Страница:
— Гена, ты Бог! Как тебе удалось сотворить этакое чудо?
Геннадий самодовольно рассмеялся, довольный произведенным эффектом.
— А я поначалу сделал, что ты просил. А он стоит в углу и стоит и так жалобно на меня смотрит, что я не выдержал — дай, думаю, сделаю ему праздник. Поначалу хотел капитально подшаманить ходовую часть. Снял движок, расточил целиндры, притер коленвал, сменил поршня, разобрал кордан, заменил подшипники, отрегулировал тяги. А потом раздухарился и полностью сделал ему капитальный.
— Но, Гена, как же я с тобой рассчитаюсь?
— А, что с тебя, мента, можно взять, — махнул рукой Геннадий. — Дарю! Заплатишь только стоимость новых деталей и краски.
— Ну спасибо! Век не забуду! Ты вот что, приходи сегодня ко мне вечерком. Надо отметить его второе день рождение.
— Обязательно приду, — заверил он меня. — А Светлана будет дома?
— Будет. А что?
— Да нет, ничего. Путевая баба. Только я её немного побаиваюсь.
— А вот это ты зря. Она у меня вполне мирная.
— Да ты сядь, послушай, как он работает. Лучше швейцарских часов!
Я сел за руль. Завел мотор, Он работал совершенно бесшумно.
— Гена, у меня нет слов! Давай дружить семьями.
— Давай, — серьезно ответил он.
Я выехал из мастерской и направился в вокзалу Новосибирск-Главный, где в транспортном отделе милиции работал мой давний приятель Коля Хватов, на помощь которого я рассчитывал.
«Мутант» после долгой разлуки, так по мне соскучился, что старался предупредить любое мое желание. За считанные секунды легко и непринужденно набирал запредельные для него когда-то скорости. Его обновленное сердце буквально задыхалось от эйфории и он настолько раздухарился, что совершенно забыл, что на свете существуют правила дорожного движения, и едва не влетел на перекресток под красный свет. Остановился буквально в считанных сантиметрах от промчавшегося мимо болндинистого «БМВ».
— Приятель. — сказал я строго, — я конечно понимаю твои чувства и все такое, но надо и совесть иметь. Ты ведь ни какой-нибудь желторотый пацан, а вполне солидный мужик. Так что, веди себя, пожалуйста, соответственно.
«Мутант» внял моим словам и снизил скорость. А вообще, если честно, я был рад за него. Он давно этого залуживает. Но у меня всегда чего-то не хватало — то времени, то денег, а чаще всего — и того, и другого. Хорошо бы вот так и человеку — как говорит Гена, подшаманил бы сердце, удалил с него все рубцы и зарубки, сменил клапаны, подлатал тело — и бегай себе до нового капитального ремонта. Но увы, все зарубки человек обречен таскать до скончания дней своих.
Коля Хватов, или, как его все звали в институте, просто Хват, обрадовался нашей встрече. Последний раз мы виделись с ним года четыре назад, когда я работал частным детективом. Известие о моем восстановлении в милиции, он вопринял с воодушевлением.
— Есть она — справедливость! — воскликнул он и погрозил кому-то кулаком. Словом, хорошим мужиком был Хват — искренним и великодушным. Наверное. оттого и сидел до сих пор в капитанах.
Узнав, что меня интересует, сказал:
— Пойдем в ВЦ железной дороги. Они враз дадут тебе сведения об этом вагоне.
ВЦ находилось буквально в двух минутах хотьбы от отдела. Коля оказался прав. Не успел я назвать оператору намер вагона, как тут же получился о нем все сведения. Интересующий меня вагон прибывал через два дня на станцию Инская. Времени вполне достаточно, чтобы подготовиться к его приему.
В управлении милиции зашел к парням в отдел по борбе с наркотиками и ввел их в курс дела. При моем сообщении у них глаза загорелись алчным светом, будто у Змея Горыныча при виде Василисы Прекрасной. Еще бы, этот контейнер мог здорово улучшить их показатели.
— А не знаешь, много там героина? — спросил подполковник Вадим Вахрушев таинственным шепотом, словно боялся, что его могут услышать агенты конкурирующей фирмы.
— Точно не знаю, но думаю не меньше двух тонн, — не моргнув глазом взял я их на арапа.
Их лица выразили изумлением, смешанное с радостным возбуждением. Они разом могли стать знаменитыми на все страну. Их мысленным взорам уже виделись их фотографии в центральных газетах, интервью по первому каналу телевидения, лишняя звезда на погонах.
— Да ну, гонишь?! — выразил сомнение майор Виталий Дунаев, прозванный Огрызком по причине малого роста.
— Больно надо, — сделал я вид, что обиделся и вышел из кабинета. Теперь они двое суток спать не будут. Точняк! Как бы сдуру не побежали навстречу поезду.
Рокотов был чем-то явно расстроен. Но тут же объяснил причину плохого настроения:
— Вадим Сидельников ногу подвернул. Разрыв связок! Представляешь! Здесь работы невпроворот, а его угораздило. Кстати, тебя встречать спешил, — проговорил шеф сердито, будто я был причиной травмы Вадима.
Так вот отчего Сидельникова не было в аэропорту.
— Я не понял, товарищ полковник, на что вы намекаете? Я, что — обязан ему теперь платить по больничному что ли?
— Ты мне тут ваньку не валяй, — раздраженно отмахнулся от меня Рокотов. — Юморист! У меня и без твоего юмора голова кругом идет. Возьмешь участок Сидельникова. Понял?
— Понял. Разрешите сесть?
— Ах, да. Конечно. Чего ты там. Садись.
Я сел за приставной стол. А Владимир Дмитриевич мне поведал о том, что мафия на этот раз решила капитально подготовиться к встрече «верховного правителя всея Сибири» Кудрвцева. Две прежних неудачных попытки их кое чему научили. К системе безопасности предполагаемого правительства были привлечены местные авторитеты во главе с Афанасием Ступой. Это, так сказать, самая многочисленная, но лишь внешняя группа этой системы. Ступа был связан с сотрудниками охранной фирмы «Законность» Обушковым и Мотылем. А прибывший из Москвы Башутин действовал через бойцов ВОХР Новосибирского отделения Западно-Сибирской железной дороги Сердюкова и Кандобина. Предположительно — фирма «Законность» и часть отряда ВОХР — вторая группа системы безопасности, которая руководит первой. Но по версии Иванова — существует ещё и третья группа — служба безопасности банка «Азиатский». Во главе же всей системы стоит начальник претензионного отдела этого банка Леонтьев Владислав Юрьевич. Самое сложное во всем этом было то, что никого из этих групп до появления Кудрявцева нельзя было трогать. Кроме того, они не должны были заметить повышенного к себе внимания милиции и прокуратуры. Иначе, все может сорваться.
