Константинов Владимир. Право на месть (Страх - 2)

   Ковтун осклабился, почесал затылок, хмыкнул, покачал головой. затем проговорил:
   - Ну ты, Профессор, даешь! Чешешь прям как этот... как его... Анатолий обратился за помощью к своему товарищу: - Жора, ты помнишь говорил?
   - Цицерон, дубина, - откликнулся тот.
   - Ага, он, - кивнул Ковтун.
   - Свое странное прозвище он получил потому, что каждый день "несет" до десятка яиц.
   - Как это? - не понял я.
   - Объясняю. Толя с детства усвоил, что воровать нехорошо и стыдно. Но однажды, когда он был сильно голоден, в его умной и предприимчивой голове родилась идея, что если украсть одно яйцо, то никто не сочтет это кражей. За это даже не поколотят. И стал воровать по одному яйцу. За день ему удается украсть до десятка яйиц. Поначалу хотели его назвать "Несушкой". Но это прозвище показалось ему сильно обидным, и он активно запротестовал. Так он стал Несуном. - Безверхий повернулся к Жоре: - Блок, тебя представить, или ты сам это сделаешь?
   - Валяй, - вяло откликнулся тот. - У тебя это клево получается.
   - И, наконец, последний из присутствующих здесь колонистов - Коротаев Георгий по прозвищу Блок, бывший студент Литературного института факультета поэзии. Так же как его знаменитый предшественник любит писать стихи о прекрасной незнакомке. Считает, что поэты умерли вместе с серебрянным веком. Жора, может быть ты на что-нибудь почитаешь из последнего.
   Тот не стал долго себя уговаривать, выпрямился, выбросил правую руку вперед и громко с надрывом, как делают большинство поэтов, стал дикламировать:
   - Ты стояла на паперти высокая, стройная, вся в голубом,
   Как голубая мечта моей юности.
   Прикрывая свое прекрасное лицо рукой от ослепительного солнца.
   Ты смотрела на меня томно, призывно и властно одновременно.
   И в моей душе поднялась душная волна любви и обожания.
   Но это было лишь плодом моего воображения.
   Ты легко спустилась по ступенькам высокого крыльца и, проходя мимо, равнодушно скользнула по моему лицу взглядом опытной и знающей себе цену женщины, оставив после себя легкий запах дорогих духов.
   А у ворот тебя поджидал шикарный "коделлак".
   И молодой мужчина с лицом Алена Делона распахнул перед тобой дверцу.
   Еще мгновение, и коделлак изчез, растворился в потоке машин, унося тебя в неизвестную, но, наверное, замечательную жизнь.
   А я теперь буду каждый день приходить к церкви с надеждой ещё хоть раз увидеть тебя - моя прекрасная незнакомка.
   - Ну, что я говорил?! - воскликнул Безверхий. - Блок! Настоящий Блок! Тебе, Ваня, понравилось?
   - Красиво, - в замешательстве проговорил я, сбитый с толку происходящим. До этого я считал, что бомжами становятся неудачники, полуграмотные, спившиеся люди, не выдержавшие ударов судьбы и опустившиеся на самое дно жизни. Но то, что среди них могут быть вот такие вот "профессора" и поэты, даже не мог предположить. Но самое удивительное было в том, что они были вполне довольны своим положением, Очень даже довольны.
   - А отчего - колонист? - спросил я Безверхого.
   - Что? - не понял он.
   - Ты его назвал колонистом, - кивнул я на Каратаева.
   - Мы все здесь колонисты, так как живем колонией. Считаем, что так легче пережить коллизии и катаклизым жизни, превратности судьбы. И не только считаем, но и доказали практикой. Я верно говорю, господа?
   При слове "господа", бомжи хмыкнули, разулыбались.
   - Нет базара, Профессор, - за всех ответил Прживальский.
   - К сожалению, Ваня, не могу тебя познакомить с нашей супружеской парой, родившейся совсем недавно в нашей колонии. Они совершают свадебное путешествие по городам "Золотого кольца".
   - Правда что ли?! - удивился я. - А кто же их зарегистрировал?
