. Кранц переименовал их в команду «Тигр», используя термин, который применялся военными и в промышленности для кризисных ситуаций. Весь остаток полета, за исключением отдыха, команда «Тигр» будет находиться в комнате 210, а Золотая, Бордовая и Черная команды будут посменно дежурить за терминалами.
Кранц осмотрел зал управления и произвел быстрый подсчет по головам: большинство его работников находились за своими терминалами или рядом с ними. Возле терминала ЭЛЕКТРИКИ он обнаружил лицо нового человека, которого здесь не было, когда разыгралась вечерняя трагедия. Кранц был счастлив его видеть – как будто гора свалилась с плеч. Этим человеком был Джон Аарон.
Каждый, кто проработал в Космическом Центре всего несколько недель, знал, что Джон Аарон был человеком-легендой. Среди работников блокгауза Мыса Канаверал и зала управления в Хьюстоне самым почетным было, когда оператора называли «гением ракетной индустрии». В дружной семье «НАСА» таких гениев было наперечет. Это, конечно, Вернер фон Браун. Конечно, Крафт. Возможно, Кранц. А недавно таким стал двадцатисемилетний вундеркинд из Оклахомы Джон Аарон.
Аарон пришел в Агентство прямо из колледжа в 1964 году, инженером полетной механики с годовой зарплатой 6770 долларов. Его первым назначением была разработка космических кораблей, но он проявил такой технический талант, что весной 1965 года уже получил место в Центре управления за терминалом ЭЛЕКТРИКИ во время исторического полета Эда Уайта на «Джемини-4» (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Во время этого полета Эд Уайт стал первым американцем, вышедшим в открытый космос). Начиная с «Джемини-5», он вошел в постоянный состав дежурных ЭЛЕКТРИКИ, каждый раз попадая в смену, работавшую во время старта корабля – самую напряженную и наименее любимую смену среди операторов, на которую назначались лучшие. Работу Аарона всегда уважали, но по настоящему оценили после старта «Аполлона-12» в составе Пита Конрада, Дика Гордона и Эла Бина.
Как и почти во всех пилотируемых полетах, начиная с 1965 года, старт «Аполлона-12» шел гладко, пока на 78 секунде после зажигания неожиданно для всех, в том числе и для астронавтов на борту, в носитель не угодила молния. Экипаж почувствовал вибрацию капсулы, а когда первая ступень ракеты, весившей три тысячи тонн, заработала на полной тяге, Пит Конрад радировал, что внизу ракеты вышли из строя почти все электрические системы.
– Проклятье! – громко произнес Суиджерт.
– Что случилось? – вызвал Хэйз.
– Ничего. Я только что промочил ноги.
– Они высохнут, – сказал Хэйз.
– Они замерзнут, прежде чем высохнут, – сказал Суиджерт.
Больше, чем бытовые проблемы внутри корабля, Лоувелла интересовала обстановка снаружи. Хотя он и не ждал, что газ и мусор рассеются сами собой, но вид из окна приводил его в уныние. Гало, окружавшее корабль, не угрожало безопасности. Поскольку обломки двигались примерно с такой же скоростью, что и корабль, маловероятно, чтобы они с ним столкнулись. Если это даже и произойдет, то относительная скорость мусора и корабля так мала, что вызовет лишь слабый звон. Скорее, это была проблема для навигации, которая и вызывала наибольшее беспокойство Лоувелла.
Пытаясь помочь системе ориентации, командир ввел в бортовой компьютер ЛЭМа новые параметры. Но для запуска двигателя необходимо было выполнить значительно более сложную процедуру, которая называлась «точная ориентация». Эта процедура предполагала поиск конкретных звезд в созвездиях через иллюминатор корабля и привязку к ним гироскопической платформы при помощи специального сканирующего телескопа, или «АОТ». Учитывая, что траектория корабля пролегала всего в шестидесяти милях от поверхности Луны, даже небольшая ошибка в ориентации во время запуска двигателя могла привести к падению на обратную сторону Луны.
