Страница:
[190]. Но эти слова плохо согласуются с такими общеизвестными фактами, как раздел графства между наследниками
[191]или передача графства в собственность с запрещением править им с помощью кого бы ни было, кроме собственных министериалов
[192].
В лены превратились также должности сотников (hunne, gograf), шультгайсов, бауэрмейстеров, а также различного рода фогтов [193]. Превращение в лен судебных должностей (а судебными в то время являлись все государственные и почти все частные должности) вовсе не означало прекращения выполнения владетелями этих судебных ленов государственных функций. Все, что они делали прежде, продолжали делать и впредь. Графы-ленники или министериалы владетеля графства по-прежнему осуществляли графскую юрисдикцию над подсудными им категориями населения и собирали пошлины и штрафы. Даже зависимость их судебной деятельности от королевского судебного банна не упразднялась: они должны были получать судебные полномочия непосредственно от короля. То же относилось и ко всем прочим владетелям судебных ленов. Все они, вплоть до бауэрмейстера, получали судебный лен или прямо от короля или от тех, кого король инвестировал (но не ниже), принося при этом судейскую присягу королю (hulden dem na fries marines rechte) [194], кроме той вассальной присяги, которую приносили пожаловавшему им судебный лен. Судебный лен не субинфеодировался дальше третьей руки (начиная от короля) [195].
Существенное различие должностного лена от должности состояло в том, что доходы от лена (они и составляли его объект) поступали не главе государства, а владельцу лена. Но в этом полной определенности не существовало. Обычно казна получала часть доходов от графств вплоть до их окончательного отчуждения.
Таким образом, превращение должностей в лены, явившееся результатом весьма медленного процесса установления фактической наследственности должностей, первое время существенно не изменило сложившейся территориальной организации государства. Но оно создало правовые предпосылки для ее изменения. Раз государственные должности оказались в полном владении и даже в собственности крупного феодального землевладельца, то они могли быть использованы так, как этого требовали его частновладельческие интересы. Собрав публичные «должности» на территории своих владений и даже за границами их, вотчинник становился абсолютным обладателем территории, связанным с верховным главой только слабыми узами вассалитета.
Нам остается еще остановиться на положении королевской власти в связи с развитием ленных отношений. Превратилась ли власть короля в простой верховный сюзеренитет над военно-феодальной иерархией или осталось еще место для неленных (по терминологии немецких буржуазных историков «чисто государственных») отношений? Мимо этого вопроса, поставленного буржуазной историографией, конечно, пройти нельзя. Следует только заметить, что «чисто государственными» отношениями являлись и ленные отношения в системе феодального государства и что феодальное государство в принципе не изменилось от проникновения в его устройство ленных отношений.
Прежде чем перейти к более конкретной характеристике той и другой стороны в характере королевской власти, следует остановиться на том, что мы должны понимать под королевским сюзеренитетом и государственным верховенством. Это тем более необходимо, что буржуазные историки в своих рассуждениях на эту тему не идут дальше формально-юридических разграничений.
Разграничивать верховный сюзеренитет от государственного верховенства безусловно необходимо. Эти различия очевидны как при историческом, так и при логическом подходе. Исторически, до появления вассально-ленных отношений и после их отмирания во главе феодальных государств стояли короли, располагавшие реальной властью над всем или большинством населения, находившемся в прямых отношениях подданства и в административной и судебной зависимости от центральной государственной власти. Логически эти различия не трудно уловить, если посмотреть на положение и роль короля в «ленном государстве», на его отношение, с одной стороны, к вассалам, прямым и соподчиненным, и с другой стороны – к населению всего государства.
Функции короля как главы государства в целом были шире его сеньоральных прав. В юридической форме весьма четко определяет эти функции «Саксонское зерцало». В данном сборнике обычного феодального права король выступает в роли верховного сюзерена по «ленному праву» (см. Lehenrecht) и в роли главы государства по земскому праву (Landrecht) [196]. Кроме того, что он являлся верховным судьей по ленному праву, к которому мог обратиться с жалобой на своего сеньора любой вассал [197], он был верховным судьей по земскому праву. Король мог судить по любому делу, к нему обращались с апелляциями как к верховному судье всей страны [198]. Даже своих прямых вассалов он судил не только по ленному, но и по земскому праву. Король, как глава государства, пользовался особыми регалиями, дававшими фиску доходы сверх поступлений от королевских доменов. Эти доходы представляли собой часть прибавочного продукта крепостных и зависимых крестьян, которые являлись уже не поданными короля, а подданными его вассалов.
Положение короля, как главы государства, в условиях существования ленной системы и сюзеренитета зависело от того, в какой степени эксплуатируемые массы населения подчинялись власти королевских вассалов. Если отдельные сеньоры безраздельно эксплуатировали крепостных деревни и население городов и осуществляли над ними всю юрисдикцию, то, само собой понятно, королевской власти дела здесь не оставалось; ей приходилось удовольствоваться только верховным сюзеренитетом над вассалами. Если же население было неподвластно королевским вассалам, власть над ним осуществлял король. Вот почва для «чисто государственных отношений». Ликвидация вассалитета и сеньората расширяла эту почву.
Как верховный сюзерен, король увенчивал военно-феодальную иерархию (Heerschildordnung) [199]. Положение верховного сюзерена многоступенчатой иерархии оформилось вместе с образованием самой иерархии, то есть не раньше середины XII в. Но верховное распоряжение над вассалами король одинаково осуществлял и в X – XI веках.
