Страница:
Королевская власть, объединяя все феодальные вотчины в одно государственное целое, возглавляла феодалов в их борьбе с внешними вторжениями и в их общих агрессивных военных предприятиях. Без единой государственной организации, охватывающей всю территорию страны, эти задачи было невозможно осуществить.
С известным основанием можно сказать, что внешняя политика в большей мере объединяла феодалов, чем внутренняя. Если внутри государства феодалы постоянно вступали в столкновения, то во вне, в агрессивных устремлениях против других народов и в общей обороне своих владений, они неизбежно сплачивались.
В нашу задачу не входит изучение внешней политики и внешних отношений Германского государства в IX – XII вв. Нас, в данном случае, интересует только общее направление этой политики и ее связь с внутренним положением государства. Из многих проблем, которые могут быть поставлены в этом аспекте, мы ограничимся только следующими тремя: 1) внешнеполитическая агрессивность Германского феодального государства изучаемого периода и ее обусловленность; 2) причины успехов внешней агрессии немецких феодалов; 3) влияние внешнеполитической агрессии на внутреннее положение Германского государства.
Ответ на эти вопросы следует искать прежде всего во внутреннем положении Германского государства, и ряд моментов в этой связи был уже нами отмечен выше. Но для выяснения направления внешнеполитических захватов и условий, обеспечивших их успех, необходимо обратиться к изучению внешнего окружения Германии того периода.
Постановка вопроса о внешней агрессивности Германского государства X – XII вв. совершенно резонна. На фоне международных отношений в Европе того времени Германия выступает как наиболее агрессивное государство, порабощавшее и грабившее соседние с ней народы. Достаточно напомнить общеизвестные факты и сопоставить Германию с другими европейскими государствами, чтобы это стало совершенно очевидным.
Германские феодалы во главе с их кайзером вторгались постоянно в Северную и Среднюю Италию и пытались завладеть ею. Германские феодалы не переставали вторгаться в славянские области восточнее Лабы, пытаясь поработить славянское население и завладеть славянскими землями.
Германские императоры поставили под свою власть Бургундское государство и установили верховное господство над Чехией и отчасти (в XI в.) над Венгрией. Они постоянно вмешивались в дела этих государств.
Чем же следует объяснять агрессивность Германского феодального государства? Может быть, в этом повинны воинственные инстинкты немцев?
Подобное предположение нельзя считать правильным. Если даже психология немецких феодалов в действительности была более воинственной, агрессивной, чем психология, например, французских феодалов, то тогда следует сперва объяснить сам по себе этот факт. Так или иначе, нужно начинать дело с внутренних экономических и политических условий.
Агрессивность была присуща феодалам всех стран, так же как она присуща любому эксплуататорскому классу. Только не всем удавалось одинаково успешно ее реализовать. Феодалам одних стран приходилось больше заботиться о сохранении того, что им уже принадлежало, чем о захвате чужого. Феодалы других, более могущественных государств, могли с успехом, и подчас совсем безнаказанно, грабить и захватывать чужие земли и чужое добро. Успехи в этом деле воодушевляли на дальнейшие захваты и создавали известную традицию агрессивности. Когда же захватчики наталкивались на превосходящую силу и терпели поражения, их воинственный пыл угасал и психология агрессивности постепенно исчезала. Так было и с немецкими феодалами в последующие периоды. В X – XII вв. внутренние условия Германского государства и внешняя обстановка Германии вполне благоприятствовали внешней экспансии.
Если взять, к примеру, Французскую монархию того времени, то она никоим образом не могла осуществить подобных внешних захватов. Французским королям в X – XI вв. приходилось заботиться об удержании своей власти в собственных доменах. Если говорить о более широких масштабах, то их вполне удовлетворяла номинальная власть верховного сюзерена над остальными французскими сеньориями. Думать серьезно о внешних захватах они не могли, так как для реализации подобных захватов не располагали необходимыми силами. К тому же Французской монархии приходилось все время, насколько у нее хватило сил, вести борьбу против внешней угрозы со стороны норманнов, а позже – со стороны английских Плантагенетов. Но французским феодалам было присуще стремление к захватам за пределами собственных владений в такой же мере, как и немецким. И они при случае старались его реализовать как во внешних грабительских походах (крестоносцы), так и во взаимных столкновениях, которые часто переплетались с вторжениями во Францию внешних противников. Дело только в том, что, в силу внутреннего положения Франции, из этих разрозненных и взаимосталкивающихся действий не могло получиться такой, как в Германии, организованной и единой внешнеполитической акции. Когда это стало возможным, тогда французское дворянство оказалось вполне достойным преемником германских феодалов по внешнеполитической агрессии.
Посмотрим, какие внутренние условия в Германии обеспечили успех внешних захватов?
В Германии медленнее, чем во Франции, Италии и других западных странах, шел процесс формирования феодальных отношений. Черты раннефеодальной монархии с относительно сильными общегосударственными органами в лице королевской власти, с сравнительно слабой сеньориальной властью магнатов были присущи Германскому государству еще и в X в. На фоне классической феодальной разробленности во Франции и Италии это было несомненным внешнеполитическим преимуществом.
Королевская власть в Германии располагала не только теми возможностями, которые предоставлял ей верховный сюзеренитет в системе феодальной иерархии, но и значительными общегосударственными ресурсами «публично-правого» характера. Ей непосредственно подчинялись и ею эксплуатировались значительные слои зависимого только от государственной власти крестьянства. В X в. они еще использовались как весьма солидная военная сила государства.
