Маргарет меня, конечно, не ждала. Когда она подошла к дверям, из ее обычного шиньона выбилась прядь волос, помада на губах была несвежа, а на одном чулке спустилась петля. Собаки, наверное, все были у себя во дворце. Я совсем не видела и не слышала их, пока там находилась, — но это было не очень долго.
   — Мне нужно с вами поговорить, — сказала я. Она все еще держала меня на пороге.
   — Холли, — очнулась она, — как вы? Я так расстроилась, когда услышала, что случилось! У вас все хорошо?
   — Это был сущий пустяк, — отмахнулась я. — Можно войти?
   Она повела меня в кабинет с золотистым ковром, где мы сидели прежде.
   — Я хочу немножко поговорить об одной лайке, — начала я. Откинулась на спинку кресла и постаралась казаться спокойной. — Крупный самец с регистрационным номером, вытатуированным довольно низко на бедре. ВФ восемьсот восемнадцать семьсот шестьдесят девять. Это вам ничего не говорит?
   Я уставилась на нее, как пограничная колли пялится на заблудшую овцу.
   — Кинг умер, — холодно бросила она.
   — Рой и Бад Роджерсы приняли пса, который умер. У этого пса были голубые глаза.
   — Не понимаю, о чем вы говорите.
   — О своем псе, — отозвалась я. — О Рауди. Псе Фрэнка Стэнтона, моем псе. Юконский Кинг, чудесный пес. Помните его? Он до того чудесный пес, что прожил больше одной жизни. Я хочу его регистрационное свидетельство и хочу, чтобы его передали мне. Сейчас же.
   Она засмеялась.
   — Держите его, — великодушно произнесла она. — Выступайте с ним, если хотите. Весной будет множество состязаний по кунштюкам. Или достаньте номер в ПДС.
   — Нет, — сказала я. — Я пришла за его документами.
   — Какая же вы глупенькая, — ответила она. — Кинг умер. Все это знают.
   — Доказательство — татуировка, — откликнулась я. — А если бы ее и не было, неужели вы считаете, что Дженет Свизер не знает собственных собак?
   — Кому же вы намерены предъявить свое доказательство? АКС? Давайте. Верните его, и я публично вас поблагодарю. По-вашему, у меня не найдется для него места?
   — Я знаю, что у вас найдется для него место. И знаю кое-что еще: в прошлом году вы многому насчет собак научились. Он, верно, был здорово буйный щенок, но вы научились обходиться с буйными щенками, не так ли?
   Она выглядела озадаченной.
   — Вы знаете, — добавила я. — Щенки, которые встают, когда им положено оставаться в укладке.
   — Одна из моих собак уснула на ринге. Это, знаете, случается.
   — С молодыми нервными золотистыми ретриверами, чьи владельцы неточно вычисляют, сколько валиума будет уже чересчур.
   — Вы делаете много шума из ничего.
   Я блефовала. Что еще я могла поделать?
   — Джим Чевиньи так не подумает. У него, понимаете, уже есть вопросы. Или, может, вы не хотите понимать? У множества народу оттуда есть вопросы, и я некоторые из них слышала. Я общаюсь с массой людей. Это часть моей работы. Имеете ли вы представление, сколько народу придет в восторг, увидев официальный запрос? Народ и сейчас уже поговаривает, и, поверьте, как только Чевиньи задаст правильные вопросы, это затронет ваше положение в АКС. Вы должны будете подыскать себе другое хобби. Разве не так?
   Она вытерла рот тыльной стороной руки. Это был нетипичный для нее жест. Обычно она совершенно походит на леди.
   — В этих сплетнях нет ни малейшей правды, — заявила она.
   Я поняла, что она лжет, но намеревалась позволить ей сохранить лицо. Я была уверена: удерживает ее лишь перспектива, что кто-нибудь увидит настоящее имя Рауди в выставочных каталогах. Даже если бы она передала мне право на владение, некоторые узнали бы настоящее имя Рауди по каталогам и задали ей массу неприятных вопросов.
   — Если вы обеспокоены насчет имени, — заверила я, — вы, верно, забыли, кто мой отец. Он может это уладить.
   Дело в том — и Маргарет это немедленно поняла, — что легче добиться, чтобы Папа Римский канонизировал вас, нежели заставить АКС переменить собачье имя. Лицо Маргарет ничего не выразило. Она встала, спокойно подошла к письменному столу, открыла выдвижной ящик и вытащила папку из манильской бумаги. Из папки достала лист бумаги. Белый с фиолетовой обводкой. Она расписалась на его обороте, снова вложила его в папку и вручила ее мне.
   — Там четыре колена родословной, — сказала она. — Это вас может заинтересовать.
   — Заинтересует, — ответила я.
   Она проводила меня до двери, и я ее поблагодарила.
   — Знаете, Маргарет, я вами восхищаюсь, — сказала я. — Вы красиво проигрываете, красивее, чем я ожидала.