— Ты займешься вохровцами, — сказал Рокотов. — Есть основания полагать, что именно в отряде ВОХР и работают исполнители всех перечисленных убийств. Задача — выяснить кто они такие. Ясно?
— В общих чертах.
— Этого пока достаточно. Детали обговоришь с Сидельниковым и Дроновым.
Вот так, как говорится, прямо с «коробля» я сразу включился в расследование дела.
Глава четвертая: Хитроумный план.
Глава пятая: Говоров. Потрясающая информация.
Геннадий самодовольно рассмеялся, довольный произведенным эффектом.
— А я поначалу сделал, что ты просил. А он стоит в углу и стоит и так жалобно на меня смотрит, что я не выдержал — дай, думаю, сделаю ему праздник. Поначалу хотел капитально подшаманить ходовую часть. Снял движок, расточил целиндры, притер коленвал, сменил поршня, разобрал кордан, заменил подшипники, отрегулировал тяги. А потом раздухарился и полностью сделал ему капитальный.
— Но, Гена, как же я с тобой рассчитаюсь?
— А, что с тебя, мента, можно взять, — махнул рукой Геннадий. — Дарю! Заплатишь только стоимость новых деталей и краски.
— Ну спасибо! Век не забуду! Ты вот что, приходи сегодня ко мне вечерком. Надо отметить его второе день рождение.
— Обязательно приду, — заверил он меня. — А Светлана будет дома?
— Будет. А что?
— Да нет, ничего. Путевая баба. Только я её немного побаиваюсь.
— А вот это ты зря. Она у меня вполне мирная.
— Да ты сядь, послушай, как он работает. Лучше швейцарских часов!
Я сел за руль. Завел мотор, Он работал совершенно бесшумно.
— Гена, у меня нет слов! Давай дружить семьями.
— Давай, — серьезно ответил он.
Я выехал из мастерской и направился в вокзалу Новосибирск-Главный, где в транспортном отделе милиции работал мой давний приятель Коля Хватов, на помощь которого я рассчитывал.
«Мутант» после долгой разлуки, так по мне соскучился, что старался предупредить любое мое желание. За считанные секунды легко и непринужденно набирал запредельные для него когда-то скорости. Его обновленное сердце буквально задыхалось от эйфории и он настолько раздухарился, что совершенно забыл, что на свете существуют правила дорожного движения, и едва не влетел на перекресток под красный свет. Остановился буквально в считанных сантиметрах от промчавшегося мимо болндинистого «БМВ».
— Приятель. — сказал я строго, — я конечно понимаю твои чувства и все такое, но надо и совесть иметь. Ты ведь ни какой-нибудь желторотый пацан, а вполне солидный мужик. Так что, веди себя, пожалуйста, соответственно.
«Мутант» внял моим словам и снизил скорость. А вообще, если честно, я был рад за него. Он давно этого залуживает. Но у меня всегда чего-то не хватало — то времени, то денег, а чаще всего — и того, и другого. Хорошо бы вот так и человеку — как говорит Гена, подшаманил бы сердце, удалил с него все рубцы и зарубки, сменил клапаны, подлатал тело — и бегай себе до нового капитального ремонта. Но увы, все зарубки человек обречен таскать до скончания дней своих.
Коля Хватов, или, как его все звали в институте, просто Хват, обрадовался нашей встрече. Последний раз мы виделись с ним года четыре назад, когда я работал частным детективом. Известие о моем восстановлении в милиции, он вопринял с воодушевлением.
— Есть она — справедливость! — воскликнул он и погрозил кому-то кулаком. Словом, хорошим мужиком был Хват — искренним и великодушным. Наверное. оттого и сидел до сих пор в капитанах.
Узнав, что меня интересует, сказал:
— Пойдем в ВЦ железной дороги. Они враз дадут тебе сведения об этом вагоне.
ВЦ находилось буквально в двух минутах хотьбы от отдела. Коля оказался прав. Не успел я назвать оператору намер вагона, как тут же получился о нем все сведения. Интересующий меня вагон прибывал через два дня на станцию Инская. Времени вполне достаточно, чтобы подготовиться к его приему.
В управлении милиции зашел к парням в отдел по борбе с наркотиками и ввел их в курс дела. При моем сообщении у них глаза загорелись алчным светом, будто у Змея Горыныча при виде Василисы Прекрасной. Еще бы, этот контейнер мог здорово улучшить их показатели.
— А не знаешь, много там героина? — спросил подполковник Вадим Вахрушев таинственным шепотом, словно боялся, что его могут услышать агенты конкурирующей фирмы.
— Точно не знаю, но думаю не меньше двух тонн, — не моргнув глазом взял я их на арапа.
Их лица выразили изумлением, смешанное с радостным возбуждением. Они разом могли стать знаменитыми на все страну. Их мысленным взорам уже виделись их фотографии в центральных газетах, интервью по первому каналу телевидения, лишняя звезда на погонах.
— Да ну, гонишь?! — выразил сомнение майор Виталий Дунаев, прозванный Огрызком по причине малого роста.
— Больно надо, — сделал я вид, что обиделся и вышел из кабинета. Теперь они двое суток спать не будут. Точняк! Как бы сдуру не побежали навстречу поезду.
Рокотов был чем-то явно расстроен. Но тут же объяснил причину плохого настроения:
— Вадим Сидельников ногу подвернул. Разрыв связок! Представляешь! Здесь работы невпроворот, а его угораздило. Кстати, тебя встречать спешил, — проговорил шеф сердито, будто я был причиной травмы Вадима.
Так вот отчего Сидельникова не было в аэропорту.
— Я не понял, товарищ полковник, на что вы намекаете? Я, что — обязан ему теперь платить по больничному что ли?
— Ты мне тут ваньку не валяй, — раздраженно отмахнулся от меня Рокотов. — Юморист! У меня и без твоего юмора голова кругом идет. Возьмешь участок Сидельникова. Понял?
