Страница:
– И?! – прервала я поток возмущения. – Если ты хочешь в очередной раз рассказать мне, какие мужики – сволочи, то уволь. Я и так постоянно об этом помню. В общем, я не лукавила. На прикроватной тумбочке – как памятник мазохизму – красовалась фотография, где мы с Кириллом, залитые солнцем, стояли, обнявшись, на развалинах Херсонеса. С тех пор солнце не раз закатилось, развалины стали еще масштабнее, а наши объятия – разомкнулись. А фотография все стояла… Иногда, взглянув на нее, я почти физически чувствовала тепло солнечных лучей.
– Какие мужики? – обиженно ответствовала Наталья, все так же подозрительно хрипя. Такое впечатление, что о существовании этих особей в данный момент она не имела никакого представления. – Ты мне друг или портянка?
Ох, уже этот подростковый сленг!
– Я тебе, если ты забыла, сестра. И, между прочим, старшая, – не преминула я поставить ей на вид. Я понимала, что выгляжу как типичная училка, но – что делать, привычка есть привычка. Я даже родителям иногда, говоря о Наташке, сообщала, как на родительском собрании: «Ваша дочь…»
– Катюнь! – голос сестры стал почти жалобным. Она надсадно закашлялась и, сквозь приступ, прохрипела: – Выручай, а?
У меня заныло сердце. Противно так, тягуче. Когда Натка говорила «выручай», это почти всегда означало, что дело дрянь. Таким же жалобным у нее был голос, когда она просила меня сходить за нее на вступительный экзамен в университет. Нет, в том виде, в каком она была тогда – с ярким бланшем, происхождение которого так и осталось неизвестным, под глазом, – в универ действительно ходить не стоило. А если учесть, что к истории Наталья готовилась по методу героя Евгения Леонова из «Большой перемены» – во сне, то это мероприятие и вовсе могло окончиться плачевно. Тонкость ситуации состояла в том, что я накануне уже сдавала историю – в том же универе, только на другом факультете. И когда, вняв мольбам сестры и сдержанной просьбе родителей, я предстала пред очи экзаменаторов, с одним из них случился нервный тик. Потому что он лично вчера принимал у меня экзамен. И, поскольку я проявила поразительные познания относительно восстания саперов в Ташкенте во время революции 1905 года, историк меня запомнил. Через несколько минут после того, как я вытащила билет, нервный тик случился уже со мной. С моей везучестью мне мог достаться только тот же билет, по которому я отвечала накануне. Так мы и сидели – друг против друга, нервно подмигивая. Не старый еще экзаменатор жалобно – почти как Наташка – спросил:
– Что вы можете рассказать о действиях армии и флота во время революции 1905–1907 годов?
И вздрогнул, когда я, сочувственно вздохнув, стала рассказывать о восстании ташкентских саперов. Не скажу, что мне было смешно. Хохотала Наташка, маскируя вечером свой бланш тональным кремом и собираясь на дискотеку.
Еще раньше, в школе, Натка втравила меня в историю с соседским парнем, в которого она втюрилась. В общем, он и мне был симпатичен – спортивный такой, без растопыренных пальцев и приблатненного мальчишеского гонора. Старше нас года на три. В тот день сестра то и дело изучающе смотрела на меня, пока мы сидели на уроках. На физкультуре, как мне показалось, даже сравнивала – у кого из нас грудь больше и ноги стройнее. Вот дурочка-то! У нас вся разница – в минуте рождения. В общем, к вечеру Натка созрела и, мучительно подбирая слова, сказала почти вызывающе:
– Ты ведь целовалась уже? – Я тогда еще испуганно оглянулась – чтобы, не дай Бог, не услышали родители. Вообще-то, от сестрицы я такой подлости не ожидала. Ведь я сама ей месяц назад рассказывала, что целовалась с Темкой из параллельного класса.
– С ума сошла?! – я была вне себя от злости. А потом и вовсе дар речи потеряла, когда сестрица сделала мне предложение, от которого уже невозможно было отказаться. У нее назначено свидание с соседом. Ей кажется, что дело может дойти до поцелуев. Ей, конечно, хочется, но она боится показаться неопытной. А вот этого ей не хочется вовсе. А я старшая, и у меня уже есть опыт(!). И потом, мы для него – на одно лицо.
Я до сих пор не могу понять, благодарна мне Наташка или же злится за то, что я все-таки согласилась ее выручить. Мне, конечно же, не хотелось, чтобы парень, которому приглянулась моя дорогая сестрица, подумал, что он у нее – первый даже в деле поцелуев. Потому что это почти дискредитирующая характеристика в нашем возрасте. Возомнит потом о себе Бог знает что. И потом – я уже говорила, что мальчишка был и мне симпатичен…
Короче, домой я вернулась с опухшими от поцелуев губами. Губы Натальи тоже были опухшими – ожидаючи меня с докладом почти три часа, она искусала их в кровь. На следующий день она сказала мне: «А ты классно целуешься!» Мне оставалось только гадать – ее ли это личное мнение или же того парня. Спросить сестру об этом я так и не решилась. А она молчит до сих пор. Но по этим примерам хотя бы можно судить, до какой степени самопожертвования готова я дойти, чтобы помочь сестре.
– Слушай, если ты насчет аспирантского минимума, то я сегодня не могу – у меня четвертное сочинение, – я попыталась быть категоричной, но руки уже лихорадочно тянулись к косе – я стала теребить кончик, то сплетая, то расплетая его..
– Нет, иногда ты бываешь поразительно тупой. Это, между прочим, очень плохо для учительницы старших классов. – Похоже, наряду с мольбами сестрица собралась меня еще и поучить жизни. Это что-то новенькое в ее тактике. – Помнишь, я брала твои фотографии? Ну те, что еще твой Кирилл делал?
Еще бы не помнить, особенно если учесть, при каких обстоятельствах эти фотографии были сделаны. Я тогда, как в лучах славы, купалась в любви Кирилла. А потому была совершенно неотразима. Нет, в принципе у меня никогда не было особых претензий к нашей с сестрой внешности. Но на этих фотографиях я – настоящая красавица. Даже Наташка, глядя на них – фактически на свое собственное отражение, – с завистью говорила:
– У, какая ты здесь!
На фото из глаз моих струился такой свет, который, казалось, освещал жизнь всех, кто смотрел в тот момент на меня. В позах, обычно сдержанных, была какая-то томная, почти кошачья гибкость. Весь мой облик говорил: я – Женщина. Женщина любимая. Вдохновляющая на великие дела.
