Коннелли Майкл. Поэт

   — И чем дело закончилось? Я имею в виду сам эпизод с насилием...
   — Как ни странно, тем же, чем всегда. Все закончилось, когда он стал слишком взрослым и перестал нравиться Белтрану. Его просто отвергли, а насильник переключился на следующую жертву. Кстати, все мальчики, участвовавшие в программе «Лучшие друзья», найдены, и в свое время с ними проведут беседы. Могу поклясться, что Белтран насиловал всех подряд. Джек, этот человек посеял в своих жертвах зло. Подумай хорошенько, прежде чем писать про это. Белтран получил то, что заслужил.
   — Звучит так, будто ты симпатизируешь Гладдену.
   Зря я это сказал. В глазах Рейчел мелькнула обида.
   — Да. Я симпатизирую, черт возьми. Это вовсе не значит, что я его оправдываю, или, окажись он рядом, не пустила бы в него пулю. Однако вовсе не Гладден создал того монстра, что оказался у него внутри. Это сделал кто-то другой.
   — Ну хорошо, я не хочу доказать...
   Официантка принесла пиво для Рейчел, не дав нашему разговору пойти в неправильном направлении. Я потянул к себе кружку с остатками «светлого с темным» и сделал несколько глотков, надеясь оставить позади собственную неловкость.
   — Итак, отбросим в сторону сказанное Гладденом, — продолжал я свои расспросы. — Что конкретно есть на него? Он настолько ловок, как считают?
   Рейчел на некоторое время задумалась.
   — Уильям Гладден знает, что его сексуальный аппетит нарушает действующие законы, неприемлем в обществе и не отвечает человеческой культуре. Я думаю, на него давит этот груз. Вероятно, он оказался в конфликте с самим собой, пытаясь осмыслить свои желания и побуждения. И он хотел бы рассказать нам свою историю, не важно, от третьего лица или от своего собственного, веря, что таким образом он поможет себе или кому-то еще, кто окажется на той же тропе. Став на позиции, с которых смотрит на эту дилемму он сам, можно понять, насколько высок уровень его интеллекта. Я хочу сказать, что большинство из тех, с кем я общалась, были просто животными. Или машинами для насилия. Они делали то, что делали... скорее... повинуясь инстинктам или программе, словно ими кто-то руководил. Они совершали свои преступления без раздумий. Гладден сильно от них отличался. Таким образом, я прихожу к выводу, что он действительно так умен, как считают. А возможно, и еще умнее.
   — Ты рассуждаешь довольно странно. Говоришь, на него давит тяжкий груз. Не похоже, что мы говорим о человеке, за которым идет такая охота. У того, по следу которого идем мы, совести не больше, чем у Гитлера.
   — Ты прав. Однако нам известно достаточно примеров, когда хищник этого типа изменяет свое поведение, то есть развивается. Нельзя не вспомнить о прецедентах, когда без соответствующего лечения, не важно, применялись при этом наркотики или нет, люди наподобие Уильяма Гладдена, с таким же детским опытом, превращались в таких вот поэтов. Вывод прост: люди меняются. После тех интервью, что мы провели с ним в тюрьме, до его победы в апелляционном суде и нового следствия прошло более года, и лишь после этого он вышел на свободу. В тюремном сообществе педофилы считаются низшим сословием. Вот почему там они стараются держаться вместе, рядом с себе подобными. Поэтому есть обстоятельства, связывающие Гладдена с Гомблом и остальными осужденными за педофилию, которые отбывали свой срок в Рейфорде. Вернее, я хочу сказать, что не удивляюсь тому, что человек, которого интервьюировала когда-то, спустя столько лет превратился в того, кого мы называем Поэтом. Я вижу, каким путем он мог пройти.
   Около мишени для дартса раздался взрыв громкого смеха и послышались аплодисменты. Похоже, там вручали приз чемпиону вечера.
   — Что же, хватит о Гладдене, — сказала Рейчел, когда я снова повернулся к ней. — Это чертовски угнетает.
   — Ладно.
   — Как насчет тебя?
   — Меня он тоже угнетает.
   — Нет, я хотела услышать о тебе. Говорил ли ты с редактором? Он знает, что ты вернулся к расследованию?
   — Пока нет. Нужно будет позвонить утром и рассказать, что новой информации нет, но я снова в деле.
   — Как он это примет?
   — Не лучшим образом. В любом случае ему необходимо продолжение темы. Теперь сюжет несется вперед сам словно скорый поезд. В публикации уже заинтересованы общенациональные медиа-компании, а в топку этого тяжеловоза нужно все время подбрасывать новые материалы. Что плохо. Он может нанять других репортеров, дать им задание и ждать результатов. Правда, не думаю, что им удастся много нарыть. А вот Майкл Уоррен способен взорвать ситуацию новым эксклюзивом «Лос-Анджелес таймс». А я останусь в своей собачьей будке.
   — Ты довольно циничный человек.
   — Я реалист.
   — Не думай об Уоррене. Горд... Кто бы ни допустил утечку, он не станет делать это вторично. Слишком рискованно, учитывая характер Боба.
   — А что, если это очередное фрейдистское проявление? В любом случае скоро узнаем.
   — Как ты можешь быть таким циником? Я думала, это привилегия копов, причем среднего возраста.
   — Думаю, таким я родился.
   — Могу поспорить.

