Страница:
[650].
Приходится ли удивляться тому, что немецкие феодалы во главе со своими королями предпочитали «итальянскую политику» «восточной политике»?
Вторжения немецких феодалов в Италию облегчались еще и тем обстоятельством, что там у них не было конкурентов и соперников. В самой Италии внутреннее сопротивление было в X в. весьма слабым. Оно возрастало по мере развития североитальянских городов и только в XII – XIII вв. превратилось в такую мощную силу, о которую вдребезги разбилась «итальянская политика» германских императоров.
Следует ли отрицать всякое реальное значение «каролингской традиции», «императорской идеи» и т. п.?
Для германских королей, как впрочем и для всяких других, повышение своего титула представлялось отнюдь не пустым делом. К этому коронованные лица всячески стремились. Поскольку на Западе традиция признавала только одного императора, а именно того, кто обладает Римом [651], то покорение Рима было необходимой ступенью для получения императорского титула. Но несомненно, что о таких вещах могли думать и на деле осуществлять их только те короли, которые располагали достаточной властью и поддержкой собственных феодалов. Французским, например, королям X – XI вв. это было не под силу.
У Оттона I возможности для этого имелись. Жаждавшие добычи германские феодалы готовы были поддержать его.
В подтверждение выдвинутых здесь соображений остановимся кратко на событиях, предшествовавших и сопутствовавших походам Оттона I в Италию. Северная и отчасти Средняя Италия не переставали подвергаться нашествиям из Германии и Бургундии со времени распада Каролингской империи. Эти вторжения носили такой же характер, как и те, которые начал с 951 г. проводить Оттон I: они предпринимались с целью грабежа богатых областей Северной Италии и заодно с целью получения ломбардской и римской корон для их предводителей. Известно, что в Италию ходили походами Людовик Немецкий, Карл Лысый, сыновья Людовика Немецкого (Карл III – последний из «настоящих» Каролингов владел императорской короной в 881 – 887 гг.), германский король Арнульф (был императором с 891 по 899 гг.; «императором» величался даже Людовик Дитя). Долгое время итальянской короной владели бургундские короли (Ламберт, Рудольф II, Гуго).
Пример был настолько заразителен, что за итальянские походы начали приниматься отдельные южногерманские герцоги. Бурхард II Швабский вместе со своим братом Рудольфом II Бургундским вторглись в Северную Италию в 926 г. (Бурхард там и погиб). Баварский герцог Арнульф предпринял поход в Италию в 934 г., Генрих (I) – в 950 г. Мог ли германский король стоять в стороне и безучастно созерцать как его герцоги захватывают богатую добычу?
Видукинд сообщает, что уже Генрих I намеревался совершить поход в Италию, но ему помешала внезапная смерть [652].
Походы Оттона I в 951 [653]и 961 гг. являются в свете этих событий совершенно «логичным» предприятием, тем более что оба раза он получал официальные приглашения – первый раз от пленной королевы, второй раз от изгнанного римлянами папы. Оба похода оказались весьма успешными и воодушевили немцев на продолжение «итальянской политики».
Организация каждого похода в Италию преследовала, помимо возможных политических целей, и цели прямой наживы. Для участвовавших в походах немецких феодалов эти цели были определяющими. Каждый ожидал получить долю захваченной добычи. Эта добыча составлялась как из «законных» взносов населения городов и областей, так и из военных контрибуций. При занятии городов, даже не оказывавших активного сопротивления, брался выкуп. Вот одно из многих свидетельств: в 1136 – 1137 гг. Лотарь III предпринял с благословления папы Иннокентия II большой поход в Италию. Немцы в союзе с папой двинулись на юг против норманнского герцога Рожера. Они захватывали один за другим города и брали с них огромные выкупы. По рассказу Саксонского анналиста, командовавший одной из экспедиций баварский герцог Генрих Гордый (Вельф) взыскал с города Витербо контрибуцию в 3000 тал., с города Капуи – 4000 тал. При дележе добычи, взятой в Витербо, произошел раздор между папой Иннокентием II и герцогом Вельфом. Папа претендовал на добычу, утверждая, что она взята с принадлежащего ему города, герцог утверждал, что она должна принадлежать ему по праву войны [654]. Политический союз между папой и немцами из-за дележа добычи распался.
Следствием захвата Северной Италии и Рима было образование «Священной Римской империи». Этой новой государственной формы, закреплявшей внешнеполитические захваты германских королей, им не приходилось самостоятельно изобретать; она была унаследована от каролингского времени. При существовавшей внутренней и внешнеполитической обстановке она как нельзя лучше выражала политические устремления ее создателей. Господство над Римом давало им возможность использовать папство в качестве политического союзника и орудия своего влияния. Но из этого вовсе не следует, что создание «Священной Римской империи» было продиктовано потребностями организации и функционирования германского феодального государства, как это хочет представить современная буржуазная немецкая историография [655]. Это был результат успешной захватнической политики.