– Только не говори, что ты эти фотографии потеряла! – От одной мысли об этом у меня сжалось сердце. Я ведь такой уже никогда не буду! Коса была уже расплетена, и теперь руки готовились заплетать ее снова. Четкими, заученными за много лет движениями. Еще в школе – не сейчас, в учительской, а когда я сама еще сидела за партой – меня, будущего филолога, поразило одно слово. «Опростоволоситься». Сколько бичевания, снисходительности, небрежности нашла я в нем. И поделилась своим открытием с сестрой. Именно тогда мы решили – волосы всегда должны быть в косе. С распущенными, то есть «простыми» волосами с тех пор нас никто практически не видел. Вот что значит подростковая впечатлительность! А коса теперь всегда со мной. То царственной короной на голове. То удобной «ракушкой» на затылке. То струящаяся змеей по спине. Наташка несколько раз не выдерживала – остригала свое богатство. Но, устав ходить по парикмахерским, где ее один раз изуродовали до неузнаваемости, смирилась со своей судьбой. Да и потом – это с косой мы на одно лицо. А последним обстоятельством она никогда не пренебрегала.
– Да целы твои фотографии! – Пауза, а потом сестра – как тогда, с соседом, решительно: – В общем, нужно пойти в одно место и там еще сделать несколько фотографий. Я не могу. Я простужена, у меня герпес на пол-лица. А дело серьезное. Слышала, режиссер Вортко «Мастера и Маргариту» снимает?
Ну, разумеется, слышала. Фильм еще не снят, а разговоров-то! Я вспомнила наших училок, которые… Минуточку, которые посылали куда-то свои фотографии. Типа, на конкурс народных Маргарит или еще какую-то дребедень. Только не это!
– Наталья! – в этот возглас я вложила все свои опасения по поводу уже случившегося и дурные предчувствия.
– Ты радуйся! Из тысяч, можно сказать, выбрали единицы, и ты – в их числе. Вернее, я. Нет, если выбирали по фотографиям, то, конечно, ты. Но собиралась идти я. Правда, под твоим именем. Но не идти нельзя, понимаешь, иначе – все пропало! – Сестрицын бред я могла оправдывать только ее болезнью. Я и сама уже чувствовала, что меня лихорадит – то ли от одинаковости наших с сестрой организмов (если заболевала Натка, я неизбежно готовилась к тому же), то ли от необходимости очередного подвига ради Наташки.
– Ты потом мне спасибо скажешь! Это хоть какое-то разнообразие в твоей учительской жизни… – Натка начинала использовать запрещенные приемы. Хотя, действительно, после того как из моей жизни ушел Кирилл, она стала до ужаса однообразной. Однообразие спасало меня от необдуманных поступков и уныния. Я подозревала, что этому рано или поздно придет конец. Но чтобы такой!
– Предупреждаю, голой на метле я сниматься не буду! – Мне вспомнились разговоры в учительской о пожеланиях Вортко к потенциальным Маргаритам. – И не на метле тоже. – Я сдалась. Желание выкинуть что-нибудь этакое слилось в экстазе с осознанной необходимостью помочь сестре. Знать бы тогда, во что это выльется. Хотя вся наша жизнь – комедия положений.
Получив подробные инструкции от Наташки и изучив на перемене оставленные кем-то в учительской номера газеты «Явка с повинной» (в ней печатались фотографии желающих попробовать себя в роли Маргариты), я исполнилась решимости. Особенно, когда увидела своих соперниц. Одной из них я искренне позавидовала – этой яркости в чертах мне, казалось, очень недоставало. «Роза Асланова» – прочитала я. Бывшая стюардесса. Да, с такой еще потягаться!
– За? Против? Воздержавшиеся?
Может, другие мысли и были у каждой из нас, но они имели мало отношения к названию журнала.
Идея издавать журнал мне понравилась. Тем более что некий опыт в этом направлении у меня был – я писала в школьную стенгазету и редактировала ее. Когда я сказала об этом девчонкам, Стрельцова, разглядывая себя со всех сторон в висевшем в Маргошиной квартире зеркале, снисходительно заметила:
– О, это многого стоит…
В общем-то, в своей иронии Ника была права. Мы все имели весьма относительное представление о том, как делать журнал. Исключение составляла только сама Стрельцова, закончившая журфак. Но, если честно, я лично сомневалась в глубине никиных познаний в этой области. Потому что красавица Ника зарабатывала отнюдь не написанием статей, а демонстрацией своих прелестей в ночном клубе. Правда, достаточных оснований для сомнений у меня не было. Просто – интуиция, до крайности обостренная работой в школе. Остальные девушки, если и разделяли мои предположения, то виду не показывали. А Рита и вовсе пошла на то, чтобы просить Стрельцову хоть в общих чертах рассказать, как делаются журналы.
Мы – как в партере – заняли места у стола в комнате Риты. Лаппа предусмотрительно убрала все спиртосодержащие напитки в бар. Понятно, дело серьезное – нужно иметь трезвую голову. Мы приготовились внимать Нике. Она же, пренебрегая оставленной для нее табуреткой, села на стол, картинно закинув ногу на ногу. Красивые такие ноги, мимоходом подумала я. И тут же заметила неодобрительный взгляд Розы, направленный туда же, куда секунду назад смотрела я. Оленька же Клюева, напротив, почти влюбленно смотрела на Стрельцову – в ожидании, когда та начнет делиться секретами профессионального мастерства. Но Ника, внезапно осознав свою роль в обществе, не торопилась. Гибким движением потянувшись через весь стол, который угрожающе заскрипел, к пепельнице, Ника не спеша стряхнула пепел с тонкой манерной сигаретки.
– Хм, – кашлянула Марго. Ей, родительнице нашего журнала, вынужденно пришлось уступить на время пальму первенства Нике. Но, видимо, злоупотреблений «служебным положением» со стороны Стрельцовой Рита терпеть не собиралась. Да и остальные, похоже, тоже. Нам уже не терпелось начать ковать железо нашей победы.
– Не тяни кота за яйца, – угрожающе произнесла Верхогляд, уловив общее настроение. – И убери со стола свои ходули.
Ника поняла, что переборщила с эффектной паузой. И наконец решила доказать всем, что она – не такая пустышка, как может показаться на первый взгляд. Услышанное от нее мы поняли лишь частично.
