— Линатон. Секрет профессиональных конюхов. Возвращает шкуре лоск и блеск. И придает особую привлекательность омлету. — Я поставила на стол тарелку. — Ну, выкладывай! — добавила я, когда мы начали есть.
— Не уверен, что смогу.
Вечно он не уверен, что сумеет что-либо объяснить. На самом-то деле он привык объяснять сложные ветеринарные проблемы обеспокоенным владельцам животных, и здорово это умеет. Говорит он тихо и медлительно, у него теплый голос — хороший голос для собак. И для женщин.
— Позволь тебя подтолкнуть, — сказала я. — Ты, Лин, Диана и д-р Стэнтон работали с Розой. Вы уложили собак в укладку.
— Верно. Лин, Диана и я пошли в тот коридор за конторкой.
— Который был час?
— О Боже, не знаю. Без четверти девять, что ли? Потом ты окликнула Диану — ее Курчи встал, — и она ушла. Вернулась. Потом Роза позвала нас всех назад. Я увидел — ты мне машешь, и попросил тебя включить прожекторы.
— Это сделал Джерри.
— Так или иначе, я понял, что он мертв, как только его увидел, но должен был поступать как положено. Я велел тебе позвонить в «Скорую».
— И в полицию, — дополнила я.
— Верно. То, что произошло, было очевидно. Сняв поводок с Рауди, он повесил его себе на шею. Тот тонкий, кожаный, с полдюйма шириной и с четверть дюйма толщиной. Он и Рон ушли вместе, и Рон удалился в туалет.
— Зачем же он удалился?
— Зачем и все, по-моему, — просветил меня Стив. — Это выглядит как-то странно, но при его Виксен удалиться можно. При любой другой собаке Роза может позвать тебя назад, но Виксен никогда не встает во время укладки. Ты что, видишь в Роне убийцу?
— Конечно нет, — ответила я. — Просто это как-то странновато. В полиции к нему могли привязаться. Ты не знаешь как?..
— Ничего такого не слышал, — сказал Стив. — Потом Стэнтон вышел и встал на лестнице. Кто-то либо поднялся к нему туда, либо оставил его открыть воротца и выйти на лужайку. В любом случае этот «кто-то» подобрался к нему сзади, выскочил вперед и схватил поводок.
— Знаешь, если к нему кто-то подкрался, он вряд ли его увидел. Я имею в виду, что он почти точно его не увидел, и не убеждена, что услышал. У него было и впрямь плохое зрение, и не уверена, хорошо ли он слышал.
— Не слишком хорошо, — откликнулся Стив, словно анализируя данные о стареющем сеттере. — Для его возраста недурно, но и не остро. Он мог стоять на нижней ступеньке. Этот малый мог оставить воротца открытыми и ждать рядом с арсеналом, на лужайке. Там темно. И когда Стэнтон туда вышел, этот малый мог пройти через открытые воротца пригнувшись, а потом встать прямо позади него. Секундное дело. Одно тебе скажу. Он, этот малый, не слабак и, наверное, проделал это по-настоящему быстро. По-моему, Стэнтон так и не понял, что произошло. Он стоял там одну секунду, а в следующую секунду поводок так стянули, что он не мог сопротивляться. Он был немолод, но мужчина крупный, плотный.
— Так кто же был этот малый? — спросила я.
— Ну, этот бродяжка, как там его зовут, Шагг кажется. Его забрали.
— Ох, гады, — сказала я. — Неужели?
— Да разве не ты сама его видела?
— Да, — сказала я. — Видела, как он убегал, но он всегда убегает. Или еще подходит и называет свое имя, а потом о чем-то бубнит. Половины и не разберешь. Или пробубнит что-то непонятное, а потом скажет: «Мне не положено этого говорить». Видимо, кто-то пытался внушить ему не говорить чужим жалких слов. Но понимаешь, он только пьет, рассчитывается за банки-бутылки, которые сдает, да шляется. В Кембридже где его только не встретишь! Я с ним иногда разговариваю, во всяком случае пытаюсь. Он любит собак.
— Значит, он не способен был такое проделать, так, по-твоему?
— Не в том дело, — ответила я. — Просто не вижу в нем насильника. Знаешь, будь он обыкновенным парнем в деловом костюме, его не арестовали бы.
— Будь он обыкновенным парнем в деловом костюме, он не болтался бы там, ожидая, когда откроют приют, — не без некоторой, признаю, правоты возразил Стив. — Но ты права. Его допросили бы, но не заграбастали. Если только у него не было какой-либо связи с доктором Стэнтоном.
— Не могу себе представить, что это сделал Гэл, — сказала я. — Но знаешь, он странного вида парень. Ты его когда-нибудь видел?
— Что-то не припомню.
— Если его выкупать, выбрить и одеть в костюм от Братьев Брук, он выглядел бы словно прибыл в город на заседание совета гарвардских попечителей или что-нибудь в этом духе. У него чистопородная внешность. Боже, до чего же гадко! Зря я брякнула, что он там был. Кстати, мне нужно тебя кое о чем спросить. Ты знаешь Маргарет Робишод?
— Только по слухам.
— Ну так вчера вечером Кевин… Помнишь копа Кевина?
— Участник марафонов.
Я не отреагировала:
— Оказалось, он лейтенант. Так вот, он ко мне подвалил и задал несколько вопросов, и хочешь верь, хочешь нет, но фактически расспрашивал, были ли у доктора Стэнтона враги. Избитая дорожка! Так или иначе, я ничего не сказала обо всей этой кутерьме с Маргарет.
— Что же ты сказала?
— Ох, и не знаю. Что у Стэнтона характер был не сахар, а это правда. Что-то в таком роде, туманное. Так или этак, Кевин собирается сегодня сюда заявиться, главным образом по поводу этой заварушки с Гэлом, а мне лучше, может, и вообще помалкивать. Я имею в виду… я ведь считала, что она как ведущий дрессировщик — сущее Божье наказание, и радовалась, когда ее ушли, но…
— Вчера вечером ее там не было?
— Боже упаси. Что она забыла в клубе?
— Слушай, а почему попросту не сказать правду? У тебя ведь нет никакой тайной информации, да и все дело совершенно гласное. Не скажешь ему ты, так скажет кто-нибудь другой.