В Германии существовало долгое время аллодиальное феодальное землевладение, большей частью мелкое, которое не укладывалось в рамки вассально-ленных отношений. Аллодисты-вотчинники включались в общую военную организацию государства и не знали другой власти над собой, кроме общегосударственной, королевской власти.
Наличие у королевской власти прав банна и регалий давало возможность присваивать часть прибавочного продукта на всей территории государства и обеспечивало материальные и политические средства для проведения общегосударственных военных предприятий. Пожалование феодалам земель и регалий давало возможность привязать на время магнатов к трону и заставить их выполнять общегосударственные повинности.
Большое значение имела власть короля над церковью, которая особенно усилилась в период саксонской династии в результате создания т. н. «оттоновской государственно-церковной системы». Королевская власть, передавая церковным учреждениям земли, регалии и другие государственные права, заставляла церковь служить интересам своей политики и покрывать связанные с ней финансовые издержки. До середины XI в. эта церковная система служила одним из важнейших политических рычагов монархии. В период борьбы за инвеституру она распалась, и это обусловило, наряду с другими причинами, последующий упадок королевской власти в Германии.
Отношения собственности в среде немецких феодалов тоже в известной степени способствовали их сплочению. Феодалы во главе с королем совместно владели некоторой частью земельной собственности и делили между собой часть феодальной ренты. Это выражалось в расщеплении прав собственности между сеньорами и вассалами, в разделении прав на получение ренты между носителями судебной и административной власти (король, графы) и вотчинниками и, наконец, в совместном использовании в масштабе всего государства некоторых регалий.
Военно-феодальная иерархия «щита» строилась как общегосударственная военная организация немецких феодалов, в которой на первом плане стояли обязанности вассалов в отношении военной службы королю [627].
Вот обстоятельства и факторы, сплачивавшие немецких феодалов внутри страны и создававшие предпосылки для организации ими крупных внешнеполитических агрессивных предприятий. Посмотрим, какова была внешняя обстановка Германии в IX – XI вв. и насколько она могла благоприятствовать внешнеполитической экспансии Германского государства.
На западе, со стороны Франции, для Германии никакой опасности не существовало. Наоборот, Германское государство само угрожало безопасности своих западных соседей. В IX – X вв. оно захватило ряд областей, примыкавших этнически к Франции. Речь идет о Лотарингии и Бургундии.
Области, получившие название Лотарингии (Нидерланды и собственно Лотарингия), были присоединены к Германии уже в 870 г. по Меерсенскому договору. После временного отпадения этих областей (911 – 925 гг.) они снова были захвачены германским королем. В 942 г. французский король должен был отказаться от всяких притязаний на Лотарингию.
Другая область – Бургундия (в то время отдельное королевство) тоже попала постепенно в зависимость от Германского государства [628], пока, наконец, в 1034 г. окончательно не превратилась в подвассальное владение германских королей.
На юго-востоке и севере для Германского государства в конце IX и X в. существовала серьезная угроза вторжений со стороны венгров и норманнов [629]. Здесь приходилось создавать оборону и вести напряженные оборонительные войны. Правда, ни норманны, ни мадьяры не намеревались захватить германские области. Они вторгались периодически с целью грабежа и возвращались с награбленным добром восвояси. К тому же у Германии имелся заслон от венгров в лице ее славянских соседей – чехов и моравов. До разрушения Моравского государства венграми (906 г.) здесь была весьма мощная преграда от мадьярских вторжений. После разгрома моравов, произведенного венграми не без косвенной помощи немецких феодалов, некоторой преградой оставалась Чехия. Угроза со стороны мадьяр была длительной и общей для большей части Германии. Необходимо было объединить силы для организации обороны. За это дело брались как отдельные герцоги, так и королевская власть.
Конечно, было бы неправильно считать, вслед за многими немецкими историками, что сама герцогская власть была порождена необходимостью защиты от внешних врагов. Но на долю герцогов выпадало руководство обороной от внешних вторжений. Особенно этим должен был заниматься баварский герцог, поскольку Бавария становилась наиболее часто ареной венгерских нашествий [630].
По существу и первые два короля Германии после Каролингов – Конрад I и Генрих I – не возглавляли оборону всей страны в целом, а только оборону своих герцогств, в которых находились их собственные владения. Мероприятия Генриха I по сооружению бургов и устройству в них гарнизонов распространялись, как известно, только на Саксонию, хотя венгерская угроза для других герцогств была не меньшей, чем для Саксонии.
Только с Оттона I начинается общая борьба против венгерских вторжений, возглавляемая королем. Победа над венграми на Лехе в 955 г., достигнутая благодаря объединению сил отдельных герцогств под руководством короля, значительно повысила престиж королевской власти.
События 953 – 955 гг., связанные с венгерским вторжением, весьма ярко характеризуют лицо крупных феодалов. В то время, как страна подвергалась опустошительным нашествиям венгров, магнаты Баварии, Швабии и Лотарингии составили антигосударственный заговор и вошли в соглашение с противником [631]. В этом заговоре, как известно, участвовали – член королевского семейства Лиудольф, герцог Конрад, архиепископ майнцский Фридрих, архиепископ зальцбургский и маркграф Арнульф (из Баварии). Заговорщики имели тайное соглашение с венграми и при вторжении их в страну не только не оказали им никакого сопротивления, но, наоборот, содействовали продвижению противника (954 г.). Это поведение магнатов вызвало недовольство широких слоев населения. На собрании в Армштадте зачинщики заговора были осуждены. Разгром заговора магнатов усилил положение короля и дал возможность организовать общую борьбу против вторгнувшихся в 955 г. венгров.