В немецкой буржуазной историографии вокруг проблемы «Священной Римской империи» идут давнишние споры. Частично мы уже касались их выше. Общей характерной чертой взглядов немецких буржуазных историков на «Священную Римскую империю» является их субъективизм и тенденциозность. Эти историки усматривают мотивы создания империи в возвышенных государственных и религиозных идеях, которыми будто бы руководствовались ее основатели. Они искренно верят, что созданная германскими королями вследствие их грабительских захватов в Италии империя, была действительно Римской мировой империей, возвышавшейся над всеми западными католическими государствами [656]. Следует сказать, что в пышном наименовании средневековой Германской империи скрывалось не только дипломатическое бахвальство, но и реальный политический смысл. Рим ассоциировался с политическим превосходством на Западе и с верховным церковным руководством над католическим миром. Иное дело, что реально «римский император» не имел никакой власти над суверенными монархиями Запада. Но зато он мог заявлять свои «императорские» притязания на господство над теми соседними государствами, которые были не в состоянии защитить свой суверенитет. Таким образом, титул римского императора служил в известном смысле орудием внешнеполитической экспансии. Еще большее значение вкладывалось в понятие «священной» (христианско-католической) империи [657]. В нем выражалось притязание на высшую власть над католической иерархией, на господство над всем католическим миром. Выше мы уже говорили, что нельзя усматривать главную причину немецкой экспансии в Италию в церковной политике королей саксонской династии. Однако захват Рима и установление фактического господства над папством создали необходимые предпосылки для использования папства в качестве орудия политики германских королей. В этом собственно и заключался реальный смысл «Священной империи».
Чтобы понять существо взаимоотношений, сложившихся между светской и церковной властью в рамках «Священной Римской империи», необходимо сперва рассмотреть отношения между церковью и государством в феодальном обществе того времени вообще [658].
В феодальном обществе церковь и государство были связаны органически. Их связь определялась тем обстоятельством, что оба эти учреждения служили, по существу, одним и тем же интересам [659]. Государство было призвано охранять экономическое и политическое господство эксплуататорского класса феодальных землевладельцев, применяя для этого средства физического насилия; церковь служила тем же целям с помощью методов религиозного воздействия. Само собой разумеется, что церковь не могла бы осуществить свои задачи, если бы народ ей не верил, если бы он не был религиозен. Религиозность была для средневекового общества столь же имманентным явлением, как и хозяйственный примитивизм или крепостничество. Следует, однако, сказать, что церковь для укрепления господства над массами не отказывалась и от методов физического насилия (подавление ересей). При этом проявлялось полное единство действий церковной и светской власти: в нужных случаях на помощь духовной иерархии приходил аппарат государства, так же, как и наоборот, церковное воздействие применялось там, где светская власть оказывалась неспособной справиться со своими задачами. И это, конечно, составляло главное во взаимоотношениях церкви с государством.
Единство государства с церковью обеспечивалось тем, что оба эти учреждения находились во власти одних и тех же общественных классов. Высшая церковная иерархия почти сплошь состояла из представителей семейств крупных феодальных землевладельцев [660], а главные церковные должности занимались обычно членами королевского семейства и представителями высшей аристократии. Между государством и церковью существовала тесная экономическая связь. Церковное землевладение создавалось в значительной степени из крупных королевских дарений. Епископства и аббатства рассматривались как имперские и королевские лены; король был верховным собственником значительной доли их земельных владений. В то же время церковное землевладение являлось составной частью всего феодального землевладения; его субъектами были не одни церковные иерархи, но и многие светские феодалы, от короля и до мелких рыцарей и министериалов включительно.
Но наиболее наглядно связь между светской властью и церковью проявлялась в институте «частной церкви». Немецкие историки считают «частную церковь», как и некоторые другие феодальные институты, специфически германским явлением. Но это совершенно не верно. «Частная церковь» существовала во всех европейских странах; она являлась составной частью всякой феодальной церковной организации [661]. В широком смысле понятие «частной церкви» применимо ко всем церквам и монастырям той эпохи. Всякая церковь имела своих основателей, крупных дарителей и совладельцев, располагавших полным или частичным правом собственности на ее имущество. В качестве господ «частной церкви» (Eigenkirchenherren) выступали отдельные частные светские землевладельцы, епископы, аббаты и пробсты, основавшие на своих наследственных землях церкви и монастыри, и, наконец, король, как собственник земли имперских и фамильных королевских церковных учреждений.
«Частная церковь» имела свое целевое назначение; она служила своеобразной формой «вспомещения земельной собственности». Отведенная ей земля не уходила из рук основателя и продолжала приносить ему известный доход. В то же время «частная церковь» служила феодальному господину как идеологическая и политическая сила. Она дополняла аппарат его вотчинной власти и помогала обуздывать крепостное население вотчины. Клирики этой церкви назначались господином часто из его же людей; десятина, собираемая в вотчине, поступала в пользу этой церкви, т. е. в пользу ее господина [662].
Таким образом, «частная церковь» была той формой церковной организации, которая позволяла феодальным землевладельцам максимально подчинить себе церковь и сделать ее орудием своего политического господства. В этом со всей наглядностью проявлялось социальное назначение церкви, как учреждения, призванного служить господствующему эксплуататорскому классу в деле порабощения эксплуатируемых масс.
Но в отношениях между государственной властью и церковью имели место и противоречия; нередко они переходили в открытые столкновения. Об этих столкновениях оставлен глубокий след в сознании современников, о чем так живо свидетельствует полемическая литература того времени [663]. Эта полемика оказала свое влияние на буржуазную историографию, которая при характеристике взаимоотношений церкви с государством обращает главное внимание не на то, что их объединяло, а на то, что их разделяло. В нашу задачу в данном случае не входит изучение этой борьбы. Мы попытаемся показать только ее экономическую предпосылку.
