Мне оставалось только повиноваться. Каменный пол неприятно холодил ступни. Заложив за спину руки, я шагал по коридору, с мрачностью рассуждая на тему того, как же все-таки меняет человека одежда. В комбинезоне заключенного я был совершенно бесправен, но вызывал нескрываемое уважение, так как немногие в тюрьме Сонг удостаивались чести быть причисленными к категории «А», обозначавшейся узкой черной полосой на левом плече. Утратив свою одежду, я утратил и былое уважение. Раз одежда означает статус, голый человек лишается всех статусов. Неожиданно я подумал, что не речь и не умение обтесать палку отделили человека от обезьяны, а тот самый фиговый листок, которым прикрывался Адам и которого был лишен я. Ну что ж, вперед к обезьяне!
Мои размышления были прерваны толчком в спину.
— Давай сюда!
Передо мной была дверь, помеченная странным знаком — стилизованным изображением расколотого на два полушария человеческого мозга. Не ожидая подвоха, я толкнул эту дверь и застыл на месте…
Глава 6
Глава 7
Мои размышления были прерваны толчком в спину.
— Давай сюда!
Передо мной была дверь, помеченная странным знаком — стилизованным изображением расколотого на два полушария человеческого мозга. Не ожидая подвоха, я толкнул эту дверь и застыл на месте…
Глава 6
Нет, сегодня положительно был день глумления над бывшими заключенными! Недоставало лишь одного — выставить меня напоказ перед привлекательной женщиной. А именно это, похоже, и намечалось. Стоявшая передо мной женщина была далеко не юна, примерно моих лет, но весьма симпатична. Мои руки вернулись в позу стыдливости, из-за чего я получил такой силы пинок в зад, что едва не очутился в объятиях незнакомки. Та успела увернуться, после чего принялась рассматривать меня. Не думаю, что серокожий субъект с выпирающими ребрами показался ей привлекательным, но я, собственно говоря, и не претендовал на это. Меня волновали куда более тривиальные проблемы. Словно догадавшись об этом, женщина перевела взгляд на хранителей и коротко бросила:
— Выйдите!
— Но, мэм! — попытался заикнуться старший, намереваясь запеть привычную песню о той опасности, какую я представляю, но женщина не дала ему докончить.
— Я же сказала: выйдите!
Тон, каким она это произнесла, был самым что ни на есть решительным.
Хранители переглянулись, потом старший кивнул напарнику, оба попятились и исчезли за дверью.
Едва это случилось, женщина вновь вернула взгляд на меня и улыбнулась. Ее улыбка была совсем не похожа на те, какими потчевали меня представитель Корпорации и очкастый врач. Эта улыбка была открытой, естественной и, я даже осмелился бы сказать, доброжелательной.
— Проходите, пожалуйста.
Ощущая крайнюю неловкость, я несмело двинулся вперед.
— Сюда.
Женщина, похоже, не желала смущать меня и потому тактично смотрела в точку, чуть выше моей головы. Изящная рука указала на кресло, оснащенное зажимами и множеством вьющихся проводов. Кресло располагалось точно посреди комнаты и напоминало электрический стул, виденный мной некогда в одном из музеев Сомметы; от подобной ассоциации я невольно вздрогнул. Моя реакция не ускользнула от зорких глаз незнакомки.
— Не беспокойтесь, это всего лишь психодетектор.
— Знаю! — буркнул я без особой доброжелательности.
— Вам приходилось его видеть?
— И не только видеть. К вашему сведению, у меня категория «А», а номер «И»! — Изобразив наглую ухмылку, я вызывающе посмотрел на самоуверенную леди и испытал удовольствие, заметив, что ее губы слегка дрогнули.. — Так что, может, все-таки вызвать хранителей?!
Не знаю, что уловила она в моем голосе — издевку или что-то иное. Но ответ был неожиданным:
— Ни к чему. По-моему, вы не склонны к насилию.
Я не стал возражать. Если ей угодно считать, что я настроен мирно, пусть считает. Вместо ответа я подошел к креслу и неторопливо опустил зад на сиденье, которое оказалось жестким и холодным. По телу моментально побежали мурашки. Я поежился и искоса посмотрел на незнакомку. Она продолжала изучать меня. Глаза у нее были синие и глубокие. От их пристального взгляда та неловкость, какую я испытывал, усилилась еще более. Я ощущал себя подопытным кроликом, ожидающим, когда же его оскальпируют. Мерзкое, скажу вам, чувство! Быть может, стоило попытаться объяснить это?
— Знаете, мэм…
Я неосторожно заглянул в синие глаза и утратил стройность речи. В столь незавидную ситуацию мне не приходилось попадать давно. В последний раз я чувствовал себя подобным образом еще подростком, когда в скаутском лагере воспитатель застукал меня за весьма увлекательным занятием — я подглядывал в дырочку в стене ватерклозета за писающими девочками. Старое и очень неприятное воспоминание.
— Знаете… — Слова вновь куда-то пропали.
— Говорите, не стесняйтесь! — подбодрила женщина, приближаясь ко мне едва ли не вплотную.
От нее исходил тонкий аромат весеннего леса. Невольно подумалось: ничего себе — «не стесняйтесь»!
— Знаете, в одеянии Адама я чувствую себя не очень приятно, — разродился я наконец с третьей попытки. — Был бы очень благодарен, если б у вас нашлось нечто, что я мог бы набросить на себя.
— У меня ничего нет! — радостно откликнулась хозяйка кабинета. — Кроме того, согласно правилам, во время сеанса психодетекции тело испытуемого должно быть лишено одежды. Любой кусок инородного материала может вызвать искажения и повлиять на достоверность информации. Если вы полагаете, что смущаете меня, можете не беспокоиться на этот счет. Я уже повидала обнаженных мужчин.
Тут мне захотелось сказать, что это она смущает меня, но я промолчал. Мое молчание было истолковано неверно. Женщина решила, что, раз все недоразумения улажены, можно приступать к делу.
— Итак, если вы не против, начнем!
Я обреченно кивнул:
— Хорошо.
Наградой за послушание была ласковая улыбка.
— Для начала позвольте представиться. Меня зовут Ханна Оуген. Я врач-психоаналитик.
— Дип…
Хозяйка оборвала меня на полуслове:
— О том, как вас зовут, вы скажете потом! А сейчас, будьте любезны, положите левую руку на подлокотник.