— Понял. Разрешите сесть?
— Ах, да. Конечно. Чего ты там. Садись.
Я сел за приставной стол. А Владимир Дмитриевич мне поведал о том, что мафия на этот раз решила капитально подготовиться к встрече «верховного правителя всея Сибири» Кудрвцева. Две прежних неудачных попытки их кое чему научили. К системе безопасности предполагаемого правительства были привлечены местные авторитеты во главе с Афанасием Ступой. Это, так сказать, самая многочисленная, но лишь внешняя группа этой системы. Ступа был связан с сотрудниками охранной фирмы «Законность» Обушковым и Мотылем. А прибывший из Москвы Башутин действовал через бойцов ВОХР Новосибирского отделения Западно-Сибирской железной дороги Сердюкова и Кандобина. Предположительно — фирма «Законность» и часть отряда ВОХР — вторая группа системы безопасности, которая руководит первой. Но по версии Иванова — существует ещё и третья группа — служба безопасности банка «Азиатский». Во главе же всей системы стоит начальник претензионного отдела этого банка Леонтьев Владислав Юрьевич. Самое сложное во всем этом было то, что никого из этих групп до появления Кудрявцева нельзя было трогать. Кроме того, они не должны были заметить повышенного к себе внимания милиции и прокуратуры. Иначе, все может сорваться.
— Ты займешься вохровцами, — сказал Рокотов. — Есть основания полагать, что именно в отряде ВОХР и работают исполнители всех перечисленных убийств. Задача — выяснить кто они такие. Ясно?
— В общих чертах.
— Этого пока достаточно. Детали обговоришь с Сидельниковым и Дроновым.
Вот так, как говорится, прямо с «коробля» я сразу включился в расследование дела.
Глава четвертая: Хитроумный план.
Петр Эдуардович Потаев не был амбициозным человеком, не любил светиться по телевизору, участвовать во всех этих массовых шоу, благотворительных вечерах. Не любил. Не умел и не любил выступать перед аудиторией. «Я — человек дела», — говорил он. И это была сущая правда. Замкнутый по характеру, он трудно сходился с людьми, и это доставляло в начале его карьеры массу неприятностей. Но зато он имел светлую голову, недуженный аналитический ум и выдающиеся организаторские способности. Эти качества в конечном итоге и оказались решающими в его судьбе.
После окончания металлургического института он был распределен на Ново-Липецкий металлургический завод, где и произошло его становление. Через шесть лет он был назначен главным технологом завода, а ещё через пару лет — главным инженером. Там же, на заводе, он женился на молодом технологе Марии Телечкиной, симпатичной и скромной девушке с милыми ямочками на пухлых щеках. Серьезный Петр и смешливая Маша — они словно дополняли друг друга и отменно ладили. Вскоре у них на заводе случилась министерская проверка, по результатам которой проводил совещание сам министр черной металлургии. Ему очень понравился молодой главный инженер и он взял его одним из своих заместителей. Так в тридцать чыетыре года Потаев оказался в Москве, в кресле замминистра. У иного бы от столь стремительной карьеры закружилась голова, появились бы всякие там амбиции. Но не таков был Петр Эдуардович. Он вообще был лишен всего этого. Он знал, что новая должность ко многому обязывает, требует от него ещё больших затрат ума и энергии, и с головой ушел в работу. В Москве родился сын, названный в честь деда — Эдуардом. Приход Горбачева и объявленную им перестройку Потаев встретил с воодушевлением, так как был убежден, что в промышленности и в целом — экономике страны нужно принимать кардинальные меры. Страна стала буксовать, темпы роста промышшленного производства резко замедлились. Вопреки логике и здравому смыслу интенсивно развивались сырьевые отрасли и почти остановилось развитие машиностроения и приборостроения. Создавалось впечателние, что ни ЦК партии, ни правительство совершенно не думают о завтрашнем дне страны, что будет с ней через пять или десять лет. В конце семядисятых — начале восьмидесятых годов многие крупные промышленники, видные ученые экономисты понимали и доказывали необходимость перемен в экономике. Среди них был и Петр Эдуардович. Главное — необходимо было срочно восстановить такой основной экономический показатель, как снижение себестоимости продукции. Отмена его в конце шестидесятых годов причинила экономике непоправимый урон и привела к парадоксальной ситуации, когда руководители предприятий, чтобы без особых осложнений выполнить план, были заинтересованы в увеличении себестоимости продукции. Поэтому стремительно росли цены на товары, самих же товаров становилось все меньше и меньше. Во всем стал ощущаться острейший дефицит. Потаев не знал, кому именно взбрела в головы столь дурацкая идея — заметить снижение себестоимости продукции на рентабельность, но только они не были друзьями своей страны. В этом он был убежден. Кроме того, он вместе с другими,настаивал на необходимости введения элементов рыночной экономики. Любое предприятие должно оцениваться ни по объему выпускаемой (зачастую, никому не нужной) продукции, а лишь по степени её реализации. Их группу в то время так и называли — «рыночниками». Вот отчего Потаев весьма доброжелательно встретил перестройку. Однако уже через пару лет понял, что экономика разворачивается совсем не в ту сторону, в какую надо. К управлению огромным хозяйством страны пришли политические выскочки и говоруны, которые мало что смыслили в экономике, но зато умели красиво говорить. Они стали ратовать за «свободный рынок», уверяя, что только это может спасти страну. Известный в то время экономист академик Аганбегян так и говорил: «Чтобы научиться плавать, надо сначала войти в воду». Вот и вошли. И «поплыли». Прямиком ко дну. Те, кто ещё вчера с пеной у рта доказывал незыблемость законов социализма, как попка твердя: «Правильной дорогой идем, товарищи!», сегодня вновь оказался у руля. Нонсенс. Те же, кто прежде убеждал в необходимости перехода на рыночные отношения опять оказались не у дел, так как не вписывались в концепцию дикого капитализма — рыночной анархии и вседозволенности. Чем дальше, тем больше. Началась «знаменитая» ваучеризация и приватизация. За бесценок продавались здания, торговые комплексы, предприятия. И тогда Потаев понял, что если не принять мер, то очень скоро от страны просто ничего не останется — вчерашие партай геноссе, хапуги и рвачи разных мастей и откровенные уголовники растащат её по частям, отдадут в заклан западным транс-национальным монополиям. И решил действовать. Так он стал капиталистом. С его знанием дела, организаторскими способностями и свзями он бысто добился ощутимых результатов и вскоре стал одним из самых богатых людей страны. Нет, он не гнушался никакими средствами в конкурентной борьбе. С волками жить — по волчьи выть. Цель оправдывает средства.