Противоречия между церковной иерархией и светской государственной властью становятся понятными, если учесть положение высшего церковного клира. Высшее духовенство рекрутировалось из среды крупных феодальных землевладельцев, но составляло тем не менее особую общественную прослойку, с особыми интересами, расходившимися в некотором отношении с интересами других фракций господствующего класса. Королевская власть стремилась использовать церковную иерархию и прежде всего епископат в качестве своего политического союзника и проводника своего влияния в областях. Она возлагала на епископов государственные полномочия и противопоставляла их светской феодальной знати, ставшей к тому времени почти независимой от верховной власти. В этом существо Оттоновской епископальной политики. Но в реальной действительности эта политика принесла больше пользы епископам, чем королю. Епископы, получив от короля земельные дарения и регалии, использовали их для того, чтобы создать собственные княжеские владения, а затем при возможности освободиться и от зависимости от короля.
Политика подчинения епископата, безусловно, должна была привести германских королей к столкновению с папством, ставшим к тому времени верховным органом всей католической иерархии. Папа не мог согласиться с тем, что епископы ставятся в полную зависимость от светской власти; это угрожало подорвать мировую церковную власть папы. Однако из всего этого вовсе не следует, что политика опоры на епископат явилась причиной создания «Священной империи». В других странах Западной Европы королевская власть использовала в своих политических целях местную церковную иерархию в не меньшей мере, чем в Германии, но отношения с Римом строились здесь на иной основе. Совершенно определенно можно сказать, что епископальная система Оттонов могла осуществляться с неменьшим успехом и без создания «Священной империи». К тому же в момент создания империи папство находилось в таком незавидном положении, что ни в коей степени не могло помешать подчинению немецких епископов их королю.
Таким образом, идея «Священной империи» не вытекала из внутренних политических потребностей Германского государства X в. Отношения германского короля с папой после создания империи определялись фактом господства короля над Италией и Римом. Папство, поставленное в зависимость от новоявленных императоров именно потому, что было не в состоянии в тот период оказать сопротивление их притязаниям, должно было некоторое время играть па руку императорам в проведении их церковной политики. Но если говорить о более важном значении «союза» германского императора с папой, то оно заключалось в возможности использования католического центра в целях дальнейшей немецкой экспансии на языческом востоке и христианском западе. «Священная империя» явилась таким политическим образованием, которое давало возможность светской государственной власти с максимальной для себя выгодой использовать единство церкви с государством. Церковная организация со всеми ее звеньями от местных епископских округов в Германии и до универсального католического центра в Риме включалась в единую государственную систему и должна была служить политическим целям германских королей. Такой смысл могла иметь «Священная Римская империя» для германской феодальной монархии.
Немецкая буржуазная историография, в особенности современная, считает «Священную Римскую империю» универсальным наднациональным государственным образованием в Западной Европе, равным которому на Востоке Европы была в тот период Византийская империя [664]. Этот универсализм основывался, по ее мнению, на некоем религиозном и политическом единстве Запада, берущем свое начало в традиции мировой Римской державы, с одной стороны, и христианско-католической общности, с другой. Высшая власть в этой империи, олицетворяемая императором и папой (их союз, по мнению этих историков, брал свое начало еще со времени императора Константина), выполняла некоторые верховные политические функции в отношении всех государств Западной Европы. Император обладал высшим государственным авторитетом (auctoritas imperandi) и относился к королям других западноевропейских стран как к управителям провинций (reguli provinciarum) [665].
Но эта концепция совершенно ne соответствует реальной политической действительности того времени. Императорская власть не распространялась дальше пределов собственной империи. Даже в Италии, являвшейся основной составной частью «Римской» империи, императорская власть признавалась только тогда, когда в стране находились вооруженные немцы. Император чувствовал себя здесь неуверенно и в присутствии своих войск. Так, например, Оттон I приказывал своему меченосцу, чтобы тот для большей безопасности не переставал держать меч у него над головой, пока он присутствовал на богослужении в римской церкви [666].
Каждому королю приходилось, по существу, начинать дело создания империи сызнова: отправляться с войсками за Альпы, добывать корону и заставлять непокорных итальянцев признать его власть. При этом буквально ни один поход не обходился без восстания населения итальянских городов против императорских войск. Императорам часто приходилось спасаться бегством от разъяренных итальянских горожан [667].
Но если посмотреть на императорское законодательство и грамоты, то окажется, что почти половина законов и около одной четверти всех дипломов относится к Италии [668]. Законодательство императоров о ленах касается, как известно, исключительно только Италии.
Для Италии существовал и особый аппарат императорской власти – канцлер [669], императорские посланцы с весьма широкими полномочиями [670]и пфальцграфы, ведавшие высшими судебными делами [671].
Из содержания деятельности имперских органов и из актов самого императора весьма определенно явствует, что все эти мероприятия диктовались соображениями создания опоры в среде местной феодальной знати и в других, более широких прослойках класса феодалов. И такую опору, особенно в деле борьбы с папством, они здесь имели. Когда Генрих IV, покинутый всеми немецкими князьями, отправился в Каноссу, здесь, в Северной и Средней Италии, он нашел широкую поддержку местных феодалов. По словам Ламберта Герсфельдского [672], местная знать ругала Генриха IV за то, что он унизился перед папой и обманул ее надежды видеть императора вождем в борьбе с папством. Под влиянием этих настроений Генрих IV снова порвал с папой.
Дарения императоров в Италии превосходили по своей щедрости их дарения в Германии. Здесь вовсю раздаривались целые провинции [673], города [674], графства [675], монастыри и т.п. Чужого добра не жалели. Императорам важно было, чтобы к ним обращались за дарами; с помощью политики распределения благ в чужой стране они могли укреплять свое положение. Но при этом императоры старались по возможности наделить и своих ближних из Германии. Так Карл III, побывавший весьма недолго императором, успел подарить своей жене монастырь в Павии [676]и раздать ряд владений племяннице [677]. В Италии получали владения и отдельные церковные учреждения Германии [678].
