— Ну что смотрите на меня, как на икону святой великомученицы Праскевьи Пятницкой или нашей с вами общей знакомой Нюрки с Криводановки? — сказал я строго. — Я же сказал, что кина не будет. Кинщик заболел. Расходитесь, граждане, расходитесь. Приступайте к выполнению своих трудовых обязанностей. Родина ждет от вас не только полной самоотдачи, но и подвигов! Но пасаран, товарищи! — И вскинув сжатый кулак, я отсалютовал им собравшимся.
Теперь мне уж точно поверили. Во-первых, какой же святой будет богохульствовать, верно? Во-вторых, кто из работников прокуратуры, да ещё в столь почтенном возрасте, к тому же в генеральском мундире, кроме этого придурка Иванова, способен разыгрывать тут из себя шута горохового? Мне поверили. Раздался разочарованный вздох, неодобрительное бормотание типа: «Развыпендривался тут, артист!» И мои дорогие сослуживцы стали быстро расходится. А наш завхоз схватил мой портрет и уволок его к себе в кабинет. Инцидент был исчерпан. И никто, заметьте, никто не догадался поздравить меня с «возвращением к жизни».
Оказавшись в своем кабинете, я тут же позвонил Володе Рокотову.
— Привет, Володя! Как себя чувствует их «императорское высочество»?
— Здравствуй, Сережа! Внешне спокоен. Ты ведь знаешь, он умеет владеть собой.
— Это точно, — согласился я. — В таком случае давай его ко мне на рандеву.
— Хорошо. Ты мне разрешишь присутствовать при допросе?
— Извини, Володя, но не могу. У нас с ним личные отношения. Боюсь нарушить хрупкий баланс нашего взаимопонимания.
— А-а. Ну, ну, — обиженно проговорил Рокотов.
— Ты не обижайся, но только это действительно так. Уверен — при тебе он ничего говорить не будет.
Через полчаса в моем кабинете появляется знакомая внушительная фигура. Но что это у него с лицом?! Если бы я точно не знал, что передо мной именно Кудрявцев, то ни за что бы в это не поверил. Его теперь и родная мама не узнает. Но мое нахождение за рабочим столом удивляет его ничуть не меньше, чем меня — его внешность. Брови его стремительно взлетают вверх, а такого глупого лица я у него прежде никогда не отмечал. Но он быстро справляется с эмоциями, говорит добродушно:
— Со счастливым вас «воскрешением», Сергей Иванович. Поздравляю! На подобные авантюры даже я не способен.
— Спасибо на добром слове, Роман Данилович! Доброе слово оно ведь и кошке приятно. Как доехали? Как устроились?
— Спасибо за заботу, Сергей Иванович, — улыбается Кудрявцев. — Все хорошо. Как говорится — жалоб и заявлений нет.
— Вот и хорошо. Всегда рад оказать вам мелкую услугу. Мы поначалу хотели вам заказать люкс в гранд-отеле, а потом подумали, подумали и решили — зачем вам эти лишние траты? Вы заслуживаете большего. Верно?
— Вы, как всегда, оригинальничаете? Позвольте полюбопытствовать — каким образом вам удалось заставить на вас работать этого... Как его? Представителя ФСБ, который меня встречал? Тонков, кажется. Да, этого Тонкова?
— А его и заставлять не нужно было. Вам это очевидно трудно понять, но порядочный человек не может долго служить вашей камарильи. Он либо спивается, либо пускает себе пулю в лоб, либо начинает с вами активно бороться. Тонков, или вернее сказать, Башутин Виктор Михайлович выбрал третье и сам пришел к нам.
Кудрявцев надул породистые щеки, почмокал полными губами и совсем стал походить на прежнего. Махнул на меня пренебрежительно рукой, презрительно сказал:
— Да полно вам, Сергей Иванович, долдонить, будто заклинание: «честность», «порядочность». В вашем возрасте это даже не смешно. Где вы их видели? Восточная пословица права: «Сколько не говори — халва, во рту слаще не станет». Порядочный человек! Ха-ха! Есть лишь жалкая кучка фанатиков, вроде вас, все ещё верящих детским сказкам о победе добра над злом. Проснитесь, господин следователь. Мир давным-давно не тот, каким вы его все ещё себе представляете. Как говорится, поезд давно ушел и вы не успели запрыгнуть на подножку последнего вагона и так и остались на далекой станции под названием «Детство». Но сейчас даже дети мыслят иначе. Каждый человек ищет личной выгоды и его совсем не волнует, каким образом она достигнута.
— Вот так, значит, да? Образно. Очень образно. А знаете, чем человек отличается от обезьяны?
— Ну-ну, — усмехнулся Кудрявцев. — И чем же?
— Тем, что голодный шимпанзе ни при каких условиях не откажется от предложенного банана, а голодный человек может себе позволить подобную роскошь.
Великий авантюрист покрутил удивленно головой, вновь почмокал губами, сказал одобрительно:
— Оригинально! И весьма. Н-да. Ваша аргументация, порой озадачивает, ставит в тупик. Я ещё при нашей первой встрече удивлялся — как человек с вашим блестящим аналитическим умом и вашими талантами, может довольствоваться должностью какого-то следователя? Ведь при желании, вы могли иметь в сто, в тысячу раз больше того, что имеете.
— Все потому, Роман Данилович, что не хочу встать, а вернее, опуститься на один уровень с тем самым шимпанзе. Только поэтому.
— Да бросьте вы! — раздражено проговорил Кудрявцев. — Это же несерьезно.
— Еще как серьзно, милейший. И зря вы обижаете сказки. В ту счастливую пору вы стояли гораздо ближе к человеку и дальше от шимпанзе, чем теперь. Уверяю вас.
— Ну знаете ли, — натянуто рассмеялся матерый мошенник.
Я видел, что мои слова его здорово цепляли. Этого я собственно и добивался. Я не верил, что умный и талантливый человек, каким несомненно является Кудрявцев, не мог не задумываться над тем, о чем мы сейчас говорили. Обязательно задумывался. Он лишь был уверен, что так, как он жил до этого, живет большинство. А потому пытался доказать себе, а теперь пытается доказать мне, что поступал правильно. Я же стремлюсь поколебать эту его уверенность. Если мне удасться это сделать, то у нас обязательно состоится откровенный разговор по существу. Обязательно. Интуиция мне подсказывает, что Кудрявцев близок к этому.