Король объявлял военные походы по совету с князьями-прямыми своими вассалами и непосредственно имел дело по линии военного командования только с ними.
Король судил своих вассалов по ленному праву. К нему обращались как к верховному арбитру все вассалы [200].
Отношения всех феодалов к королю строились не на основе подданства, а на началах вассалитета. В непосредственной зависимости от короля находились только князья, державшие имперские лены и приносившие королю вассальную присягу (Mannschaft, fidelitas). Зависимость князей от короля и служба королю определялись ленным правом [201]. Больше положенного обычаем король не имел права требовать от князей. Остальные феодалы непосредственную связь имели только со своими прямыми сеньорами, под командой которых несли установленную общегосударственную службу. На этом была построена вся система военно-ленных отношений.
Характерной особенностью вассально-ленных отношений в Германии была централизация повинностей вассалов при децентрализации их зависимости от высших по иерархии сеньоров. Зависимость вассалов была прямой и непосредственной. Вассал был обязан помогать своему сеньору против всех, кроме короля [202].
Но в обязанностях вассалов первое место занимала государственная служба. Уклонение от этой службы и неуплата военного налога влекли за собой потерю лена [203]. Как своеобразное средство контроля за выполнением повинностей вассалов участвовать в военных походах в Италию Фридрих I ввел обязательную вахту вассалов короля у его палатки в первую ночь на Ронкальском поле [204]. Того же должны были требовать и королевские вассалы от своих вассалов. На принципе государственной военной службы построена вся система «щитов» военно-феодальной иерархии в Германии.
Государственный характер военной службы вассалов в Германии объясняется в значительной мере внешнеполитическими обстоятельствами. Германские феодалы сплачивались для внешнеполитической агрессии для завоевания Италии и славянских земель. В роли главы выступал император, он же верховный сюзерен иерархии щитов. Власть императора получала вследствие этого новые возможности для своего усиления, она распространялась непосредственно на всех вассалов, независимо от их места в иерархии. Германский король несомненно располагал в тот период большей властью над своими подвассалами, чем французский [205].
Все отношения короля с феодалами, как правило, строились на ленных началах. Но отношения короля с остальным населением страны, стоящим за пределами ленной системы, поскольку они имели место, носили невассальный характер. Для населения страны и для сохранения общего единства король оставался в роли единого главы, в роли «представителя порядка в беспорядке» (Энгельс).
Если в заключение охарактеризовать отдельные области государственной организации Германии X – XII вв. с точки зрения ленных отношений, то необходимо сказать следующее: военная организация была уже в X в. построена почти исключительно на ленных началах. Судебное устройство сохраняло в IX – X вв. еще должностные черты, но к концу изучаемого периода оно повсюду приобрело ленный характер. Территориальная организация государства преобразовалась в систему ленов. Королевская власть превратилась в верховный сюзеренитет, но продолжала еще сохранять черты общегосударственного верховенства [206].
Следует иметь в виду, что между ленными и должностными государственными началами противоречий не было. Они вполне совмещались. Это особенно ярко заметно на положении государства при Фридрихе I. Расцвет вассально-ленных отношений совпал с возрождением римского права и усилением должностных принципов в государственном устройстве.
В Германии вассально-ленные отношения и созданная на их основе государственная военно-феодальная иерархия имели свои существенные особенности. Внешне эти особенности проявлялись: 1) в замедленности процесса складывания ленных отношений; 2) в неравномерном течении этого процесса по отдельным герцогствам; 3) в сохранности прежних до-ленных начал в государственном, в частности в областном, устройстве; 4) в сравнительной централизованности системы ленных отношений.
В основе этих особенностей лежали следующие факторы: а) относительно медленный и неравномерный процесс складывания феодальных производственных отношений; б) устойчивость аллодиальной формы крестьянского и феодального землевладения [207]; в) внешняя агрессивность немецких феодалов и успехи агрессивной политики.
Эти особенности и характер дальнейшего экономического развития страны определили собой и формы изживания вассально-ленных отношений в последующий период.
При изучении королевской власти в Германии нельзя пройти мимо вопроса о наследственной и выборной монархии [208]. Но этот вопрос не следует ставить во главу угла и превращать в причину тех явлений в истории феодального государства, с которыми он имеет только внешнюю связь. Наследственность или выборность монархов следует рассматривать не столько как причину, сколько как следствие. Принципы выборной монархии торжествовали обычно в тех государствах, где за власть соперничали многие могущественные феодальные династы; королем при этих условиях мог стать только первый из среды династов по их общему согласию. Строгая наследственность монархической власти укреплялась там, где это соперничество магнатов подавлялось могущественными монархами, обладавшими крупной феодальной собственностью – государственной или фамильной. Правда, в истории известны случаи, когда и слабая монархическая власть была наследственной. Такое положение существовало, например, во Франции в X – XII вв.
Отсутствие соперничества за власть здесь, пожалуй, можно объяснить незначительностью этой власти. У магнатов даже не возникало зависти и притязаний на монарший престол. Существующий порядок, при котором они сами господствовали по-королевски, вполне их устраивал.
