Страница:
Художник наклонился и поднял лист, завернутый в старые тряпки. Он снял их и показал один из своих морских видов. Дюпре подошел поближе и увидел что-то похожее на двух мужчин, стоящих на отмели. Штрихи, обозначавшие их фигуры, были чуть толще мазков, но они там были. Джо протянул вперед руку:
— Могу я потрогать это?
— Конечно.
Дюпре провел пальцем по холсту, всей кожей ощущая линии, проведенные кистью. Когда полицейский добрался до фигурок, он сделал паузу, потом поднес кончики пальцев к носу и принюхался.
— Все правильно, — кивнул Джек. — Они были выжжены на полотне.
Он вытащил вторую картину и передал ее Дюпре.
— Ты знаешь, что это?
Дюпре почувствовал себя неуютно при взгляде на эту картину. Это была одна из лучших работ Джека. Его море и горы никуда не годились, но зато он хорошо выписал деревья. Они в основном были голыми, а в самом низу картины, практически скрытое туманом обозначилось что-то, что показалось Дюпре похожим на каменный крест. Это было, очевидно, точкой, где стоял сам художник.
— Это вход в Место, — пробормотал Дюпре. — Я же говорил тебе, Джек, ты никогда не сможешь продать эту картину. Один только взгляд на нее вызывает у меня мороз по коже.
— Она не для продажи. Я, конечно, делаю что-то на продажу, но мне интересно, что ты на это скажешь. Скажи мне, что ты видишь.
Дюпре взял картину и стал рассматривать ее с расстояния вытянутой руки, стараясь сосредоточиться на ней.
— Я вижу деревья, траву, болото. Вижу крест. Я вижу...
Он остановился и более внимательно присмотрелся к деталям на холсте.
— А это что?
Что-то серое свисало в тени между двумя деревьями около креста. Он чуть не дотронулся до него пальцем, а потом задумался.
— Не знаю, — вздохнул Джек. — Я этого не рисовал. Там есть и другие, если как следует присмотреться.
И они там были. Чем больше Джо всматривался в полотно, тем более явственно видел. Некоторые были просто пятнами, такими, как те, что появляются на фотографии, если кто-то быстро пройдет в момент съемки; другие — более отчетливыми. Дюпре показалось, что он может различить даже отдельные лица: темные впадины глаз, черные губы.
— Они нарисованы?
Джек пожал плечами:
— Тебе кажется, что они выглядят как нарисованные?
— Нет, скорее как фотографии.
— Ты все еще полагаешь, что я выпил слишком много?
Дюпре отрицательно покачал головой:
— Я бы сказал, что ты выпил недостаточно много.
Эмерлинг подал голос:
— И ты все еще собираешься рассказывать мне, что пришел сюда, потому что тебя беспокоят еноты, или ты тоже что-то почувствовал?
Дюпре вздохнул:
— Ничего особенного, только какое-то смутное беспокойство. Я не могу описать это, скажу лишь, что это носится в воздухе, как будто собирается электрический разряд перед бурей.
— Это самое достойное описание из всех, которые мне доводилось слышать. Другие люди тоже почувствовали это; конечно, в основном старики. Подобное происходит не в первый раз. Такое случалось и раньше, во времена твоего отца.
— Когда?
— Незадолго до исчезновения Джорджа Шеррина. Но это было не совсем так, как теперь. Напряжение тогда нарастало быстро, в течение одного-двух дней, а потом так же быстро спадало. То, что происходит сейчас, — совсем другое. Оно продержится долго.
— Как долго?
— Месяцы, я бы сказал. Но оно нарастает так постепенно, что многие люди не замечали его до этого момента, а кое-кто не замечает и теперь.
— Но вы-то заметили?
— Я чувствовал что-то такое. И позавчерашний несчастный случай подтвердил мои подозрения; а еще то, что сказала дочь Лотера перед смертью.
— Она была в агонии. Она сама не понимала, что говорит.
— Я в это не верю. Думаю, что и ты тоже.
— Она говорила о мертвых.
— Знаю.
Дюпре подошел к окну маленького служебного помещения и взглянул на Айленд-авеню. Все было тихо, но неспокойно. Было похоже, что поселок замер в ожидании взрыва из-за какого-то давнего полузабытого конфликта, или, возможно, это были лишь ощущения напуганного полицейского, пьяницы-художника и старого романтика, которые старались навязать невинному миру собственную интерпретацию событий и явлений.
— Люди умирали на острове и раньше, некоторые из них довольно жестоким образом, — заметил Дюпре. — У нас были аварии и столкновения машин, пожары, даже одно или два убийства. Вы думаете, что все жертвы видели призраков, перед тем как умереть?
— Возможно.
Эмерлинг сделал паузу.
— А я думаю, что нет.
— Тогда почему именно дочка Лотера, и почему сейчас?
— Твой отец рассказывал тебе об острове?
Дюпре кивнул в сторону Джека. Он помнил, как поднимал старика с порога его дома, после того как Дэнни Эллиот нашел его с глубокой кровоточащей раной на голове. Джо был сердит на художника, возможно, потому, что видел в нем некоторые из своих старых пороков, но в основном потому, что он напугал мальчика. А сейчас он должен обнажить перед ним ту часть своей души, которую держал в тайне от всех остальных. Джек, как бы долго он ни прожил на острове, все равно был здесь пришельцем, посторонним.
Эмерлинг догадался, о чем он думает.
— Ты беспокоишься насчет Джека? Тогда я избавлю тебя от сомнений: он гораздо тоньше чувствует это место, чем те, у кого деды и прадеды похоронены на островном кладбище. Я думаю, ты можешь открыто говорить в его присутствии.
Дюпре поднял руки в жесте отчаяния.
— Я понимаю, — сказал Джек. — Никаких сильных чувств при посторонних.
— Отец рассказывал мне, — начал Дюпре. — Он рассказывал мне историю каждой семьи, с самого начала, с первого дня. Он заставил меня запомнить все это. Он рассказывал мне о резне и новом поселении, которое появилось позже. Рассказывал и о Джордже Шеррине, и о том, почему, с его точки зрения, тот был захвачен ими. Отец рассказал мне все об этом. Я никогда не понимал всего полностью, и, пожалуй, даже не верил в некоторые из его историй.
— Но он пытался объяснить тебе?
— Да. Он объяснял мне то, во что сам верил. Он верил, что это место всегда было необычным. Индейцы жили на всех островах залива задолго до того, как появились белые, но на этом острове они по каким-то причинам не селились.