Я сделал то, о чем меня попросили, и через миг вокруг моего запястья обвился кожаный ремешок, накрепко притянувший руку к металлу. Тихо чмокнул, присасываясь к коже, обрезиненный датчик.
— Теперь правую. — Так как на этот раз я не спешил исполнить просьбу, женщина недоуменно подняла на меня васильковые глаза. — В чем дело? Вам что-то мешает?
У меня возникло настойчивое желание потребовать хотя бы носовой платок, но вместо этого я спросил:
— А вам?
— Нет, — с обезоруживающим спокойствием ответила хозяйка кабинета.
— Хорошо! — Я изобразил развязную ухмылку. — Только прошу учесть, что за последствия я не отвечаю.
Ханна хмыкнула и с восхитительной небрежностью, повергшей меня в состояние то ли разъяренного быка, то ли посаженного в клетку тигра, бросила:
— О каких последствиях вы говорите?
После этого мне не оставалось ничего другого, как прекратить пустые препирательства и положить на подлокотник правую руку. В тот же миг мое естество выросло до приаповых размеров, приняв крайне вызывающий вид. Однако женщина ничем не выказала своего смущения. Она повторила уже знакомую операцию, сковав мою вторую руку, после чего, присев, принялась надевать мне путы на ноги. При этом ее рыжеватые волосы щекотали мне колени, так что стало совсем невмоготу. Естество бурно пульсировало, словно желая дотянуться до вожделенной цели. Однако мои муки мало волновали красотку. Покончив с ногами, она поднялась и начала крепить датчики, разбрасывая их по всему телу. Вскоре я превратился в опутанное проводами чучело. Единственным участком плоти, не удостоенным внимания, был… Вы сами понимаете, о чем я говорю. Словно оскорбившись на подобное отношение, естество успокоилось, съежившись до естественных размеров. В тот же миг на мою голову нахлобучили холодное металлическое нечто, зажимы которого больно врезались в кожу. Я невольно поморщился, но на этом предварительные манипуляции были закончены. Ханна оставила меня в покое и отступила на шаг, дабы полюбоваться своим творением.
Я обстроил улыбку, должную выражать высшую степень счастья. Униженный, догола раздетый, а теперь еще распятый и облепленный проводами — стоило ли претерпевать такие мучения, чтобы быть убитым? Я начинал сомневаться в этом. Гостеприимная хозяйка по-прежнему не желала замечать моих терзаний.
— Ну вот, теперь, пожалуй, можно и начать! — бодро заявила она, в последний раз осмотрев мою тощую фигуру. — Вы не против?
— Как я могу быть против, мэм?
— Зовите меня просто Ханна.
Я сдержал усмешку. Какая роскошная фраза: зовите меня просто Ханна! Эта дамочка, по всей очевидности, набивалась мне в друзья. Так проще влезть в душу, я понимал это. А ей непременно нужно было влезть в мою душу, за это она и получала деньги. Впрочем, я ничего не имел против нее. Каждый из нас делал свое дело.
— Хорошо, Ханна.
Она улыбнулась в ответ. Улыбка вышла столь естественной, что я внезапно ощутил острую тоску — по теплу, по ласке, по женщине. По мягкой руке, что провела бы по стриженым волосам. В груди стало тепло и одновременно пусто. Странная, непонятная, неуютная пустота. Мне захотелось разорвать путы и броситься прочь, но я не мог этого сделать. Ремни были прочны, да и куда бежать? Эта мысль неожиданно причинила острую боль. Наверно, я даже застонал через зубы.
— Вам плохо?
Вздрогнув, я посмотрел на склонившуюся надо мной Ханну:
— Нет, хорошо. Даже слишком.
— В таком случае мы можем начать?
— Да.
Ханна села за стоящий слева от кресла столик, на котором поблескивала груда хитро переплетенных между собой приборов. Я, скосив глаза, наблюдал за тем, как тонкие пальцы быстро бегают по клавиатуре, вводя исходные данные.
— Будьте любезны, произнесите пару слов, мне нужно получить параметры вашего голоса.
— Солнце, небо… Достаточно?
— Да, спасибо.
Последовало еще несколько манипуляций с клавишами, затем Ханна распрямилась и повернулась ко мне:
— Сейчас вы пройдете проверку на психодетекторе. Полагаю, вам уже приходилось сталкиваться с подобной операцией или чем-то подобным. На всякий случай напомню, что вы должны делать. Я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать на них. Отвечать быстро, не задумываясь. Ответ должен быть только односложным: да или нет. Предупреждаю: если данные психотеста окажутся неблагоприятными, вас не допустят к игре. Вы меня поняли?
— Да.
— В таком случае приступим! — Ханна перевела взгляд на дисплей и бросила: — Вас зовут Дип Бонуэр?
— Да.
— Вы родились в 422 году от начала Эры?
— Да.
— Вы любите молоко?
— Нет.
— Вы хотите участвовать в игре?
— Да.
— Вы любите убивать?
— Нет.
— Вы мужчина?
Я невольно опустил глаза вниз, словно желая убедиться.
— Да.
— Красный — ваш любимый цвет?
— Нет.
— В детстве вы читали много книг?
— Да.
— У вас есть семья?
Я ответил не сразу, потому что не знал точно, что считать семьей. Мое замешательство было истолковано неверно, и Ханна подстегнула меня:
— Быстрее!
— Нет!
— Вы любите насилие?
— Нет.
— Вы боитесь боли?
— Да.
— Вы умеете управлять космолетом?
— Нет.
Я солгал, и, подозреваю, машина зафиксировала это.
— Ваш отец покончил жизнь самоубийством?
— Нет.
— Вы едите много мяса?
Я едва сдержал смешок.
— Нет.
— Ваш любимый цветок — гвоздика?
— Нет.
— Имя Стелла каким-то образом связано с вами?
Стеллой когда-то звали мою жену.
— Нет.
— Черное вызывает у вас страх?
— Нет.
— Вы хотите жить?
— Да!
— Вы когда-нибудь пользовались излучателем?
Я постарался быть максимально спокойным.
— Да.
На этом допрос неожиданно прервался. Ханна глубоко вздохнула, откинулась на спинку кресла, перевела на меня взгляд и предложила:
— Передохнем?
— Давайте, — согласился я, хотя и нисколько не устал. Более всего мне хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Уж больно унизительно было ощущать себя распятым куренком.