— Скажите, Роман Данилович, вы верите в Бога? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Наверное. В определенной мере конечно.
— Ну, не Бога, может быть, а в существование Космического разума?
— Но многие ученые приходят к выводу, что разум существует лишь на нашей Земле, — возражает Кудрявцев.
— Не нужно, Роман Данилович, повторять чужую глупость. Вам это ни к лицу. Пространство и время бесконечны. Надеюсь, с этим-то вы согласны?
— Допустим.
— Что значит — допустим? Это не подверг сомнению ещё ни один из так уважаемых вами ученых.
— Согласен, согласен, — рассмеялся Кудрявцев.
— Но если разум возник на нашей планете, то надобно обладать большой наглостью и огромным невежеством, чтобы утверждать, что он не мог возникнуть в бесконечном прошлом космоса. За три тысячелетия земной цивилизации человечество достигло, как мы считаем, громадных успехов. Но что такое три тысячелетия по сравнению с вечностью? Краткий миг — не более того. А теперь лишь на мгновение представьте — каких высот достиг разум за бесконечно долгий путь своего развития? Любое «великое» открытие на Земле для Космоса не больше детской считалки. Уверен, что живая клетка, с её ДНК — есть творение Космоса, а живая материя — лишь среда обитания человека, созданного Космосом для каких-то высших целей, нам с вами неведомых.
— Странный разговор у нас с вами получается, Сергей Иванович?! — удивился Кудрявцев. — Никак, знаете ли, не ожидал. Я думал, что вы будете меня пытать относительно моего к вам визита и всего прочего, а вместо этого... Но зачем вы все это мне говорите? Какой в этом смысл?
— Да только для того, чтобы показать несостоятельность вашей позиции, Роман Данилович. Только для этого. Неужели же вы полагаете, что Космический разум содавал этот мир для того, чтобы в нем победили сосновские, кудрявцевы и им подобные? Только не говорите, что продолжаете так думать. Не разочаровывайте меня, Роман Данилович.
Я видел, как при упоминании фамилии Сосновского дрогнуло лицо великого комбинатора, а глаза сделались нехорошими, колючими. Понял, что с этой фамилией его связывают неприятные воспоминания и решил на этом сыграть.
— При прошлой нашей встрече, вы пытались меня убедить, что являетесь чуть ли не спасителем Отечества, что и ваш Высший экономический совет создан для благородной цели — возрождения страны и борьбы с сосновскими, чубайсами, гайдарами и прочими наемниками и приспешниками Запада. Так?
— Так, — угрюмо подтвердил Кудрявцев.
— Но сейчас нам доподлинно известно, что за созданием этого самого Совета и всем прочим стоит никто иной, а именно — Виктор Ильич Сосновский. А уж его-то трудно обвинить в симпатиях к нашей с вами, Роман Данилович, Родине. Или я не прав? Если я не прав, то пусть старшие товарищи меня поправят.
Но Кудрявцев ничего не ответил. Лишь тяжело вздохнул и посмотрел на меня больными глазами.
— Сергей Иванович, у вас не найдется сигареты? А то мои сигары остались в чемодане.
— Я распоряжусь, чтобы вам их доставили.
— Спасибо!
Я достал пачку «Явы», протянул Кудрявцеву. Он взял пачку, достал сигарету, закурил, криво усмехнувшись. сказал:
— Несолидно, знаете ли, генералу курить подобные сигареты. Неудобно.
— Неудобно штаны через голову надевать, — достал из загашника одну из самых дебильных шуток. — Меня они вполне устраивают, И какая разница — генерал ты или мошенник, лишь бы человек был хороший. Верно?
— Верно, — грустно улыбнулся Кудрявцев.
Оне — не состоявшийся правитель Всея Сибири, великий комбинатор и самый удачливый мошенник нашего времени, были седни не в настроении. И настроение это им испортил ни я — ваш покорный слуга. Нет. Его им испортил черненький и маленький бес, послушник самого сатаны, шустро бегающий по планете на своих коротких ножках и спешащий наделать как можно больше мерзостей, чтобы выслужиться перед хозяином. Именно он им и испортил натроение.
Кудрявцев докурил сигарету. Погасил в пепельнице окурок. Вновь тяжело вздохнул и, глядя в окно, задумчиво проговорил:
— Может быть, вы действительно правы?
— В чем, Роман Антонович?
— Я имею в виду этот Космический разум и все прочеее.
— Не могу, к сожалению, предъявить вам вещественное доказательство, но можете поверить мне на слово.
— Если это так, то вы правы — будещее за вами.
— А я о чем вам битый час толкую. А вам, Роман Данилович, самое время позаботиться о спасении своей души.
— Да ну вас, — отмахнулся от меня Кудрявцев. — Что у вас за манера такая — все превращать в шутку.
— Но на этот раз я не шучу, а говорю совершенно серьезно.
— А можно я сам все напишу.
— Что напишите?
— В протоколе сам напишу о всех своих... делах. Не хочу отнимать у вас так много времени.
— Конечно. Буду только рад. И можно надеятся, что вы будете искренни?
— Я ещё не давал вам, Сергей Иванович, повода в этом сомневаться! — очень обиделся Кудрявцев.
— Извините!
Я достал бланк допроса подозреваемого, заполнил титульный лист и вместе с приличной стопкой писчей бумаги протянул ему.
— Вот, пожалуйста, Роман Данилович. Желаю плодотворного творчества!
— Спасибо!
Я подал ему на прощание руку и он ответил мне крепким рукопожатием. И я понял, что он уже все для себя окончательно решил. И это решение в нем созрело не сегодня и не сейчас. Он давно к нему шел. А я лишь помог ему. слегка подтолкнул.
Однако, «мы славно поработали и славно отдохнем». Точно! В гробу бы я видел этот кабинет и эту работу. У меня слишком много накопилось поводов, чтобы отметить, тасазать: во-первых, мое удачное «воскрешение», во-вторых, встречу с долгожданным Кудрявцевым, в-третьих, наш откровенный с ним разговор и, наконец, в-четвертых, то, что удалось организовать огромную фигуру из трех пальцев этому хитровану и исключительному прохвосту Сосновскому. Нет, за это положительно стоит выпить. И я решительно снял трубку и набрал номер телефона Рокотова. Услышав знакомое «Алло!», тоном, не терпящим возражений сказал:
— Вот что, «капитан», немедленно дай команду — «свистать всех наверх». Всю твою «банду» я жду у себя дома ровно через час. Своих я буду «брать» сам. Как понял?