Эмерлинг прервал его:
— У них были достаточно серьезные причины не приезжать сюда. Остров, конечно, большой, но слишком далек от материка, а у них были только каноэ, чтобы добраться сюда и выбраться отсюда. Вот, собственно, и вся причина.
— Ну, ладно. Как бы там ни было, позже появились поселенцы, — продолжил Дюпре, — и все они были убиты. Мой отец думал так же, как его отец: то, что произошло с ними, повлияло на характер самого острова: он оказался запятнанным кровью, и некоторые следы, какие-то воспоминания о тех событиях запечатлелись навсегда. Следы страшного прошлого никогда не исчезали. Что-то из этого осталось на острове, как отметка на камне. А теперь наступило относительное затишье, своего рода баланс, и все, что угрожает его нарушению, должно быть устранено. Если только это не... — Он выпил остатки чая. — Если только это не имеет отношения к поддержанию равновесия, еще что-то на острове будет действовать собственными методами. Мой отец считал, что остров или что-то на нем нашло свой способ очищать себя от того, что может стать для него угрозой. В этом ключ к пониманию того, что произошло с Шеррином. Он был своего рода отравой для мира, и остров позаботился о нем. Мой отец верил в это.
Дюпре закончил и посмотрел на листья чая, оставшиеся на дне его чашки. Все это звучало абсурдно, но он помнил, какое выражение лица было у его отца, когда тот рассказывал ему историю острова. А ведь отец не был суеверным человеком. В действительности он был самым большим реалистом и самым умным из всех, с кем Джо когда-либо приходилось встречаться. Фрэнк Дюпре был человек такого сорта, который таскает повсюду с собой садовую лесенку, чтобы показать остальным, более доверчивым людям что-то наверху, сам при этом оставаясь на земле.
Эмерлинг подлил себе еще немного чая, потом предложил чайник Дюпре. Полицейский отказался.
— Кстати, почему ты вообще пьешь его?
— Он действует на меня успокаивающе, — ответил Эмерлинг.
После паузы Дюпре передумал и снова наполнил свою чашку, а почтмейстер подлил еще чая в чашку Джека и свою.
— Твой отец знал, что это необычное место. — Эмерлинг сделал глоток. — Мы иногда разговаривали с ним об этом, и оба пришли более или менее к одним и тем же выводам. Иногда дурные дела случаются в каком-то месте, и оно после этого уже не может полностью оправиться. Память о них не исчезает. Некоторые люди особенно восприимчивы к таким вещам, некоторые нет. Однажды я читал, что Томми Ли Джонс — актер, ты знаешь, — жил в коттедже, где Мэрилин Монро совершила самоубийство, или была убита, или с ней произошло еще что-то, и она покинула наш мир. Но Томми Ли Джонса это обстоятельство нисколько не беспокоило. Он не из той породы людей, судя по тому, что я прочел. Однако, что касается меня лично, не думаю, что я смог бы жить в такого рода месте, зная, что там когда-то произошло. Я уверен — может быть, это глупо, — что нечто из прошлого так и осталось здесь, как влага, впитанная этими стенами.
То, что случилось на острове Убежище, в конце семнадцатого века намного хуже, чем простое убийство. Это действительно несмываемое пятно зла, которое останется навсегда. Спустя много лет кучка насильников привезла сюда женщину, а потом все они сгинули. Недавно все мы, старожилы, были свидетелями того, как Джордж Шеррин скончался под корнями дерева. Я был там, когда его выкапывали, и я видел, что корни сделали с ним.
Эмерлинг наклонился вперед, сжав чашку обеими руками:
— Он был проклятый сукин сын. О нем много рассказывали после того, как он умер. Этот мерзавец запугивал и мучил собственных жену и детей, и поговаривали, что, возможно, он наносил увечья детям на материке.
— Я тоже слышал об этом, — кивнул Дюпре. — Мой отец был уверен, что это правда.
— Что ж, если твой отец был уверен, значит, это действительно так. Остров, или что бы там ни обитало на нем, не мог вынести Шеррина и избавился от него. Лучшего объяснения этому я не нахожу.
— В таком случае как объяснить уход из жизни детей Лотеров и Кейди? Ты хочешь сказать, что они заслуживали того, что с ними произошло?
— Нет, не думаю, что остров принимал в этом какое-либо участие. Они умерли, потому что напились и решили украсть машину. Но, похоже, что-то появилось в том месте, когда они умирали, потому что мы теперь знаем об этом. Напряженность, которую все мы чувствуем, появилась не случайно. Я думаю, когда произошло столкновение, природа этой трагедии — неожиданная, пугающая — привлекла к себе нечто. Оно появилось, чтобы узнать, что случилось.
— Нечто? Нечто... какое? На что похожее?
— Не знаю. Ты бродил в последнее время около Места?
— Нет, некоторое время не бывал там.
— Туда практически невозможно попасть. Дорожки заросли. Там лежат упавшие деревья, выросли колючие кусты. Даже топи, кажется, стали больше.
— Ты сказал «почти невозможно» попасть. Значит, ты там был недавно?
Эмерлинг сделал паузу:
— Вчера. Джек ходил со мной. Мы там пробыли совсем недолго.
— Почему?
— Ощущение опасности усиливается вне поселка. Это все равно, что подойти слишком близко к клетке со львом. Мы физически ощущали угрозу.
— И птиц нет, — добавил Джек.
— Не только здесь — нигде нет, — сказал Эмерлинг. — Ты заметил?
Если честно, Дюпре этого не заметил, но теперь, задумавшись над этим, он вспомнил, что на острове стало очень тихо, так тихо, как никогда прежде не было. Единственная птица, которую он видел, была умирающая чайка на лужайке перед домом Мэриэнн Эллиот.
— В этом наши с твоим отцом взгляды не совпадали. Он был уверен, что это что-то бессознательное, как сила природы. Деревья не думают о том, чтобы приделать свои упавшие ветки обратно к стволу, это же нечтоименно этим и занято. Он думал, что остров действует только на этом уровне.
— А ты так не думаешь?
— Нет, и последние слова Сильви Лотер только подтверждают то, в чем я уверен. Что бы это ни было, оно разумно.Оно думает и рассуждает. Оно любопытствует. И оно становится все сильнее.
"Господи,— подумал Дюпре,— я просто поверить не могу, что я веду такой разговор. Если кто-нибудь из участка услышит меня, они тут же обрядят меня в смирительную рубашку и запрут в палате для буйных. Но это существо не громыхает медными тарелками, так что никто не знает, какое оно. Они этого не понимают. Большинство из них не очень понимают, что такое острова вообще, а ведь этот остров отличается от всех. Все, что я могу сделать, это надеяться, что не случится ничего такого, что заставит меня объяснять коллегам суть происходящего.