* * *

   Пока мы возвращались, снова похолодало. Хотелось обнять Рейчел, но я понимал, что она не позволит: на улице за нами следили чужие глаза, так что я даже не пытался. Когда подошли к отелю, я вспомнил одну старую историю и решил ей рассказать.
   — Знаешь, как это бывает в школе — в старших классах всегда известно, кто в кого влюблен или кому дали отставку. Помнишь такое?
   — Да, я помню.
   — Так вот, была одна такая девочка, и я влюбился в нее безнадежно... Не помню уже, как случилось, но об этом пошел слух. А когда так случается, что обычно делают? Ждут реакции от предмета своих чувств, просто смотрят, как она или он отреагируют. Ну, вроде «Я знаю, что она знает, что мне нравится, а она знает, что я знаю, что она это знает». Поняла что-нибудь?
   — Конечно.
   — А соль в том, что я не был уверен в себе. То есть не знал себя самого. Помню, однажды оказался в спортзале, на трибуне. Намечалась игра, кажется, баскетбол, и трибуна постепенно наполнялась зрителями. И тут в зал вошла она, вместе со своим приятелем. Они продвигались вдоль трибун и искали, куда бы сесть. Ситуация... Я, понятно, напрягся — и вдруг вижу, как она машет мне рукой. И тут я сомлел, а потом обернулся и посмотрел назад, сделав вид, что она машет вовсе не мне.
   — Джек, глупенький, — со смехом сказала Рейчел, не принимая мою историю всерьез в отличие от меня самого, долго переживавшего по этому поводу. — И что же она?
   — Когда я снова взглянул в ее сторону, она уже не смотрела на меня, в явном смущении. Конечно, это я поставил ее в глупое положение, сначала распустив слухи, а потом обойдясь так пренебрежительно. Потом она стала дружить с кем-то еще и в итоге вышла замуж. А мне потребовалось время, чтобы все забыть.
   Последнюю часть пути до входа в отель мы прошли молча. Открыв перед Рейчел дверь, я посмотрел на нее, смущенно улыбнувшись какой-то виноватой улыбкой. Спустя годы я еще переживал за свою ошибку.
   — Такая вот история. Что доказывает: я всегда был циничным идиотом.
   — Такие истории случаются с кем угодно в период взросления, — ответила она тоном, не терпящим возражений.
   Мы пересекли холл, и знакомый портье встретил нас кивком. Кажется, его бакенбарды отросли еще больше. У лестницы Рейчел остановилась и, обращаясь ко мне так, чтобы не мог подслушать портье, прошептала:
   — Я думаю, пора разойтись по комнатам.
   — Могу тебя проводить?
   — Нет уж, спасибо за заботу.
   Она взглянула в сторону портье. Тот держал в руках очередной таблоид, погрузившись в развернутую «портянку» с головой. Рейчел украдкой поцеловала меня в щеку и, шепотом пожелав спокойной ночи, поднялась по лестнице. Я молча проводил ее взглядом.