— А как же Кудрявцев? — подрастерялся друг от моего напора. — Ты что, уже его допросил?
— Он решил облегчить мне задачу и все написать собственноручно.
— Темнишь?! — не поверил Рокотов.
— Обижаешь, начальник!
— И он решил во всем признаться?! — сомнение в голосе друга даже усилилось.
— Он не только решил, но прямо-таки жаждет этого. Снизошло на человека. Бывает.
— В таком случае, поздравляю!
— Спасибо, друже! Собирай своих архаровцев и дуйте прямиком ко мне.
— Еще их надо собрать. Они же на задании.
— Сегодня никаких заданий! Как руководитель следственной группы, я их отменяю. Сегодня будэм малэнко кушал, да? И моного, очэн моного пил водка, да? Такой дэнь, слюшай!
— А ты знаешь, что из Москвы вернулся Андрей Говоров?
— Вот видишь, ещё один повод! А где он?
— Где-то у вас там. Наверное у Краснова.
— Непременно его разыщу и притащу. До встречи!
В кабинете Миши Краснова я действительно застал высокого и стройного парня с синюшним от побоев лицом и фингалом под левым глазом. Пока лишь можно предположить, что он довольно симпатичен. Более точно будет видно дней через десять, никак не меньше. Здорово, однако, над ним потрудились. Миша любовно глядел на него и даже прослезился от избытка чувств.
— Сережа! — заорал он благим матом, завидев меня. — Радость-то какая! Андрюша Говоров вернулся!
Я подошел, протянул Говорову руку.
— Привет, ковбой!
— Здравствуйте, Сергей Иванович! — улыбнулся он, пожимая мне руку. Улыбка у него была хорошая, душевная, а глаза — дерзкие, насмешливые. Хорошие глаза. Свой человек.
— Значит, это тебе я обязан жизнью? Спасибо, дорогой, век тебе этого не забуду.
— Скорее, вы обязаны моему агенту Вене Архангельскому. А я лишь передал добытую им информацию. Есть высшее юс витэ нэцисквэ. Я его исполнил, — скромно сказал он, глядя на меня глазами отъявленного плута.
Вот когда я пожалел, что в институте мы не изучали латынь. Спросить его сейчас — о чем он сказал, — значит дать приличную фору на будущее. Этого я позволить себе не мог. Но меня выручил Миша.
— Ты что это по каковски сказал? — спросил он простодушно.
Говоров выразил явное сожаление, что вопрос этот задал ни я. Тот ещё жук! Молодой, да ранний. С ним надо держать ухо востро.
— Я сказал, что есть высшее право жизни и смерти, — нехотя ответил он.
— Собирайтесь, друзья, едем ко мне. Там обо все поговорим и там же все сразу и отметим.
Мое предложение было встречено с воодушевлением. И гляда на Говорова, у меня в груди сильно защимило что-то теплое и светлое. Нет, не зря мы с Мишей выстебывались на этой работе, если остались ещё такие парни, как Андрюша Говоров, Валера Истомин. Не зря. Ага.
Глава десятая: Не все ещё того... кончено ага.
Теперь мне уж точно поверили. Во-первых, какой же святой будет богохульствовать, верно? Во-вторых, кто из работников прокуратуры, да ещё в столь почтенном возрасте, к тому же в генеральском мундире, кроме этого придурка Иванова, способен разыгрывать тут из себя шута горохового? Мне поверили. Раздался разочарованный вздох, неодобрительное бормотание типа: «Развыпендривался тут, артист!» И мои дорогие сослуживцы стали быстро расходится. А наш завхоз схватил мой портрет и уволок его к себе в кабинет. Инцидент был исчерпан. И никто, заметьте, никто не догадался поздравить меня с «возвращением к жизни».
Оказавшись в своем кабинете, я тут же позвонил Володе Рокотову.
— Привет, Володя! Как себя чувствует их «императорское высочество»?
— Здравствуй, Сережа! Внешне спокоен. Ты ведь знаешь, он умеет владеть собой.
— Это точно, — согласился я. — В таком случае давай его ко мне на рандеву.
— Хорошо. Ты мне разрешишь присутствовать при допросе?
— Извини, Володя, но не могу. У нас с ним личные отношения. Боюсь нарушить хрупкий баланс нашего взаимопонимания.
— А-а. Ну, ну, — обиженно проговорил Рокотов.
— Ты не обижайся, но только это действительно так. Уверен — при тебе он ничего говорить не будет.
Через полчаса в моем кабинете появляется знакомая внушительная фигура. Но что это у него с лицом?! Если бы я точно не знал, что передо мной именно Кудрявцев, то ни за что бы в это не поверил. Его теперь и родная мама не узнает. Но мое нахождение за рабочим столом удивляет его ничуть не меньше, чем меня — его внешность. Брови его стремительно взлетают вверх, а такого глупого лица я у него прежде никогда не отмечал. Но он быстро справляется с эмоциями, говорит добродушно:
— Со счастливым вас «воскрешением», Сергей Иванович. Поздравляю! На подобные авантюры даже я не способен.
— Спасибо на добром слове, Роман Данилович! Доброе слово оно ведь и кошке приятно. Как доехали? Как устроились?
— Спасибо за заботу, Сергей Иванович, — улыбается Кудрявцев. — Все хорошо. Как говорится — жалоб и заявлений нет.
— Вот и хорошо. Всегда рад оказать вам мелкую услугу. Мы поначалу хотели вам заказать люкс в гранд-отеле, а потом подумали, подумали и решили — зачем вам эти лишние траты? Вы заслуживаете большего. Верно?
— Вы, как всегда, оригинальничаете? Позвольте полюбопытствовать — каким образом вам удалось заставить на вас работать этого... Как его? Представителя ФСБ, который меня встречал? Тонков, кажется. Да, этого Тонкова?
