Страница:
… А потом вдруг прибежала Катька с выпученными глазами и сообщила, что ее сестру Натку уволили из тренажерного зала: мол, она высокомерна с клиентами. (Чушь собачья! Надо знать Натку, которая слова худого не знает. Она даже нас в свое время далеко не послала, когда мы придумали ей прыгнуть под машину, чтоб спасти наших секс-заложниц.) Стала Натка по-тихому узнавать, что и почему, и выяснила, что ее уволили по звонку…
Тут уж мы серьезно призадумались. Похоже, на нас действительно давили.
– Эй, Милка, – вдруг вспомнила Рита. – Ты про какого это бизнесмена говорила, что хочет купить наши акции?
– Кого из троих ты имеешь в виду? – уточнила Люся.
– А что, их уже трое? – подскочила Лаппа.
– Да: три дня – три звонка.
– Они что – с цепи сорвались? Ты хоть, надеюсь, выяснила, – что это их вдруг прорвало?
– Выяснила. Звонят по объявлению в газете, – обиженно сказала Пчелкина.
– По какому такому объявлению? Кто давал?
– Ой, а ведь и правда – не давали, – обескураженно протянула Люся.
– Мать вашу! – завопила Ритка. – Срочно прошерстить всю прессу за неделю: и деловую, и газеты частных объявлений.
Мы бросились выполнять приказ. Через час поисков нашли небольшой текст в одной из деловых газет: «ООО „Лапушки" уполномочено заявить, что…» Мы сидели с раскрытыми ртами: кто-то пытался продать 51 процент долей нашего ООО.
– И чья же это работа? – грозно процедила Лаппа.
– Не наша же! – разозлилась и я. – Что ты на всех кидаешься?
– Да нет, – смутилась Рита. – Это я вслух размышляю…
– Девчонки, – встряла Ника. – В этой газете у меня однокурсница работает. Давайте я узнаю, откуда ветер дует.
– Вперед!
Стрельцовой повезло. Ее однокурсница сделала неплохую карьеру в этой газете, поэтому в рекламном отделе ей доверили коммерческую тайну. Объявление в газету дала некая Лебедева Лариса Сергеевна. Там же, в рекламном отделе, остался и ее телефон. Через полчаса все мы ахнули: Лебедева была личным секретарем… редактора «Дамского поклонника» Ворошилова.
Честно говоря, лично я просто опупела. Сергей Сергеевич Ворошилов! Омерзительный человек, которого мы ненавидели, как сказала бы Катя, «всеми фибрами нашей души». И что ему еще от нас надо? Озолотился на нас самым бессовестным образом и еще хочет?
– Девчонки, это – блеф! Ворошилов – бизнесмен и прекрасно понимает, что пока мы сами не захотим, все доли нашего ООО остаются внутри фирмы, – сказала Рита и глянула на Люсю. Та кивком подтвердила правдивость слов Лаппы.
– Тогда зачем все это? Все эти объявления в газете, эти звонки? – спросила Катя.
– Чтобы деморализовать нас. Выбить из колеи. Заставить нервничать. Вон, Люся уже готова отдаться первому встречному. По звонку.
– Не отдаться, а продаться, – покраснела Пчелкина.
– Какая разница, – поддержала Риту Ника. – Только отдаются по любви, а продаются, знаешь, кто?
– Ну, тебе, конечно, виднее, – окрысилась Пчелкина.
– Хватит! – повысила голос Лаппа. – Вот он и добился того, чего хотел: мы уже собачиться начинаем…
– Правильно, девочки, давайте дружить, – тихо сказала Оля.
– И – работать! Нам надо обязательно задружиться с Шершневым, – озабоченно сказала Рита. – Без повышения тиража мы – не влиятельны. Невлиятельный журнал не получит рекламы. И так далее. Нам нужен Шершнев!
Она осмотрела всех нас. Задержалась взглядом на Нике.
– И не смотри так, – отмахнулась Стрельцова. – Ты же знаешь, он на женские чары не реагирует. Люсинда ведь ездила к нему в офис – бесполезняк. Даже французик сразу откликнулся, а этот – ни в какую…
– У кого какие предложения?
– Я же предлагала, – вспомнила Роза, – собрать компромат и шантажировать. Ведь у каждого в шкафу есть свои скелеты.
– Нет, девочки, нужны другие методы, – отмахнулась Лаппа. – Шантаж мы уже проходили…
Мы все задумались.
– А может, его… возвысить? – неуверенно спросила Пчелкина.
– Что ты имеешь в виду?
– Девочки, но ведь всем известно, что мужчины любят, когда их хвалят, – напомнила нам Люся правило № 1. – Ведь кто такой, по сути, Шершнев? Обычный торгаш. Хоть ты и говоришь, что наша печатная продукция – особенный, идеологический товар, но ведь, если вдуматься, – обычный ширпотреб, обычные товары народного потребления. И в этом он ничуть не отличается от простого крупного оптовика чая, мебели или колготок. Но про тех никто ничего не пишет, а этого мы поднимем. Сделаем с ним интервью, распишем рабочий день бизнесмена, сделаем хорошую фотосъемку, расскажем, как трудно – при нашем законодательстве – развивать и двигать деловую Россию…
Пчелкина аж запыхалась. Ника во все глаза смотрела на Люсю:
– А что, молодец, Пчела, в правильном направлении мыслит. Главное – добраться до него, объяснить суть задачи. Я думаю – не устоит. Это будет почище обольщения.
– Согласна. Хорошая идея, – потянулась Лаппа в кресле. – Кому поручим самое важное на сегодня задание?
И вдруг все сразу посмотрели на меня. Девчонки, возможно, вспомнили мой сногсшибательный роман с пластическим хирургом, который стал основой для скандального материала-экшена в нашем журнале.
– Маришка, скажи мне, в Петербурге есть клиника пластической хирургии? – пытала я в четыре часа утра свою закадычную подружку Маринку Бодрову.
– Ну есть, наверное. Не может не быть, – сонно ответила она.
Курица! Вечно спит, как ни позвонишь, все время в постели. Такое впечатление, что она там поселилась навечно среди подушек и одеял. «Человек проводит две трети своей жизни во сне, и при том – не самую худшую ее часть», – не уставала назидать мне Маринка.
– Нет, мне точно надо знать! – настаивала я.
– А зачем? – проявила вялый интерес засоня.
– Ну, зачем-зачем… Мариша, как ты не понимаешь, что с таким носом дышать нельзя, не то что жить! – не выдержала я.
– Боже, Машка, ты пьяная, что ли? – сразу проснулась она. – Чем тебе твой нос не угодил?