Таким образом, германские феодалы грабили Италию не только посредством прямого захвата добычи, но и «узаконенными» способами раздачи владений авторитетом императорской власти.
В отношении агрессии немецких феодалов в славянские области у немецких буржуазных историков всех направлений существует полное единодушие: эта агрессия превозносится как «великое деяние немецкой нации». Если и порицают в связи с этим кого-либо из германских королей, то только за то, что он не особенно активно проводил политику «движения на восток».
Различия существуют только в обосновании этой захватнической политики. Некоторые историки на первое место выдвигают мотивы «немецкого культуртрегерства», другие более откровенно говорят об истинных целях захвата славянских земель и о насильственном порабощении славянских народностей, на что, по их словам, у немецких феодалов было неоспоримое историческое право [679]. Эта захватническая политика восхваляется и в настоящее время реакционной буржуазной историографией в Западной Германии. Так, западногерманский историк В. Гольцман в своем докладе на X Международном конгрессе историков в Риме (1955) говорил: «Новейшие исследования (вероятно, имеются в виду работы советских, польских и чешских историков) обнаружили темные пятна на восточной политике Оттонов, которая была ими вписана в историю столь яркими красками... Но Оттоны ясно сознавали, что они выполняют здесь великую историческую культурную миссию, хотя и прибегали при этом к средствам, неодобряемым нашей гуманистической эпохой» [680].
Агрессия против славян имела более далеко идущие цели, чем «итальянская политика». Немецкие короли и феодалы не удовлетворялись простым захватом добычи, а старались поработить славян, захватить их земли и сделать эти земли немецкими. Для славян дело шло о жизни или смерти. Эта смертельная угроза вызвала со стороны свободолюбивого славянского населения Полабья и Поморья ожесточенное сопротивление, о которое не раз разбивалась агрессия немецких феодалов. Трагедией для славян было то, что их отдельные княжества на территории между Лабой и Одрой не успели объединиться в одно государство, чтобы противопоставить свою общую военную и политическую силу силе объединенного противника. Следует иметь в виду, что славянам приходилось вести борьбу не против одних немцев, но и против датчан и других «крестоносцев».
Войны немецких феодалов с полабскими и приморскими славянами велись веками (X – XIII вв.). После первых успехов немцев во времена первых двух королей Саксонской династии захватчики потерпели страшное поражение (983 г.) и были обращены в бегство «как дикие лани» [681]. В 1004 г. немецкий король вынужден был заключить с лютичами союз как с равными. Титмар Мерзебургский с горечью восклицал: «Эти воины, бывшие прежде нашими рабами, стали из-за нашего безбожия свободными и теперь являются нашими союзниками» [682].
Но немецкие феодалы не оставляли своих попыток захватить земли полабских славян. И это им удалось осуществить в XII в. На славянских землях были созданы немецкие княжества; славянское население было впоследствии насильственно ассимилировано.
Нам остается еще ответить на вопрос о влиянии внешней агрессии и внешних завоеваний на внутреннее положение Германского государства.
Этот вопрос был поставлен в немецкой буржуазной историографии еще в середине прошлого века выступлением Зибеля [683]. Правда, ученые шовинисты и расисты обоих направлений – как зибелевского, так и фиккеровского – под сомнение берут только результаты «итальянской политики». Политика «движения на восток», которая, по утверждению этих историков, сама терпела ущерб от императорских увлечений Италией, принесла, по их мнению, одни только благотворные результаты.
Все, что говорят немецкие буржуазные историки о последствиях итальянской политики Германской империи X – XIII вв. для внутреннего развития Германии, не может выдержать научной критики точно так же, как и сама постановка вопроса о «пользе» и«вреде» исторических явлений. В своих рассуждениях буржуазные историки исходят из того, что историю делают короли и прочие сильные мира сего, и что они могут ее делать и так и этак. Если бы императоры не увлеклись итальянской политикой, а делали свое дело в Германии, то история Германии наверняка сложилась бы поиному. Вместо раздробленной, Германия оказалась бы такой же централизованной, как и соседняя с ней Франция [684]. Эти историки ставят исторические явления с ног на голову. Вместо объяснения политики, они склонны все объяснять политикой.
Повлияла ли на самом деле агрессивная политика Германского феодального государства X – XIII вв. на его внутреннее положение, и если повлияла, то в каком направлении?
Если сравнить историю Германии с историей Франции того периода, то бросаются в глаза резкие различия в королевской политике: германские короли уходили в Италию, добивались императорской короны, расточали силы на завоевания вовне и упускали то, что принадлежало или должно было принадлежать им внутри государства. Французские короли, наоборот, сидели дома и постепенно, шаг за шагом накапливали силы внутри, отнимая у феодалов земли и власть и собирая свой домен. В конечном результате оказалось, что немецкие короли потеряли и Италию и власть в самой Германии, а французские – собрали все земли и всю власть в своих руках. Франция стала централизованной, Германия осталась раздробленной. Напрашивается «логичный вывод», что Германию погубила «антинациональная политика» императоров. Но тогда сразу встает вопрос, почему немецкие короли не хотели сидеть дома и заниматься такими будничными делами, какими занимались французские, и почему французские короли были так «безразличны» к внешним захватам? Очевидно, дело не в королях и их политике, а в обстоятельствах, диктовавших политику королей. И если бы мысленно пересадить Капетингов в Германию, а Оттонов или Салийцев во Францию, то наверное дела в этих государствах не изменились бы. Политика осталась бы той же, что и при «домашних королях».