   - Эх, Ваня, Ваня, темный ты человек! - укоризненно проговорил Безверхий. - Союз скрепляют чувства, а не формальности в виде бюрократической бумаги. - Он повернулся к молодым колонистам и торжественным голосом провозгласил: - А теперь разрешите вам представить нового члена нашей колонии Ивана Оксанина по прозвищу Окся. Прошу любить и жаловать. К тому же он пришел не один, а с двумя бутылками "благородного" вина, именуемого в народе "бормотухой".
   При последних словах Безверхого возникло оживление. Кофтун достал из стоящей в углу большой картонной коробки пять граненных стакана и расставил их на контейнере, имитирующим стол. Я выставил бутылки, выложил беляши и огурцы. Пржевальский тут же порезал их на мелкие дольки.
   - Вот с этого, Профессор, и надо было начинать, - проговорил Каратаев, возбужденно потирая руки. - А то тянул, тянул волынку. Кому оно нужно твое словоблудие. Если считаешь, что мне, то глубоко заблуждаешься.
   Я отметил, что он один разговаривал со старшим колонии, как с равным, даже чуточку свысока.
   Каратаев откупорил одну из бутылок и быстро разлил вино по стаканам. В каждом оказались совершенно равные объемы вина.
   - Вот чему ты, Блок, научился в Литературном, так это классно разливать спиртное, - сказал Безверхий.
   - Точняк! Как в аптеке, - подтвердил правильность слов старшего Прживальский.
   - А там больше нечему было учиться. Сборище бездарей и недоумков, ответил поэт, беря стакан и намереваясь выпить. Но Профессор его остановил.
   - Подожди, Блок. Я имею сказать тост. - Он взял стакан и, обращаясь ко мне, проговорил: - За тебя, Ваня! За то, чтобы тебе в нашей колонии жилось тепло и уютно! И чтобы здесь ты был застрахован от всех неприятностей и катаклизмов жизни.
   - Спасибо, Профессор, за добрые слова! - поблагодарил я. - Доброе слово и кошке приятно. Верно?
   - Без балды, - ответил Прживальский.
   - Это то, чем ты, Ваня, можешь здесь пользоваться в неограниченных количествах и совершенно бесплатно, - сказал Безверхий.
   Когда вино было выпито, все закурили.
   - А как вы-то оказались в бомжах? - спросил я Безверхого.
   - Совершенно сознательно, Ваня, - ответил он. - Как говорится, - в здравом уме и твердой памяти.
   - У вас была семья?
   - А как же. У меня все было, как у людей, как у среднестатистичего обывателя. Жена-стерва, все время мной недовольная. То я не натянул веревку, то не вбил гвоздь, то не починил утюг, то у меня в голове мякина вместо мозгов, то руки не оттуда растут, и тэдэ, и тэпэ. Дети-сатрапы, тянущие из меня последние жилы. Сослуживцы-сволочи, которым я был всегда чем-то обязан. Терпел я это свинство терпел и выпрягся. На меня будто просветвление нашло, "Зачем, - спросил я себя, - я мучаю себя и других? Ведь конец все равно будет один и тот же. Ну, защищу я, к примеру, докторскую диссертацию, ещё чего-то там добьюсь в жизни. А для чего? Зачем мне все это нужно? Ведь конец все равно будет одним и тем же. Умру я, так и не поняв, для чего и зачем рожден. Жизнь абсурдна, нелепа и бессмысленна". Осознав это, я все бросил и стал бомжом.
   - Странно все это, - пробормотал я, сбитый с толку словами Безверхого.
   - Ничего странного, Ваня. Как раз наоборот - все логично и естественно. Странно как раз то, что я тридцать пять лет терпел прошлое свинство. Сейчас много и охотно говорят о свободе личности. Это смешно, нелепо и абсурдно, как и все остальное. Как может быть человек, обремененный с момента рождения сплошными обязанностями, быть свободным? Нонсенс. Нет, по-настоящему свободным можно ощутить себе только здесь. У нас нет паспортов, а потому мы не привязаны к месту. У нас нет семей и работы. Тем самым мы избавлены от обязанностей, связанных с ними. Мы воспринимаем жизнь и мир априори...
   - Как, как? - не понял я.