Итак, шеф, я полагаю, вы догадываетесь, что остров населен призраками, и я думаю, что некоторые покойники приходили взглянуть на Сильви Лотер. О, у них были фонарики, разве я не упомянул об этом? Они должны были иметь огромное количество батареек, и это наша основная улика. Мы будем прочесывать остров в поисках батареек...".
— Ладно, допустим, все так. Но почему теперь? Почему оно стало таким сильным теперь?
— Может быть, стечение обстоятельств. Какой-то новый фактор на острове, который мы не можем распознать или не замечаем.
— Ты думаешь, это опасно?
— Возможно.
— Ты думаешь, что это... — Дюпре замялся. Он не был уверен, что хочет использовать то слово, которое пришло ему в голову, но потом сдался. — Ты думаешь, что это зло?
— Зло — категория моральная, категория человеческая, — сказал Эмерлинг. — Возможно, это нечто на острове не нуждается ни в каких моральных категориях и не имеет о них ни малейшего представления. Оно всего лишь хочет того, чего хочет.
— Например?
— Не знаю. Если бы я знал, не было бы этого разговора.
— Я не уверен, что мне хотелось бы, чтобы этот разговор состоялся и чтобы он был именно таким.
Почтмейстер усмехнулся.
— Здесь нет никого кроме нас троих, но, если бы нас слышали, они сказали бы, что мы два старых дурака и великан, который просто бредит.
Ларри Эмерлинг был не тем человеком, чтобы подслащивать пилюлю, но Дюпре показалось, что старик прочел его мысли.
Джек прервал его:
— Я слышал от старины Лотера, что в связи со смертью его дочки возникли какие-то вопросы.
— Да, я тоже это слышал, — кивнул Эмерлинг, — и слышал это от тебя.
Он поднял вверх одну бровь и посмотрел на художника.
— Я подумал, что ты хотел бы знать, что произошло, что происходит, — сказал Джек. — Черт, ты ведь знаешь обо всем на свете. Должно быть, пробел в твоих знаниях беспокоит тебя гораздо больше, чем остальных людей.
Дюпре ответил не сразу. Он не был уверен, что ему стоит отвечать, но эти двое знали почти столько же, сколько он, или даже больше.
— Они нашли какие-то фрагменты насекомых у нее во рту и под ногтями, — начал он. — Это бабочки. Они большие и отвратительные на вид, и все они к сентябрю умирают. Я даже не уверен, что мне когда-либо приходилось видеть их на острове до недавнего времени.
— Я видел одну такую на кладбищенском дереве, когда они опускали гроб с Сильви Лотер, — сказал Джек. — Я взял ее домой, определил вид по книге, потом проткнул булавкой и приколол к карточке. Возможно, нарисую ее как-нибудь.
— Нарисуй, нарисуй, — поддел его Эмерлинг. — Тебе придется прикрепить карточку к картине, чтобы ребята узнали, что это такое.
— Ну, не настолько я плох как художник, — возразил Джек.
— Не обольщайся.
— Ты же приходил на мою выставку в «Лайонс Клаб»!
— Там было бесплатное угощение.
— И почему ты не отравился!
— А с какой стати мне травиться? Закуска была довольно хорошей, в отличие от того, что было развешано на стенах.
Дюпре прервал их:
— Джентльмены! Вы грызетесь, как два старых пса. Стыдитесь!
Он поднял свою фуражку, стряхнул с нее пылинку и продолжал:
— Я заходил к Дугу Ньютону. Там тоже были эти мотыльки. Тот же вид. Я видел их на занавесках в спальне его матери.
Полицейский обращался не столько к двум старикам, сколько к самому себе. Он провел рукой по волосам, потом аккуратно надел фуражку. Мотыльки. Почему мотыльки? Мотыльки летят на свет, на огонь. Были ли своего рода приманкой Сильви Лотер и старая мать Ньютона? Что общего было между ними?
Ответ пришел ему на ум немедленно.
Процесс умирания — это у них было общее. Огонь их жизни догорал.
— Сколько у нас времени? — спросил Дюпре.
— Немного, — покачал головой Ларри Эмерлинг. — Я физически ощущаю, как остров гудит. Птицы — это последний сигнал. Очень плохо, что даже птицы боятся прилетать сюда.
— Итак, что мы будем делать? — Дюпре переводил тревожный взгляд с одного старика на другого. Все трое знали ответ.
Мы будем ждать. Мы запрем двери. Мы не станем бродить рядом с Местом по ночам. Что бы это ни было, оно случится очень скоро. Тогда мы и узнаем. Плохо это или хорошо, мы будем знать наверняка.
Глава 7
— Могу я потрогать это?
— Конечно.
Дюпре провел пальцем по холсту, всей кожей ощущая линии, проведенные кистью. Когда полицейский добрался до фигурок, он сделал паузу, потом поднес кончики пальцев к носу и принюхался.
— Все правильно, — кивнул Джек. — Они были выжжены на полотне.
Он вытащил вторую картину и передал ее Дюпре.
— Ты знаешь, что это?
Дюпре почувствовал себя неуютно при взгляде на эту картину. Это была одна из лучших работ Джека. Его море и горы никуда не годились, но зато он хорошо выписал деревья. Они в основном были голыми, а в самом низу картины, практически скрытое туманом обозначилось что-то, что показалось Дюпре похожим на каменный крест. Это было, очевидно, точкой, где стоял сам художник.
— Это вход в Место, — пробормотал Дюпре. — Я же говорил тебе, Джек, ты никогда не сможешь продать эту картину. Один только взгляд на нее вызывает у меня мороз по коже.
— Она не для продажи. Я, конечно, делаю что-то на продажу, но мне интересно, что ты на это скажешь. Скажи мне, что ты видишь.
Дюпре взял картину и стал рассматривать ее с расстояния вытянутой руки, стараясь сосредоточиться на ней.
— Я вижу деревья, траву, болото. Вижу крест. Я вижу...
Он остановился и более внимательно присмотрелся к деталям на холсте.
— А это что?
Что-то серое свисало в тени между двумя деревьями около креста. Он чуть не дотронулся до него пальцем, а потом задумался.
— Не знаю, — вздохнул Джек. — Я этого не рисовал. Там есть и другие, если как следует присмотреться.
