Константинов Андрей Дмитриевич. Ультиматум губернатору Петербурга

   Кутин снова пожал плечами. Сорок восемь минут назад он впервые в жизни стрелял в человека, труп которого сейчас лежал в трех метрах от него. Сильно болела голова, хотелось лечь и накрыться с головой одеялом.
   Стоящие невдалеке начальник следственной службы и начальник УФСБ переглянулись. Они, как и прокурорский важняк, уже сделали выводы.
   — Бог с ней, с чекой, — сказал прокурорский. — Допустим, террорист держал ее в руке… или на пальце. А здесь выронил. Бог с ней. Но где пистолет, капитан? Он либо у вас, либо…
   Важняк смотрел пристально, не мигая. Капитан Кутин резко вскинул голову. Он тоже все понял.
   Блеснула фотовспышка. Осветила босые ноги Христа, шприц и белое лицо Птицы с перекушенной пополам долькой картофеля на губах.

* * *

   Терминатор снова запил. Впрочем, он уже не был Терминатором. Вероятно, он не был даже Дуче. Из подвала на улице Карпинского выбрался безразличный ко всему немолодой мужчина на швейцарском чудо-протезе, который — на самом-то деле — не мог решить никаких проблем.
   Инвалид Фридман прошел, прихрамывая, мимо фургона с надписью «Аварийная», прошел по пустой детской площадке и через пять минут вышел на угол проспекта Науки. Мимо него, пульсируя мигалкой, проехал милицейский автомобиль. Свернул, скрипя тормозами, туда, откуда пришел Семен Ефимович. С другой стороны неслась серая «волга» с маячком на крыше. Фридман снял берет и обтер мокрое лицо. Бросил берет под ноги. Пенсионер с ротвейлером на поводке посмотрел на Семена удивленно. Ротвейлер зарычал.
   В ларьке на углу инвалид купил бутылку водки. Половину выпил тут же, на троллейбусной остановке. Легче не стало. Семен сидел на скамейке под залитым дождем прозрачным козырьком. Безучастный, опустошенный. По Карпинского с сиреной, с мигалками, проехала Скорая.
   «УБОГИЙ, — услышал он голос сквозь грохот вагонных колес. — Ты себе на Московском вокзале найдешь дырку».
   Да, кивнул он. Убогий. Я найду дырку на Московском вокзале. Спасибо… Большое спасибо.
   Спустя час он входил в свою квартиру в обществе молоденькой, но потрепанной героином девицы. С собой Семен нес несколько бутылок водки, шампанского, скотч и универсальную, со сменными полотнами, ножовку.