   - Чисто умозрительно, Ваня, чисто умозрительно. И это нас вполне устраивает. Так как любой опыт лишь множит абсурдность и бессмысленность жизни. Экзестенциалисты утверждают, что по-настоящему свободным человек способен ощутить себя лишь в пограничных ситуациях. А мы постоянно живем на границе между жизнью и смертью, балансируем на лезвии бритвы. Каждый раз засыпаяя, мы никогда не бываем уверены - проснемся ли вообще. Понимая и принимая бессмысленность бытия, мы не боимся смерти. Наше Я может парить над Землей в свободном полете и наслаждаться жизнью. После этого я спрашиваю тебя, Ваня: "Кому же можно позавидовать? Нам - свободным гражданам этого мира? Или снующим по улицам с хмурыми лицами нашим соплеменникам, обременными заботами и многочисленными обязанностями?"
   - Ты, Профессор такого здесь наговорил, что голова идет кругом, проговорил я ошарашенно, чем рассмешил всех колонистов.
   - Не напрягайся, Ваня, - сказал Каратаев, бросая окурок щелчком в дальний угол. - Он у нас мастер запудривать мозги. По мне, чухня все это. Человек должен быть ближе к природе, жить по её законам. Добыл пищу, наелся, и уж тем будь доволен.
   - Но как же так, - возразил я. - Ты вон какие красивые стихи о любви пишешь.
   - И стихи мои - чухня, - вяло отмахнулся от моих слов поэт. - А любви вообще нет, враки это все. Есть лишь инстикт к размножению. Просто, человек способен облечь это в красивые слова, так сказать, облагородить это природное звериное чувство. Только и всего. Ну, давайте спать, а то время уже позднее. Не знаю как кого, я меня что-то растащило с этой бормотухи.
   Так я стал колонистом.
   А ранним утром следующего дня я уже прохаживался напротив громадного офиса Сосновского. Мне предстояло самым тщательным и скрупулезным образом изучить распорядок дня своего противника, его повадки, привычки. Я не могу, не имею права ошибаться.
   Глава девятая: Олигарх боится.
   Виктор Ильич никак не мог уснуть от обиды, ага... На эту... на жену на эту, Людмилу... Ведь ещё совсем недавно... Свадьбу недавно... А она уже его из спальни, ага... Из спальни того... Храпишь. говорит... Спать, говорит, ни того... Не даешь, говорит... А до свадьбы такой кошечкой... Вот и верь после этого... Кругом одно это... Как его?... Притворство. Кругом одно притворство... Никому нельзя ничего... Верить, ага.
   Сосновский пытался успокоится, думать о чем-то другом, но никак не получалось. А обида на жену все копилась, копилась, ширилась, крепла. И так ему стало себя жалко, таким почувствовал себя жалким, несчастным и одиноким, что он заплакал. А в большой его голове все бежали и бежали мысли о себе, о жене Людмиле и вообще, - о жизни. Скорость их была настолько велика, что слова никак не могли за ними поспеть, падали, запинались друг о дружку. Потому и получался такой сумбур. Но к этому он давно привык. Да и окружающие привыкли.
   За окном было темно, влажно, ветренно. По стеклу широкой мокрой лапой стучал клен, усиливая душевную дисгармония и сиротство Виктора Ильича.
   Не любит его, ага... Никто не любит... Один, как этот... Как его? Палец... Нет, не палец... То же вроде, но не то... Перст, вот. Один, как перст... А вокруг ненавести этой вокруг... Все дай, дай... Сколько можно... А Людмила из спальни... Сильная... И дверь того на эту... на защелку... Все можно... Купить можно. А что толку... Когда никто ничего... Не любит никто... Будто он не человек... Будто ему не хочется... Тепла, ага... Сбежать бы... А куда? Везде то же... Зря он на Людмиле... Женился на Людмиле... Зря... Надо было с Ириной... К той уже того, привык, ага... А эта из спальни... Обидно... Не любит никто... Одна мама... Но она далеко.
   И тут Сосновский почувствовал, что на кровати кто-то сидит. Замирая от страха перевел взгляд и увидел знакомый темный силуэт.