Приходится ли удивляться тому, что немецкие феодалы во главе со своими королями предпочитали «итальянскую политику» «восточной политике»?
Вторжения немецких феодалов в Италию облегчались еще и тем обстоятельством, что там у них не было конкурентов и соперников. В самой Италии внутреннее сопротивление было в X в. весьма слабым. Оно возрастало по мере развития североитальянских городов и только в XII – XIII вв. превратилось в такую мощную силу, о которую вдребезги разбилась «итальянская политика» германских императоров.
Следует ли отрицать всякое реальное значение «каролингской традиции», «императорской идеи» и т. п.?
Для германских королей, как впрочем и для всяких других, повышение своего титула представлялось отнюдь не пустым делом. К этому коронованные лица всячески стремились. Поскольку на Западе традиция признавала только одного императора, а именно того, кто обладает Римом [651], то покорение Рима было необходимой ступенью для получения императорского титула. Но несомненно, что о таких вещах могли думать и на деле осуществлять их только те короли, которые располагали достаточной властью и поддержкой собственных феодалов. Французским, например, королям X – XI вв. это было не под силу.
У Оттона I возможности для этого имелись. Жаждавшие добычи германские феодалы готовы были поддержать его.
В подтверждение выдвинутых здесь соображений остановимся кратко на событиях, предшествовавших и сопутствовавших походам Оттона I в Италию. Северная и отчасти Средняя Италия не переставали подвергаться нашествиям из Германии и Бургундии со времени распада Каролингской империи. Эти вторжения носили такой же характер, как и те, которые начал с 951 г. проводить Оттон I: они предпринимались с целью грабежа богатых областей Северной Италии и заодно с целью получения ломбардской и римской корон для их предводителей. Известно, что в Италию ходили походами Людовик Немецкий, Карл Лысый, сыновья Людовика Немецкого (Карл III – последний из «настоящих» Каролингов владел императорской короной в 881 – 887 гг.), германский король Арнульф (был императором с 891 по 899 гг.; «императором» величался даже Людовик Дитя). Долгое время итальянской короной владели бургундские короли (Ламберт, Рудольф II, Гуго).
Пример был настолько заразителен, что за итальянские походы начали приниматься отдельные южногерманские герцоги. Бурхард II Швабский вместе со своим братом Рудольфом II Бургундским вторглись в Северную Италию в 926 г. (Бурхард там и погиб). Баварский герцог Арнульф предпринял поход в Италию в 934 г., Генрих (I) – в 950 г. Мог ли германский король стоять в стороне и безучастно созерцать как его герцоги захватывают богатую добычу?
Видукинд сообщает, что уже Генрих I намеревался совершить поход в Италию, но ему помешала внезапная смерть [652].
Походы Оттона I в 951 [653]и 961 гг. являются в свете этих событий совершенно «логичным» предприятием, тем более что оба раза он получал официальные приглашения – первый раз от пленной королевы, второй раз от изгнанного римлянами папы. Оба похода оказались весьма успешными и воодушевили немцев на продолжение «итальянской политики».
Организация каждого похода в Италию преследовала, помимо возможных политических целей, и цели прямой наживы. Для участвовавших в походах немецких феодалов эти цели были определяющими. Каждый ожидал получить долю захваченной добычи. Эта добыча составлялась как из «законных» взносов населения городов и областей, так и из военных контрибуций. При занятии городов, даже не оказывавших активного сопротивления, брался выкуп. Вот одно из многих свидетельств: в 1136 – 1137 гг. Лотарь III предпринял с благословления папы Иннокентия II большой поход в Италию. Немцы в союзе с папой двинулись на юг против норманнского герцога Рожера. Они захватывали один за другим города и брали с них огромные выкупы. По рассказу Саксонского анналиста, командовавший одной из экспедиций баварский герцог Генрих Гордый (Вельф) взыскал с города Витербо контрибуцию в 3000 тал., с города Капуи – 4000 тал. При дележе добычи, взятой в Витербо, произошел раздор между папой Иннокентием II и герцогом Вельфом. Папа претендовал на добычу, утверждая, что она взята с принадлежащего ему города, герцог утверждал, что она должна принадлежать ему по праву войны [654]. Политический союз между папой и немцами из-за дележа добычи распался.
Следствием захвата Северной Италии и Рима было образование «Священной Римской империи». Этой новой государственной формы, закреплявшей внешнеполитические захваты германских королей, им не приходилось самостоятельно изобретать; она была унаследована от каролингского времени. При существовавшей внутренней и внешнеполитической обстановке она как нельзя лучше выражала политические устремления ее создателей. Господство над Римом давало им возможность использовать папство в качестве политического союзника и орудия своего влияния. Но из этого вовсе не следует, что создание «Священной Римской империи» было продиктовано потребностями организации и функционирования германского феодального государства, как это хочет представить современная буржуазная немецкая историография [655]. Это был результат успешной захватнической политики.