— А его и заставлять не нужно было. Вам это очевидно трудно понять, но порядочный человек не может долго служить вашей камарильи. Он либо спивается, либо пускает себе пулю в лоб, либо начинает с вами активно бороться. Тонков, или вернее сказать, Башутин Виктор Михайлович выбрал третье и сам пришел к нам.
Кудрявцев надул породистые щеки, почмокал полными губами и совсем стал походить на прежнего. Махнул на меня пренебрежительно рукой, презрительно сказал:
— Да полно вам, Сергей Иванович, долдонить, будто заклинание: «честность», «порядочность». В вашем возрасте это даже не смешно. Где вы их видели? Восточная пословица права: «Сколько не говори — халва, во рту слаще не станет». Порядочный человек! Ха-ха! Есть лишь жалкая кучка фанатиков, вроде вас, все ещё верящих детским сказкам о победе добра над злом. Проснитесь, господин следователь. Мир давным-давно не тот, каким вы его все ещё себе представляете. Как говорится, поезд давно ушел и вы не успели запрыгнуть на подножку последнего вагона и так и остались на далекой станции под названием «Детство». Но сейчас даже дети мыслят иначе. Каждый человек ищет личной выгоды и его совсем не волнует, каким образом она достигнута.
— Вот так, значит, да? Образно. Очень образно. А знаете, чем человек отличается от обезьяны?
— Ну-ну, — усмехнулся Кудрявцев. — И чем же?
— Тем, что голодный шимпанзе ни при каких условиях не откажется от предложенного банана, а голодный человек может себе позволить подобную роскошь.
Великий авантюрист покрутил удивленно головой, вновь почмокал губами, сказал одобрительно:
— Оригинально! И весьма. Н-да. Ваша аргументация, порой озадачивает, ставит в тупик. Я ещё при нашей первой встрече удивлялся — как человек с вашим блестящим аналитическим умом и вашими талантами, может довольствоваться должностью какого-то следователя? Ведь при желании, вы могли иметь в сто, в тысячу раз больше того, что имеете.
— Все потому, Роман Данилович, что не хочу встать, а вернее, опуститься на один уровень с тем самым шимпанзе. Только поэтому.
— Да бросьте вы! — раздражено проговорил Кудрявцев. — Это же несерьезно.
— Еще как серьзно, милейший. И зря вы обижаете сказки. В ту счастливую пору вы стояли гораздо ближе к человеку и дальше от шимпанзе, чем теперь. Уверяю вас.
— Ну знаете ли, — натянуто рассмеялся матерый мошенник.
Я видел, что мои слова его здорово цепляли. Этого я собственно и добивался. Я не верил, что умный и талантливый человек, каким несомненно является Кудрявцев, не мог не задумываться над тем, о чем мы сейчас говорили. Обязательно задумывался. Он лишь был уверен, что так, как он жил до этого, живет большинство. А потому пытался доказать себе, а теперь пытается доказать мне, что поступал правильно. Я же стремлюсь поколебать эту его уверенность. Если мне удасться это сделать, то у нас обязательно состоится откровенный разговор по существу. Обязательно. Интуиция мне подсказывает, что Кудрявцев близок к этому.
— Скажите, Роман Данилович, вы верите в Бога? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Наверное. В определенной мере конечно.
— Ну, не Бога, может быть, а в существование Космического разума?
— Но многие ученые приходят к выводу, что разум существует лишь на нашей Земле, — возражает Кудрявцев.
— Не нужно, Роман Данилович, повторять чужую глупость. Вам это ни к лицу. Пространство и время бесконечны. Надеюсь, с этим-то вы согласны?
— Допустим.
— Что значит — допустим? Это не подверг сомнению ещё ни один из так уважаемых вами ученых.
— Согласен, согласен, — рассмеялся Кудрявцев.
— Но если разум возник на нашей планете, то надобно обладать большой наглостью и огромным невежеством, чтобы утверждать, что он не мог возникнуть в бесконечном прошлом космоса. За три тысячелетия земной цивилизации человечество достигло, как мы считаем, громадных успехов. Но что такое три тысячелетия по сравнению с вечностью? Краткий миг — не более того. А теперь лишь на мгновение представьте — каких высот достиг разум за бесконечно долгий путь своего развития? Любое «великое» открытие на Земле для Космоса не больше детской считалки. Уверен, что живая клетка, с её ДНК — есть творение Космоса, а живая материя — лишь среда обитания человека, созданного Космосом для каких-то высших целей, нам с вами неведомых.
— Странный разговор у нас с вами получается, Сергей Иванович?! — удивился Кудрявцев. — Никак, знаете ли, не ожидал. Я думал, что вы будете меня пытать относительно моего к вам визита и всего прочего, а вместо этого... Но зачем вы все это мне говорите? Какой в этом смысл?
— Да только для того, чтобы показать несостоятельность вашей позиции, Роман Данилович. Только для этого. Неужели же вы полагаете, что Космический разум содавал этот мир для того, чтобы в нем победили сосновские, кудрявцевы и им подобные? Только не говорите, что продолжаете так думать. Не разочаровывайте меня, Роман Данилович.
Я видел, как при упоминании фамилии Сосновского дрогнуло лицо великого комбинатора, а глаза сделались нехорошими, колючими. Понял, что с этой фамилией его связывают неприятные воспоминания и решил на этом сыграть.
— При прошлой нашей встрече, вы пытались меня убедить, что являетесь чуть ли не спасителем Отечества, что и ваш Высший экономический совет создан для благородной цели — возрождения страны и борьбы с сосновскими, чубайсами, гайдарами и прочими наемниками и приспешниками Запада. Так?
— Так, — угрюмо подтвердил Кудрявцев.
— Но сейчас нам доподлинно известно, что за созданием этого самого Совета и всем прочим стоит никто иной, а именно — Виктор Ильич Сосновский. А уж его-то трудно обвинить в симпатиях к нашей с вами, Роман Данилович, Родине. Или я не прав? Если я не прав, то пусть старшие товарищи меня поправят.
Но Кудрявцев ничего не ответил. Лишь тяжело вздохнул и посмотрел на меня больными глазами.
— Сергей Иванович, у вас не найдется сигареты? А то мои сигары остались в чемодане.
— Я распоряжусь, чтобы вам их доставили.
— Спасибо!