   Опять пришел... Этот пришел... Ведь обещал, а сам того... Вот и верь после этого... Если даже Этот... Что ему?... От него что ему?... Нужно чего?
   - Экий ты, Витя, зармазня! - прозвучал скрипучий насмешливый голос. Огорчил ты меня. Такие дела делаешь, такие интриги плетешь, а нюнишь, как какой-нибудь никудышний Иисусишка. Зря ты это. Вытри сопли. Они тебе не к лицу. А Людку, шалаву эту, гони взашей. Нашла кого из спальни, дура. Не понимает - кто она, и кто ты. Или вот что, посади её на недельку в темный сырой подвал на хлеб и воду. Метод проверенный. Станет как шелковая. Она после этого ноги тебе будет мыть и воду пить.
   - Вы думаете? - с надеждой спросил Виктор Ильич, заметно успокаиваясь. Предложение Этого ему понравилось.
   - Уверен. А если ещё раз подобное отчебучит, убей. Вот сколько гладких и сладких телок мечтают за тебя замуж выйти.
   - Они не меня того... Они мои деньги.
   - Деньги - это власть, это сила. Они твою силу любят и уважают. Понял?
   - Это конечно... Это я того... понимаю, ага... Только не всех можно... купить можно.
   - А тех, кого нельзя купить, нужно уничтожать без всякой пощады и сожаления. Они - наша главная опасность. Пока в живых будет оставаться хоть один из этого гнилого племени правоборцев и правдолюбцев, у нас с тобой не будет покоя.
   - Но вы ведь сами прошлый раз... прошлый того... Сказали, что Космос всех нас того, этого?... Скоро, ага.
   - Скоро - это по космическим понятиям. А по земным... У тебя, Витя, ещё достаточно времени, чтобы насладиться жизнью, властью и красивыми телками. А теперь вставай. Тебя ждут великие дела.
   Виктор Ильич открыл глаза, и понял, что уже утро. В открытую форточку втекал прохладный воздух. За окном было тихо, туманно. Увиденный сон приободрил. От обиды на Людмилу осталась лишь злость да колючее чувство мести. Он решил воспользоваться советом Этого.
   Впредь будет знать... Нельзя с ним эдак... Из спальни... Нельзя. Надолго того... запомнит, ага.
   Сделав необходимые утренние процедуры, Сосновский позавтракал и поехал на работу, даже не попорощавшись с женой.
   Пусть недельку... А там будет видно, ага.
   От этой мысли ему стало совсем весело. Без пяти девять он был у офиса. Вышел из машины, поднялся по ступенькам. Дежуривший у входа охранник услужливо распахнул дверь.
   - Спасибо, дружочек! - поблагодарил Сосновский. Он поднялся на третий этаж. У дверей приемной дежурил знакомый охранник.
   Этот ему того... нравился... Как его?... Дима? Толя?... Нет, не помнит... Раб... Много их... Разве всех... А этот молодец!... Экий ладный, ага... крепкий... Как этот... Как его?... Гриб ещё такой... Боровичок. Как боровичок... Хорош!
   Он подошел к охраннику, отечески похлопал по плечу.
   - Как дела, дружочек?... Настроение?... И вообще?
   - Спасибо, Виктор Ильич! - У меня все хорошо, - почтительно, но без тени заискивания ответил тот.
   - Ну-ну... Хорошо - это... хорошо! - Рассмеявшись над своим калабуром, Сосновский стремительно вошел в приемную. При его появлении референт вскочил, вытянулся.
   - Доброе утро, Виктор Ильич! - с воодушевлением приветствовал он шефа.
   Виктор Ильич любил, когда вот так... Военная выправка и все такое... Любил.
   - Здравствуй, ага... Ты это... Ты Варданяна того?
   - Да. Еще вчера предупредил, что вы его вызываете с докладом на десять часов.
   - Ну-ну.
   Сосновский прошел в кабинет. На столе лежала кипа свежих газет. В них референтом, с целью экономии времени шефа, красным фломастером были подчеркнуты названия статей, касающихся лично его, его компаньонов и их многочисленных фирм, синим - все, что касалось его конкурентов.
   Виктор Ильич сел за стол и стал просматривать газеты.
