Страница:
В том же году накануне Дня независимости президент вручал медали лауреатам Государственной премии России. Тогда Лужков и Церетели получили золотые медали за Поклонную гору. Мэр Москвы, единственный из лауреатов, удостоился президентского объятия. А "лауреату Зурабу Церетели Ельцин пожимал руку, - как сказано в газетном отчете, - подчеркнуто холодно и без улыбок". Но это было не совсем так. На фотографии президент стоит, улыбаясь, рядом с Церетели. Борис Николаевич был человеком незлопамятным. Он не только забыл про свой указ и автограф на проекте Петра, забыл и о приговоре, вынесенном памятнику. На выборах летом победил, ему не требовалось больше надрываться, выступать на митингах, общаться с народом и танцевать в компании с длинноногими девушками в мини-юбках. Все это вытворялось по указанию штаба по выборам, который возглавил все тот же бывший член "Попечительского совета и Совета директоров ОРТ". Он же устроил встречу с редакторами в Кремле, где президент артистически продемонстрировал из предвыборных соображений странную забывчивость.
За неделю до вручения премий Ельцин полетел в Санкт-Петербург. В его свиту вошли самые популярные мастера культуры и Церетели в их числе. По дороге с аэродрома президент остановил машину, и, как это делал в лучшие годы, вошел в толпу, чтобы пообщаться с народом. Но ответить на посыпавшиеся градом злободневные вопросы сам не смог. "Чубайс, где Чубайс?" - позвал он на помощь главу президентской администрации и недавнего руководителя предвыборного штаба, который привел его к власти. Ради этой власти он как азартный шахматный игрок жертвовал фигурами. Такой жертвой в политической борьбе чуть было не стала фигура Церетели, которую он после победы на выборах снова двинул на доске, за которой ему представилась возможность еще поиграть.
Другую награду вручили Зурабу на светском приеме, состоявшемся в роскошном ресторане, оборудованном в бывших Центральных банях. Там ему дали орден святого Константина Великого, учрежденный византийским императором в ХIV веке и упраздненным после 1917 года в России. Когда-то в царские времена им награждались Петр Первый и Александр Суворов. А ближе к нам Павел Третьяков и Савва Мамонтов. Кавалера облачили в белый плащ к красным крестом и ударили по правому и левому боку шпагой, после чего предложили принять присягу на верность ордену, чей девиз "Судите по их делам".
В начале ноября подстерегла еще одна награда. Астрономическое общество "Космос - Земля", возглавляемое летчиком-космонавтом Германом Титовым, преподнесло сюрприз. Именем Церетели назвали звезду в созвездии "Большой Медведицы". Ее яркость по классификации Международного астрономического союза равнялась 6, 0 , она видна невооруженным глазом при ясном небе. Эту честь удостоверял сертификат "о праве владения наименованием звезды", врученный в здании Академии художеств. Вместе с сертификатом преподнесли большую и малую карты неба с обозначенными координатами звезды. Все это побудило награжденного в кратком ответном слове пошутить: "Я как будто вышел в открытый космос".
Такую честь может, в принципе, оказать себе каждый, заплатив за любое придуманное название звезды, которых так много в Космосе. И я бы не стал упоминать об этой покупаемой награде, если бы за нее взяли деньги. Но она оказалась бескорыстной. В этом проявился наметившийся перелом в общественном мнении.
* * *
Церетели начал стремительно набирать очки в рейтинге популярности. Все чаще его приглашали на аукционы. Картины покупались за большие деньги. На благотворительном королевском балу Красного Креста в Лондоне скульптура "Символ мира", как сказано в каталоге, высотой 70 сантиметров в образе позолоченного шара с голубями ушла за тысячи фунтов. Его работы появились на престижных московских выставках и удостаивались непривычно теплых слов. По поводу работ на выставке в честь 850-летия Москвы рецензент написал:
- Церетели выставил три картины в роскошных рамах. Но если снять рамы и приглядеться, то можно увидеть хорошие работы профессионального художника.
Начали звать на вернисажи бывшие ярые оппоненты. В Новом Манеже рядом с выставкой питерских "Митьков" и галереи М. Гельмана на "Московском форуме художественных инициатив", где из кранов текли "вино" и "водка", Церетели представил хрустальную модель часовни Александра Невского. Проект иного качества.
Все больший интерес проявляли иностранные журналисты самых престижных изданий. Желающих взять интервью стало так много, что пришлось принять в мастерской сразу десятки корреспондентов, аккредитованных в Москве.
Каждый шаг художника стал отслеживаться, не потому, что его имя получила звезда, а потому что он сам засиял в созвездии, где светила звезда Ростроповича. Вслед за Церетели великому виолончелисту присудили звание "Посла доброй воли". На приеме, устроенном Ростроповичем в Париже по случаю 70-летия, Зураб появился с другом Лужковым. На тот роскошный прием слетелись короли, президенты, премьеры. Играли оркестры Лондона и Парижа, пел Элтон Джон, солировал Иегуди Менухин, другие великие музыканты. Всех принял президент Франции, которому представлял друзей Ростропович. Появление в этой компании Церетели вызвало шок в отделах светской хроники московских изданий, которые так долго кидали в него камни.
Нечто подобное, пережитое Церетели в связи с Петром, испытал на себе Ростропович, когда представил в Самаре давно задуманный и выстраданный музыкальный проект - оперу "Видение Иоанна Грозного". Мало того, что постановку разбили в пух и прах, так еще написали, что Ростропович якобы приезжает в Россию, чтобы "проворачивать свои финансовые аферы". Хотя на самом деле ни за один концерт на родине артист денег не брал. Московские средства массовой информации подвергли постановщика оперы столь уничтожающей критике, что с тех пор он объезжает родную Москву стороной. Когда я пишу эти строчки, Ростропович отмечает 75-летие далеко от Московской консерватории, в Лондоне. Снова приехали на юбилей короли и другие "особо важные персоны", в честь юбиляра утроили музыкальный фестиваль.
А что писали о Церетели, когда его травили, как Ростроповича?
"Какофония форм и грандиозность содержания составили каменное, бронзовое и железобетонное единство".