Впервые интересы Потаева и Сосновского столнулись в борьбе за Северский алюминиевый гигант, где хозяйничали люди Сосновского — братья Вороновы. С помощью Северского губернатора и местных коммерсантов, Потаеву удалось выдворить Вороновых из Северска, а во главе дела поставить своего человека — Станислава Мамина. Зная мстительность Сосновского и его влияние на самого президента, Потаеву пришлось пойти на компромисс и уступить этому грязному дельцу одну из своих нефтяных фирм. Однако определенная напряженность в их отношениях осталась. О том, кто именно расстроил многомиллиардную сделку с кампанией «Боинг», Сосновский очень скоро узнает и тогда... И тогда со всей очевидностью встанет вопрос — кто кого? Потаев был готов к этой борьбе и уже предпринял кое-какие меры. Ему было известно, что именно Сосновский стоит за созданием подпольного Высшего экономического совета страны, о чем не догадывались даже многие его члены. Все делалось по-иезуитски хитро и преподносилось в красивой ара-патриотической обертке. Более того, от этих новоявленных ура-патриотов, вознамерившихся прекратить отток капиталов и вернуть их в Россию, больше всех доставалось именно Сосновскому, как ставленнику Запада. Капиталы этих болванов объединялись на борьбу с сосновскими, а фактически помогали им захватить власть в стране и стать безрадельными правителями. Вот такая интересная получалась арифметика.
Необходимо было раскрыть глаза некоторым бизнесменам и политикам на истинное положение вещей и объеденить усилия в борьбе с сосновскими. Борьба предстояла нешуточная, но иначе нельзя. Иначе очень скоро Россия распадется на удельные княжества, превратится в сырьевой придаток Запада и мировую свалку отходов, а народ будет обречен на вымирание.
Во всей этой истории Потаеву было искренне жаль этого молодого человека Максима Снегирева, так как был уверен, что Сосновский очень скоро его вычислит. И тогда... Тогда его участь будет предопределена. Н-да. Петру Эдуардовичу понравился этот веселый и находчивый парень. За его поступком стояло не одно лишь желание разбогатеть любой ценой, а что-то еще.
От размышлений Потаева оторвал голос референта, сообщившего, что его хочет видеть какой-то Снегирев, как говорит — по очень важному и срочному делу.
«Легок на помине», — подумал Петр Эдуардович и сказал:
— Пропусти.
Едва он успел это произнести, как в кабинете появился улыбающийся Снегирев и, поздоровавшись, прошел к столу и сел в кресло. Под левым глазом у него красовался небольшой синяк, на правой скуле свежая царапина. «Неужели на него уже вышел Сосновский? — подумал Потаев. — Возможно, именно это и явилось причиной появления Снегирева в офисе?»
— А что у вас с лицом, Максим Казимирович? — спросил Потаев.
— Это, Петр Эдуардович, следы, так сказать, моих раздумий над несовершенством окружающей нас действительности. Я, как агнус дэн кви толлис пэкката мунди (агнец божий, искупающий грехи мира). Видно, такова моя алеа (судьба) — нести сей тяжкий крест до конца дней своих.
Потаев невольно усмехнулся. Экий он, право, болтун. Но за всем фразерством и позерством этого парня, просматривались основательность и надежность. Как сказал бы институтский приятель Потаева казах Тамир Канакбаев — «наш парень».
— А нельзя ли попроще, Максим Казимирович?
— Попроще — будет слишком грубо и неинтересно.
— И все же?
— Не далее, как вчера, я имел несчастье встретить на своем жизненном пути друзей Виктора Ильича Сосновского — этого «досточтимого» и «уважаемого» в народе джентльмена, этого Автомедона новой России, прущего ее-матушку незнамо куда. Это, как у Николая Васильевича, помните? «Эх, тройка! Птица-тройка! Куда несешься ты? Дай ответ? Не дает ответа». Так вот, друзья олигарха возжелали составить со мной приватный разговор. Но из-за их совершенно чудовищного гальского диалекта, я долго не мог понять, что им от меня нужно. Отчаявшись объяснить мне словами, они перешли на язык жестов и, надо отметить, быстро достигли нужных результатов. Во всяком случае, я быстро их понял. Следы этого разговора я теперь ношу на лице и теле, как орден Почетного легиона ярых поборников консенсуса и компромисса.
У Потаева от болтовни Снегирева испортилось настроение. Почувствовал как внутри возбуждается раздражение против этого симпатичного парня. Едва сдерживаясь, чтобы не взорваться и не накричать, сухо сказал:
— Вы можете рассказать все по-человечески, без этих ваших... импровизаций? Не люблю.
— Хоть это будет и довольно трудно, но попробую, — улыбнулся Снегирев.
Как Потаев и предполагал, — его опасения подтвердились. Сосновский быстро сообразил, кто за всем стоит, и вычислил Снегирева. Да, этому парню не позавидуешь. Удивительно, что ему вообще удалось вырваться из лап этого черного демона. Странно. Подобная опрометчивость не в характере Сосновского. Он ничего не делает просто так. Что же стоит за его поступком? Только ли желание иметь своего человека в его, Потаева, стане? Или этот интриган замыслил какую-то свою игру и хочет использовать в ней этого парня? Попробуй — угадай.
— А вы увернеы, что за вами была слежка? — спросил он Снегирева.
— Больше чем, — ответил тот и так живописал сцену в электропоезде метро, что Петр Эдуардович невольно улыбнулся. Нет, этот малый неисправим. Ему хоть гол на голове теши. Потаеву вспонился двадцатилетний сын Эдуард — студент математического факультета университета. Вот кому было бы полезно пообщаться со Снегиревым. Сын уже давно беспокоил Петра Эдуардовича. Этакий бука — замкнутый и малообщительный. Не знаешь — что у него на уме, к чему стремится? Живет, — будто одолжение делает. А здесь такой фонтан слов, энергии, юмора. Таких любят. Этот малый далеко бы мог пойти. Жаль, что впутался в столь опасные игры. Сейчас бы он, Потаев, за жизнь этого весельчака и гроша ломаного не дал бы. Вот такая грустная арифметика получается. Неужели он этого не понимает. Нет, он совсем неглупый малый — должен понимать. Тогда отчего столь беспечен? Непонятно.