Балда! Как что, так сразу – «выпила, да? Выпила?». Все моя троюродная баба Маня виновата. Пьянчужка та еще! Экспериментатор! Сама сконструировала какой-то невероятный самогонный аппарат. Пять кранов, из каждого бьет струя отменной браги. Пьет ее вместо воды и хоть бы хны. Весе-е-елая! Девяносто шесть лет, а бегает быстрее трактора. Но всем с какого-то непонятного переполоха втемяшилось в голову, что я обязательно должна пойти по ее стопам, переняв бабкину тягу к зеленому змию. Хотя то, что произошло потом, вполне могло превратить меня в неизлечимую алкашку.
Если откровенно, я не считаю себя такой уж красавицей, хотя в свое время газета «Явка с повинной», проведя народный кастинг, отобрала меня в числе других семи девушек на роль Маргариты в фильме Вортко. Вот фигура и ноги у меня – то, что надо! А единственный недостаток, который, на мой взгляд, портил мою внешность, – это нос, доставшийся мне от деда Никандра, бравого красного комиссара. Но большие размеры – достоинство мужчин. А у женщины должно все быть маленькое и аккуратненькое. Я потом, когда нас не утвердили на роль, а утвердили известную питерскую актрису, даже особо не расстроилась, хоть нас и считали красавицами. Люся Пчелкина, на мой взгляд, была чуточку ленива и пышновата для Маргариты. Оля – по возрасту мала еще. Роза – слишком смуглая и скуластая. Катя – чересчур тихая. Рита – излишне жесткая, волевая. Ника – просто смешливая вертушка. Ну а я – с носом.
Мой нос, большой и острый, с горбинкой посередине, настоящий шнобель! – портил мне всю мою личную жизнь. В школе ни один мальчик не приглашал меня танцевать – кто будет дружить с девочкой по кличке «Карлик-Нос»? Только на сборах мне удавалось уйти от преследующего меня прозвища. В среде спортсменов ценились совсем иные качества – а я была лучшей разыгрывающей в своей подгруппе! «Мария! – говорил мне тренер. – На площадке ты неотразима».
Да, и вот когда я однажды увидела себя в поганом журнале «Дамский поклонник», увидела свой нос глазами «миллионов читателей», а главное – подпись под снимком (совершенно издевательскую – «такому пупсику и носик украшение»), я поняла, что наступил в моей жизни перелом. Или сейчас, или никогда. Срочно нужен маленький, по-настоящему хорошенький носик! Срочно!!! Кто знает, может быть, меня и вправду ждет карьера фотомодели…
Мое боевое журналистское крещение в журнале состоялось тогда, когда я всех так достала со своим носом, что девки из «Лапушек» решили провести со мной эксперимент «испытано на себе». Ника, как единственная профессиональная журналистка в нашем гареме, назвала это «включенный репортаж».
– В общем, фиксируй все детали, – инструктировала она меня перед походом в клинику. – Запоминай выражение лиц пациентов, фразочки докторов, смотри все время по сторонам и фотографируй. Фотографируй все – цветок в горшке, больничную утку, хорошенькую медсестру, а лучше – врача… Потом все расскажешь Кате, она литературно оформит твои страдания.
…Перед тем как пойти в клинику, я долго, как никогда, изучала в зеркале свое лицо. И все мне в нем перестало нравиться. Нос, само собой. Но и губы слишком тонкие. И зубы, как у… Глаза… Вот глаза вроде ничего. Но я сразу вспомнила слова этой сучки Розы: «Машка, глаза у тебя, конечно, красивые, зеленые. Редкий цвет. Но только взгляд у тебя какой-то затравленный, как у бездомной собаки. Давай, выдавливай из себя раба, как советовал всем разумным людям писатель Чехов. Читала такого?» Я неделю после этих слов из библиотеки не вылезала… Хотя больше я предпочитаю книжки по психологии – вот моя школа жизни! Ну ничего, сделаю себе нос, тогда держитесь все!
Мы с ним сошлись, на удивление, быстро. Обычно я все-таки держу свои укрепления в некоторой осаде (ведь даже бык корову три дня охаживает), а тут сразу – «чай, кофе, потанцуем». И не успела я опомниться, как очутилась в его койке. Помнится, я тогда еще подумала: замечательная какая профессия – журналист. Какие мужчины на дороге встречаются. «Машенька, – мурлыкал доктор. – Чем тебе не нравится твой носик? Он уникален, таким его задумала природа, а против нее идти нельзя».
А доктор был товарищ очень странный. Он всегда вставал в пять часов утра. Сначала сидел в туалете по полчаса, шелестя газетками. Потом плотно завтракал – либо борщом, либо тушеной картошкой с мясом. После чего наливал в ванну кипяток и погружался в воду с головой. Ложился спать ровно в девять часов вечера, ни минутой позже. Жил с престарелой теткой, которая во всем слушалась его беспрекословно. Она ходила по квартире, словно тень. «Мое домашнее привидение. Ты на нее внимания не обращай. Она не в себе. В детстве из колыбельки упала, головой ударилась», – хохотал доктор.
Это привидение в юбке однажды так меня напугало, что я едва концы не отдала. С этой страшилки, собственно, все и началось.
Гена, уйдя рано утром на работу, оставил меня нежиться в кровати, что я с удовольствием и делала. Включила телек, смотрела сквозь дрему какую-то мутотень про капустную диету и не заметила, как заснула (диеты меня никогда не интересовали, я всегда ела, что хотела; для меня еда, можно сказать, единственная радость в жизни). Так вот. Проснулась я от чьего-то буравящего взгляда. Открыла глаза и увидела низко-низко склоненное над собой морщинистое лицо тетки. Я, естественно, подскочила, как ошпаренная.
– Че ты залупаешься? – заорала я в теткину морду, от страха скатившись с кровати.
Теткины глаза (точь-в-точь как у Генки – маленькие и серые) весело поблескивали за толстыми линзами очков.
– Красотулька ты наша, – пропела старая карга. – У Геночки еще такой красавицы не было. Будешь в моей коробочке жить, а я буду на тебя любоваться. Каждый день, каждый день.
Она опустилась на колени и подползла ко мне вплотную. Я от ужаса к тому времени совсем забилась за кресло. А тетка начала водить по моему лицу скрюченным пальцем и приговаривать:
– Носик дли-и-и-инный. Ротик ма-а-а-хонький, как птичья гузка. Геночка все отрежет, где надо. Приклеит, где не хватает. И будет наша девочка совсем раскрасавица.
Я впервые в жизни не нашлась, что на это ответить. Только промямлила:
– Ты это, тетка, не питюкай.
– Не буду больше, – словно чего-то спохватившись, она вдруг встала с колен. И совершенно трезвым голосом сказала: – Пойду-ка я в магазин. Буженины хочешь?