Большую часть последнего часа Хьюстон мучался над решением этой проблемы, периодически вызывая корабль на связь: «Водолей, вы еще не видите звезды?» Однако, когда Лоувелл выглянул в окно, то помимо опорных звезд он увидел сотни и тысячи сияющих ложных звезд, которые создавал окружающий мусор. Было невозможно отделить настоящие созвездия от подделок. Лоувелл понял, что единственным способом было включить стабилизаторы и повернуть «Водолей» с «Одиссеем», попытавшись найти в окружающем облаке просвет в чистый космос (ПРИМ.ПЕРЕВ. – см. расшифровку радиопереговоров во время ориентации гироплатформы в Приложении 11).
– Дай мне полотенце, Фреддо, – попросил Хэйза Лоувелл, – Я хочу посмотреть, удастся ли нам вырулить из этого мусора.
Хэйз протянул в правую руку Лоувелла маленькое квадратное плюшевое полотенце из продуктового пакета, и командир сначала протер свое окно, а потом и окно пилота ЛЭМа. Оба внимательно посмотрели через иллюминаторы и в унисон присвистнули.
– Вот это и грязь! – сказал Хэйз.
– И у меня не лучше, – произнес Лоувелл.
Он переключил систему ориентации на ручное управление и взял ручной пульт. Как и на «Одиссее» здесь имелось четыре группы равномерно окружавших корпус модуля стабилизаторов, каждый из которых был способен развить достаточный момент для разворота «Водолея» вокруг его центра инерции. И как на «Одиссее» вся система управлялась при помощи джойстика. Аккуратно наклонив джойстик вперед, Лоувелл попытался опустить нос корабля. Корабль внезапно накренился влево, вызвав головокружение. Если систему стабилизации «Одиссея» можно было назвать «упрямой», то аналогичная система на «Водолее», похоже, совсем не слушалась пульта управления.
– Тпру! – сказал Лоувелл, убрав руку с джойстика, – Это же поворот по углу рысканья!
– Она работает не так, как надо, – сказал Хэйз.
– Совершенно не так, как работала раньше.
Как поняли Лоувелл и Хэйз, проблема состояла в сместившемся центре инерции стыкованных модулей. Система ориентации ЛЭМа была разработана для его одиночного полета около Луны. Компьютер тренажера, на котором тренировались Лоувелл и Хэйз, был запрограммирован так, чтобы учесть распределение масс свободно летящего лунного модуля, и пилотам было достаточно короткого выброса реактивных струй, чтобы заставить корабль вращаться в заданном направлении. Но тот ЛЭМ, которым сейчас управлял Лоувелл, был отягощен всеми 28800 кг массы холодного орбитального модуля, выступающего из его крыши. Это сильно сместило центр инерции вверх, в командный модуль или даже дальше, полностью изменив знакомое пилотам ощущение откалиброванных стабилизаторов ЛЭМа.
В командном модуле Суиджерт ощутил внезапное вращение корабля и с пакетами продовольствия и воды проплыл обратно через туннель, посмотреть, что задумал командир.
– Что здесь произошло? – спросил Суиджерт, в то время как на мягкое движение джойстика Лоувелла корабль отреагировал очередным неуклюжим поворотом.
– Пытаемся осуществить ориентацию по звездам, – объяснил Хэйз.
– Это будет нелегко с этой штуковиной, – сказал Суиджерт, указывая пальцем на «Одиссея» через туннель.
– И это ты мне говоришь? – с нервным смехом сказал Лоувелл.
Как только Лоувелл начал работать с пультом управления, индикаторы ориентации на борту ЛЭМа и индикаторы углов в Хьюстоне начали регистрировать беспорядочные перемещения корабля. В Центре управления забил тревогу следивший за системами навигации посадочного модуля на терминале ЛЭМа Хэл Лоуден, когда обнаружил движение на своих приборах. Благодаря этому бесконтрольному движению бешено прыгали показания индикаторов всех трех гироскопов, повышая вероятность блокировки осей. Если произойдет блокировка, то будут потеряны данные ориентации, которые Лоувелл с таким трудом перебросил из компьютера «Одиссея», а тогда резко сократятся шансы на удачный исход запуска двигателя.
– ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это УПРАВЛЕНИЕ, – торопливо вызвал Лоуден.
– Слушаю, УПРАВЛЕНИЕ, – ответил Ланни.
– Похоже, мы близки к углу блокировки. Еще полтолчка стабилизатором и произойдет блокировка. Я полагаю, он знает, что делает. Но если он не смотрит на индикатор, то может случайно заблокировать гироскоп.
– Может, он ищет опорные звезды, – сказал Ланни.
– Может быть. Не стоит ли убедиться в этом?
– Понял, – сказал Ланни, – КЭПКОМ, попросите его посмотреть на индикатор угла блокировки.
– Понял, сказал Лусма, переключаясь на связь с кораблем, – «Водолей», это Хьюстон. Вы следите за гироскопами?
Лоувелл, пытаясь научиться управлять стыкованными модулями, повернулся к Хэйзу и сделал круглые глаза. Да, он следил за гироскопами. И за стабилизаторами. И за индикаторами ориентации. И за облаком мусора за окном. Лусма дежурил за терминалом КЭПКОМа с самого полдня, и Лоувелл был благодарен за его дружескую помощь астронавта. Но спрашивать у пилота лунного модуля, не забыл ли он следить за гироскопами, было подобно тому, что спрашивать у пилота самолета, не забыл ли он про закрылки. В обоих случаях это был лишний вопрос.
Лоувелл медленно повернулся к Хэйзу.
– Скажи ему, – произнес он с еле сдерживаемой злостью, – Что мы следим.
Лусма, который сам провел много часов на тренажере «Аполлона», услышал ответ и понял достаточно, чтобы больше не тревожить командира.
Пока Лоувелл занимался стабилизацией положения корабля, а Лусма пытался сохранить самообладание, Джерри Бостик, Чак Дейтерих и другие операторы терминалов ВОЗВРАТ, ДИНАМИКА, НАВИГАЦИЯ, не занятые текущей работой, продолжали разработку процедуры запуска для возврата экипажа на Землю. Полетные планы и наземных служб и астронавтов предусматривали набор готовых сценариев возврата, известных как «блоки данных для маневра», которые содержали необходимые координаты корабля, положения дросселя и другую информацию для самых вероятных ситуаций возврата экипажа. Было несколько блоков данных для «прямых возвратов», «блоки данных» для различных возвратов «ПК+2», блоки данных для возврата, при котором корабль остается на траектории свободного возврата и требуется легкий толчок для выхода на прямую. Все эти планы предусматривали наличие работоспособного командного модуля, работоспособного сервисного модуля и ЛЭМа, который в самом лучшем случае рассматривался, как рабочий придаток. Просматривая свой блок данных, Бостик и Дейтерих не ожидали обнаружить готовый сценарий возврата, удовлетворявший текущей ситуации. Они его и не нашли.
Работая совместно со своими командами поддержки, операторы могли рассчитать координаты для так называемого «запуска ПРС в пристыкованном состоянии» – запуска посадочной реактивной системы с пристыкованным командно-сервисным модулем, который планировался, но никогда не испытывался. Этот маневр был беспрецедентным, но, как говорили Бостик и Дейтерих, относительно простым. На расстоянии четверти миллиона миль в космосе поправка к траектории заключалась в легком толчке двигателя, что позволяло нацелить корабль на 40 тысяч миль ближе к Земле. При громадной протяженности межпланетного пространства, которое отделяло корабль от дома, изменение ориентации всего в доли градуса в начале путешествия вызывало отклонение в тысячи миль на другом конце пути. Сейчас «Одиссей» и «Водолей» летели на скорости 3000 миль в час или 1340 м/сек. Для поправки к траектории, которую разработали Бостик, Дейтерих с остальными специалистами, требовалось ускорить корабли всего на 5 метров в секунду, чтобы не пролететь мимо Земли, а безопасно спланировать в океан.