– Предлагаю журнал делать из нескольких «тетрадок». – Тут я встрепенулась, услышав знакомое школьное слово. – У каждой – своя тематика. Кто в чем силен, тот о том и будет писать. Надо только подумать, как все это обозвать. Да, еще придется заказывать кому-то оригинал-макет. Сами, я думаю, мы с этим не справимся. И фотографа классного бы нам. Ведь этот засранец Ворошилов даже не текстами – фотографиями рейтинг зарабатывает.
Чем больше говорила Ника, тем грустнее становились у нас лица. Я поняла, что моя школьная стенгазета имеет мало общего с тем, что нам предстояло сделать. Лицо Люси Пчелкиной пошло красными пятнами – по всей видимости, она уже в уме высчитывала, во что нам выльется наш акт отмщения. Марго мрачнела на глазах, а Роза Асланова становилась все отстраненней.
Возникшую было напряженность со свойственной непринужденностью развеяла Маша Верхогляд:
– Чур, я буду фотографировать! – Мы уже знали, что Верхогляд батрачила фотолаборантом в «Цветном мире». Но одно дело – лаборант, другое – фотограф. Словно услышав наши сомнения, Машка возопила: – Я умею. Я всем своим родственникам портреты сделала. Ха, некоторые об этом даже не догадывались. Кто у Машки под брюхом оказался, кто – вусмерть ужрамшись. Могу принести, показать.
– Э… – замялась Люся, задавая вопрос, возникший у всех одновременно: – У какой Машки и под каким брюхом?
Верхогляд посмотрела на нас свысока. Насколько это было возможно – с учетом того, что несостоявшаяся баскетболистка ростом была ниже многих из нас.
– Машка – это наша корова. Мамка ее доила. А я их фотографировала в это время.
– Прямо папарацци какой-то, – снова съязвила Ника, которая, по всей видимости, все еще решала – как она будет проявлять себя в нашем проекте.
– А что, Маша, правда, – оживилась Лаппа, которая, озвучив идею о журнале, будто сомневалась – не сказала ли чего лишнего, что в дальнейшем может сказаться на… Видимо, никакой тайны следствия она так и не обнаружила, поэтому продолжила: – Ты у нас кто? Спортсменка. А фотографу придется много бегать. А иногда и прыгать. И в засаде сидеть. Для этого нужна хорошая физическая подготовка. Вот тебе и флаг в руки.
После того как двум из нас – Марго и Маше Верхогляд – уже нашлось занятие, потребность определиться возникла и у остальных. Голос подала наша маленькая Оля Клюева:
– Я могу писать о детях, – сказала она и покраснела.
– Откуда? – недоуменно спросила Лаппа.
– Что откуда? – не поняла Оленька.
– Откуда ты знаешь, что такое дети и с чем их едят? – конкретизировала свои сомнения Марго. Сама, между прочим, женщина бездетная.
– Ну… Во-первых, я из всех вас – самая младшая, – попыталась объяснить Оля.
– Ага, то есть не вышедшая из детского возраста, – захихикала неуемная Стрельцова. Наша медсестричка чуть не плакала.
– Да нет же, просто я многое помню про детей. И потом, не забывайте – я же медсестра. И имею детскую специализацию, между прочим. – Следователя Маргариту Лаппу такие показания вряд ли удовлетворили бы. Но как редактор еще не созданного журнала, Рита довольствовалась сказанным.
– Заметано. Назовем твою рубрику… «Лапушка и ребенок». Годится? – процесс пока лишь виртуального создания журнала захватил Лаппу целиком. Ее энтузиазм, как вино по крови, передался всем нам. Вероника, видимо, испугавшись, что на ее долю не останется ничего примечательного, поспешила застолбить место под солнцем. Облизнув внезапно пересохшие губы (был бы среди нас хоть один мужик…), Ника с чувством превосходства произнесла:
– Так и быть. Я буду писать «гвозди».
– Гвозди, вроде, забивают, – нерешительно возразила Маша.
– Деревня! – позволила себе грубость Стрельцова. – Гвоздь – это самый забойный материал номера. В рубрике «Лапушка и любовник».
– А что, есть такая рубрика у нас в журнале? – насмешливо спросила Роза. Они с Никой как-то сразу не приглянулись друг другу. По силе характера и жизненному опыту девушки, пожалуй, были равны. Только Роза была целомудреннее, что ли. В отличие от кичившейся своей женской опытностью Ники. Я не знаю, какой опыт был у Стрельцовой. Но в Розе была какая-то тщательно ею скрываемая тайна. Тайна любви. Какая-то боль и – твердое желание никому эту боль не показывать. Этой силой меня Роза к себе и притягивала. А еще – схожестью ее имени и моей фамилии, наверное.
– Нет, такой рубрики у нас не будет, – категорично сказала Марго, и Ника сникла. Спорить с Ритой она не решилась. Стрельцова, как человек явно не законопослушный, похоже, еще и трусила перед пусть теперь и бывшим следователем Лаппой. – Но вот «Лапушка и друг» – может быть. Там и реализуешь все свои наклонности и способности.
Ника победоносно посмотрела на окружающих. По ее взгляду можно было понять – хоть горшком назови. Все равно я там напишу то, что считаю нужным.
Тут, тщательно подбирая слова и почему-то глядя на меня, вступила Роза Асланова:
– Я думаю, читательницам будет интересно знать, как и где можно найти работу. – Мы знали, что Роза в свое время работала стюардессой на международных рейсах. И попала туда не случайно, а по причине сложных межличностных отношений с командиром одного из экипажей. – Во всяком случае я могу рассказать или посоветовать, что (Роза сделала ударение на этом слова) нужно сделать для того, чтобы получить желаемую работу.
Предполагая, какие навыки должны присутствовать у стюардессы – например, умение спокойно общаться с террористами или принять роды у женщины, которой приспичило родить еще до посадки самолета, я нисколько не сомневалась, что Розины советы могут оказаться для читателя весьма полезными. В том числе и мне. Кстати, а чем могу оказаться полезной я? И тут я поняла, насколько мы все уже настроены на одну волну. Шесть пар глаз уставились на меня. Вопросительно, доброжелательно, одобряюще, снисходительно.
– Девчонки, вы когда-нибудь долго работали в исключительно женском коллективе? – я решилась. Мне показалось, что если бы Лаппа верила в Бога, она бы перекрестилась – мол, миловал меня. Приблизительно такая же реакция была и у остальных. – А я – работала, – многозначительно закончила я. – И, смею вас заверить, теперь знания об отношениях женщин между собой у меня весьма обширные. Могу поделиться. У нас в учительской – вся правда жизни.