— А что вы сами думаете обо всем этом? — спросил Потаев.
— Думаю, что господин Сосновский не до конца поверил в мою искренность и желание оказать ему посильную помощь. Скажу больше — он совсем этому не поверил, да и, судя по всему, — это ему и не нужно. Все остальное — из области фантазий и предположений. Но если он отпустил меня живым, значит это ему почему-то нужно. Такой ответ вас устроит?
— Вполне. — Малый был с головой. Жаль было бы потерять такую голову. А к нему он прибежал за помощью и защитой. Это очевидно. Решил проверить. — А зачем вы пришли ко мне?
— Во-первых, рассказать все начистоту, что со мной случилось. Дикси эт анимам левави (сказал и облегчил тем душу).
— А во-вторых?
— Во-вторых, хочу у вас просить помощи и защиты. Так уж получилось, что среди восьми миллионов москвичей, вы единственый, знакомый мне человек, кто может мне реально помочь.
— Хорошо. Я обещаю подумать над вашим предложением. Что-нибудь придумаем. Скажите, Максим Казимирович, вы сознательно сказали Сосновскому о разработках далневосточной нефти, или просто — не выдержали пыток?
— Милостивый государь, — принял оскорбленный вид Снегирев, — будем считать, что я не слышал ваших последних слов, а вы их не говорили. В противном случае, я потребую у вас сатисфакции!
— Будем считать, — усмехнулся Потаев и покачал головой. — Тогда объясните, что вы надумали?
— В разговоре с этим черным хомункулюсом мне пришла в голову великолепная мысль: если хочешь навсегда покончить с врагом — сделай его своим, фигурально выражаясь, другом.
— Не понял? Объясните.
— Предложите ему участовать в разработке прибрежного шельфа.
— И тем самым ещё больше усилить его позиции. Так что ли?
— Странные люди! — сокрушенно вздохнул Снегирев. — Никогда не удовлетворяться услышанным. Всегда ищут в твоих словах какой-то тайный смысл. Петр Эдурдович, я разве говорил об усилении позиций господина Сосновского? Я только говорил об его участии. А участие совсем не предполагает результаты. Верно? У вас там наверняка уже есть разведанный и заброшенный участок. А из бесперспективного участка гораздо легче сделать «перспективный», чем наоборот. Или я не прав? Если я не прав, то пусть старшие товарищи меня поправят.
— Но это потребует определенного времени и затрат, — раздумчиво проговорил Потанин, загораясь идеей Снегирева.
— Думаю, что с вашими возможностями, это не составит вам большого труда. Но зато положительный результат от этой акции очевиден. Во-первых, этой акцией вы достигните определенного паритета в ваших отношениях. Во-вторых, в то время, когда Сосновский вбухает силы и немалые деньги в разработку «нефтеносного» участка и будет рвать на своей плешивой голове последние волосы к неописуемому восторгу его многочисленных «поклонников», вы спокойно будете гнать по трубам новую нефть в ближнее и дальнее зарубежье. По моему, игра стоит свеч.
— Что ж, идея интересная. Я обязательно над ней подумаю. А сами вы, Максим Казимирович, решились вложить миллион в новое месторождение?
— Я все ещё думаю, Петр Эдуардович. Может быть у меня этого миллиона больше никогда в жизни не будет. Страшно с ним расставаться. Когда он лежит в банке — это миллион. Когда же его пускаешь в дело, то это уже вроде и не деньги.
— Никак не ожидал от вас подобной нерешительности. А правда, говорят, что вы совершили побег из колонии особого режима, убив при этом охранника?
Снегирев с ответом не спешил. Достал сигареты. Закурил. Прямо и дерзко посмотрел в глаза Потаева. Усмехнулся.
— Ваша осведомленность делает вам честь. Если вам об этом сообщил ваш шеф безопасности, то это совсем не значит, что обо мне говорят на каждом углу. И потом, я не совсем понимаю причину вашего, мягко говоря, некорректного вопроса? Если им вы имели аминус инъюрианди (намерение нанести обиду), то зря старались. Ибо я ничего в мире так не ценю, как личную свободу. Стражников много, а свобода одна.
— Да нет, это я так... Извините! Что ж, не смею вас больше задерживать.
После того, как за Снегиревым закрылась дверь, Потаев встал из-за стола и, чтобы размять затекшие ноги, прошелся по кабинету. И все же не все ясно с этим парнем. Далеко не все. Не мог такой парнишка просто так убить человека. Не мог. Что-то здесь не то. Но каков молодец! Его идея просто великолепна. Жалко было бы терять такую светлую голову.
Потаев вызвал шефа службы безовасности Кирсанова Виталия Семеновича, бывшего полковника ГРУ, человека проверенного и надежного, полностью разделявшего убеждения своего патрона. Кирсанову было пятьдесят два года, но выглядел он подтянуто, молодцевато и больше сорока пяти ему никто не давал.
— Сейчас у меня был Снегирев, — сообщил Потаев.
— Кто?! — удивленно переспросил Кирсанов. — Этот молодой, да ранний рецидивист, сбежавший из колонии?
— Он самый, — подтвердил Петр Эдуардович.
— И охота вам связываться с подобными типами. Ведь он наверняка находится во всероссийском розыске.
— Э-э, не скажи. Он очень даже интересный парень. И, мне думается, не совсем тот, за кого себя выдает. Ведет какую-то свою игру. Ты постарайся выяснить — кто он такой.
— Хорошо, — без особого энтузиазма ответил шеф службы безопасности, считая подобное задание очередной блажью патрона. Но его дело — выполнять указание, а не рассуждать.
— Этим парнем заинтересовался Сосновский.
— Кто?! — вновь удивился Кирсанов. — А он-то тут при чем?
Потаев кратко рассказал ему то, что поведал Снегирев.
— Теперь понятно, что он что-то замышляет? — спросил он в конце своего рассказа.
— Теперь понятно.
— Попробуй выяснить — что именно? За жизнь этого парня отвечаешь головой. Понял?
— Понял, — кивнул Кирсанов.
— Вот такая интересная получается арифметика, — задумчиво проговорил Потаев, глядя в окно.