   Везде того... враки, ага... Даже смешно... Читать смешно.
   Он сам, с тем, чтобы поддерживать к себе постоянный интерес, дал указание переодически подбрасывать в ту или иную газету дезинформации в виде сплетни, анекдота или небылицы.
   В десять референт сказал, что пришел Варданян.
   - Зови, ага, - распорядился Сосновский.
   Уже по одному пришибленному виду Варданяна Сосновский понял, что тот заготовил ему очередную неприятность. И с неприязнью глядя на тучную фигуру своего шефа службы безопасности, подумал:
   "Ишь как его, того... Как боров, ага... Жиром мозги... Заплыли жиром... Дурак какой... Совсем разучился, того... Думать разучился... Работать разулся... Заменить, ага... Неким... Все лодыри... Только - дай... А как так - ничего... Сволочи!"
   - Доброго здравия, Виктор Ильич! - проговорил Варданян, слегка кланяясь и широко улыбаясь. Улыбка была насквозь лживой, лакейской, словно приклеенной к виноватому, напряженному лицу генерала. И Сосновский ещё больше утвердился в мнении, что ничего хорошего от Варданяна не услышит.
   - А-а, чего уж! - пренебрежительно махнул он рукой. - Садись вот... Рассказывай.
   Генерал сел за приставной стол, положил перед собой пухлую папку из крокодиловой кожи, сказал:
   - Наш источник в Новосибирске сообщает, что в Москву от Иванова прибыли три человека.
   - От какого еще?... Иванова?... Какого?... Ах того... Самого того... Зачем?
   - Я так думаю, - на выручку Беркутова. - Варданян униженно заулыбался, как бы призывая сделать то же самое, Сосновского. Но тот лишь раздражено передернул плечами.
   - Ну и где они того?... Чего?
   - Сообщение поступило к нам лишь вчера. Ищем, Виктор Ильич.
   - А этот?... Кольцов этот... Беркутов этот... С ним что?... Как?
   - Все в порядке, Виктор Ильич. Сегодня ночью он прошел испытание.
   - Ты это того?... Серьезно это?! - очень удивился Сосновский. Он никак не предполагал, что этот... Как его?... Что согласится, ага.
   - Шлепнул за милую душу, - бодро проговорил Варданян. осклабившись.
   Виктор Ильич недовольно поморщился от этого "шлепнул". Не любил он этих... Вульгаризмов этих... Не любил. Но замечание генералу делать не стал. Сообщение его откровенно порадовало. Он самодовольно усмехнулся, пренебрежительно подумал:
   "Герой - это в этих... В книжках этих... Там, ага... В жизни не того... Каждому хочется... Жить хочется... Еще один раб еще... Пусть работает, ага... На меня работает... Этот умеет... А там видно... Если добросовестно, то можно и того... на место этого генерала этого, борова этого".
   - Что у тебя еще?... Что? - спросил он Варданяна.
   От этого вопроса тот будто разом уменьшился в размерах, постарел. И с видом побитой шелудивой собаченки, пряча от босса виноватый взгляд, покаянно проговорил:
   - Неприятности у нас, Виктор Ильич.
   - А-а! - раздражено махнул на него рукой Сосновский. - У тебя всегда... Чего еще?... Чего?
   - С Калюжным, прокурором, неувязочка вышла, Виктор Ильич.
   - Какая еще?... Ты толком, толком.
   И шеф службы безопасности поведал Сосновскому о том, что произошло в купе поезда "Сибиряк". Виктор Ильич был вне себя от гнева, засучил в воздухе крепкими кулачками, будто намеревался поколотить Варданяна. Вскочил забегал по кабинету, закричал:
   - Дурак!... И все у тебя там!... Профессионалы, ага!... Какого-то не могли... Бездельники!
   - Да нет, люди были действительно надежные, опытные. Как такое могло произойти, - ума не приложу. Этому прокурору будто само провидение помогает.
   От этих слов олигарх прямо-таки взвился.
   - Дурак!!... Ума он, видите ли... Ума у тебя никогда не того, ничего... Я тебе покажу это!... Проведение это!... Покажу, дурак!
   Виктор Ильич подскочил к генералу и несколько раз саданул кулаками по блестящему затылку.