В Германии в качестве королей могли упрочиться только первые среди равных – феодальные князья: в первое время – кто-либо из герцогов, позже – кто-либо из владетелей территориальных княжеств. Царствовать и управлять монарх мог только по общему согласию магнатов. Дальше мы увидим, в какой форме выражалось это согласие.
Немецкие буржуазные историки, пожалуй, все без исключения придают огромное значение фактам отсутствия строгой наследственности королевской власти в Германии и недолговечности царствующих династий.
Отстранение от престола ничтожного Карла III и избрание Арнульфа (887 г.) квалифицируется как «немецкая революция, положившая начало истории Германского государства» [209]. Ранняя смерть Генриха VI рассматривается как катастрофа Германского государства, изменившая ход истории Германии [210]. Каждая смена династии оценивается как революция, хотя и не в «современных, а в средневековых масштабах» [211].
Не приходится доказывать, что подобный подход к оценке роли королей и королевской власти имеет мало общего с наукой. Это чистейшей воды субъективный идеализм; он присущ тем, кто считает творцами истории королей и прочих сильных мира сего.
Наш интерес к вопросу о выборности и наследственности королевской власти определяется не стремлением найти в этом факте ответ на вопрос о судьбе немецкого государства, а только стремлением дать свое объяснение самому этому факту. После этого могут быть понятными его политические последствия.
Итак, как же обстояло на самом деле с наследственностью монархической власти в Германии?
Общеизвестно, что со времени Каролингов, называемых немецкими историками «настоящими Каролингами» (echte Karolingen), монархическая власть потеряла строго наследственный характер и сочетала в себе принцип наследственности с принципом избрания.
Последним фактом, демонстрирующим абсолютную наследственность королевской власти, был раздел государства на уделы между сыновьями Людовика Немецкого. Еще при жизни этого короля государство было поделено между тремя наследниками – Людовиком, Карлом и Карломаном. Этот раздел был подтвержден в 876 г., о чем, по словам фульдского анналиста, три брата составили договор на немецком языке [212]. С 897 г. королей, как правило, избирали, хотя избранниками обычно являлись представители царствующих династий. Переход от наследственной к выборно-наследственной монархии явился следствием усиления феодальной знати. Это был период оформления герцогской власти, время борьбы и соперничества магнатских фамилий. Королевская власть с 911 г закрепляется за могущественными герцогскими династиями – на короткое время за Конрадинерами, затем на столетний период за Людольфингами и после них на столетие за франконской династией, которую, в свою очередь, сменила династия швабских герцогов Штауфенов.
Наличие династий и их почти непрерывное царствование свидетельствуют о том, что в формальном смысле трон был наследственным; в пользу этого говорят также факты избрания на смену вымерших династий их боковых родственников. Так было в 1002 г. с избранием Генриха II [213]и в 1024 г. с избранием Конрада II. Родственные связи существовали и у Штауфенов с Салийцами. Но для вступления в управление государством необходимо было избрание. Оно было обязательным не только для королей новых, но и для королей царствующих уже династий. Избрание являлось актом признания со стороны тех, в чьих интересах должен был управлять получающий корону монарх. Династическое право на престол рассматривалось официальной доктриной как право быть избранным. Принцип выборности признавался в качестве правила и самими королями. Оттон I в одной из своих грамот писал: «Если кто-либо из нашей династии будет занимать королевский престол, пусть владеет этим монастырем (Кведлинбург); если же будет избран в короли кто-либо другой, пусть за ним тоже остается это право» [214].
Сочетание наследственности и выборности проявлялось в наличии двух различных актов – акта назначения царствующим королем преемника (designatio) и акта избрания его князьями в короли. Король предназначал с ведома и согласия знати своего преемника [215], чтобы передать ему престол как фамильное достояние, князья выбирали себе в короли предназначенного к царствованию отпрыска династии и вручали ему тем самым власть над собой [216]. По словам хрониста Регино, «магнаты и оптиматы избирают и ставят над собой королей» [217].
Писатели и официальные источники называют князей, избирающих короля, «народом» (populus). Но при конкретном определении состава этого «народа», они перечисляют только отдельные группы крупных феодалов – прелатов церкви, располагавших первыми голосами при выборах, герцогов, маркграфов, графов и прочих представителей светской знати [218]. Некоторые писатели говорят прямо об избрании короля князьями, не прикрывая феодальной знати наименованием народ («populus»). Так, Випо называет избирателями только прелатов и светских князей и характеризует избрание ими короля как обычный способ замещения престола [219]. Оттон Фрейзингенский говорит об этом еще с большей определенностью: «Королей ставят посредством княжеского избрания» [220].
О роли народа в возведении на престол королей мы можем судить по рассказу Видукинда об обряде избрания и провозглашения королем Оттона I. Когда прелаты и светские князья избрали Оттона I в короли, архиепископ представил новоизбранного собравшемуся в Ахинской церкви народу и предложил в знак согласия поднять правую руку к небу. «Тогда весь народ одобрил это поднятием правой руки и громогласно выразил этим свое приветствие новому властителю» [221]. Неизвестно только, какие люди играли здесь роль «народа» – собранные ли специально в церковь из соседних деревень или взятые из окружения прибывших на выборы князей.
