Страница:
На палубе авианосца США «Айво-Джима» Мел Ричмонд вперил взгляд в бело-голубое небо, но не видел ничего, кроме синевы. Человек слева от него тоже молча смотрел, а потом тихо выругался, что ничего не видит. Человек справа поступил так же. Матросы, располагавшиеся на палубах и вышках позади них, смотрели во все стороны.
Вдруг кто-то закричал из-за плеча Ричмонда:
– Вон они!
Ричмонд развернулся. Маленький черный отсек, висящий под гигантскими полотнищами ткани, опускался к воде всего в нескольких сотнях метров от них. Он закричал. И то же самое сделали стоящие рядом люди и моряки на перекладинах и на палубах. Стоявший неподалеку от него оператор телевидения проследил за взглядами зрителей и направил объектив в том же направлении. На стене в Центре управления замигал громадный главный экран, и появилась картинка с изображением опускающегося космического корабля. Люди в зале приветствовали его громкими возгласами.
– «Одиссей», это Хьюстон. Мы видим вас на главном экране, – закричал Джо Кервин, прикрывая рукой свободное ухо, – Это выглядит грандиозно.
Кервин пытался услышать ответ, но не смог из-за окружающего шума. Но повторил суть своего сообщения:
– Видим тебя на телеэкране, красавчик!
В ответ на аплодисменты людей в Центре управления и на «Айво-Джима» Джек Суиджерт ответил из космического корабля «принято». Но его внимание было приковано не к человеку в наушниках, а к человеку справа от себя. Сидящий в центральном кресле, Джим Лоувелл, единственный из всех, кто уже имел опыт посадки, последний раз посмотрел на высотомер и неосознанно взялся за края кресла. Суиджерт и Хэйз повторили его движение.
– Держитесь, – сказал командир, – Если это будет, как на «Аполлоне-8», то хорошенько тряхнет.
Тридцать секунд спустя астронавты неожиданно почувствовали удивительно безболезненное торможение: их корабль, совсем не как «Аполлон-8», плавно вошел в воду. Экипаж тут же посмотрел в иллюминаторы. Снаружи все пять стекол оказались в воде.
– Парни, – сказал Лоувелл, – мы дома.
Мэрилин Лоувелл смеялась так громко, что Джеффри снова закричал и начал извиваться. Сквозь пелену слез и толпу людей она смотрела на экран телевизора в гостиной, как «Одиссей» ударился о воду и три парашюта, на которых он спускался, распростерлись на поверхности океана. На протяжении всей медленной посадки она держала сына на своих коленях, а когда корабль сел, Мэрилин неосознанно сжимала его все крепче и крепче. В момент приводнения Джеффри протестующее закричал.
– Извини, – сказала Мэрилин, смеясь, плача и целуя его в голову, – Извини.
Она снова его сильно сжала и поставила на пол. Откуда-то возникла Бетти Бенвеер и крепко ее обняла. Потом появилась Аделин Хаммак, потом Сюзан Борман. На краю комнаты Пит Конрад открыл первую бутылку шампанского, его примеру последовали Баз Олдрин и Нейл Армстронг и кто его знает еще. Мэрилин встала, нашла остальных детей и, увертываясь от брызг из бутылок, всех обняла. Кто-то вложил ей в руку бокал. Она сделала долгий глоток, и у нее из глаз снова брызнули слезы – теперь уже от пузырьков шампанского. Издалека Мэрилин услышала слабый звонок телефона в хозяйской спальне. Он позвонил снова, и Бетти ушла, чтобы ответить на звонок. Скоро она вернулась.
– Мэрилин, это снова Белый Дом.
Мэрилин поставила куда-то свой бокал, побежала в спальню и взяла свисавшую трубку.
– Госпожа Лоувелл? – прозвучал женский голос, – Подождите Президента.
Прошли несколько секунд, и Мэрилин опять услышала знакомый низкий голос:
– Мэрилин, это Президент. Я хочу знать, не составите ли вы мне компанию до Гавайев за вашим мужем.
Мэрилин рассеянно помолчала и немного улыбнулась, представляя картину космического корабля, качающегося на волнах в южной части Тихого океана. На линии из Вашингтона легонько кашлянули.
– Господин Президент, – сказала она, наконец, – С удовольствием.
ЭПИЛОГ
Лоувеллу нравился этот памятный подарок, и, когда через несколько месяцев после посадки «НАСА» изготовило с десяток таких сувениров, он надеялся заполучить один из них. Маленькие реликвии была предназначены не для членов экипажа, а для руководителей пяти государств, с которыми встречались трое астронавтов во время наспех организованного тура по возвращении их из космоса. Когда заморское турне завершилось, остался один подарок, и человек, командовавший кораблем, с которого был взят этот обуглившийся кусочек, распаковал сувенир и привез его домой.
– Тпру! – произнес Лоувелл, когда Элли вытянула над алтарем свою исследующую мир руку, угрожая сбросить двадцатитрехлетний артефакт на пол, – Это не надо трогать.
Пройдя комнату в два шага, Лоувелл подхватил свою внучку, поднял ее на плечо, как мешок с мукой, и поцеловал в лоб.
– Может, нам лучше найти твоего папу, – сказал он.
День только начинался, а Лоувелл уже чувствовал, что это будет безумный день, полный подобных неожиданностей. На рождественском ужине должен был быть не только его младший сын Джеффри, но и все остальные дети. А еще второе поколение Лоувеллов привезет семерых Лоувеллов из третьего колена, в возрасте от десяти месяцев до шестнадцати лет. И опасность нависнет над многими сувенирами в этой комнате.
Здесь были ряды табличек, стена, увешанная хлынувшими после удачных полетов «Джемини-7», «Джемини-12» и «Аполлона-8» заявлениями и письмами в рамках с поздравлениями от президентов и вице-президентов, губернаторов и сенаторов. В отдельных рамках были маленькие кусочки флагов и фрагменты комбинезонов, которые Лоувелл носил во время этих экспедиций. Была статуэтка «Эмми», на полном серьезе присужденная Лоувеллу, Фрэнку Борману и Биллу Андерсу за их рождественскую телепередачу с лунной орбиты двадцать пять лет назад. К «Эмми» примыкали другие призы и медали: Приз им. Колиера (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Самый престижный приз в авиации, присуждаемый раз в году. Лоувелл получил его в 1968 году вместе с Фрэнком Борманом и Уильямом (Биллом) Андерсом), Приз им. Хармона (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Ежегодный приз за достижения в авиации и астронавтике. Лоувелл его получил в 1965 году вместе с Фрэнком Борманом, Уолли Ширрой и Томасом Стэффордом, и в 1966 году вместе с Эдвином Олдрином, Эдвардом Уайтом вторым и Шейлой Скотт), Медаль им. Хаббарда (ПРИМ.ПЕРЕВ. – учреждена Национальным географическим обществом), Медаль им. деЛавала – высшие награды за первые три космических полета Лоувелла. Самыми любимыми являлись реликвии из кораблей этих экспедиций: системные инструкции, полетные планы, ручки, посуда и даже зубные щетки, все из которых побывали в невесомости и при давлении 5 фунтов на дюйм в кабине космического корабля (ПРИМ.ПЕРЕВ. – в кабине «Аполлона» давление почти в 3 раза ниже нормального и составляет 5.5 фунт/кв. дюйм = 0.37 атм). Каждая теперь спокойно лежала на полке при обычной земной силе тяжести и нормальном давлении 15 фунтов на квадратный дюйм (ПРИМ.ПЕРЕВ. – нормальное давление 14.68 фунт/кв. дюйм = 1 атм).