* * *

   Все адресаты, которым написал письма Птица, получили их в разное время. На Литейном, 4 письмо получили уже в понедельник, двадцать седьмого. Оно было изучено, проверено всеми возможными средствами, но ничего нового дать не могло. Сотрудники следственной службы получили подтверждение своей версии: Воробьев — прямой участник преступления. Вину его можно считать доказанной. Смягчающие обстоятельства? Теперь, в связи с его смертью, они практического значения не имеют. Если бы Птица оказался на скамье подсудимых, у адвоката был бы простор… В нынешних обстоятельствах разговоры о степени вины могут носить абстрактный характер. И с юридической, и с этической точки зрения. А перед следствием стояли конкретные вопросы. Ответов на них предсмертное письмо Воробьева не давало.
   Мишка Гурецкий вытащил конверт из почтового ящика на следующий день, во вторник, когда вернулся с очередного допроса в ФСБ. Настроение у Сохатого было, мягко говоря, ниже среднего. Из вопросов следователя он уяснил, что все это время ходил под наружкой. Вполне вероятно, что прослушивались его телефоны. Следак попался матерый, он так задавал вопросы, что Сохатый сделал вывод — слежка была. Возможно, и прослушивание. Почти наверняка было. Да, сделали меня эфэсбэшники, как пацана. Крыть тут нечем. Мысль о том, что он проспал наружку, сильно давило на психику. Зачем этот майор Рощин приоткрыл карты? А вот за тем и приоткрыл. Чтобы ты занервничал, задергался, напорол косяков… Чтобы осознал свое положение соучастника. Или, по крайней мере, укрывателя. Херово дело-то, а, Сохатый. Ладно, не ссать! Дальше Сибири не отправят, а там я уже бывал… но как они меня водили? Как же я так лоханулся?
   Гурецкому доводилось и организовывать слежку, и уходить от нее. Он считал, что знает про наружное наблюдение немало. Не все, но немало. После недолгого размышления Мишка сделал правильный вывод и поехал на службу. Появляться там не хотелось, он взял несколько отгулов. Шеф подписал, конечно, но вид у него при этом был… Ребята из технического отдела детально обследовали «москвич» и однозначно сказали: чисто! (По другому и быть не могло, маячок из бампера извлекли еще в понедельник утром. Дальнейшее наблюдение за Гурецким было признано бесперспективным.)
   — Чисто, Михаил, — сказал спец по электронике. — На хрена тебе маячок внедрять, если ты и так за километр виден?
   — Это почему? — удивился Мишка.
   — Вот если бы ты, Саныч, на «мерсюке» ездил — тогда да. А «москвичей» в Питере осталось штук десять… ты как на ладони.
   И спец весело заржал. Сохатый тоже посмеялся, но ему было не до смеха. Он поехал домой, прикидывая, какую информацию о нем, о Солодове, о человеке, к которому он обращался за серпастым-молотастым, успели собрать в ФСБ, размышлял о последствиях.
   Мысли лезли в голову нехорошие. Нет, не зря этот Рощин ему подставился. Не зря. Сделали, как пацана. А потом упакуют в аккуратную бандерольку, напишут «Кантовать» и отправят в Сибирь. В «столыпинском» вагоне. Херово дело-то, а, Сохатый?… так, Бориса я проинструктировал. В случае чего знает, что отвечать. Но все это туфта. Борис мужик умный, а все равно расколют. Он же в эти игры никогда не играл… Херово, Сохатый? Херово…
   А дома Мишку ждал еще один сюрприз. Из почтового ящика он вытащил конверт без обратногo адреса. Отправленный на почтовом отделении N 256 двадцать третьего октября. Он сразу понял от кого. Гурецкий прочитал письмо, и мысли его приняли совершенно неожиданный оборот. Он перечитал короткий текст второй раз, запомнил его наизусть, а затем сжег письмо и конверт в раковине.
   Наталья получит письмо от Птицы только в конце ноября, когда выпишется из психиатрической лечебницы Скворцова-Степанова. После этого она снова попадет в больницу почти на два месяца. А письмо подошьют в историю болезни.