Я достал пачку «Явы», протянул Кудрявцеву. Он взял пачку, достал сигарету, закурил, криво усмехнувшись. сказал:
— Несолидно, знаете ли, генералу курить подобные сигареты. Неудобно.
— Неудобно штаны через голову надевать, — достал из загашника одну из самых дебильных шуток. — Меня они вполне устраивают, И какая разница — генерал ты или мошенник, лишь бы человек был хороший. Верно?
— Верно, — грустно улыбнулся Кудрявцев.
Оне — не состоявшийся правитель Всея Сибири, великий комбинатор и самый удачливый мошенник нашего времени, были седни не в настроении. И настроение это им испортил ни я — ваш покорный слуга. Нет. Его им испортил черненький и маленький бес, послушник самого сатаны, шустро бегающий по планете на своих коротких ножках и спешащий наделать как можно больше мерзостей, чтобы выслужиться перед хозяином. Именно он им и испортил натроение.
Кудрявцев докурил сигарету. Погасил в пепельнице окурок. Вновь тяжело вздохнул и, глядя в окно, задумчиво проговорил:
— Может быть, вы действительно правы?
— В чем, Роман Антонович?
— Я имею в виду этот Космический разум и все прочеее.
— Не могу, к сожалению, предъявить вам вещественное доказательство, но можете поверить мне на слово.
— Если это так, то вы правы — будещее за вами.
— А я о чем вам битый час толкую. А вам, Роман Данилович, самое время позаботиться о спасении своей души.
— Да ну вас, — отмахнулся от меня Кудрявцев. — Что у вас за манера такая — все превращать в шутку.
— Но на этот раз я не шучу, а говорю совершенно серьезно.
— А можно я сам все напишу.
— Что напишите?
— В протоколе сам напишу о всех своих... делах. Не хочу отнимать у вас так много времени.
— Конечно. Буду только рад. И можно надеятся, что вы будете искренни?
— Я ещё не давал вам, Сергей Иванович, повода в этом сомневаться! — очень обиделся Кудрявцев.
— Извините!
Я достал бланк допроса подозреваемого, заполнил титульный лист и вместе с приличной стопкой писчей бумаги протянул ему.
— Вот, пожалуйста, Роман Данилович. Желаю плодотворного творчества!
— Спасибо!
Я подал ему на прощание руку и он ответил мне крепким рукопожатием. И я понял, что он уже все для себя окончательно решил. И это решение в нем созрело не сегодня и не сейчас. Он давно к нему шел. А я лишь помог ему. слегка подтолкнул.
Однако, «мы славно поработали и славно отдохнем». Точно! В гробу бы я видел этот кабинет и эту работу. У меня слишком много накопилось поводов, чтобы отметить, тасазать: во-первых, мое удачное «воскрешение», во-вторых, встречу с долгожданным Кудрявцевым, в-третьих, наш откровенный с ним разговор и, наконец, в-четвертых, то, что удалось организовать огромную фигуру из трех пальцев этому хитровану и исключительному прохвосту Сосновскому. Нет, за это положительно стоит выпить. И я решительно снял трубку и набрал номер телефона Рокотова. Услышав знакомое «Алло!», тоном, не терпящим возражений сказал:
— Вот что, «капитан», немедленно дай команду — «свистать всех наверх». Всю твою «банду» я жду у себя дома ровно через час. Своих я буду «брать» сам. Как понял?
— А как же Кудрявцев? — подрастерялся друг от моего напора. — Ты что, уже его допросил?
— Он решил облегчить мне задачу и все написать собственноручно.
— Темнишь?! — не поверил Рокотов.
— Обижаешь, начальник!
— И он решил во всем признаться?! — сомнение в голосе друга даже усилилось.
— Он не только решил, но прямо-таки жаждет этого. Снизошло на человека. Бывает.
— В таком случае, поздравляю!
— Спасибо, друже! Собирай своих архаровцев и дуйте прямиком ко мне.
— Еще их надо собрать. Они же на задании.
— Сегодня никаких заданий! Как руководитель следственной группы, я их отменяю. Сегодня будэм малэнко кушал, да? И моного, очэн моного пил водка, да? Такой дэнь, слюшай!
— А ты знаешь, что из Москвы вернулся Андрей Говоров?
— Вот видишь, ещё один повод! А где он?
— Где-то у вас там. Наверное у Краснова.
— Непременно его разыщу и притащу. До встречи!
В кабинете Миши Краснова я действительно застал высокого и стройного парня с синюшним от побоев лицом и фингалом под левым глазом. Пока лишь можно предположить, что он довольно симпатичен. Более точно будет видно дней через десять, никак не меньше. Здорово, однако, над ним потрудились. Миша любовно глядел на него и даже прослезился от избытка чувств.
— Сережа! — заорал он благим матом, завидев меня. — Радость-то какая! Андрюша Говоров вернулся!
Я подошел, протянул Говорову руку.
— Привет, ковбой!
— Здравствуйте, Сергей Иванович! — улыбнулся он, пожимая мне руку. Улыбка у него была хорошая, душевная, а глаза — дерзкие, насмешливые. Хорошие глаза. Свой человек.
— Значит, это тебе я обязан жизнью? Спасибо, дорогой, век тебе этого не забуду.
— Скорее, вы обязаны моему агенту Вене Архангельскому. А я лишь передал добытую им информацию. Есть высшее юс витэ нэцисквэ. Я его исполнил, — скромно сказал он, глядя на меня глазами отъявленного плута.
Вот когда я пожалел, что в институте мы не изучали латынь. Спросить его сейчас — о чем он сказал, — значит дать приличную фору на будущее. Этого я позволить себе не мог. Но меня выручил Миша.
— Ты что это по каковски сказал? — спросил он простодушно.
Говоров выразил явное сожаление, что вопрос этот задал ни я. Тот ещё жук! Молодой, да ранний. С ним надо держать ухо востро.
— Я сказал, что есть высшее право жизни и смерти, — нехотя ответил он.
— Собирайтесь, друзья, едем ко мне. Там обо все поговорим и там же все сразу и отметим.
Мое предложение было встречено с воодушевлением. И гляда на Говорова, у меня в груди сильно защимило что-то теплое и светлое. Нет, не зря мы с Мишей выстебывались на этой работе, если остались ещё такие парни, как Андрюша Говоров, Валера Истомин. Не зря. Ага.