В этой тихой комнате-музее почти не было сувениров из четвертого, последнего и неудачного полета Лоувелла. Экспедициям, не достигшим своих первоначальных целей, не вручали Приз им. Хармона. Не давали наград им. Колиера космическим кораблям, которые взорвались, не закончив полет. Кроме кусочка теплового экрана, о полете «Аполлона-13» здесь напоминало письмо с поздравлениями от Чарльза Линдберга и лежавшие рядом с подоконником две реликвии с «Водолея», сгоревшего в атмосфере много лет назад: оптический прицел и мемориальная табличка, которая должна была крепиться на передней посадочной стойке.
Предоставив сувениры самим себе, Лоувелл отнес Элли на кухню своего комфортабельного дома в Хорсшу-Бэй, штат Техас, где он застал Мэрилин, беседовавшую с Джеффри и его женой Энни.
– Я полагаю, это ваше, – сказал он Джеффри, держа на себе свою внучку.
– Она что, полезла к вещам? – спросил Джеффри.
– Только собиралась.
– Ну, держись, – сказала Мэрилин, – В пути еще шестеро.
В ответ Лоувелл только улыбнулся – он не нуждался в этом предостережении. Шестнадцать лет они с Мэрилин и четырьмя детьми прожили в своем маленьком доме в Тимбер-Коув и привыкли к бурным выходным. Годы Тимбер-Коув, конечно, давно миновали и постепенно забывались, как и дни «Аполлона».
В середине 70-х семьи, жившие в пригородах вокруг Космического Центра, начали разъезжаться. Расселение начиналось медленно. Первым стал Нейл Армстронг, который объявил, что возвращается к себе в Огайо на должность профессором колледжа и промышленного консультанта. Майкл Коллинз уехал в Вашингтон на работу в Государственный Департамент. Фрэнк Борман ушел в «Восточные авиалинии». Но расселение было неизбежным. После посадки на Луну «Аполлона-11» в 1969 году опьяненные успехом стратеги «НАСА» запланировали отправить в начале 70-х еще девять ЛЭМов в девять разных мест на лунной поверхности. По этим радужным сценариям к восьмидесятым на Луне должна была быть построена первая постоянная база в одном из мест, разведанных предыдущими экспедициями.
Этого, конечно, не произошло. К началу экспедиции «Аполлон-13» уже был отменен полет «Аполлон-20», павший жертвой экономии администрации и вопросов народа, зачем стране возвращаться на Луну, когда она уже доказала свое первенство. После «Аполлона-13», когда чуть не погибли трое астронавтов, под это космическое сокращение быстро попали «Аполлон-19» и «Аполлон-18». Вашингтон согласился, что, раз, «Аполлоны» с «14» по «17» уже оплачены, то они пройдут, как намечено, и в течение двух с половиной лет в эти последние четыре экспедиции на Луну отправятся двенадцать астронавтов-счастливчиков.
В декабре 1972 года, когда в Тихом океане приводнился последний лунный экипаж, некоторые члены сообщества пилотов-испытателей, воспитанных программой «Аполлон», приняли решение остаться. Фрэду Хэйзу, который упустил свой шанс высадиться на Луну из-за невезения с испорченным сервисным модулем, неопределенно пообещали командование «Аполлоном-19». Когда эта экспедиция была отменена, пилот ЛЭМа участвовал в первых испытаниях прототипа корабля «Спэйс-Шаттл» и в конце 70-х перешел на работу в «Грумман». Кен Маттингли, который по счастливому стечению обстоятельств и отсутствию антител на корь не попал в команду несчастного «Аполлона-13», в конечном счете, удачно слетал на борту «Аполлона-16» и тоже применил свои летные качества в программе «Спэйс-Шаттл». Дик Слэйтон, которому в 1959-м пообещали полет в космос, а потом списали в 1961-м из-за сердечной аритмии, упорно добивался включения в отряд астронавтов. В 1975 году он, наконец, был назначен в экипаж «Аполлона», с которого стряхнули пыль ради политически бесценной, но бесполезной для науки, стыковки с космическим кораблем Советского Союза на околоземной орбите.
– Я хочу тебя предупредить, – сказал Крис Крафт в телефонном звонке своему начальнику по «НАСА» Джорджу Лоу, когда составлял список экипажа этой экспедиции, – что я собираюсь рекомендовать на этот полет Дика. Если у тебя с этим возникнут какие-нибудь проблемы, лучше скажи мне, и я сам этим займусь.
– Но почему именно Дик, Крис? – утомленно спросил Лоу, который прежде уже спорил с Крафтом на эту тему, – У тебя что, больше никого нет на этот полет?
– Хочешь знать почему? – сказал Крафт, – Потому что мы слишком долго зажимали этого парня, Джордж. Вот почему. И это достаточная причина.
Позже тем летом Слэйтон вместе с Томом Стэффордом и Вансом Брандом погрузился в кабину последнего «Аполлона» «НАСА» и, наконец, взлетел ввысь, о чем мечтал больше пятнадцати лет.
За исключением этих и некоторых других пилотов, большинство других людей, принятых в «НАСА» в первые дни лунной программы, ушли, когда Агентство сменило свои ориентиры. Джим Лоувелл покинул отряд астронавтов в 1973 году, сначала работая в морской компании, а потом в компании связи. Харрисон Шмит, пилот ЛЭМа «Аполлона-17», вернулся в Нью-Мехико и был выбран в Сенат США. Даже Джек Суиджерт, который не мыслил себя без космических полетов и не сомневался, что останется в Агентстве, решил больше не испытывать свою небесную судьбу и вернулся в Колорадо, где он тоже занялся политикой.