"Искусство Церетели: числом поболее, ценою подешевле".
""Трагедия народов"" превратилась в трагедию Москвы".
"От церетелевского лома нет приема".
Петра окрестили каннибалом, так как свиток в руке царя кому-то напомнил...берцовую кость. Обвиняли художника в плагиате, что якобы "заимствовал идеи", "выкупал за бесценок чужие работы" и выдавал как собственные.
"Наверное, нет ни одного крупного политического деятеля, который бы не получил от Церетели свой портрет на эмали. Список возглавляют Ельцин, Черномырдин, Горбачев, Шеварднадзе, Клинтон, Буш, мать Тереза, король Хуан Карлос, принцесса Диана".
Все здесь ложь, никому из названных "особо важных персон" - он не преподносил "портретов из эмали".
Такие наступили времена при Ельцине, который не обращал внимания на все, чтобы о нем не писали, обвиняя в "геноциде русского народа", коррупции, "предательстве России". Лужков в отличие от президента по каждому факту клеветы обращался в суды и всегда выигрывал процессы о защите чести и достоинства. Но штрафы и опровержения не компенсировали нанесенного удара по его репутации, что стало очевидным в дни предвыборной борьбы 1999 года. Тогда на Юрия Лужкова посыпались с экрана ТВ обвинения в убийстве и всех мыслимых грехах. Пока суды выносили приговоры - выборы закончились, многие избиратели в регионах поверили в клевету и на выборах в парламент отвернулись от мэра Москвы и бывшего премьера России. Лужков, когда страсти вокруг Петра достигли апогея, настойчиво советовал Церетели обращаться в суд, но тот, при всем уважении к другу, этому совету не последовал.
В конце декабря, когда по традиции берут интервью у всех, кто отличился в истекшем году, "Известия" впервые обратились к художнику. Когда речь зашла о Петре, он не преминул высказаться, что одряхлевшую традицию, которую начали в ХIХ веке памятниками Пушкину и Гоголю, пора сломать: "Надо дать простор свободной композиции и свободной пластике".
Хочу процитировать строчки из той публикации: "По данному конкретному творению, Петру, гордость скульптора вызывает то обстоятельство, что высота Петра до кончиков пальцев целых 60 метров. В Москве выше только космическая стела у ВДНХ, сказал Церетели, но с этим глупо спорить.
Так или иначе, но если у случайного прохожего спросить, какого художника он знает, то любой отныне назовет Зураба Церетели. Если это не признание, то уж точно всенародная слава", - заключали "Известия".
В том же декабре в 20 округе Парижа, считающемся Монпарнасом ХХI века, где живет свыше трех тысяч художников, прошла церемония награждения. Церетели присудили "Бронзовую медаль города Парижа". Ее вручают "выдающимся личностям в сфере культуры, науки и медицины".
После церемонии радостного художника пригласили официально в Париж для проведения наглядных уроков по живописи и скульптуре. Их по традиции проводят в зале столичной мэрии сразу для 2000 молодых художников. Таким образом, предстояло вернуть французам долг, взятый в прошлом. И сделать то, чем в свое время занимался Пикассо на курсах по развитию фантазии, куда посчастливилось попасть в молодости.
Вот чем закончилась для героя книги эпопея Петра.
* * *
Кажется, что Петр давно стоит под парусами. Его показывают зарубежным гостям. Им нравится, они просят на память сувенир - маленького Петра. "Иностранцы от нашего Петра приходят в неописуемый восторг. Американская статуя Свободы по сравнению с московским Петром - просто халтура. Там чеканка, здесь литье". Это слова архитектора Владимира Будаева, он за них отвечает, его мастерская имени Анатолия Полянского выполнила проект памятника. Англичанам, группе "Роллинг Стоунз", понравился стометровый великан. О чем они сообщили преследовавшим знаменитостей журналистам.
Едут провинциалы посмотреть, о чем так жарко спорили в столице.
После урагана, вырывавшего вековые деревья с корнем, позвонили из редакции, где так противились появлению Петра, и поинтересовались - не рухнул ли монумент под напором ветра.
Он устоял и устоит под напором любого ветра.
В числе первых известный московский артист Михаил Державин сказал то, что думали многие:
- Что касается памятника Петру I, я считаю, что такой монумент давно должен был появиться в Москве.
- И Церетели будет изучаться, - утверждал профессор доктор архитектуры, проректор знаменитого МАРХИ Илья Лежава. Его слова напечатали в газете в порядке плюрализма среди пророчеств иного рода весной, когда многим казалось, Петру в Москве не стоять.
Спустя год после открытия, "Вечерняя Москва" провела опрос на тему: "Привыкли ли вы к памятнику Петру?" Три известных московских писателя и профессор истории ответили: "Привык!" В их числе оказался Аркадий Арканов, из племени сатириков, не щадивших автора.
- Привык. Более того, памятник не раздражает меня, если его не рассматривать с точки зрения эстетики и правдивого реалистического изображения образа Петра. Самое простое, что мы всегда умели и умеем сносить. Я противник уничтожения всяких памятников, даже если они кому-то и "бельмо в глазу".
Тогда все высказывались сдержанно, с оговоркой, даже те, кто привык к Петру, и он им нравился, словно искали своему невольному чувству оправдание. И находили его не столько в достоинстве монумента, сколько в особенностях Москвы.
- Привык. Москва - это такой город, который переваривает любые стили. Самые ужасные уродства растворяются в этом контексте", - так выразил свое отношение писатель Владимир Сорокин.
- Я к нему, наверное, привык, - привожу слова Григория Остера, потому что его никогда вблизи не рассматривал. Стоит себе памятник и пусть. Издалека все памятники одинаковые. Ну, а если кого-то пугает размер, тот может отойти от него подальше, и все будет в порядке. И вообще ни к каким памятникам близко подходить не стоит.
- Привык. Лично мне памятник не мешает. Мы мастера все разрушать, придет время - и этот памятник станет историей нашего города, - в 1998 году выразил уверенность доктор исторических наук профессор Борис Поздняков.