После окончания металлургического института он был распределен на Ново-Липецкий металлургический завод, где и произошло его становление. Через шесть лет он был назначен главным технологом завода, а ещё через пару лет — главным инженером. Там же, на заводе, он женился на молодом технологе Марии Телечкиной, симпатичной и скромной девушке с милыми ямочками на пухлых щеках. Серьезный Петр и смешливая Маша — они словно дополняли друг друга и отменно ладили. Вскоре у них на заводе случилась министерская проверка, по результатам которой проводил совещание сам министр черной металлургии. Ему очень понравился молодой главный инженер и он взял его одним из своих заместителей. Так в тридцать чыетыре года Потаев оказался в Москве, в кресле замминистра. У иного бы от столь стремительной карьеры закружилась голова, появились бы всякие там амбиции. Но не таков был Петр Эдуардович. Он вообще был лишен всего этого. Он знал, что новая должность ко многому обязывает, требует от него ещё больших затрат ума и энергии, и с головой ушел в работу. В Москве родился сын, названный в честь деда — Эдуардом. Приход Горбачева и объявленную им перестройку Потаев встретил с воодушевлением, так как был убежден, что в промышленности и в целом — экономике страны нужно принимать кардинальные меры. Страна стала буксовать, темпы роста промышшленного производства резко замедлились. Вопреки логике и здравому смыслу интенсивно развивались сырьевые отрасли и почти остановилось развитие машиностроения и приборостроения. Создавалось впечателние, что ни ЦК партии, ни правительство совершенно не думают о завтрашнем дне страны, что будет с ней через пять или десять лет. В конце семядисятых — начале восьмидесятых годов многие крупные промышленники, видные ученые экономисты понимали и доказывали необходимость перемен в экономике. Среди них был и Петр Эдуардович. Главное — необходимо было срочно восстановить такой основной экономический показатель, как снижение себестоимости продукции. Отмена его в конце шестидесятых годов причинила экономике непоправимый урон и привела к парадоксальной ситуации, когда руководители предприятий, чтобы без особых осложнений выполнить план, были заинтересованы в увеличении себестоимости продукции. Поэтому стремительно росли цены на товары, самих же товаров становилось все меньше и меньше. Во всем стал ощущаться острейший дефицит. Потаев не знал, кому именно взбрела в головы столь дурацкая идея — заметить снижение себестоимости продукции на рентабельность, но только они не были друзьями своей страны. В этом он был убежден. Кроме того, он вместе с другими,настаивал на необходимости введения элементов рыночной экономики. Любое предприятие должно оцениваться ни по объему выпускаемой (зачастую, никому не нужной) продукции, а лишь по степени её реализации. Их группу в то время так и называли — «рыночниками». Вот отчего Потаев весьма доброжелательно встретил перестройку. Однако уже через пару лет понял, что экономика разворачивается совсем не в ту сторону, в какую надо. К управлению огромным хозяйством страны пришли политические выскочки и говоруны, которые мало что смыслили в экономике, но зато умели красиво говорить. Они стали ратовать за «свободный рынок», уверяя, что только это может спасти страну. Известный в то время экономист академик Аганбегян так и говорил: «Чтобы научиться плавать, надо сначала войти в воду». Вот и вошли. И «поплыли». Прямиком ко дну. Те, кто ещё вчера с пеной у рта доказывал незыблемость законов социализма, как попка твердя: «Правильной дорогой идем, товарищи!», сегодня вновь оказался у руля. Нонсенс. Те же, кто прежде убеждал в необходимости перехода на рыночные отношения опять оказались не у дел, так как не вписывались в концепцию дикого капитализма — рыночной анархии и вседозволенности. Чем дальше, тем больше. Началась «знаменитая» ваучеризация и приватизация. За бесценок продавались здания, торговые комплексы, предприятия. И тогда Потаев понял, что если не принять мер, то очень скоро от страны просто ничего не останется — вчерашие партай геноссе, хапуги и рвачи разных мастей и откровенные уголовники растащат её по частям, отдадут в заклан западным транс-национальным монополиям. И решил действовать. Так он стал капиталистом. С его знанием дела, организаторскими способностями и свзями он бысто добился ощутимых результатов и вскоре стал одним из самых богатых людей страны. Нет, он не гнушался никакими средствами в конкурентной борьбе. С волками жить — по волчьи выть. Цель оправдывает средства.
Впервые интересы Потаева и Сосновского столнулись в борьбе за Северский алюминиевый гигант, где хозяйничали люди Сосновского — братья Вороновы. С помощью Северского губернатора и местных коммерсантов, Потаеву удалось выдворить Вороновых из Северска, а во главе дела поставить своего человека — Станислава Мамина. Зная мстительность Сосновского и его влияние на самого президента, Потаеву пришлось пойти на компромисс и уступить этому грязному дельцу одну из своих нефтяных фирм. Однако определенная напряженность в их отношениях осталась. О том, кто именно расстроил многомиллиардную сделку с кампанией «Боинг», Сосновский очень скоро узнает и тогда... И тогда со всей очевидностью встанет вопрос — кто кого? Потаев был готов к этой борьбе и уже предпринял кое-какие меры. Ему было известно, что именно Сосновский стоит за созданием подпольного Высшего экономического совета страны, о чем не догадывались даже многие его члены. Все делалось по-иезуитски хитро и преподносилось в красивой ара-патриотической обертке. Более того, от этих новоявленных ура-патриотов, вознамерившихся прекратить отток капиталов и вернуть их в Россию, больше всех доставалось именно Сосновскому, как ставленнику Запада. Капиталы этих болванов объединялись на борьбу с сосновскими, а фактически помогали им захватить власть в стране и стать безрадельными правителями. Вот такая интересная получалась арифметика.
Необходимо было раскрыть глаза некоторым бизнесменам и политикам на истинное положение вещей и объеденить усилия в борьбе с сосновскими. Борьба предстояла нешуточная, но иначе нельзя. Иначе очень скоро Россия распадется на удельные княжества, превратится в сырьевой придаток Запада и мировую свалку отходов, а народ будет обречен на вымирание.
Во всей этой истории Потаеву было искренне жаль этого молодого человека Максима Снегирева, так как был уверен, что Сосновский очень скоро его вычислит. И тогда... Тогда его участь будет предопределена. Н-да. Петру Эдуардовичу понравился этот веселый и находчивый парень. За его поступком стояло не одно лишь желание разбогатеть любой ценой, а что-то еще.