Ханна поднялась и медленно прошлась по комнате. Проникающие сквозь потолок лучи наполнили ее рыжеватые волосы солнцем. Она была очень красива той зрелой, уверовавшей в себя красотой, какую не приукрасить молодостью и которая не уходит с годами. По крайней мере, долго не уходит. Ханна обошла стол и очутилась за моей спиной. Она стояла надо мной, словно изучая. Я ощущал кожей выскобленного затылка ее легкое дыхание. В этом было нечто возбуждающее, и моя плоть заволновалась, а мозг возмущенно завопил непристойности. Я был готов повторить их вслух, когда Ханна неожиданно произнесла:
— Бонуэр, вы честный человек.
Неприязнь мгновенно испарилась. Плоть моя упала обвисшим комочком между исхудавших ляжек. В носу подозрительно зачесалось. Я понял, что еще миг — и я расплачусь.
— Я обычный.
— Возможно.
По ее голосу я догадался, что она усмехнулась.
— Хотите сигарету?
— Сигарету? — Я задумался. Прежде я никогда не курил, но сигарета принадлежала к прошлому миру, коего я был лишен. Она была иллюзией свободы, и потому я сказал: — Хочу, — но тут же опомнился: — Однако это запрещено.
— Ничего, я беру нарушение на себя.
Странно, но я вдруг поверил в ее искренность. Впервые за многие годы я поверил в то, что человек может обратиться ко мне просто так, без подлого подвоха.
Моих губ коснулась протянутая из-за спины сигарета, и я крепко стиснул ее зубами. Щелкнула огненным язычком зажигалка. Я глубоко затянулся и в тот же миг забился в приступе кашля. Сигарета выпала изо рта и спикировала на колено, отчего я взвыл.
— Все хорошо.
Ханна подобрала сигарету и сунула ее мне в рот. Все же в этой женщине было что-то порочное. Я отчетливо ощущал то удовольствие, какое она получала, вдыхая запах пота обнаженного, находящегося в ее власти мужчины. Она по-прежнему стояла за моей спиной. Я не мог видеть ее, но ощущал аромат и легкое дыхание, ласкающее ухо. Похоже, Ханна наклонилась пониже, словно намереваясь лизнуть мою влажную от волнения кожу. Я представил себе медленное шершавое прикосновение языка.
В который раз плоть отозвалась на опасную мысль. Дыхание над моим ухом стало учащенным. Я вдруг понял, что и сам дышу не так, как следовало бы. Естество мое возбужденно подрагивало. Вдруг Ханна громко выдохнула, почти застонала, и я расслышал убегающие прочь шаги. Через мгновение она вернулась к столу и уселась, даже не удосужившись вынуть из моих зубов дымящуюся сигарету.
— Продолжим?
Аккуратно выплюнув окурок, я кивнул:
— Да.
— Вы любите лес?
— Да.
— Вы любите причинять боль?
— Нет.
— Вы любите ночь больше, чем день?
— Да.
— У вас была собака?
— Нет.
— Вы убили свою жену?
Я вздрогнул столь сильно, что удивился сам.
— Да.
— Плач ребенка порождает у вас воспоминания о детстве?
— Нет.
— Вы бывали на Катанре?
— Нет.
— Вы умеете обращаться со взрывчатыми веществами?
— Да.
— В сексе вы предпочитаете находиться под женщиной?
Мне захотелось спросить какая разница? Но вместо этого я зачем-то солгал:
— Да.
— Вы любите мороженое?
— Нет.
— Вы хотите убивать?
— Нет.
— Солнце напоминает вам апельсин?
— Не всегда.
Я перехватил строгий взгляд Ханны.
— Да или нет?
— Да.
— Вы любите ветер?
— Да.
— Вы хотите выйти на свободу, чтоб убивать вновь?
— Нет.
— Вы считаете себя добрым человеком?
— Да.
— Вы истязали в детстве животных?
— Конечно нет!
— У вас есть дети?
— Не знаю.
— Да, нет? — жестко потребовала Ханна.
На этот раз я не уступил:
— Я и вправду не знаю!
— Ладно. Вам неуютно, когда вы обнажены?
— Да, — ответил я после небольшой заминки.
— Вы ненавидите людей?
— Нет.
— Вы хотите получить свободу?
— Да! — с жаром выдохнул я.
— Хорошо.
Ханна встала из-за стола и подошла ко мне. Наклонившись так, что рыжие волосы скользнули по моим коленям, она подобрала окурок и положила его на стол. Затем она начала отстегивать резиновые нашлепки датчиков. Я вновь почти физически ощутил сладострастие, источаемое ее телом. Ханна отсоединила все провода и лишь потом освободила мои руки и ноги от ремней. Пока я растирал затекшие запястья, Ханна вызвала звонком хранителей.
— Принеси ему одежду! — коротко бросила она явившемуся на зов мордовороту.
Тот скривился в гнусной ухмылке. Он был мужчиной и отчетливо представлял, какие мучения я испытал в этой комнате.
— Пусть топает сам! Я не нанимался к нему в носильщики!
Услышав такой ответ, Ханна резко вскинула голову.
— Ты что, не расслышал?! — В ее голосе зазвучали угрожающие нотки. Немедленно принеси ему одежду!
Хранитель хотел возразить, но передумал и, мотнув головой, вышел.
Ханна перевела взгляд на меня. Я уже не испытывал прежнего желания прикрыться руками. Наоборот, я принял вызывающую позу и процедил:
— А знаешь, милашка, я бы тебя трахнул!
Женщина ничего не ответила, лишь посмотрела так, словно меня не существовало. Она отошла к столу и сделала вид, что изучает мои ответы.
— Ты не расслышала? — нагло поинтересовался я. На этот раз Ханна соизволила отреагировать:
— Отчего же? Просто ты шестой по счету, кто поведал мне сегодня о своем желании. — Во взгляде женщины сочувствие мешалось с брезгливостью. — Бонуэр, зачем ты влез во все это?
— Я хочу быть свободен и трахать таких сучек, как ты!
— Не думаю, что ты сможешь победить. Тебя прикончат первым.
— Посмотрим! — заявил я без особого, впрочем, энтузиазма.
— А тут и смотреть нечего.
Не знаю почему, но ее слова неожиданно задели меня.
— С чего ты взяла?! Разве я такой уж дохляк?! Разве тебе сейчас не хотелось, чтобы я трахнул тебя?! Или ты считаешь, что все, что я тебе наплел, правда?!
— Считаю! — отрезала Ханна. — И потому тебя непременно ухлопают. Послушайся моего совета: пока не поздно, откажись.
— И не подумаю! — ответил я, потому что было поздно.