– Угу, – кивнула я, ничего не понимая. А когда я ничего не понимаю, я впадаю в истерику.
Ведьма быстро собралась. Еще пожелала мне добрых снов. Совсем сковырнулась! Но только после того как щелкнул дверной замок, я немного пришла в себя.
Я провела в этой квартире настоящий шмон, пытаясь понять, что к чему. Но все было девственно чисто. Да я и не знала, чего ищу.
…Тетка пришла из магазина радостная и взволнованная.
– Деточка, пойдем чай пить! – позвала она меня, словно ничего не произошло.
Я выползла на кухню, готовая к отпору. Но на столе дымился заварной чайник, на блюдце аппетитно разложены ломтики сыра и буженины, нарезанный ржаной хлеб – картина была мирной, я бы даже сказала, умиротворяющей. Что ж, я решила тоже немного попритворяться.
– Милая тетушка, – начала я свой допрос. – А какие еще такие раскрасавицы перебывали в Генкиной кровати?
Тетка сразу противно захихикала и присела к столу.
– Светка была, – коротко сказала она и пристально посмотрела на меня.
– А кто такая Светка? – я решила быть до конца терпеливой. Все ж таки с головкой у нее далеко не все в порядке. Головка то бо-бо.
– Ушастая Светка, – пояснила она мне, словно я неразумное дитя какое.
– А что у нее с ушами? – выспрашивала я.
– Уши – во! – показала тетка, разведя руки в стороны. – Геночка очень старался.
Чего, чего? Как это «Геночка старался»?
– Он ей что – операцию делал? – напрямик спросила и я.
Как тут тетка испугалась! Прям затряслась вся!
– Ничего не знаю! – почти крикнула она. – Ешь свой бутерброд и иди к себе домой. Мне убирать надо.
Пока тетка возилась на кухне, я проникла в Генкину комнату и произвела еще один обыск. Только теперь я точно знала, что ищу – ушастую Светку. В его фотках я быстро обнаружила несчастную деваху (на оборотной стороне фото еще и адресок имелся). У нее на самом деле были уши как у летучей мыши. А на личико – ничего себе, хорошенькая. Тут во мне, конечно, взыграло. Я, конечно, не собственница. Но с кем мой мужик знался до меня, знать обязана. Хотя бы из чистой гигиены. На обороте снимка были и координаты этой шмары.
– Тетка, я уехала! Генке привет! – крикнула я в глубь квартиры. Оттуда донеслось сиплое кряхтенье: «До свидания, красавица».
…Дверь мне открыла сама Светка. В шапке. Хочу заметить, что на улице стояла не по-весеннему жуткая жарища, и я в своем шифоновом сарафанчике под ангорским пуловером совсем спарилась.
– Света? – на всякий случай уточнила я.
– Да. А вы кто? – тихо произнесла девушка.
…Она была очень несчастной. Ну просто со мной – ни в какое сравнение. С ушами мучилась всю свою жизнь. Они были такие большие, что свертывались в трубочку. Мама ее, музыкальный педагог, не имела таких средств, чтобы сделать дочке пластическую операцию. Поэтому когда Светка случайно познакомилась с Генкой (тот сам подошел к ней на улице), в доме был настоящий праздник. Пришла любовь откуда не ждали, называется. А потом Генка нахимичил та-а-акое!
– Я легла к нему на операционный стол совершенно счастливая, – рассказывала мне Светка. – Думала, открою после глаза и начнется у меня другая жизнь. Буду красивой и любимой. В бинтах я проходила целый месяц. А когда Гена их снял, поняла, что жить не могу и не хочу. Уши мои стали больше прежних в два раза. А он так радовался, так счастливо смеялся: сказал, что любит меня еще больше – такую страшную. Я убежала от него. А его тетка еще два месяца приходила к нам домой, уговаривала вернуться обратно. Мол, Геночка очень скучает.
– Он что – сумасшедший? – я была в шоке от ее рассказа.
– Я не знаю, Машенька, – всхлипнула Светка и потуже натянула на голову шапку-ушанку. – Он – страшный человек. Я его боюсь.
Я вышла от нее, словно мухоморов объевшись. И как таких маньяков земля носит?
– Генусик! – промурлыкала я. – А когда ты за мой носик возьмешься?
– Завтра, моя красавица. Все будет завтра, – обнадежил меня мой кавалер.
Назавтра все мои девки были наготове. Олька, переодевшись в медсестру, дежурила у дверей: стояла на шухере, чтобы в ответственный момент позвать на помощь всю команду. Ритка сидела внизу в машине и нервно курила сигарету за сигаретой. А я распласталась на каталке, приготовившись к самому худшему.
Генка кружился вокруг меня, словно ворон, почуявший добычу.
– Гена, – произнесла я заранее заготовленную фразу. – Тебе привет передает ушастая Света.
Тот застыл в недоумении. А потом как кинется ко мне. Начал вязать руки-ноги. Еще чуть-чуть и наркозом отрубил бы, как пить дать. Но тут с криком влетела Олька, а за ней и все остальные девки.
– Боже мой, как я всех вас ненавижу! – ревел Генка, уже закованный в наручники. – Женщины – адово проклятье. Всю жизнь мою испоганили! Никто меня не любил никогда. Только дай вам красоту. Нос! Уши! Губы! Грудь! Нате вам – берите. А-а-а, не хотите такой красоты?!
– Поклянись всем, что думать забудешь о пластической операции! – Олька после этой истории была со мной непреклонна.
Ну и пришлось мне, конечно, побожиться. Тем более что, испытав такие напасти, стала я по-другому смотреть на свой нос. Есть, есть в нем все-таки какая-то изюминка. Доктор был в чем-то по-своему прав. Но… Только вот грудь у меня что-то подкачала… «Титьки по пуду, работать не буду, а папаня приказал, вези титьки на базар». Это про меня. Нет, покой мне только снится. Что же делать с грудью-то? Вроде Генка мне говорил про какое-то спецсредство – силиконовую прокладку, которая вставляется в грудь и надувается, сколько хочешь. Хочешь – второй размер. А хочешь – сразу пятый. (Только вот где бы такого доктора найти?)