Далеко не все высказывались так, не все. Лютой злобой, неистраченной в бою с Петром, наполнялись образы публицистов, поражая эрудицией, для которой не нашлось достойного применения. Вот отрывок из статьи, написанной не иначе как потомком разрушителей памятников "царям и их слугам".
- Петр Церетели - неживое творение, вышедшее из-под контроля и зомбированное на жизнь. Во всей его повадке, в воровстве доспехов у великих статуй - или газетки у статуй Ильича (хорошо, что не кепки); в попирании ногами города, красноречиво возведенного на палубе; в нанизывании андреевского флага на носы трофейных кораблей - и в иллюзионном превращении этого флага в пиратский, по цвету чугуна, - во всем сквозит жест мятежа, холопской узурпации имущества и ударения себя в тугую грудь с тарзаньим криком. Любую мировую символику это чудовище примеривает без разбора, как злодей, дорвавшийся до сундука с добром. Замечено, что головы орла, сидящего на окончании бушприта, увенчаны одна короной, а другая митрой. Это не просто клиника: теми же уборами увенчан был достигший земного рая Данте. Так и видишь, как подземельное исчадие выхватывает их у Вергилия и само же водружает себе на обе головы (державный герб тут, уж конечно, ни при чем).
С таким же пафосом можно было в "воровстве доспехов у великих статуй" обвинять автора "Медного всадника", взявшего их у римских императоров.
* * *
Спустя год отношение к Петру еще более потеплело. Социологи выясняли какие памятники любят москвичи. Чемпионом, как следовало ожидать, оказался памятник Пушкину. Но вряд ли кто ожидал, что на пятом месте после Минина и Пожарского окажется монумент Победы на Поклонной горе, а на седьмом месте Петр, опередивший Триумфальную арку, "Рабочего и колхозницу" и памятник Суворову в Москве. Еще более неожиданно появилось пришедшее из города "Медного всадника", Санкт-Петербурга, признание в любви, высказанное публично Михаилом Чулаки:
- Над площадями и гладями вод царит Церетели. Отличным тоном считается ругать его Петра. И напрасно: такой большой памятник не может не стать великим. Сменится всего-то поколение-другое, всосет с детским питанием картину сего Колосса Московского - и ничего прекраснее не смогут вообразить благодарные потомки. Царь-реформатор у штурвала гордого памятника, призванного бороздить океаны, но возвышающийся над берегом узкой извилистой речки - это ли не гениальный символ пореформенной России?!
Именем Петра появилось предложение назвать безымянный остров, где установлен памятник.
- Петр на ногах стоит крепко! - теперь рекламируют свою фирму строители, сделавшие фундамент монумента. Они забили в твердь известняка на глубину 20 метров 25 железобетонных свай, каждая из которых имела метр в диаметре. "Влюбленность в творение Церетели у бригады - заболевание профессиональное. До Петра монтажники-высотники с такой же искренностью полюбили памятник на Поклонной горе. "Там работать было комфортнее, но не так интересно", - признались верхолазы. Они сожалеют, что внутри столпа нет лифта, на котором можно было бы подниматься всем на верхнюю площадку, к маленькому Санкт-Петербургу в бронзе, чтобы увидеть его и панораму Москвы с птичьего полета. Этого хотел и автор, да только ему не дали задуманное сделать. К Петру, чтобы увидеть колоссальную инженерную конструкцию, стремятся из разных изданий, пытавшихся в свое время демонтировать монумент. Теперь пишут с удивлением, что на ветру Петр стоит неколебимо, какой он большой, какие у него "разной величины вращающиеся флаги, которые в большом количестве символизируют мощь России и величие царя".
- Я к Петру привык, как французы к Эйфелевой башне. Так признался один из современных властителей умов Лев Аннинский. Он вряд ли аплодировал Церетели в трудные дни, когда Петр в мучениях поднимался над землей. Стоять ему на ней долго. А автора официально письмом мэра Махачкалы позвали весной 2002 года на берег Каспийского моря. Там дагестанцы хотят установить свой памятник Петру, которому предки вручили ключи от городов. О чем они до сих пор не жалеют.
* * *
Пройдет время, появятся стихи, достойные бронзового Петра. Пока их нет, я позволю себе закончить эту главу своим четверостишием:
Тиха вода Москвы-реки.
На ярком солнце Петр сияет
И мановением руки
Заздравный кубок поднимает.
Конец одиннадцатой главы
МАНЕЖНАЯ ПЛОЩАДЬ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
рассказывающая еще об одном "большом проекте" Лужкова,
где его друг снова сыграл успешно роль главного художника.
Когда торжества по случаю 850-летия Москвы подходили к концу, на Манежной площади состоялась, как значилось на пригласительном билете церемония осмотра торгового комплекса "Охотный ряд". Это произошло 9 сентября 1997 года в 16 часов. Название ему придумал Лужков в память о старинном Охотном ряду, "чреве Москвы", сотни лет торговавшем у Кремля. На его месте построили гостиницу "Москва". Рядом с ней город получил два фонтана одного автора. Один забил струями под землей в круглом зале комплекса. Три античные богини символизировали красоту и радость жизни. Другой появился у Манежа, в конце каскада фонтанов рукотворной "Неглинки". Там поднялась на дыбы четверка бронзовых коней, омываемая водопадом. Лошади резвятся в углублении, у подземного перехода. Дать им волю перед воротами Манежа, где задумал их Церетели, ему не позволили.
Тогда, войдя в этот комплекс, все увидели три яруса магазинов в декорациях трех времен - Алексея Михайловича, эпохи Екатерины II и царствования последних Романовых.
Снова, как на Поклонной горе, Церетели выступил дизайнером столь крупного здания, самого большого универсального магазина Москвы конца ХХ века. На пространстве 70 тысяч квадратных метров он предстал интерпретатором разных архитектурных стилей, популярных в Москве ХVII-ХХ веков. И автором фонтана, новым местом свиданий, популярным, как старый фонтан ГУМа.
В тот день был реализован до конца еще один "большой проект Лужкова", подвергавшийся, как все другие, - тотальной критике, где смешивалась архитектура с политикой. Когда строители углубились в недра у стен Кремля и начались земляные работы, не останавливавшиеся днем и ночью, то они сопровождались вот таким гулом СМИ:
"Призрачный платоновский "Котлован" зияет посреди Москвы".