* * *

   Штирлиц-Шалимов проводил обычный доклад о текущих делах. Он доложил про успешную разработку одного из редакторов на питерском телевидении. Сорокалетний мужик был голубым, и к нему удалось подвести симпатичного шестнадцатилетнего подростка. Здесь намечалась хорошая перспектива. Коротков одобрил: редактор не был влиятельным человеком, но тем не менее мог пригодиться. ТВ оно и в Африке ТВ. Вложишь рубль, вернешь бакс.
   А вот второй вопрос… второй вопрос был о Дуче. По сути — о ста пятидесяти тысячах баксов. Штирлиц готовился к докладу. Прикидывал, как доложить, чтобы тема прозвучала предельно нейтрально. Пока репетировал сам с собой, все вроде бы получилось. Сейчас, глядя на Короткова, понял: все его аргументы неубедительны. Дуче исчез. Вместе с ним исчезли деньги. И этим все сказано.
   — Это хорошо, хорошо, — сказал Сергей Палыч. — Ты этого гомика дожми. А что по моему другу Сене? Срок, если я не ошибаюсь, истек вчера. Так?
   — Точно, — кивнул головой Штирлиц… — С Семеном вышла…
   Шалимов замолчал. Он был решительный человек, закалку прошел на самом острие ментовской работы. Еще не так давно сам себя пытался убедить, что все это ерунда и сто пятьдесят тонн зелени для Короткова не сумма…
   — Ну, так что вышло? Ощенился он? Принял мусульманство? А? Что?
   — Он скрылся. Оперативные меры результата пока не дали.
   — О, брось, Игорь. Оперативные меры… мы не в ментуре. Где сто пятьдесят тысяч долларов? Деньги, они либо есть, либо их нет. Вот и вся наука!
   Шалимов щелкнул зажигалкой, прикуривая, оттягивая время, пытаясь найти какой-то вариант ответа… не находил.
   — Я уже докладывал, Сергей Палыч. Дуче явно проворачивал какую-то свою комбинацию. Возможно, теракт… Мы провели огромный объем работы, потеряли человека. А после взрыва Семеном заинтересовалась ФСБ. Проводить какую-либо деятельность рядом с комитетскими стало невозможно, я…
   — Игорь! — перебил шеф. Доброжелательности в его голосе не осталось и следа. — Помнишь наш разговор неделю назад?
   — Да, конечно, Сергей Палыч, помню.
   — Я у тебя спросил: не будет кидка? Что ты мне ответил? — взгляд Короткова стал жестким, колючим. По своим каналам в ГУВД он сумел кое-что выяснить. Немного, совсем немного. Но даже по тем намекам, что прозвучали, он понял: угроза взрывов отпала. Группа террористов разгромлена. Милицейский полковник, сливший информацию, выиграл в тот вечер у Короткова почти штуку баксов в преферанс. Встречались они за карточным столом в «Золотом миллиарде» частенько… Полковник всегда выигрывал.
   — Предусмотреть все на свете невозможно, — спокойно ответил Штирлиц.
   — А от тебя не требуется все на свете. Мы говорим о конкретном человеке, о конкретных деньгах… Что будем делать, Игорь?
   После преферанса с ментовским колоколом Коротков понял: придется вернуться к варианту «Старуха». Сейчас он обрабатывал исполнителя главной роли, Игоря Шалимова. Жалко, конечно, Игорька… а других вариантов нет. Коротков, честно говоря, сильно рассчитывал на Москву, но скоро понял: все придется делать самому. Московские болтуны привыкли загребать жар чужими руками. Они молчаливо одобрили идею Сергея Павловича, но предпочли остаться в стороне… Пожалуй, именно Штирлиц-Шалимов идеально подходит на роль исполнителя операции «Старуха». Он имеет оперативный опыт, молод, умен, регулярно посещает тир. Хотя и жалко — придется подбирать нового менеджера по работе с персоналом.
   — Что будем делать, Игорь?
   Шалимов молчал. Он понимал, что слово «будем» следует читать как «будешь». Все его оправдания относительно очень сложных условий, в которых проходила работа по Фридману, в расчет не принимались. Деньги, они либо есть, либо их нет. Вот и вся наука! Снизу, из зала, доносился, приглушенный дверью кабинета, голос Шуфутинского. Коротков отрезал кончик сигары. Янтарно светилось пиво в высоком бокале, хрипел Шуфутинский.
   — Не знаю, — сказал Шалимов. — Получить деньги с Дуче нереально. Он либо сбежал, либо убит… не знаю.
   Коротков щелкнул золотым «Ронсоном». Такое он позволял себе в очень узком кругу. На широкой публике пользовался одноразовыми пластмассовыми «Крикетами». Демократ. Гаванская сигара и «Крикет». Простота в общении. Крепкое рукопожатие, открытая улыбка… Вы курите сигары? Это не я спрашиваю, это ваши избиратели… Да, одну в день я себе позволяю. Не хочу быть ханжой, и врать, что курю «Беломор» и езжу на «запорожце»… Ароматный дым плыл по кабинету, Ронсон отбрасывал тусклые блики.
   — …не знаю.
   — Ладно, Игорь, попробую тебе помочь… Ты на канале Грибоедова был?