И они там были. Чем больше Джо всматривался в полотно, тем более явственно видел. Некоторые были просто пятнами, такими, как те, что появляются на фотографии, если кто-то быстро пройдет в момент съемки; другие — более отчетливыми. Дюпре показалось, что он может различить даже отдельные лица: темные впадины глаз, черные губы.
— Они нарисованы?
Джек пожал плечами:
— Тебе кажется, что они выглядят как нарисованные?
— Нет, скорее как фотографии.
— Ты все еще полагаешь, что я выпил слишком много?
Дюпре отрицательно покачал головой:
— Я бы сказал, что ты выпил недостаточно много.
Эмерлинг подал голос:
— И ты все еще собираешься рассказывать мне, что пришел сюда, потому что тебя беспокоят еноты, или ты тоже что-то почувствовал?
Дюпре вздохнул:
— Ничего особенного, только какое-то смутное беспокойство. Я не могу описать это, скажу лишь, что это носится в воздухе, как будто собирается электрический разряд перед бурей.
— Это самое достойное описание из всех, которые мне доводилось слышать. Другие люди тоже почувствовали это; конечно, в основном старики. Подобное происходит не в первый раз. Такое случалось и раньше, во времена твоего отца.
— Когда?
— Незадолго до исчезновения Джорджа Шеррина. Но это было не совсем так, как теперь. Напряжение тогда нарастало быстро, в течение одного-двух дней, а потом так же быстро спадало. То, что происходит сейчас, — совсем другое. Оно продержится долго.
— Как долго?
— Месяцы, я бы сказал. Но оно нарастает так постепенно, что многие люди не замечали его до этого момента, а кое-кто не замечает и теперь.
— Но вы-то заметили?
— Я чувствовал что-то такое. И позавчерашний несчастный случай подтвердил мои подозрения; а еще то, что сказала дочь Лотера перед смертью.
— Она была в агонии. Она сама не понимала, что говорит.
— Я в это не верю. Думаю, что и ты тоже.
— Она говорила о мертвых.
— Знаю.
Дюпре подошел к окну маленького служебного помещения и взглянул на Айленд-авеню. Все было тихо, но неспокойно. Было похоже, что поселок замер в ожидании взрыва из-за какого-то давнего полузабытого конфликта, или, возможно, это были лишь ощущения напуганного полицейского, пьяницы-художника и старого романтика, которые старались навязать невинному миру собственную интерпретацию событий и явлений.
— Люди умирали на острове и раньше, некоторые из них довольно жестоким образом, — заметил Дюпре. — У нас были аварии и столкновения машин, пожары, даже одно или два убийства. Вы думаете, что все жертвы видели призраков, перед тем как умереть?
— Возможно.
Эмерлинг сделал паузу.
— А я думаю, что нет.
— Тогда почему именно дочка Лотера, и почему сейчас?
— Твой отец рассказывал тебе об острове?
Дюпре кивнул в сторону Джека. Он помнил, как поднимал старика с порога его дома, после того как Дэнни Эллиот нашел его с глубокой кровоточащей раной на голове. Джо был сердит на художника, возможно, потому, что видел в нем некоторые из своих старых пороков, но в основном потому, что он напугал мальчика. А сейчас он должен обнажить перед ним ту часть своей души, которую держал в тайне от всех остальных. Джек, как бы долго он ни прожил на острове, все равно был здесь пришельцем, посторонним.
Эмерлинг догадался, о чем он думает.
— Ты беспокоишься насчет Джека? Тогда я избавлю тебя от сомнений: он гораздо тоньше чувствует это место, чем те, у кого деды и прадеды похоронены на островном кладбище. Я думаю, ты можешь открыто говорить в его присутствии.
Дюпре поднял руки в жесте отчаяния.
— Я понимаю, — сказал Джек. — Никаких сильных чувств при посторонних.
— Отец рассказывал мне, — начал Дюпре. — Он рассказывал мне историю каждой семьи, с самого начала, с первого дня. Он заставил меня запомнить все это. Он рассказывал мне о резне и новом поселении, которое появилось позже. Рассказывал и о Джордже Шеррине, и о том, почему, с его точки зрения, тот был захвачен ими. Отец рассказал мне все об этом. Я никогда не понимал всего полностью, и, пожалуй, даже не верил в некоторые из его историй.
— Но он пытался объяснить тебе?
— Да. Он объяснял мне то, во что сам верил. Он верил, что это место всегда было необычным. Индейцы жили на всех островах залива задолго до того, как появились белые, но на этом острове они по каким-то причинам не селились.
Эмерлинг прервал его:
— У них были достаточно серьезные причины не приезжать сюда. Остров, конечно, большой, но слишком далек от материка, а у них были только каноэ, чтобы добраться сюда и выбраться отсюда. Вот, собственно, и вся причина.
— Ну, ладно. Как бы там ни было, позже появились поселенцы, — продолжил Дюпре, — и все они были убиты. Мой отец думал так же, как его отец: то, что произошло с ними, повлияло на характер самого острова: он оказался запятнанным кровью, и некоторые следы, какие-то воспоминания о тех событиях запечатлелись навсегда. Следы страшного прошлого никогда не исчезали. Что-то из этого осталось на острове, как отметка на камне. А теперь наступило относительное затишье, своего рода баланс, и все, что угрожает его нарушению, должно быть устранено. Если только это не... — Он выпил остатки чая. — Если только это не имеет отношения к поддержанию равновесия, еще что-то на острове будет действовать собственными методами. Мой отец считал, что остров или что-то на нем нашло свой способ очищать себя от того, что может стать для него угрозой. В этом ключ к пониманию того, что произошло с Шеррином. Он был своего рода отравой для мира, и остров позаботился о нем. Мой отец верил в это.
Дюпре закончил и посмотрел на листья чая, оставшиеся на дне его чашки. Все это звучало абсурдно, но он помнил, какое выражение лица было у его отца, когда тот рассказывал ему историю острова. А ведь отец не был суеверным человеком. В действительности он был самым большим реалистом и самым умным из всех, с кем Джо когда-либо приходилось встречаться. Фрэнк Дюпре был человек такого сорта, который таскает повсюду с собой садовую лесенку, чтобы показать остальным, более доверчивым людям что-то наверху, сам при этом оставаясь на земле.
Эмерлинг подлил себе еще немного чая, потом предложил чайник Дюпре. Полицейский отказался.
— Кстати, почему ты вообще пьешь его?
— Он действует на меня успокаивающе, — ответил Эмерлинг.
После паузы Дюпре передумал и снова наполнил свою чашку, а почтмейстер подлил еще чая в чашку Джека и свою.