"Роют в Москве ямы и возводятся башни".
"Все объекты - пример небывалого волюнтаризма".
"Стройка у стен Кремля не сулит никакой удачи".
"Поставив на зодчество, московский мэр рискует проиграть".
На церемонии открытия "мэр, поставивший на зодчество" произнес речь, где неожиданно для многих собравшихся заявил: "Идею президента Ельцина с блеском воплотили московские строители".
О какой идее президента Ельцина шла речь? Да, побывал однажды президент в конце января предыдущего года перед началом выборной гонки в котловане. Тогда вынимали символический последний ковш земли. Посмотрел в штабном вагоне эскизы и макет будущей Манежной площади. Но никаких мыслей и тем более "идей" не высказывал. Что имел в виду мэр, помянув имя главы государства?
За несколько лет до начала земляных работ, придя к высшей власти, президент искренне интересовался делами Москвы. Так он поступал, когда руководил городом, будучи первым секретарем МГК партии. Во время посещения градостроительной выставки, где Церетели представлял Ельцину "парк чудес", ему показали проект общественно-культурного центра на Манежной площади. Картина задуманных преобразований вызвала взрыв эмоций у пребывавшего в эйфории после победы Ельцина. При большом стечении архитекторов, показывая рукой на макет, он воскликнул:
- Гениальный, понимаешь, проект. Архитектор гений, говорю вам!
Эти слова послужили стартовым выстрелом, давшим машине градостроительного комплекса стремительный ход после революции 1991 года. Эта мощная машина долго-долго объезжала центр стороной. Генеральный план, принятый правительством Брежнева, ставил целью "превратить Москву в образцовый коммунистический город". Эта малая утопия на деле обернулась тем, что в центре ничего значительного не сооружалось. Башенные краны маячили на окраинах. Там множились типовые дома, школы и больницы. О проектах уникальных зданий, какие строились в прошлом в эпоху Сталина, забыли. Гонка вооружений поглощала все средства. Архитектура отдыхала. На универсальные магазины, театры, музеи - денег в казне не хватало. Исключения делались для сооружений высших органов власти. Так, в Китай-городе внутри квартала построили многоэтажное здания ЦК партии, на Лубянской площади на виду у всех - мрачный комплекс КГБ, на Арбатской площади - белокаменное здание Генерального штаба. Его парадный зал украсили картины Церетели, посвященные победам русских войск.
И вдруг - картина круто поменялась. Манежная площадь у стен Кремля, спавшая мертвым сном полвека, проснулась и превратилась в огромную строительную площадку. Двадцать лет на залитом асфальтом пространстве виднелся закладной камень памятника в честь 50-летия Октябрьской революции. И площадь с тех пор называлась в честь этой годовщины. В старой Москве не существовало никакой Манежной площади. Она образовалась в начале 30-х годов, когда между гостиницей "Москва" и Манежем снесли до основания кварталы домов на Моховой и в примыкающих к ней исчезнувших переулках. Первой разрушили часовню Александра Невского, стоявшую на Моисеевской площади напротив гостиницы "Националь". Среди сломанных домов оказалась первоклассная гостиница "Лоскутная", где останавливался Достоевский, много других зданий, связанных с именами великих жителей города. Все безжалостно уничтожалось во имя поставленной цели - строительства столицы мирового пролетариата.
"В Охотном - выросли два дивных исполина.
Как будто лампа Аладдина
Их в ночь произвела.
На месте Моховой асфальтная долина
Волшебным видом расцвела.
Проспект, ликующий и светом и простором,
Открылся удивленным взорам
Там, где бесследно сметены
Остатки хилой старины..."
Так ликовал поэт, на глазах которого уничтожалась старая Москва, творилось преступление, не имевшее аналогов в современной истории. На месте сносимых кварталов изображали на планах будущей Москвы проспект Ильича. Его широкая и прямая, как Елисейские поля, магистраль упиралась в необъятную площадь. У ее края сооружался на месте взорванного храма Христа Спасителя Дворец Советов со статуей Ленина. Дворец замышлялся выше самых значительных небоскребов Америки.
Из этой затеи ничего не вышло. Над фундаментом дворца со времен Хрущева плескалась вода бассейна "Москва", как писали, "самого большого в Европе". А на месте сломанных кварталов между Манежем и гостиницей "Москва" чернел залитый асфальтом пустырь, служивший стоянкой автобусов, на которых приезжали в Кремль иностранные туристы. У советской власти не хватило воли и средств на сооружение памятника в часть 50-летия революции. Только при социализме могла пустовать так долго не приносящая ни радости людям, ни прибыли казне "асфальтная долина" в самом центре столицы. Лишь два раза в год, в праздники Первомая и Ноября, ее заполняли войска, танки и бронемашины, концентрируясь перед началом военного парада. В остальные дни пустырь с двух сторон объезжали проносившиеся потоки автомашин.
* * *
Сотни тысяч людей с плакатами и лозунгами заполняли Манежную площадь, когда Москва выходила на демонстрации в последние годы СССР. Еще до известных исторических событий августа 1991 года "асфальтной долине" городские власти решили подыскать новую роль. Был объявлен открытый конкурс, в котором могли участвовать специалисты не только муниципальных проектных институтов. Им предложили создать проект застройки Манежной площади. Первое место присудили никому неведомому в Москве архитектору Борису Григорьевичу Улькину, жившему в недавнем прошлом в Ташкенте. Там до службы профессиональным архитектором он играл в футбол за команду мастеров высшей лиги. Она погибла в авиационной катастрофе. А случайно оставшийся в тот день дома защитник Улькин, спустя годы, объявился в Москве и принял участие в конкурсе вместе с известными архитекторами.
До переезда в Москву Улькин работал в столице Узбекистана, разрушенной землетрясением. Там, в знойной Средней Азии он "научился прятать архитектуру от солнца в землю". Представляясь московским коллегам, он шутил: "Вы слышали о землетрясении в Ташкенте? Это моя работа", - имея в виду, что им построено было много новых зданий на месте рухнувших домов старого города.