Эти события показывают, что внешняя опасность, какой бы угрожающей она ни являлась, не могла сплотить воедино феодалов страны в то время, когда они были охвачены внутренними раздорами, Магнаты ставили свои узкие владельческие, династические интересы превыше всех других. Их «патриотизм» замыкался в границах их собственных вотчин.
Интересы короля простирались значительно шире. Королевская власть в силу своего собственного положения должна была заботиться об обороне всей страны.
Совсем смешным представляется утверждение Г. Зибеля, что заговор Лиудольфа и Конрада представлял собой немецкую национальную оппозицию против императорских устремлений Оттона I [632]. О какой «национальной оппозиции» может идти речь, когда эти магнаты ради своих владельческих интересов отдавали «нацию» на разграбление противнику?
«Национальное» было чуждо не только магнатам, но и самим королям. Чтобы сохранить свою власть и свои владения перед лицом бунтующих магнатов, короли не останавливались даже перед таким далеко непатриотическим средством, как приглашение на помощь для борьбы с собственными «подданными» иностранных монархов и обещание уступки им в лен или владение территории своего государства. К такому методу прибегал, например, Генрих IV в борьбе с непокорными саксонскими феодалами. Он заключил на этот счет тайное соглашение с датским королем Свендом, обещая ему в вознаграждение за помощь передать в собственность пограничные области [633].
Генриха IV нет оснований считать самым плохим и наименее «национальным» королем Германии. Он не меньше других потратил сил на укрепление Германского государства. Внешняя политика, подобная этой, была типичной для тою времени [634]. Феодальных землевладельцев, в том числе и королей, больше всего беспокоила судьба их собственных владений. К защите и умножению этих владений и сохранению своего господства была направлена вся их политика.
Захватническая политика германских королей и феодалов была направлена против славянских народностей на восток от Эльбы и в Италию.
В немецкой буржуазной шовинистической историографии, велись и до сих пор ведутся бесконечные споры на тему о выгодности и убыточности агрессивной внешней политики германских императоров X – XIII вв. Почти все принимавшие участие в этих спорах историки сходятся на восхвалении агрессивной политики, захватов чужих земель и порабощения других народов, осуществлявшейся германскими феодалами во времена «Первой империи». Точки зрения расходятся только по вопросу о выборе «более выгодного направления» этой политики. Одни, вслед за Г. Зибелем, развязавшим этот диспут [635], утверждают, что итальянское направление агрессивной внешней политики и сама идея «священной империи» ничего, кроме убытка, Германии не принесли. Более умеренные сторонники этого направления признают некоторые положительные стороны «итальянской политики», но, взвешивая все «плюсы и минусы» (Vorteil und Nachteil), приходят к выводу, что убытки преобладали над выгодами [636]. Другие вслед за Ю. Фиккером [637], не только оправдывают «итальянскую политику» немецких императоров, но и считают ее «величайшим подвигом нации», «проявлением юношеской силы немецкого народа» и т. п. Грехопадением эти историки считают только бесплодную борьбу немецких императоров за обладание Южной Италией. Среди хвалителей «итальянской политики» были крайне восторженные и умеренные. К первым следует отнести В. Гизебрехта и К. Гампе и др. [638], ко вторым – А. Бракмана [639], Г. Гостен-Кампфа [640], Р. Гольцман [641]и др. Последние историки, начиная с Бракмана, стремятся сгладить противоречия спорящих сторон и вовсе снимают альтернативу «итальянская» или «восточная» политика, а говорят о положительном значении итальянской политики для немецкого «Drang nach Osten». Характерна в этом отношении работа М. Линцеля. Автор старается придать своим суждениям «научную объективность» и одинаково взвешивает как «плюсы», так и «минусы» этой политики. За этими рассуждениями трудно найти собственные симпатии автора. Хотя в конце книги он и заявляет, что «убытки» от этой политики превосходили все ее положительные результаты и что она отрицательно сказывалась на внутреннем состоянии Германии и на ее положении на востоке и севере [642].
Современная западногерманская историография, продолжая с прежним жаром дискуссию об итальянской политике германских императоров, пытается, по ее словам, освободиться от политической тенденциозности и придать своей концепции «строго научный, объективный смысл». Она ищет объяснение этой политики не в характере Германского феодального государства той эпохи, а в общеевропейской ситуации и в традиции религиозно-политического единства Запада. Но за этой внешней объективностью скрывается не менее тенденциозный подход – стремление избавить германских императоров от всяких обвинений в агрессии, и изобразить их захватническую политику как великую историческую миссию. Захват немецкими феодалами славянских земель на восток от Эльбы преподносится при этом как религиозно-культурное благодеяние немецкой нации.
Нам нет нужды вступать в полемику с каким-либо из направлений этого псевдонаучного спора об оценке итальянской политика немецких императоров [643]. Здесь нет «правых и ошибающихся». Весь спор носит не научный, а политический характер [644]. Все его участники являются сторонниками немецкой агрессии средних веков и своего времени. Их интерес к истории определяется главным образом соображениями современной политики. Такую окраску спор получил уже при его зачинателях. Так, Г. Зибель оценивал задачу критического изучения итальянской политики средневековой Германской империи как чисто политическую: «Использовать в политике опыт прошлого и оценивать политические события с точки зрения последствий, к которым они привели» [645]. Хулители «итальянской политики», особенно в период империализма и фашизма аргументировали свое отрицательное отношение к ней прежде всего тем, что она отвлекала от «более выгодной» политики «натиска на восток». Аргументы, выдвигавшиеся мало-германистами – Зибелем и др., о пагубном влиянии императорской политики на внутреннее единство Германии, вовсе перестают фигурировать в рассуждениях шовинистов XX века и их преемников – фашистских лжеисториков времен Гитлера. При таком подходе нечего было и ожидать научного разрешения спора. М. Линцель правильно замечает, что «вопрос о пользе и вреде исторических действий похож на квадратуру круга» [646], хотя сам продолжает спорить о пользе и о вреде этих действий.