В немецкой буржуазной историографии вокруг проблемы «Священной Римской империи» идут давнишние споры. Частично мы уже касались их выше. Общей характерной чертой взглядов немецких буржуазных историков на «Священную Римскую империю» является их субъективизм и тенденциозность. Эти историки усматривают мотивы создания империи в возвышенных государственных и религиозных идеях, которыми будто бы руководствовались ее основатели. Они искренно верят, что созданная германскими королями вследствие их грабительских захватов в Италии империя, была действительно Римской мировой империей, возвышавшейся над всеми западными католическими государствами [656]. Следует сказать, что в пышном наименовании средневековой Германской империи скрывалось не только дипломатическое бахвальство, но и реальный политический смысл. Рим ассоциировался с политическим превосходством на Западе и с верховным церковным руководством над католическим миром. Иное дело, что реально «римский император» не имел никакой власти над суверенными монархиями Запада. Но зато он мог заявлять свои «императорские» притязания на господство над теми соседними государствами, которые были не в состоянии защитить свой суверенитет. Таким образом, титул римского императора служил в известном смысле орудием внешнеполитической экспансии. Еще большее значение вкладывалось в понятие «священной» (христианско-католической) империи [657]. В нем выражалось притязание на высшую власть над католической иерархией, на господство над всем католическим миром. Выше мы уже говорили, что нельзя усматривать главную причину немецкой экспансии в Италию в церковной политике королей саксонской династии. Однако захват Рима и установление фактического господства над папством создали необходимые предпосылки для использования папства в качестве орудия политики германских королей. В этом собственно и заключался реальный смысл «Священной империи».
Чтобы понять существо взаимоотношений, сложившихся между светской и церковной властью в рамках «Священной Римской империи», необходимо сперва рассмотреть отношения между церковью и государством в феодальном обществе того времени вообще [658].
В феодальном обществе церковь и государство были связаны органически. Их связь определялась тем обстоятельством, что оба эти учреждения служили, по существу, одним и тем же интересам [659]. Государство было призвано охранять экономическое и политическое господство эксплуататорского класса феодальных землевладельцев, применяя для этого средства физического насилия; церковь служила тем же целям с помощью методов религиозного воздействия. Само собой разумеется, что церковь не могла бы осуществить свои задачи, если бы народ ей не верил, если бы он не был религиозен. Религиозность была для средневекового общества столь же имманентным явлением, как и хозяйственный примитивизм или крепостничество. Следует, однако, сказать, что церковь для укрепления господства над массами не отказывалась и от методов физического насилия (подавление ересей). При этом проявлялось полное единство действий церковной и светской власти: в нужных случаях на помощь духовной иерархии приходил аппарат государства, так же, как и наоборот, церковное воздействие применялось там, где светская власть оказывалась неспособной справиться со своими задачами. И это, конечно, составляло главное во взаимоотношениях церкви с государством.
Единство государства с церковью обеспечивалось тем, что оба эти учреждения находились во власти одних и тех же общественных классов. Высшая церковная иерархия почти сплошь состояла из представителей семейств крупных феодальных землевладельцев [660], а главные церковные должности занимались обычно членами королевского семейства и представителями высшей аристократии. Между государством и церковью существовала тесная экономическая связь. Церковное землевладение создавалось в значительной степени из крупных королевских дарений. Епископства и аббатства рассматривались как имперские и королевские лены; король был верховным собственником значительной доли их земельных владений. В то же время церковное землевладение являлось составной частью всего феодального землевладения; его субъектами были не одни церковные иерархи, но и многие светские феодалы, от короля и до мелких рыцарей и министериалов включительно.
Но наиболее наглядно связь между светской властью и церковью проявлялась в институте «частной церкви». Немецкие историки считают «частную церковь», как и некоторые другие феодальные институты, специфически германским явлением. Но это совершенно не верно. «Частная церковь» существовала во всех европейских странах; она являлась составной частью всякой феодальной церковной организации [661]. В широком смысле понятие «частной церкви» применимо ко всем церквам и монастырям той эпохи. Всякая церковь имела своих основателей, крупных дарителей и совладельцев, располагавших полным или частичным правом собственности на ее имущество. В качестве господ «частной церкви» (Eigenkirchenherren) выступали отдельные частные светские землевладельцы, епископы, аббаты и пробсты, основавшие на своих наследственных землях церкви и монастыри, и, наконец, король, как собственник земли имперских и фамильных королевских церковных учреждений.
«Частная церковь» имела свое целевое назначение; она служила своеобразной формой «вспомещения земельной собственности». Отведенная ей земля не уходила из рук основателя и продолжала приносить ему известный доход. В то же время «частная церковь» служила феодальному господину как идеологическая и политическая сила. Она дополняла аппарат его вотчинной власти и помогала обуздывать крепостное население вотчины. Клирики этой церкви назначались господином часто из его же людей; десятина, собираемая в вотчине, поступала в пользу этой церкви, т. е. в пользу ее господина [662].
Таким образом, «частная церковь» была той формой церковной организации, которая позволяла феодальным землевладельцам максимально подчинить себе церковь и сделать ее орудием своего политического господства. В этом со всей наглядностью проявлялось социальное назначение церкви, как учреждения, призванного служить господствующему эксплуататорскому классу в деле порабощения эксплуатируемых масс.
Но в отношениях между государственной властью и церковью имели место и противоречия; нередко они переходили в открытые столкновения. Об этих столкновениях оставлен глубокий след в сознании современников, о чем так живо свидетельствует полемическая литература того времени [663]. Эта полемика оказала свое влияние на буржуазную историографию, которая при характеристике взаимоотношений церкви с государством обращает главное внимание не на то, что их объединяло, а на то, что их разделяло. В нашу задачу в данном случае не входит изучение этой борьбы. Мы попытаемся показать только ее экономическую предпосылку.