Ну так вот. После этого все стали считать меня великим спецом по чужой жизни и вылавливанию оттуда суперсекретов. Поскольку у Кати с моей подачи получился супер материал о проблемах мужчин, ненавидевших и боявшихся красивых женщин. Какое отношение имеет такая тема к рубрике «Лапушка и подруга»? Ну вы даете. А я? А Светка ушастая? А лапушки, которые меня, полуживую, с каталки уволокли? Вот то-то и оно…
… Я родилась в деревушке на Псковщине в семье потомственных крестьян (правда, говорят, что моя прабабка гуляла с польским барином Ерофеевским, и я думаю, что моя белая кожа досталась именно от него). Но папка с мамкой и все мои дедки и бабки работали всю жизнь в колхозе «Путь Ильича». Мы его звали просто: «Колхоз Ильича не за че не отвеча». Работали, работали колхознички, словно негры на плантации, а потом – бац! И пришел всем полный кирдык. Все везде народное, все везде мое. Все хозяйство разворовали, пропили, и сидит теперь моя родная Косяковка в полном дерьме. Я, слава Богу, к тому времени слиняла из деревни в город. У нас была сильная школьная сборная по баскетболу, а самое главное – был тренер Николай Николаевич, который больше всего в жизни уважал две вещи – вишневый компот и длинные женские ноги. Он прямо тащился и брызгал слюной, как мартовский кот, когда видел стройные женские ножки. Я думаю, он и в баскетбол потому пришел. Ведь деревенские девахи, взращенные на сале и домашней сметане, такие получаются ногастые, настоящие кобылки. Уж не знаю, как он очутился в нашем Мухосранске, но задержался Николаша надолго, даже женился на учительнице алгебры – Галине Порфирьевне, жутко вредной бабе. К подопечным своего супрюга (так она его презрительно называла) относилась так, как будто ее специально натаскивали в гестапо. Ревновала, типа. Но мы чихать на нее хотели. Я, в частности. Потому что Николаша так ко мне относился по-особенному, что в шестнадцать лет я была вынуждена пойти к бабке Дусе, живущей в избушке на курьих ножках на окраине деревни, и сделать аборт. Я об этом вспоминать не люблю. «Пробитая ты, девка. В деревне тебе не жить, – вздохнув, сказала мне старая ведьма, когда экзекуция окончилась. – Езжай-ка ты лучше в город. От позора подальше, хотя ведь все равно по рукам пойдешь».
Спрашивается, и куда мне было деваться? Естественно, я приехала в Питер, куда меня давно звала моя подружка, та самая засоня Маринка. Она в отличие от меня была всегда упакована от и до. Папик – фермер, поднялся на свинине. И все заработанные деньги вбухал в дочку – «она – наш главный капитал». А Маринка, хоть и не красавица, зато умна-а-а-я. В институт поступила, замуж вышла за местного. Вот она меня и сманила к себе, сказала, чем в деревне торчать, подолом подметать, устраивай жизнь в большом городе. Я устраиваю, как могу. Тем более что Николаша, решив сплавить меня куда подальше от своей гестаповки Галины Порфирьевны, устроил меня по блату в институт физкультуры: учиться там совсем не надо было, только мяч гоняй.
Но поиграла в студенческой сборной я недолго. Надоело. Учиться на физкультурницу, бегать стометровки, да еще постоянно проигрывать (а наша команда прочно осела в низшей лиге и никак не хотела оттуда вылезать) и получать пендюлей от тренера – это уж, простите, без меня. Не такая уж я дура. И после того как мне окончательно все обрыдло, я подалась фотолаборантом в «Цветной мир».
Ну а потом Маринка подсунула мне газетку с рассказом об этом злосчастном кастинге. И я подумала: «Чем черт не шутит? Может, мое белое сочное тело принесет пользу отечественному кинематографу?» Ну и пошла в редакцию, сфоткалась. Маргарита, ептель-мать. Я вспоминала, как бежала на кастинг «Мастера и Маргариты», как искала платье (обязательно с открытой спиной!), как ходила на чистку лица (потом две недели была с красной отшелушивающейся рожей, пугала прохожих). Что мне было делать после этого фортеля?
– Ну, Маня, пришел твой звездный час! Вся страна на тебя смотрит! – с пафосом произнесла Маргоша и добавила с угрозой: – Не справишься с заданием, уволю без колебаний.
– Права на ошибку нет? – уточнила я.
Но Марго зыркнула на меня так недобро, что я сразу заткнулась. Понятно, что дело и так полный швах. Не Ольку же на задание посылать. Ладно, мне не привыкать водить дружбу с разными странными типами. Что ни мужик – то либо маньяк, либо на женские чары совсем не реагирует. Поэтому, придя в свою коммуналку, где я снимала затхлую комнату за сто баксов, я первым делом открыла банку моих любимых соленых огурцов и стала думать, к какому мужику лучше всего обратиться за помощью. А то, что при розыске и отработке неизвестного Шершнева мне понадобится сильное мужское плечо, не вызывало никаких сомнений.
Так, кто у меня в списке? Витька на «жигулях», рубщик мяса на рынке. Машина в таких делах может ох как пригодиться.
Славка при деньгах, держит точку по приему цветнины. Кликуха – Цветмет Люминьевич. Но такой противный, бр-р-р. Как откроет пасть, так сразу противогаз надевай. Неудивительно – ведь он даже кашу чесноком закусывает. Сгодится в самом крайнем случае.
Ну и Мишка мой. Глубинкин. Ни кола ни двора. Любовь моя несчастная. Я его фотку даже на стенку повесила, чтобы все знали, что я при мужике. Но Мишка – уголовник. Причем хронический. Все сидит за хулиганку. А я не устаю ездить к нему на свиданки. Жду его, как честная. Ну дура! Мишка Глубинкин работал дворником в жэке, после судимостей никуда в приличное место не брали, вот он и махал веником по утрам. А я к нему даже в колонию ездила, передачки возила… А он, слон с рогами, отъелся на моих харчах и говорит однажды утром: «Ты, Маша, баба хорошая, но мне нужна дева-лебедь, а не индейка-мать».
А все равно ничего поделать с собой не могу. Так что в моем деле он может пригодиться разве что в качестве моральной поддержки. (А я уже два месяца как без секса, доктор не в счет).
Я вышла в коридор коммуналки и набрала его номер.
– Чего теперь? – Мишаня был как всегда очень «тактичным».
– Мишечка, скажи, я хорошая?
– Ну-у-у, опять завела свою шарманку, да?
Ну турок! Да! Я не могу существовать без комплиментов. Любая критика меня убивает наповал, руки опускаются, жить не хочется. И Мишка об этом прекрасно знает. Но все равно выкобенивается каждый раз. Вот и сейчас.
– Такой, как ты, больше нет, – ехидничал Мишка. – Ты – единственная и неповторимая, мой гадкий утенок. – И засмеялся противно.
Тут уж мы серьезно призадумались. Похоже, на нас действительно давили.
– Эй, Милка, – вдруг вспомнила Рита. – Ты про какого это бизнесмена говорила, что хочет купить наши акции?
– Кого из троих ты имеешь в виду? – уточнила Люся.
– А что, их уже трое? – подскочила Лаппа.
– Да: три дня – три звонка.