Посмотрим, какие аргументы выдвигались в ходе дискуссии об итальянской политике Германской империи со стороны ее сторонников и ее противников. В этом важно разобраться и с точки зрения правильной оценки этой политики в нашей советской медиевистике.
Сторонники «итальянской политики» считают, что обладание Италией и особенно Римом было необходимо германским королям в целях укрепления своей власти внутри Германии, в целях сплочения самого Германского государства. В понимании того, как и чем императорская политика сплачивала и усиливала Германское государство, существует две точки зрения. Одни считают, что Германию сплачивала сама императорская власть или даже сама идея и традиция империи, другие полагают, что господство над Римом и папством усиливало власть германского короля над собственной церковью и над немецким епископатом. Эта точка зрения «итальянскую политику» Оттона I рассматривает как продолжение его епископальной политики. Первый взгляд основывается на чисто идеалистическом представлении, что в феодальном государстве людей сплачивала идея. Сторонники этого взгляда рассуждают таким образом: Германия, состоявшая из отдельных племенных областей, не могла быть объединена на «национальной основе»; объединить ее будто бы можно было только на основе «универсализма», унаследованного от распавшейся Каролингской империи. Следовательно, для сплочения Германии ее королям необходимо было обладать наследием Каролингской империи или, по крайней мере, Северной Италией и Римом. В качестве «доказательств» приводятся измышления о действенной силе римско-каролингской императорской традиции, наполнявшей будто бы собой воздух «от времени Оттона I и до эпохи Данте» и побуждавшей людей к политическому единству вопреки их племенным различиям [647]. И уж совсем «убедительным» аргументом по мнению этих историков является тот известный факт, что за короной в Рим не переставали обращаться разные короли от Лотаря до Оттона (и среди них даже такой непопулярный король, как Карл III Толстый!).
Таким образом, если верить утверждениям этих историков, то немецкие феодалы ринулись в Италию только для того, чтобы осуществить «идею» империи Карла Великого и создать «универсальное государство», которого они у себя на родине создать не могли.
Нельзя признать в качестве мотивов «итальянской политики» также стремление захватить торговые пути, связывавшие Германию с югом и Средиземноморским бассейном. Торговля тогда (X в.) была еще настолько слабо развитой, что она не могла послужить причиной «торговой экспансии» и тем более со стороны такой неторговой нации, которую представляли тогда немецкие феодалы. Не приходится уже говорить о таких мотивах этой политики, как интересы обороны С юга Германии никто не угрожал.
Кроме всякого рода «высоких» мотивов вторжений немецких королей в Италию, некоторыми историками признаются и более низменные мотивы, вроде стремлений пограбить богатые итальянские города.
Так, Г. Гаймпель, один из наиболее авторитетных представителей современной немецкой историографии, признает, что германские кайзеры Первой империи отправлялись в Италию не только для осуществления идеи мирового господства (которую он называет для благозвучия идеей «мирового служения»), но и для захвата добычи. Созданная ими империя не могла существовать за счет германских ресурсов, а требовала внешних приобретений. Она потерпела крах вследствие перенапряжения сил [648].
В период фашизма в качестве официальной трактовки «итальянской политики» выдвигался тезис: «Rompolitik fur die Ostpolitik» [649], т. е., что итальянская политика и само создание Оттоновской империи преследовали цели усиления «наступления на восток». Оттон I будто бы стремился подчинить папский престол, чтобы использовать его в качестве орудия католической миссионерской деятельности на востоке. Практически он стремился заполучить поддержку папы в основании нового Магдебургского архиепископства, предназначенного для «духовного наступления» на славян. Эта версия преследовала цель положить конец извечным «ученым» спорам вокруг вопросов «итальянской» и «восточной» политики, и примирить навсегда ее сторонников и противников. Следовательно, эта «принципиально новая» точка зрения была прямо продиктована соображениями «унификации науки» в фашистском государстве. Доказывать ее несостоятельность нет необходимости. В дальнейшем мы еще коснемся вопроса о «последствиях» итальянской политики германских императоров.
Каковы же на самом деле причины немецких вторжений в Италию, и что означало создание «Священной Римской империи»?
Ответить на эти вопросы можно только на основе конкретного анализа внутреннего положения Германского государства и изучения обстановки в Италии.
О внутреннем положении в Германии, весьма способствовавшем внешним захватам германских феодалов, мы уже говорили выше. Обстановка в Италии как нельзя лучше благоприятствовала вторжениям и захватам. Феодальная раздробленность в этой стране была хотя и не такой классической, как во Франции, но внутреннего единства здесь имелось еще меньше, чем в монархии Капетингов X – XI вв. Северная и Средняя Италия раздирались постоянными столкновениями крупных феодальных владетелей. Положение в Италии особенно осложнялось наличием папской столицы и папской области. Папство всей своей политикой как внутри Италии, так и в Европе в целом, постоянно подогревало и возбуждало смуты и давало поводы для вмешательства в итальянские дела извне. Для немецких феодалов и их королей походы в Италию представлялись самым выгодным предприятием. Там они могли, по крайней мере первое время, почти безнаказанно грабить и добывать то, чего не хватало им в Германии. Походы в Италию представлялись в X – XI вв. значительно более легким делом, чем рискованные предприятия против славян
С известным основанием можно сказать, что внешняя политика в большей мере объединяла феодалов, чем внутренняя. Если внутри государства феодалы постоянно вступали в столкновения, то во вне, в агрессивных устремлениях против других народов и в общей обороне своих владений, они неизбежно сплачивались.