* * *

   Я понимал, что сразу не засну. Слишком много мыслей вертелось в голове. Еще недавно я лежал в постели с восхитительной женщиной, потом провел с ней целый вечер и, кажется, влюбился по уши. Я все еще не мог определить, что представляла собой эта любовь, но заметил в ней что-то новое. Оно исходило от Рейчел. В ней я ощутил особое, до того не встречавшееся мне состояние. Оно волновало и одновременно беспокоило.
   Как только я вышел из дверей отеля на улицу, решив выкурить сигарету, беспокойство усилилось, вытеснив другие чувства. Вспомнилось давно забытое, ожили в сознании и мое смятение, и мысли о том, как могла сложиться жизнь, — все, что преследовало после той ситуации на спортивной трибуне. Я лишь подивился силе и ясности, с какими способны оживать человеческие воспоминания. Кстати, Рейчел так и не узнала окончания истории о девочке. Я не рассказал, что девочку звали Райли, а парень, с которым она тогда ушла, был моим братом. Не знаю, по какой причине, однако эту подробность я решил опустить.
   Ни одной сигареты в запасе не оставалось, и я вернулся в холл. На вопрос о куреве портье посоветовал отправиться в тот же бар «Кот и скрипка». Я заметил, что около его газеты лежит начатая пачка «Кэмел», но раз уж мне не предложили, не стал суетиться, стреляя по одной.
   По дороге до Сансет я все время думал о Рейчел. Вдруг начал беспокоить один и тот же момент. Точнее, нюанс, замеченный в трех любовных встречах. Факт — трижды Рейчел отдавалась мне сама, без всякой оглядки на обстоятельства, и каждый раз она оставалась совершенно пассивной. Контроль над ситуацией всегда осуществлялся мной. Я ждал каких-то нюансов во второй, а затем в третий раз, даже запаздывал в собственных движениях, ненавязчиво предлагая ей вести партию, но Рейчел постоянно уходила от активной роли. Даже в те особые моменты, когда я готовился войти, именно я направлял ключ в скважину. Все три раза. Занятно, подумал я, из женщин, встреченных мной до Рейчел, ни одна не вела себя так однообразно.
   В этом не было ничего плохого или тем более обидного. Просто я внезапно нашел ее поведение непонятным. Ведь пассивность в постели составляла полную противоположность поведению в обычной ситуации или в «вертикальном» положении. Здесь Рейчел предпочитала управлять событиями или хотя бы намекала на это. Не знаю, но возможно, что в этом противоречии таилась одна из причин моего собственного к ней притяжения.
   Почти перейдя Сансет, чтобы оказаться у бара, на противоположной его стороне, слева от меня, я вдруг уловил периферийным зрением какое-то движение и краем глаза едва успел поймать тень, вроде бы спрятавшуюся в нишу у входа в закрытый на ночь магазин. По телу пробежала дрожь, однако я не двинулся с места, решив понаблюдать за нишей еще немного. Дверной проем находился всего в двадцати ярдах от меня, и казалось, человек еще там и наблюдает за мной.
   Быстро сделав четыре шага по направлению к двери, я вдруг остановился как вкопанный. Конечно, это блеф, но если из проема никто не выбежал, теперь блеф мог обернуться против меня. Я почувствовал, как забилось сердце. Понятно, там мог оказаться обычный бомж, который рыщет в поисках места для ночлега. Можно найти массу объяснений, и я опасался именно этого. Вдруг это наш «кочевник»? Что, если в нише — Поэт?
   В следующую секунду в мозгу пронеслись все возможности. Поэт видел меня по телевизору. Он сделал свой выбор. Темный проем оказался по пути, между мной и отелем «Уилкокс». Назад дороги не было. Развернувшись, я перешел улицу, спешно направившись в бар.
   Меня остановил резкий звук автомобильного сигнала. Я отпрыгнул назад, даже не успев осознать, что никакой опасности не было. Машина пронеслась своей дорогой, оставив позади смех подростков, ехавших мимо в двух полосах от меня, но заметивших издали, что я представляю неплохой объект для шутки.
   Заказав бокал «светлого с темным», на сей раз с порцией куриных крылышек, я купил в автомате пачку сигарет. Зажег спичку, чтобы прикурить зажатую между губ сигарету, и тут заметил, как дрожат мои пальцы. На стене бара висело зеркало.
   «Ну и что, собственно?» — спросил я себя и выпустил в отражение струю голубого сигаретного дыма.