Девчонки – кто-то искренне, кто-то с недоумением – позволили мне заполучить рубрику «Лапушка и подруга». Те, кто сомневались, были не правы.
…До того как я попала в компанию несостоявшихся Маргарит (ну, за исключением, конечно, Лаппы, которая была Маргаритой от рождения), подруг у меня, по большому счету, не было. Не считая Наташки, разумеется. Но Натке, в силу наших родственных связей, я многое прощала из того, чего в жизни не простила бы подруге. А таковой, как я уже сказала, у меня не было. «Я ликвидировала всех подруг», – сказала в моем любимом фильме «Служебный роман» Мымра, она же мадам Калугина. Любимая мною не меньше, чем сам фильм.
Еще на ранних стадиях моих взаимоотношений с женщинами – сначала в детсаду, потом в школе и университете – я заметила, что мои душевные тайны в какой-то момент становятся достоянием общественности. Стоило мне поделиться чем-то сокровенным по большому секрету с предполагаемой подругой, как обладателем этой тайны оказывался неограниченный круг людей. Мои ночные страхи, моя слабость к высоким и сильным мужчинам, моя страсть к авантюрам, моя нелюбовь к… Словом, все то, что я со временем, наученная горьким опытом, стала доверять исключительно дневнику, однажды всплывало в самый неподходящий момент. Например, в присутствии высокого и сильного мужчины «подруга» невзначай упоминала о моих ночных страхах или слабостях, после чего мужчина начинал смотреть на меня совсем не так, как мне хотелось бы. А через некоторое время я замечала обоих – и подругу, и мужчину – в обществе друг друга, которое им (и это тоже было заметно) нравилось. Помню, у «лирического поэта советского времени» Эдуарда Асадова (как называют его в кроссвордах) были такие стихи:
«Если вы с удивлением узнали, что сказанное по секрету одному только человеку – вашей подруге – вдруг стало известно кому-то третьему, а подруга клянется-божится, что молчала „как рыба об лед“, прибегните к небольшой хитрости. Расскажите подруге (и только ей!) о том, чего в действительности не было и свидетелем чего никто другой не может быть по определению. Будьте уверены, что результат не заставит себя ждать – если это действительно подруга упоминает ваше имя всуе».
Учительницу английского языка в школе, куда я пришла работать, коллеги не любили – за броскую красоту, независимый характер и незаурядный ум. У меня эти качества тоже присутствовали, пусть и не так щедро, как у Алины. На этом сходстве, а также на сложившейся в коллективе нелюбви к нам, мы с Алиной и сошлись. Совместные вечерние посиделки – вино при свечах, просмотры недублированных фильмов на английском языке, специфическое отношение к мужскому полу (требовательное и снисходительное одновременно) способствовали нашему сближению к доверительным отношениям. Во всяком случае мне так казалось. Алина была в курсе моих перипетий с Костей – эту страшную тайну я не открыла даже Наташке, опасаясь насмешек с ее стороны. К моей радости, на сообщенный ей факт Алина отреагировала, как истинная англичанка – спокойно. «Будь осмотрительнее», – только и сказала она. Я подумала, что наконец мне повезло с подругой. Однако на праздновании 8-го марта, когда все училки уже хорошо выпили, а потому потеряли свою чопорность и стали откровеннее в разговорах о взаимоотношениях с мужчинами, Алина позволила себе фразу – так, вскользь, никто, наверное, и не понял, в чем дело. Но я-то знала – это был камень в мой огород. И я стала присматриваться к подруге внимательнее. Увы, небезрезультатно.
О безобразной стрелке на новых колготках, которую я не заметила, мне, стесняясь и заикаясь, сказал наш физрук. Между тем я только перед этим разговором болтала с Алиной в курилке и, уходя, обернулась, почувствовав на себе ее внимательный взгляд. «Ты чего?» – в недоумении спросила я. «Так, ничего», – ответила подруга, пуская колечко дыма. Потом-то я поняла, что стрелка была ею зафиксирована. Но из одной только ей понятных соображений Алина не сказала мне об этом.
«Если даже вы точно знаете, что ваша подруга – умнее и красивее вас, не расслабляйтесь. Потому что подруга всегда будет видеть в вас соперницу. И не преминет поставить вас в такое положение, при котором она окажется в более выгодном свете. Если только она, конечно, не была замечена в абсолютном человеколюбии и совершенно искренней любви конкретно к вам».
Да, боюсь моя рубрика «Лапушка и подруга» рискует превратиться в практикум по ликвидации подруг…
Мои размышления прервала Люся Пчелкина:
– А я? Кем я буду?
– Ты? – удивилась Рита. – Ты, Люсечка, будешь нашим главным финансистом. Будешь добывать деньги. Будешь следить за тем, чтобы мы тратили не больше того, что ты добыла. В общем, назначаем тебя главной по нашему кошельку.
– Хорошая работа, – хихикнула Ника, – считать деньги, которых нет.
– Деньги будут, – беспечно отмахнулась Лаппа. – Чтобы такой проект и не окупился?..
На улице уже было светло – весна вступала в свои права, хотя и не очень решительно. Старательно обходя месиво из растаявшего снега, дождя и соли, я дышала полной грудью, пытаясь сквозь выхлопные газы уловить чистоту и свежесть утреннего воздуха. Настроение – впервые за долгие дни – было приподнятым. Спокойствие и умиротворение баюкали мою душу. Я даже улыбнулась водителю, который, лихо сворачивая с Невского на Литейный, обдал мое светлое полупальто грязными брызгами. Водитель от столь не свойственной пешеходам реакции опешил и резко затормозил, едва не влетев своим «ниссаном» в скромно припаркованную «пятерку». Я улыбнулась еще шире и, взглянув на часы, прибавила шагу.
– Какие мужики? – обиженно ответствовала Наталья, все так же подозрительно хрипя. Такое впечатление, что о существовании этих особей в данный момент она не имела никакого представления. – Ты мне друг или портянка?
Ох, уже этот подростковый сленг!
– Я тебе, если ты забыла, сестра. И, между прочим, старшая, – не преминула я поставить ей на вид. Я понимала, что выгляжу как типичная училка, но – что делать, привычка есть привычка. Я даже родителям иногда, говоря о Наташке, сообщала, как на родительском собрании: «Ваша дочь…»
– Катюнь! – голос сестры стал почти жалобным. Она надсадно закашлялась и, сквозь приступ, прохрипела: – Выручай, а?