– Они что – с цепи сорвались? Ты хоть, надеюсь, выяснила, – что это их вдруг прорвало?
– Выяснила. Звонят по объявлению в газете, – обиженно сказала Пчелкина.
– По какому такому объявлению? Кто давал?
– Ой, а ведь и правда – не давали, – обескураженно протянула Люся.
– Мать вашу! – завопила Ритка. – Срочно прошерстить всю прессу за неделю: и деловую, и газеты частных объявлений.
Мы бросились выполнять приказ. Через час поисков нашли небольшой текст в одной из деловых газет: «ООО „Лапушки" уполномочено заявить, что…» Мы сидели с раскрытыми ртами: кто-то пытался продать 51 процент долей нашего ООО.
– И чья же это работа? – грозно процедила Лаппа.
– Не наша же! – разозлилась и я. – Что ты на всех кидаешься?
– Да нет, – смутилась Рита. – Это я вслух размышляю…
– Девчонки, – встряла Ника. – В этой газете у меня однокурсница работает. Давайте я узнаю, откуда ветер дует.
– Вперед!
Стрельцовой повезло. Ее однокурсница сделала неплохую карьеру в этой газете, поэтому в рекламном отделе ей доверили коммерческую тайну. Объявление в газету дала некая Лебедева Лариса Сергеевна. Там же, в рекламном отделе, остался и ее телефон. Через полчаса все мы ахнули: Лебедева была личным секретарем… редактора «Дамского поклонника» Ворошилова.
Честно говоря, лично я просто опупела. Сергей Сергеевич Ворошилов! Омерзительный человек, которого мы ненавидели, как сказала бы Катя, «всеми фибрами нашей души». И что ему еще от нас надо? Озолотился на нас самым бессовестным образом и еще хочет?
– Девчонки, это – блеф! Ворошилов – бизнесмен и прекрасно понимает, что пока мы сами не захотим, все доли нашего ООО остаются внутри фирмы, – сказала Рита и глянула на Люсю. Та кивком подтвердила правдивость слов Лаппы.
– Тогда зачем все это? Все эти объявления в газете, эти звонки? – спросила Катя.
– Чтобы деморализовать нас. Выбить из колеи. Заставить нервничать. Вон, Люся уже готова отдаться первому встречному. По звонку.
– Не отдаться, а продаться, – покраснела Пчелкина.
– Какая разница, – поддержала Риту Ника. – Только отдаются по любви, а продаются, знаешь, кто?
– Ну, тебе, конечно, виднее, – окрысилась Пчелкина.
– Хватит! – повысила голос Лаппа. – Вот он и добился того, чего хотел: мы уже собачиться начинаем…
– Правильно, девочки, давайте дружить, – тихо сказала Оля.
– И – работать! Нам надо обязательно задружиться с Шершневым, – озабоченно сказала Рита. – Без повышения тиража мы – не влиятельны. Невлиятельный журнал не получит рекламы. И так далее. Нам нужен Шершнев!
Она осмотрела всех нас. Задержалась взглядом на Нике.
– И не смотри так, – отмахнулась Стрельцова. – Ты же знаешь, он на женские чары не реагирует. Люсинда ведь ездила к нему в офис – бесполезняк. Даже французик сразу откликнулся, а этот – ни в какую…
– У кого какие предложения?
– Я же предлагала, – вспомнила Роза, – собрать компромат и шантажировать. Ведь у каждого в шкафу есть свои скелеты.
– Нет, девочки, нужны другие методы, – отмахнулась Лаппа. – Шантаж мы уже проходили…
Мы все задумались.
– А может, его… возвысить? – неуверенно спросила Пчелкина.
– Что ты имеешь в виду?
– Девочки, но ведь всем известно, что мужчины любят, когда их хвалят, – напомнила нам Люся правило № 1. – Ведь кто такой, по сути, Шершнев? Обычный торгаш. Хоть ты и говоришь, что наша печатная продукция – особенный, идеологический товар, но ведь, если вдуматься, – обычный ширпотреб, обычные товары народного потребления. И в этом он ничуть не отличается от простого крупного оптовика чая, мебели или колготок. Но про тех никто ничего не пишет, а этого мы поднимем. Сделаем с ним интервью, распишем рабочий день бизнесмена, сделаем хорошую фотосъемку, расскажем, как трудно – при нашем законодательстве – развивать и двигать деловую Россию…
Пчелкина аж запыхалась. Ника во все глаза смотрела на Люсю:
– А что, молодец, Пчела, в правильном направлении мыслит. Главное – добраться до него, объяснить суть задачи. Я думаю – не устоит. Это будет почище обольщения.
– Согласна. Хорошая идея, – потянулась Лаппа в кресле. – Кому поручим самое важное на сегодня задание?
И вдруг все сразу посмотрели на меня. Девчонки, возможно, вспомнили мой сногсшибательный роман с пластическим хирургом, который стал основой для скандального материала-экшена в нашем журнале.
* * *
А началось все тогда, помнится, с моего звонка землячке.– Маришка, скажи мне, в Петербурге есть клиника пластической хирургии? – пытала я в четыре часа утра свою закадычную подружку Маринку Бодрову.
– Ну есть, наверное. Не может не быть, – сонно ответила она.
Курица! Вечно спит, как ни позвонишь, все время в постели. Такое впечатление, что она там поселилась навечно среди подушек и одеял. «Человек проводит две трети своей жизни во сне, и при том – не самую худшую ее часть», – не уставала назидать мне Маринка.
– Нет, мне точно надо знать! – настаивала я.
– А зачем? – проявила вялый интерес засоня.
– Ну, зачем-зачем… Мариша, как ты не понимаешь, что с таким носом дышать нельзя, не то что жить! – не выдержала я.
– Боже, Машка, ты пьяная, что ли? – сразу проснулась она. – Чем тебе твой нос не угодил?
Балда! Как что, так сразу – «выпила, да? Выпила?». Все моя троюродная баба Маня виновата. Пьянчужка та еще! Экспериментатор! Сама сконструировала какой-то невероятный самогонный аппарат. Пять кранов, из каждого бьет струя отменной браги. Пьет ее вместо воды и хоть бы хны. Весе-е-елая! Девяносто шесть лет, а бегает быстрее трактора. Но всем с какого-то непонятного переполоха втемяшилось в голову, что я обязательно должна пойти по ее стопам, переняв бабкину тягу к зеленому змию. Хотя то, что произошло потом, вполне могло превратить меня в неизлечимую алкашку.