* * *

   В баре я просидел часов до двух, покинув его в компании остальных «крепких орешков», резонно предположив, что вместе идти безопаснее. Быстро сориентировавшись в толпе изрядно набравшихся посетителей и определив троих особенно пьяных, что направлялись в сторону «Уилкокса», я последовал за ними, держась в нескольких ярдах.
   Подозрительную нишу мы прошли по противоположной стороне Сансет, и, взглянув на темный проем двери через четырехполосную улицу, я не разобрал, есть там кто-нибудь или нет. Задерживаться не стоило. Напротив «Уилкокса» я отстал от спутников и рысцой перешел через дорогу, направляясь к отелю. Сбитое волнением дыхание пришло в норму, едва я оказался в холле и увидел перед собой лицо знакомого портье.
   Несмотря на поздний час и дозу достаточно крепкого пива, при мысли оказаться в роли жертвы усталость куда-то исчезла. Оказавшись в номере, я сразу разделся и лег, выключив свет и понимая тщетность своей попытки заснуть. Минут через десять одолела бессонница, так что свет пришлось снова включить.
   Хорошо бы отвлечься. Придумать уловку, чтобы дать мозгам отдых, а телу — нормальный сон. Я сделал то, что делал уже много раз: вынул компьютер и, положив его поверх сумки и включив в телефонную розетку, загрузил программу. Войдя в сеть «Роки», я увидел, что почты в ящике нет, да я и не ждал никаких сообщений, просто привычные действия меня успокаивали. Просмотрев новостные рассылки, я обнаружил краткое упоминание о своей статье в ленте Ассошиэйтед Пресс. Завтра статья вызовет взрыв или настоящее землетрясение. Мое имя станет известно редакторам всех газет от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса. Надеюсь, так будет.
   Выйдя из соединения с сетью, я отключил модемную связь и успел пару раз разложить на экране пасьянс, как вдруг почувствовал новое беспокойство, словно что-то потерял. В поисках источника я заглянул в сумку от ноута, чтобы проверить, на месте ли гостиничные счета, так удачно позаимствованные в Фениксе. Их не оказалось. Перерыв всю сумку, я ничего не обнаружил. Схватив наволочку, вывернул ее содержимое на пол, но внутри лежала только одежда.
   — Черт! — сказал я неожиданно громко.
   Закрыв глаза, я попытался восстановить в памяти все, что делал с бумагами в самолете. Сперва я с ужасом вспомнил, как сунул их в карман за сиденьем. Потом показалось, что, поговорив с Уорреном, полистал счета, прежде чем совершить остальные звонки. Наконец я отчетливо вспомнил, что положил их в карман компьютерной сумки, едва самолет начал заходить на посадку. Итак, я точно не оставлял бумаги на борту.
   Оставалась лишь одна возможность: кто-то вошел в мою комнату и похитил распечатки. Немного походив по комнате, я так и не решился ни на какие действия. Получалось, что придется заявлять о пропаже похищенной мной же чужой собственности. И куда мне с этим обратиться?
   В расстроенных чувствах я открыл дверь номера и направился в холл, чтобы поговорить с ночным портье. Тот всматривался в журнал под названием «Высшее общество», на обложке которого красовалось фото обнаженной красотки. Девица искусно прикрылась одними руками, да так удачно, что журнал разрешили продавать с лотка.
   — Послушайте, никто не заходил в мой номер?
   Дернув плечами, портье отрицательно покачал головой.
   — Никто?
   — Я видел поблизости только одного человека, вернее даму, и она была вместе с вами. И вас я тоже видел. Все.
   Секунду я продолжал смотреть на него, ожидая, не будет ли продолжения. Он молчал.
   — Хорошо.
   Вернувшись к двери, я решил изучить замочную скважину, нет ли на ней следов отмычки. Понять это оказалось непросто. Царапин около скважины хватало, но они могли возникнуть и многие годы назад. И разумеется, я не отличил бы вскрытый замок от невскрытого, даже если от этого зависела бы моя жизнь. И все равно я таращился на скважину. Кажется, я сходил с ума.
   Я подумал было рассказать Рейчел о том, что комнату обыскали, да только возникло то же самое препятствие. Не хотелось, чтобы она узнала о моем проступке. В памяти снова всплыла история, пережитая давно, на спортивной трибуне, и некоторые более поздние сюжеты.
   Я лег не раздеваясь.
   Постепенно на меня навалился сон, и, почти засыпая, я представил себе, как в комнату входит Торсон и роется в моих вещах. Заснув, я продолжал чувствовать, насколько зол на него.