Как и Шмит, Суиджерт сначала баллотировался в Сенат. Но, в отличие от Шмита, он проиграл выборы. В 1982 году бывший астронавт снова выдвинул свою кандидатуру, теперь уже в палату представителей, и на этот раз победил. Однако за месяц до его ноябрьских выборов Суиджерту поставили диагноз особо тяжелого случая лейкемии. Он умер в январе, за три дня до намеченной инаугурации. «Бедный Джек», – часто думал Лоувелл, – «Все для тебя начиналось так хорошо, но всегда заканчивалось плохо».
Конечно, весной 1970 года, когда Суиджерт, Лоувелл и Хэйз вернулись из лунного полета, все трое были по-настоящему счастливыми. В 12:07 дня по хьюстонскому времени командный модуль «Одиссей» опустился в Тихий океан, страна вздохнула с облегчением, а эта новость стала самой громкой и продолжительной после возвращения Джона Гленна из первого американского орбитального полета восемь лет назад. «Астронавты совершили мягкую посадку точно в цель, невредимыми после их четырехдневного испытания», – восклицала «Нью-Йорк Таймс», – «Посадку капсулы приветствовали аплодисментами, сигаретами и шампанским».
После того, как космический корабль коснулся воды, Лоувеллу, Суиджерту и Хэйзу помогли перебраться в спасательный плот – сначала пилоту ЛЭМа, потом пилоту командного модуля, а затем командиру – и подняли в парящий вертолет. Приземлившись на палубе «Айво-Джима», покачиваясь, с бледными улыбками они вышли из вертолета под приветственное «Ура!» моряков и их спустили вниз. Потом подвергли послеполетным обследованиям, которые не выявили ничего удивительного, кроме почти хорошего здоровья. В дополнение к инфекции и лихорадке Хэйза, все трое испытали обезвоживание. У всех троих обнаружились типичные для усталости симптомы: легкое головокружение и нарушение ориентации. Все трое значительно убавили в весе. Весивший 77 кг перед полетом Лоувелл потерял больше всех: шесть с половиной килограммов за шесть дней.
После обследований Лоувелла и Суиджерта перевели в гостевые номера, а Хэйза поместили в изолятор. В этот же вечер оба ходячих астронавта отобедали вместе с офицерами «Айво-Джима»: салат с креветками, жареные ребрышки и лобстеры, безалкогольное шампанское. Кто-то сделал копию того меню, в котором есть и такие экзотические десерты, как «Лунный фрукт Мельба» и «Печенье Аполлон». В целом, эта еда, возможно, и не соответствовала мировым стандартам, но казалась божественной для двух человек, которые почти всю неделю питались холодными пайками из пластиковых пакетов.
На следующий день все трое астронавтов, одетые в свежее выглаженные синие костюмы летчиков с эмблемой «Аполлон-13» на левом рукаве, вылетели на вертолете в Американское Самоа, где они пересели на борт транспортного самолета «Си-141» для короткого перелета на Гавайи. Как им сказали, там их будет ждать борт номер один (ПРИМ.ПЕРЕВ. – «борт номер один» (Air Force One) – радио-позывной самолета Президента США).
Сдержав свое слово, Президент Никсон рано утром вылетел в Хьюстон, а оттуда вместе с Мэрилин Лоувелл, Мэри Хэйз, доктором Леонардом Суиджертом с женой – родителями Джека – отправился в Гонолулу встречать возвращающийся экипаж. В соответствии с протоколом Президент со своим окружением должен приземлиться первым, чтобы лично поприветствовать героев. Однако, когда «Си-141» приблизился к Гавайям, борт номер один нигде не был виден, и люди, которым пришлось провести последнюю неделю в полете на Луну, тратили воскресенье, кружа над Гонолулу и ожидая прибытия Президента. «Си-141» приземлился лишь, когда самолет Президента остановился на взлетно-посадочной полосе и вышли сопровождающие его лица. И тут Никсон неожиданно изменил протоколу.
– Почему бы вам не выйти вперед? – спросил он у членов семей, – Ведь это будет очень личная встреча.
Мэрилин Лоувелл, Мэри Хэйз и Суиджерты побежали через полосу к изумленным астронавтам.
Тем не менее, сентиментальность Никсона длилась недолго: остаток дня и весь следующий день были очень далеки от личной жизни. Все сорок восемь часов пребывания экипажа в южной части Тихого океана пресса неотступно следовала за ними, освещая торжественный прием на весь мир. Их репортажи были однообразно позитивными, чуть ли не раболепными. И только когда астронавты вернулись в Хьюстон, пресса стала потихоньку язвить. На 6:30 вечера понедельника, через неделю после инцидента на борту, «НАСА» назначило пресс-конференцию, на которой астронавты впервые после запуска предстанут перед журналистами. После вступительного слова офицера пресс-службы один журналист задал вопрос, которого боялись и Лоувелл и «НАСА»:
– Капитан Лоувелл, – спросили из толпы, – что вы имели в виду, когда во время экспедиции сделали такое замечание: «Боюсь, это может оказаться последней лунной экспедицией на долгие годы»?
Лоувелл немного помолчал. На пути с Гавайев он уже пытался подготовить ответ на этот трудный, но неизбежный вопрос. С одной стороны, это значило именно то, что он тогда и произнес. Когда почти без воздуха, энергии и шансов возвращения на Землю несешься к обратной стороне Луны, это не внушает уверенности в перспективах будущих полетов. И сомнения Лоувелла были глубоки и искренни. Но рассказать такое можно лишь друзьям, жене и своему экипажу, а не полному залу репортеров. Нужно было взвешивать каждое слово, прежде чем им отвечать, и Лоувелл, запинаясь, начал говорить.
– Хороший вопрос, – польстил журналисту Лоувелл, – Прежде всего, вы должны представлять наше положение в тот момент. Мы облетали Луну, мы не знали, что с нашим кораблем, и пытались успеть сделать фотографии, пока не понесемся в обратном направлении. В тот момент, я, возможно, думал, что надо сделать побольше снимков, так как наш полет к Луне мог оказаться последним на годы вперед. Но, оглядываясь назад и вспоминая, как «НАСА» спасало нас, я больше так не считаю. Думаю, мы должны разобраться в возникших проблемах, и предвижу, что мы их преодолеем и пойдем дальше. Это временное затруднение не должно нас пугать.
Лоувелл замолк и осмотрел зал. Это был не лучший ответ. Будь у него время подумать, он бы сказал по-другому. Но он понимал, что сказал истинную правду, и надеялся, что кто-нибудь быстрее задал очередной вопрос.