— Твой отец знал, что это необычное место. — Эмерлинг сделал глоток. — Мы иногда разговаривали с ним об этом, и оба пришли более или менее к одним и тем же выводам. Иногда дурные дела случаются в каком-то месте, и оно после этого уже не может полностью оправиться. Память о них не исчезает. Некоторые люди особенно восприимчивы к таким вещам, некоторые нет. Однажды я читал, что Томми Ли Джонс — актер, ты знаешь, — жил в коттедже, где Мэрилин Монро совершила самоубийство, или была убита, или с ней произошло еще что-то, и она покинула наш мир. Но Томми Ли Джонса это обстоятельство нисколько не беспокоило. Он не из той породы людей, судя по тому, что я прочел. Однако, что касается меня лично, не думаю, что я смог бы жить в такого рода месте, зная, что там когда-то произошло. Я уверен — может быть, это глупо, — что нечто из прошлого так и осталось здесь, как влага, впитанная этими стенами.
То, что случилось на острове Убежище, в конце семнадцатого века намного хуже, чем простое убийство. Это действительно несмываемое пятно зла, которое останется навсегда. Спустя много лет кучка насильников привезла сюда женщину, а потом все они сгинули. Недавно все мы, старожилы, были свидетелями того, как Джордж Шеррин скончался под корнями дерева. Я был там, когда его выкапывали, и я видел, что корни сделали с ним.
Эмерлинг наклонился вперед, сжав чашку обеими руками:
— Он был проклятый сукин сын. О нем много рассказывали после того, как он умер. Этот мерзавец запугивал и мучил собственных жену и детей, и поговаривали, что, возможно, он наносил увечья детям на материке.
— Я тоже слышал об этом, — кивнул Дюпре. — Мой отец был уверен, что это правда.
— Что ж, если твой отец был уверен, значит, это действительно так. Остров, или что бы там ни обитало на нем, не мог вынести Шеррина и избавился от него. Лучшего объяснения этому я не нахожу.
— В таком случае как объяснить уход из жизни детей Лотеров и Кейди? Ты хочешь сказать, что они заслуживали того, что с ними произошло?
— Нет, не думаю, что остров принимал в этом какое-либо участие. Они умерли, потому что напились и решили украсть машину. Но, похоже, что-то появилось в том месте, когда они умирали, потому что мы теперь знаем об этом. Напряженность, которую все мы чувствуем, появилась не случайно. Я думаю, когда произошло столкновение, природа этой трагедии — неожиданная, пугающая — привлекла к себе нечто. Оно появилось, чтобы узнать, что случилось.
— Нечто? Нечто... какое? На что похожее?
— Не знаю. Ты бродил в последнее время около Места?
— Нет, некоторое время не бывал там.
— Туда практически невозможно попасть. Дорожки заросли. Там лежат упавшие деревья, выросли колючие кусты. Даже топи, кажется, стали больше.
— Ты сказал «почти невозможно» попасть. Значит, ты там был недавно?
Эмерлинг сделал паузу:
— Вчера. Джек ходил со мной. Мы там пробыли совсем недолго.
— Почему?
— Ощущение опасности усиливается вне поселка. Это все равно, что подойти слишком близко к клетке со львом. Мы физически ощущали угрозу.
— И птиц нет, — добавил Джек.
— Не только здесь — нигде нет, — сказал Эмерлинг. — Ты заметил?
Если честно, Дюпре этого не заметил, но теперь, задумавшись над этим, он вспомнил, что на острове стало очень тихо, так тихо, как никогда прежде не было. Единственная птица, которую он видел, была умирающая чайка на лужайке перед домом Мэриэнн Эллиот.
— В этом наши с твоим отцом взгляды не совпадали. Он был уверен, что это что-то бессознательное, как сила природы. Деревья не думают о том, чтобы приделать свои упавшие ветки обратно к стволу, это же нечтоименно этим и занято. Он думал, что остров действует только на этом уровне.
— А ты так не думаешь?
— Нет, и последние слова Сильви Лотер только подтверждают то, в чем я уверен. Что бы это ни было, оно разумно.Оно думает и рассуждает. Оно любопытствует. И оно становится все сильнее.
"Господи,— подумал Дюпре,— я просто поверить не могу, что я веду такой разговор. Если кто-нибудь из участка услышит меня, они тут же обрядят меня в смирительную рубашку и запрут в палате для буйных. Но это существо не громыхает медными тарелками, так что никто не знает, какое оно. Они этого не понимают. Большинство из них не очень понимают, что такое острова вообще, а ведь этот остров отличается от всех. Все, что я могу сделать, это надеяться, что не случится ничего такого, что заставит меня объяснять коллегам суть происходящего.
Итак, шеф, я полагаю, вы догадываетесь, что остров населен призраками, и я думаю, что некоторые покойники приходили взглянуть на Сильви Лотер. О, у них были фонарики, разве я не упомянул об этом? Они должны были иметь огромное количество батареек, и это наша основная улика. Мы будем прочесывать остров в поисках батареек...".
— Ладно, допустим, все так. Но почему теперь? Почему оно стало таким сильным теперь?
— Может быть, стечение обстоятельств. Какой-то новый фактор на острове, который мы не можем распознать или не замечаем.
— Ты думаешь, это опасно?
— Возможно.
— Ты думаешь, что это... — Дюпре замялся. Он не был уверен, что хочет использовать то слово, которое пришло ему в голову, но потом сдался. — Ты думаешь, что это зло?
— Зло — категория моральная, категория человеческая, — сказал Эмерлинг. — Возможно, это нечто на острове не нуждается ни в каких моральных категориях и не имеет о них ни малейшего представления. Оно всего лишь хочет того, чего хочет.
— Например?
— Не знаю. Если бы я знал, не было бы этого разговора.
— Я не уверен, что мне хотелось бы, чтобы этот разговор состоялся и чтобы он был именно таким.
Почтмейстер усмехнулся.
— Здесь нет никого кроме нас троих, но, если бы нас слышали, они сказали бы, что мы два старых дурака и великан, который просто бредит.
Ларри Эмерлинг был не тем человеком, чтобы подслащивать пилюлю, но Дюпре показалось, что старик прочел его мысли.
Джек прервал его:
— Я слышал от старины Лотера, что в связи со смертью его дочки возникли какие-то вопросы.
— Да, я тоже это слышал, — кивнул Эмерлинг, — и слышал это от тебя.
Он поднял вверх одну бровь и посмотрел на художника.