Глава 37

   Очнулся я от грубого стука в дверь. Продрав глаза, увидел, как сквозь занавески пробивается слабый утренний свет. Понятно, солнце уже встало и мне тоже пора подниматься. Надев штаны, я открыл дверь, застегивая пуговицы на рубашке и даже не заглянув в глазок. А вот за дверью оказалась совсем не Рейчел.
   — Уже утро, сачок. Проснись и пой, сегодня работаешь со мной. Пора идти.
   Я тупо уставился на Торсона. Агент вошел внутрь и пнул ногой дверь, с грохотом ее затворив.
   — Эй! Есть здесь кто-нибудь?
   — Работать с тобой? Что ты имеешь в виду?
   — Только то, что сказано. У твоей девочки есть одно маленькое дело. Агент Бэкус распорядился, чтобы сегодня ты находился при мне.
   Должно быть, мое лицо отразило мысль об этой перспективе.
   — Меня это тоже не радует, — заметил Торсон. — Однако я поступаю так, как приказано. Если хочешь, оставайся в постели хоть до вечера, меня это не расстроит. Но я доложу...
   — Уже одеваюсь. Дай немного времени.
   — Пять минут. Жду тебя в машине. Опоздаешь — дело твое. Он ушел, и я посмотрел на часы. Восемь тридцать, не так и поздно, как показалось сначала. Вместо отведенных пяти минут сборы заняли у меня десять.
   Сунув голову под холодный душ, я подумал о перспективе провести с Торсоном весь день. Вот хреновина! Потом стал гадать о поручении Бэкуса: куда и зачем услали Рейчел и почему Бэкус не подключил меня к ее заданию?
   Выйдя из комнаты, я быстро поднялся к двери Рейчел и постучал. Тишина. Прислушавшись, не услышал ни звука. В комнате ее не было.
   Торсон стоял, облокотившись о багажник, и ждал моего появления.
   — Опаздываешь.
   — Да, извините. А где все же Рейчел?
   — Извините, мистер отдыхающий, об этом лучше говорить с Бэкусом. Похоже, он твой гуру или, скорее, рабби.
   — Послушай, Торсон, у меня есть имя, понятно? Если не хочешь произносить его вслух — пожалуйста, но избавь меня от иных обращений. Я опоздал потому, что звонил своему редактору с объяснениями, где обещанная статья. И он не обрадовался.
   Подойдя к двери со стороны пассажира, я должен был ждать, пока ее откроют. Показалось, что Торсону хотелось тянуть время как можно дольше.
   — Мне по фигу, что чувствует по утрам твой редактор.
   Торсон сказал это через крышу машины, прежде чем сесть за руль.
   Внутри я заметил два закрытых стаканчика с горячим кофе. Пар, исходивший от них, немного затуманил лобовое стекло. Я посмотрел на них тоскливым взглядом наркомана, но сдержался и ничего не сказал. Скорее всего они были частью той игры, которую Торсон приготовил для нас обоих.
   — Один кофе — твой, мистер... гм, Джек. Если предпочитаешь со сливками и сахаром, загляни в бардачок.
   Он завел мотор. Я посмотрел сначала на агента, потом снова на кофе. Потянувшись, Торсон взял один из стаканчиков и снял крышку. Сделав маленький глоток, он попробовал, не слишком ли кофе горячий.
   — О-о, — сказал он. — Я пью черный и горячий. Как и моя женщина.
   Взглянув на меня, он подмигнул «как мужчина мужчине».
   — Давай, Джек, бери свой кофе. Я не хочу, чтобы он разлился по салону, когда мы поедем.
   Я взял второй стаканчик и тоже открыл. Машина медленно тронулась с места. Я осторожно попробовал кофе, словно царский виночерпий. Вкус показался неплохим, да и кофеин быстро добрался до нервных окончаний.
   — Спасибо.
   — Без проблем. Я сам с трудом завожусь по утрам. А что случилось, трудная ночь?
   — А у тебя что, легкая?
   — Обычная. Могу отдохнуть где угодно, даже в таком гадюшнике. Спал я хорошо.
   — И лунатизм не мучил?
   — Лунатизм? Что ты хочешь сказать?