Избрание короля князьями имело отнюдь не символический смысл. Это был юридический акт признания власти нового монарха. Тот князь (прелат, герцог), который не принимал участия в избрании или занимал позицию, враждебную претенденту на престол, считал себя свободным от подчинения власти нового монарха. Принудить его к этому могли только сила, подкуп и уступки. Во многих случаях именно так и бывало: Конрад I фактически царствовал только в двух герцогствах – Франконии и Саксонии, знать которых дала свое согласие на его избрание (в Саксонии, к тому же, его королевская власть признавалась только на словах). Бавария и Швабия оставались по существу независимыми. Положение Генриха I было немногим прочнее. Его тоже избрали в короли одни «саксы» и «франки» (Видукинд). Баварский и швабский герцоги внешне признали Генриха I своим сюзереном, но, по существу, держали себя как самостоятельные владетели, находившиеся с королем в договорных отношениях [222]. Оттоны I и II вступали на престол в порядке наследования и с согласия всех князей государства, но, как известно, упрочение их власти было связано с ожесточенной борьбой с герцогами. При вступлении на престол Оттона III пришлось преодолеть сопротивление баварского герцога, попытка которого завладеть короной не увенчалась успехом только из-за противодействия других князей. Генрих II и Конрад II, достигшие престола в порядке избрания, получили почти общее признание и в короткое время упрочили свою власть во всех герцогствах. Но у них тоже были противники: против Генриха II выступал Герман Швабский, против Конрада – архиепископ Кельнский и герцог Фридрих.
Период первой половины XI в. был временем наибольшего усиления монархической власти и упрочения принципов наследственности. Причины этого, по всей вероятности, скрываются в ослаблении герцогской власти, на смену которой еще не успели оформиться замкнутые территориальные владения. Во всяком случае Генрихи III и IV вступали на престол в порядке наследования – даже без формального избрания со стороны князей. Но борьба крупных феодалов против усиливающейся королевской власти не прекращалась. Генриху III пришлось столкнуться с рядом восстаний знати, а в 1045 г. во время его болезни дело дошло до избрания антикороля [223].
Вторая половина XI в. была переломным периодом в усилении феодальных территориальных владений и ослаблении монархии.
Политическая борьба в стране, переплетавшаяся с борьбой папства с империей, служила ярким проявлением этих тенденций. Избрание одного за другим нескольких антикоролей является свидетельством падения наследственной монархии и полного торжества избирательных принципов [224]. Идеологи княжеского полновластия объявляли наследственную монархическую власть неразумным установлением и ратовали за последовательное проведение принципов выборности. Так, защитник интересов мятежных саксонских феодалов клирик Бруно заявлял: «Пусть королевская власть не передается по наследству, как это имело место до сих пор, но пусть сыновья королей, если они даже вполне достойны, получают престол по избранию; если же не окажется у короля достойного наследника или если его не захочет народ иметь королем, пусть народ имеет власть делать своим королем, кого хочет» [225]. Еще более последовательно эту точку зрения развивал сторонник антикоролевской папско-княжеской партии Манегольд в трактате «Ad Gebehardum» [226]. В этом трактате дается теоретическое обоснование княжеского суверенитета и проводится взгляд о чисто должностном характере королевской власти [227]. Король получает власть не по праву рождения, а по полномочию князей. Здесь проводятся идеи, развитые позже монархомахами, – идеи договорного происхождения королевской власти и сопротивления ей в случае нарушения королем условий договора (тираноборство) [228]. Правда, Манегольд представлял все это в духе своего времени: договор короля с его подданными он понимал как вассально-ленный договор, арбитром в спорах вассалов-князей с сюзереном-королем он, как монах клюниец, признавал папу.
Падение престижа наследственной монархической власти в этот период дошло до такой степени, что один из руководителей восставших саксов – Оттон Нордгейский считал для себя вполне приличным ответить Генриху IV на его предложение принять в качестве короля для Саксонии королевского сына такими словами: «От плохого быка рождается обычно и плохой теленок; поэтому не желаем иметь дела ни с отцом, ни с сыном» [229].
С конца XI в. принципы избирательной монархии и княжеского суверенитета восторжествовали полностью. Князья в этот период трактуют власть монарха как право на управление (gubernacula), получаемое по их полномочию. Если избранный ими король не выполнял воли прелатов и светских князей, он лишался престола. Так был свергнут князьями Генрих IV и избран на престол его сын Генрих V, обещавший идти на поводу у князей и папы. Передавая новому королю инсигнии, архиепископ майнцский Рутгард, по словам хрониста, предупредил его: «Помни, что если будешь несправедливым правителем государства и плохим защитником церкви, то разделишь судьбу своего отца» [230].
Оттон Фрайзингенский говорил о королевской власти в Германии как о выборной государственной власти: «короли получают власть не по рождению и наследству, а по избранию князей» [231]. В Саксонском зерцале говорится даже, что королем мог быть избран любой свободный человек, не пораженный телесным недугом и не сумасшедший [232]. Возможно, что в этом Эйке выразил старое пренебрежение саксов к наследственной королевской власти. В истории Германии не было случая, чтобы в короли избрали кого-либо ниже графского ранга.
Анализ данных о наследственности и выборности королевской власти в Германии может подтвердить только одно положение: превращение наследственной монархии в выборно-наследственную совершалось по мере роста крупного феодального землевладения и усиления вотчинной власти князей, по мере оформления территориальных княжеств. Объяснять этот факт «секуляризацией королевской власти» или особенностями «немецкого правосознания» так же несерьезно, как и считать, что он был причиной того своеобразного пути, по которому пошло развитие германского феодального государства.