В нашу задачу не входит изучение внешней политики и внешних отношений Германского государства в IX – XII вв. Нас, в данном случае, интересует только общее направление этой политики и ее связь с внутренним положением государства. Из многих проблем, которые могут быть поставлены в этом аспекте, мы ограничимся только следующими тремя: 1) внешнеполитическая агрессивность Германского феодального государства изучаемого периода и ее обусловленность; 2) причины успехов внешней агрессии немецких феодалов; 3) влияние внешнеполитической агрессии на внутреннее положение Германского государства.
Ответ на эти вопросы следует искать прежде всего во внутреннем положении Германского государства, и ряд моментов в этой связи был уже нами отмечен выше. Но для выяснения направления внешнеполитических захватов и условий, обеспечивших их успех, необходимо обратиться к изучению внешнего окружения Германии того периода.
Постановка вопроса о внешней агрессивности Германского государства X – XII вв. совершенно резонна. На фоне международных отношений в Европе того времени Германия выступает как наиболее агрессивное государство, порабощавшее и грабившее соседние с ней народы. Достаточно напомнить общеизвестные факты и сопоставить Германию с другими европейскими государствами, чтобы это стало совершенно очевидным.
Германские феодалы во главе с их кайзером вторгались постоянно в Северную и Среднюю Италию и пытались завладеть ею. Германские феодалы не переставали вторгаться в славянские области восточнее Лабы, пытаясь поработить славянское население и завладеть славянскими землями.
Германские императоры поставили под свою власть Бургундское государство и установили верховное господство над Чехией и отчасти (в XI в.) над Венгрией. Они постоянно вмешивались в дела этих государств.
Чем же следует объяснять агрессивность Германского феодального государства? Может быть, в этом повинны воинственные инстинкты немцев?
Подобное предположение нельзя считать правильным. Если даже психология немецких феодалов в действительности была более воинственной, агрессивной, чем психология, например, французских феодалов, то тогда следует сперва объяснить сам по себе этот факт. Так или иначе, нужно начинать дело с внутренних экономических и политических условий.
Агрессивность была присуща феодалам всех стран, так же как она присуща любому эксплуататорскому классу. Только не всем удавалось одинаково успешно ее реализовать. Феодалам одних стран приходилось больше заботиться о сохранении того, что им уже принадлежало, чем о захвате чужого. Феодалы других, более могущественных государств, могли с успехом, и подчас совсем безнаказанно, грабить и захватывать чужие земли и чужое добро. Успехи в этом деле воодушевляли на дальнейшие захваты и создавали известную традицию агрессивности. Когда же захватчики наталкивались на превосходящую силу и терпели поражения, их воинственный пыл угасал и психология агрессивности постепенно исчезала. Так было и с немецкими феодалами в последующие периоды. В X – XII вв. внутренние условия Германского государства и внешняя обстановка Германии вполне благоприятствовали внешней экспансии.
Если взять, к примеру, Французскую монархию того времени, то она никоим образом не могла осуществить подобных внешних захватов. Французским королям в X – XI вв. приходилось заботиться об удержании своей власти в собственных доменах. Если говорить о более широких масштабах, то их вполне удовлетворяла номинальная власть верховного сюзерена над остальными французскими сеньориями. Думать серьезно о внешних захватах они не могли, так как для реализации подобных захватов не располагали необходимыми силами. К тому же Французской монархии приходилось все время, насколько у нее хватило сил, вести борьбу против внешней угрозы со стороны норманнов, а позже – со стороны английских Плантагенетов. Но французским феодалам было присуще стремление к захватам за пределами собственных владений в такой же мере, как и немецким. И они при случае старались его реализовать как во внешних грабительских походах (крестоносцы), так и во взаимных столкновениях, которые часто переплетались с вторжениями во Францию внешних противников. Дело только в том, что, в силу внутреннего положения Франции, из этих разрозненных и взаимосталкивающихся действий не могло получиться такой, как в Германии, организованной и единой внешнеполитической акции. Когда это стало возможным, тогда французское дворянство оказалось вполне достойным преемником германских феодалов по внешнеполитической агрессии.
Посмотрим, какие внутренние условия в Германии обеспечили успех внешних захватов?
В Германии медленнее, чем во Франции, Италии и других западных странах, шел процесс формирования феодальных отношений. Черты раннефеодальной монархии с относительно сильными общегосударственными органами в лице королевской власти, с сравнительно слабой сеньориальной властью магнатов были присущи Германскому государству еще и в X в. На фоне классической феодальной разробленности во Франции и Италии это было несомненным внешнеполитическим преимуществом.
Королевская власть в Германии располагала не только теми возможностями, которые предоставлял ей верховный сюзеренитет в системе феодальной иерархии, но и значительными общегосударственными ресурсами «публично-правого» характера. Ей непосредственно подчинялись и ею эксплуатировались значительные слои зависимого только от государственной власти крестьянства. В X в. они еще использовались как весьма солидная военная сила государства.
В Германии существовало долгое время аллодиальное феодальное землевладение, большей частью мелкое, которое не укладывалось в рамки вассально-ленных отношений. Аллодисты-вотчинники включались в общую военную организацию государства и не знали другой власти над собой, кроме общегосударственной, королевской власти.