После того как Стив ушел на пятничный прием, я принялась за свою колонку, где обсуждала электронные ошейники от блох. Винни обычно спала у моих ног под кухонным столом, покуда я писала, но Рауди явно решил, что спальня — его логово, свернулся там и проспал все утро на том месте, где под окном должен был когда-нибудь разместиться диван. На вечерней прогулке он, против ожидания, вел себя далеко не как чудовище. Необученная лайка обойдется с вами как с ездовыми нартами, но Рауди всего пару раз проволок меня по улице, завидев чужих собак. Лайка может вас и не защищать и уж точно не будет охранять ваш дом, но если чужой пес когда-нибудь попытается напасть на вас сзади или что-нибудь у вас стащить, то вы в надежных лапах. К тому времени, когда мы вернулись с прогулки, трое людей успели мне сказать, что у меня очень славная лайка. В первый раз я ответила, что пес не мой. Во второй — что он вовсе маламут. В третий раз просто сказала «спасибо».
Глава 4
Глава 5
— Не уверен, что смогу.
Вечно он не уверен, что сумеет что-либо объяснить. На самом-то деле он привык объяснять сложные ветеринарные проблемы обеспокоенным владельцам животных, и здорово это умеет. Говорит он тихо и медлительно, у него теплый голос — хороший голос для собак. И для женщин.
— Позволь тебя подтолкнуть, — сказала я. — Ты, Лин, Диана и д-р Стэнтон работали с Розой. Вы уложили собак в укладку.
— Верно. Лин, Диана и я пошли в тот коридор за конторкой.
— Который был час?
— О Боже, не знаю. Без четверти девять, что ли? Потом ты окликнула Диану — ее Курчи встал, — и она ушла. Вернулась. Потом Роза позвала нас всех назад. Я увидел — ты мне машешь, и попросил тебя включить прожекторы.
— Это сделал Джерри.
— Так или иначе, я понял, что он мертв, как только его увидел, но должен был поступать как положено. Я велел тебе позвонить в «Скорую».
— И в полицию, — дополнила я.
— Верно. То, что произошло, было очевидно. Сняв поводок с Рауди, он повесил его себе на шею. Тот тонкий, кожаный, с полдюйма шириной и с четверть дюйма толщиной. Он и Рон ушли вместе, и Рон удалился в туалет.
— Зачем же он удалился?
— Зачем и все, по-моему, — просветил меня Стив. — Это выглядит как-то странно, но при его Виксен удалиться можно. При любой другой собаке Роза может позвать тебя назад, но Виксен никогда не встает во время укладки. Ты что, видишь в Роне убийцу?
— Конечно нет, — ответила я. — Просто это как-то странновато. В полиции к нему могли привязаться. Ты не знаешь как?..
— Ничего такого не слышал, — сказал Стив. — Потом Стэнтон вышел и встал на лестнице. Кто-то либо поднялся к нему туда, либо оставил его открыть воротца и выйти на лужайку. В любом случае этот «кто-то» подобрался к нему сзади, выскочил вперед и схватил поводок.
— Знаешь, если к нему кто-то подкрался, он вряд ли его увидел. Я имею в виду, что он почти точно его не увидел, и не убеждена, что услышал. У него было и впрямь плохое зрение, и не уверена, хорошо ли он слышал.
— Не слишком хорошо, — откликнулся Стив, словно анализируя данные о стареющем сеттере. — Для его возраста недурно, но и не остро. Он мог стоять на нижней ступеньке. Этот малый мог оставить воротца открытыми и ждать рядом с арсеналом, на лужайке. Там темно. И когда Стэнтон туда вышел, этот малый мог пройти через открытые воротца пригнувшись, а потом встать прямо позади него. Секундное дело. Одно тебе скажу. Он, этот малый, не слабак и, наверное, проделал это по-настоящему быстро. По-моему, Стэнтон так и не понял, что произошло. Он стоял там одну секунду, а в следующую секунду поводок так стянули, что он не мог сопротивляться. Он был немолод, но мужчина крупный, плотный.
— Так кто же был этот малый? — спросила я.
— Ну, этот бродяжка, как там его зовут, Шагг кажется. Его забрали.
— Ох, гады, — сказала я. — Неужели?
— Да разве не ты сама его видела?
— Да, — сказала я. — Видела, как он убегал, но он всегда убегает. Или еще подходит и называет свое имя, а потом о чем-то бубнит. Половины и не разберешь. Или пробубнит что-то непонятное, а потом скажет: «Мне не положено этого говорить». Видимо, кто-то пытался внушить ему не говорить чужим жалких слов. Но понимаешь, он только пьет, рассчитывается за банки-бутылки, которые сдает, да шляется. В Кембридже где его только не встретишь! Я с ним иногда разговариваю, во всяком случае пытаюсь. Он любит собак.
— Значит, он не способен был такое проделать, так, по-твоему?
— Не в том дело, — ответила я. — Просто не вижу в нем насильника. Знаешь, будь он обыкновенным парнем в деловом костюме, его не арестовали бы.
— Будь он обыкновенным парнем в деловом костюме, он не болтался бы там, ожидая, когда откроют приют, — не без некоторой, признаю, правоты возразил Стив. — Но ты права. Его допросили бы, но не заграбастали. Если только у него не было какой-либо связи с доктором Стэнтоном.
— Не могу себе представить, что это сделал Гэл, — сказала я. — Но знаешь, он странного вида парень. Ты его когда-нибудь видел?
— Что-то не припомню.
— Если его выкупать, выбрить и одеть в костюм от Братьев Брук, он выглядел бы словно прибыл в город на заседание совета гарвардских попечителей или что-нибудь в этом духе. У него чистопородная внешность. Боже, до чего же гадко! Зря я брякнула, что он там был. Кстати, мне нужно тебя кое о чем спросить. Ты знаешь Маргарет Робишод?
— Только по слухам.
— Ну так вчера вечером Кевин… Помнишь копа Кевина?
— Участник марафонов.
Я не отреагировала:
— Оказалось, он лейтенант. Так вот, он ко мне подвалил и задал несколько вопросов, и хочешь верь, хочешь нет, но фактически расспрашивал, были ли у доктора Стэнтона враги. Избитая дорожка! Так или иначе, я ничего не сказала обо всей этой кутерьме с Маргарет.
— Что же ты сказала?
— Ох, и не знаю. Что у Стэнтона характер был не сахар, а это правда. Что-то в таком роде, туманное. Так или этак, Кевин собирается сегодня сюда заявиться, главным образом по поводу этой заварушки с Гэлом, а мне лучше, может, и вообще помалкивать. Я имею в виду… я ведь считала, что она как ведущий дрессировщик — сущее Божье наказание, и радовалась, когда ее ушли, но…
— Вчера вечером ее там не было?
— Боже упаси. Что она забыла в клубе?
— Слушай, а почему попросту не сказать правду? У тебя ведь нет никакой тайной информации, да и все дело совершенно гласное. Не скажешь ему ты, так скажет кто-нибудь другой.