   — Знаешь, Торсон, спасибо, конечно, за кофе и за заботу, но я уверен, что именно ты слил информацию Уоррену. А также что ты вчера вечером обыскивал мою комнату.
   Торсон свернул к обочине, отмеченной знаком «для доставочного транспорта». Переведя селектор в стояночное положение, он повернулся ко мне.
   — Что ты сказал? Что ты бормочешь?
   — Что слышал. Ты же был в моей комнате. Возможно, я не смогу доказать, хотя, если Уоррен снова опубликует нечто через мою голову, придется идти к Бэкусу и сказать ему то, что я сказал тебе.
   — Послушай меня, сачок. Видишь этот кофе? Это мое предложение к перемирию. Было. Хочешь — выплесни мне в лицо. И с этим покончено. Только я не имею понятия, о чем ты толкуешь, и наконец, я вообще не разговариваю с репортерами. Точка. С тобой я треплюсь потому, что насчет этого есть особый приказ. Так и не иначе.
   Воткнув передачу, Торсон решительно вклинился в поток автомобилей, что сопровождалось гудками недовольных водителей. Горячий кофе обжег пальцы, но я не проронил ни слова. Некоторое время мы ехали молча, оказавшись вскоре в глубоком ущелье из стекла и бетона. Бульвар Уилшир. Мы приближались к Сансет.
   Кофе перестал казаться приятным, и я снова нахлобучил на стаканчик крышку.
   — Куда мы едем?
   — К адвокату Гладдена. Потом придется посетить Санта-Монику и сообщить тем двум красавцам копам, что за мешок с дерьмом они упустили прямо из собственных рук.
   — Да, я читал «Таймс». Они не знали, что за человек оказался в их руках. Не за что их винить.
   — Да-а, ты прав, никто их и не обвиняет.
   Похоже, я преуспел в стремлении спустить его предложение о мире прямо в канализацию. Торсон обиженно замкнулся в себе. Его обычное состояние, насколько я мог судить, пусть и наступившее по моей вине.
   — Слушай, — произнес я, поставив кофе на пол салона и разведя руками в извиняющемся жесте. — Мне искренне жаль. Если в случае с Уорреном или в остальных подозрениях я ошибался, тогда извини. Что делать, приходится смотреть на веши с той позиции, в которой находишься. Если я не прав, значит, не прав.
   Последовало гнетущее молчание. Показалось, что мяч пока на моей половине поля и нужно сказать что-то еще.
   — Больше ни слова об этом, — солгал я. — И кажется, ты переживаешь из-за меня и Рейчел? Извини, так вышло.
   — Сказать по правде, не стоит извиняться. Мне нет до тебя дела, как нет дела до Рейчел. Она так не думает и, конечно, поделилась с тобой. Увы, она ошибается. Кстати, оказавшись на твоем месте, я предпочел бы развернуться и слинять от нее куда подальше. С ней постоянно случается «что-то еще». Попомнишь ты мои слова.
   — Посмотрим.
   И я тут же выкинул услышанное из головы. Как бы не так: впустить его комплексы в мои собственные мысли о Рейчел...
   — Джек, ты никогда не слышат про «Раскрашенную пустыню»?
   Я удивился.
   — Да, название слыхал.
   — Видел хоть раз?
   — Нет.
   — Знаешь ли, если связался с Рейчел, значит, ты попал. Она — это та же «Раскрашенная пустыня». Прекрасная на вид, да вот... Джек, за этой красотой нет ничего и холодно, как в той пустыне ночью.
   Захотелось ответить так, чтобы пришлось побольнее, однако в последнюю секунду я остановился, ощутив в его словах лишь горечь и злость.
   — Она решит позабавиться с тобой, — продолжил Торсон. — И начнет валять с тобой дурака, как с игрушкой. То захочет с тобой быть, то расхочет. И наконец исчезнет, рано или поздно. Она от тебя уйдет.
   Я продолжал молчать. Отвернувшись, просто смотрел в окно, чтобы не видеть Торсона даже боковым зрением. Через пару минут, свернув на гаражную стоянку к одному из офисных зданий, он сообщил, что мы приехали.