Теперь ему удружил другой репортер:
– Джим, возвращаясь к той же теме, к полетам. Вы сказали нам, что это ваш последний полет. Но перед стартом вы собирались ступить на Луну. Что вы теперь думаете по этому поводу? Собираетесь ли вы вернуться и попытать счастья на «Аполлоне-14», «15», «16», или, если Мэрилин…
Репортер осекся, и слово Мэрилин» повисло в воздухе. Народ это оценил: по всему залу захихикали. Лоувелл рассмеялся вместе с ними и подождал, когда наступит тишина.
– Ну, сказал он, – как и Фред с Джеком, я очень расстроен, что нам не удалось завершить экспедицию. Несомненно, мы хотим высадиться на Луну. Мы считаем, что Фра-Мауро того стоит. Но для меня это был уже четвертый полет, а многие в нашей организации не летали ни разу, хотя, безусловно, талантливы и заслужили это. Они имеют право на полет. Если «НАСА» посчитает нужным, чтобы наш экипаж вернулся на Фра-Мауро, я, конечно, соглашусь. В противном случае, я считаю, это могут сделать и другие.
В отличие от предыдущего ответа, Лоувеллу не пришлось много думать. Но, произнося эти слова вслух, он понимал, что и внутри себя тоже так думает. Четыре полета – это достаточно. Это больше того, о чем может мечтать любой другой из двадцати пилотов. Как и намекал тот репортер, это был вопрос к Мэрилин. После Пакс-Ривер и «Океании», «Джемини-7» и «Джемини-12», «Аполлона-8» и «Аполлона-13» жена человека, налетавшего в космосе больше часов, чем любой другой американец, имела право надеяться, что этот список больше не продолжится. Джим Лоувелл был пилотом от природы, тренированным и опытным, но не собирался обманывать ее ожидания.
Однако путь на Луну был закрыт лишь для командира «Аполлона-13» но не для «НАСА». На заводах «Грумман» и «Норт Америкэн Роквелл» и в сборочных корпусах Космического Центра все еще стояли стрелы ускорителей «Сатурн-5», и флотилия «Аполлонов» была готова к запуску. Но прежде, чем «Агентство» начнет даже думать об отправке в космическую пустоту очередного экипажа, необходимо установить причину последнего инцидента, чуть не погубившего последний экипаж.
Было несколько мыслей по этому поводу. После изучения изображений, переданных на Землю экипажем «Аполлона-13», «НАСА» заключило, что корабль разрушил не метеорит и не другое подобное тело. Было ясно, что повреждение корпуса «Одиссея» не имеет ничего общего с ударом каменной глыбы, пробившей борт корабля и разрушившей по пути кислородный бак, а связано с каким-то взрывом внутри самого бака, который вырвал оболочку корабля изнутри. 17 апреля, всего через несколько часов после спуска командного модуля в океан, руководитель «НАСА» Томас Пэйн создал Комиссию по расследованию причин случившегося.
По решению Пэйна ее возглавил Эдгар Кортрайт, директор Исследовательского Центра Агентства в Лэнгли, штат Вирджиния. Вместе с Кортрайтом работали еще четырнадцать человек: по-прежнему знаменитый Нейл Армстронг, двенадцать инженеров и официальных лиц «НАСА» и, что более важно, независимый наблюдатель не из Агентства. В «НАСА» понимали, что Конгресс, по-прежнему, помнит, как расследовали пожар на «Аполлоне-1», не вынося сор из избы, и захочет иметь в Комиссии такого наблюдателя. Продолжая получать окрики из Вашингтона после того секретного расследования, «НАСА» было готово к сотрудничеству.
Комиссия Кортрайта быстро приступила к работе. Хотя никто из ее участников и не знал, какую причину взрыва «Аполлона-13» они обнаружат, но они понимали, чего они точно не обнаружат – одиночную причину. Еще со времен деревянно-брезентовых бипланов летчики и пилоты-испытатели знали, что катастрофа самолета почти никогда не бывает вызвана одной фатальной неполадкой оборудования: неизбежно случается целая серия отдельных мелких поломок, каждая из которых в отдельности не способна причинить ощутимого вреда. Но со всеми вместе взятыми не справится даже самый опытный пилот. Члены комиссии догадывались, что «Аполлон-13» почти наверняка стал жертвой вереницы подобных мини-неисправностей.
Первым шагом Комиссии стало изучение всей длинной производственной цепочки кислородного бака номер два. Каждый из главных компонентов корабля «Аполлон» от гироскопов и радио, до компьютеров и криогенных баков тщательно отслеживался инспекторами по контролю за качеством, начиная с создания рабочего эскиза и заканчивая моментом отрыва корабля от стартовой площадки. Любая выявленная аномалия в производстве или испытаниях записывалась и архивировалась. Как правило, чем толще был файл к какой-нибудь детали, тем большую головную боль она вызывала. Кислородный бак номер два имел целое досье.
Проблемы с этим баком начались еще в 1965-м, когда Джим Лоувелл и Фрэнк Борман занимались тренировками для полета на «Джемини-7», а «Норт Америкэн Авиэйшн» создавала командно-сервисный модуль «Аполлона», который постепенно должен был заменить двухпилотный корабль. Как и любой подрядчик, взявшийся за такую огромную инженерную разработку, «Норт Америкэн» не пыталась самостоятельно выполнить всю работу целиком, а передоверила отдельные части проекта субподрядчикам. Одним из самых деликатных заданий являлась постройка криогенных баков корабля. Эта работа была поручена «Бич Эйркрафт» в Боулдере, штат Колорадо.
«Бич» и «Норт Америкэн» понимали, что космическому кораблю нужны не просто изолированные сосуды. Для хранения такого чувствительного содержимого, как жидкий кислород и водород, сферические емкости должны иметь все виды защиты – вентиляторы, термометры, датчики давления и нагреватели, каждое из которых будет погружено в эту низкотемпературную жидкость и каждое будет подключено к электричеству.
Электрические системы корабля «Аполлон» имели рабочее напряжение 28 вольт – столько вырабатывали три топливных элемента сервисного модуля. Ни одна из систем, установленных внутри криогенного бака и подключенных к такому относительно низкому напряжению, не требовала столь тщательного контроля, как нагреватели. Жидкий водород и кислород обычно содержались при постоянной температуре минус 207 градусов. С одной стороны, это было достаточно холодно для поддержания газов в жидком состоянии, а с другой стороны, достаточно тепло для их испарения и подачи через магистрали в топливные элементы и кабину корабля. Однако, время от времени, давление в баках опускалось слишком низко, не позволяя газу двигаться по магистралям, нарушая работу топливных элементов и подвергая экипаж опасности. Для предотвращения подобной ситуации иногда включались нагреватели, тепло которых поднимало внутреннее давление до безопасного уровня.