* * *

   Птицу убили в подвале. В грязном вонючем подвале. Он мог погибнуть сотню раз. Разведчик — это судьба. Это не профессия. Ты можешь снять форму и спрятать в шкаф те железки, которыми тебя наградили, заняться чем-то другим. Ремонтировать машины, или охранять богатенького дядю, или шить портки… не важно. В какой-нибудь день, вечер, ночь, твоя судьба напомнит о себе. Телефонным звонком, стуком в дверь или визгом тормозов на ночной улице. И ты снова пойдешь туда, где ты нужен. Твоя война не кончится никогда… Вернее, до тех пор, пока пуля, нож, мина не поставят последнюю точку.
   Пернатый мог погибнуть сотни раз. В болотах и джунглях страны Пень Пнем. Во время двухнедельного рейда по Малах-Гош. В полузатопленных галереях подземной базы «Лотос-Х». На палубе захваченной террористами LadyN. При обороне дворца желтолицего премьер-министра и при штурме этого же дворца… Но судьба привела его в этот подвал панельной пятиэтажки на Гражданке. Если бы на его месте был я… э, нет! Все дороги ведут в Ад, но каждый идет своим путем. Погибнуть можно только на своем месте, никто его не займет.
   Так… хромой мужичок. Рост? Соответствует… Гурецкий напрягся, приготовился выйти из машины. Мужик остановился, прикуривая, и Сохатый понял: не то. Дуче, несомненно, принял меры по изменению внешности. Но — не он. Точно. Мишка выпасал Фридмана второй вечер. Отлично понимал: шансы невелики. Прапор назвал Пернатому два адреса, куда они с Дуче заезжали. Даже не адреса, ориентиры. Дуче оставлял его в машине, сам уходил. Один раз на Лиговке, у дома номер… Другой раз на набережной Обводного. Вчера Сохатый проверил оба адреса. Выходило так, что и в том, и в другом случае Фридман нырял в проходные дворы. Отсутствовал десять-двадцать минут. За десять минут даже инвалид пройдет пешком метров шестьсот, за двадцать — больше километра. Значит радиус поиска около полукилометра. Да-а… при плотной застройке центра это десятки домов, сотни квартир. При этом нет никакой уверенности, что Дуче решил оборудовать здесь лежку. Может — да, может — нет. Возможно, его вообще нет в городе. Возможно, ФСБ выйдет на него раньше…
   Гурецкий вылез из машины, пошел по улице. Навстречу попался давешний хромой. Накрапывал дождь, выбоины в асфальте были затоплены водой, по тротуару тек поток людей, по проезжей части — машин. Мишка пристально вглядывался в лица, оценивал походку.
   Пернатого убили в подвале. Я никогда не узнаю, как это произошло. Ни Рощин, ни Спиридонов не скажут… Даже после того, как вчера сам позвонил Рощину и попросил о встрече. И дал чистосердечные показания. Они все равно не верят. А ты бы поверил?… то-то. Но прицепиться не к чему. Ничего нельзя опровергнуть, как ничего нельзя и подтвердить… Жаль, Михаил Александрович, что вы все это не рассказали сразу… Да, мне самому жаль…
   Стоп. Хромой!… нет, мимо денег… Никогда не думал раньше, что на свете столько людей с ортопедическими проблемами. Нужно будет поинтересоваться у Юльки: есть ли какая-нибудь статистика на этот счет. Или у Бориса…
   Гурецкий остановился, прикуривая, у витрины с модными шмотками. Мимо прошел мужчина с молодой девицей. Лицо показалось Мишке очень знакомым. Он пристально посмотрел вслед. Где-то он точно видел этого мужика… А, блин, сообразил: на Руцкого похож. Мишка усмехнулся и пошел дальше, высматривая в толпе прихрамывающих мужчин.