Глава десятая: Не все ещё того... кончено ага.
Вечером Виктор Ильич, как всегда, смотрел по телевизору иформационную программу «Время» и вдруг услышал, как диктор сказал:
«Уважаемые телезрители! Два дня назад мы сообщали вам в своей программе о заказном убийстве в Новосибирске старшего следователя по особо важным делам прокуратуры области Иванова Сергея Ивановича. Так вот, это как раз тот случай, когда нам приятно давать опровержение подобной информации. К счастью, Сергей Иванович жив-здоров и согласился дать интервью нашему корреспонденту Тамаре Венцимеровой»,
На экране появилось красивое, мужественное лицо мужчины лет сорока. Насмешливо глядя в телеобъектив, он сказал:
— Вынужден сообщить, что слухи о моей смерти были сильно приувеличены.
«Какой того красивый какой и это как его самоуверенный вот», — отметил про себя Сосновский.
— Сергей Иванович, как же такое могло случиться, что известие о вашей смерти обошло все телевизионные информационные программы? — спросила корреспондент.
— Видите, кому-то очень хотелось, чтобы было именно так. Вот мы и решили, как говорили в прежние времена, «пойти навстречу пожеланиям трудящихся».
— И кто же он, если не секрет.
— В интересах следствия я, к сожалению, не могу его пока назвать. Но думаю, что это обязательно случится. И очень скоро. Убежден, что он сейчас сидит у экрана телевизора и смотрит на нас с вами. — Следователь неожиданно подмигнул и насмешливо проговорил: — Привет, приятель! Все плетешь свои козни? Но ничего, скоро уже. Скоро мы с тобой обязательно встретимся. Это я тебе клятвенно обещаю.
Виктор Ильич выключил телевизор, вскричал в сердцах:
— Сукин сын! Ага... Какой сукин сын!
Сосновский сам испугался своих слов. Прежде он никогда, ничего, ни того... Не сквернословил ага. И вообще, старался бранных слов... Не употреблять бранных слов. Считал недостойными их... Этого... Как его... Человека. Недостойными. И вот — на тебе. Нервы совсем не того... Развинтились ага. А этот какой... Нахал какой. Неужели так силен, что ему самому... Что ему самому вызов?! Нахал! Иванов. Фамилия какая... Смешная какая... Всех их, Ивановых, с корнем надо. Что б побегов того... Не того... Не давали побегов ага. Сволочи!
Виктор Ильич ещё долго бегал по комнате и все никак не мог успокоится. Подбежал к телефону, набрал номер Танина.
— Видел? — спросил он его без всяких предисловий.
— Что, Виктор Ильич?
— По телевизору?... Видел?
— Видел, — грустно вздохнул Танин.
— И что того?... Скажешь чего?
— А что тут сказать, — вновь вздохнул Валентин Иванович.
— Ты чего, дурак... Развздыхался тут мне чего?
— Не знаю прямо с чего начать, Виктор Ильич.
— Что у тебя еще?... Еще чего?
— Кудрявцев арестован, Виктор Ильич.
— Дура-а-ак!! — завопил Сосновский, бросая трубку. Новость сильно его напугала. Так вот почему этот так... Иванов этот так говорил... Так самоуверенно ага. Переиграл он их. По всем статьям того, этого... Бестолочи! Дармоеды! Ничего не могут!... Думать не могут... Все за них... Устал! Как же он устал! А что если барин этот... Кудрявцев этот... Что если рассказал... Об их разговоре этому? Ведь это, как того... Как повернуть ага. Как посмотреть на это... Представить как... Можно и как заговор... С целью переворота заговор?
И Виктору Ильичу стало совсем страшно.
Но стоило только Виктору Ильичу вспомнить Бога, как Этот не выдержал, встал с кресла, подошел и сел на кровать Сосновского.
Виктор Ильич хотел было разбудить жену, но не смог не того... Даже пальцем не смог... Тело будто ага... Замерзло все будто.
— Ты что ж, негодник, опять упоминаешь при мне имя этого ничтожества? — грозно спросил Этот.
— Извините! — униженно пролепетал Сосновский.
— Дурак ты, Витя! Мелкий шут и ничтожество. Разочаровал ты меня. Я надеялся, что из тебя со временем выйдет большой злодей. А ты по каждому пустяку нюни распускаешь. Противно смотреть. А я поддерживал тебя всячески, думал, что со временем можешь меня заменить. А то измаялся я вконец.
— Но как же... Вы ж великий... Вы ж миром, можно сказать... Правите, можно сказать.
— Дурак ты, Витя. Побывал бы в моей шкуре, тогда бы узнал, что значит мое величие. Это как у Пушкина в «Годунове» — «кровавые мальчики в глазах». А теперь представь, что это не сиюминутно, а постоянно и вечно. И даже с ума сойти мне не дано. А ты говоришь?! Мне может позавидовать только идиот. Я ведь сам раньше, как вот ты, думал. Главное — слава, уважение и почести. И что б весь мир у твоих ног. А какими средствами это достичь — какая разница. Важен сам итог. Вот и довыступался, заслужил должность, пропади она пропадом!
— Так вы что же... Тоже были... Как я были?
— А ты что, до сих пор меня не узнал? — спросил Этот.
Сосновский внимательно пригляделся. Лицо Этого кого-то ему напомнило. Очень даже напомнило. Но как он не напрягал память — вспомнить не смог. И тут на Этом вместо партикулярного платья оказался красивый военный френч. А на голове эта... Фуражка на голове. Неужели?!... Неужели этот... Неужели Гитлер?!... Сам Адольф Гитлер?!
— Так вы этот?... Вы фюрер этот?
— Он самый, — грустно рассмеялся Гитлер. — Сидел бы в ефрейторах, глядишь бы и заслужил прощение Создателя. Так нет, — в фюреры захотел. Вот и допрыгался.
— А кто ж там того... Я извиняюсь. Кто там до вас был?
— Был тут один еврей. Большой злодей. Долго меня дожидался. Теперь у меня в Антихристах ходит. — Гитлер вздохнул, горько сказал: — Стоило мне все жизнь с евреями воевать, чтобы получить еврея себе в заместители!