У меня заныло сердце. Противно так, тягуче. Когда Натка говорила «выручай», это почти всегда означало, что дело дрянь. Таким же жалобным у нее был голос, когда она просила меня сходить за нее на вступительный экзамен в университет. Нет, в том виде, в каком она была тогда – с ярким бланшем, происхождение которого так и осталось неизвестным, под глазом, – в универ действительно ходить не стоило. А если учесть, что к истории Наталья готовилась по методу героя Евгения Леонова из «Большой перемены» – во сне, то это мероприятие и вовсе могло окончиться плачевно. Тонкость ситуации состояла в том, что я накануне уже сдавала историю – в том же универе, только на другом факультете. И когда, вняв мольбам сестры и сдержанной просьбе родителей, я предстала пред очи экзаменаторов, с одним из них случился нервный тик. Потому что он лично вчера принимал у меня экзамен. И, поскольку я проявила поразительные познания относительно восстания саперов в Ташкенте во время революции 1905 года, историк меня запомнил. Через несколько минут после того, как я вытащила билет, нервный тик случился уже со мной. С моей везучестью мне мог достаться только тот же билет, по которому я отвечала накануне. Так мы и сидели – друг против друга, нервно подмигивая. Не старый еще экзаменатор жалобно – почти как Наташка – спросил:
– Что вы можете рассказать о действиях армии и флота во время революции 1905–1907 годов?
И вздрогнул, когда я, сочувственно вздохнув, стала рассказывать о восстании ташкентских саперов. Не скажу, что мне было смешно. Хохотала Наташка, маскируя вечером свой бланш тональным кремом и собираясь на дискотеку.
Еще раньше, в школе, Натка втравила меня в историю с соседским парнем, в которого она втюрилась. В общем, он и мне был симпатичен – спортивный такой, без растопыренных пальцев и приблатненного мальчишеского гонора. Старше нас года на три. В тот день сестра то и дело изучающе смотрела на меня, пока мы сидели на уроках. На физкультуре, как мне показалось, даже сравнивала – у кого из нас грудь больше и ноги стройнее. Вот дурочка-то! У нас вся разница – в минуте рождения. В общем, к вечеру Натка созрела и, мучительно подбирая слова, сказала почти вызывающе:
– Ты ведь целовалась уже? – Я тогда еще испуганно оглянулась – чтобы, не дай Бог, не услышали родители. Вообще-то, от сестрицы я такой подлости не ожидала. Ведь я сама ей месяц назад рассказывала, что целовалась с Темкой из параллельного класса.
– С ума сошла?! – я была вне себя от злости. А потом и вовсе дар речи потеряла, когда сестрица сделала мне предложение, от которого уже невозможно было отказаться. У нее назначено свидание с соседом. Ей кажется, что дело может дойти до поцелуев. Ей, конечно, хочется, но она боится показаться неопытной. А вот этого ей не хочется вовсе. А я старшая, и у меня уже есть опыт(!). И потом, мы для него – на одно лицо.
Я до сих пор не могу понять, благодарна мне Наташка или же злится за то, что я все-таки согласилась ее выручить. Мне, конечно же, не хотелось, чтобы парень, которому приглянулась моя дорогая сестрица, подумал, что он у нее – первый даже в деле поцелуев. Потому что это почти дискредитирующая характеристика в нашем возрасте. Возомнит потом о себе Бог знает что. И потом – я уже говорила, что мальчишка был и мне симпатичен…
Короче, домой я вернулась с опухшими от поцелуев губами. Губы Натальи тоже были опухшими – ожидаючи меня с докладом почти три часа, она искусала их в кровь. На следующий день она сказала мне: «А ты классно целуешься!» Мне оставалось только гадать – ее ли это личное мнение или же того парня. Спросить сестру об этом я так и не решилась. А она молчит до сих пор. Но по этим примерам хотя бы можно судить, до какой степени самопожертвования готова я дойти, чтобы помочь сестре.
* * *
– Катюнь, ты где?! – вновь прохрипела мне в трубку сестра.– Слушай, если ты насчет аспирантского минимума, то я сегодня не могу – у меня четвертное сочинение, – я попыталась быть категоричной, но руки уже лихорадочно тянулись к косе – я стала теребить кончик, то сплетая, то расплетая его..
– Нет, иногда ты бываешь поразительно тупой. Это, между прочим, очень плохо для учительницы старших классов. – Похоже, наряду с мольбами сестрица собралась меня еще и поучить жизни. Это что-то новенькое в ее тактике. – Помнишь, я брала твои фотографии? Ну те, что еще твой Кирилл делал?
Еще бы не помнить, особенно если учесть, при каких обстоятельствах эти фотографии были сделаны. Я тогда, как в лучах славы, купалась в любви Кирилла. А потому была совершенно неотразима. Нет, в принципе у меня никогда не было особых претензий к нашей с сестрой внешности. Но на этих фотографиях я – настоящая красавица. Даже Наташка, глядя на них – фактически на свое собственное отражение, – с завистью говорила:
– У, какая ты здесь!
На фото из глаз моих струился такой свет, который, казалось, освещал жизнь всех, кто смотрел в тот момент на меня. В позах, обычно сдержанных, была какая-то томная, почти кошачья гибкость. Весь мой облик говорил: я – Женщина. Женщина любимая. Вдохновляющая на великие дела.
– Только не говори, что ты эти фотографии потеряла! – От одной мысли об этом у меня сжалось сердце. Я ведь такой уже никогда не буду! Коса была уже расплетена, и теперь руки готовились заплетать ее снова. Четкими, заученными за много лет движениями. Еще в школе – не сейчас, в учительской, а когда я сама еще сидела за партой – меня, будущего филолога, поразило одно слово. «Опростоволоситься». Сколько бичевания, снисходительности, небрежности нашла я в нем. И поделилась своим открытием с сестрой. Именно тогда мы решили – волосы всегда должны быть в косе. С распущенными, то есть «простыми» волосами с тех пор нас никто практически не видел. Вот что значит подростковая впечатлительность! А коса теперь всегда со мной. То царственной короной на голове. То удобной «ракушкой» на затылке. То струящаяся змеей по спине. Наташка несколько раз не выдерживала – остригала свое богатство. Но, устав ходить по парикмахерским, где ее один раз изуродовали до неузнаваемости, смирилась со своей судьбой. Да и потом – это с косой мы на одно лицо. А последним обстоятельством она никогда не пренебрегала.