* * *

   — Куда эта сука могла нырнуть? — спросил Шрам.
   — Хер ее знает, — ответила Груша. Так ее звали за характерную фигуру. В молодости шикарные бедра Груши круто заводили некоторых клиентов. Теперь фигура была бесповоротно утрачена, обрюзгла, раздалась вширь. Товарный вид безвозвратно потерян. Впрочем, и до сих пор находились любители.
   — Не хер, а ты за нее отвечаешь, — сказал Шрам. — Когда она последний раз здесь была? Кто видел? С кем ушла?
   Груша пожала плечами и приложилась к небольшой никелированной фляжке. Шрам резко ударил по фляге ладонью. Горлышко стукнуло по вставной челюсти, фляга выпала. Из разбитой губы брызнула кровь.
   — Ты че, Шрам? — Груша торопливо подобрала с пола фляжку.
   — Болт через плечо… Закапаешь своей блядской юшкой чехлы — выложишь стошку. Где Сухая? С кем ушла?
   — Не знаю. С пятницы нет. Снял какой-то усатый черт. Расплатился… сказал: мне, мол, главное чтобы ноги красивые.
   — Ну… дальше.
   — Дальше — все, снял и увел. Поддатый был, лет пятьдесят.
   Шрам побарабанил пальцами по рулю. Грушу, конечно, пора гнать в шею. Пьет соска старая, дело запустила. Сухая — небольшая потеря, но — непорядок.
   — Нинка-Большая здесь? — спросил Шрам после паузы. Груша кивнула.
   — Я спросил… не слышу ответа.
   — Да, Коля, здесь.
   — Ну так веди, старая, ее сюда. Быстро. Груша вылезла, хлопнула дверцей «Ауди-100». Шраму захотелось врезать ей по морде за это бесцеремонное хлопанье. Ладно, потом… Сначала с делом нужно разобраться. Девки, случалось, пропадали и раньше. Что с них возьмешь? Наркота и есть наркота. Иногда возвращались, иногда нет. Безусловно, некоторые попадали в лапы маньяков. Обеспечить крутой контроль, тем более охрану каждой, нереально. Шрам работал с проститутками невысокого разряда. Красная цена — полтинник. До кризиса это составляло восемь баксов. Сейчас два с центами. Вот и крутись, как знаешь! Да еще крыше отстегни. Да ментам.
   Вернулась Груша с Нинкой-Большой.
   — Привет, Коля, — сказала Нинка, по-хозяйски усаживаясь вперед.
   — Привет, — ответил Шрам хмуро. Он, человек с высшим гуманитарным образованием, проституток за людей не считал. Но жить-то надо. Брезгуешь — не брезгуешь, а общаться приходится. Семью кормить надо, дочек на ноги ставить.
   — Слушай, Нинок, хотел спросить…
   — Про Ленку Сухую?
   — Угу. Что-нибудь знаешь? Кто? Что?
   — Да что она, сопля, знает-то? — подала с заднего сиденья голос Груша.
   — Заткнись! — отрезал Шрам. Груша обиженно замолчала, а Нинка ухмыльнулась.
   — Знаю. Фридман Семен Ефимович. Прописан на Большой Монетной, дом… Хирург-ортопед. Сухую снял в пятницу. Говорит — отработала и ушла.
   — Так-так… А откуда? — заинтересованно спросил Шрам. — Кто говорит-то?
   — Он час назад Каплю снял. А я паспорт проверила.
   Шрам обернулся к Груше и выразительно посмотрел на нее. Она сжалась. Нинка-Большая захохотала. Она уже давно метила на Грушино место.
   — Молодец, Нинок… получишь переходящее знамя и денежную премию.
   — Знамя не обязательно. А премию давай.
   — Потом, Нинок, потом. А паспорт-то настоящий?
   — Вроде настоящий. Только по жизни он с усами, а в паспорте нет.
   — Ну-ну… хирург, говоришь? Ортопед? Ну-ну… Пять минут Шраму понадобилось, чтобы разбить морду Груше и провести кадровые перестановки. Через час он вместе с Кащеем приехал на квартиру к Дуче. Там их встретили сотрудники службы по борьбе с терроризмом УФСБ. Еще через час Нинка-Большая и две проститутки из стада Шрама давали показания на Литейном, 4. Снова обнаружился след Терминатора.