— А кто он... Такой кто? Уж не этот ли... Не Иисус ли? — робко спросил Сосновский. И самому стало жутко от своего вопроса.
— Что ж ты такое говоришь, дурья твоя башка?! Выдумал тоже. Обнаглел! Иисус там Богом работает. Он — великомученник. Там по заслугам каждый награжден.
— А-а, — сказал Сосновский. — Так он есть?
— Кто?
— Бог?
Но Сосновский так и не получил ответа на волновавший его вопрос. Этот изчез.
Стоило Вмктору Ильичу появиться у себя в кабинете, как следом зашел референт и протянул ему что-то, пояснил:
— Это повестка из Генеральной прокуратуры, Виктор Ильич. Только-что посыльный принес. Я расписался в получении.
Сосновский взял повестку, прочитал: «Для предъявления обвинения».
Какого ещё того?!... Это настолько ошеломило и напугало Виктора Ильича, что он здорово осирчал — затопал ногами, закричал на референта:
— Дурак!! Как ты смел того... Без меня, дурак?! Как смел без меня... Расписаться без меня?!
— Извините, Виктор Ильич, — пробормотал вконец растроенный, побледневшй референт. — Я думал как лучше.
— Как лучше! — передразнил его Сосновский. — Дурак! Вот теперь, дурак, сам ступай,.. Оправдывайся ступай. — Виктор Ильич вернул референту повестку. — Скажешь — нет меня. Заболел мол. В больнице мол и все такое.
— Конечно, конечно, Виктор Ильич, — проговорил референ, пятясь к двери. — Все скажу, не беспокойтесь.
— Пошел вон, дурак!
После ухода референта Сосновский нервно забегал по кабинету. Ишь чего того, этого... Чего удумали! Обвинение ага! Сволочи! Надо срочно надо... В больницу надо. А там за границу. Обвинение! А вот накось — выкуси! Виктор Ильич, кривляясь и строя рожицы, показал кукиш кому-то невидимому. Они считают, что с ним уже... Ошибаются. Не все ещё того... кончено ага. Он и оттуда... Они ещё запомнят. Он такое еще... Обнаглели! Кровью ещё того... Умоются кровью ага. Как же он их всех... Ненавидел как!
Сосновский подошел к окну, посмотрел вниз. Там по улице сновали машины. Тротуары были запружены людьми. Какие... Смешные какие. Маленькие. И он впервые почувствовал к ним зависть. Ходят вот и ничего, никого... Не боятся никого. А он? Сволочи! Маленькие такие. Как эти... Как клопы ага. Так бы всех ногтем, ногтем... Передавил бы всех. Чтоб никого, ничего. Устал.
И, вдруг, Виктору Ильичу вспомнился сегодняшний сон. А что если там все... На самом деле там все?! От этой мысли у него прошел озноб по спине. Стало жутко холодно, страшно и одиноко.
1999 год г.Новосибирск
«Уважаемые телезрители! Два дня назад мы сообщали вам в своей программе о заказном убийстве в Новосибирске старшего следователя по особо важным делам прокуратуры области Иванова Сергея Ивановича. Так вот, это как раз тот случай, когда нам приятно давать опровержение подобной информации. К счастью, Сергей Иванович жив-здоров и согласился дать интервью нашему корреспонденту Тамаре Венцимеровой»,
На экране появилось красивое, мужественное лицо мужчины лет сорока. Насмешливо глядя в телеобъектив, он сказал:
— Вынужден сообщить, что слухи о моей смерти были сильно приувеличены.
«Какой того красивый какой и это как его самоуверенный вот», — отметил про себя Сосновский.
— Сергей Иванович, как же такое могло случиться, что известие о вашей смерти обошло все телевизионные информационные программы? — спросила корреспондент.
— Видите, кому-то очень хотелось, чтобы было именно так. Вот мы и решили, как говорили в прежние времена, «пойти навстречу пожеланиям трудящихся».
— И кто же он, если не секрет.
— В интересах следствия я, к сожалению, не могу его пока назвать. Но думаю, что это обязательно случится. И очень скоро. Убежден, что он сейчас сидит у экрана телевизора и смотрит на нас с вами. — Следователь неожиданно подмигнул и насмешливо проговорил: — Привет, приятель! Все плетешь свои козни? Но ничего, скоро уже. Скоро мы с тобой обязательно встретимся. Это я тебе клятвенно обещаю.
Виктор Ильич выключил телевизор, вскричал в сердцах:
— Сукин сын! Ага... Какой сукин сын!
Сосновский сам испугался своих слов. Прежде он никогда, ничего, ни того... Не сквернословил ага. И вообще, старался бранных слов... Не употреблять бранных слов. Считал недостойными их... Этого... Как его... Человека. Недостойными. И вот — на тебе. Нервы совсем не того... Развинтились ага. А этот какой... Нахал какой. Неужели так силен, что ему самому... Что ему самому вызов?! Нахал! Иванов. Фамилия какая... Смешная какая... Всех их, Ивановых, с корнем надо. Что б побегов того... Не того... Не давали побегов ага. Сволочи!
Виктор Ильич ещё долго бегал по комнате и все никак не мог успокоится. Подбежал к телефону, набрал номер Танина.
— Видел? — спросил он его без всяких предисловий.
— Что, Виктор Ильич?
— По телевизору?... Видел?
— Видел, — грустно вздохнул Танин.
— И что того?... Скажешь чего?
— А что тут сказать, — вновь вздохнул Валентин Иванович.
— Ты чего, дурак... Развздыхался тут мне чего?
— Не знаю прямо с чего начать, Виктор Ильич.
— Что у тебя еще?... Еще чего?
— Кудрявцев арестован, Виктор Ильич.
— Дура-а-ак!! — завопил Сосновский, бросая трубку. Новость сильно его напугала. Так вот почему этот так... Иванов этот так говорил... Так самоуверенно ага. Переиграл он их. По всем статьям того, этого... Бестолочи! Дармоеды! Ничего не могут!... Думать не могут... Все за них... Устал! Как же он устал! А что если барин этот... Кудрявцев этот... Что если рассказал... Об их разговоре этому? Ведь это, как того... Как повернуть ага. Как посмотреть на это... Представить как... Можно и как заговор... С целью переворота заговор?