Наличие у королевской власти прав банна и регалий давало возможность присваивать часть прибавочного продукта на всей территории государства и обеспечивало материальные и политические средства для проведения общегосударственных военных предприятий. Пожалование феодалам земель и регалий давало возможность привязать на время магнатов к трону и заставить их выполнять общегосударственные повинности.
Большое значение имела власть короля над церковью, которая особенно усилилась в период саксонской династии в результате создания т. н. «оттоновской государственно-церковной системы». Королевская власть, передавая церковным учреждениям земли, регалии и другие государственные права, заставляла церковь служить интересам своей политики и покрывать связанные с ней финансовые издержки. До середины XI в. эта церковная система служила одним из важнейших политических рычагов монархии. В период борьбы за инвеституру она распалась, и это обусловило, наряду с другими причинами, последующий упадок королевской власти в Германии.
Отношения собственности в среде немецких феодалов тоже в известной степени способствовали их сплочению. Феодалы во главе с королем совместно владели некоторой частью земельной собственности и делили между собой часть феодальной ренты. Это выражалось в расщеплении прав собственности между сеньорами и вассалами, в разделении прав на получение ренты между носителями судебной и административной власти (король, графы) и вотчинниками и, наконец, в совместном использовании в масштабе всего государства некоторых регалий.
Военно-феодальная иерархия «щита» строилась как общегосударственная военная организация немецких феодалов, в которой на первом плане стояли обязанности вассалов в отношении военной службы королю [627].
Вот обстоятельства и факторы, сплачивавшие немецких феодалов внутри страны и создававшие предпосылки для организации ими крупных внешнеполитических агрессивных предприятий. Посмотрим, какова была внешняя обстановка Германии в IX – XI вв. и насколько она могла благоприятствовать внешнеполитической экспансии Германского государства.
На западе, со стороны Франции, для Германии никакой опасности не существовало. Наоборот, Германское государство само угрожало безопасности своих западных соседей. В IX – X вв. оно захватило ряд областей, примыкавших этнически к Франции. Речь идет о Лотарингии и Бургундии.
Области, получившие название Лотарингии (Нидерланды и собственно Лотарингия), были присоединены к Германии уже в 870 г. по Меерсенскому договору. После временного отпадения этих областей (911 – 925 гг.) они снова были захвачены германским королем. В 942 г. французский король должен был отказаться от всяких притязаний на Лотарингию.
Другая область – Бургундия (в то время отдельное королевство) тоже попала постепенно в зависимость от Германского государства [628], пока, наконец, в 1034 г. окончательно не превратилась в подвассальное владение германских королей.
На юго-востоке и севере для Германского государства в конце IX и X в. существовала серьезная угроза вторжений со стороны венгров и норманнов [629]. Здесь приходилось создавать оборону и вести напряженные оборонительные войны. Правда, ни норманны, ни мадьяры не намеревались захватить германские области. Они вторгались периодически с целью грабежа и возвращались с награбленным добром восвояси. К тому же у Германии имелся заслон от венгров в лице ее славянских соседей – чехов и моравов. До разрушения Моравского государства венграми (906 г.) здесь была весьма мощная преграда от мадьярских вторжений. После разгрома моравов, произведенного венграми не без косвенной помощи немецких феодалов, некоторой преградой оставалась Чехия. Угроза со стороны мадьяр была длительной и общей для большей части Германии. Необходимо было объединить силы для организации обороны. За это дело брались как отдельные герцоги, так и королевская власть.
Конечно, было бы неправильно считать, вслед за многими немецкими историками, что сама герцогская власть была порождена необходимостью защиты от внешних врагов. Но на долю герцогов выпадало руководство обороной от внешних вторжений. Особенно этим должен был заниматься баварский герцог, поскольку Бавария становилась наиболее часто ареной венгерских нашествий [630].
По существу и первые два короля Германии после Каролингов – Конрад I и Генрих I – не возглавляли оборону всей страны в целом, а только оборону своих герцогств, в которых находились их собственные владения. Мероприятия Генриха I по сооружению бургов и устройству в них гарнизонов распространялись, как известно, только на Саксонию, хотя венгерская угроза для других герцогств была не меньшей, чем для Саксонии.
Только с Оттона I начинается общая борьба против венгерских вторжений, возглавляемая королем. Победа над венграми на Лехе в 955 г., достигнутая благодаря объединению сил отдельных герцогств под руководством короля, значительно повысила престиж королевской власти.
События 953 – 955 гг., связанные с венгерским вторжением, весьма ярко характеризуют лицо крупных феодалов. В то время, как страна подвергалась опустошительным нашествиям венгров, магнаты Баварии, Швабии и Лотарингии составили антигосударственный заговор и вошли в соглашение с противником [631]. В этом заговоре, как известно, участвовали – член королевского семейства Лиудольф, герцог Конрад, архиепископ майнцский Фридрих, архиепископ зальцбургский и маркграф Арнульф (из Баварии). Заговорщики имели тайное соглашение с венграми и при вторжении их в страну не только не оказали им никакого сопротивления, но, наоборот, содействовали продвижению противника (954 г.). Это поведение магнатов вызвало недовольство широких слоев населения. На собрании в Армштадте зачинщики заговора были осуждены. Разгром заговора магнатов усилил положение короля и дал возможность организовать общую борьбу против вторгнувшихся в 955 г. венгров.