* * *

   Гурецкий рисовал. Он вернулся домой в начале одиннадцатого, поужинал, минут пятнадцать поговорил с Юлей. Все последнее время она выглядела встревоженной, часто Мишка ловил на себе ее испытывающий взгляд… Слава Богу, она ни о чем не спрашивала. Врать ему очень не хотелось, говорить правду было нельзя.
   Пернатого убили в подвале. Почему-то именно это угнетало особенно сильно. Казалось обидным, унизительным. Это судьба. Это война, которая никогда не кончится. Здесь нет тыла, здесь со всех сторон — передовая. Пока ты жив, ты на войне… Мишка рисовал. И отбрасывал листы. Ему не нравилось то, что получалось. На бумаге возникал то Иисус Христос в терновом венце, то холеная морда Руцкого. При чем здесь Руцкой?… Ты еще портрет Хасбулатова сделай… В полумраке подвала плакал Спаситель, рядом с ним стоял генерал Руцкой. Бред какой-то! Заклинило тебя, Сохатый, а? Да, устал маленько за последние дни… Мишка поставил на плиту чайник, из холодильника достал початую бутылку водки. Отвернул пробку, поднес бутылку ко рту. Ну, Михал Саныч, ты как синяк стал… Он запрокинул голову и влил водку как воду. Оторвался. Выдохнул. Скосил глаза вниз, на пол.
   С неоконченного рисунка на него смотрел Дуче!
   Дуче смотрел на Гурецкого с неоконченного портрета Александра Руцкого. Едва намеченные двумя линиями усы не могли изменить черты лица, которое ему показывал подполковник Спиридонов на дачке в Первомайском. За спиной подполковника скалился Ванька Колесник с саперной лопаткой в голове. Фотография была переснята с паспорта, и Фридман на ней выглядел моложе.
   В голове у Мишки что-то щелкнуло. Он опустился на корточки, поставил бутылку «Синопской» на пол. Вот как! Вот, значит, как! Вот почему он весь вечер вспоминал того мужика со знаменитыми усами. Но ведь он не хромал! Он шел нормально, без малейшего намека на хромоту, и держал под локоть молодую женщину.
   Гурецкий тряхнул головой и снова уставился на неудачный портрет курского губернатора.

* * *

   Фотография Терминатора с дорисованными усами была предложена на опознание трем проституткам с Московского. Из трех фото с усатыми мужиками все они безошибочно указали на Фридмана. Все заявили, что хирург-ортопед не хромал. В ФСБ это категорическое заявление вызвало те же эмоции, что и у Гурецкого.
   Утром в пятницу, тридцатого октября, более двадцати оперативников службы БТ разъехались по точкам, где кучковались недорогие шлюхи. Капитан Виктор Авдеев направился в институт травмотологии и ортопедии имени Вредена для получения консультации.
   В 10:50 он позвонил Рощину и сообщил, что современные протезы в отдельных случаях позволяют полностью, или почти полностью, устранить хромоту. В ориентировку нужно вносить изменения.