И Виктору Ильичу стало совсем страшно.
* * *
А ночью к нему опять Этот приходил. И уже не во сне ага... Сидел там в углу... В кресле сидел... Зрачками красными сверкал... Страшно! А за окном ветер... И ветки по окну. Господи! За что ему... За что такие муки?!Но стоило только Виктору Ильичу вспомнить Бога, как Этот не выдержал, встал с кресла, подошел и сел на кровать Сосновского.
Виктор Ильич хотел было разбудить жену, но не смог не того... Даже пальцем не смог... Тело будто ага... Замерзло все будто.
— Ты что ж, негодник, опять упоминаешь при мне имя этого ничтожества? — грозно спросил Этот.
— Извините! — униженно пролепетал Сосновский.
— Дурак ты, Витя! Мелкий шут и ничтожество. Разочаровал ты меня. Я надеялся, что из тебя со временем выйдет большой злодей. А ты по каждому пустяку нюни распускаешь. Противно смотреть. А я поддерживал тебя всячески, думал, что со временем можешь меня заменить. А то измаялся я вконец.
— Но как же... Вы ж великий... Вы ж миром, можно сказать... Правите, можно сказать.
— Дурак ты, Витя. Побывал бы в моей шкуре, тогда бы узнал, что значит мое величие. Это как у Пушкина в «Годунове» — «кровавые мальчики в глазах». А теперь представь, что это не сиюминутно, а постоянно и вечно. И даже с ума сойти мне не дано. А ты говоришь?! Мне может позавидовать только идиот. Я ведь сам раньше, как вот ты, думал. Главное — слава, уважение и почести. И что б весь мир у твоих ног. А какими средствами это достичь — какая разница. Важен сам итог. Вот и довыступался, заслужил должность, пропади она пропадом!
— Так вы что же... Тоже были... Как я были?
— А ты что, до сих пор меня не узнал? — спросил Этот.
Сосновский внимательно пригляделся. Лицо Этого кого-то ему напомнило. Очень даже напомнило. Но как он не напрягал память — вспомнить не смог. И тут на Этом вместо партикулярного платья оказался красивый военный френч. А на голове эта... Фуражка на голове. Неужели?!... Неужели этот... Неужели Гитлер?!... Сам Адольф Гитлер?!
— Так вы этот?... Вы фюрер этот?
— Он самый, — грустно рассмеялся Гитлер. — Сидел бы в ефрейторах, глядишь бы и заслужил прощение Создателя. Так нет, — в фюреры захотел. Вот и допрыгался.
— А кто ж там того... Я извиняюсь. Кто там до вас был?
— Был тут один еврей. Большой злодей. Долго меня дожидался. Теперь у меня в Антихристах ходит. — Гитлер вздохнул, горько сказал: — Стоило мне все жизнь с евреями воевать, чтобы получить еврея себе в заместители!
— А кто он... Такой кто? Уж не этот ли... Не Иисус ли? — робко спросил Сосновский. И самому стало жутко от своего вопроса.
— Что ж ты такое говоришь, дурья твоя башка?! Выдумал тоже. Обнаглел! Иисус там Богом работает. Он — великомученник. Там по заслугам каждый награжден.
— А-а, — сказал Сосновский. — Так он есть?
— Кто?
— Бог?
Но Сосновский так и не получил ответа на волновавший его вопрос. Этот изчез.
* * *
Виктор Ильич открыл глаза и увидел, как сквозь плотные шторы в комнату пытается достучаться утреннее солнце. И понял, что то был только сон. Сон и ничего больше! А как будто есть тут... Был тут. Он провел рукой по лицу. Оно было холодным и мокрым от пота. До сих пор поджилки того... Трясутся ага. Господи, как хорошо! Что ничего этого... Враки все! Ничего ни того... Напридумывали все. Приснится вот, и пошли... Придумывать пошли. Человек сам себе... Сам себе и этот, и тот. Сам.Стоило Вмктору Ильичу появиться у себя в кабинете, как следом зашел референт и протянул ему что-то, пояснил:
— Это повестка из Генеральной прокуратуры, Виктор Ильич. Только-что посыльный принес. Я расписался в получении.
Сосновский взял повестку, прочитал: «Для предъявления обвинения».
Какого ещё того?!... Это настолько ошеломило и напугало Виктора Ильича, что он здорово осирчал — затопал ногами, закричал на референта:
— Дурак!! Как ты смел того... Без меня, дурак?! Как смел без меня... Расписаться без меня?!
— Извините, Виктор Ильич, — пробормотал вконец растроенный, побледневшй референт. — Я думал как лучше.
— Как лучше! — передразнил его Сосновский. — Дурак! Вот теперь, дурак, сам ступай,.. Оправдывайся ступай. — Виктор Ильич вернул референту повестку. — Скажешь — нет меня. Заболел мол. В больнице мол и все такое.
— Конечно, конечно, Виктор Ильич, — проговорил референ, пятясь к двери. — Все скажу, не беспокойтесь.
— Пошел вон, дурак!
После ухода референта Сосновский нервно забегал по кабинету. Ишь чего того, этого... Чего удумали! Обвинение ага! Сволочи! Надо срочно надо... В больницу надо. А там за границу. Обвинение! А вот накось — выкуси! Виктор Ильич, кривляясь и строя рожицы, показал кукиш кому-то невидимому. Они считают, что с ним уже... Ошибаются. Не все ещё того... кончено ага. Он и оттуда... Они ещё запомнят. Он такое еще... Обнаглели! Кровью ещё того... Умоются кровью ага. Как же он их всех... Ненавидел как!
Сосновский подошел к окну, посмотрел вниз. Там по улице сновали машины. Тротуары были запружены людьми. Какие... Смешные какие. Маленькие. И он впервые почувствовал к ним зависть. Ходят вот и ничего, никого... Не боятся никого. А он? Сволочи! Маленькие такие. Как эти... Как клопы ага. Так бы всех ногтем, ногтем... Передавил бы всех. Чтоб никого, ничего. Устал.
И, вдруг, Виктору Ильичу вспомнился сегодняшний сон. А что если там все... На самом деле там все?! От этой мысли у него прошел озноб по спине. Стало жутко холодно, страшно и одиноко.
1999 год г.Новосибирск