После того как Стив ушел на пятничный прием, я принялась за свою колонку, где обсуждала электронные ошейники от блох. Винни обычно спала у моих ног под кухонным столом, покуда я писала, но Рауди явно решил, что спальня — его логово, свернулся там и проспал все утро на том месте, где под окном должен был когда-нибудь разместиться диван. На вечерней прогулке он, против ожидания, вел себя далеко не как чудовище. Необученная лайка обойдется с вами как с ездовыми нартами, но Рауди всего пару раз проволок меня по улице, завидев чужих собак. Лайка может вас и не защищать и уж точно не будет охранять ваш дом, но если чужой пес когда-нибудь попытается напасть на вас сзади или что-нибудь у вас стащить, то вы в надежных лапах. К тому времени, когда мы вернулись с прогулки, трое людей успели мне сказать, что у меня очень славная лайка. В первый раз я ответила, что пес не мой. Во второй — что он вовсе маламут. В третий раз просто сказала «спасибо».
Глава 4
Когда мы входили в дом, телефон заливался. Рэй Меткалф желал знать, смогу ли я вечером встретиться с ним, Лин и другими. К стыду моему, я забыла: главнейшее, что было на уме у Рэя, не убийство д-ра Стэнтона, а состязание по кунштюкам, которое мы планировали на следующую неделю. Дабы замазать вину, я предложила встретиться у меня дома, и Рэй согласился. Едва повесив трубку, я услышала — у дверей Кевин.
— Что хорошенького поделываешь, Холли? Пса нянчишь, а?
При звуках его голоса кое-кто шлепнулся брюхом вверх, прикрыв глазамв ожидании блаженства. Не я.
— Здесь временно воспитательный дом, — объявила я. — Входи. Я решила тебе все рассказать.
— Все… Так моя работенка окончена, а? Он нагнулся, поскреб косматую грудь Рауди, почесал ему шею и повторил это своим предназначенным для разговора с собаками голосом. Дважды повторил: — Так моя работенка окончена, а? Так моя работенка окончена, а?
— Нет, — сказала я. — Просто я решила, раз вы арестовали Гэла, у которого нет никакой причины убивать доктора Стэнтона, то должны услышать о том, у кого она есть, или хоть что-то в этом роде. Таким образом, вы сможете арестовать двух невиновных людей вместо одного-единственного.
В этом месте я хочу признаться, что существовали две причины, по которым я считала Гэла невиновным. Во-первых, он вел себя совершенно нормально, как всегда. Во-вторых, он слегка напоминал мне Бака, если забыть, что Бак время от времени принимает ванну и у него есть костюм, купленный лет двадцать назад у Братьев Брук.
Я подала Кевину одну из бутылок «Бадвайзера», которые он хранит у меня в холодильнике, и рассказала ему о великой вражде дрессировщиков.
— Это началось… года четыре назад? Ну да, четыре. Генри Мак-Девит, с незапамятных времен ведущий дрессировщик, решил уйти. Выйти в отставку. Ему перевалило за шестьдесят пять. Он работал в «Полароиде», уволился оттуда и переехал в Кейп-Код, в Брюстере, а ездить каждую неделю в Кембридж туда и обратно ему не захотелось, так что он вышел в отставку. Все этим были недовольны, в том числе и я. Я и вступила в этот клуб главным образом из-за него. Я вроде как его знала. Он был другом моего отца. Главное, однако, он был просто фантастическим дрессировщиком.
— Ну и что же? — Кевин потягивал пиво за кухонным столом, мыслями сосредоточась на бутылке и обхватив правой рукой лапу Рауди.
— Я подхожу к делу. Так вот, потребовалась, естественно, уйма хлопот, чтобы найти, кем его заменить, и мы остановились на Маргарет Робишод — не спрашивай почему. Поверь, это было не мое решение. К слову сказать, идея эта не принадлежала и доктору Стэнтону. Они давно уже были на ножах, то есть с самого начала терпеть друг друга не могли. Так или этак, но Генри был на ее стороне, и я уверена, что это никого не смущало. Все считали — кому, как не ему, назвать своего преемника. Так доктор Стэнтон проиграл в первом раунде.
— И решил ее убить. Сплошная чушь, Холли.
— Дослушай. Я подхожу к делу. Генри был гениальный дрессировщик. И все еще продолжает им быть. А доктор Стэнтон и вправду был вроде столпа собачьего мира.
Кевин ухмыльнулся.
— Да-да, — нажала я. — Не смейся. Но постепенно оба стали, ну не знаю, может быть, чуточку меньше соперничать друг с другом. Они как бы слегка смягчились. Но Маргарет-то вовсе не была выше этого. Она хотела быть Мисс Две Сотни. Мисс Само Совершенство. Две сотни — высший счет при показе послушания. Она постоянно выступала и действительно пару раз добилась двухсот очков, а как — разве объяснишь? Это немножко похоже на Надю[4], выигрывающую десять баллов.
— Как Билл Роджерс в старину, — предположил Кевин.
— Вроде того, но его-то все любят. Когда он ежегодно выигрывал марафон, все его обожали, да и сейчас, хоть он ни у кого и не выигрывает, все по-прежнему его любят.
— Он чертовски симпатичный парень.
— Верно. А это как раз то, чего начисто нет в Маргарет. Никому она не нравится, и когда побеждает, и когда проигрывает. Но проигрывает она редко, а с тех пор, как клуб ее уволил, она все время выигрывала, и солидно. В послушании. Но на выставках она выступает и по экстерьеру, и тут тоже здорово преуспевает У нее золотистые ретриверы.
— По экстерьеру?
— Ну да. По экстерьеру — это смотрят, насколько пес соответствует стандарту своей породы. Его телосложение, шкура, масть и все такое.
— Как на конкурсе красоты. — Его огромный указательный палец не переставал сновать по шее Рауди.
— Приблизительно. Так вот, когда она приступала к работе, народ надеялся, что этот ее успех частично подсотрется, и в какой-то мере это сбылось. Я имею в виду, что в клубе несколько усилилось соперничество. Генри был истинно хороший дрессировщик, но в сравнении с Маргарет он — сверхлегкомысленный и подходил людям, которые хотели пройти только два-три занятия. Такой славный малый. Не было собаки, которая бы ему не нравилась. Маргарет же была прямой противоположностью — ее не интересовали собаки со средними данными, и она вовсе уж была против смешанных пород.
— Дворняжек?
— Ага. А это по-настоящему глупо, потому что и при смешанной породе можно получить Всеамериканское СТ.
— СТ? Сертификат тарифа?