Если откровенно, я не считаю себя такой уж красавицей, хотя в свое время газета «Явка с повинной», проведя народный кастинг, отобрала меня в числе других семи девушек на роль Маргариты в фильме Вортко. Вот фигура и ноги у меня – то, что надо! А единственный недостаток, который, на мой взгляд, портил мою внешность, – это нос, доставшийся мне от деда Никандра, бравого красного комиссара. Но большие размеры – достоинство мужчин. А у женщины должно все быть маленькое и аккуратненькое. Я потом, когда нас не утвердили на роль, а утвердили известную питерскую актрису, даже особо не расстроилась, хоть нас и считали красавицами. Люся Пчелкина, на мой взгляд, была чуточку ленива и пышновата для Маргариты. Оля – по возрасту мала еще. Роза – слишком смуглая и скуластая. Катя – чересчур тихая. Рита – излишне жесткая, волевая. Ника – просто смешливая вертушка. Ну а я – с носом.
Мой нос, большой и острый, с горбинкой посередине, настоящий шнобель! – портил мне всю мою личную жизнь. В школе ни один мальчик не приглашал меня танцевать – кто будет дружить с девочкой по кличке «Карлик-Нос»? Только на сборах мне удавалось уйти от преследующего меня прозвища. В среде спортсменов ценились совсем иные качества – а я была лучшей разыгрывающей в своей подгруппе! «Мария! – говорил мне тренер. – На площадке ты неотразима».
Да, и вот когда я однажды увидела себя в поганом журнале «Дамский поклонник», увидела свой нос глазами «миллионов читателей», а главное – подпись под снимком (совершенно издевательскую – «такому пупсику и носик украшение»), я поняла, что наступил в моей жизни перелом. Или сейчас, или никогда. Срочно нужен маленький, по-настоящему хорошенький носик! Срочно!!! Кто знает, может быть, меня и вправду ждет карьера фотомодели…
Мое боевое журналистское крещение в журнале состоялось тогда, когда я всех так достала со своим носом, что девки из «Лапушек» решили провести со мной эксперимент «испытано на себе». Ника, как единственная профессиональная журналистка в нашем гареме, назвала это «включенный репортаж».
– В общем, фиксируй все детали, – инструктировала она меня перед походом в клинику. – Запоминай выражение лиц пациентов, фразочки докторов, смотри все время по сторонам и фотографируй. Фотографируй все – цветок в горшке, больничную утку, хорошенькую медсестру, а лучше – врача… Потом все расскажешь Кате, она литературно оформит твои страдания.
…Перед тем как пойти в клинику, я долго, как никогда, изучала в зеркале свое лицо. И все мне в нем перестало нравиться. Нос, само собой. Но и губы слишком тонкие. И зубы, как у… Глаза… Вот глаза вроде ничего. Но я сразу вспомнила слова этой сучки Розы: «Машка, глаза у тебя, конечно, красивые, зеленые. Редкий цвет. Но только взгляд у тебя какой-то затравленный, как у бездомной собаки. Давай, выдавливай из себя раба, как советовал всем разумным людям писатель Чехов. Читала такого?» Я неделю после этих слов из библиотеки не вылезала… Хотя больше я предпочитаю книжки по психологии – вот моя школа жизни! Ну ничего, сделаю себе нос, тогда держитесь все!
* * *
– Очень приятно, Геннадий Павлович Медведь. Для вас – просто Гена, – из-за стола, заваленного женскими фотками, поднялся невысокий конопатый мужичок в белом халате. Внешности – ни фига! Какой-то плюгавенький, на улице пройдешь мимо, не заметишь. Но глаза – глубоко посаженые, маленькие серые буравчики – просверливали насквозь. И меня буквально парализовало. Врач. Пластический хирург! Моя единственная надежда! По крайней мере так я тогда думала.Мы с ним сошлись, на удивление, быстро. Обычно я все-таки держу свои укрепления в некоторой осаде (ведь даже бык корову три дня охаживает), а тут сразу – «чай, кофе, потанцуем». И не успела я опомниться, как очутилась в его койке. Помнится, я тогда еще подумала: замечательная какая профессия – журналист. Какие мужчины на дороге встречаются. «Машенька, – мурлыкал доктор. – Чем тебе не нравится твой носик? Он уникален, таким его задумала природа, а против нее идти нельзя».
А доктор был товарищ очень странный. Он всегда вставал в пять часов утра. Сначала сидел в туалете по полчаса, шелестя газетками. Потом плотно завтракал – либо борщом, либо тушеной картошкой с мясом. После чего наливал в ванну кипяток и погружался в воду с головой. Ложился спать ровно в девять часов вечера, ни минутой позже. Жил с престарелой теткой, которая во всем слушалась его беспрекословно. Она ходила по квартире, словно тень. «Мое домашнее привидение. Ты на нее внимания не обращай. Она не в себе. В детстве из колыбельки упала, головой ударилась», – хохотал доктор.
Это привидение в юбке однажды так меня напугало, что я едва концы не отдала. С этой страшилки, собственно, все и началось.
Гена, уйдя рано утром на работу, оставил меня нежиться в кровати, что я с удовольствием и делала. Включила телек, смотрела сквозь дрему какую-то мутотень про капустную диету и не заметила, как заснула (диеты меня никогда не интересовали, я всегда ела, что хотела; для меня еда, можно сказать, единственная радость в жизни). Так вот. Проснулась я от чьего-то буравящего взгляда. Открыла глаза и увидела низко-низко склоненное над собой морщинистое лицо тетки. Я, естественно, подскочила, как ошпаренная.
– Че ты залупаешься? – заорала я в теткину морду, от страха скатившись с кровати.
Теткины глаза (точь-в-точь как у Генки – маленькие и серые) весело поблескивали за толстыми линзами очков.
– Красотулька ты наша, – пропела старая карга. – У Геночки еще такой красавицы не было. Будешь в моей коробочке жить, а я буду на тебя любоваться. Каждый день, каждый день.
Она опустилась на колени и подползла ко мне вплотную. Я от ужаса к тому времени совсем забилась за кресло. А тетка начала водить по моему лицу скрюченным пальцем и приговаривать:
– Носик дли-и-и-инный. Ротик ма-а-а-хонький, как птичья гузка. Геночка все отрежет, где надо. Приклеит, где не хватает. И будет наша девочка совсем раскрасавица.
Я впервые в жизни не нашлась, что на это ответить. Только промямлила:
– Ты это, тетка, не питюкай.
– Не буду больше, – словно чего-то спохватившись, она вдруг встала с колен. И совершенно трезвым голосом сказала: – Пойду-ка я в магазин. Буженины хочешь?
– Угу, – кивнула я, ничего не понимая. А когда я ничего не понимаю, я впадаю в истерику.
Ведьма быстро собралась. Еще пожелала мне добрых снов. Совсем сковырнулась! Но только после того как щелкнул дверной замок, я немного пришла в себя.