Операторы были уверены в возможности выполнения этого маневра, и они, как и Крафт, знали, что вскоре придется попытаться. Чем позже они произведут запуск двигателя для возврата к Земле, тем дольше придется ему работать. Но прежде, чем пытаться запускать двигатель, они обязаны доложить об этой идее Ланни. Прежде, чем Ланни согласится, он сообщит Кранцу и Крафту. Операторы, не находившиеся на дежурстве, подталкивали друг друга, чтобы кто-нибудь решился на доклад начальству.
– ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это ДИНАМИКА, – сказал Билл Бун, офицер полетной динамики из команды Ланни.
– Слушаю, – ответил Ланни.
– Разрешите доложить вам то, чем мы сейчас занимаемся. Мы рассчитываем маневр, который, по нашему мнению, переведет корабль на свободный возврат.
– М-м-м, – произнес Ланни уклончиво.
– Наши команды поддержки сейчас готовят все параметры, и через десять минут я получу готовый маневр, который мы сможем выполнить на отметке 61:30 полетного времени.
Ланни посмотрел на стену, где часы показывали полетное время. Полет продолжался 59 часов 23 минуты, примерно три с половиной часа после аварии.
– И это будет свободный возврат? – спросил Ланни.
– Так точно, – заверил его Бун, – Это будет запуск с коррекцией на 5 метров в секунду. Вы можете использовать это значение.
Ланни ничего не сказал. Бун с нетерпением ожидал, а на директорском терминале зеленая лампочка офицера навигации переключилась на желтый цвет, вызывая на переговоры.
– ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, это НАВИГАЦИЯ, – сказал Гэри Реник.
– Слушаю, НАВИГАЦИЯ.
– Мы только что получили хорошие данные для ориентации и навигации, – сказал Реник, – и у нас, возможно, получится удачный запуск двигателя, который переведет нас на свободный возврат.
– Принято.
Ланни снова замолчал на линии внутренней связи. Он все еще не знал деталей предстоящего запуска двигателя, но он знал, что это ему и не надо. Он понимал, что это было работой ребят из службы навигации – знать всю специфику любого маневра, и если они сказали, что у них есть все данные для запуска, то, возможно, это так. Его работа заключалась просто в том, чтобы дать им добро на попытку.
Однако во время экспедиции, подобной этой, Ланни, несмотря на его директорское всемогущество, не мог дать добро без консультаций. Убрав микрофон от лица, он повернулся в проход позади своего кресла, где за последние десять минут собралась небольшая группа. Помимо Кранца и Крафта здесь были директор Космического Центра Гилруф, директор космических экспедиций Джордж Лоу и руководитель отряда астронавтов Дик Слэйтон. Пятеро мужчин разговаривали друг с другом, а когда Ланни повернулся к ним, вдруг быстро приблизились и, оживленно беседуя, встали вокруг него тесным кругом. По всей комнате полетные операторы с напряжением вслушивались в свои наушники, но ни слова не было слышно из этого совещания, продолжавшегося в проходе. Они вытягивали шеи, чтобы рассмотреть, но вид шестерых мужчин давал не больше информации, чем молчание на линии. Через несколько минут Ланни вызывал по внутренней связи:
– ДИНАМИКА, это ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ.
– Слушаю, ПОЛЕТ-КОНТРОЛЬ, – откликнулся Бун.
– Ответьте, сколько времени займет выполнение того маневра свободного возврата? Можно его произвести в 61 вместо 61:30?
– О, я понял, – сказал Бун, – Я могу. Остается вопрос в выборе курса.
Ланни повернулся кругом. И снова на несколько минут воцарилось молчание на линии и оживленная беседа позади терминала. Наконец, руководитель полета вернулся на связь.
– Господа, – произнес Ланни на весь зал, – Мы собираемся выполнить маневр выхода на свободный возврат с коррекцией 5 метров в секунду на отметке 61 час. Первым делом, мы хотим вернуться на свободный возврат, а потом выполнить «ПК+2». ДИНАМИКА, немедленно предоставьте данные для отметки 61 час и еще два запасных варианта с шагом 15 минут после нее на случай, если у нас не получится первый.
– Принято, – сказал ДИНАМИКА.