– Да целы твои фотографии! – Пауза, а потом сестра – как тогда, с соседом, решительно: – В общем, нужно пойти в одно место и там еще сделать несколько фотографий. Я не могу. Я простужена, у меня герпес на пол-лица. А дело серьезное. Слышала, режиссер Вортко «Мастера и Маргариту» снимает?
Ну, разумеется, слышала. Фильм еще не снят, а разговоров-то! Я вспомнила наших училок, которые… Минуточку, которые посылали куда-то свои фотографии. Типа, на конкурс народных Маргарит или еще какую-то дребедень. Только не это!
– Наталья! – в этот возглас я вложила все свои опасения по поводу уже случившегося и дурные предчувствия.
– Ты радуйся! Из тысяч, можно сказать, выбрали единицы, и ты – в их числе. Вернее, я. Нет, если выбирали по фотографиям, то, конечно, ты. Но собиралась идти я. Правда, под твоим именем. Но не идти нельзя, понимаешь, иначе – все пропало! – Сестрицын бред я могла оправдывать только ее болезнью. Я и сама уже чувствовала, что меня лихорадит – то ли от одинаковости наших с сестрой организмов (если заболевала Натка, я неизбежно готовилась к тому же), то ли от необходимости очередного подвига ради Наташки.
– Ты потом мне спасибо скажешь! Это хоть какое-то разнообразие в твоей учительской жизни… – Натка начинала использовать запрещенные приемы. Хотя, действительно, после того как из моей жизни ушел Кирилл, она стала до ужаса однообразной. Однообразие спасало меня от необдуманных поступков и уныния. Я подозревала, что этому рано или поздно придет конец. Но чтобы такой!
– Предупреждаю, голой на метле я сниматься не буду! – Мне вспомнились разговоры в учительской о пожеланиях Вортко к потенциальным Маргаритам. – И не на метле тоже. – Я сдалась. Желание выкинуть что-нибудь этакое слилось в экстазе с осознанной необходимостью помочь сестре. Знать бы тогда, во что это выльется. Хотя вся наша жизнь – комедия положений.
Получив подробные инструкции от Наташки и изучив на перемене оставленные кем-то в учительской номера газеты «Явка с повинной» (в ней печатались фотографии желающих попробовать себя в роли Маргариты), я исполнилась решимости. Особенно, когда увидела своих соперниц. Одной из них я искренне позавидовала – этой яркости в чертах мне, казалось, очень недоставало. «Роза Асланова» – прочитала я. Бывшая стюардесса. Да, с такой еще потягаться!
* * *
Нет, все-таки Лаппа – большая умница. Это же надо было придумать – выпускать женский журнал. Причем такой, чтобы им зачитывались и мужики. Пока мы все умирали от бессилия и злости к этому говнюку-редактору Ворошилову, у Марго рождалась мысль. Я сразу заметила ее зарождение – лицо Риты стало решительным и светлым. Еще несколько минут, и мысль обрела конкретное содержание. Лаппа, по всей видимости, решила идти ва-банк. Как на допросе подозреваемого – сделать так, чтобы он поверил, будто другого выхода у него нет и нужно «раскалываться». С названием мы тоже не мудрствовали. Школьная кличка Лаппы – Лапушка – послужила нам отправной точкой. Пусть и зовется наше будущее детище «Лапушками». Кто-то из девушек вроде и скривился, но Марго строго взглянула в нашу сторону:– За? Против? Воздержавшиеся?
Может, другие мысли и были у каждой из нас, но они имели мало отношения к названию журнала.
Идея издавать журнал мне понравилась. Тем более что некий опыт в этом направлении у меня был – я писала в школьную стенгазету и редактировала ее. Когда я сказала об этом девчонкам, Стрельцова, разглядывая себя со всех сторон в висевшем в Маргошиной квартире зеркале, снисходительно заметила:
– О, это многого стоит…
В общем-то, в своей иронии Ника была права. Мы все имели весьма относительное представление о том, как делать журнал. Исключение составляла только сама Стрельцова, закончившая журфак. Но, если честно, я лично сомневалась в глубине никиных познаний в этой области. Потому что красавица Ника зарабатывала отнюдь не написанием статей, а демонстрацией своих прелестей в ночном клубе. Правда, достаточных оснований для сомнений у меня не было. Просто – интуиция, до крайности обостренная работой в школе. Остальные девушки, если и разделяли мои предположения, то виду не показывали. А Рита и вовсе пошла на то, чтобы просить Стрельцову хоть в общих чертах рассказать, как делаются журналы.
Мы – как в партере – заняли места у стола в комнате Риты. Лаппа предусмотрительно убрала все спиртосодержащие напитки в бар. Понятно, дело серьезное – нужно иметь трезвую голову. Мы приготовились внимать Нике. Она же, пренебрегая оставленной для нее табуреткой, села на стол, картинно закинув ногу на ногу. Красивые такие ноги, мимоходом подумала я. И тут же заметила неодобрительный взгляд Розы, направленный туда же, куда секунду назад смотрела я. Оленька же Клюева, напротив, почти влюбленно смотрела на Стрельцову – в ожидании, когда та начнет делиться секретами профессионального мастерства. Но Ника, внезапно осознав свою роль в обществе, не торопилась. Гибким движением потянувшись через весь стол, который угрожающе заскрипел, к пепельнице, Ника не спеша стряхнула пепел с тонкой манерной сигаретки.
– Хм, – кашлянула Марго. Ей, родительнице нашего журнала, вынужденно пришлось уступить на время пальму первенства Нике. Но, видимо, злоупотреблений «служебным положением» со стороны Стрельцовой Рита терпеть не собиралась. Да и остальные, похоже, тоже. Нам уже не терпелось начать ковать железо нашей победы.
– Не тяни кота за яйца, – угрожающе произнесла Верхогляд, уловив общее настроение. – И убери со стола свои ходули.
Ника поняла, что переборщила с эффектной паузой. И наконец решила доказать всем, что она – не такая пустышка, как может показаться на первый взгляд. Услышанное от нее мы поняли лишь частично.
– Предлагаю журнал делать из нескольких «тетрадок». – Тут я встрепенулась, услышав знакомое школьное слово. – У каждой – своя тематика. Кто в чем силен, тот о том и будет писать. Надо только подумать, как все это обозвать. Да, еще придется заказывать кому-то оригинал-макет. Сами, я думаю, мы с этим не справимся. И фотографа классного бы нам. Ведь этот засранец Ворошилов даже не текстами – фотографиями рейтинг зарабатывает.