Вдруг кто-то закричал из-за плеча Ричмонда:
– Вон они!
Ричмонд развернулся. Маленький черный отсек, висящий под гигантскими полотнищами ткани, опускался к воде всего в нескольких сотнях метров от них. Он закричал. И то же самое сделали стоящие рядом люди и моряки на перекладинах и на палубах. Стоявший неподалеку от него оператор телевидения проследил за взглядами зрителей и направил объектив в том же направлении. На стене в Центре управления замигал громадный главный экран, и появилась картинка с изображением опускающегося космического корабля. Люди в зале приветствовали его громкими возгласами.
– «Одиссей», это Хьюстон. Мы видим вас на главном экране, – закричал Джо Кервин, прикрывая рукой свободное ухо, – Это выглядит грандиозно.
Кервин пытался услышать ответ, но не смог из-за окружающего шума. Но повторил суть своего сообщения:
– Видим тебя на телеэкране, красавчик!
В ответ на аплодисменты людей в Центре управления и на «Айво-Джима» Джек Суиджерт ответил из космического корабля «принято». Но его внимание было приковано не к человеку в наушниках, а к человеку справа от себя. Сидящий в центральном кресле, Джим Лоувелл, единственный из всех, кто уже имел опыт посадки, последний раз посмотрел на высотомер и неосознанно взялся за края кресла. Суиджерт и Хэйз повторили его движение.
– Держитесь, – сказал командир, – Если это будет, как на «Аполлоне-8», то хорошенько тряхнет.
Тридцать секунд спустя астронавты неожиданно почувствовали удивительно безболезненное торможение: их корабль, совсем не как «Аполлон-8», плавно вошел в воду. Экипаж тут же посмотрел в иллюминаторы. Снаружи все пять стекол оказались в воде.
– Парни, – сказал Лоувелл, – мы дома.
Мэрилин Лоувелл смеялась так громко, что Джеффри снова закричал и начал извиваться. Сквозь пелену слез и толпу людей она смотрела на экран телевизора в гостиной, как «Одиссей» ударился о воду и три парашюта, на которых он спускался, распростерлись на поверхности океана. На протяжении всей медленной посадки она держала сына на своих коленях, а когда корабль сел, Мэрилин неосознанно сжимала его все крепче и крепче. В момент приводнения Джеффри протестующее закричал.
– Извини, – сказала Мэрилин, смеясь, плача и целуя его в голову, – Извини.
Она снова его сильно сжала и поставила на пол. Откуда-то возникла Бетти Бенвеер и крепко ее обняла. Потом появилась Аделин Хаммак, потом Сюзан Борман. На краю комнаты Пит Конрад открыл первую бутылку шампанского, его примеру последовали Баз Олдрин и Нейл Армстронг и кто его знает еще. Мэрилин встала, нашла остальных детей и, увертываясь от брызг из бутылок, всех обняла. Кто-то вложил ей в руку бокал. Она сделала долгий глоток, и у нее из глаз снова брызнули слезы – теперь уже от пузырьков шампанского. Издалека Мэрилин услышала слабый звонок телефона в хозяйской спальне. Он позвонил снова, и Бетти ушла, чтобы ответить на звонок. Скоро она вернулась.
– Мэрилин, это снова Белый Дом.
Мэрилин поставила куда-то свой бокал, побежала в спальню и взяла свисавшую трубку.
– Госпожа Лоувелл? – прозвучал женский голос, – Подождите Президента.
Прошли несколько секунд, и Мэрилин опять услышала знакомый низкий голос:
– Мэрилин, это Президент. Я хочу знать, не составите ли вы мне компанию до Гавайев за вашим мужем.
Мэрилин рассеянно помолчала и немного улыбнулась, представляя картину космического корабля, качающегося на волнах в южной части Тихого океана. На линии из Вашингтона легонько кашлянули.
– Господин Президент, – сказала она, наконец, – С удовольствием.
ЭПИЛОГ
Рождество 1993 года
Если бы Джим Лоувелл повернулся на секунду позже, его внучка могла бы сломать тепловой экран «Одиссея». На самом деле, это был не весь экран: десятимесячная Элли Лоувелл потянулась к алтарю в кабинете дедушки за маленьким кусочком, залитым в плексигласовое пресс-папье.Лоувеллу нравился этот памятный подарок, и, когда через несколько месяцев после посадки «НАСА» изготовило с десяток таких сувениров, он надеялся заполучить один из них. Маленькие реликвии была предназначены не для членов экипажа, а для руководителей пяти государств, с которыми встречались трое астронавтов во время наспех организованного тура по возвращении их из космоса. Когда заморское турне завершилось, остался один подарок, и человек, командовавший кораблем, с которого был взят этот обуглившийся кусочек, распаковал сувенир и привез его домой.
– Тпру! – произнес Лоувелл, когда Элли вытянула над алтарем свою исследующую мир руку, угрожая сбросить двадцатитрехлетний артефакт на пол, – Это не надо трогать.
Пройдя комнату в два шага, Лоувелл подхватил свою внучку, поднял ее на плечо, как мешок с мукой, и поцеловал в лоб.
– Может, нам лучше найти твоего папу, – сказал он.
День только начинался, а Лоувелл уже чувствовал, что это будет безумный день, полный подобных неожиданностей. На рождественском ужине должен был быть не только его младший сын Джеффри, но и все остальные дети. А еще второе поколение Лоувеллов привезет семерых Лоувеллов из третьего колена, в возрасте от десяти месяцев до шестнадцати лет. И опасность нависнет над многими сувенирами в этой комнате.
Здесь были ряды табличек, стена, увешанная хлынувшими после удачных полетов «Джемини-7», «Джемини-12» и «Аполлона-8» заявлениями и письмами в рамках с поздравлениями от президентов и вице-президентов, губернаторов и сенаторов. В отдельных рамках были маленькие кусочки флагов и фрагменты комбинезонов, которые Лоувелл носил во время этих экспедиций. Была статуэтка «Эмми», на полном серьезе присужденная Лоувеллу, Фрэнку Борману и Биллу Андерсу за их рождественскую телепередачу с лунной орбиты двадцать пять лет назад. К «Эмми» примыкали другие призы и медали: Приз им. Колиера (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Самый престижный приз в авиации, присуждаемый раз в году. Лоувелл получил его в 1968 году вместе с Фрэнком Борманом и Уильямом (Биллом) Андерсом), Приз им. Хармона (ПРИМ.ПЕРЕВ. – Ежегодный приз за достижения в авиации и астронавтике. Лоувелл его получил в 1965 году вместе с Фрэнком Борманом, Уолли Ширрой и Томасом Стэффордом, и в 1966 году вместе с Эдвином Олдрином, Эдвардом Уайтом вторым и Шейлой Скотт), Медаль им. Хаббарда (ПРИМ.ПЕРЕВ. – учреждена Национальным географическим обществом), Медаль им. деЛавала – высшие награды за первые три космических полета Лоувелла. Самыми любимыми являлись реликвии из кораблей этих экспедиций: системные инструкции, полетные планы, ручки, посуда и даже зубные щетки, все из которых побывали в невесомости и при давлении 5 фунтов на дюйм в кабине космического корабля (ПРИМ.ПЕРЕВ. – в кабине «Аполлона» давление почти в 3 раза ниже нормального и составляет 5.5 фунт/кв. дюйм = 0.37 атм). Каждая теперь спокойно лежала на полке при обычной земной силе тяжести и нормальном давлении 15 фунтов на квадратный дюйм (ПРИМ.ПЕРЕВ. – нормальное давление 14.68 фунт/кв. дюйм = 1 атм).