* * *

   Снег валил плотными влажными хлопьями. Падал на теплый капот и таял. Дворники расчищали прозрачные сектора на лобовом стекле. Радио рассказывало об обстановке на дорогах. Сразу после начала снегопада в городе образовались десятки пробок. Мишка выкурил сигарету, заглушил движок и вышел из машины. На углу Лиговки и Свечного переулка задрипанный «жигуль» въехал в задницу навороченной «бээмвухи». Два быка выскочили, мигом выдернули из салона испуганного хозяина «жигуля» и начали его бить. Водители в других машинах молча наблюдали. Гурецкий прошел мимо. Он внимательно всматривался в лица прохожих. Брат курского губернатора был рядом. Совсем рядом. Мишка это чувствовал.
   Один из быков поднял упавшего мужика с грязного мокрого асфальта и с размаху швырнул лицом на капот «жигуленка».
   Дуче появился внезапно. Он прошел мимо на расстоянии вытянутой руки. При желании Мишка мог бы до него дотронуться. Гурецкий зевнул, подождал пока Семен удалится метров на пятнадцать и двинулся следом. Быки сели в БМВ и уехали. Спина Дуче маячила впереди за вертикально падающими хлопьями снега. Он шел уверенно, не оборачиваясь. На плечах плаща наметились белые эполеты. Фактически, он был уже мертв, но никто, кроме Сохатого, этого еще не знал. Не знал и сам Дуче. «Неужели он ничего не чувствует?» — думал Гурецкий. Ему хотелось, чтобы Убийца оглянулся, встретился с ним глазами. И понял!… Убийца шел по черно-белому графическому листу города и не оборачивался. Белые вертикальные пунктиры снежных хлопьев… черная спина, черный свет фонарей. Снег, снег… Фридман свернул в подворотню. Гурецкий слышал его шаги в косо заштрихованной арке. Когда ты перестал хромать, Фридман? Ты купил новую ногу?
   Мишка вошел следом. Штриховка арки размылась, перед глазами открылся бесконечно длинный тоннель с фигурой Убийцы в самом конце. Свод отражал эхо шагов Сохатого… Убийца не оборачивался. Мелькнула дурная мысль: обознался. Человек, которого ищет весь аппарат УФСБ и ГУВД, не может быть так беспечен. Нет, я не обознался. Я знаю это точно.
   Птицу убили в подвале. И его сына убили в подвале. Ты, Дуче, тоже сдохнешь в подвале. Это я знаю точно.
   Двое мужчин пересекли двор-колодец и вошли под другую арку. Гурецкий начал быстро сокращать расстояние. Он посмотрел назад: улица осталась далеко-далеко. Ее гул почти не доносился вглубь дворов.
   Десять шагов до черной спины. Пять… три…
   — Не оборачиваться, Фридман. Вперед! Черная спина дернулась, дернулась рука в кармане. Гурецкий крепко взял Убийцу за локоть. Стиснул, почувствовал как она враз обмякла.
   — Ты кто — мент? — хриплый раздался голос. — Ты кто?
   — Вперед, Дуче.
   Птицу убили в подвале. Его сына тоже убили в подвале.
   — Что тебе нужно? Кто ты? Из ЧК? Гурецкий молча толкал Семена, быстро вертел головой по сторонам. Искал. В походке Дуче что-то мгновенно изменилось. Он захромал. Двое мужчин вошли в очередной двор-колодец. Случайному наблюдателю могло бы показаться, что заботливый младший брат помогает старшему, поддерживает под руку. Жидкий свет из немногочисленных окон выхватывал белые хлопья в каменном колодце. Они падали вертикально, а у самой земли как будто пытались остановиться. Но все равно падали, обрушивались с чудовищным грохотом… кричали.
   — Сюда, — подтолкнул Гурецкий хромого старика к распахнутой двери подъезда. Голос тонул в грохоте падающего снега.
   — Сюда, — подтолкнул Гурецкий слабого человека к двери подвала.
   Подвал принял и поглотил их. Выщербленные ступени, вода, хлопающая под ногами. Так же хлюпала она в болоте на берегу Малах-Гош… Острый луч фонаря… Тело Фридмана начало оседать, тяжелеть.
   — Я не пойду, — выкрикнул он, попытался вырваться. — Не пойду!
   Гурецкий тащил его молча. Дуче упал на колени, потом на бок. Сохатый тащил его, как тащат тяжелый мешок. Левая нога зацепилась за какую-то железяку, протез в ботинке «Саламандер» соскочил с культи, остался лежать в темной воде.
   — А-а-а… — закричал Дуче. — А-а-а-а!
   Не останавливаясь, Гурецкий тащил и тащил кричащий от страха мешок с названием Дуче. Полоскалась в воде пустая штанина. Бился крик. Обмирали от смертельного ужаса крысы. Мишка вытащил живой, но уже мертвый мешок на сухое место. Все. Стена. Тупик. Низкий свод старинного подвала, старая кирпичная кладка. Черные — углем на стене — цифры 666.
   Вой перешел во всхлипывание.
   Гурецкий опустился на песок. За спиной зарокотал дизель, и десантный катер ушел. Теперь только вперед, морпех. Ты остался на этом берегу один. Здесь нет тыла. И нет твоих товарищей слева и справа. Катер, пеня черную воду, обогнул железный риф протеза и скрылся за снежным занавесом.
   Мокрый Дуче лежал под знаком Дьявола и тихо скулил. Гурецкий направил на него узкий луч фонаря. Скулеж прекратился. Мишка достал из кармана наручники, осветил фонарем стену и нашел то, что нужно, — ржавую стальную скобу. Он встал и попробовал покачать ее вверх-вниз. Крепко, подойдет. Дуче обхватил руками ногу Гурецкого, заскулил. Но дьявол не захотел помочь своему слуге. «УБОГИЙ, — шепнул он в ухо Семену Фридману, — УБОГИЙ…» Блеснули наручники. Мишка рывком поднял на ногу несостоявшегося Терминатора. Выкатилась из правого кармана граната, легла на песок, впечаталась ребристым боком. Щелчок стальных браслетов… Мокрый одноногий мешок под названием Дуче пристегнут к ржавой скобе рядом с числом 666