— Звание Собаки-Товарища. Но главное то, что любой клуб собачьей дрессировки не только обучает для выставок. Может., это и смешно, но любому среднему псу положено помочь сделаться полноправным псом-горожанином. А Маргарет привыкла повторять: «Мы здесь не затем; чтобы обучать трюкам домашних любимчиков». Она всегда произносила «домашний любимчик» как что-то непристойное. Она ошибалась. Если домашний любимчик значит преданный друг, то любая моя собака была любимчиком. Более того, хотя она и поносила всех собак, кроме золотистых ретриверов, но была откровенным сторонником взгляда, что всех собак можно обучить, если пользоваться правильными методами, которые, с ее колокольни, ее и только ее методы. Вот так, — добавила я, — она вскоре оскорбила уйму людей. A ей на самом деле ничего нового было не сказать. Дергай за тренировочный ошейник, пока пес не сделает того, что ты хочешь. Этого было в избытке. А меж тем многие наши читали эту книгу монахов из Нью-Скита.
— Там еще осталось пиво?
— Да. Не перебивай! Или я, по-твоему, все сказала? Нет, не все. Эти монахи живут в штате Нью-Йорк. Но так или этак, а идея их в том, что все собаки происходят от волков, и, с точки зрения пса, ты — часть его стаи. А он — часть твоей. И тебе надо дать собаке понять, кто в стае первый волк. Верховный пес. Потому что собаки вроде как волки. В некотором смысле они суть волки. Им надо знать и что им подобает, и к кому они принадлежат. А все, что говорила нам Маргарет, — крепче дергать.
— Это имеет какое-нибудь отношение к Фрэнку Стэнтону?
— Да. Потому что он действительно мигом всосал эту книгу, всю науку монахов из Нью-Скита, и всю ее использовал против Маргарет. Это было новое оружие, и всякий, кто хоть что-нибудь знал о волках или собаках, сразу понял: то, что с ними происходит, — это классическая борьба за первенство, выяснение, кто верховный пес, избранный, первый. Временами они оба просто рычали друг на друга. Ты единственный, кто спросил, были ли у него враги.
— Он дразнил ее.
— Нет. Хуже. Насмехался над ней. Издевался. Например, насчет золотистых ретриверов. Золотистых-то и в самом деле легче обучать, говорил он ей, или вот — он слыхал о славном выводке щенков породы акита, или рассказывал ей об одном ирландском терьере. У него у самого был тогда ирландский терьер. В книгах всегда говорится, что такие породы сомнительны. Акита. Терьеры. Все северные породы — аляскинский маламут, лайка самоедская, сибирская, эскимосская. Так что единственный способ, которым она могла заткнуть ему рот, — это взяв одну из трудных пород, и она наконец клюнула на наживку. Это было в январе. На втором ее году в клубе. Она взяла аляскинского маламута.
Даже величайшие фанатики маламутов признают, что в обучении они не самые легкие собаки, а многие и вообще скажут, что обучить их невозможно. Иными словами, чтобы сравняться с доктором Стэнтоном, она подобрала хорошую породу. Это был еще и смелый шаг, потому что при лайке ее шансы всякий раз получать высокий балл были практически равны нулю. К тому же я не могу себе представить никого менее приспособленного к владению маламутом, чем она. Чего ей всегда хотелось — так это робота, а не пса со своей собственной волей. Хотя никто из нас ни разу не видел ее щенка — он был еще слишком мал для класса, — мы, конечно, о нем слышали, а те, кто читал монахов из Нью-Скита, испытывали к нему огромную симпатию.
— Ну и? — Затем он повторил это Рауди: — Ну и?
— Уловка сработала. На время. Потом доктор Стэнтон перешел в нападении к новому витку. Пожалуй, ты скажешь, что он задумал подлость. Кто-нибудь тебе уже об этом рассказывал?
— Выкладывай, — сказал он.
— О'кей. Он всегда много болтал. До этого он слухов точно не распускал, но потом начал. Я не думаю, будто он что-нибудь сочинял. Просто не препятствовал им. Слухам.
— Например?
— Судейство. Она была судьей по послушанию в АКС. В Американском клубе собаководства. Он злословил о ее судействе. Вроде того, будто золотистые ретриверы ее любимчики, но это, по-моему, неправда. Он сказал, будто она снимает очки за правый финиш.
— Не может быть. Ошеломлен.
— Кончай шалить с собакой, Кевин, и слушай внимательно. Пес, допустим, прямо перед тобой, а ты хочешь, чтобы он сидел слева от тебя. При правом финише он минует твой правый бок, обходит тебя со спины и садится слева. При левом финише он поворачивается и кончает тем, что садится слева от тебя, не обходя кругом. На всевышний взгляд АКС, два этих финиша равнозначны. Народ принимает это всерьез.
— И я принимаю это всерьез, — сказал Кевин. — Она убила Стэнтона потому, что его пес не так его обходил.
— Конечно нет! Я ведь что тебе рассказываю — как он добился ее увольнения. Или на самом деле только думал, что добился он. Он вроде бы возглавлял антимаргаретовскую клику, но, по правде, не было ведь никакой промаргаретовской клики. Я имею в виду, что ко времени ее ухода уже никто не считал, будто она хороший ведущий дрессировщик. Она только всех и все критиковала. И члены клуба просто разбегались. Каждый класс начинающих обычно приступает к работе, насчитывая двадцать — тридцать новичков, а все, кроме четырех-пяти, к третьему уроку исчезали. Так что, вероятно, для нее не было большим сюрпризом, когда ее и вправду уволили, но получилось хуже, чем должно было быть. Доктор Стэнтон выиграл битву, так что, считай, мог бы проявить великодушие. Но у него как раз умер пес, и, смею сказать, он был отнюдь не в великодушном настроении. И он так никогда и не смягчился, даже когда она ушла. Спустя пару месяцев после ее увольнения мы узнали, что ее лайка умерла, а доктор Стэнтон не оставлял намеков, что это не был несчастный случай. Никто ему не поверил. Фактически никто и внимания на это не обратил. К тому времени нам передался энтузиазм Винса. Его вера в силу похвалы оказалась заразительной. Все мы тоже снова начали нахваливать друг друга и хотели забыть о Маргарет.
— Так она и впрямь убила пса или как? — спросил Кевин.
— Не думаю, — сказала я. — Я слышала, он сбежал. На свободе лайка и в самом деле может далеко уйти. Пса, вероятно, сбило машиной. Не знаю. Вот и вся история. Тебя, кажется, не очень захватило. Так расскажи мне о Гэле.
— Гаролд Шагг, — сказал Кевин, — Отребье. То в психушке, то на свободе.
— В психушке… Кембридж — заколдованное место. Если гарвардский профессор считает себя Богом, это нормально, но если он слишком часто провозглашает это публично, то отправляется в Мак-Литовскую клинику. В госпсихушку гарвардские профессора попадать не должны.
