Страница:
Раин с удовольствием прислушался к своему сердцу – оно билось ровно. Мысли о самой страшной казни для Беатрикс не вызывали в нем ни малейшего содрогания. Хоть сейчас, готов был разрубить ее заживо пополам.
Он ехал по заснеженной равнине навстречу чрезвычайному посланцу короля Аддрика Железного. Тот вез какие-то требования Аддрика, вез не по своей воле. Согласно сведениям, Аддрик заставил Эринто присягнуть чуть ли не силой.
Вспомнился поединок на сыром песке при свете далеких факелов, жалкие глаза трубадура.
Интересно, каков он нынче? Поговаривают, что не снимает черного платья, хотя все поет.
Вскоре Раин различил вдали цепочку черных точек. Сопровождавшие его рингенцы приставляли ладони к бровям, чтобы лучше видеть…
Застывшие в колком золоте шитья, геральдические ландыши покрывали развешанные по креслам одежды посланника. За окнами меркло ледяное глубокое небо и розовели зубцы башен – там зажгли факелы.
Назавтра был назначен Совет, где подлежало оглашению письмо Аддрика. Эринто сгорбился в кресле перед огнем – на нем была длинная стола, отделанная соболем, – одеяние государственных лиц, утерявших душу и возраст. Ему было тошно, он опять вспоминал тусклые в гневе глаза своего короля и с тоской думал о завтрашнем дне.
Ему отвели покои, сверху донизу отделанные золотом и резным деревом. В них еще держались приторные ароматы. Он понял, чьи они, эти комнаты, и совсем пал духом.
В коридорах непрерывно слышались шаги и звон оружия, замок был полон воинов – эмандских дворян и неразговорчивых угрюмых рингенцев. Где-то с другой стороны Цитадели, посреди заснеженного льда, высится страшный пятибашенный Сервайр, и в нем она. Она дышала этим сладким воздухом, расхаживала по этим коврам, предавалась разврату на этом ложе. Теперь она должна умереть. Должна умереть.
Посланец вздохнул с покорной горечью, решив предоставить все Судьбе.
Наутро его одевали приставленные к нему королем камердинеры, равнодушные и умелые, с сонными неживыми глазами.
Отвергнув противный чиновничий чепец с длинными тонкими наушниками, Эринто поднялся с табурета. Бархатная широкая стола тяжело спадала на ноги, делая шаг степенным. Низко подвешенный меч бил по бедру. Возле двери ждал секретарь с ларцем. Его лицо, обрамленное наушниками плотно натянутого чепца, было бесстрастно.
Эринто раздражало его присутствие, но таков был посольский этикет.
По галереям Цитадели посла сопровождали отроки в блестящих доспехах, уцелевшая поросль Этарет. Их нежные лица были горделивы и замкнуты, руки в кольчужных перчатках лежали на рукоятях-мечей. Многие носили регалии своих казненных отцов.
Двое рингенцев распахнули высокую дверь в Чертог Совета.
Длинный стол из него убрали, взамен спинками к окнам расставили полукругом кресла. В них восседали магнаты. Зияли места тех, кто был умерщвлен. Раин почтительно стоял за креслом своего отца, Окера.
Безысходность наполнила душу Эринто, когда его взгляд встретился со взглядом Аргареда. Глаза у Аргареда были внимательные и печальные.
Эринто поклонился.
Секретарь уже срезал с ларца печати, доставал туго поскрипывающий свиток, разворачивал, распяливая на вытянутых руках. Эринто осторожно принял документ и начал чтение, следя исподлобья за выражением лиц слушающих.
Лица оставались бесстрастными. Этарет, несомненно, догадывались, что может написать им король Элеранса, такой же узурпатор, как Беатрикс. Только взгляд Аргареда стал тверже и резче поджал губы вытянувшийся за его креслом Раин.
Краска стыда запятнала лицо Эринто.