В лены превратились также должности сотников (hunne, gograf), шультгайсов, бауэрмейстеров, а также различного рода фогтов [193]. Превращение в лен судебных должностей (а судебными в то время являлись все государственные и почти все частные должности) вовсе не означало прекращения выполнения владетелями этих судебных ленов государственных функций. Все, что они делали прежде, продолжали делать и впредь. Графы-ленники или министериалы владетеля графства по-прежнему осуществляли графскую юрисдикцию над подсудными им категориями населения и собирали пошлины и штрафы. Даже зависимость их судебной деятельности от королевского судебного банна не упразднялась: они должны были получать судебные полномочия непосредственно от короля. То же относилось и ко всем прочим владетелям судебных ленов. Все они, вплоть до бауэрмейстера, получали судебный лен или прямо от короля или от тех, кого король инвестировал (но не ниже), принося при этом судейскую присягу королю (hulden dem na fries marines rechte) [194], кроме той вассальной присяги, которую приносили пожаловавшему им судебный лен. Судебный лен не субинфеодировался дальше третьей руки (начиная от короля) [195].
Существенное различие должностного лена от должности состояло в том, что доходы от лена (они и составляли его объект) поступали не главе государства, а владельцу лена. Но в этом полной определенности не существовало. Обычно казна получала часть доходов от графств вплоть до их окончательного отчуждения.
Таким образом, превращение должностей в лены, явившееся результатом весьма медленного процесса установления фактической наследственности должностей, первое время существенно не изменило сложившейся территориальной организации государства. Но оно создало правовые предпосылки для ее изменения. Раз государственные должности оказались в полном владении и даже в собственности крупного феодального землевладельца, то они могли быть использованы так, как этого требовали его частновладельческие интересы. Собрав публичные «должности» на территории своих владений и даже за границами их, вотчинник становился абсолютным обладателем территории, связанным с верховным главой только слабыми узами вассалитета.
Нам остается еще остановиться на положении королевской власти в связи с развитием ленных отношений. Превратилась ли власть короля в простой верховный сюзеренитет над военно-феодальной иерархией или осталось еще место для неленных (по терминологии немецких буржуазных историков «чисто государственных») отношений? Мимо этого вопроса, поставленного буржуазной историографией, конечно, пройти нельзя. Следует только заметить, что «чисто государственными» отношениями являлись и ленные отношения в системе феодального государства и что феодальное государство в принципе не изменилось от проникновения в его устройство ленных отношений.
Прежде чем перейти к более конкретной характеристике той и другой стороны в характере королевской власти, следует остановиться на том, что мы должны понимать под королевским сюзеренитетом и государственным верховенством. Это тем более необходимо, что буржуазные историки в своих рассуждениях на эту тему не идут дальше формально-юридических разграничений.
Разграничивать верховный сюзеренитет от государственного верховенства безусловно необходимо. Эти различия очевидны как при историческом, так и при логическом подходе. Исторически, до появления вассально-ленных отношений и после их отмирания во главе феодальных государств стояли короли, располагавшие реальной властью над всем или большинством населения, находившемся в прямых отношениях подданства и в административной и судебной зависимости от центральной государственной власти. Логически эти различия не трудно уловить, если посмотреть на положение и роль короля в «ленном государстве», на его отношение, с одной стороны, к вассалам, прямым и соподчиненным, и с другой стороны – к населению всего государства.
Функции короля как главы государства в целом были шире его сеньоральных прав. В юридической форме весьма четко определяет эти функции «Саксонское зерцало». В данном сборнике обычного феодального права король выступает в роли верховного сюзерена по «ленному праву» (см. Lehenrecht) и в роли главы государства по земскому праву (Landrecht) [196]. Кроме того, что он являлся верховным судьей по ленному праву, к которому мог обратиться с жалобой на своего сеньора любой вассал [197], он был верховным судьей по земскому праву. Король мог судить по любому делу, к нему обращались с апелляциями как к верховному судье всей страны [198]. Даже своих прямых вассалов он судил не только по ленному, но и по земскому праву. Король, как глава государства, пользовался особыми регалиями, дававшими фиску доходы сверх поступлений от королевских доменов. Эти доходы представляли собой часть прибавочного продукта крепостных и зависимых крестьян, которые являлись уже не поданными короля, а подданными его вассалов.
Положение короля, как главы государства, в условиях существования ленной системы и сюзеренитета зависело от того, в какой степени эксплуатируемые массы населения подчинялись власти королевских вассалов. Если отдельные сеньоры безраздельно эксплуатировали крепостных деревни и население городов и осуществляли над ними всю юрисдикцию, то, само собой понятно, королевской власти дела здесь не оставалось; ей приходилось удовольствоваться только верховным сюзеренитетом над вассалами. Если же население было неподвластно королевским вассалам, власть над ним осуществлял король. Вот почва для «чисто государственных отношений». Ликвидация вассалитета и сеньората расширяла эту почву.
Как верховный сюзерен, король увенчивал военно-феодальную иерархию (Heerschildordnung) [199]. Положение верховного сюзерена многоступенчатой иерархии оформилось вместе с образованием самой иерархии, то есть не раньше середины XII в. Но верховное распоряжение над вассалами король одинаково осуществлял и в X – XI веках.