Противоречия между церковной иерархией и светской государственной властью становятся понятными, если учесть положение высшего церковного клира. Высшее духовенство рекрутировалось из среды крупных феодальных землевладельцев, но составляло тем не менее особую общественную прослойку, с особыми интересами, расходившимися в некотором отношении с интересами других фракций господствующего класса. Королевская власть стремилась использовать церковную иерархию и прежде всего епископат в качестве своего политического союзника и проводника своего влияния в областях. Она возлагала на епископов государственные полномочия и противопоставляла их светской феодальной знати, ставшей к тому времени почти независимой от верховной власти. В этом существо Оттоновской епископальной политики. Но в реальной действительности эта политика принесла больше пользы епископам, чем королю. Епископы, получив от короля земельные дарения и регалии, использовали их для того, чтобы создать собственные княжеские владения, а затем при возможности освободиться и от зависимости от короля.
Политика подчинения епископата, безусловно, должна была привести германских королей к столкновению с папством, ставшим к тому времени верховным органом всей католической иерархии. Папа не мог согласиться с тем, что епископы ставятся в полную зависимость от светской власти; это угрожало подорвать мировую церковную власть папы. Однако из всего этого вовсе не следует, что политика опоры на епископат явилась причиной создания «Священной империи». В других странах Западной Европы королевская власть использовала в своих политических целях местную церковную иерархию в не меньшей мере, чем в Германии, но отношения с Римом строились здесь на иной основе. Совершенно определенно можно сказать, что епископальная система Оттонов могла осуществляться с неменьшим успехом и без создания «Священной империи». К тому же в момент создания империи папство находилось в таком незавидном положении, что ни в коей степени не могло помешать подчинению немецких епископов их королю.
Таким образом, идея «Священной империи» не вытекала из внутренних политических потребностей Германского государства X в. Отношения германского короля с папой после создания империи определялись фактом господства короля над Италией и Римом. Папство, поставленное в зависимость от новоявленных императоров именно потому, что было не в состоянии в тот период оказать сопротивление их притязаниям, должно было некоторое время играть па руку императорам в проведении их церковной политики. Но если говорить о более важном значении «союза» германского императора с папой, то оно заключалось в возможности использования католического центра в целях дальнейшей немецкой экспансии на языческом востоке и христианском западе. «Священная империя» явилась таким политическим образованием, которое давало возможность светской государственной власти с максимальной для себя выгодой использовать единство церкви с государством. Церковная организация со всеми ее звеньями от местных епископских округов в Германии и до универсального католического центра в Риме включалась в единую государственную систему и должна была служить политическим целям германских королей. Такой смысл могла иметь «Священная Римская империя» для германской феодальной монархии.
Немецкая буржуазная историография, в особенности современная, считает «Священную Римскую империю» универсальным наднациональным государственным образованием в Западной Европе, равным которому на Востоке Европы была в тот период Византийская империя [664]. Этот универсализм основывался, по ее мнению, на некоем религиозном и политическом единстве Запада, берущем свое начало в традиции мировой Римской державы, с одной стороны, и христианско-католической общности, с другой. Высшая власть в этой империи, олицетворяемая императором и папой (их союз, по мнению этих историков, брал свое начало еще со времени императора Константина), выполняла некоторые верховные политические функции в отношении всех государств Западной Европы. Император обладал высшим государственным авторитетом (auctoritas imperandi) и относился к королям других западноевропейских стран как к управителям провинций (reguli provinciarum) [665].
Но эта концепция совершенно ne соответствует реальной политической действительности того времени. Императорская власть не распространялась дальше пределов собственной империи. Даже в Италии, являвшейся основной составной частью «Римской» империи, императорская власть признавалась только тогда, когда в стране находились вооруженные немцы. Император чувствовал себя здесь неуверенно и в присутствии своих войск. Так, например, Оттон I приказывал своему меченосцу, чтобы тот для большей безопасности не переставал держать меч у него над головой, пока он присутствовал на богослужении в римской церкви [666].
Каждому королю приходилось, по существу, начинать дело создания империи сызнова: отправляться с войсками за Альпы, добывать корону и заставлять непокорных итальянцев признать его власть. При этом буквально ни один поход не обходился без восстания населения итальянских городов против императорских войск. Императорам часто приходилось спасаться бегством от разъяренных итальянских горожан [667].
Но если посмотреть на императорское законодательство и грамоты, то окажется, что почти половина законов и около одной четверти всех дипломов относится к Италии [668]. Законодательство императоров о ленах касается, как известно, исключительно только Италии.
Для Италии существовал и особый аппарат императорской власти – канцлер [669], императорские посланцы с весьма широкими полномочиями [670]и пфальцграфы, ведавшие высшими судебными делами [671].
Из содержания деятельности имперских органов и из актов самого императора весьма определенно явствует, что все эти мероприятия диктовались соображениями создания опоры в среде местной феодальной знати и в других, более широких прослойках класса феодалов. И такую опору, особенно в деле борьбы с папством, они здесь имели. Когда Генрих IV, покинутый всеми немецкими князьями, отправился в Каноссу, здесь, в Северной и Средней Италии, он нашел широкую поддержку местных феодалов. По словам Ламберта Герсфельдского [672], местная знать ругала Генриха IV за то, что он унизился перед папой и обманул ее надежды видеть императора вождем в борьбе с папством. Под влиянием этих настроений Генрих IV снова порвал с папой.
Дарения императоров в Италии превосходили по своей щедрости их дарения в Германии. Здесь вовсю раздаривались целые провинции [673], города [674], графства [675], монастыри и т.п. Чужого добра не жалели. Императорам важно было, чтобы к ним обращались за дарами; с помощью политики распределения благ в чужой стране они могли укреплять свое положение. Но при этом императоры старались по возможности наделить и своих ближних из Германии. Так Карл III, побывавший весьма недолго императором, успел подарить своей жене монастырь в Павии [676]и раздать ряд владений племяннице [677]. В Италии получали владения и отдельные церковные учреждения Германии [678].