Он закончил читать и машинально провел пальцами по лбу. Совет молчал. Конечно. А что они могут сказать, если Эринто участвует в этом позорище? Где твои добродетели, где твоя доблесть, милый Эринто? Ты мнил, что Аддрик тебя боится и потому не посмеет принудить к чему бы то ни было? Еще как посмеет! Вернее, уже посмел.
– Мы должны обдумать и обсудить условия его величества короля Элеранского. Мы известим вас позже о решении Совета, – достиг его слуха голос Аргареда. Через силу кивнув, Эринто поклонился и вышел. И уже в коридоре вспомнил, что ему угрожает в случае неудачи. Тяжелым шагом он отправился в свой покой, с размаху швырнул на ковер облачение и свалился лицом в подушки. Он чувствовал себя беспомощным ребенком, которого никто не хочет слушать.
– Господин магнат, господин магнат. Бог свидетель, мы изучали эти машины, но так и не поняли, как они действуют, словно сам дьявол их зачаровал!
– Изучали! Испытали бы раз двадцать на хворосте – или на чем там пробует свой инструмент ваш брат палач? – глядишь, и разобрались бы!
– Мы так и делали! Но они рвут и ломают вязанки с одного поворота винта! Мы можем ее случайно погубить или совсем изувечить!
Тут послышался тихий смех Беатрикс. Она стояла прямая, словно выточенная из бурого камня, и смеялась, глядя на палачей презрительно.
– Я знаю, как все это действует, – сказала она, – я не раз это видела. Я знаю, почему у них вязанка ломается с одного оборота. – Она слабым кивком указала на профосов. – По той же причине и рука у меня искалечена… От неумения. Впрочем, нет худа без добра – отречения я теперь не подпишу…
Стало тихо. После ее слов всегда становилось тихо.
– Мы честные заплечных дел мастера, – продолжал оправдываться профос, – и понимаем только в честных пытках. Прикажите выпороть, вздернуть на дыбу, надеть сапожок, накачать водой, помять пальцы щипцами или там огнем прижечь хорошенько, если упрямится, – мы все сделаем. Но эти машины…
– Черт!.. – Родери сверкнул глазами и остановил взгляд на жаровне. – Вот о чем мы забыли! И совершенно зря. Мы просто законченные дуралеи, если до сих пор не пробовали огонь!
Аргаред безотчетно вздрогнул, но и слова сказать не успел, как его сына уже понесло.
– Сейчас мы это поправим. Еще не поздно. Сейчас будем иметь все, что нужно, – и признание, и отречение… Сейчас! Привяжите ее покрепче к креслу, чтобы пальцем не могла шевельнуть!
Он со скрежетом сунул кинжал в жаровню.
– Родери, что ты задумал? – Окер даже привстал с кресла.
– Секретарь, приготовьтесь записывать. Сейчас она скажет все, что нужно.
– Что ты хочешь сделать, Родери?!
– Добыть наконец показания, раз уж палачи на это не способны!
– Не марай рук, сын!
– Ничего, за один раз не испачкаюсь. Беатрикс научила меня вылезать из копоти чистеньким. Тряпку мне! Мокрую тряпку! Кинжал раскалился, а я не хочу сжечь себе руку, она еще пригодится мне, чтобы держать меч! – Родери метался, как припадочный, волосы налипли на лоб, глаза отливали красным, на губах блуждала полубезумная улыбка. Он выхватил раскаленный клинок из углей и начал боком приближаться к Беатрикс. Она немо напряглась, выпрямившись, насколько дали веревки. Глаза ее следили за острием клинка.
– Посмотри, Беатрикс. – голос Родери сделался вкрадчивым, подвывающим, жутким, все, кто сидел как завороженный, приподнялись с кресел и подались вперед. В воздухе слышался слабый треск, – посмотри хорошенько, какой он горячий! Так горячо, готов спорить, тебя даже твой верный рыцарь Ниссагль не целовал!.. – Он помахивал вишневым клинком, а левой рукой спускал с ее груди рубашку, как будто раздевал, перед тем как лечь с ней в постель…
– Родери!