Приотворилась дверь. Охранник швырнул мне комбинезон ярко-алого цвета. Я стал облачаться в него, испытывая удовольствие от своей нарочитой неторопливости. Когда я сомкнул на горле молнию, Ханна повернулась ко мне.
— Вы успешно прошли все тесты, господин Бонуэр. С моей стороны не будет возражений против вашего участия в игре. Если в период подготовки у вас возникнут какие-либо проблемы психологического плана, без стеснения обращайтесь ко мне. Я приму вас в любое время.
— Я не постесняюсь! — с ухмылкой заверил я.
— В таком случае — желаю легкой смерти!
— Пошла ты!..
Прежде чем я успел высказаться более определенно, хранитель вытолкнул меня из комнаты.
Я шел в свое новое жилище, всю дорогу — а она была недолгой — ощущая назойливое внимание хранителей, вернувших свое уважение к облаченному в алый комбинезон узнику, уже бывшему, под номером Н-214. Они грозно покрикивали на меня, но мне было наплевать на них. Я был во власти чар женщины с ослепительно рыжими волосами.
— Выйдите!
— Но, мэм! — попытался заикнуться старший, намереваясь запеть привычную песню о той опасности, какую я представляю, но женщина не дала ему докончить.
— Я же сказала: выйдите!
Тон, каким она это произнесла, был самым что ни на есть решительным.
Хранители переглянулись, потом старший кивнул напарнику, оба попятились и исчезли за дверью.
Едва это случилось, женщина вновь вернула взгляд на меня и улыбнулась. Ее улыбка была совсем не похожа на те, какими потчевали меня представитель Корпорации и очкастый врач. Эта улыбка была открытой, естественной и, я даже осмелился бы сказать, доброжелательной.
— Проходите, пожалуйста.
Ощущая крайнюю неловкость, я несмело двинулся вперед.
— Сюда.
Женщина, похоже, не желала смущать меня и потому тактично смотрела в точку, чуть выше моей головы. Изящная рука указала на кресло, оснащенное зажимами и множеством вьющихся проводов. Кресло располагалось точно посреди комнаты и напоминало электрический стул, виденный мной некогда в одном из музеев Сомметы; от подобной ассоциации я невольно вздрогнул. Моя реакция не ускользнула от зорких глаз незнакомки.
— Не беспокойтесь, это всего лишь психодетектор.
— Знаю! — буркнул я без особой доброжелательности.
— Вам приходилось его видеть?
— И не только видеть. К вашему сведению, у меня категория «А», а номер «И»! — Изобразив наглую ухмылку, я вызывающе посмотрел на самоуверенную леди и испытал удовольствие, заметив, что ее губы слегка дрогнули.. — Так что, может, все-таки вызвать хранителей?!
Не знаю, что уловила она в моем голосе — издевку или что-то иное. Но ответ был неожиданным:
— Ни к чему. По-моему, вы не склонны к насилию.
Я не стал возражать. Если ей угодно считать, что я настроен мирно, пусть считает. Вместо ответа я подошел к креслу и неторопливо опустил зад на сиденье, которое оказалось жестким и холодным. По телу моментально побежали мурашки. Я поежился и искоса посмотрел на незнакомку. Она продолжала изучать меня. Глаза у нее были синие и глубокие. От их пристального взгляда та неловкость, какую я испытывал, усилилась еще более. Я ощущал себя подопытным кроликом, ожидающим, когда же его оскальпируют. Мерзкое, скажу вам, чувство! Быть может, стоило попытаться объяснить это?
— Знаете, мэм…
Я неосторожно заглянул в синие глаза и утратил стройность речи. В столь незавидную ситуацию мне не приходилось попадать давно. В последний раз я чувствовал себя подобным образом еще подростком, когда в скаутском лагере воспитатель застукал меня за весьма увлекательным занятием — я подглядывал в дырочку в стене ватерклозета за писающими девочками. Старое и очень неприятное воспоминание.
— Знаете… — Слова вновь куда-то пропали.
— Говорите, не стесняйтесь! — подбодрила женщина, приближаясь ко мне едва ли не вплотную.
От нее исходил тонкий аромат весеннего леса. Невольно подумалось: ничего себе — «не стесняйтесь»!
— Знаете, в одеянии Адама я чувствую себя не очень приятно, — разродился я наконец с третьей попытки. — Был бы очень благодарен, если б у вас нашлось нечто, что я мог бы набросить на себя.
— У меня ничего нет! — радостно откликнулась хозяйка кабинета. — Кроме того, согласно правилам, во время сеанса психодетекции тело испытуемого должно быть лишено одежды. Любой кусок инородного материала может вызвать искажения и повлиять на достоверность информации. Если вы полагаете, что смущаете меня, можете не беспокоиться на этот счет. Я уже повидала обнаженных мужчин.
Тут мне захотелось сказать, что это она смущает меня, но я промолчал. Мое молчание было истолковано неверно. Женщина решила, что, раз все недоразумения улажены, можно приступать к делу.
— Итак, если вы не против, начнем!
Я обреченно кивнул:
— Хорошо.
Наградой за послушание была ласковая улыбка.
— Для начала позвольте представиться. Меня зовут Ханна Оуген. Я врач-психоаналитик.
— Дип…
Хозяйка оборвала меня на полуслове:
— О том, как вас зовут, вы скажете потом! А сейчас, будьте любезны, положите левую руку на подлокотник.
Я сделал то, о чем меня попросили, и через миг вокруг моего запястья обвился кожаный ремешок, накрепко притянувший руку к металлу. Тихо чмокнул, присасываясь к коже, обрезиненный датчик.
— Теперь правую. — Так как на этот раз я не спешил исполнить просьбу, женщина недоуменно подняла на меня васильковые глаза. — В чем дело? Вам что-то мешает?
У меня возникло настойчивое желание потребовать хотя бы носовой платок, но вместо этого я спросил:
— А вам?
— Нет, — с обезоруживающим спокойствием ответила хозяйка кабинета.
— Хорошо! — Я изобразил развязную ухмылку. — Только прошу учесть, что за последствия я не отвечаю.
Ханна хмыкнула и с восхитительной небрежностью, повергшей меня в состояние то ли разъяренного быка, то ли посаженного в клетку тигра, бросила:
— О каких последствиях вы говорите?