– ОРИЕНТАЦИЯ, сообщите мне курсы для всех вариантов.
– Принято, – ответил ОРИЕНТАЦИЯ.
– УПРАВЛЕНИЕ, рассчитайте контрольные точки этих маневров.
– Принято.
– И, КЭПКОМ, – сказал Ланни, – Почему вы не информируете экипаж о предстоящем маневре?
Сидя во втором ряду терминалов, Лусма потянулся к переключателю, чтобы донести эту информацию – или, лучше сказать, новости – до экипажа, но, прежде чем он успел начать, в его наушниках вдруг раздались слова из корабля. В течение последних нескольких минут индикаторы ориентации на терминале офицера УПРАВЛЕНИЯ показывали, что Лоувелл все еще манипулирует стабилизаторами так и сяк, пытаясь получить управление над кораблем. Судя по каналу связи, казалось, что командир делает свою работу в полной тишине, поскольку за это время не поступало никаких сообщений с «Водолея». Однако Лусма знал, что это не так.
Как и у КЭПКОМА, головные телефоны астронавтов были оснащены переключателями, при помощи которых они могли отключаться от линии связи с Землей. Поскольку щелкать ими было неудобно, экипаж редко их использовал. Кнопка микрофона предоставляла астронавтам некоторую возможность уединения, что нечасто встречается в космосе. Что более важно, она позволяла обсудить маневры и проблемы между собой, прежде чем привлекать к ним внимание Земли. Только в одном случае нарушался этот порядок: когда выполнялись сложные процедуры, руки экипажа были заняты, и связь с Землей должна была поддерживаться постоянно. В этих случаях астронавты переключали устройства связи в положение «микрофон включен» или «голос», когда звук их голоса активировал микрофон, который передавал каждое их слово непосредственно КЭПКОМу. Большую часть полета экипаж «Аполлона-13» оставлял свои микрофоны выключенными, но, казалось, минуту назад они случайно включили их, и переговоры, которые услышали на Земле, показали, что если операторы надеялись начать выполнение процедуры выхода на свободный возврат, то астронавты занимались стабилизацией положения корабля.
– Есть какой-нибудь способ управлять этой штукой? – было слышно, как сказал Лоувелл.
– В чем дело? – спросил Хэйз.
– Похоже, будто у меня перекрестная зависимость. Я могу…
(ПРИМ.ПЕРЕВ. – многоточиями в данном месте книги авторы заменили нецензурные выражения членов экипажа)
– Да. «Ти-Ти-Си-Эй» будет лучше…
– Я хочу выйти из этого вращения. Что, если я…
– Не имеет значения, куда ты движешься…
– Попробую исправить этот крен…
– Ты управлял поворотом при помощи…?
– Так, попробуй это…
– Попробовать что…?
– Попробуй вот это…
– Ничего у меня не получается…
Лусма слушал несколько секунд, а, так как он ничего не сказал экипажу, то Ланни тоже вслушался в разговор. Как и Лусма, руководитель полета обеспокоился услышанным.
– Джек, – попросил Ланни, – Дай им знать, что мы получаем их голоса.
Слышал ли Лусма Ланни или он был слишком сбит с толку тревожными переговорами экипажа, так и осталось неясным, но КЭПКОМ впервые не ответил своему руководителю полета, а продолжал слушать.
– Почему при маневрировании получается такая ерунда? – спрашивал Лоувелл, – У нас все еще остается утечка?
– У нас нет утечки, – сказал Хэйз.
– Тогда почему нам не удается обнулить это? Что, если мы…
– Каждый раз я пытаюсь…
– …не можем остановить это вращение.
– Попробуй остановить вращение.
– А почему такая дерьмовая ориентация? – спросил Лоувелл.
– С ориентацией все в порядке, – ответил Хэйз.
– Проклятье! – воскликнул Суиджерт, – Я хочу, чтобы вы, ребята, объяснили мне, что происходит.
Ланни переключился на внутреннюю связь.
– КЭПКОМ, – снова предупредил он, на этот раз более строго, – Вы должны сообщить им, что мы слышим их голоса.