Я провела в этой квартире настоящий шмон, пытаясь понять, что к чему. Но все было девственно чисто. Да я и не знала, чего ищу.
…Тетка пришла из магазина радостная и взволнованная.
– Деточка, пойдем чай пить! – позвала она меня, словно ничего не произошло.
Я выползла на кухню, готовая к отпору. Но на столе дымился заварной чайник, на блюдце аппетитно разложены ломтики сыра и буженины, нарезанный ржаной хлеб – картина была мирной, я бы даже сказала, умиротворяющей. Что ж, я решила тоже немного попритворяться.
– Милая тетушка, – начала я свой допрос. – А какие еще такие раскрасавицы перебывали в Генкиной кровати?
Тетка сразу противно захихикала и присела к столу.
– Светка была, – коротко сказала она и пристально посмотрела на меня.
– А кто такая Светка? – я решила быть до конца терпеливой. Все ж таки с головкой у нее далеко не все в порядке. Головка то бо-бо.
– Ушастая Светка, – пояснила она мне, словно я неразумное дитя какое.
– А что у нее с ушами? – выспрашивала я.
– Уши – во! – показала тетка, разведя руки в стороны. – Геночка очень старался.
Чего, чего? Как это «Геночка старался»?
– Он ей что – операцию делал? – напрямик спросила и я.
Как тут тетка испугалась! Прям затряслась вся!
– Ничего не знаю! – почти крикнула она. – Ешь свой бутерброд и иди к себе домой. Мне убирать надо.
Пока тетка возилась на кухне, я проникла в Генкину комнату и произвела еще один обыск. Только теперь я точно знала, что ищу – ушастую Светку. В его фотках я быстро обнаружила несчастную деваху (на оборотной стороне фото еще и адресок имелся). У нее на самом деле были уши как у летучей мыши. А на личико – ничего себе, хорошенькая. Тут во мне, конечно, взыграло. Я, конечно, не собственница. Но с кем мой мужик знался до меня, знать обязана. Хотя бы из чистой гигиены. На обороте снимка были и координаты этой шмары.
– Тетка, я уехала! Генке привет! – крикнула я в глубь квартиры. Оттуда донеслось сиплое кряхтенье: «До свидания, красавица».
…Дверь мне открыла сама Светка. В шапке. Хочу заметить, что на улице стояла не по-весеннему жуткая жарища, и я в своем шифоновом сарафанчике под ангорским пуловером совсем спарилась.
– Света? – на всякий случай уточнила я.
– Да. А вы кто? – тихо произнесла девушка.
…Она была очень несчастной. Ну просто со мной – ни в какое сравнение. С ушами мучилась всю свою жизнь. Они были такие большие, что свертывались в трубочку. Мама ее, музыкальный педагог, не имела таких средств, чтобы сделать дочке пластическую операцию. Поэтому когда Светка случайно познакомилась с Генкой (тот сам подошел к ней на улице), в доме был настоящий праздник. Пришла любовь откуда не ждали, называется. А потом Генка нахимичил та-а-акое!
– Я легла к нему на операционный стол совершенно счастливая, – рассказывала мне Светка. – Думала, открою после глаза и начнется у меня другая жизнь. Буду красивой и любимой. В бинтах я проходила целый месяц. А когда Гена их снял, поняла, что жить не могу и не хочу. Уши мои стали больше прежних в два раза. А он так радовался, так счастливо смеялся: сказал, что любит меня еще больше – такую страшную. Я убежала от него. А его тетка еще два месяца приходила к нам домой, уговаривала вернуться обратно. Мол, Геночка очень скучает.
– Он что – сумасшедший? – я была в шоке от ее рассказа.
– Я не знаю, Машенька, – всхлипнула Светка и потуже натянула на голову шапку-ушанку. – Он – страшный человек. Я его боюсь.
Я вышла от нее, словно мухоморов объевшись. И как таких маньяков земля носит?
* * *
…На следующий день я пришла к Генке в клинику. Вела себя как ни в чем не бывало.– Генусик! – промурлыкала я. – А когда ты за мой носик возьмешься?
– Завтра, моя красавица. Все будет завтра, – обнадежил меня мой кавалер.
Назавтра все мои девки были наготове. Олька, переодевшись в медсестру, дежурила у дверей: стояла на шухере, чтобы в ответственный момент позвать на помощь всю команду. Ритка сидела внизу в машине и нервно курила сигарету за сигаретой. А я распласталась на каталке, приготовившись к самому худшему.
Генка кружился вокруг меня, словно ворон, почуявший добычу.
– Гена, – произнесла я заранее заготовленную фразу. – Тебе привет передает ушастая Света.
Тот застыл в недоумении. А потом как кинется ко мне. Начал вязать руки-ноги. Еще чуть-чуть и наркозом отрубил бы, как пить дать. Но тут с криком влетела Олька, а за ней и все остальные девки.
– Боже мой, как я всех вас ненавижу! – ревел Генка, уже закованный в наручники. – Женщины – адово проклятье. Всю жизнь мою испоганили! Никто меня не любил никогда. Только дай вам красоту. Нос! Уши! Губы! Грудь! Нате вам – берите. А-а-а, не хотите такой красоты?!
– Поклянись всем, что думать забудешь о пластической операции! – Олька после этой истории была со мной непреклонна.
Ну и пришлось мне, конечно, побожиться. Тем более что, испытав такие напасти, стала я по-другому смотреть на свой нос. Есть, есть в нем все-таки какая-то изюминка. Доктор был в чем-то по-своему прав. Но… Только вот грудь у меня что-то подкачала… «Титьки по пуду, работать не буду, а папаня приказал, вези титьки на базар». Это про меня. Нет, покой мне только снится. Что же делать с грудью-то? Вроде Генка мне говорил про какое-то спецсредство – силиконовую прокладку, которая вставляется в грудь и надувается, сколько хочешь. Хочешь – второй размер. А хочешь – сразу пятый. (Только вот где бы такого доктора найти?)