Эти события показывают, что внешняя опасность, какой бы угрожающей она ни являлась, не могла сплотить воедино феодалов страны в то время, когда они были охвачены внутренними раздорами, Магнаты ставили свои узкие владельческие, династические интересы превыше всех других. Их «патриотизм» замыкался в границах их собственных вотчин.
Интересы короля простирались значительно шире. Королевская власть в силу своего собственного положения должна была заботиться об обороне всей страны.
Совсем смешным представляется утверждение Г. Зибеля, что заговор Лиудольфа и Конрада представлял собой немецкую национальную оппозицию против императорских устремлений Оттона I [632]. О какой «национальной оппозиции» может идти речь, когда эти магнаты ради своих владельческих интересов отдавали «нацию» на разграбление противнику?
«Национальное» было чуждо не только магнатам, но и самим королям. Чтобы сохранить свою власть и свои владения перед лицом бунтующих магнатов, короли не останавливались даже перед таким далеко непатриотическим средством, как приглашение на помощь для борьбы с собственными «подданными» иностранных монархов и обещание уступки им в лен или владение территории своего государства. К такому методу прибегал, например, Генрих IV в борьбе с непокорными саксонскими феодалами. Он заключил на этот счет тайное соглашение с датским королем Свендом, обещая ему в вознаграждение за помощь передать в собственность пограничные области [633].
Генриха IV нет оснований считать самым плохим и наименее «национальным» королем Германии. Он не меньше других потратил сил на укрепление Германского государства. Внешняя политика, подобная этой, была типичной для тою времени [634]. Феодальных землевладельцев, в том числе и королей, больше всего беспокоила судьба их собственных владений. К защите и умножению этих владений и сохранению своего господства была направлена вся их политика.
Захватническая политика германских королей и феодалов была направлена против славянских народностей на восток от Эльбы и в Италию.
В немецкой буржуазной шовинистической историографии, велись и до сих пор ведутся бесконечные споры на тему о выгодности и убыточности агрессивной внешней политики германских императоров X – XIII вв. Почти все принимавшие участие в этих спорах историки сходятся на восхвалении агрессивной политики, захватов чужих земель и порабощения других народов, осуществлявшейся германскими феодалами во времена «Первой империи». Точки зрения расходятся только по вопросу о выборе «более выгодного направления» этой политики. Одни, вслед за Г. Зибелем, развязавшим этот диспут [635], утверждают, что итальянское направление агрессивной внешней политики и сама идея «священной империи» ничего, кроме убытка, Германии не принесли. Более умеренные сторонники этого направления признают некоторые положительные стороны «итальянской политики», но, взвешивая все «плюсы и минусы» (Vorteil und Nachteil), приходят к выводу, что убытки преобладали над выгодами [636]. Другие вслед за Ю. Фиккером [637], не только оправдывают «итальянскую политику» немецких императоров, но и считают ее «величайшим подвигом нации», «проявлением юношеской силы немецкого народа» и т. п. Грехопадением эти историки считают только бесплодную борьбу немецких императоров за обладание Южной Италией. Среди хвалителей «итальянской политики» были крайне восторженные и умеренные. К первым следует отнести В. Гизебрехта и К. Гампе и др. [638], ко вторым – А. Бракмана [639], Г. Гостен-Кампфа [640], Р. Гольцман [641]и др. Последние историки, начиная с Бракмана, стремятся сгладить противоречия спорящих сторон и вовсе снимают альтернативу «итальянская» или «восточная» политика, а говорят о положительном значении итальянской политики для немецкого «Drang nach Osten». Характерна в этом отношении работа М. Линцеля. Автор старается придать своим суждениям «научную объективность» и одинаково взвешивает как «плюсы», так и «минусы» этой политики. За этими рассуждениями трудно найти собственные симпатии автора. Хотя в конце книги он и заявляет, что «убытки» от этой политики превосходили все ее положительные результаты и что она отрицательно сказывалась на внутреннем состоянии Германии и на ее положении на востоке и севере [642].
Современная западногерманская историография, продолжая с прежним жаром дискуссию об итальянской политике германских императоров, пытается, по ее словам, освободиться от политической тенденциозности и придать своей концепции «строго научный, объективный смысл». Она ищет объяснение этой политики не в характере Германского феодального государства той эпохи, а в общеевропейской ситуации и в традиции религиозно-политического единства Запада. Но за этой внешней объективностью скрывается не менее тенденциозный подход – стремление избавить германских императоров от всяких обвинений в агрессии, и изобразить их захватническую политику как великую историческую миссию. Захват немецкими феодалами славянских земель на восток от Эльбы преподносится при этом как религиозно-культурное благодеяние немецкой нации.
Нам нет нужды вступать в полемику с каким-либо из направлений этого псевдонаучного спора об оценке итальянской политика немецких императоров [643]. Здесь нет «правых и ошибающихся». Весь спор носит не научный, а политический характер [644]. Все его участники являются сторонниками немецкой агрессии средних веков и своего времени. Их интерес к истории определяется главным образом соображениями современной политики. Такую окраску спор получил уже при его зачинателях. Так, Г. Зибель оценивал задачу критического изучения итальянской политики средневековой Германской империи как чисто политическую: «Использовать в политике опыт прошлого и оценивать политические события с точки зрения последствий, к которым они привели» [645]. Хулители «итальянской политики», особенно в период империализма и фашизма аргументировали свое отрицательное отношение к ней прежде всего тем, что она отвлекала от «более выгодной» политики «натиска на восток». Аргументы, выдвигавшиеся мало-германистами – Зибелем и др., о пагубном влиянии императорской политики на внутреннее единство Германии, вовсе перестают фигурировать в рассуждениях шовинистов XX века и их преемников – фашистских лжеисториков времен Гитлера. При таком подходе нечего было и ожидать научного разрешения спора. М. Линцель правильно замечает, что «вопрос о пользе и вреде исторических действий похож на квадратуру круга» [646], хотя сам продолжает спорить о пользе и о вреде этих действий.