Он предложил безжизненную Манежную площадь, где пешеходам нечего было делать (да и пройти к ней представлялось затруднительным), превратить в культурный центр. Семь этажей не поднимать над землей, а углубить в недра на сорок метров! А на поверхности восстановить часовню Александра Невского, пустить в прежнем русле речку Неглинку, которая с начала ХIХ века текла в подземной трубе, огибая Кремль. Арочные мостики, фонтаны, зеленые берега возрожденной речки сливались со старинным Александровским садом. Эта картина привела в восторг президента, назвавшего проект гениальным, а его автора - гением.
За неделю до вручения премий Ельцин полетел в Санкт-Петербург. В его свиту вошли самые популярные мастера культуры и Церетели в их числе. По дороге с аэродрома президент остановил машину, и, как это делал в лучшие годы, вошел в толпу, чтобы пообщаться с народом. Но ответить на посыпавшиеся градом злободневные вопросы сам не смог. "Чубайс, где Чубайс?" - позвал он на помощь главу президентской администрации и недавнего руководителя предвыборного штаба, который привел его к власти. Ради этой власти он как азартный шахматный игрок жертвовал фигурами. Такой жертвой в политической борьбе чуть было не стала фигура Церетели, которую он после победы на выборах снова двинул на доске, за которой ему представилась возможность еще поиграть.
Другую награду вручили Зурабу на светском приеме, состоявшемся в роскошном ресторане, оборудованном в бывших Центральных банях. Там ему дали орден святого Константина Великого, учрежденный византийским императором в ХIV веке и упраздненным после 1917 года в России. Когда-то в царские времена им награждались Петр Первый и Александр Суворов. А ближе к нам Павел Третьяков и Савва Мамонтов. Кавалера облачили в белый плащ к красным крестом и ударили по правому и левому боку шпагой, после чего предложили принять присягу на верность ордену, чей девиз "Судите по их делам".
В начале ноября подстерегла еще одна награда. Астрономическое общество "Космос - Земля", возглавляемое летчиком-космонавтом Германом Титовым, преподнесло сюрприз. Именем Церетели назвали звезду в созвездии "Большой Медведицы". Ее яркость по классификации Международного астрономического союза равнялась 6, 0 , она видна невооруженным глазом при ясном небе. Эту честь удостоверял сертификат "о праве владения наименованием звезды", врученный в здании Академии художеств. Вместе с сертификатом преподнесли большую и малую карты неба с обозначенными координатами звезды. Все это побудило награжденного в кратком ответном слове пошутить: "Я как будто вышел в открытый космос".
Такую честь может, в принципе, оказать себе каждый, заплатив за любое придуманное название звезды, которых так много в Космосе. И я бы не стал упоминать об этой покупаемой награде, если бы за нее взяли деньги. Но она оказалась бескорыстной. В этом проявился наметившийся перелом в общественном мнении.
* * *
Церетели начал стремительно набирать очки в рейтинге популярности. Все чаще его приглашали на аукционы. Картины покупались за большие деньги. На благотворительном королевском балу Красного Креста в Лондоне скульптура "Символ мира", как сказано в каталоге, высотой 70 сантиметров в образе позолоченного шара с голубями ушла за тысячи фунтов. Его работы появились на престижных московских выставках и удостаивались непривычно теплых слов. По поводу работ на выставке в честь 850-летия Москвы рецензент написал:
- Церетели выставил три картины в роскошных рамах. Но если снять рамы и приглядеться, то можно увидеть хорошие работы профессионального художника.
Начали звать на вернисажи бывшие ярые оппоненты. В Новом Манеже рядом с выставкой питерских "Митьков" и галереи М. Гельмана на "Московском форуме художественных инициатив", где из кранов текли "вино" и "водка", Церетели представил хрустальную модель часовни Александра Невского. Проект иного качества.
Все больший интерес проявляли иностранные журналисты самых престижных изданий. Желающих взять интервью стало так много, что пришлось принять в мастерской сразу десятки корреспондентов, аккредитованных в Москве.
Каждый шаг художника стал отслеживаться, не потому, что его имя получила звезда, а потому что он сам засиял в созвездии, где светила звезда Ростроповича. Вслед за Церетели великому виолончелисту присудили звание "Посла доброй воли". На приеме, устроенном Ростроповичем в Париже по случаю 70-летия, Зураб появился с другом Лужковым. На тот роскошный прием слетелись короли, президенты, премьеры. Играли оркестры Лондона и Парижа, пел Элтон Джон, солировал Иегуди Менухин, другие великие музыканты. Всех принял президент Франции, которому представлял друзей Ростропович. Появление в этой компании Церетели вызвало шок в отделах светской хроники московских изданий, которые так долго кидали в него камни.
Нечто подобное, пережитое Церетели в связи с Петром, испытал на себе Ростропович, когда представил в Самаре давно задуманный и выстраданный музыкальный проект - оперу "Видение Иоанна Грозного". Мало того, что постановку разбили в пух и прах, так еще написали, что Ростропович якобы приезжает в Россию, чтобы "проворачивать свои финансовые аферы". Хотя на самом деле ни за один концерт на родине артист денег не брал. Московские средства массовой информации подвергли постановщика оперы столь уничтожающей критике, что с тех пор он объезжает родную Москву стороной. Когда я пишу эти строчки, Ростропович отмечает 75-летие далеко от Московской консерватории, в Лондоне. Снова приехали на юбилей короли и другие "особо важные персоны", в честь юбиляра утроили музыкальный фестиваль.
А что писали о Церетели, когда его травили, как Ростроповича?
"Какофония форм и грандиозность содержания составили каменное, бронзовое и железобетонное единство".
"Искусство Церетели: числом поболее, ценою подешевле".
""Трагедия народов"" превратилась в трагедию Москвы".
"От церетелевского лома нет приема".
Петра окрестили каннибалом, так как свиток в руке царя кому-то напомнил...берцовую кость. Обвиняли художника в плагиате, что якобы "заимствовал идеи", "выкупал за бесценок чужие работы" и выдавал как собственные.
"Наверное, нет ни одного крупного политического деятеля, который бы не получил от Церетели свой портрет на эмали. Список возглавляют Ельцин, Черномырдин, Горбачев, Шеварднадзе, Клинтон, Буш, мать Тереза, король Хуан Карлос, принцесса Диана".