От размышлений Потаева оторвал голос референта, сообщившего, что его хочет видеть какой-то Снегирев, как говорит — по очень важному и срочному делу.
«Легок на помине», — подумал Петр Эдуардович и сказал:
— Пропусти.
Едва он успел это произнести, как в кабинете появился улыбающийся Снегирев и, поздоровавшись, прошел к столу и сел в кресло. Под левым глазом у него красовался небольшой синяк, на правой скуле свежая царапина. «Неужели на него уже вышел Сосновский? — подумал Потаев. — Возможно, именно это и явилось причиной появления Снегирева в офисе?»
— А что у вас с лицом, Максим Казимирович? — спросил Потаев.
— Это, Петр Эдуардович, следы, так сказать, моих раздумий над несовершенством окружающей нас действительности. Я, как агнус дэн кви толлис пэкката мунди (агнец божий, искупающий грехи мира). Видно, такова моя алеа (судьба) — нести сей тяжкий крест до конца дней своих.
Потаев невольно усмехнулся. Экий он, право, болтун. Но за всем фразерством и позерством этого парня, просматривались основательность и надежность. Как сказал бы институтский приятель Потаева казах Тамир Канакбаев — «наш парень».
— А нельзя ли попроще, Максим Казимирович?
— Попроще — будет слишком грубо и неинтересно.
— И все же?
— Не далее, как вчера, я имел несчастье встретить на своем жизненном пути друзей Виктора Ильича Сосновского — этого «досточтимого» и «уважаемого» в народе джентльмена, этого Автомедона новой России, прущего ее-матушку незнамо куда. Это, как у Николая Васильевича, помните? «Эх, тройка! Птица-тройка! Куда несешься ты? Дай ответ? Не дает ответа». Так вот, друзья олигарха возжелали составить со мной приватный разговор. Но из-за их совершенно чудовищного гальского диалекта, я долго не мог понять, что им от меня нужно. Отчаявшись объяснить мне словами, они перешли на язык жестов и, надо отметить, быстро достигли нужных результатов. Во всяком случае, я быстро их понял. Следы этого разговора я теперь ношу на лице и теле, как орден Почетного легиона ярых поборников консенсуса и компромисса.
У Потаева от болтовни Снегирева испортилось настроение. Почувствовал как внутри возбуждается раздражение против этого симпатичного парня. Едва сдерживаясь, чтобы не взорваться и не накричать, сухо сказал:
— Вы можете рассказать все по-человечески, без этих ваших... импровизаций? Не люблю.
— Хоть это будет и довольно трудно, но попробую, — улыбнулся Снегирев.
Как Потаев и предполагал, — его опасения подтвердились. Сосновский быстро сообразил, кто за всем стоит, и вычислил Снегирева. Да, этому парню не позавидуешь. Удивительно, что ему вообще удалось вырваться из лап этого черного демона. Странно. Подобная опрометчивость не в характере Сосновского. Он ничего не делает просто так. Что же стоит за его поступком? Только ли желание иметь своего человека в его, Потаева, стане? Или этот интриган замыслил какую-то свою игру и хочет использовать в ней этого парня? Попробуй — угадай.
— А вы увернеы, что за вами была слежка? — спросил он Снегирева.
— Больше чем, — ответил тот и так живописал сцену в электропоезде метро, что Петр Эдуардович невольно улыбнулся. Нет, этот малый неисправим. Ему хоть гол на голове теши. Потаеву вспонился двадцатилетний сын Эдуард — студент математического факультета университета. Вот кому было бы полезно пообщаться со Снегиревым. Сын уже давно беспокоил Петра Эдуардовича. Этакий бука — замкнутый и малообщительный. Не знаешь — что у него на уме, к чему стремится? Живет, — будто одолжение делает. А здесь такой фонтан слов, энергии, юмора. Таких любят. Этот малый далеко бы мог пойти. Жаль, что впутался в столь опасные игры. Сейчас бы он, Потаев, за жизнь этого весельчака и гроша ломаного не дал бы. Вот такая грустная арифметика получается. Неужели он этого не понимает. Нет, он совсем неглупый малый — должен понимать. Тогда отчего столь беспечен? Непонятно.
— А что вы сами думаете обо всем этом? — спросил Потаев.
— Думаю, что господин Сосновский не до конца поверил в мою искренность и желание оказать ему посильную помощь. Скажу больше — он совсем этому не поверил, да и, судя по всему, — это ему и не нужно. Все остальное — из области фантазий и предположений. Но если он отпустил меня живым, значит это ему почему-то нужно. Такой ответ вас устроит?
— Вполне. — Малый был с головой. Жаль было бы потерять такую голову. А к нему он прибежал за помощью и защитой. Это очевидно. Решил проверить. — А зачем вы пришли ко мне?
— Во-первых, рассказать все начистоту, что со мной случилось. Дикси эт анимам левави (сказал и облегчил тем душу).
— А во-вторых?
— Во-вторых, хочу у вас просить помощи и защиты. Так уж получилось, что среди восьми миллионов москвичей, вы единственый, знакомый мне человек, кто может мне реально помочь.
— Хорошо. Я обещаю подумать над вашим предложением. Что-нибудь придумаем. Скажите, Максим Казимирович, вы сознательно сказали Сосновскому о разработках далневосточной нефти, или просто — не выдержали пыток?
— Милостивый государь, — принял оскорбленный вид Снегирев, — будем считать, что я не слышал ваших последних слов, а вы их не говорили. В противном случае, я потребую у вас сатисфакции!
— Будем считать, — усмехнулся Потаев и покачал головой. — Тогда объясните, что вы надумали?
— В разговоре с этим черным хомункулюсом мне пришла в голову великолепная мысль: если хочешь навсегда покончить с врагом — сделай его своим, фигурально выражаясь, другом.
— Не понял? Объясните.
— Предложите ему участовать в разработке прибрежного шельфа.
— И тем самым ещё больше усилить его позиции. Так что ли?