Посмотрим, какие аргументы выдвигались в ходе дискуссии об итальянской политике Германской империи со стороны ее сторонников и ее противников. В этом важно разобраться и с точки зрения правильной оценки этой политики в нашей советской медиевистике.
Сторонники «итальянской политики» считают, что обладание Италией и особенно Римом было необходимо германским королям в целях укрепления своей власти внутри Германии, в целях сплочения самого Германского государства. В понимании того, как и чем императорская политика сплачивала и усиливала Германское государство, существует две точки зрения. Одни считают, что Германию сплачивала сама императорская власть или даже сама идея и традиция империи, другие полагают, что господство над Римом и папством усиливало власть германского короля над собственной церковью и над немецким епископатом. Эта точка зрения «итальянскую политику» Оттона I рассматривает как продолжение его епископальной политики. Первый взгляд основывается на чисто идеалистическом представлении, что в феодальном государстве людей сплачивала идея. Сторонники этого взгляда рассуждают таким образом: Германия, состоявшая из отдельных племенных областей, не могла быть объединена на «национальной основе»; объединить ее будто бы можно было только на основе «универсализма», унаследованного от распавшейся Каролингской империи. Следовательно, для сплочения Германии ее королям необходимо было обладать наследием Каролингской империи или, по крайней мере, Северной Италией и Римом. В качестве «доказательств» приводятся измышления о действенной силе римско-каролингской императорской традиции, наполнявшей будто бы собой воздух «от времени Оттона I и до эпохи Данте» и побуждавшей людей к политическому единству вопреки их племенным различиям [647]. И уж совсем «убедительным» аргументом по мнению этих историков является тот известный факт, что за короной в Рим не переставали обращаться разные короли от Лотаря до Оттона (и среди них даже такой непопулярный король, как Карл III Толстый!).
Таким образом, если верить утверждениям этих историков, то немецкие феодалы ринулись в Италию только для того, чтобы осуществить «идею» империи Карла Великого и создать «универсальное государство», которого они у себя на родине создать не могли.
Нельзя признать в качестве мотивов «итальянской политики» также стремление захватить торговые пути, связывавшие Германию с югом и Средиземноморским бассейном. Торговля тогда (X в.) была еще настолько слабо развитой, что она не могла послужить причиной «торговой экспансии» и тем более со стороны такой неторговой нации, которую представляли тогда немецкие феодалы. Не приходится уже говорить о таких мотивах этой политики, как интересы обороны С юга Германии никто не угрожал.
Кроме всякого рода «высоких» мотивов вторжений немецких королей в Италию, некоторыми историками признаются и более низменные мотивы, вроде стремлений пограбить богатые итальянские города.
Так, Г. Гаймпель, один из наиболее авторитетных представителей современной немецкой историографии, признает, что германские кайзеры Первой империи отправлялись в Италию не только для осуществления идеи мирового господства (которую он называет для благозвучия идеей «мирового служения»), но и для захвата добычи. Созданная ими империя не могла существовать за счет германских ресурсов, а требовала внешних приобретений. Она потерпела крах вследствие перенапряжения сил [648].
В период фашизма в качестве официальной трактовки «итальянской политики» выдвигался тезис: «Rompolitik fur die Ostpolitik» [649], т. е., что итальянская политика и само создание Оттоновской империи преследовали цели усиления «наступления на восток». Оттон I будто бы стремился подчинить папский престол, чтобы использовать его в качестве орудия католической миссионерской деятельности на востоке. Практически он стремился заполучить поддержку папы в основании нового Магдебургского архиепископства, предназначенного для «духовного наступления» на славян. Эта версия преследовала цель положить конец извечным «ученым» спорам вокруг вопросов «итальянской» и «восточной» политики, и примирить навсегда ее сторонников и противников. Следовательно, эта «принципиально новая» точка зрения была прямо продиктована соображениями «унификации науки» в фашистском государстве. Доказывать ее несостоятельность нет необходимости. В дальнейшем мы еще коснемся вопроса о «последствиях» итальянской политики германских императоров.
Каковы же на самом деле причины немецких вторжений в Италию, и что означало создание «Священной Римской империи»?
Ответить на эти вопросы можно только на основе конкретного анализа внутреннего положения Германского государства и изучения обстановки в Италии.
О внутреннем положении в Германии, весьма способствовавшем внешним захватам германских феодалов, мы уже говорили выше. Обстановка в Италии как нельзя лучше благоприятствовала вторжениям и захватам. Феодальная раздробленность в этой стране была хотя и не такой классической, как во Франции, но внутреннего единства здесь имелось еще меньше, чем в монархии Капетингов X – XI вв. Северная и Средняя Италия раздирались постоянными столкновениями крупных феодальных владетелей. Положение в Италии особенно осложнялось наличием папской столицы и папской области. Папство всей своей политикой как внутри Италии, так и в Европе в целом, постоянно подогревало и возбуждало смуты и давало поводы для вмешательства в итальянские дела извне. Для немецких феодалов и их королей походы в Италию представлялись самым выгодным предприятием. Там они могли, по крайней мере первое время, почти безнаказанно грабить и добывать то, чего не хватало им в Германии. Походы в Италию представлялись в X – XI вв. значительно более легким делом, чем рискованные предприятия против славян