Чем больше говорила Ника, тем грустнее становились у нас лица. Я поняла, что моя школьная стенгазета имеет мало общего с тем, что нам предстояло сделать. Лицо Люси Пчелкиной пошло красными пятнами – по всей видимости, она уже в уме высчитывала, во что нам выльется наш акт отмщения. Марго мрачнела на глазах, а Роза Асланова становилась все отстраненней.
Возникшую было напряженность со свойственной непринужденностью развеяла Маша Верхогляд:
– Чур, я буду фотографировать! – Мы уже знали, что Верхогляд батрачила фотолаборантом в «Цветном мире». Но одно дело – лаборант, другое – фотограф. Словно услышав наши сомнения, Машка возопила: – Я умею. Я всем своим родственникам портреты сделала. Ха, некоторые об этом даже не догадывались. Кто у Машки под брюхом оказался, кто – вусмерть ужрамшись. Могу принести, показать.
– Э… – замялась Люся, задавая вопрос, возникший у всех одновременно: – У какой Машки и под каким брюхом?
Верхогляд посмотрела на нас свысока. Насколько это было возможно – с учетом того, что несостоявшаяся баскетболистка ростом была ниже многих из нас.
– Машка – это наша корова. Мамка ее доила. А я их фотографировала в это время.
– Прямо папарацци какой-то, – снова съязвила Ника, которая, по всей видимости, все еще решала – как она будет проявлять себя в нашем проекте.
– А что, Маша, правда, – оживилась Лаппа, которая, озвучив идею о журнале, будто сомневалась – не сказала ли чего лишнего, что в дальнейшем может сказаться на… Видимо, никакой тайны следствия она так и не обнаружила, поэтому продолжила: – Ты у нас кто? Спортсменка. А фотографу придется много бегать. А иногда и прыгать. И в засаде сидеть. Для этого нужна хорошая физическая подготовка. Вот тебе и флаг в руки.
После того как двум из нас – Марго и Маше Верхогляд – уже нашлось занятие, потребность определиться возникла и у остальных. Голос подала наша маленькая Оля Клюева:
– Я могу писать о детях, – сказала она и покраснела.
– Откуда? – недоуменно спросила Лаппа.
– Что откуда? – не поняла Оленька.
– Откуда ты знаешь, что такое дети и с чем их едят? – конкретизировала свои сомнения Марго. Сама, между прочим, женщина бездетная.
– Ну… Во-первых, я из всех вас – самая младшая, – попыталась объяснить Оля.
– Ага, то есть не вышедшая из детского возраста, – захихикала неуемная Стрельцова. Наша медсестричка чуть не плакала.
– Да нет же, просто я многое помню про детей. И потом, не забывайте – я же медсестра. И имею детскую специализацию, между прочим. – Следователя Маргариту Лаппу такие показания вряд ли удовлетворили бы. Но как редактор еще не созданного журнала, Рита довольствовалась сказанным.
– Заметано. Назовем твою рубрику… «Лапушка и ребенок». Годится? – процесс пока лишь виртуального создания журнала захватил Лаппу целиком. Ее энтузиазм, как вино по крови, передался всем нам. Вероника, видимо, испугавшись, что на ее долю не останется ничего примечательного, поспешила застолбить место под солнцем. Облизнув внезапно пересохшие губы (был бы среди нас хоть один мужик…), Ника с чувством превосходства произнесла:
– Так и быть. Я буду писать «гвозди».
– Гвозди, вроде, забивают, – нерешительно возразила Маша.
– Деревня! – позволила себе грубость Стрельцова. – Гвоздь – это самый забойный материал номера. В рубрике «Лапушка и любовник».
– А что, есть такая рубрика у нас в журнале? – насмешливо спросила Роза. Они с Никой как-то сразу не приглянулись друг другу. По силе характера и жизненному опыту девушки, пожалуй, были равны. Только Роза была целомудреннее, что ли. В отличие от кичившейся своей женской опытностью Ники. Я не знаю, какой опыт был у Стрельцовой. Но в Розе была какая-то тщательно ею скрываемая тайна. Тайна любви. Какая-то боль и – твердое желание никому эту боль не показывать. Этой силой меня Роза к себе и притягивала. А еще – схожестью ее имени и моей фамилии, наверное.
– Нет, такой рубрики у нас не будет, – категорично сказала Марго, и Ника сникла. Спорить с Ритой она не решилась. Стрельцова, как человек явно не законопослушный, похоже, еще и трусила перед пусть теперь и бывшим следователем Лаппой. – Но вот «Лапушка и друг» – может быть. Там и реализуешь все свои наклонности и способности.
Ника победоносно посмотрела на окружающих. По ее взгляду можно было понять – хоть горшком назови. Все равно я там напишу то, что считаю нужным.
Тут, тщательно подбирая слова и почему-то глядя на меня, вступила Роза Асланова:
– Я думаю, читательницам будет интересно знать, как и где можно найти работу. – Мы знали, что Роза в свое время работала стюардессой на международных рейсах. И попала туда не случайно, а по причине сложных межличностных отношений с командиром одного из экипажей. – Во всяком случае я могу рассказать или посоветовать, что (Роза сделала ударение на этом слова) нужно сделать для того, чтобы получить желаемую работу.
Предполагая, какие навыки должны присутствовать у стюардессы – например, умение спокойно общаться с террористами или принять роды у женщины, которой приспичило родить еще до посадки самолета, я нисколько не сомневалась, что Розины советы могут оказаться для читателя весьма полезными. В том числе и мне. Кстати, а чем могу оказаться полезной я? И тут я поняла, насколько мы все уже настроены на одну волну. Шесть пар глаз уставились на меня. Вопросительно, доброжелательно, одобряюще, снисходительно.
– Девчонки, вы когда-нибудь долго работали в исключительно женском коллективе? – я решилась. Мне показалось, что если бы Лаппа верила в Бога, она бы перекрестилась – мол, миловал меня. Приблизительно такая же реакция была и у остальных. – А я – работала, – многозначительно закончила я. – И, смею вас заверить, теперь знания об отношениях женщин между собой у меня весьма обширные. Могу поделиться. У нас в учительской – вся правда жизни.