— Странные люди! — сокрушенно вздохнул Снегирев. — Никогда не удовлетворяться услышанным. Всегда ищут в твоих словах какой-то тайный смысл. Петр Эдурдович, я разве говорил об усилении позиций господина Сосновского? Я только говорил об его участии. А участие совсем не предполагает результаты. Верно? У вас там наверняка уже есть разведанный и заброшенный участок. А из бесперспективного участка гораздо легче сделать «перспективный», чем наоборот. Или я не прав? Если я не прав, то пусть старшие товарищи меня поправят.
— Но это потребует определенного времени и затрат, — раздумчиво проговорил Потанин, загораясь идеей Снегирева.
— Думаю, что с вашими возможностями, это не составит вам большого труда. Но зато положительный результат от этой акции очевиден. Во-первых, этой акцией вы достигните определенного паритета в ваших отношениях. Во-вторых, в то время, когда Сосновский вбухает силы и немалые деньги в разработку «нефтеносного» участка и будет рвать на своей плешивой голове последние волосы к неописуемому восторгу его многочисленных «поклонников», вы спокойно будете гнать по трубам новую нефть в ближнее и дальнее зарубежье. По моему, игра стоит свеч.
— Что ж, идея интересная. Я обязательно над ней подумаю. А сами вы, Максим Казимирович, решились вложить миллион в новое месторождение?
— Я все ещё думаю, Петр Эдуардович. Может быть у меня этого миллиона больше никогда в жизни не будет. Страшно с ним расставаться. Когда он лежит в банке — это миллион. Когда же его пускаешь в дело, то это уже вроде и не деньги.
— Никак не ожидал от вас подобной нерешительности. А правда, говорят, что вы совершили побег из колонии особого режима, убив при этом охранника?
Снегирев с ответом не спешил. Достал сигареты. Закурил. Прямо и дерзко посмотрел в глаза Потаева. Усмехнулся.
— Ваша осведомленность делает вам честь. Если вам об этом сообщил ваш шеф безопасности, то это совсем не значит, что обо мне говорят на каждом углу. И потом, я не совсем понимаю причину вашего, мягко говоря, некорректного вопроса? Если им вы имели аминус инъюрианди (намерение нанести обиду), то зря старались. Ибо я ничего в мире так не ценю, как личную свободу. Стражников много, а свобода одна.
— Да нет, это я так... Извините! Что ж, не смею вас больше задерживать.
После того, как за Снегиревым закрылась дверь, Потаев встал из-за стола и, чтобы размять затекшие ноги, прошелся по кабинету. И все же не все ясно с этим парнем. Далеко не все. Не мог такой парнишка просто так убить человека. Не мог. Что-то здесь не то. Но каков молодец! Его идея просто великолепна. Жалко было бы терять такую светлую голову.
Потаев вызвал шефа службы безовасности Кирсанова Виталия Семеновича, бывшего полковника ГРУ, человека проверенного и надежного, полностью разделявшего убеждения своего патрона. Кирсанову было пятьдесят два года, но выглядел он подтянуто, молодцевато и больше сорока пяти ему никто не давал.
— Сейчас у меня был Снегирев, — сообщил Потаев.
— Кто?! — удивленно переспросил Кирсанов. — Этот молодой, да ранний рецидивист, сбежавший из колонии?
— Он самый, — подтвердил Петр Эдуардович.
— И охота вам связываться с подобными типами. Ведь он наверняка находится во всероссийском розыске.
— Э-э, не скажи. Он очень даже интересный парень. И, мне думается, не совсем тот, за кого себя выдает. Ведет какую-то свою игру. Ты постарайся выяснить — кто он такой.
— Хорошо, — без особого энтузиазма ответил шеф службы безопасности, считая подобное задание очередной блажью патрона. Но его дело — выполнять указание, а не рассуждать.
— Этим парнем заинтересовался Сосновский.
— Кто?! — вновь удивился Кирсанов. — А он-то тут при чем?
Потаев кратко рассказал ему то, что поведал Снегирев.
— Теперь понятно, что он что-то замышляет? — спросил он в конце своего рассказа.
— Теперь понятно.
— Попробуй выяснить — что именно? За жизнь этого парня отвечаешь головой. Понял?
— Понял, — кивнул Кирсанов.
— Вот такая интересная получается арифметика, — задумчиво проговорил Потаев, глядя в окно.
Глава пятая: Говоров. Потрясающая информация.
Я сидел в своем кабинете и дремотным взглядом смотрел, как электронные часы на стене отсчитывали время моего пребывания на этой симпатичной планете, превращая мое настоящее в мое прошлое. Будушее же было за семью печатями. Да и есть ли оно у меня — вот вопрос? При моей опасной работе все может статься. Но меня это мало волновало. Что должно случиться, то обязательно с фатальной неизбежностью случится. И человек ни изменить, ни повлиять на это не в состоянии. Ему, в лучшем случае, отведена роль статиста, фиксирующего события. Только и всего. Мне все больше начинает казаться, что все мы участвуем в какой-то грандиозной игре, правил которой понять не в состоянии. Мы лишь пыжемся доказать, что чего-то значим, что от нас что-то зависит. Увы! Ничего от нас, к сожалению, не завист, так как все предопределено заранее. Мы лишь в предполагаемых обстоятельствах совершаем те или иные поступки. Вот и все. Жизнь наша ничто иное, как ванитас ванитатум эт омиа ванитас (суета сует и всяческая суета). Тогда — кто мы, зачем мы и для чего? Сколько сменилось на Земле поколений, а эти вопросы так и остались без ответа. Не задумываться над ними могут лишь хомо вульгарис, вся жизнь которых сведена до удовлетворения простейших функций алчущей оболочки. Оттого, наверное, им легче живется. Но и лучшие умы человечества не смогли ответить на эти вопросы. Отсюда упадочнические теории о бессмысленности земного существовании, о неминуемом конце света и тому подобное. Все это конечно чушь несусветная. Не может Космос быть настолько расточителен, чтобы затевать это, как ненужный и бесполезный эксперимент. Нет, не может. В таком случае, в чем смысл нашей жизни? Зачем пришел в этот мир конкретно Говоров Андрей Петрович? Для какой такой цели? Возможно, для того, чтобы заработать пропуск в последующие уровни жизни? Не исключено. Более точно на этот вопрос мне сможет ответить лишь сам Создатель. Но это, надеюсь, ещё не скоро. А пока надо зарабатывать этот самый пропуск. Иначе никак нельзя. Иначе очень могу оказаться в одной компании с господами сосновскими. Подобная перспектива меня вовсе не прельщала. Нет.