После этого мне не оставалось ничего другого, как прекратить пустые препирательства и положить на подлокотник правую руку. В тот же миг мое естество выросло до приаповых размеров, приняв крайне вызывающий вид. Однако женщина ничем не выказала своего смущения. Она повторила уже знакомую операцию, сковав мою вторую руку, после чего, присев, принялась надевать мне путы на ноги. При этом ее рыжеватые волосы щекотали мне колени, так что стало совсем невмоготу. Естество бурно пульсировало, словно желая дотянуться до вожделенной цели. Однако мои муки мало волновали красотку. Покончив с ногами, она поднялась и начала крепить датчики, разбрасывая их по всему телу. Вскоре я превратился в опутанное проводами чучело. Единственным участком плоти, не удостоенным внимания, был… Вы сами понимаете, о чем я говорю. Словно оскорбившись на подобное отношение, естество успокоилось, съежившись до естественных размеров. В тот же миг на мою голову нахлобучили холодное металлическое нечто, зажимы которого больно врезались в кожу. Я невольно поморщился, но на этом предварительные манипуляции были закончены. Ханна оставила меня в покое и отступила на шаг, дабы полюбоваться своим творением.
Я обстроил улыбку, должную выражать высшую степень счастья. Униженный, догола раздетый, а теперь еще распятый и облепленный проводами — стоило ли претерпевать такие мучения, чтобы быть убитым? Я начинал сомневаться в этом. Гостеприимная хозяйка по-прежнему не желала замечать моих терзаний.
— Ну вот, теперь, пожалуй, можно и начать! — бодро заявила она, в последний раз осмотрев мою тощую фигуру. — Вы не против?
— Как я могу быть против, мэм?
— Зовите меня просто Ханна.
Я сдержал усмешку. Какая роскошная фраза: зовите меня просто Ханна! Эта дамочка, по всей очевидности, набивалась мне в друзья. Так проще влезть в душу, я понимал это. А ей непременно нужно было влезть в мою душу, за это она и получала деньги. Впрочем, я ничего не имел против нее. Каждый из нас делал свое дело.
— Хорошо, Ханна.
Она улыбнулась в ответ. Улыбка вышла столь естественной, что я внезапно ощутил острую тоску — по теплу, по ласке, по женщине. По мягкой руке, что провела бы по стриженым волосам. В груди стало тепло и одновременно пусто. Странная, непонятная, неуютная пустота. Мне захотелось разорвать путы и броситься прочь, но я не мог этого сделать. Ремни были прочны, да и куда бежать? Эта мысль неожиданно причинила острую боль. Наверно, я даже застонал через зубы.
— Вам плохо?
Вздрогнув, я посмотрел на склонившуюся надо мной Ханну:
— Нет, хорошо. Даже слишком.
— В таком случае мы можем начать?
— Да.
Ханна села за стоящий слева от кресла столик, на котором поблескивала груда хитро переплетенных между собой приборов. Я, скосив глаза, наблюдал за тем, как тонкие пальцы быстро бегают по клавиатуре, вводя исходные данные.
— Будьте любезны, произнесите пару слов, мне нужно получить параметры вашего голоса.
— Солнце, небо… Достаточно?
— Да, спасибо.
Последовало еще несколько манипуляций с клавишами, затем Ханна распрямилась и повернулась ко мне:
— Сейчас вы пройдете проверку на психодетекторе. Полагаю, вам уже приходилось сталкиваться с подобной операцией или чем-то подобным. На всякий случай напомню, что вы должны делать. Я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать на них. Отвечать быстро, не задумываясь. Ответ должен быть только односложным: да или нет. Предупреждаю: если данные психотеста окажутся неблагоприятными, вас не допустят к игре. Вы меня поняли?
— Да.
— В таком случае приступим! — Ханна перевела взгляд на дисплей и бросила: — Вас зовут Дип Бонуэр?
— Да.
— Вы родились в 422 году от начала Эры?
— Да.
— Вы любите молоко?
— Нет.
— Вы хотите участвовать в игре?
— Да.
— Вы любите убивать?
— Нет.
— Вы мужчина?
Я невольно опустил глаза вниз, словно желая убедиться.
— Да.
— Красный — ваш любимый цвет?
— Нет.
— В детстве вы читали много книг?
— Да.
— У вас есть семья?
Я ответил не сразу, потому что не знал точно, что считать семьей. Мое замешательство было истолковано неверно, и Ханна подстегнула меня:
— Быстрее!
— Нет!
— Вы любите насилие?
— Нет.
— Вы боитесь боли?
— Да.
— Вы умеете управлять космолетом?
— Нет.
Я солгал, и, подозреваю, машина зафиксировала это.
— Ваш отец покончил жизнь самоубийством?
— Нет.
— Вы едите много мяса?
Я едва сдержал смешок.
— Нет.
— Ваш любимый цветок — гвоздика?
— Нет.
— Имя Стелла каким-то образом связано с вами?
Стеллой когда-то звали мою жену.
— Нет.
— Черное вызывает у вас страх?
— Нет.
— Вы хотите жить?
— Да!
— Вы когда-нибудь пользовались излучателем?
Я постарался быть максимально спокойным.
— Да.
На этом допрос неожиданно прервался. Ханна глубоко вздохнула, откинулась на спинку кресла, перевела на меня взгляд и предложила:
— Передохнем?
— Давайте, — согласился я, хотя и нисколько не устал. Более всего мне хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Уж больно унизительно было ощущать себя распятым куренком.
Ханна поднялась и медленно прошлась по комнате. Проникающие сквозь потолок лучи наполнили ее рыжеватые волосы солнцем. Она была очень красива той зрелой, уверовавшей в себя красотой, какую не приукрасить молодостью и которая не уходит с годами. По крайней мере, долго не уходит. Ханна обошла стол и очутилась за моей спиной. Она стояла надо мной, словно изучая. Я ощущал кожей выскобленного затылка ее легкое дыхание. В этом было нечто возбуждающее, и моя плоть заволновалась, а мозг возмущенно завопил непристойности. Я был готов повторить их вслух, когда Ханна неожиданно произнесла:
— Бонуэр, вы честный человек.
Неприязнь мгновенно испарилась. Плоть моя упала обвисшим комочком между исхудавших ляжек. В носу подозрительно зачесалось. Я понял, что еще миг — и я расплачусь.
— Я обычный.
— Возможно.
По ее голосу я догадался, что она усмехнулась.
— Хотите сигарету?
— Сигарету? — Я задумался. Прежде я никогда не курил, но сигарета принадлежала к прошлому миру, коего я был лишен. Она была иллюзией свободы, и потому я сказал: — Хочу, — но тут же опомнился: — Однако это запрещено.