Король объявлял военные походы по совету с князьями-прямыми своими вассалами и непосредственно имел дело по линии военного командования только с ними.
Король судил своих вассалов по ленному праву. К нему обращались как к верховному арбитру все вассалы [200].
Отношения всех феодалов к королю строились не на основе подданства, а на началах вассалитета. В непосредственной зависимости от короля находились только князья, державшие имперские лены и приносившие королю вассальную присягу (Mannschaft, fidelitas). Зависимость князей от короля и служба королю определялись ленным правом [201]. Больше положенного обычаем король не имел права требовать от князей. Остальные феодалы непосредственную связь имели только со своими прямыми сеньорами, под командой которых несли установленную общегосударственную службу. На этом была построена вся система военно-ленных отношений.
Характерной особенностью вассально-ленных отношений в Германии была централизация повинностей вассалов при децентрализации их зависимости от высших по иерархии сеньоров. Зависимость вассалов была прямой и непосредственной. Вассал был обязан помогать своему сеньору против всех, кроме короля [202].
Но в обязанностях вассалов первое место занимала государственная служба. Уклонение от этой службы и неуплата военного налога влекли за собой потерю лена [203]. Как своеобразное средство контроля за выполнением повинностей вассалов участвовать в военных походах в Италию Фридрих I ввел обязательную вахту вассалов короля у его палатки в первую ночь на Ронкальском поле [204]. Того же должны были требовать и королевские вассалы от своих вассалов. На принципе государственной военной службы построена вся система «щитов» военно-феодальной иерархии в Германии.
Государственный характер военной службы вассалов в Германии объясняется в значительной мере внешнеполитическими обстоятельствами. Германские феодалы сплачивались для внешнеполитической агрессии для завоевания Италии и славянских земель. В роли главы выступал император, он же верховный сюзерен иерархии щитов. Власть императора получала вследствие этого новые возможности для своего усиления, она распространялась непосредственно на всех вассалов, независимо от их места в иерархии. Германский король несомненно располагал в тот период большей властью над своими подвассалами, чем французский [205].
Все отношения короля с феодалами, как правило, строились на ленных началах. Но отношения короля с остальным населением страны, стоящим за пределами ленной системы, поскольку они имели место, носили невассальный характер. Для населения страны и для сохранения общего единства король оставался в роли единого главы, в роли «представителя порядка в беспорядке» (Энгельс).
Если в заключение охарактеризовать отдельные области государственной организации Германии X – XII вв. с точки зрения ленных отношений, то необходимо сказать следующее: военная организация была уже в X в. построена почти исключительно на ленных началах. Судебное устройство сохраняло в IX – X вв. еще должностные черты, но к концу изучаемого периода оно повсюду приобрело ленный характер. Территориальная организация государства преобразовалась в систему ленов. Королевская власть превратилась в верховный сюзеренитет, но продолжала еще сохранять черты общегосударственного верховенства [206].
Следует иметь в виду, что между ленными и должностными государственными началами противоречий не было. Они вполне совмещались. Это особенно ярко заметно на положении государства при Фридрихе I. Расцвет вассально-ленных отношений совпал с возрождением римского права и усилением должностных принципов в государственном устройстве.
В Германии вассально-ленные отношения и созданная на их основе государственная военно-феодальная иерархия имели свои существенные особенности. Внешне эти особенности проявлялись: 1) в замедленности процесса складывания ленных отношений; 2) в неравномерном течении этого процесса по отдельным герцогствам; 3) в сохранности прежних до-ленных начал в государственном, в частности в областном, устройстве; 4) в сравнительной централизованности системы ленных отношений.
В основе этих особенностей лежали следующие факторы: а) относительно медленный и неравномерный процесс складывания феодальных производственных отношений; б) устойчивость аллодиальной формы крестьянского и феодального землевладения [207]; в) внешняя агрессивность немецких феодалов и успехи агрессивной политики.
Эти особенности и характер дальнейшего экономического развития страны определили собой и формы изживания вассально-ленных отношений в последующий период.
* * *
При изучении королевской власти в Германии нельзя пройти мимо вопроса о наследственной и выборной монархии [208]. Но этот вопрос не следует ставить во главу угла и превращать в причину тех явлений в истории феодального государства, с которыми он имеет только внешнюю связь. Наследственность или выборность монархов следует рассматривать не столько как причину, сколько как следствие. Принципы выборной монархии торжествовали обычно в тех государствах, где за власть соперничали многие могущественные феодальные династы; королем при этих условиях мог стать только первый из среды династов по их общему согласию. Строгая наследственность монархической власти укреплялась там, где это соперничество магнатов подавлялось могущественными монархами, обладавшими крупной феодальной собственностью – государственной или фамильной. Правда, в истории известны случаи, когда и слабая монархическая власть была наследственной. Такое положение существовало, например, во Франции в X – XII вв.
Отсутствие соперничества за власть здесь, пожалуй, можно объяснить незначительностью этой власти. У магнатов даже не возникало зависти и притязаний на монарший престол. Существующий порядок, при котором они сами господствовали по-королевски, вполне их устраивал.
В Германии в качестве королей могли упрочиться только первые среди равных – феодальные князья: в первое время – кто-либо из герцогов, позже – кто-либо из владетелей территориальных княжеств. Царствовать и управлять монарх мог только по общему согласию магнатов. Дальше мы увидим, в какой форме выражалось это согласие.