Девчонки – кто-то искренне, кто-то с недоумением – позволили мне заполучить рубрику «Лапушка и подруга». Те, кто сомневались, были не правы.
…До того как я попала в компанию несостоявшихся Маргарит (ну, за исключением, конечно, Лаппы, которая была Маргаритой от рождения), подруг у меня, по большому счету, не было. Не считая Наташки, разумеется. Но Натке, в силу наших родственных связей, я многое прощала из того, чего в жизни не простила бы подруге. А таковой, как я уже сказала, у меня не было. «Я ликвидировала всех подруг», – сказала в моем любимом фильме «Служебный роман» Мымра, она же мадам Калугина. Любимая мною не меньше, чем сам фильм.
Еще на ранних стадиях моих взаимоотношений с женщинами – сначала в детсаду, потом в школе и университете – я заметила, что мои душевные тайны в какой-то момент становятся достоянием общественности. Стоило мне поделиться чем-то сокровенным по большому секрету с предполагаемой подругой, как обладателем этой тайны оказывался неограниченный круг людей. Мои ночные страхи, моя слабость к высоким и сильным мужчинам, моя страсть к авантюрам, моя нелюбовь к… Словом, все то, что я со временем, наученная горьким опытом, стала доверять исключительно дневнику, однажды всплывало в самый неподходящий момент. Например, в присутствии высокого и сильного мужчины «подруга» невзначай упоминала о моих ночных страхах или слабостях, после чего мужчина начинал смотреть на меня совсем не так, как мне хотелось бы. А через некоторое время я замечала обоих – и подругу, и мужчину – в обществе друг друга, которое им (и это тоже было заметно) нравилось. Помню, у «лирического поэта советского времени» Эдуарда Асадова (как называют его в кроссвордах) были такие стихи:
В общем, мои отношения с женщинами складывались именно так. Вне зависимости от того, сколько лет было мне и моей подруге – три, шестнадцать или двадцать четыре. Исходя из этих соображений, мне, наверное, не следовало бы вести рубрику «Лапушка и подруга». И в то же время именно потому я считала себя вправе что-то советовать нашим потенциальным читательницам.
Тайно открыл ты другу
То, чем душа согрета.
Он же в часы досуга
Выдал твои секреты.
Тут не корысть, не злоба —
Просто болтать охота.
Он тебя предал, чтобы
Поразвлекать кого-то.
«Если вы с удивлением узнали, что сказанное по секрету одному только человеку – вашей подруге – вдруг стало известно кому-то третьему, а подруга клянется-божится, что молчала „как рыба об лед“, прибегните к небольшой хитрости. Расскажите подруге (и только ей!) о том, чего в действительности не было и свидетелем чего никто другой не может быть по определению. Будьте уверены, что результат не заставит себя ждать – если это действительно подруга упоминает ваше имя всуе».
Учительницу английского языка в школе, куда я пришла работать, коллеги не любили – за броскую красоту, независимый характер и незаурядный ум. У меня эти качества тоже присутствовали, пусть и не так щедро, как у Алины. На этом сходстве, а также на сложившейся в коллективе нелюбви к нам, мы с Алиной и сошлись. Совместные вечерние посиделки – вино при свечах, просмотры недублированных фильмов на английском языке, специфическое отношение к мужскому полу (требовательное и снисходительное одновременно) способствовали нашему сближению к доверительным отношениям. Во всяком случае мне так казалось. Алина была в курсе моих перипетий с Костей – эту страшную тайну я не открыла даже Наташке, опасаясь насмешек с ее стороны. К моей радости, на сообщенный ей факт Алина отреагировала, как истинная англичанка – спокойно. «Будь осмотрительнее», – только и сказала она. Я подумала, что наконец мне повезло с подругой. Однако на праздновании 8-го марта, когда все училки уже хорошо выпили, а потому потеряли свою чопорность и стали откровеннее в разговорах о взаимоотношениях с мужчинами, Алина позволила себе фразу – так, вскользь, никто, наверное, и не понял, в чем дело. Но я-то знала – это был камень в мой огород. И я стала присматриваться к подруге внимательнее. Увы, небезрезультатно.
О безобразной стрелке на новых колготках, которую я не заметила, мне, стесняясь и заикаясь, сказал наш физрук. Между тем я только перед этим разговором болтала с Алиной в курилке и, уходя, обернулась, почувствовав на себе ее внимательный взгляд. «Ты чего?» – в недоумении спросила я. «Так, ничего», – ответила подруга, пуская колечко дыма. Потом-то я поняла, что стрелка была ею зафиксирована. Но из одной только ей понятных соображений Алина не сказала мне об этом.
«Если даже вы точно знаете, что ваша подруга – умнее и красивее вас, не расслабляйтесь. Потому что подруга всегда будет видеть в вас соперницу. И не преминет поставить вас в такое положение, при котором она окажется в более выгодном свете. Если только она, конечно, не была замечена в абсолютном человеколюбии и совершенно искренней любви конкретно к вам».
Да, боюсь моя рубрика «Лапушка и подруга» рискует превратиться в практикум по ликвидации подруг…
Мои размышления прервала Люся Пчелкина:
– А я? Кем я буду?
– Ты? – удивилась Рита. – Ты, Люсечка, будешь нашим главным финансистом. Будешь добывать деньги. Будешь следить за тем, чтобы мы тратили не больше того, что ты добыла. В общем, назначаем тебя главной по нашему кошельку.
– Хорошая работа, – хихикнула Ника, – считать деньги, которых нет.
– Деньги будут, – беспечно отмахнулась Лаппа. – Чтобы такой проект и не окупился?..
* * *
В тот день у меня опять был только второй урок. Я успела выспаться, вымыть голову и даже как следует высушить волосы. Любовно заплетя косу, я собрала тетрадки и отправилась в школу.На улице уже было светло – весна вступала в свои права, хотя и не очень решительно. Старательно обходя месиво из растаявшего снега, дождя и соли, я дышала полной грудью, пытаясь сквозь выхлопные газы уловить чистоту и свежесть утреннего воздуха. Настроение – впервые за долгие дни – было приподнятым. Спокойствие и умиротворение баюкали мою душу. Я даже улыбнулась водителю, который, лихо сворачивая с Невского на Литейный, обдал мое светлое полупальто грязными брызгами. Водитель от столь не свойственной пешеходам реакции опешил и резко затормозил, едва не влетев своим «ниссаном» в скромно припаркованную «пятерку». Я улыбнулась еще шире и, взглянув на часы, прибавила шагу.