   - Вот тебе, дурак!... Вот!... Вот!
   Варданян лишь нагнул ниже голову, молча терпя оскорбления, понимая, что любое сказанное им слово лишь усугубит его и без того незавидное положение.
   Спустив пар и устав от эмоций, Сосновский немного успокоился, вернулся за стол, спросил:
   - А чего этот в Москву?... Зачем?
   - Я так полагаю, что с вами хочет встретиться.
   - Со мной?!... Зачем со мной?!... Для чего?! - заметно взволновался олигарх.
   - Ясно - для чего. Поквитаться с вами хочет. - И как не старался отставной генерал, не смог скрыть мстительных ноток, прозвучавших в голосе. Его даже поташнивало от ненависти и омерзения к сидящему напротив ублюдку, от которого всецело зависит его судьба.
   Но занятый своими мыслями Сосновский ничего не заметил.
   "Вот - оно... Он приехал... Мой судья приехал... Мой этот... Мой палач этот!" - пронеслось в его сознании.
   И ему стало страшно. Сколько раз он сам готовил на себя покушения, дурача толпу. Но вот узнал, что кто-то реально готовит на него покушение, и ему стало не по себе. Колючий холод страха сковал все внутри. Неприятно засосало под ложечкой. И он откровенно запаниковал.
   Нет-нет, этого не того... Не может быть... Чтобы какому-то... У него охрана и все такое... А этот?... Случай этот?... Случай миром того... управляет, ага... А этот дурак сказал... Генерал сказал... Что этому провидение... Провидение помогает... Нет-нет нельзя допустить... Никак нельзя.
   - Разыскать этого... Прокурора этого... Немедленно! - закричал он. - И ко мне... Живого или того... Лучше мертвого, ага.
   - Примем все меры, - заверил Сссновского шеф службы безопасности. Встал. - Разрешите идти?
   - Иди давай, ага, - махнул Виктор Ильич в сторону двери. И когда генерал уже было собрался выходить, Сосновский вдруг вспомнил о жене. - Да, вот еще... Ты жену мою... Людмилу мою... На недельку того... Опредили куда-нибудь... В карцер какой-нибудь... И что б хлеб только... и эта... Как ее? Вода... Не миндальничай.
   - А что так, Виктор Ильич? - спросил Варданян.
   В вопросе генерала олихарх уловил насмешку.
   - Ты как смеешь, дурак! - закричал он гневливо. - Вопросы, дурак!... Задавать, дурак!
   - Ивините! Сделаю, - коротко проговорил Варданян и вышел из кабинета.
   После ухода генерала Виктор Ильич долго сидел в оцепенении, уставившись невидящим взором в пространство. Вдруг, ему припомнился ночной разговор с Этим.
   "Трепач! - раздраженно подумал он. - Нет чтобы, того... помочь, ага... Избавиться помочь от этого... прокурора этого... А только языком, того... Только языком и может... Сволочи все... Устал... Как же я устал!"
   Глава десятая: Дронов. Первые результаты..
   Итак, по согласованию с нашим генералом, я включен в следственную бригаду Иванова. При более доскональном изучении дела меня даже оторопь взяла. Честно. На что рассчитывает Сергей Иванович? Довести его до суда? Наивно. Архи наивно. Кто ему это позволит. Они там, на верху, все друг с другом связаны и повязаны. В их руках ФСБ, милиция, прокуратура, суд, армия наконец. Но я согласен с Ивановым - иной альтернативы у нас нет. Здесь "либо грудь в крестах, либо голова в кустах". Все больше склоняюсь ко второму варианту. Перспектива дожить до окончания следствия видится мне весьма и весьма проблематичной, почти не просматривается. Положение аховое. В подобное, как мне кажется, наша страна ещё не попадала.
   От Димы по прежнему нет никаких известий. Как представлю, что с ним может быть, руки опускаются. А самое паршивое то, что ничем не можешь ему помочь. Остается лишь ждать и надеятся, надеятся и ждать. Очень неблагодарное занятие, выматывающее все нервы.