Немецкие буржуазные историки, пожалуй, все без исключения придают огромное значение фактам отсутствия строгой наследственности королевской власти в Германии и недолговечности царствующих династий.
Отстранение от престола ничтожного Карла III и избрание Арнульфа (887 г.) квалифицируется как «немецкая революция, положившая начало истории Германского государства» [209]. Ранняя смерть Генриха VI рассматривается как катастрофа Германского государства, изменившая ход истории Германии [210]. Каждая смена династии оценивается как революция, хотя и не в «современных, а в средневековых масштабах» [211].
Не приходится доказывать, что подобный подход к оценке роли королей и королевской власти имеет мало общего с наукой. Это чистейшей воды субъективный идеализм; он присущ тем, кто считает творцами истории королей и прочих сильных мира сего.
Наш интерес к вопросу о выборности и наследственности королевской власти определяется не стремлением найти в этом факте ответ на вопрос о судьбе немецкого государства, а только стремлением дать свое объяснение самому этому факту. После этого могут быть понятными его политические последствия.
Итак, как же обстояло на самом деле с наследственностью монархической власти в Германии?
Общеизвестно, что со времени Каролингов, называемых немецкими историками «настоящими Каролингами» (echte Karolingen), монархическая власть потеряла строго наследственный характер и сочетала в себе принцип наследственности с принципом избрания.
Последним фактом, демонстрирующим абсолютную наследственность королевской власти, был раздел государства на уделы между сыновьями Людовика Немецкого. Еще при жизни этого короля государство было поделено между тремя наследниками – Людовиком, Карлом и Карломаном. Этот раздел был подтвержден в 876 г., о чем, по словам фульдского анналиста, три брата составили договор на немецком языке [212]. С 897 г. королей, как правило, избирали, хотя избранниками обычно являлись представители царствующих династий. Переход от наследственной к выборно-наследственной монархии явился следствием усиления феодальной знати. Это был период оформления герцогской власти, время борьбы и соперничества магнатских фамилий. Королевская власть с 911 г закрепляется за могущественными герцогскими династиями – на короткое время за Конрадинерами, затем на столетний период за Людольфингами и после них на столетие за франконской династией, которую, в свою очередь, сменила династия швабских герцогов Штауфенов.
Наличие династий и их почти непрерывное царствование свидетельствуют о том, что в формальном смысле трон был наследственным; в пользу этого говорят также факты избрания на смену вымерших династий их боковых родственников. Так было в 1002 г. с избранием Генриха II [213]и в 1024 г. с избранием Конрада II. Родственные связи существовали и у Штауфенов с Салийцами. Но для вступления в управление государством необходимо было избрание. Оно было обязательным не только для королей новых, но и для королей царствующих уже династий. Избрание являлось актом признания со стороны тех, в чьих интересах должен был управлять получающий корону монарх. Династическое право на престол рассматривалось официальной доктриной как право быть избранным. Принцип выборности признавался в качестве правила и самими королями. Оттон I в одной из своих грамот писал: «Если кто-либо из нашей династии будет занимать королевский престол, пусть владеет этим монастырем (Кведлинбург); если же будет избран в короли кто-либо другой, пусть за ним тоже остается это право» [214].
Сочетание наследственности и выборности проявлялось в наличии двух различных актов – акта назначения царствующим королем преемника (designatio) и акта избрания его князьями в короли. Король предназначал с ведома и согласия знати своего преемника [215], чтобы передать ему престол как фамильное достояние, князья выбирали себе в короли предназначенного к царствованию отпрыска династии и вручали ему тем самым власть над собой [216]. По словам хрониста Регино, «магнаты и оптиматы избирают и ставят над собой королей» [217].
Писатели и официальные источники называют князей, избирающих короля, «народом» (populus). Но при конкретном определении состава этого «народа», они перечисляют только отдельные группы крупных феодалов – прелатов церкви, располагавших первыми голосами при выборах, герцогов, маркграфов, графов и прочих представителей светской знати [218]. Некоторые писатели говорят прямо об избрании короля князьями, не прикрывая феодальной знати наименованием народ («populus»). Так, Випо называет избирателями только прелатов и светских князей и характеризует избрание ими короля как обычный способ замещения престола [219]. Оттон Фрейзингенский говорит об этом еще с большей определенностью: «Королей ставят посредством княжеского избрания» [220].
О роли народа в возведении на престол королей мы можем судить по рассказу Видукинда об обряде избрания и провозглашения королем Оттона I. Когда прелаты и светские князья избрали Оттона I в короли, архиепископ представил новоизбранного собравшемуся в Ахинской церкви народу и предложил в знак согласия поднять правую руку к небу. «Тогда весь народ одобрил это поднятием правой руки и громогласно выразил этим свое приветствие новому властителю» [221]. Неизвестно только, какие люди играли здесь роль «народа» – собранные ли специально в церковь из соседних деревень или взятые из окружения прибывших на выборы князей.