В этой тихой комнате-музее почти не было сувениров из четвертого, последнего и неудачного полета Лоувелла. Экспедициям, не достигшим своих первоначальных целей, не вручали Приз им. Хармона. Не давали наград им. Колиера космическим кораблям, которые взорвались, не закончив полет. Кроме кусочка теплового экрана, о полете «Аполлона-13» здесь напоминало письмо с поздравлениями от Чарльза Линдберга и лежавшие рядом с подоконником две реликвии с «Водолея», сгоревшего в атмосфере много лет назад: оптический прицел и мемориальная табличка, которая должна была крепиться на передней посадочной стойке.
Предоставив сувениры самим себе, Лоувелл отнес Элли на кухню своего комфортабельного дома в Хорсшу-Бэй, штат Техас, где он застал Мэрилин, беседовавшую с Джеффри и его женой Энни.
– Я полагаю, это ваше, – сказал он Джеффри, держа на себе свою внучку.
– Она что, полезла к вещам? – спросил Джеффри.
– Только собиралась.
– Ну, держись, – сказала Мэрилин, – В пути еще шестеро.
В ответ Лоувелл только улыбнулся – он не нуждался в этом предостережении. Шестнадцать лет они с Мэрилин и четырьмя детьми прожили в своем маленьком доме в Тимбер-Коув и привыкли к бурным выходным. Годы Тимбер-Коув, конечно, давно миновали и постепенно забывались, как и дни «Аполлона».
В середине 70-х семьи, жившие в пригородах вокруг Космического Центра, начали разъезжаться. Расселение начиналось медленно. Первым стал Нейл Армстронг, который объявил, что возвращается к себе в Огайо на должность профессором колледжа и промышленного консультанта. Майкл Коллинз уехал в Вашингтон на работу в Государственный Департамент. Фрэнк Борман ушел в «Восточные авиалинии». Но расселение было неизбежным. После посадки на Луну «Аполлона-11» в 1969 году опьяненные успехом стратеги «НАСА» запланировали отправить в начале 70-х еще девять ЛЭМов в девять разных мест на лунной поверхности. По этим радужным сценариям к восьмидесятым на Луне должна была быть построена первая постоянная база в одном из мест, разведанных предыдущими экспедициями.
Этого, конечно, не произошло. К началу экспедиции «Аполлон-13» уже был отменен полет «Аполлон-20», павший жертвой экономии администрации и вопросов народа, зачем стране возвращаться на Луну, когда она уже доказала свое первенство. После «Аполлона-13», когда чуть не погибли трое астронавтов, под это космическое сокращение быстро попали «Аполлон-19» и «Аполлон-18». Вашингтон согласился, что, раз, «Аполлоны» с «14» по «17» уже оплачены, то они пройдут, как намечено, и в течение двух с половиной лет в эти последние четыре экспедиции на Луну отправятся двенадцать астронавтов-счастливчиков.
В декабре 1972 года, когда в Тихом океане приводнился последний лунный экипаж, некоторые члены сообщества пилотов-испытателей, воспитанных программой «Аполлон», приняли решение остаться. Фрэду Хэйзу, который упустил свой шанс высадиться на Луну из-за невезения с испорченным сервисным модулем, неопределенно пообещали командование «Аполлоном-19». Когда эта экспедиция была отменена, пилот ЛЭМа участвовал в первых испытаниях прототипа корабля «Спэйс-Шаттл» и в конце 70-х перешел на работу в «Грумман». Кен Маттингли, который по счастливому стечению обстоятельств и отсутствию антител на корь не попал в команду несчастного «Аполлона-13», в конечном счете, удачно слетал на борту «Аполлона-16» и тоже применил свои летные качества в программе «Спэйс-Шаттл». Дик Слэйтон, которому в 1959-м пообещали полет в космос, а потом списали в 1961-м из-за сердечной аритмии, упорно добивался включения в отряд астронавтов. В 1975 году он, наконец, был назначен в экипаж «Аполлона», с которого стряхнули пыль ради политически бесценной, но бесполезной для науки, стыковки с космическим кораблем Советского Союза на околоземной орбите.
– Я хочу тебя предупредить, – сказал Крис Крафт в телефонном звонке своему начальнику по «НАСА» Джорджу Лоу, когда составлял список экипажа этой экспедиции, – что я собираюсь рекомендовать на этот полет Дика. Если у тебя с этим возникнут какие-нибудь проблемы, лучше скажи мне, и я сам этим займусь.
– Но почему именно Дик, Крис? – утомленно спросил Лоу, который прежде уже спорил с Крафтом на эту тему, – У тебя что, больше никого нет на этот полет?
– Хочешь знать почему? – сказал Крафт, – Потому что мы слишком долго зажимали этого парня, Джордж. Вот почему. И это достаточная причина.
Позже тем летом Слэйтон вместе с Томом Стэффордом и Вансом Брандом погрузился в кабину последнего «Аполлона» «НАСА» и, наконец, взлетел ввысь, о чем мечтал больше пятнадцати лет.
За исключением этих и некоторых других пилотов, большинство других людей, принятых в «НАСА» в первые дни лунной программы, ушли, когда Агентство сменило свои ориентиры. Джим Лоувелл покинул отряд астронавтов в 1973 году, сначала работая в морской компании, а потом в компании связи. Харрисон Шмит, пилот ЛЭМа «Аполлона-17», вернулся в Нью-Мехико и был выбран в Сенат США. Даже Джек Суиджерт, который не мыслил себя без космических полетов и не сомневался, что останется в Агентстве, решил больше не испытывать свою небесную судьбу и вернулся в Колорадо, где он тоже занялся политикой.