— Я подумал, что ты хотел бы знать, что произошло, что происходит, — сказал Джек. — Черт, ты ведь знаешь обо всем на свете. Должно быть, пробел в твоих знаниях беспокоит тебя гораздо больше, чем остальных людей.
Дюпре ответил не сразу. Он не был уверен, что ему стоит отвечать, но эти двое знали почти столько же, сколько он, или даже больше.
— Они нашли какие-то фрагменты насекомых у нее во рту и под ногтями, — начал он. — Это бабочки. Они большие и отвратительные на вид, и все они к сентябрю умирают. Я даже не уверен, что мне когда-либо приходилось видеть их на острове до недавнего времени.
— Я видел одну такую на кладбищенском дереве, когда они опускали гроб с Сильви Лотер, — сказал Джек. — Я взял ее домой, определил вид по книге, потом проткнул булавкой и приколол к карточке. Возможно, нарисую ее как-нибудь.
— Нарисуй, нарисуй, — поддел его Эмерлинг. — Тебе придется прикрепить карточку к картине, чтобы ребята узнали, что это такое.
— Ну, не настолько я плох как художник, — возразил Джек.
— Не обольщайся.
— Ты же приходил на мою выставку в «Лайонс Клаб»!
— Там было бесплатное угощение.
— И почему ты не отравился!
— А с какой стати мне травиться? Закуска была довольно хорошей, в отличие от того, что было развешано на стенах.
Дюпре прервал их:
— Джентльмены! Вы грызетесь, как два старых пса. Стыдитесь!
Он поднял свою фуражку, стряхнул с нее пылинку и продолжал:
— Я заходил к Дугу Ньютону. Там тоже были эти мотыльки. Тот же вид. Я видел их на занавесках в спальне его матери.
Полицейский обращался не столько к двум старикам, сколько к самому себе. Он провел рукой по волосам, потом аккуратно надел фуражку. Мотыльки. Почему мотыльки? Мотыльки летят на свет, на огонь. Были ли своего рода приманкой Сильви Лотер и старая мать Ньютона? Что общего было между ними?
Ответ пришел ему на ум немедленно.
Процесс умирания — это у них было общее. Огонь их жизни догорал.
— Сколько у нас времени? — спросил Дюпре.
— Немного, — покачал головой Ларри Эмерлинг. — Я физически ощущаю, как остров гудит. Птицы — это последний сигнал. Очень плохо, что даже птицы боятся прилетать сюда.
— Итак, что мы будем делать? — Дюпре переводил тревожный взгляд с одного старика на другого. Все трое знали ответ.
Мы будем ждать. Мы запрем двери. Мы не станем бродить рядом с Местом по ночам. Что бы это ни было, оно случится очень скоро. Тогда мы и узнаем. Плохо это или хорошо, мы будем знать наверняка.
Глава 7
Молох позволил им отдохнуть до конца дня, решив, что они поедут на север под покровом темноты. Утром Повелл и Шеферд направились к «Домашней кухне Мэри» и купили множество готовых блюд, которых им хватило на весь день. На обратном пути на Перри-авеню они остановились у винного магазина «Большой Гарри» и купили две бутылки «Вайлд Терки», чтобы согреться. Едва закончив тайные переговоры с Шефердом на кухне у Карен Мейер, Декстер и Брон воспользовались возможностью отдохнуть.
Молох знал достаточно много о Мейер по их прошлым делам и мог уверенно сказать, что эта дама редко принимает гостей. Ее дом был последним на улице и даже от соседнего коттеджа отделен стеной. Молох не был осведомлен, есть ли у нее любовник, но в холодильнике не было никаких фотографий, никаких маленьких знаков внимания или сувениров на полочке среди кулинарных книг. Он прошелся по ее кабинету, не обращая внимания на то, что оставляет отпечатки пальцев. Если они задержат его, у них и так будет более чем достаточно оснований вынести ему смертный приговор.
Кабинет сверкал чистотой, доступ к компьютеру оказался защищен паролем. Молох подозревал, что любому, кто попытается забраться в него без пароля, будет предоставлено всего две или три попытки, после чего компьютер начнет автоматически уничтожать память. Он изучил ее спальню и нашел коробку из-под обуви на платяном шкафу. В ней хранилась пачка писем от женщины по имени Джессика. Большинство из них выражали любовь, кроме самого последнего, датированного октябрем 1997 года, в котором приводились доводы в пользу разрыва их отношений. Джессика, похоже, встретила кого-то другого. Молох нашел забавным то, что Карен Мейер сохранила письмо о разрыве. Это показалось ему свидетельством склонности к мазохизму в личности мастера по изготовлению фальшивых документов. Возможно, какая-то ее часть даже получила удовольствие от того, что проделали с ней Уиллард и Леони, хотя Молох что-то сомневался в этом.
Ее тело все еще лежало на полу в подвале. Она продержалась дольше, чем он ожидал, и это его удивило. Он всегда считал Мейер прагматиком. Она должна была понимать, что ей придется рассказать ему обо всем, что она знает. Но что-то заставляло Карен скрывать нужные сведения так долго, что он стал опасаться, что она умрет раньше, чем сообщит ему о местонахождении его жены и сына. Она сочувствовала им. Молоху стало интересно, не были ли они с его женой в любовных отношениях. Сама эта мысль разозлила его.
Мэриэнн Эллиот. Она оставила ее имя почти нетронутым, лишь удлинила его, по сравнению с исходным Мариан. Это был умный ход, очень характерный для Мейер. Молох знал, что те, кто получал новые документы, иногда забывались в первые месяцы, не отзывались на свои новые имена и фамилии, когда к ним обращались, или подписывали чеки, договор на аренду или банковские документы своими старыми именами и фамилиями. Самый легкий путь избежать этого — дать им новые имена, которые начинаются с той же буквы, а лучше с двух первых букв их прежних имен. Так, Джеймс становился Джейсоном, Линда — Линдси.
Мариан стала Мэриэнн.
Его сына теперь звали Дэнни, а не Эдвард, как они договорились. Ну, возможно, «договорились» было не совсем подходящим словом. Его жена хотела что-нибудь простое и мальчишеское, но Молоху нравились официальные, строгие имена. Вот и верь суке, которая сбегает, да еще дает его сыну имя вроде Дэнни.