Ланни беспокоился и по поводу трудностей, с которыми столкнулся экипаж в ориентации корабля, и по поводу тех фраз, которые они при этом произносили. Теперь, когда полет перешел в свою критическую фазу, телестанции напрямую подключались к каналу связи «Земля-корабль», и каждое слово, произносимое Хьюстоном и экипажем, транслировалось зрителям. Раньше подобная трансляция осуществлялась с задержкой в несколько секунд, чтобы дать возможность офицерам пресс-службы Агентства вырезать случайные нецензурные слова. Однако, начиная с пожара на «Аполлоне-1», в «НАСА» решили, что лучший способ сохранения своей репутации, это неприукрашенная правда и отсутствие цензуры.
Последствия такого подхода не заставили себя ждать. Прошлой весной в прессе разразился небольшой скандал, когда Джин Сернан, пилотируя вместе с Томом Стэффордом лунный модуль «Аполлона-10», воскликнул «сукин сын!», случайно задев переключатель прерывания, что привело к неуправляемому вращению корабля всего в девяти милях над лунной поверхностью. Большинство в «НАСА» считало, что у Сернана была объективная причина для ругани, и они были раздражены лицемерным ханжеством СМИ, но пресса определяла общественное мнение, и Агентство не желало портить отношения ни с тем, ни с другим. После возвращения «Аполлона-10» был издан указ – пилоты всех будущих лунных экспедиций должны помнить, что надо вести себя как джентльмены. Независимо от серьезности аварийной ситуации жаргонные словечки, даже такие случайные и не очень грубые, как «дерьмовый», недопустимы.
– «Водолей», – наконец, вызвал Лусма во исполнение приказа Ланни, – Знайте, что мы слышим ваши голоса.
– Что вы слышите? – донесся ответ Лоувелла сквозь треск помех.
– Мы слышим ваши голоса, – повторил Лусма и многозначительно добавил, – Мы вас слышим громко и отчетливо.
Суиджерт, который был ответственен за последнюю непристойность, понял намек КЭПКОМа, посмотрел на Лоувелла и пожал плечами, как бы извиняясь. Лоувелл, вспомнив свои собственные проклятья, посмотрел на Суиджерта и пожал тому руку, как бы прощая. Хэйз, со стороны которого находилась панель управления связью, дотянулся до переключателя звука и вернул его в нормальное положение.
– Так, Джек, – сказал он с некоторым намеком, – Как ты теперь слышишь наши голоса при нормальном уровне звука?
– Слышу отлично.
– Хорошо.
– И еще, «Аполлон», – сказал КЭПКОМ, – Мы должны проинформировать вас о нашем плане запуска двигателя. Мы собираемся выполнить маневр выхода на свободный возврат с коррекцией на 5 метров в секунду на отметке 61 час. Затем мы отключим питание, чтобы сберечь энергию, а на 79 часе выполним запуск «ПК+2» на полной тяге. Мы хотим вернуть вас на свободный возврат и отключить питание как можно раньше. Что вы думаете по поводу коррекции на 5 метров в секунду через 37 минут?
Лоувелл убрал руку с пульта управления, предоставив корабль самому себе, и повернулся к своим членам экипажа с вопросительным взглядом. Суиджерт, все еще не освоившийся на чужом ЛЭМе, снова пожал плечами. Хэйз, который знал ЛЭМ лучше всех остальных на борту, отреагировал аналогично. Лоувелл поднял ладони вверх.
– Похоже, у нас нет более хорошей идеи, – сказал он.
– Ты думаешь, 37 минут будет достаточно? – спросил Хэйз.
– Нет, конечно, – ответил Лоувелл.
– Джек, – он снова вышел на связь с КЭПКОМом, – Вы дали нам понять, что это единственный вариант. Но не могли бы вы дать нам немного больше времени?
– Ладно, Джим, мы можем рассчитать маневр на любое время, какое пожелаешь. Назови время, и мы просчитаем запуск.
– Тогда пусть запуск будет через час.
– Так, как насчет 61 час 30 минут?