Как и Шмит, Суиджерт сначала баллотировался в Сенат. Но, в отличие от Шмита, он проиграл выборы. В 1982 году бывший астронавт снова выдвинул свою кандидатуру, теперь уже в палату представителей, и на этот раз победил. Однако за месяц до его ноябрьских выборов Суиджерту поставили диагноз особо тяжелого случая лейкемии. Он умер в январе, за три дня до намеченной инаугурации. «Бедный Джек», – часто думал Лоувелл, – «Все для тебя начиналось так хорошо, но всегда заканчивалось плохо».
Конечно, весной 1970 года, когда Суиджерт, Лоувелл и Хэйз вернулись из лунного полета, все трое были по-настоящему счастливыми. В 12:07 дня по хьюстонскому времени командный модуль «Одиссей» опустился в Тихий океан, страна вздохнула с облегчением, а эта новость стала самой громкой и продолжительной после возвращения Джона Гленна из первого американского орбитального полета восемь лет назад. «Астронавты совершили мягкую посадку точно в цель, невредимыми после их четырехдневного испытания», – восклицала «Нью-Йорк Таймс», – «Посадку капсулы приветствовали аплодисментами, сигаретами и шампанским».
После того, как космический корабль коснулся воды, Лоувеллу, Суиджерту и Хэйзу помогли перебраться в спасательный плот – сначала пилоту ЛЭМа, потом пилоту командного модуля, а затем командиру – и подняли в парящий вертолет. Приземлившись на палубе «Айво-Джима», покачиваясь, с бледными улыбками они вышли из вертолета под приветственное «Ура!» моряков и их спустили вниз. Потом подвергли послеполетным обследованиям, которые не выявили ничего удивительного, кроме почти хорошего здоровья. В дополнение к инфекции и лихорадке Хэйза, все трое испытали обезвоживание. У всех троих обнаружились типичные для усталости симптомы: легкое головокружение и нарушение ориентации. Все трое значительно убавили в весе. Весивший 77 кг перед полетом Лоувелл потерял больше всех: шесть с половиной килограммов за шесть дней.
После обследований Лоувелла и Суиджерта перевели в гостевые номера, а Хэйза поместили в изолятор. В этот же вечер оба ходячих астронавта отобедали вместе с офицерами «Айво-Джима»: салат с креветками, жареные ребрышки и лобстеры, безалкогольное шампанское. Кто-то сделал копию того меню, в котором есть и такие экзотические десерты, как «Лунный фрукт Мельба» и «Печенье Аполлон». В целом, эта еда, возможно, и не соответствовала мировым стандартам, но казалась божественной для двух человек, которые почти всю неделю питались холодными пайками из пластиковых пакетов.
На следующий день все трое астронавтов, одетые в свежее выглаженные синие костюмы летчиков с эмблемой «Аполлон-13» на левом рукаве, вылетели на вертолете в Американское Самоа, где они пересели на борт транспортного самолета «Си-141» для короткого перелета на Гавайи. Как им сказали, там их будет ждать борт номер один (ПРИМ.ПЕРЕВ. – «борт номер один» (Air Force One) – радио-позывной самолета Президента США).
Сдержав свое слово, Президент Никсон рано утром вылетел в Хьюстон, а оттуда вместе с Мэрилин Лоувелл, Мэри Хэйз, доктором Леонардом Суиджертом с женой – родителями Джека – отправился в Гонолулу встречать возвращающийся экипаж. В соответствии с протоколом Президент со своим окружением должен приземлиться первым, чтобы лично поприветствовать героев. Однако, когда «Си-141» приблизился к Гавайям, борт номер один нигде не был виден, и люди, которым пришлось провести последнюю неделю в полете на Луну, тратили воскресенье, кружа над Гонолулу и ожидая прибытия Президента. «Си-141» приземлился лишь, когда самолет Президента остановился на взлетно-посадочной полосе и вышли сопровождающие его лица. И тут Никсон неожиданно изменил протоколу.
– Почему бы вам не выйти вперед? – спросил он у членов семей, – Ведь это будет очень личная встреча.
Мэрилин Лоувелл, Мэри Хэйз и Суиджерты побежали через полосу к изумленным астронавтам.
Тем не менее, сентиментальность Никсона длилась недолго: остаток дня и весь следующий день были очень далеки от личной жизни. Все сорок восемь часов пребывания экипажа в южной части Тихого океана пресса неотступно следовала за ними, освещая торжественный прием на весь мир. Их репортажи были однообразно позитивными, чуть ли не раболепными. И только когда астронавты вернулись в Хьюстон, пресса стала потихоньку язвить. На 6:30 вечера понедельника, через неделю после инцидента на борту, «НАСА» назначило пресс-конференцию, на которой астронавты впервые после запуска предстанут перед журналистами. После вступительного слова офицера пресс-службы один журналист задал вопрос, которого боялись и Лоувелл и «НАСА»:
– Капитан Лоувелл, – спросили из толпы, – что вы имели в виду, когда во время экспедиции сделали такое замечание: «Боюсь, это может оказаться последней лунной экспедицией на долгие годы»?
Лоувелл немного помолчал. На пути с Гавайев он уже пытался подготовить ответ на этот трудный, но неизбежный вопрос. С одной стороны, это значило именно то, что он тогда и произнес. Когда почти без воздуха, энергии и шансов возвращения на Землю несешься к обратной стороне Луны, это не внушает уверенности в перспективах будущих полетов. И сомнения Лоувелла были глубоки и искренни. Но рассказать такое можно лишь друзьям, жене и своему экипажу, а не полному залу репортеров. Нужно было взвешивать каждое слово, прежде чем им отвечать, и Лоувелл, запинаясь, начал говорить.
– Хороший вопрос, – польстил журналисту Лоувелл, – Прежде всего, вы должны представлять наше положение в тот момент. Мы облетали Луну, мы не знали, что с нашим кораблем, и пытались успеть сделать фотографии, пока не понесемся в обратном направлении. В тот момент, я, возможно, думал, что надо сделать побольше снимков, так как наш полет к Луне мог оказаться последним на годы вперед. Но, оглядываясь назад и вспоминая, как «НАСА» спасало нас, я больше так не считаю. Думаю, мы должны разобраться в возникших проблемах, и предвижу, что мы их преодолеем и пойдем дальше. Это временное затруднение не должно нас пугать.
Лоувелл замолк и осмотрел зал. Это был не лучший ответ. Будь у него время подумать, он бы сказал по-другому. Но он понимал, что сказал истинную правду, и надеялся, что кто-нибудь быстрее задал очередной вопрос.