— Ничего, я беру нарушение на себя.
Странно, но я вдруг поверил в ее искренность. Впервые за многие годы я поверил в то, что человек может обратиться ко мне просто так, без подлого подвоха.
Моих губ коснулась протянутая из-за спины сигарета, и я крепко стиснул ее зубами. Щелкнула огненным язычком зажигалка. Я глубоко затянулся и в тот же миг забился в приступе кашля. Сигарета выпала изо рта и спикировала на колено, отчего я взвыл.
— Все хорошо.
Ханна подобрала сигарету и сунула ее мне в рот. Все же в этой женщине было что-то порочное. Я отчетливо ощущал то удовольствие, какое она получала, вдыхая запах пота обнаженного, находящегося в ее власти мужчины. Она по-прежнему стояла за моей спиной. Я не мог видеть ее, но ощущал аромат и легкое дыхание, ласкающее ухо. Похоже, Ханна наклонилась пониже, словно намереваясь лизнуть мою влажную от волнения кожу. Я представил себе медленное шершавое прикосновение языка.
В который раз плоть отозвалась на опасную мысль. Дыхание над моим ухом стало учащенным. Я вдруг понял, что и сам дышу не так, как следовало бы. Естество мое возбужденно подрагивало. Вдруг Ханна громко выдохнула, почти застонала, и я расслышал убегающие прочь шаги. Через мгновение она вернулась к столу и уселась, даже не удосужившись вынуть из моих зубов дымящуюся сигарету.
— Продолжим?
Аккуратно выплюнув окурок, я кивнул:
— Да.
— Вы любите лес?
— Да.
— Вы любите причинять боль?
— Нет.
— Вы любите ночь больше, чем день?
— Да.
— У вас была собака?
— Нет.
— Вы убили свою жену?
Я вздрогнул столь сильно, что удивился сам.
— Да.
— Плач ребенка порождает у вас воспоминания о детстве?
— Нет.
— Вы бывали на Катанре?
— Нет.
— Вы умеете обращаться со взрывчатыми веществами?
— Да.
— В сексе вы предпочитаете находиться под женщиной?
Мне захотелось спросить какая разница? Но вместо этого я зачем-то солгал:
— Да.
— Вы любите мороженое?
— Нет.
— Вы хотите убивать?
— Нет.
— Солнце напоминает вам апельсин?
— Не всегда.
Я перехватил строгий взгляд Ханны.
— Да или нет?
— Да.
— Вы любите ветер?
— Да.
— Вы хотите выйти на свободу, чтоб убивать вновь?
— Нет.
— Вы считаете себя добрым человеком?
— Да.
— Вы истязали в детстве животных?
— Конечно нет!
— У вас есть дети?
— Не знаю.
— Да, нет? — жестко потребовала Ханна.
На этот раз я не уступил:
— Я и вправду не знаю!
— Ладно. Вам неуютно, когда вы обнажены?
— Да, — ответил я после небольшой заминки.
— Вы ненавидите людей?
— Нет.
— Вы хотите получить свободу?
— Да! — с жаром выдохнул я.
— Хорошо.
Ханна встала из-за стола и подошла ко мне. Наклонившись так, что рыжие волосы скользнули по моим коленям, она подобрала окурок и положила его на стол. Затем она начала отстегивать резиновые нашлепки датчиков. Я вновь почти физически ощутил сладострастие, источаемое ее телом. Ханна отсоединила все провода и лишь потом освободила мои руки и ноги от ремней. Пока я растирал затекшие запястья, Ханна вызвала звонком хранителей.
— Принеси ему одежду! — коротко бросила она явившемуся на зов мордовороту.
Тот скривился в гнусной ухмылке. Он был мужчиной и отчетливо представлял, какие мучения я испытал в этой комнате.
— Пусть топает сам! Я не нанимался к нему в носильщики!
Услышав такой ответ, Ханна резко вскинула голову.
— Ты что, не расслышал?! — В ее голосе зазвучали угрожающие нотки. Немедленно принеси ему одежду!
Хранитель хотел возразить, но передумал и, мотнув головой, вышел.
Ханна перевела взгляд на меня. Я уже не испытывал прежнего желания прикрыться руками. Наоборот, я принял вызывающую позу и процедил:
— А знаешь, милашка, я бы тебя трахнул!
Женщина ничего не ответила, лишь посмотрела так, словно меня не существовало. Она отошла к столу и сделала вид, что изучает мои ответы.
— Ты не расслышала? — нагло поинтересовался я. На этот раз Ханна соизволила отреагировать:
— Отчего же? Просто ты шестой по счету, кто поведал мне сегодня о своем желании. — Во взгляде женщины сочувствие мешалось с брезгливостью. — Бонуэр, зачем ты влез во все это?
— Я хочу быть свободен и трахать таких сучек, как ты!
— Не думаю, что ты сможешь победить. Тебя прикончат первым.
— Посмотрим! — заявил я без особого, впрочем, энтузиазма.
— А тут и смотреть нечего.
Не знаю почему, но ее слова неожиданно задели меня.
— С чего ты взяла?! Разве я такой уж дохляк?! Разве тебе сейчас не хотелось, чтобы я трахнул тебя?! Или ты считаешь, что все, что я тебе наплел, правда?!
— Считаю! — отрезала Ханна. — И потому тебя непременно ухлопают. Послушайся моего совета: пока не поздно, откажись.
— И не подумаю! — ответил я, потому что было поздно.
Приотворилась дверь. Охранник швырнул мне комбинезон ярко-алого цвета. Я стал облачаться в него, испытывая удовольствие от своей нарочитой неторопливости. Когда я сомкнул на горле молнию, Ханна повернулась ко мне.
— Вы успешно прошли все тесты, господин Бонуэр. С моей стороны не будет возражений против вашего участия в игре. Если в период подготовки у вас возникнут какие-либо проблемы психологического плана, без стеснения обращайтесь ко мне. Я приму вас в любое время.
— Я не постесняюсь! — с ухмылкой заверил я.
— В таком случае — желаю легкой смерти!
— Пошла ты!..
Прежде чем я успел высказаться более определенно, хранитель вытолкнул меня из комнаты.
Я шел в свое новое жилище, всю дорогу — а она была недолгой — ощущая назойливое внимание хранителей, вернувших свое уважение к облаченному в алый комбинезон узнику, уже бывшему, под номером Н-214. Они грозно покрикивали на меня, но мне было наплевать на них. Я был во власти чар женщины с ослепительно рыжими волосами.