— A потом строем являются либералы и обнаруживают нарушение прав человека.
Трудно сказать, что из этого Кевин произносит с большим презрением — либералы или нарушение прав.
— Представляю себе, что его постоянно то госпитализируют, то выписывают, — сказала я. — Но что ему говорить? Ты всерьез считаешь, что он к этому имел отношение?
— Мы собираемся подержать его, пока не протрезвеет, но мое мнение — он и понятия не имеет о том, что сделал, как, впрочем, и ни о чем другом.
— Но с чего бы ему это делать? С чего бы ему желать смерти доктора Стэнтона?
— Ты сказала, — ответил Кевин. — Не с чего.
Будь я сообразительней, мне бы надо заставить Кевина в первую очередь рассказать о Гэле и, может быть, не следовало рассказывать ему о Маргарет, но я сочла, что это не важно. Кевин, пожалуй, понимал, что я готова о чем-то проболтаться, и, пожалуй, решил ни о чем мне не говорить, пока не проболтаюсь. Я была бы рада его разочаровать. Но так или иначе, решила я, никто не совершает убийств из-за того, что был уволен клубом дрессировки собак. Единственная вина Маргарет — в отпугивании людей. Кроме того, в арсенале-то ей решительно нечего было делать — на той сцене, где она провалилась с треском. И, как заметил Стив, кто-нибудь все равно раскололся бы и назвал ее полиции. Ко времени ухода Кевина у меня уже не осталось сил, чтобы писать об электронных антиблошиных ошейниках, а Рауди с надеждой отирался вокруг, так что я взяла его пройтись. На Доннел-стрит он заметил черного коккер-спаниеля, привязанного бельевой веревкой к тележке. Коккер затявкал и рванулся, а Рауди, вздыбив шерсть, испустил глубокий грудной раскат. Он тоже рванулся, но я удержала равновесие и ухитрилась остаться на ногах. В остальном он вел себя вполне пристойно. Когда мы добрались до дому, я все еще не пришла в настроение писать об антиблошиных ошейниках, а поскольку Рауди был полон энергии, мы с ним немножко поработали.
Если вы никогда не занимались с собакой, то можете подумать, будто Рауди учился кувыркаться или подавать лапу. Пес, обученный послушанию, легко постигнет такие трюки, но эта далеко не весь тренинг. Курчи, карликовый пудель Дианы, может танцевать на задних лапках или прыгать к ней на руки, но, чтобы добиться своей первой степени, СТ, — что он, может быть, на днях и сделает, — ему не надо будет совершать трюки. Если он и попытается показать что-нибудь подобное на ринге, как это уже произошло, то потеряет баллы. Он будет исполнять «к ноге» на поводке и без поводка. Сидеть. Вставать и оставаться на месте. Приходить, когда зовут. Делать посадку на одну минуту и укладку — на три.
Не зрелищно? Да. И в миллион раз труднее, чем «служить» или «умри». Послушнейшей из всех моих собак была Винни. Еще до того, как гоняться за Рауди по всему кварталу, я поняла, что он не Винни. Его понятие о команде «рядом» состояло в том, чтобы опережать — что значит забегать вперед, таща на прогулку меня. А если говорить о первенстве, он все время намекал, что в нашей стайке первый волк — это он. Он покусывал поводок куда ближе к моей руке, чем хотелось бы. У лаек крупные острые зубы. Одним из хитроумных его трюков было кусать поводок именно в то время, когда он справлял нужду. Таким образом, если я его поощряла за хорошее поведение, то поощряла и за кусание, а если искореняла второе, то искореняла и первое. Между опережением, кусанием и кое-какими другими повадками первого волка он еще и показывал мне, что он — пес, работающий с радостью. Когда я говорила ему «к ноге» — он был обучен правому финишу, — он сперва подпрыгивал в воздух, потом скакал вокруг меня, а потом бухался на посадку. Можно учить пса не устраивать театр по всякому поводу, но если он не желает, то никогда и не научится.
— Что хорошенького поделываешь, Холли? Пса нянчишь, а?
При звуках его голоса кое-кто шлепнулся брюхом вверх, прикрыв глазамв ожидании блаженства. Не я.
— Здесь временно воспитательный дом, — объявила я. — Входи. Я решила тебе все рассказать.
— Все… Так моя работенка окончена, а? Он нагнулся, поскреб косматую грудь Рауди, почесал ему шею и повторил это своим предназначенным для разговора с собаками голосом. Дважды повторил: — Так моя работенка окончена, а? Так моя работенка окончена, а?
— Нет, — сказала я. — Просто я решила, раз вы арестовали Гэла, у которого нет никакой причины убивать доктора Стэнтона, то должны услышать о том, у кого она есть, или хоть что-то в этом роде. Таким образом, вы сможете арестовать двух невиновных людей вместо одного-единственного.
В этом месте я хочу признаться, что существовали две причины, по которым я считала Гэла невиновным. Во-первых, он вел себя совершенно нормально, как всегда. Во-вторых, он слегка напоминал мне Бака, если забыть, что Бак время от времени принимает ванну и у него есть костюм, купленный лет двадцать назад у Братьев Брук.
Я подала Кевину одну из бутылок «Бадвайзера», которые он хранит у меня в холодильнике, и рассказала ему о великой вражде дрессировщиков.
— Это началось… года четыре назад? Ну да, четыре. Генри Мак-Девит, с незапамятных времен ведущий дрессировщик, решил уйти. Выйти в отставку. Ему перевалило за шестьдесят пять. Он работал в «Полароиде», уволился оттуда и переехал в Кейп-Код, в Брюстере, а ездить каждую неделю в Кембридж туда и обратно ему не захотелось, так что он вышел в отставку. Все этим были недовольны, в том числе и я. Я и вступила в этот клуб главным образом из-за него. Я вроде как его знала. Он был другом моего отца. Главное, однако, он был просто фантастическим дрессировщиком.
— Ну и что же? — Кевин потягивал пиво за кухонным столом, мыслями сосредоточась на бутылке и обхватив правой рукой лапу Рауди.
— Я подхожу к делу. Так вот, потребовалась, естественно, уйма хлопот, чтобы найти, кем его заменить, и мы остановились на Маргарет Робишод — не спрашивай почему. Поверь, это было не мое решение. К слову сказать, идея эта не принадлежала и доктору Стэнтону. Они давно уже были на ножах, то есть с самого начала терпеть друг друга не могли. Так или этак, но Генри был на ее стороне, и я уверена, что это никого не смущало. Все считали — кому, как не ему, назвать своего преемника. Так доктор Стэнтон проиграл в первом раунде.