Ну так вот. После этого все стали считать меня великим спецом по чужой жизни и вылавливанию оттуда суперсекретов. Поскольку у Кати с моей подачи получился супер материал о проблемах мужчин, ненавидевших и боявшихся красивых женщин. Какое отношение имеет такая тема к рубрике «Лапушка и подруга»? Ну вы даете. А я? А Светка ушастая? А лапушки, которые меня, полуживую, с каталки уволокли? Вот то-то и оно…
* * *
Вообще, надо заметить, что вся моя биография может лечь в основу захватывающего романа. Уверена, когда-нибудь так и будет. И я еще удивлю своих подруг литературными изысками. Мне, может, даже тетрадку персональную в журнале доверят. Например, «Лапушка и родня». Или – «Лапушка и корни». А то – «папарацци», «папарацци»…… Я родилась в деревушке на Псковщине в семье потомственных крестьян (правда, говорят, что моя прабабка гуляла с польским барином Ерофеевским, и я думаю, что моя белая кожа досталась именно от него). Но папка с мамкой и все мои дедки и бабки работали всю жизнь в колхозе «Путь Ильича». Мы его звали просто: «Колхоз Ильича не за че не отвеча». Работали, работали колхознички, словно негры на плантации, а потом – бац! И пришел всем полный кирдык. Все везде народное, все везде мое. Все хозяйство разворовали, пропили, и сидит теперь моя родная Косяковка в полном дерьме. Я, слава Богу, к тому времени слиняла из деревни в город. У нас была сильная школьная сборная по баскетболу, а самое главное – был тренер Николай Николаевич, который больше всего в жизни уважал две вещи – вишневый компот и длинные женские ноги. Он прямо тащился и брызгал слюной, как мартовский кот, когда видел стройные женские ножки. Я думаю, он и в баскетбол потому пришел. Ведь деревенские девахи, взращенные на сале и домашней сметане, такие получаются ногастые, настоящие кобылки. Уж не знаю, как он очутился в нашем Мухосранске, но задержался Николаша надолго, даже женился на учительнице алгебры – Галине Порфирьевне, жутко вредной бабе. К подопечным своего супрюга (так она его презрительно называла) относилась так, как будто ее специально натаскивали в гестапо. Ревновала, типа. Но мы чихать на нее хотели. Я, в частности. Потому что Николаша так ко мне относился по-особенному, что в шестнадцать лет я была вынуждена пойти к бабке Дусе, живущей в избушке на курьих ножках на окраине деревни, и сделать аборт. Я об этом вспоминать не люблю. «Пробитая ты, девка. В деревне тебе не жить, – вздохнув, сказала мне старая ведьма, когда экзекуция окончилась. – Езжай-ка ты лучше в город. От позора подальше, хотя ведь все равно по рукам пойдешь».
Спрашивается, и куда мне было деваться? Естественно, я приехала в Питер, куда меня давно звала моя подружка, та самая засоня Маринка. Она в отличие от меня была всегда упакована от и до. Папик – фермер, поднялся на свинине. И все заработанные деньги вбухал в дочку – «она – наш главный капитал». А Маринка, хоть и не красавица, зато умна-а-а-я. В институт поступила, замуж вышла за местного. Вот она меня и сманила к себе, сказала, чем в деревне торчать, подолом подметать, устраивай жизнь в большом городе. Я устраиваю, как могу. Тем более что Николаша, решив сплавить меня куда подальше от своей гестаповки Галины Порфирьевны, устроил меня по блату в институт физкультуры: учиться там совсем не надо было, только мяч гоняй.
Но поиграла в студенческой сборной я недолго. Надоело. Учиться на физкультурницу, бегать стометровки, да еще постоянно проигрывать (а наша команда прочно осела в низшей лиге и никак не хотела оттуда вылезать) и получать пендюлей от тренера – это уж, простите, без меня. Не такая уж я дура. И после того как мне окончательно все обрыдло, я подалась фотолаборантом в «Цветной мир».
Ну а потом Маринка подсунула мне газетку с рассказом об этом злосчастном кастинге. И я подумала: «Чем черт не шутит? Может, мое белое сочное тело принесет пользу отечественному кинематографу?» Ну и пошла в редакцию, сфоткалась. Маргарита, ептель-мать. Я вспоминала, как бежала на кастинг «Мастера и Маргариты», как искала платье (обязательно с открытой спиной!), как ходила на чистку лица (потом две недели была с красной отшелушивающейся рожей, пугала прохожих). Что мне было делать после этого фортеля?
* * *
…Но я увлеклась. Рассказывать длинно, обстоятельно – это деревенская традиция. Вдруг не поймут?* * *
Итак, когда речь зашла о выполнении самого важного на сегодня задания, все сразу посмотрели на меня.– Ну, Маня, пришел твой звездный час! Вся страна на тебя смотрит! – с пафосом произнесла Маргоша и добавила с угрозой: – Не справишься с заданием, уволю без колебаний.
– Права на ошибку нет? – уточнила я.
Но Марго зыркнула на меня так недобро, что я сразу заткнулась. Понятно, что дело и так полный швах. Не Ольку же на задание посылать. Ладно, мне не привыкать водить дружбу с разными странными типами. Что ни мужик – то либо маньяк, либо на женские чары совсем не реагирует. Поэтому, придя в свою коммуналку, где я снимала затхлую комнату за сто баксов, я первым делом открыла банку моих любимых соленых огурцов и стала думать, к какому мужику лучше всего обратиться за помощью. А то, что при розыске и отработке неизвестного Шершнева мне понадобится сильное мужское плечо, не вызывало никаких сомнений.
Так, кто у меня в списке? Витька на «жигулях», рубщик мяса на рынке. Машина в таких делах может ох как пригодиться.
Славка при деньгах, держит точку по приему цветнины. Кликуха – Цветмет Люминьевич. Но такой противный, бр-р-р. Как откроет пасть, так сразу противогаз надевай. Неудивительно – ведь он даже кашу чесноком закусывает. Сгодится в самом крайнем случае.
Ну и Мишка мой. Глубинкин. Ни кола ни двора. Любовь моя несчастная. Я его фотку даже на стенку повесила, чтобы все знали, что я при мужике. Но Мишка – уголовник. Причем хронический. Все сидит за хулиганку. А я не устаю ездить к нему на свиданки. Жду его, как честная. Ну дура! Мишка Глубинкин работал дворником в жэке, после судимостей никуда в приличное место не брали, вот он и махал веником по утрам. А я к нему даже в колонию ездила, передачки возила… А он, слон с рогами, отъелся на моих харчах и говорит однажды утром: «Ты, Маша, баба хорошая, но мне нужна дева-лебедь, а не индейка-мать».
А все равно ничего поделать с собой не могу. Так что в моем деле он может пригодиться разве что в качестве моральной поддержки. (А я уже два месяца как без секса, доктор не в счет).
Я вышла в коридор коммуналки и набрала его номер.
– Чего теперь? – Мишаня был как всегда очень «тактичным».
– Мишечка, скажи, я хорошая?
– Ну-у-у, опять завела свою шарманку, да?
Ну турок! Да! Я не могу существовать без комплиментов. Любая критика меня убивает наповал, руки опускаются, жить не хочется. И Мишка об этом прекрасно знает. Но все равно выкобенивается каждый раз. Вот и сейчас.
– Такой, как ты, больше нет, – ехидничал Мишка. – Ты – единственная и неповторимая, мой гадкий утенок. – И засмеялся противно.