   За Карпинским установили наружное наблюдение. Но оно пока не дало результатов. Правда, он нанес визит к одному из заместителей губернатора Генфельду Якову Борисовичу, что никак не входило в круг его служебных обязанностей. Но этот визит может быть связан с Электродным заводом. Большие надежды я связываю с прослушиванием его телефонов. Ведь должны же когда никогда позвонить ему московские хозяева.
   И кажется надеждам этим суждено сбыться. Позвонил Иванов и сказал:
   - Давай срочно ко мне.
   По его возбужденному голосу я понял, что он чем-то располагает. Спросил:
   - Что, "прослушка" родила золотое яичко?
   - А что это ты, Юрий Валентинович, заговорил исключительно метафорами? - насмешливо спросил Сергей Иванович. - Что-то я раньше за тобой этого не замечал.
   - Сам не знаю. Это, наверное, что-то нервное.
   - Я так и предполагал. Немедленно дуй ко мне. Я тебе буду нервы лечить.
   В кабинете Иванова был, что называется, дым коромыслом. А он продолжал отравлять воздух, смоля очередную сигарету. Поздоровавшись со мной за руку, он возмущенно проговорил:
   - Нет, ты послушай о чем говорят эти козлы! Это же черт знает что! Чекисты гребанные! В гробу бы я видел таких чекистов, ибо именно там их законное место.
   По всему, Иванов был очень доволен полученными результатами. Таким я его давно не видел. Фонтанирует, как пацан. Честное слово.
   - Пока-что я вынужден слушать вас, товарищ "генерал". А чтобы я получил возможность слушать тех "благородных животных", о которых вы говорили, нужно включить магнитофон. - Я указал на стоящий на столе магнитофон.
   - Вы посмотрите какой умный! - делано удивился Сергей Иванович. - А по внешнему виду ни за что не скажешь.
   - Да, я такой. И не собираюсь этого скрывать. - Кажется, я сам подпал под настроение Иванова.
   - Ну, если так, то слушай. может быть посоветуешь, что делать. Иванов включил магнитофон.
   Раздалось небольшое шипение, затем послышался чистый и ровный голос Карпинского, будто тот находился рядом с нами:
   - Алло! Слушаю.
   - Здравствуйте, Всеволод Илларионович! Разбудил?
   - Здравствуйте, Валерий Маркович! (Петров - понял я) У нас ведь здесь уже глубокая ночь.
   - Извините, Бога ради! Но разговор не требует отлагательств.
   - В таком случае подождите. Я перейду в другую комнату. - После непродолжительной паузы вновь послышался голос Карпинского: - Я слушаю вас, Валерий Маркович.
   - У нас есть все основания полагать, что Иванов располагает информацией об известной вам видеокассете. Более того, вполне возможно у него есть её копия. Вы представляете, чем это может нам грозить?
   - Да, но при чем тут я? Не понимаю. Что я могу?
   - Мы должны знать наверняка. И уже исходя из этого принять соответствующие меры. И вы должны нам в этом помочь.
   - Я?! Но я там почти никого не знаю.
   - Почти - не считается. Поговорите с теми, кого знаете, Свяжитесь с нужными людьми, хорошо заплатите. Мы вам для этой цели оставили достаточно денег. Словом, действуйте.
   - Нет-нет, я не могу! Увольте! Это слишком рисковано! - В голосе Карпинского прозвучали панические нотки.
   - Кто не рискут, Всеволод Илларионович, тот не пьет шампанского, насмешливо проговорил Петров. - А разве вы не рисковали год назад, получая от нас весьма солидную сумму за совсем пустяковую услугу? Очень даже рисковали. Если вы, вдруг, запамятовали столь волнующий момент в вашей биографии, то я готов помочь восполнить ваш провал памяти и выслать видеокассету на имя вашего генерала. Вы вместе там и посмотрите. - Петров добродушно рассмеялся. Он был уверен, что Карпинский никуда не денется и выполнит все, что от него требуется. - А может быть вам напомнить, как вы принимали самое активное участие в теракте в отношении представителя нашей славной прессы и его друга? Если вы будете утверждать, что и там вы ничем не рисковали, то смею вам не поверить. Да вы, Всеволод Илларионович, героический, можно сказать, человек! Откуда же сейчас столь паническое настроение?