Избрание короля князьями имело отнюдь не символический смысл. Это был юридический акт признания власти нового монарха. Тот князь (прелат, герцог), который не принимал участия в избрании или занимал позицию, враждебную претенденту на престол, считал себя свободным от подчинения власти нового монарха. Принудить его к этому могли только сила, подкуп и уступки. Во многих случаях именно так и бывало: Конрад I фактически царствовал только в двух герцогствах – Франконии и Саксонии, знать которых дала свое согласие на его избрание (в Саксонии, к тому же, его королевская власть признавалась только на словах). Бавария и Швабия оставались по существу независимыми. Положение Генриха I было немногим прочнее. Его тоже избрали в короли одни «саксы» и «франки» (Видукинд). Баварский и швабский герцоги внешне признали Генриха I своим сюзереном, но, по существу, держали себя как самостоятельные владетели, находившиеся с королем в договорных отношениях [222]. Оттоны I и II вступали на престол в порядке наследования и с согласия всех князей государства, но, как известно, упрочение их власти было связано с ожесточенной борьбой с герцогами. При вступлении на престол Оттона III пришлось преодолеть сопротивление баварского герцога, попытка которого завладеть короной не увенчалась успехом только из-за противодействия других князей. Генрих II и Конрад II, достигшие престола в порядке избрания, получили почти общее признание и в короткое время упрочили свою власть во всех герцогствах. Но у них тоже были противники: против Генриха II выступал Герман Швабский, против Конрада – архиепископ Кельнский и герцог Фридрих.
Период первой половины XI в. был временем наибольшего усиления монархической власти и упрочения принципов наследственности. Причины этого, по всей вероятности, скрываются в ослаблении герцогской власти, на смену которой еще не успели оформиться замкнутые территориальные владения. Во всяком случае Генрихи III и IV вступали на престол в порядке наследования – даже без формального избрания со стороны князей. Но борьба крупных феодалов против усиливающейся королевской власти не прекращалась. Генриху III пришлось столкнуться с рядом восстаний знати, а в 1045 г. во время его болезни дело дошло до избрания антикороля [223].
Вторая половина XI в. была переломным периодом в усилении феодальных территориальных владений и ослаблении монархии.
Политическая борьба в стране, переплетавшаяся с борьбой папства с империей, служила ярким проявлением этих тенденций. Избрание одного за другим нескольких антикоролей является свидетельством падения наследственной монархии и полного торжества избирательных принципов [224]. Идеологи княжеского полновластия объявляли наследственную монархическую власть неразумным установлением и ратовали за последовательное проведение принципов выборности. Так, защитник интересов мятежных саксонских феодалов клирик Бруно заявлял: «Пусть королевская власть не передается по наследству, как это имело место до сих пор, но пусть сыновья королей, если они даже вполне достойны, получают престол по избранию; если же не окажется у короля достойного наследника или если его не захочет народ иметь королем, пусть народ имеет власть делать своим королем, кого хочет» [225]. Еще более последовательно эту точку зрения развивал сторонник антикоролевской папско-княжеской партии Манегольд в трактате «Ad Gebehardum» [226]. В этом трактате дается теоретическое обоснование княжеского суверенитета и проводится взгляд о чисто должностном характере королевской власти [227]. Король получает власть не по праву рождения, а по полномочию князей. Здесь проводятся идеи, развитые позже монархомахами, – идеи договорного происхождения королевской власти и сопротивления ей в случае нарушения королем условий договора (тираноборство) [228]. Правда, Манегольд представлял все это в духе своего времени: договор короля с его подданными он понимал как вассально-ленный договор, арбитром в спорах вассалов-князей с сюзереном-королем он, как монах клюниец, признавал папу.
Падение престижа наследственной монархической власти в этот период дошло до такой степени, что один из руководителей восставших саксов – Оттон Нордгейский считал для себя вполне приличным ответить Генриху IV на его предложение принять в качестве короля для Саксонии королевского сына такими словами: «От плохого быка рождается обычно и плохой теленок; поэтому не желаем иметь дела ни с отцом, ни с сыном» [229].
С конца XI в. принципы избирательной монархии и княжеского суверенитета восторжествовали полностью. Князья в этот период трактуют власть монарха как право на управление (gubernacula), получаемое по их полномочию. Если избранный ими король не выполнял воли прелатов и светских князей, он лишался престола. Так был свергнут князьями Генрих IV и избран на престол его сын Генрих V, обещавший идти на поводу у князей и папы. Передавая новому королю инсигнии, архиепископ майнцский Рутгард, по словам хрониста, предупредил его: «Помни, что если будешь несправедливым правителем государства и плохим защитником церкви, то разделишь судьбу своего отца» [230].
Оттон Фрайзингенский говорил о королевской власти в Германии как о выборной государственной власти: «короли получают власть не по рождению и наследству, а по избранию князей» [231]. В Саксонском зерцале говорится даже, что королем мог быть избран любой свободный человек, не пораженный телесным недугом и не сумасшедший [232]. Возможно, что в этом Эйке выразил старое пренебрежение саксов к наследственной королевской власти. В истории Германии не было случая, чтобы в короли избрали кого-либо ниже графского ранга.
Анализ данных о наследственности и выборности королевской власти в Германии может подтвердить только одно положение: превращение наследственной монархии в выборно-наследственную совершалось по мере роста крупного феодального землевладения и усиления вотчинной власти князей, по мере оформления территориальных княжеств. Объяснять этот факт «секуляризацией королевской власти» или особенностями «немецкого правосознания» так же несерьезно, как и считать, что он был причиной того своеобразного пути, по которому пошло развитие германского феодального государства.