— И решил ее убить. Сплошная чушь, Холли.
— Дослушай. Я подхожу к делу. Генри был гениальный дрессировщик. И все еще продолжает им быть. А доктор Стэнтон и вправду был вроде столпа собачьего мира.
Кевин ухмыльнулся.
— Да-да, — нажала я. — Не смейся. Но постепенно оба стали, ну не знаю, может быть, чуточку меньше соперничать друг с другом. Они как бы слегка смягчились. Но Маргарет-то вовсе не была выше этого. Она хотела быть Мисс Две Сотни. Мисс Само Совершенство. Две сотни — высший счет при показе послушания. Она постоянно выступала и действительно пару раз добилась двухсот очков, а как — разве объяснишь? Это немножко похоже на Надю[4], выигрывающую десять баллов.
— Как Билл Роджерс в старину, — предположил Кевин.
— Вроде того, но его-то все любят. Когда он ежегодно выигрывал марафон, все его обожали, да и сейчас, хоть он ни у кого и не выигрывает, все по-прежнему его любят.
— Он чертовски симпатичный парень.
— Верно. А это как раз то, чего начисто нет в Маргарет. Никому она не нравится, и когда побеждает, и когда проигрывает. Но проигрывает она редко, а с тех пор, как клуб ее уволил, она все время выигрывала, и солидно. В послушании. Но на выставках она выступает и по экстерьеру, и тут тоже здорово преуспевает У нее золотистые ретриверы.
— По экстерьеру?
— Ну да. По экстерьеру — это смотрят, насколько пес соответствует стандарту своей породы. Его телосложение, шкура, масть и все такое.
— Как на конкурсе красоты. — Его огромный указательный палец не переставал сновать по шее Рауди.
— Приблизительно. Так вот, когда она приступала к работе, народ надеялся, что этот ее успех частично подсотрется, и в какой-то мере это сбылось. Я имею в виду, что в клубе несколько усилилось соперничество. Генри был истинно хороший дрессировщик, но в сравнении с Маргарет он — сверхлегкомысленный и подходил людям, которые хотели пройти только два-три занятия. Такой славный малый. Не было собаки, которая бы ему не нравилась. Маргарет же была прямой противоположностью — ее не интересовали собаки со средними данными, и она вовсе уж была против смешанных пород.
— Дворняжек?
— Ага. А это по-настоящему глупо, потому что и при смешанной породе можно получить Всеамериканское СТ.
— СТ? Сертификат тарифа?
— Звание Собаки-Товарища. Но главное то, что любой клуб собачьей дрессировки не только обучает для выставок. Может., это и смешно, но любому среднему псу положено помочь сделаться полноправным псом-горожанином. А Маргарет привыкла повторять: «Мы здесь не затем; чтобы обучать трюкам домашних любимчиков». Она всегда произносила «домашний любимчик» как что-то непристойное. Она ошибалась. Если домашний любимчик значит преданный друг, то любая моя собака была любимчиком. Более того, хотя она и поносила всех собак, кроме золотистых ретриверов, но была откровенным сторонником взгляда, что всех собак можно обучить, если пользоваться правильными методами, которые, с ее колокольни, ее и только ее методы. Вот так, — добавила я, — она вскоре оскорбила уйму людей. A ей на самом деле ничего нового было не сказать. Дергай за тренировочный ошейник, пока пес не сделает того, что ты хочешь. Этого было в избытке. А меж тем многие наши читали эту книгу монахов из Нью-Скита.
— Там еще осталось пиво?
— Да. Не перебивай! Или я, по-твоему, все сказала? Нет, не все. Эти монахи живут в штате Нью-Йорк. Но так или этак, а идея их в том, что все собаки происходят от волков, и, с точки зрения пса, ты — часть его стаи. А он — часть твоей. И тебе надо дать собаке понять, кто в стае первый волк. Верховный пес. Потому что собаки вроде как волки. В некотором смысле они суть волки. Им надо знать и что им подобает, и к кому они принадлежат. А все, что говорила нам Маргарет, — крепче дергать.
— Это имеет какое-нибудь отношение к Фрэнку Стэнтону?
— Да. Потому что он действительно мигом всосал эту книгу, всю науку монахов из Нью-Скита, и всю ее использовал против Маргарет. Это было новое оружие, и всякий, кто хоть что-нибудь знал о волках или собаках, сразу понял: то, что с ними происходит, — это классическая борьба за первенство, выяснение, кто верховный пес, избранный, первый. Временами они оба просто рычали друг на друга. Ты единственный, кто спросил, были ли у него враги.
— Он дразнил ее.
— Нет. Хуже. Насмехался над ней. Издевался. Например, насчет золотистых ретриверов. Золотистых-то и в самом деле легче обучать, говорил он ей, или вот — он слыхал о славном выводке щенков породы акита, или рассказывал ей об одном ирландском терьере. У него у самого был тогда ирландский терьер. В книгах всегда говорится, что такие породы сомнительны. Акита. Терьеры. Все северные породы — аляскинский маламут, лайка самоедская, сибирская, эскимосская. Так что единственный способ, которым она могла заткнуть ему рот, — это взяв одну из трудных пород, и она наконец клюнула на наживку. Это было в январе. На втором ее году в клубе. Она взяла аляскинского маламута.
Даже величайшие фанатики маламутов признают, что в обучении они не самые легкие собаки, а многие и вообще скажут, что обучить их невозможно. Иными словами, чтобы сравняться с доктором Стэнтоном, она подобрала хорошую породу. Это был еще и смелый шаг, потому что при лайке ее шансы всякий раз получать высокий балл были практически равны нулю. К тому же я не могу себе представить никого менее приспособленного к владению маламутом, чем она. Чего ей всегда хотелось — так это робота, а не пса со своей собственной волей. Хотя никто из нас ни разу не видел ее щенка — он был еще слишком мал для класса, — мы, конечно, о нем слышали, а те, кто читал монахов из Нью-Скита, испытывали к нему огромную симпатию.
— Ну и? — Затем он повторил это Рауди: — Ну и?
— Уловка сработала. На время. Потом доктор Стэнтон перешел в нападении к новому витку. Пожалуй, ты скажешь, что он задумал подлость. Кто-нибудь тебе уже об этом рассказывал?
— Выкладывай, — сказал он.
— О'кей. Он всегда много болтал. До этого он слухов точно не распускал, но потом начал. Я не думаю, будто он что-нибудь сочинял. Просто не препятствовал им. Слухам.
— Например?
— Судейство. Она была судьей по послушанию в АКС. В Американском клубе собаководства. Он злословил о ее судействе. Вроде того, будто золотистые ретриверы ее любимчики, но это, по-моему, неправда. Он сказал, будто она снимает очки за правый финиш.