 
   Хотя Бак и ускорял ход дела в АКС, прошел месяц, прежде чем прибыло новое регистрационное свидетельство. Я сунула его в карман куртки, и мы со Стивом повели Рауди по Эпплтон-стрит в сторону Брэтл. Свежий снег покрывал грязные сугробы на лужайках и обледеневшие колеи на дорогах. Дом д-ра Стэнтона пустовал, поскольку Милли перебралась во Флориду, но кто-то, вероятно Рон Кафлин, подмел тротуар. Кембриджский клуб дрессировки собак все еще вел переговоры с соседями, и мы пока не знали, что сможем с этим домом сделать.
   — Знаешь, — сказала я, — я не верю, что Роджер просто считал, будто унаследует все. У меня такое чувство, что Стэнтон его завлек. Ты по-настоящему Стэнтона не знал, да и я как следует его не знала, но он не был таким уж славным человеком. Ты не видел его с Маргарет Робишод, но он никогда не упускал случая дать подножку. По-моему, он проделал то же самое с Роджером, только наоборот, если ты понимаешь, что я имею в виду. Он позволил ему поверить, что все отходит к нему.
   — Так что мы здесь делаем?
   — Он любил Рауди, — ответила я. — А это тоже чего-то стоит.
   Мы свернули направо на Брэтл-стрит и шли по ней, пока она не перетекла в Маунт-Обери, По другую сторону было кладбище Маунт-Оберн, для удобства расположенное рядом с больницей, но так, чтобы оставаться, по сути, незримым для пациентов. Это знаменитое место для наблюдения за птицами. Оно замечательно также детально проработанными памятниками, в том числе несколькими статуями человечьих любимцев. Мне показалось странным, что тело д-ра Стэнтона покоится в том месте, где собаки не разрешены, покуда не высечены из мрамора. Это было более чем странно. Это было не по правилам.
   Если вы когда-нибудь решите тайком провести собаку из плоти и крови на кладбище Маунт-Оберн, советую взять одну из игрушечных, карликовых пород. В высокой металлической ограде, окружающей кладбище, есть небольшие бреши, куда можно просунуть карликового спаниеля или пекинеса. Можно еще уложить к себе в карман чихуахуа и надеяться, что он не залает, пока вы проходите через ворота. Маламут не игрушка в любом смысле этого слова. По-моему, у нас это получилось потому, что свежий снег только что начал припорашивать серый снег на земле, так что шуба Рауди послужила ему идеальным камуфляжем. К тому же он практически никогда не лает. Стив шел с одного его бока, я — с другого, и мы проскользнули как можно скорей.
   Я уже разведала, где могила д-ра Стэнтона, — она была в дальнем конце кладбища. Если у меня когда-нибудь будет столько денег, сколько у д-ра Стэнтона, я закажу одну из таких вот мраморных собак. По правде сказать, я тогда уверюсь, что в конце концов упокоюсь под целой стаей золотистых ретриверов в натуральную величину. Я хотела бы уйти так же, как пришла, — восемнадцатым щенком.
   Памятник на могиле д-ра Стэнтона был просто гранитным камнем с его именем и датами рождения и смерти. Стив встал позади него и снял шапку. От снега волосы у него закудрявились даже больше обычного. На лице расплылась дурацкая ухмылка. Он не принимал этого так серьезно, как я. Я скомандовала Рауди «к ноге» примерно в десяти футах перед памятником.
   — Это же так пошло, — бросил Стив.
   — Ну и что? — только и спросила я.
   — Готовы? — спросил он. АКС требует, чтобы судьи так спрашивали.
   — Готовы! — сказала я.
   Мы проделали весь комплекс упражнений для приготовишек. При последнем упражнении я встала прямо перед камнем, чтобы Рауди глядел на надпись.
   — Лежать, — приказала я и оставила его там на целых три минуты.
   Когда я освободила его в конце укладки, он высоко подпрыгнул, приземлился и отряхнулся. Как раз такого я и хочу для себя самой — большого пса, танцующего на моей могиле.
   У выхода нас заметил один из стражей, но я принесла извинения, и мы припустили через Маунт-Обери-стрит и по Брэтл, как расшалившиеся подростки. В моем квартале мы перешли на шаг, и Стив меня поцеловал.
   — Понимаешь, — сказала я, — все-таки кое-что меня беспокоит. Я считала, мы собираемся выяснить насчет Антарктики, насчет той бойни.
   — Слишком уж давно.
   — Может быть, — ответила я. — Но я хотела узнать. И до сих пор хочу. Мне хотелось бы добраться до этого выродка.
   — Он скорей всего умер.
   — Он скорей всего жив-здоров и живет в Аргентине.
   — Ну и что бы ты сделала, если бы его нашла? Ведь нет Нюрнберга для преступлений против собак.
   — Еще нет, — сказала я.
   — Он ведь неподсуден трибуналу? Это не было преступным деянием.
   Но только не для меня.