Таким образом, германские феодалы грабили Италию не только посредством прямого захвата добычи, но и «узаконенными» способами раздачи владений авторитетом императорской власти.
* * *
В отношении агрессии немецких феодалов в славянские области у немецких буржуазных историков всех направлений существует полное единодушие: эта агрессия превозносится как «великое деяние немецкой нации». Если и порицают в связи с этим кого-либо из германских королей, то только за то, что он не особенно активно проводил политику «движения на восток».
Различия существуют только в обосновании этой захватнической политики. Некоторые историки на первое место выдвигают мотивы «немецкого культуртрегерства», другие более откровенно говорят об истинных целях захвата славянских земель и о насильственном порабощении славянских народностей, на что, по их словам, у немецких феодалов было неоспоримое историческое право [679]. Эта захватническая политика восхваляется и в настоящее время реакционной буржуазной историографией в Западной Германии. Так, западногерманский историк В. Гольцман в своем докладе на X Международном конгрессе историков в Риме (1955) говорил: «Новейшие исследования (вероятно, имеются в виду работы советских, польских и чешских историков) обнаружили темные пятна на восточной политике Оттонов, которая была ими вписана в историю столь яркими красками... Но Оттоны ясно сознавали, что они выполняют здесь великую историческую культурную миссию, хотя и прибегали при этом к средствам, неодобряемым нашей гуманистической эпохой» [680].
Агрессия против славян имела более далеко идущие цели, чем «итальянская политика». Немецкие короли и феодалы не удовлетворялись простым захватом добычи, а старались поработить славян, захватить их земли и сделать эти земли немецкими. Для славян дело шло о жизни или смерти. Эта смертельная угроза вызвала со стороны свободолюбивого славянского населения Полабья и Поморья ожесточенное сопротивление, о которое не раз разбивалась агрессия немецких феодалов. Трагедией для славян было то, что их отдельные княжества на территории между Лабой и Одрой не успели объединиться в одно государство, чтобы противопоставить свою общую военную и политическую силу силе объединенного противника. Следует иметь в виду, что славянам приходилось вести борьбу не против одних немцев, но и против датчан и других «крестоносцев».
Войны немецких феодалов с полабскими и приморскими славянами велись веками (X – XIII вв.). После первых успехов немцев во времена первых двух королей Саксонской династии захватчики потерпели страшное поражение (983 г.) и были обращены в бегство «как дикие лани» [681]. В 1004 г. немецкий король вынужден был заключить с лютичами союз как с равными. Титмар Мерзебургский с горечью восклицал: «Эти воины, бывшие прежде нашими рабами, стали из-за нашего безбожия свободными и теперь являются нашими союзниками» [682].
Но немецкие феодалы не оставляли своих попыток захватить земли полабских славян. И это им удалось осуществить в XII в. На славянских землях были созданы немецкие княжества; славянское население было впоследствии насильственно ассимилировано.
* * *
Нам остается еще ответить на вопрос о влиянии внешней агрессии и внешних завоеваний на внутреннее положение Германского государства.
Этот вопрос был поставлен в немецкой буржуазной историографии еще в середине прошлого века выступлением Зибеля [683]. Правда, ученые шовинисты и расисты обоих направлений – как зибелевского, так и фиккеровского – под сомнение берут только результаты «итальянской политики». Политика «движения на восток», которая, по утверждению этих историков, сама терпела ущерб от императорских увлечений Италией, принесла, по их мнению, одни только благотворные результаты.
Все, что говорят немецкие буржуазные историки о последствиях итальянской политики Германской империи X – XIII вв. для внутреннего развития Германии, не может выдержать научной критики точно так же, как и сама постановка вопроса о «пользе» и«вреде» исторических явлений. В своих рассуждениях буржуазные историки исходят из того, что историю делают короли и прочие сильные мира сего, и что они могут ее делать и так и этак. Если бы императоры не увлеклись итальянской политикой, а делали свое дело в Германии, то история Германии наверняка сложилась бы поиному. Вместо раздробленной, Германия оказалась бы такой же централизованной, как и соседняя с ней Франция [684]. Эти историки ставят исторические явления с ног на голову. Вместо объяснения политики, они склонны все объяснять политикой.
Повлияла ли на самом деле агрессивная политика Германского феодального государства X – XIII вв. на его внутреннее положение, и если повлияла, то в каком направлении?
Если сравнить историю Германии с историей Франции того периода, то бросаются в глаза резкие различия в королевской политике: германские короли уходили в Италию, добивались императорской короны, расточали силы на завоевания вовне и упускали то, что принадлежало или должно было принадлежать им внутри государства. Французские короли, наоборот, сидели дома и постепенно, шаг за шагом накапливали силы внутри, отнимая у феодалов земли и власть и собирая свой домен. В конечном результате оказалось, что немецкие короли потеряли и Италию и власть в самой Германии, а французские – собрали все земли и всю власть в своих руках. Франция стала централизованной, Германия осталась раздробленной. Напрашивается «логичный вывод», что Германию погубила «антинациональная политика» императоров. Но тогда сразу встает вопрос, почему немецкие короли не хотели сидеть дома и заниматься такими будничными делами, какими занимались французские, и почему французские короли были так «безразличны» к внешним захватам? Очевидно, дело не в королях и их политике, а в обстоятельствах, диктовавших политику королей. И если бы мысленно пересадить Капетингов в Германию, а Оттонов или Салийцев во Францию, то наверное дела в этих государствах не изменились бы. Политика осталась бы той же, что и при «домашних королях».