– Понял, – сказал Лоувелл, – Но перед этим, давай, все обсудим, чтобы гарантировать правильное осуществление этого запуска.
– Принято, – ответил Лусма.
Час до запуска свободного возврата должен был стать авралом для экипажа. В обычной экспедиции полетный план отводит, по крайней мере, два часа на так называемую процедуру подготовки спуска, установку переключателей, которая предшествует включению посадочного двигателя. А теперь у экипажа было всего половина времени на такую же работу, и выполнена она должна быть с такой же точностью. Самой первой задачей являлось точное выравнивание, которое Лоувеллу никак не удавалось из-за беспорядочных движений корабля. Но если на корабле предстояло провести час в безумной спешке, то на Земле могли перевести дыхание.
За директорским терминалом Джин Кранц снял наушники, отступил назад и окинул взглядом весь зал. Его мысли были заняты не предстоящим запуском – этим занимались астронавты и специалисты по полетной динамике. Его мысли были заняты проблемой ресурсов жизнеобеспечения. Несколько минут назад Кранц объявил на весь Центр управления, что как только начнется подготовка запуска, он хочет видеть всю Белую команду операторов внизу во вспомогательной комнате 210 северо-восточного крыла здания. Кранц знал, что запуски «ПК+2» незаменимы для возврата экипажа на Землю, но он также и знал, что они будут бессмысленны, если не удастся как-нибудь растянуть запасы воды, кислорода и энергии ЛЭМа на весь остаток пути. Теперь же, по слухам, Кранц собирался снять Белую команду с будущих дежурств, чтобы они вплотную занялись решением проблемы ресурсов. Кранц переименовал их в команду «Тигр», используя термин, который применялся военными и в промышленности для кризисных ситуаций. Весь остаток полета, за исключением отдыха, команда «Тигр» будет находиться в комнате 210, а Золотая, Бордовая и Черная команды будут посменно дежурить за терминалами.
Кранц осмотрел зал управления и произвел быстрый подсчет по головам: большинство его работников находились за своими терминалами или рядом с ними. Возле терминала ЭЛЕКТРИКИ он обнаружил лицо нового человека, которого здесь не было, когда разыгралась вечерняя трагедия. Кранц был счастлив его видеть – как будто гора свалилась с плеч. Этим человеком был Джон Аарон.
Каждый, кто проработал в Космическом Центре всего несколько недель, знал, что Джон Аарон был человеком-легендой. Среди работников блокгауза Мыса Канаверал и зала управления в Хьюстоне самым почетным было, когда оператора называли «гением ракетной индустрии». В дружной семье «НАСА» таких гениев было наперечет. Это, конечно, Вернер фон Браун. Конечно, Крафт. Возможно, Кранц. А недавно таким стал двадцатисемилетний вундеркинд из Оклахомы Джон Аарон.
Аарон пришел в Агентство прямо из колледжа в 1964 году, инженером полетной механики с годовой зарплатой 6770 долларов. Его первым назначением была разработка космических кораблей, но он проявил такой технический талант, что весной 1965 года уже получил место в Центре управления за терминалом ЭЛЕКТРИКИ во время исторического полета Эда Уайта на «Джемини-4» (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Во время этого полета Эд Уайт стал первым американцем, вышедшим в открытый космос). Начиная с «Джемини-5», он вошел в постоянный состав дежурных ЭЛЕКТРИКИ, каждый раз попадая в смену, работавшую во время старта корабля – самую напряженную и наименее любимую смену среди операторов, на которую назначались лучшие. Работу Аарона всегда уважали, но по настоящему оценили после старта «Аполлона-12» в составе Пита Конрада, Дика Гордона и Эла Бина.
Как и почти во всех пилотируемых полетах, начиная с 1965 года, старт «Аполлона-12» шел гладко, пока на 78 секунде после зажигания неожиданно для всех, в том числе и для астронавтов на борту, в носитель не угодила молния. Экипаж почувствовал вибрацию капсулы, а когда первая ступень ракеты, весившей три тысячи тонн, заработала на полной тяге, Пит Конрад радировал, что внизу ракеты вышли из строя почти все электрические системы.