* * *

   Наведя справки в просторном холле юридического центра Фуэнтеса, мы оба молча проследовали в лифт и поднялись на седьмой этаж, где увидели дверь, первую по правой стороне, с отделанной красным деревом табличкой «Юридическая контора „Краснер и Пикок“». Войдя внутрь, Торсон предъявил секретарше свое удостоверение и жетон, спросив, где можно увидеть мистера Краснера.
   — Простите, но сегодня мистер Краснер участвует в утреннем заседании.
   — Вы уверены?
   — Совершенно точно. Он представляет обвинение. Вернется после ленча.
   — Вернется куда? И где заседает суд?
   — Вернется сюда. А сейчас мистер Краснер в здании уголовного суда.

* * *

   Перегонять машину мы не стали, добравшись до уголовного суда пешком. Обвинение заседало на пятом этаже, в огромном зале, отделанном мрамором, вместившем довольно много народу: адвокаты, обвиняемые, родственники обвиняемых.
   Торсон подошел к одной из помощниц, сидевших в первом ряду за барьером, и спросил, кто из присутствующих адвокат Артур Краснер. Она указала на коротышку с редкими рыжими волосами и словно налитым кровью красным лицом. Тот стоял у перил, ограждавших место для выступающих, разговаривая с другим мужчиной, в добротном костюме, без сомнения, тоже юристом.
   Торсон приблизился к ним, что-то неразборчиво бормоча о еврейских гномах с неразменными шиллингами в карманах.
   — Мистер Краснер? — спросил он, бесцеремонно вмешавшись в разговор.
   — Да, что вам угодно?
   — Можно на два слова? И лучше пройдемте в холл.
   — Представьтесь, пожалуйста.
   — Я дам объяснения в коридоре.
   — Можете объясниться здесь, в противном случае в холл вы пойдете один.
   Торсон раскрыл свой бумажник, продемонстрировав удостоверение и жетон. Я увидел, как беспокойно забегали маленькие поросячьи глазки Краснера.