Все здесь ложь, никому из названных "особо важных персон" - он не преподносил "портретов из эмали".
Такие наступили времена при Ельцине, который не обращал внимания на все, чтобы о нем не писали, обвиняя в "геноциде русского народа", коррупции, "предательстве России". Лужков в отличие от президента по каждому факту клеветы обращался в суды и всегда выигрывал процессы о защите чести и достоинства. Но штрафы и опровержения не компенсировали нанесенного удара по его репутации, что стало очевидным в дни предвыборной борьбы 1999 года. Тогда на Юрия Лужкова посыпались с экрана ТВ обвинения в убийстве и всех мыслимых грехах. Пока суды выносили приговоры - выборы закончились, многие избиратели в регионах поверили в клевету и на выборах в парламент отвернулись от мэра Москвы и бывшего премьера России. Лужков, когда страсти вокруг Петра достигли апогея, настойчиво советовал Церетели обращаться в суд, но тот, при всем уважении к другу, этому совету не последовал.
В конце декабря, когда по традиции берут интервью у всех, кто отличился в истекшем году, "Известия" впервые обратились к художнику. Когда речь зашла о Петре, он не преминул высказаться, что одряхлевшую традицию, которую начали в ХIХ веке памятниками Пушкину и Гоголю, пора сломать: "Надо дать простор свободной композиции и свободной пластике".
Хочу процитировать строчки из той публикации: "По данному конкретному творению, Петру, гордость скульптора вызывает то обстоятельство, что высота Петра до кончиков пальцев целых 60 метров. В Москве выше только космическая стела у ВДНХ, сказал Церетели, но с этим глупо спорить.
Так или иначе, но если у случайного прохожего спросить, какого художника он знает, то любой отныне назовет Зураба Церетели. Если это не признание, то уж точно всенародная слава", - заключали "Известия".
В том же декабре в 20 округе Парижа, считающемся Монпарнасом ХХI века, где живет свыше трех тысяч художников, прошла церемония награждения. Церетели присудили "Бронзовую медаль города Парижа". Ее вручают "выдающимся личностям в сфере культуры, науки и медицины".
После церемонии радостного художника пригласили официально в Париж для проведения наглядных уроков по живописи и скульптуре. Их по традиции проводят в зале столичной мэрии сразу для 2000 молодых художников. Таким образом, предстояло вернуть французам долг, взятый в прошлом. И сделать то, чем в свое время занимался Пикассо на курсах по развитию фантазии, куда посчастливилось попасть в молодости.
Вот чем закончилась для героя книги эпопея Петра.
* * *
Кажется, что Петр давно стоит под парусами. Его показывают зарубежным гостям. Им нравится, они просят на память сувенир - маленького Петра. "Иностранцы от нашего Петра приходят в неописуемый восторг. Американская статуя Свободы по сравнению с московским Петром - просто халтура. Там чеканка, здесь литье". Это слова архитектора Владимира Будаева, он за них отвечает, его мастерская имени Анатолия Полянского выполнила проект памятника. Англичанам, группе "Роллинг Стоунз", понравился стометровый великан. О чем они сообщили преследовавшим знаменитостей журналистам.
Едут провинциалы посмотреть, о чем так жарко спорили в столице.
После урагана, вырывавшего вековые деревья с корнем, позвонили из редакции, где так противились появлению Петра, и поинтересовались - не рухнул ли монумент под напором ветра.
Он устоял и устоит под напором любого ветра.
В числе первых известный московский артист Михаил Державин сказал то, что думали многие:
- Что касается памятника Петру I, я считаю, что такой монумент давно должен был появиться в Москве.
- И Церетели будет изучаться, - утверждал профессор доктор архитектуры, проректор знаменитого МАРХИ Илья Лежава. Его слова напечатали в газете в порядке плюрализма среди пророчеств иного рода весной, когда многим казалось, Петру в Москве не стоять.
Спустя год после открытия, "Вечерняя Москва" провела опрос на тему: "Привыкли ли вы к памятнику Петру?" Три известных московских писателя и профессор истории ответили: "Привык!" В их числе оказался Аркадий Арканов, из племени сатириков, не щадивших автора.
- Привык. Более того, памятник не раздражает меня, если его не рассматривать с точки зрения эстетики и правдивого реалистического изображения образа Петра. Самое простое, что мы всегда умели и умеем сносить. Я противник уничтожения всяких памятников, даже если они кому-то и "бельмо в глазу".
Тогда все высказывались сдержанно, с оговоркой, даже те, кто привык к Петру, и он им нравился, словно искали своему невольному чувству оправдание. И находили его не столько в достоинстве монумента, сколько в особенностях Москвы.
- Привык. Москва - это такой город, который переваривает любые стили. Самые ужасные уродства растворяются в этом контексте", - так выразил свое отношение писатель Владимир Сорокин.
- Я к нему, наверное, привык, - привожу слова Григория Остера, потому что его никогда вблизи не рассматривал. Стоит себе памятник и пусть. Издалека все памятники одинаковые. Ну, а если кого-то пугает размер, тот может отойти от него подальше, и все будет в порядке. И вообще ни к каким памятникам близко подходить не стоит.
- Привык. Лично мне памятник не мешает. Мы мастера все разрушать, придет время - и этот памятник станет историей нашего города, - в 1998 году выразил уверенность доктор исторических наук профессор Борис Поздняков.
Далеко не все высказывались так, не все. Лютой злобой, неистраченной в бою с Петром, наполнялись образы публицистов, поражая эрудицией, для которой не нашлось достойного применения. Вот отрывок из статьи, написанной не иначе как потомком разрушителей памятников "царям и их слугам".