— Не может быть. Ошеломлен.
— Кончай шалить с собакой, Кевин, и слушай внимательно. Пес, допустим, прямо перед тобой, а ты хочешь, чтобы он сидел слева от тебя. При правом финише он минует твой правый бок, обходит тебя со спины и садится слева. При левом финише он поворачивается и кончает тем, что садится слева от тебя, не обходя кругом. На всевышний взгляд АКС, два этих финиша равнозначны. Народ принимает это всерьез.
— И я принимаю это всерьез, — сказал Кевин. — Она убила Стэнтона потому, что его пес не так его обходил.
— Конечно нет! Я ведь что тебе рассказываю — как он добился ее увольнения. Или на самом деле только думал, что добился он. Он вроде бы возглавлял антимаргаретовскую клику, но, по правде, не было ведь никакой промаргаретовской клики. Я имею в виду, что ко времени ее ухода уже никто не считал, будто она хороший ведущий дрессировщик. Она только всех и все критиковала. И члены клуба просто разбегались. Каждый класс начинающих обычно приступает к работе, насчитывая двадцать — тридцать новичков, а все, кроме четырех-пяти, к третьему уроку исчезали. Так что, вероятно, для нее не было большим сюрпризом, когда ее и вправду уволили, но получилось хуже, чем должно было быть. Доктор Стэнтон выиграл битву, так что, считай, мог бы проявить великодушие. Но у него как раз умер пес, и, смею сказать, он был отнюдь не в великодушном настроении. И он так никогда и не смягчился, даже когда она ушла. Спустя пару месяцев после ее увольнения мы узнали, что ее лайка умерла, а доктор Стэнтон не оставлял намеков, что это не был несчастный случай. Никто ему не поверил. Фактически никто и внимания на это не обратил. К тому времени нам передался энтузиазм Винса. Его вера в силу похвалы оказалась заразительной. Все мы тоже снова начали нахваливать друг друга и хотели забыть о Маргарет.
— Так она и впрямь убила пса или как? — спросил Кевин.
— Не думаю, — сказала я. — Я слышала, он сбежал. На свободе лайка и в самом деле может далеко уйти. Пса, вероятно, сбило машиной. Не знаю. Вот и вся история. Тебя, кажется, не очень захватило. Так расскажи мне о Гэле.
— Гаролд Шагг, — сказал Кевин, — Отребье. То в психушке, то на свободе.
— В психушке… Кембридж — заколдованное место. Если гарвардский профессор считает себя Богом, это нормально, но если он слишком часто провозглашает это публично, то отправляется в Мак-Литовскую клинику. В госпсихушку гарвардские профессора попадать не должны.
— A потом строем являются либералы и обнаруживают нарушение прав человека.
Трудно сказать, что из этого Кевин произносит с большим презрением — либералы или нарушение прав.
— Представляю себе, что его постоянно то госпитализируют, то выписывают, — сказала я. — Но что ему говорить? Ты всерьез считаешь, что он к этому имел отношение?
— Мы собираемся подержать его, пока не протрезвеет, но мое мнение — он и понятия не имеет о том, что сделал, как, впрочем, и ни о чем другом.
— Но с чего бы ему это делать? С чего бы ему желать смерти доктора Стэнтона?
— Ты сказала, — ответил Кевин. — Не с чего.
Будь я сообразительней, мне бы надо заставить Кевина в первую очередь рассказать о Гэле и, может быть, не следовало рассказывать ему о Маргарет, но я сочла, что это не важно. Кевин, пожалуй, понимал, что я готова о чем-то проболтаться, и, пожалуй, решил ни о чем мне не говорить, пока не проболтаюсь. Я была бы рада его разочаровать. Но так или иначе, решила я, никто не совершает убийств из-за того, что был уволен клубом дрессировки собак. Единственная вина Маргарет — в отпугивании людей. Кроме того, в арсенале-то ей решительно нечего было делать — на той сцене, где она провалилась с треском. И, как заметил Стив, кто-нибудь все равно раскололся бы и назвал ее полиции. Ко времени ухода Кевина у меня уже не осталось сил, чтобы писать об электронных антиблошиных ошейниках, а Рауди с надеждой отирался вокруг, так что я взяла его пройтись. На Доннел-стрит он заметил черного коккер-спаниеля, привязанного бельевой веревкой к тележке. Коккер затявкал и рванулся, а Рауди, вздыбив шерсть, испустил глубокий грудной раскат. Он тоже рванулся, но я удержала равновесие и ухитрилась остаться на ногах. В остальном он вел себя вполне пристойно. Когда мы добрались до дому, я все еще не пришла в настроение писать об антиблошиных ошейниках, а поскольку Рауди был полон энергии, мы с ним немножко поработали.
Если вы никогда не занимались с собакой, то можете подумать, будто Рауди учился кувыркаться или подавать лапу. Пес, обученный послушанию, легко постигнет такие трюки, но эта далеко не весь тренинг. Курчи, карликовый пудель Дианы, может танцевать на задних лапках или прыгать к ней на руки, но, чтобы добиться своей первой степени, СТ, — что он, может быть, на днях и сделает, — ему не надо будет совершать трюки. Если он и попытается показать что-нибудь подобное на ринге, как это уже произошло, то потеряет баллы. Он будет исполнять «к ноге» на поводке и без поводка. Сидеть. Вставать и оставаться на месте. Приходить, когда зовут. Делать посадку на одну минуту и укладку — на три.
Не зрелищно? Да. И в миллион раз труднее, чем «служить» или «умри». Послушнейшей из всех моих собак была Винни. Еще до того, как гоняться за Рауди по всему кварталу, я поняла, что он не Винни. Его понятие о команде «рядом» состояло в том, чтобы опережать — что значит забегать вперед, таща на прогулку меня. А если говорить о первенстве, он все время намекал, что в нашей стайке первый волк — это он. Он покусывал поводок куда ближе к моей руке, чем хотелось бы. У лаек крупные острые зубы. Одним из хитроумных его трюков было кусать поводок именно в то время, когда он справлял нужду. Таким образом, если я его поощряла за хорошее поведение, то поощряла и за кусание, а если искореняла второе, то искореняла и первое. Между опережением, кусанием и кое-какими другими повадками первого волка он еще и показывал мне, что он — пес, работающий с радостью. Когда я говорила ему «к ноге» — он был обучен правому финишу, — он сперва подпрыгивал в воздух, потом скакал вокруг меня, а потом бухался на посадку. Можно учить пса не устраивать театр по всякому поводу, но если он не желает, то никогда и не научится.