Теперь ему удружил другой репортер:
– Джим, возвращаясь к той же теме, к полетам. Вы сказали нам, что это ваш последний полет. Но перед стартом вы собирались ступить на Луну. Что вы теперь думаете по этому поводу? Собираетесь ли вы вернуться и попытать счастья на «Аполлоне-14», «15», «16», или, если Мэрилин…
Репортер осекся, и слово Мэрилин» повисло в воздухе. Народ это оценил: по всему залу захихикали. Лоувелл рассмеялся вместе с ними и подождал, когда наступит тишина.
– Ну, сказал он, – как и Фред с Джеком, я очень расстроен, что нам не удалось завершить экспедицию. Несомненно, мы хотим высадиться на Луну. Мы считаем, что Фра-Мауро того стоит. Но для меня это был уже четвертый полет, а многие в нашей организации не летали ни разу, хотя, безусловно, талантливы и заслужили это. Они имеют право на полет. Если «НАСА» посчитает нужным, чтобы наш экипаж вернулся на Фра-Мауро, я, конечно, соглашусь. В противном случае, я считаю, это могут сделать и другие.
В отличие от предыдущего ответа, Лоувеллу не пришлось много думать. Но, произнося эти слова вслух, он понимал, что и внутри себя тоже так думает. Четыре полета – это достаточно. Это больше того, о чем может мечтать любой другой из двадцати пилотов. Как и намекал тот репортер, это был вопрос к Мэрилин. После Пакс-Ривер и «Океании», «Джемини-7» и «Джемини-12», «Аполлона-8» и «Аполлона-13» жена человека, налетавшего в космосе больше часов, чем любой другой американец, имела право надеяться, что этот список больше не продолжится. Джим Лоувелл был пилотом от природы, тренированным и опытным, но не собирался обманывать ее ожидания.
Однако путь на Луну был закрыт лишь для командира «Аполлона-13» но не для «НАСА». На заводах «Грумман» и «Норт Америкэн Роквелл» и в сборочных корпусах Космического Центра все еще стояли стрелы ускорителей «Сатурн-5», и флотилия «Аполлонов» была готова к запуску. Но прежде, чем «Агентство» начнет даже думать об отправке в космическую пустоту очередного экипажа, необходимо установить причину последнего инцидента, чуть не погубившего последний экипаж.
Было несколько мыслей по этому поводу. После изучения изображений, переданных на Землю экипажем «Аполлона-13», «НАСА» заключило, что корабль разрушил не метеорит и не другое подобное тело. Было ясно, что повреждение корпуса «Одиссея» не имеет ничего общего с ударом каменной глыбы, пробившей борт корабля и разрушившей по пути кислородный бак, а связано с каким-то взрывом внутри самого бака, который вырвал оболочку корабля изнутри. 17 апреля, всего через несколько часов после спуска командного модуля в океан, руководитель «НАСА» Томас Пэйн создал Комиссию по расследованию причин случившегося.
По решению Пэйна ее возглавил Эдгар Кортрайт, директор Исследовательского Центра Агентства в Лэнгли, штат Вирджиния. Вместе с Кортрайтом работали еще четырнадцать человек: по-прежнему знаменитый Нейл Армстронг, двенадцать инженеров и официальных лиц «НАСА» и, что более важно, независимый наблюдатель не из Агентства. В «НАСА» понимали, что Конгресс, по-прежнему, помнит, как расследовали пожар на «Аполлоне-1», не вынося сор из избы, и захочет иметь в Комиссии такого наблюдателя. Продолжая получать окрики из Вашингтона после того секретного расследования, «НАСА» было готово к сотрудничеству.
Комиссия Кортрайта быстро приступила к работе. Хотя никто из ее участников и не знал, какую причину взрыва «Аполлона-13» они обнаружат, но они понимали, чего они точно не обнаружат – одиночную причину. Еще со времен деревянно-брезентовых бипланов летчики и пилоты-испытатели знали, что катастрофа самолета почти никогда не бывает вызвана одной фатальной неполадкой оборудования: неизбежно случается целая серия отдельных мелких поломок, каждая из которых в отдельности не способна причинить ощутимого вреда. Но со всеми вместе взятыми не справится даже самый опытный пилот. Члены комиссии догадывались, что «Аполлон-13» почти наверняка стал жертвой вереницы подобных мини-неисправностей.
Первым шагом Комиссии стало изучение всей длинной производственной цепочки кислородного бака номер два. Каждый из главных компонентов корабля «Аполлон» от гироскопов и радио, до компьютеров и криогенных баков тщательно отслеживался инспекторами по контролю за качеством, начиная с создания рабочего эскиза и заканчивая моментом отрыва корабля от стартовой площадки. Любая выявленная аномалия в производстве или испытаниях записывалась и архивировалась. Как правило, чем толще был файл к какой-нибудь детали, тем большую головную боль она вызывала. Кислородный бак номер два имел целое досье.
Проблемы с этим баком начались еще в 1965-м, когда Джим Лоувелл и Фрэнк Борман занимались тренировками для полета на «Джемини-7», а «Норт Америкэн Авиэйшн» создавала командно-сервисный модуль «Аполлона», который постепенно должен был заменить двухпилотный корабль. Как и любой подрядчик, взявшийся за такую огромную инженерную разработку, «Норт Америкэн» не пыталась самостоятельно выполнить всю работу целиком, а передоверила отдельные части проекта субподрядчикам. Одним из самых деликатных заданий являлась постройка криогенных баков корабля. Эта работа была поручена «Бич Эйркрафт» в Боулдере, штат Колорадо.
«Бич» и «Норт Америкэн» понимали, что космическому кораблю нужны не просто изолированные сосуды. Для хранения такого чувствительного содержимого, как жидкий кислород и водород, сферические емкости должны иметь все виды защиты – вентиляторы, термометры, датчики давления и нагреватели, каждое из которых будет погружено в эту низкотемпературную жидкость и каждое будет подключено к электричеству.
Электрические системы корабля «Аполлон» имели рабочее напряжение 28 вольт – столько вырабатывали три топливных элемента сервисного модуля. Ни одна из систем, установленных внутри криогенного бака и подключенных к такому относительно низкому напряжению, не требовала столь тщательного контроля, как нагреватели. Жидкий водород и кислород обычно содержались при постоянной температуре минус 207 градусов. С одной стороны, это было достаточно холодно для поддержания газов в жидком состоянии, а с другой стороны, достаточно тепло для их испарения и подачи через магистрали в топливные элементы и кабину корабля. Однако, время от времени, давление в баках опускалось слишком низко, не позволяя газу двигаться по магистралям, нарушая работу топливных элементов и подвергая экипаж опасности. Для предотвращения подобной ситуации иногда включались нагреватели, тепло которых поднимало внутреннее давление до безопасного уровня.