- Петр Церетели - неживое творение, вышедшее из-под контроля и зомбированное на жизнь. Во всей его повадке, в воровстве доспехов у великих статуй - или газетки у статуй Ильича (хорошо, что не кепки); в попирании ногами города, красноречиво возведенного на палубе; в нанизывании андреевского флага на носы трофейных кораблей - и в иллюзионном превращении этого флага в пиратский, по цвету чугуна, - во всем сквозит жест мятежа, холопской узурпации имущества и ударения себя в тугую грудь с тарзаньим криком. Любую мировую символику это чудовище примеривает без разбора, как злодей, дорвавшийся до сундука с добром. Замечено, что головы орла, сидящего на окончании бушприта, увенчаны одна короной, а другая митрой. Это не просто клиника: теми же уборами увенчан был достигший земного рая Данте. Так и видишь, как подземельное исчадие выхватывает их у Вергилия и само же водружает себе на обе головы (державный герб тут, уж конечно, ни при чем).
С таким же пафосом можно было в "воровстве доспехов у великих статуй" обвинять автора "Медного всадника", взявшего их у римских императоров.
* * *
Спустя год отношение к Петру еще более потеплело. Социологи выясняли какие памятники любят москвичи. Чемпионом, как следовало ожидать, оказался памятник Пушкину. Но вряд ли кто ожидал, что на пятом месте после Минина и Пожарского окажется монумент Победы на Поклонной горе, а на седьмом месте Петр, опередивший Триумфальную арку, "Рабочего и колхозницу" и памятник Суворову в Москве. Еще более неожиданно появилось пришедшее из города "Медного всадника", Санкт-Петербурга, признание в любви, высказанное публично Михаилом Чулаки:
- Над площадями и гладями вод царит Церетели. Отличным тоном считается ругать его Петра. И напрасно: такой большой памятник не может не стать великим. Сменится всего-то поколение-другое, всосет с детским питанием картину сего Колосса Московского - и ничего прекраснее не смогут вообразить благодарные потомки. Царь-реформатор у штурвала гордого памятника, призванного бороздить океаны, но возвышающийся над берегом узкой извилистой речки - это ли не гениальный символ пореформенной России?!
Именем Петра появилось предложение назвать безымянный остров, где установлен памятник.
- Петр на ногах стоит крепко! - теперь рекламируют свою фирму строители, сделавшие фундамент монумента. Они забили в твердь известняка на глубину 20 метров 25 железобетонных свай, каждая из которых имела метр в диаметре. "Влюбленность в творение Церетели у бригады - заболевание профессиональное. До Петра монтажники-высотники с такой же искренностью полюбили памятник на Поклонной горе. "Там работать было комфортнее, но не так интересно", - признались верхолазы. Они сожалеют, что внутри столпа нет лифта, на котором можно было бы подниматься всем на верхнюю площадку, к маленькому Санкт-Петербургу в бронзе, чтобы увидеть его и панораму Москвы с птичьего полета. Этого хотел и автор, да только ему не дали задуманное сделать. К Петру, чтобы увидеть колоссальную инженерную конструкцию, стремятся из разных изданий, пытавшихся в свое время демонтировать монумент. Теперь пишут с удивлением, что на ветру Петр стоит неколебимо, какой он большой, какие у него "разной величины вращающиеся флаги, которые в большом количестве символизируют мощь России и величие царя".
- Я к Петру привык, как французы к Эйфелевой башне. Так признался один из современных властителей умов Лев Аннинский. Он вряд ли аплодировал Церетели в трудные дни, когда Петр в мучениях поднимался над землей. Стоять ему на ней долго. А автора официально письмом мэра Махачкалы позвали весной 2002 года на берег Каспийского моря. Там дагестанцы хотят установить свой памятник Петру, которому предки вручили ключи от городов. О чем они до сих пор не жалеют.
* * *
Пройдет время, появятся стихи, достойные бронзового Петра. Пока их нет, я позволю себе закончить эту главу своим четверостишием:
Тиха вода Москвы-реки.
На ярком солнце Петр сияет
И мановением руки
Заздравный кубок поднимает.
Конец одиннадцатой главы
МАНЕЖНАЯ ПЛОЩАДЬ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
рассказывающая еще об одном "большом проекте" Лужкова,
где его друг снова сыграл успешно роль главного художника.
Когда торжества по случаю 850-летия Москвы подходили к концу, на Манежной площади состоялась, как значилось на пригласительном билете церемония осмотра торгового комплекса "Охотный ряд". Это произошло 9 сентября 1997 года в 16 часов. Название ему придумал Лужков в память о старинном Охотном ряду, "чреве Москвы", сотни лет торговавшем у Кремля. На его месте построили гостиницу "Москва". Рядом с ней город получил два фонтана одного автора. Один забил струями под землей в круглом зале комплекса. Три античные богини символизировали красоту и радость жизни. Другой появился у Манежа, в конце каскада фонтанов рукотворной "Неглинки". Там поднялась на дыбы четверка бронзовых коней, омываемая водопадом. Лошади резвятся в углублении, у подземного перехода. Дать им волю перед воротами Манежа, где задумал их Церетели, ему не позволили.
Тогда, войдя в этот комплекс, все увидели три яруса магазинов в декорациях трех времен - Алексея Михайловича, эпохи Екатерины II и царствования последних Романовых.
Снова, как на Поклонной горе, Церетели выступил дизайнером столь крупного здания, самого большого универсального магазина Москвы конца ХХ века. На пространстве 70 тысяч квадратных метров он предстал интерпретатором разных архитектурных стилей, популярных в Москве ХVII-ХХ веков. И автором фонтана, новым местом свиданий, популярным, как старый фонтан ГУМа.
В тот день был реализован до конца еще один "большой проект Лужкова", подвергавшийся, как все другие, - тотальной критике, где смешивалась архитектура с политикой. Когда строители углубились в недра у стен Кремля и начались земляные работы, не останавливавшиеся днем и ночью, то они сопровождались вот таким гулом СМИ:
"Призрачный платоновский "Котлован" зияет посреди Москвы".
"Роют в Москве ямы и возводятся башни".
"Все объекты - пример небывалого волюнтаризма".
"Стройка у стен Кремля не сулит никакой удачи".
"Поставив на зодчество, московский мэр рискует проиграть".
На церемонии открытия "мэр, поставивший на зодчество" произнес речь, где неожиданно для многих собравшихся заявил: "Идею президента Ельцина с блеском воплотили московские строители".