Глава 7
Да здравствует свобода! Как бы мне хотелось проснуться с этими словами на губах и с ощущением счастья в груди. Как бы мне хотелось очутиться на покрытом росою лугу или испить свежести леса. Как бы мне хотелось увидеть свой город и окунуться в неспешную гладь реки. Как…
Увы, до свободы было бесконечно далеко. Я уже примерно обозначал это расстояние, выраженное не только временем и пространством, но и тем, что бесконечно дороже, — человеческой жизнью. Свобода была, но где-то там, не со мной. Все было именно так, хотя бы потому, что после завтрака, а он был царским, в моем новом жилище объявились два хранителя. После недолгой дискуссии я был достаточно вежливо извлечен наружу, после чего меня повели в неизвестном направлении. Какое-то время я пытался узнать, куда мы идем и зачем, однако добиться объяснения от хранителей было невозможно по двум причинам, первая из которых заключалась в их непроходимой тупости, дарованной от рождения, а вторая — в крайней неразговорчивости, приобретенной в результате долгой дрессировки. Потому, задав пару вопросов и не дождавшись в ответ ни единого слова, я умолк и доверился судьбе. Я покорно плелся вслед за шкафоподобным детиной, старательно убеждая себя в том, что теперь, когда я стал свободным человеком и гражданином общества, никакая опасность мне грозить не может, что я собственноручно подписал, вернее, припечатал пальцем документ, скрепленный печатью Конституционного Совета, что ни один даже самый отъявленный мерзавец не осмелится подделать эту печать… За этими раздумьями я прозевал миг, когда очутился на месте.
Я понял это по той простой причине, что хранители исчезли. Куда они подевались, я заметить не успел. Маневр с исчезновением был проделан чрезвычайно ловко, в результате чего я оказался предоставлен самому себе. Несколько обескураженный этим открытием, я принялся осматриваться, чтобы определить, где нахожусь.
А находился я в помещении без окон, но с прозрачным потолком, устроенным в точности как то, где меня принимал улыбчивый господин Версус. Здесь тоже присутствовала прозрачная перегородка, по ту сторону которой, возвышался громоздкий стол. Другая половина представляла собой нечто вроде амфитеатра, составленного из трех рядов стульев, на коих восседала весьма пестрая компания, немедленно перенесшая свое внимание на гостя. Я назвал ее пестрой — это было первое, что пришло в голову, хотя в действительности пестрой ее можно было считать лишь условно, а точнее — исходя из разнообразия физиономий и окраса обрамляющей их щетины. В остальном преобладал аскетический серый цвет строгого покроя комбинезоны с литыми швами, неуклюжие ботинки, ну и, естественно, черная отметина на правом плече, содержавшая информацию о владельце казенного костюмчика. И семь пар глаз — от голубых, до жгуче-черных, принадлежавших громадному негру с покатым обезьяньим лбом и ручищами, каким мог позавидовать библейский Самсон. Многообразие глаз вопросительно взирало на меня, ожидая, что я скажу. Я ничего не сказал. Расправив сколько возможно плечи, я. шагнул вперед и сел на крайний стул.
— Здорово!
У обратившегося ко мне была веселая, с налетом наглости улыбка. Мне давно так не улыбались. Я молча кивнул в ответ. Тогда весельчак протянул руку:
— Меня зовут Лерни Лоренс, К-1668. А тебя?
Я крепко, как только был способен, стиснул ладонь, отметив, что мое пожатие вышло неожиданно сильным, и кашлянул, сглотнув образовавшийся в горле комок:
— Дип Бонуэр, Н-214.
Реакция на эти слова была примерно такой, какую я и ожидал. Вся компания дружно насторожилась, а коренастый коротышка с тоненькими усиками, сидевший передо мной, отвел глаза и выдавил:
— Террор!
Я кивнул и почувствовал себя намного уверенней. Похоже, эти люди были готовы уважать меня.
Так и случилось. Буквочка «Н» волей-неволей вызывала если не уважение, то по крайней мере почтение к ее обладателю. Компания безмолвно признала меня своим и, кажется, была близка к тому, чтобы пойти дальше и признать мое превосходство. Нужен был лишь крохотный штрих, чтоб утвердиться. Широко зевнув, я бросил, адресуя свои слова всем и никому:
— На мне висят сто пятьдесят трупов!
Стало совсем тихо. Затем Лоренс негромко прошептал:
— Здорово! А я пришил всего трех стерв!
— За что? — со всей снисходительностью, на какую только был способен, поинтересовался я.
— Они плохо любили меня. Вот я и стиснул каждой из этих дур шею шелковыми чулочками.
Я с трудом сдержал дрожь. Лоренс не заметил этого. Ощерив желтые зубы, он продолжал свой веселый рассказ:
— Мертвые они трахались куда веселей! Но последняя из сучек ухитрилась выжить, и меня повязали.
— Сочувствую, — бросил я.
Для Лоренса это было почти похвалой.
— Да ничего! — залихватски воскликнул он. — Здесь тоже можно жить, особенно если ты не дурак. Верно я говорю, ребята?
— Точно! Правильно! — поддержали сразу несколько голосов.
В этом дружном хоре особенно красноречивым было молчание здоровяка-негра. Да и вообще мне показалось, что он взирал на меня без особой приязни. Ухмыльнувшись прямо в его толстогубую физиономию, я сказал:
— Гляжу, вы все ребята ничего себе!
— Да! — живо подхватил Лоренс. — Тут все свои. Вот Марклаэур. Он баловался мальчиками. А Рол О'Форри убивал старух.
Коротышка с жиденькими усами подмигнул мне правым глазом.
— А это, — Лоренс указал на негра, — сам Баас. Слышал о нем?
Еще бы! Бааса судили за несколько месяцев до меня. Это был скандально громкий процесс. И недаром! Перед судом предстал не просто убийца, что время от времени встречаются среди добропорядочных граждан Пацифиса, а еще и каннибал. Баас расчленял тела жертв и устраивал пиршество. Прежде чем его поймали, людоед успел слопать десятка три жителей Сомметы, Катанра и Посьерры. Мне захотелось взять назад ту наглую улыбку, какой я одарил негра. Увы, это было невозможно. Поэтому надлежало сохранять спокойствие, что я и сделал.
— Еще бы! — сказал я. — Этот парень жрал всяких придурков, пока другие придурки его не поймали!