Глава 5
Бедненький крошка, — причитала Барбара Дойл, покуда ее наманикюренная правая ручка сбегала с головы Рауди вниз, к мягкой шерстке на горле. Кто-нибудь, не знающий «правила Винтер», истолковал бы ее пушистые волосы и разукрашенные блузочки как признак, что она — хозяйка какой-нибудь испорченной пекинески, но если три немецкие овчарки Барбары вздумают когда-нибудь ее зарегистрировать, то официальное имя, которое они ей выберут, будет «Железный Кулак в Бархатной Перчатке».
Мы ввосьмером приканчивали две большие пиццы. Сидели у меня в гостиной, выкрашенной белым. В ней есть камин и одна большая кушетка. Камин работает. Когда я навещаю Бака, то обычно приезжаю с грузом растопки. Огонь в этот вечер разжигала я. Барбара и Винс делили кушетку с Рэем и Лин Меткалф. Роза, Рон, Арлен и я сидели на полу подле камина. Арлен — тяжеловесная, трудно описуемая особа с двумя борзыми, которые похожи на Рэя и Лин Меткалф. В Кембридже больше борзых на душу населения, чем в любом другом известном мне месте. Почти все они — отставные беговые собаки, спасенные от смерти. Они становятся нежными, симпатичными любимчиками. Жизнь беговой борзой воистину адская, так что приемные их дома должны им казаться раю подобными.
Лежать, свернувшись в клубок, у теплого очага или поближе к радиатору для северных пород — признак болезни, так что Рауди нас избегал. Пока мы ели, он неожиданно выказал хорошие манеры. Я было предложила выставить его вон, но мы решили дать ему шанс вести себя прилично, и он не сделал попытки что-нибудь стащить. Когда с пиццей покончили, Винс, который лучше понимает дело, в виде опыта бросил Рауди кусочек корочки, и пес, подпрыгнув, поймал ее на лету. Челюсти у него сомкнулись со звуком захлопнувшегося капкана.
— Я говорил тебе, что его кто-нибудь сегодня заберет… — виновато начал Рэй.
— Да он великолепен, — отозвалась я.
— Факт тот… — начал Рэй.
— Факт тот, — подхватила Лин, — мы бы рады, да у нас места мало.
Меткалфы уже вышли из детородного возраста. А вот их кламбер-спаниели — нет. Было очевидно: Рэй предложил Лин дать Рауди временное собачье пристанище, а она отказалась.
— Может, Милли захочет его держать, — сказала Барбара.
У Фрэнка Стэнтона была библиотека книг о собаках, которой он разрешал пользоваться нашему и нескольким другим клубам, так что всякий знал его домоправительницу, Милли Фергюсон, которая была еще миниатюрней Барбары Дойл и по меньшей мере пятью годами старше д-ра Стэнтона.
— По-моему, у нее нет силы его водить, — заметила я. — Она больше не может выполнять тяжелую работу. У Роджера, что, пропал интерес?
Я никогда, конечно, не передала бы Рауди этой дубине, но у клуба все еще жив был в памяти негативизм Маргарет Робишод, и мне не хотелось походить на нее. Мне, впрочем, не было нужды беспокоиться. Д-р Стэнтон видел, как Роджер дрессирует Лайон, хотя дрессировка здесь навряд ли верное слово.
— Мы с Фрэнком прошлой весной об этом говорили, — сказал Рон. (Рон, водопроводчик и хозяин Виксен, в придачу еще и наш казначей. У него круглое румяное лицо, а остаток волос — светло-русый.) — Мы с ним заключили что-то вроде соглашения. Я сказал ему: если что случится, мы найдем дом для Рауди. В обмен мы получим его книги.
Мы ввосьмером приканчивали две большие пиццы. Сидели у меня в гостиной, выкрашенной белым. В ней есть камин и одна большая кушетка. Камин работает. Когда я навещаю Бака, то обычно приезжаю с грузом растопки. Огонь в этот вечер разжигала я. Барбара и Винс делили кушетку с Рэем и Лин Меткалф. Роза, Рон, Арлен и я сидели на полу подле камина. Арлен — тяжеловесная, трудно описуемая особа с двумя борзыми, которые похожи на Рэя и Лин Меткалф. В Кембридже больше борзых на душу населения, чем в любом другом известном мне месте. Почти все они — отставные беговые собаки, спасенные от смерти. Они становятся нежными, симпатичными любимчиками. Жизнь беговой борзой воистину адская, так что приемные их дома должны им казаться раю подобными.
Лежать, свернувшись в клубок, у теплого очага или поближе к радиатору для северных пород — признак болезни, так что Рауди нас избегал. Пока мы ели, он неожиданно выказал хорошие манеры. Я было предложила выставить его вон, но мы решили дать ему шанс вести себя прилично, и он не сделал попытки что-нибудь стащить. Когда с пиццей покончили, Винс, который лучше понимает дело, в виде опыта бросил Рауди кусочек корочки, и пес, подпрыгнув, поймал ее на лету. Челюсти у него сомкнулись со звуком захлопнувшегося капкана.
— Я говорил тебе, что его кто-нибудь сегодня заберет… — виновато начал Рэй.
— Да он великолепен, — отозвалась я.
— Факт тот… — начал Рэй.
— Факт тот, — подхватила Лин, — мы бы рады, да у нас места мало.
Меткалфы уже вышли из детородного возраста. А вот их кламбер-спаниели — нет. Было очевидно: Рэй предложил Лин дать Рауди временное собачье пристанище, а она отказалась.
— Может, Милли захочет его держать, — сказала Барбара.
У Фрэнка Стэнтона была библиотека книг о собаках, которой он разрешал пользоваться нашему и нескольким другим клубам, так что всякий знал его домоправительницу, Милли Фергюсон, которая была еще миниатюрней Барбары Дойл и по меньшей мере пятью годами старше д-ра Стэнтона.
— По-моему, у нее нет силы его водить, — заметила я. — Она больше не может выполнять тяжелую работу. У Роджера, что, пропал интерес?
Я никогда, конечно, не передала бы Рауди этой дубине, но у клуба все еще жив был в памяти негативизм Маргарет Робишод, и мне не хотелось походить на нее. Мне, впрочем, не было нужды беспокоиться. Д-р Стэнтон видел, как Роджер дрессирует Лайон, хотя дрессировка здесь навряд ли верное слово.
— Мы с Фрэнком прошлой весной об этом говорили, — сказал Рон. (Рон, водопроводчик и хозяин Виксен, в придачу еще и наш казначей. У него круглое румяное лицо, а остаток волос — светло-русый.) — Мы с ним заключили что-то вроде соглашения. Я сказал ему: если что случится, мы найдем дом для Рауди. В обмен мы получим его книги.