О какой идее президента Ельцина шла речь? Да, побывал однажды президент в конце января предыдущего года перед началом выборной гонки в котловане. Тогда вынимали символический последний ковш земли. Посмотрел в штабном вагоне эскизы и макет будущей Манежной площади. Но никаких мыслей и тем более "идей" не высказывал. Что имел в виду мэр, помянув имя главы государства?
За несколько лет до начала земляных работ, придя к высшей власти, президент искренне интересовался делами Москвы. Так он поступал, когда руководил городом, будучи первым секретарем МГК партии. Во время посещения градостроительной выставки, где Церетели представлял Ельцину "парк чудес", ему показали проект общественно-культурного центра на Манежной площади. Картина задуманных преобразований вызвала взрыв эмоций у пребывавшего в эйфории после победы Ельцина. При большом стечении архитекторов, показывая рукой на макет, он воскликнул:
- Гениальный, понимаешь, проект. Архитектор гений, говорю вам!
Эти слова послужили стартовым выстрелом, давшим машине градостроительного комплекса стремительный ход после революции 1991 года. Эта мощная машина долго-долго объезжала центр стороной. Генеральный план, принятый правительством Брежнева, ставил целью "превратить Москву в образцовый коммунистический город". Эта малая утопия на деле обернулась тем, что в центре ничего значительного не сооружалось. Башенные краны маячили на окраинах. Там множились типовые дома, школы и больницы. О проектах уникальных зданий, какие строились в прошлом в эпоху Сталина, забыли. Гонка вооружений поглощала все средства. Архитектура отдыхала. На универсальные магазины, театры, музеи - денег в казне не хватало. Исключения делались для сооружений высших органов власти. Так, в Китай-городе внутри квартала построили многоэтажное здания ЦК партии, на Лубянской площади на виду у всех - мрачный комплекс КГБ, на Арбатской площади - белокаменное здание Генерального штаба. Его парадный зал украсили картины Церетели, посвященные победам русских войск.
И вдруг - картина круто поменялась. Манежная площадь у стен Кремля, спавшая мертвым сном полвека, проснулась и превратилась в огромную строительную площадку. Двадцать лет на залитом асфальтом пространстве виднелся закладной камень памятника в честь 50-летия Октябрьской революции. И площадь с тех пор называлась в честь этой годовщины. В старой Москве не существовало никакой Манежной площади. Она образовалась в начале 30-х годов, когда между гостиницей "Москва" и Манежем снесли до основания кварталы домов на Моховой и в примыкающих к ней исчезнувших переулках. Первой разрушили часовню Александра Невского, стоявшую на Моисеевской площади напротив гостиницы "Националь". Среди сломанных домов оказалась первоклассная гостиница "Лоскутная", где останавливался Достоевский, много других зданий, связанных с именами великих жителей города. Все безжалостно уничтожалось во имя поставленной цели - строительства столицы мирового пролетариата.
"В Охотном - выросли два дивных исполина.
Как будто лампа Аладдина
Их в ночь произвела.
На месте Моховой асфальтная долина
Волшебным видом расцвела.
Проспект, ликующий и светом и простором,
Открылся удивленным взорам
Там, где бесследно сметены
Остатки хилой старины..."
Так ликовал поэт, на глазах которого уничтожалась старая Москва, творилось преступление, не имевшее аналогов в современной истории. На месте сносимых кварталов изображали на планах будущей Москвы проспект Ильича. Его широкая и прямая, как Елисейские поля, магистраль упиралась в необъятную площадь. У ее края сооружался на месте взорванного храма Христа Спасителя Дворец Советов со статуей Ленина. Дворец замышлялся выше самых значительных небоскребов Америки.
Из этой затеи ничего не вышло. Над фундаментом дворца со времен Хрущева плескалась вода бассейна "Москва", как писали, "самого большого в Европе". А на месте сломанных кварталов между Манежем и гостиницей "Москва" чернел залитый асфальтом пустырь, служивший стоянкой автобусов, на которых приезжали в Кремль иностранные туристы. У советской власти не хватило воли и средств на сооружение памятника в часть 50-летия революции. Только при социализме могла пустовать так долго не приносящая ни радости людям, ни прибыли казне "асфальтная долина" в самом центре столицы. Лишь два раза в год, в праздники Первомая и Ноября, ее заполняли войска, танки и бронемашины, концентрируясь перед началом военного парада. В остальные дни пустырь с двух сторон объезжали проносившиеся потоки автомашин.
* * *
Сотни тысяч людей с плакатами и лозунгами заполняли Манежную площадь, когда Москва выходила на демонстрации в последние годы СССР. Еще до известных исторических событий августа 1991 года "асфальтной долине" городские власти решили подыскать новую роль. Был объявлен открытый конкурс, в котором могли участвовать специалисты не только муниципальных проектных институтов. Им предложили создать проект застройки Манежной площади. Первое место присудили никому неведомому в Москве архитектору Борису Григорьевичу Улькину, жившему в недавнем прошлом в Ташкенте. Там до службы профессиональным архитектором он играл в футбол за команду мастеров высшей лиги. Она погибла в авиационной катастрофе. А случайно оставшийся в тот день дома защитник Улькин, спустя годы, объявился в Москве и принял участие в конкурсе вместе с известными архитекторами.
До переезда в Москву Улькин работал в столице Узбекистана, разрушенной землетрясением. Там, в знойной Средней Азии он "научился прятать архитектуру от солнца в землю". Представляясь московским коллегам, он шутил: "Вы слышали о землетрясении в Ташкенте? Это моя работа", - имея в виду, что им построено было много новых зданий на месте рухнувших домов старого города.
Он предложил безжизненную Манежную площадь, где пешеходам нечего было делать (да и пройти к ней представлялось затруднительным), превратить в культурный центр. Семь этажей не поднимать над землей, а углубить в недра на сорок метров! А на поверхности восстановить часовню Александра Невского, пустить в прежнем русле речку Неглинку, которая с начала ХIХ века текла в подземной трубе, огибая Кремль. Арочные мостики, фонтаны, зеленые берега возрожденной речки сливались со старинным Александровским садом. Эта картина привела в восторг президента, назвавшего проект гениальным, а его автора - гением.