Похоже, мои слова пришлись по душе Баасу. Он ощерился широкой ухмылкой, выставив напоказ острые, словно подпиленные, зубы. У меня невольно засосало под ложечкой, но, надеюсь, никто не заметил моего смятения.
Увы, до свободы было бесконечно далеко. Я уже примерно обозначал это расстояние, выраженное не только временем и пространством, но и тем, что бесконечно дороже, — человеческой жизнью. Свобода была, но где-то там, не со мной. Все было именно так, хотя бы потому, что после завтрака, а он был царским, в моем новом жилище объявились два хранителя. После недолгой дискуссии я был достаточно вежливо извлечен наружу, после чего меня повели в неизвестном направлении. Какое-то время я пытался узнать, куда мы идем и зачем, однако добиться объяснения от хранителей было невозможно по двум причинам, первая из которых заключалась в их непроходимой тупости, дарованной от рождения, а вторая — в крайней неразговорчивости, приобретенной в результате долгой дрессировки. Потому, задав пару вопросов и не дождавшись в ответ ни единого слова, я умолк и доверился судьбе. Я покорно плелся вслед за шкафоподобным детиной, старательно убеждая себя в том, что теперь, когда я стал свободным человеком и гражданином общества, никакая опасность мне грозить не может, что я собственноручно подписал, вернее, припечатал пальцем документ, скрепленный печатью Конституционного Совета, что ни один даже самый отъявленный мерзавец не осмелится подделать эту печать… За этими раздумьями я прозевал миг, когда очутился на месте.
Я понял это по той простой причине, что хранители исчезли. Куда они подевались, я заметить не успел. Маневр с исчезновением был проделан чрезвычайно ловко, в результате чего я оказался предоставлен самому себе. Несколько обескураженный этим открытием, я принялся осматриваться, чтобы определить, где нахожусь.
А находился я в помещении без окон, но с прозрачным потолком, устроенным в точности как то, где меня принимал улыбчивый господин Версус. Здесь тоже присутствовала прозрачная перегородка, по ту сторону которой, возвышался громоздкий стол. Другая половина представляла собой нечто вроде амфитеатра, составленного из трех рядов стульев, на коих восседала весьма пестрая компания, немедленно перенесшая свое внимание на гостя. Я назвал ее пестрой — это было первое, что пришло в голову, хотя в действительности пестрой ее можно было считать лишь условно, а точнее — исходя из разнообразия физиономий и окраса обрамляющей их щетины. В остальном преобладал аскетический серый цвет строгого покроя комбинезоны с литыми швами, неуклюжие ботинки, ну и, естественно, черная отметина на правом плече, содержавшая информацию о владельце казенного костюмчика. И семь пар глаз — от голубых, до жгуче-черных, принадлежавших громадному негру с покатым обезьяньим лбом и ручищами, каким мог позавидовать библейский Самсон. Многообразие глаз вопросительно взирало на меня, ожидая, что я скажу. Я ничего не сказал. Расправив сколько возможно плечи, я. шагнул вперед и сел на крайний стул.
— Здорово!
У обратившегося ко мне была веселая, с налетом наглости улыбка. Мне давно так не улыбались. Я молча кивнул в ответ. Тогда весельчак протянул руку:
— Меня зовут Лерни Лоренс, К-1668. А тебя?
Я крепко, как только был способен, стиснул ладонь, отметив, что мое пожатие вышло неожиданно сильным, и кашлянул, сглотнув образовавшийся в горле комок:
— Дип Бонуэр, Н-214.
Реакция на эти слова была примерно такой, какую я и ожидал. Вся компания дружно насторожилась, а коренастый коротышка с тоненькими усиками, сидевший передо мной, отвел глаза и выдавил:
— Террор!
Я кивнул и почувствовал себя намного уверенней. Похоже, эти люди были готовы уважать меня.
Так и случилось. Буквочка «Н» волей-неволей вызывала если не уважение, то по крайней мере почтение к ее обладателю. Компания безмолвно признала меня своим и, кажется, была близка к тому, чтобы пойти дальше и признать мое превосходство. Нужен был лишь крохотный штрих, чтоб утвердиться. Широко зевнув, я бросил, адресуя свои слова всем и никому:
— На мне висят сто пятьдесят трупов!
Стало совсем тихо. Затем Лоренс негромко прошептал:
— Здорово! А я пришил всего трех стерв!
— За что? — со всей снисходительностью, на какую только был способен, поинтересовался я.
— Они плохо любили меня. Вот я и стиснул каждой из этих дур шею шелковыми чулочками.
Я с трудом сдержал дрожь. Лоренс не заметил этого. Ощерив желтые зубы, он продолжал свой веселый рассказ:
— Мертвые они трахались куда веселей! Но последняя из сучек ухитрилась выжить, и меня повязали.
— Сочувствую, — бросил я.
Для Лоренса это было почти похвалой.
— Да ничего! — залихватски воскликнул он. — Здесь тоже можно жить, особенно если ты не дурак. Верно я говорю, ребята?
— Точно! Правильно! — поддержали сразу несколько голосов.
В этом дружном хоре особенно красноречивым было молчание здоровяка-негра. Да и вообще мне показалось, что он взирал на меня без особой приязни. Ухмыльнувшись прямо в его толстогубую физиономию, я сказал:
— Гляжу, вы все ребята ничего себе!
— Да! — живо подхватил Лоренс. — Тут все свои. Вот Марклаэур. Он баловался мальчиками. А Рол О'Форри убивал старух.
Коротышка с жиденькими усами подмигнул мне правым глазом.
— А это, — Лоренс указал на негра, — сам Баас. Слышал о нем?
Еще бы! Бааса судили за несколько месяцев до меня. Это был скандально громкий процесс. И недаром! Перед судом предстал не просто убийца, что время от времени встречаются среди добропорядочных граждан Пацифиса, а еще и каннибал. Баас расчленял тела жертв и устраивал пиршество. Прежде чем его поймали, людоед успел слопать десятка три жителей Сомметы, Катанра и Посьерры. Мне захотелось взять назад ту наглую улыбку, какой я одарил негра. Увы, это было невозможно. Поэтому надлежало сохранять спокойствие, что я и сделал.
— Еще бы! — сказал я. — Этот парень жрал всяких придурков, пока другие придурки его не поймали!
Похоже, мои слова пришлись по душе Баасу. Он ощерился широкой ухмылкой, выставив напоказ острые, словно подпиленные, зубы. У меня невольно засосало под ложечкой, но, надеюсь, никто не заметил моего смятения.