Молоха не особенно интересовало, что станется с мальчиком. Он может забрать его с собой, покидая остров, а может... оставить. Молох еще не решил. Но он точно знал, что никаких отцовских чувств по отношению к мальчишке не испытывает, но его жена должна узнать перед смертью, что в его власти сделать со своимсыном все, что он захочет. Он мог с легкостью отдать его сутенеру или насильнику-извращенцу, если решит, что сознание такой перспективы усилит мучения его жены перед смертью. Кстати, у него уже был на примете один извращенец, если дело дойдет до этого. В конце концов, им надо будет как-то расплатиться с полицейским. Это поможет ему держать рот на замке и даст им в руки факты, которыми они смогут шантажировать его позже, если вдруг мужика начнет мучить совесть.
Он перевернул обувную коробку и смотрел, как стопка фотографий рассыпается по неубранной постели Карен Мейер. Он переворошил их кончиками пальцев, переворачивая те, которые упали обратной стороной, пока не нашел одну, которая, как он предполагал, должна была находиться среди них. Его жена теперь была немного другой: ее волосы стали темнее, и, казалось, она старается скрыть свою природную красоту. Когда он впервые встретил ее в Билокси, она пользовалась косметикой так деликатно, что это произвело на него сильное впечатление. Опыт общения с официантками из казино позволял предполагать, что все они похожи на шлюх, рекламирующих продукцию фирмы «Мэри Кей». Теперь ее бледное, измученное лицо было совершенно не подкрашено, волосы прилизаны. Моментальное фото, снятое автоматом, свидетельствовало, что она долгое время плохо спала. Проницательный человек, взглянув на снимок дважды, заметил бы что-то от ее былой красоты, которую женщина старалась замаскировать, а человек, наделенный особыми способностями, мог бы заподозрить, что в прошлом она подвергалась унижениям и испытывала боль, которые и заставили ее предпринять такие шаги. Женщина обнимала мальчика, его большой палец поднят вверх, на голове — корона: это его день рождения.
Молох ее недооценивал, и именно это огорчало его больше всего, даже больше, чем само предательство. Он думал, что хорошо знает жену, настолько, насколько мог знать только он один, кто изучил все, что доставляет ей удовольствие и что причиняет боль. Он был уверен, что раздавил ее. Что она была такое? Вещь, которой можно пользоваться, часть фасада, чтобы обманывать тех, кто станет следить за ним, любящим отцом семейства, живущим в чистеньком домике с милой женушкой, маленьким сынишкой, который, несомненно, первый шаг на пути к дому, полному детей и внуков.
Молох не был обычным ненавистником алкоголиков, нападающим на них, и мелким садистом — тем типом, который в конце концов заставляет объект своей ненависти пойти против него с оружием в руках в неосознанном стремлении выжить. Нет, способность Молоха причинять боль — эмоциональную, физическую, психическую — была гораздо более изысканной. Боль, давление, нажим никогда не должны были становиться невыносимыми, и их надо было разнообразить приливами доброты и даже нежности, напоминаниями о любви, чувством защищенности, опоры, нужды в ком-то. И все же, черт дери эту суку, ей каким-то образом удалось скрыть от него существенную часть своей натуры, до которой он так и не смог дотянуться! Эти качества и позволили ей сбежать от него. Его сильно впечатлило то, каких успехов она достигла. Возможно, по своим способностям они были гораздо ближе друг другу, чем он мог себе представить.
Молох положил фотографию в карман своего пиджака, затем спустился вниз по лестнице и включил телевизор. Гвоздем программы новостей был сюжет о том, как ведутся поиски беглеца, как расширился район поисков. Теперь сеть поисков охватывала не только штаты, расположенные вдоль границы с Мексикой, но и все южные и северные, вплоть до Мэриленда. Хуже того, они раскопали сведения о соучастниках, и теперь ему, в дополнение к Уилларду, надо было беспокоиться и о Декстере с Шефердом. Их фотографии появились во всех программах новостей вместе со всеми известными кличками. Их дальнейшее использование в деле было довольно рискованным, но это можно было предвидеть. Добравшись до Мэна, они смогут завершить работу за несколько часов, а потом отправятся в Канаду. Большинство дорог через границу не патрулируются, и те, кто хочет устроить себе поездку в соседнюю страну, легко могут осуществить это предприятие, не ставя в известность чиновников. Декстер давно убедился в этом.
Декстер был очень умен. Вот почему ему было поручено управление организацией, как только стало очевидным, что Молоху предстоит встреча с судом присяжных. Куда бы ни направился Декстер, Леони и Брон последуют за ним. Что же до Шеферда, он был очень любопытной тварью. Похоже, он плывет по течению, не позволяя себе никаких острых ощущений — ни удовольствий, ни ненависти. Казалось, он очень мало получает от жизни, если не считать отдельных случаев, когда он урывал себе кусок из жизни других. В нем не было никакой сентиментальности, и, если он был честен в отношении кого-нибудь, это была честность человека, подписавшего контракт и старающегося держаться строго в рамках договора. Никакое вмешательство извне не могло аннулировать его, и Шеферд мог сделать все, что необходимо, чтобы выполнить соглашение в полном объеме.
Молох знал достаточно много о Мейер по их прошлым делам и мог уверенно сказать, что эта дама редко принимает гостей. Ее дом был последним на улице и даже от соседнего коттеджа отделен стеной. Молох не был осведомлен, есть ли у нее любовник, но в холодильнике не было никаких фотографий, никаких маленьких знаков внимания или сувениров на полочке среди кулинарных книг. Он прошелся по ее кабинету, не обращая внимания на то, что оставляет отпечатки пальцев. Если они задержат его, у них и так будет более чем достаточно оснований вынести ему смертный приговор.
Кабинет сверкал чистотой, доступ к компьютеру оказался защищен паролем. Молох подозревал, что любому, кто попытается забраться в него без пароля, будет предоставлено всего две или три попытки, после чего компьютер начнет автоматически уничтожать память. Он изучил ее спальню и нашел коробку из-под обуви на платяном шкафу. В ней хранилась пачка писем от женщины по имени Джессика. Большинство из них выражали любовь, кроме самого последнего, датированного октябрем 1997 года, в котором приводились доводы в пользу разрыва их отношений. Джессика, похоже, встретила кого-то другого. Молох нашел забавным то, что Карен Мейер сохранила письмо о разрыве. Это показалось ему свидетельством склонности к мазохизму в личности мастера по изготовлению фальшивых документов. Возможно, какая-то ее часть даже получила удовольствие от того, что проделали с ней Уиллард и Леони, хотя Молох что-то сомневался в этом.
Ее тело все еще лежало на полу в подвале. Она продержалась дольше, чем он ожидал, и это его удивило. Он всегда считал Мейер прагматиком. Она должна была понимать, что ей придется рассказать ему обо всем, что она знает. Но что-то заставляло Карен скрывать нужные сведения так долго, что он стал опасаться, что она умрет раньше, чем сообщит ему о местонахождении его жены и сына. Она сочувствовала им. Молоху стало интересно, не были ли они с его женой в любовных отношениях. Сама эта мысль разозлила его.
Мэриэнн Эллиот. Она оставила ее имя почти нетронутым, лишь удлинила его, по сравнению с исходным Мариан. Это был умный ход, очень характерный для Мейер. Молох знал, что те, кто получал новые документы, иногда забывались в первые месяцы, не отзывались на свои новые имена и фамилии, когда к ним обращались, или подписывали чеки, договор на аренду или банковские документы своими старыми именами и фамилиями. Самый легкий путь избежать этого — дать им новые имена, которые начинаются с той же буквы, а лучше с двух первых букв их прежних имен. Так, Джеймс становился Джейсоном, Линда — Линдси.
Мариан стала Мэриэнн.
Его сына теперь звали Дэнни, а не Эдвард, как они договорились. Ну, возможно, «договорились» было не совсем подходящим словом. Его жена хотела что-нибудь простое и мальчишеское, но Молоху нравились официальные, строгие имена. Вот и верь суке, которая сбегает, да еще дает его сыну имя вроде Дэнни.
Молоха не особенно интересовало, что станется с мальчиком. Он может забрать его с собой, покидая остров, а может... оставить. Молох еще не решил. Но он точно знал, что никаких отцовских чувств по отношению к мальчишке не испытывает, но его жена должна узнать перед смертью, что в его власти сделать со своимсыном все, что он захочет. Он мог с легкостью отдать его сутенеру или насильнику-извращенцу, если решит, что сознание такой перспективы усилит мучения его жены перед смертью. Кстати, у него уже был на примете один извращенец, если дело дойдет до этого. В конце концов, им надо будет как-то расплатиться с полицейским. Это поможет ему держать рот на замке и даст им в руки факты, которыми они смогут шантажировать его позже, если вдруг мужика начнет мучить совесть.
Он перевернул обувную коробку и смотрел, как стопка фотографий рассыпается по неубранной постели Карен Мейер. Он переворошил их кончиками пальцев, переворачивая те, которые упали обратной стороной, пока не нашел одну, которая, как он предполагал, должна была находиться среди них. Его жена теперь была немного другой: ее волосы стали темнее, и, казалось, она старается скрыть свою природную красоту. Когда он впервые встретил ее в Билокси, она пользовалась косметикой так деликатно, что это произвело на него сильное впечатление. Опыт общения с официантками из казино позволял предполагать, что все они похожи на шлюх, рекламирующих продукцию фирмы «Мэри Кей». Теперь ее бледное, измученное лицо было совершенно не подкрашено, волосы прилизаны. Моментальное фото, снятое автоматом, свидетельствовало, что она долгое время плохо спала. Проницательный человек, взглянув на снимок дважды, заметил бы что-то от ее былой красоты, которую женщина старалась замаскировать, а человек, наделенный особыми способностями, мог бы заподозрить, что в прошлом она подвергалась унижениям и испытывала боль, которые и заставили ее предпринять такие шаги. Женщина обнимала мальчика, его большой палец поднят вверх, на голове — корона: это его день рождения.
Молох ее недооценивал, и именно это огорчало его больше всего, даже больше, чем само предательство. Он думал, что хорошо знает жену, настолько, насколько мог знать только он один, кто изучил все, что доставляет ей удовольствие и что причиняет боль. Он был уверен, что раздавил ее. Что она была такое? Вещь, которой можно пользоваться, часть фасада, чтобы обманывать тех, кто станет следить за ним, любящим отцом семейства, живущим в чистеньком домике с милой женушкой, маленьким сынишкой, который, несомненно, первый шаг на пути к дому, полному детей и внуков.
Молох не был обычным ненавистником алкоголиков, нападающим на них, и мелким садистом — тем типом, который в конце концов заставляет объект своей ненависти пойти против него с оружием в руках в неосознанном стремлении выжить. Нет, способность Молоха причинять боль — эмоциональную, физическую, психическую — была гораздо более изысканной. Боль, давление, нажим никогда не должны были становиться невыносимыми, и их надо было разнообразить приливами доброты и даже нежности, напоминаниями о любви, чувством защищенности, опоры, нужды в ком-то. И все же, черт дери эту суку, ей каким-то образом удалось скрыть от него существенную часть своей натуры, до которой он так и не смог дотянуться! Эти качества и позволили ей сбежать от него. Его сильно впечатлило то, каких успехов она достигла. Возможно, по своим способностям они были гораздо ближе друг другу, чем он мог себе представить.
Молох положил фотографию в карман своего пиджака, затем спустился вниз по лестнице и включил телевизор. Гвоздем программы новостей был сюжет о том, как ведутся поиски беглеца, как расширился район поисков. Теперь сеть поисков охватывала не только штаты, расположенные вдоль границы с Мексикой, но и все южные и северные, вплоть до Мэриленда. Хуже того, они раскопали сведения о соучастниках, и теперь ему, в дополнение к Уилларду, надо было беспокоиться и о Декстере с Шефердом. Их фотографии появились во всех программах новостей вместе со всеми известными кличками. Их дальнейшее использование в деле было довольно рискованным, но это можно было предвидеть. Добравшись до Мэна, они смогут завершить работу за несколько часов, а потом отправятся в Канаду. Большинство дорог через границу не патрулируются, и те, кто хочет устроить себе поездку в соседнюю страну, легко могут осуществить это предприятие, не ставя в известность чиновников. Декстер давно убедился в этом.
Декстер был очень умен. Вот почему ему было поручено управление организацией, как только стало очевидным, что Молоху предстоит встреча с судом присяжных. Куда бы ни направился Декстер, Леони и Брон последуют за ним. Что же до Шеферда, он был очень любопытной тварью. Похоже, он плывет по течению, не позволяя себе никаких острых ощущений — ни удовольствий, ни ненависти. Казалось, он очень мало получает от жизни, если не считать отдельных случаев, когда он урывал себе кусок из жизни других. В нем не было никакой сентиментальности, и, если он был честен в отношении кого-нибудь, это была честность человека, подписавшего контракт и старающегося держаться строго в рамках договора. Никакое вмешательство извне не могло аннулировать его, и Шеферд мог сделать все, что необходимо, чтобы выполнить соглашение в полном объеме.