Уши присутствующих заложило от крика Беатрикс, длившегося вечность – и мгновение. Светлые волосы у нее встали дыбом. Глаза глядели бессмысленно.
– Родери, хватит!
Родери, повернув к отцу безумное лицо, захохотал:
– Водой откачаем!
Но все же отвел раскаленный кинжал от ее груди.
– Ну, ты будешь говорить? – Она молчала, судорожно заглатывая воздух. Ледяной пот скатывался по лбу и вискам. Клинок в руке Родери едко дымился. От запаха паленого мяса тошнило.
– Будешь отвечать? – зарычал он ей в лицо. Она мотнула головой…
Снова заметался под мрачными сводами ее истошный вопль.
– Черт, она потеряла сознание. Не думал, что это так сильно подействует.
Раин отбросил померкший кинжал.
– Она не приходит в себя, господин магнат. Зря вы взялись. Вы в нашем деле не много понимаете… – проворчал кто-то из палачей.
– Заткнись, а то пристукну, душегуб! Пусть до завтра передохнет, там посмотрим. Отвяжите и в камеру на голые камни!
Палачи понуро отвязывали бесчувственное тело от кресла, укладывали на бок, чтобы привести ее в сознание.
Окер подошел, наклонился.
– Очень сильный ожог. Я отменяю приказ относительно голых камней. Она может не выдержать. Смажьте раны и укутайте ее потеплее. И оставьте в покое хотя бы на два дня.
– С чего ты стал так жалостлив, отец?
– Неизвестно, как все повернется. – Голос Окера звучал неуверенно. – Ты слышал, что пишет Аддрик?
Меня это тревожит… Мало ли что может случиться, какой она может нам понадобиться, живой или мертвой…
Окер Аргаред медленно шел по холодной галерее между Сервайром и Цитаделью. Он размышлял. Войско королевы в Навригре хотя и голодает, но не разбегается. Числом оно такое же, как у него. И наемников там нет. Если его и разбить, попрячутся с оружием в леса, годами будут разбойничать. Аддрик тоже может послать на помощь королеве сильный отряд. Но только что ему дороже – живая Беатрикс или мертвая? Угадать бы. Наверное, живая. Потому что умри она от их рук – значит, и Аддрика можно предать смерти, осудив за те же преступления, что и Беатрикс. А если ее убить – сразу заворчат простолюдины. Про Дворянский Берег Окер только слышал. Зато видел Эзеля, на обе ноги хромого, – на разговор о регентстве принц руками замахал. А если простолюдины повсюду заворчат, упрутся, как Беатрикс? Он вспомнил ее упрямство, сбегающую вниз по вывернутой руке кровь, испуганную брань палачей, скрип блоков – и рваную рану на запястье… Казнить? Не казнить? От этих расчетов на душе становилось гадко, словно он сам давил себе на горло.
Навстречу ему почти бежал, вглядываясь в темноту и звеня латами, один из ополченцев. Остановился, узнал, склонился:
– Яснейший магнат, вас просит о встрече ваш брат по роду высокий магнат Иоген Мори.
– Иду. Где он?
– В Чертоге Этар, яснейший магнат.
Аргаред подавил волнение и постарался отвлечься от муторных дум.
О Морне все эти горькие годы ничего не было слышно. Сидел в своем городе Калеку не как король, с Беатрикс не ссорился и не мирился, отсылал ей золото, она его и не трогала. Почему он появился сейчас, с чем пожаловал? Морн силен и мудр, просто так он ничего не делает. Возможно, он оказался мудрее всех, сохранив земли, богатство и силу, не вступая в споры и не проявляя гордыни.
Морн был высок и далеко не молод. Седина его отливала сталью. На нем был бурый бархатный упланд, мерцающий Переплетенными золотыми прошивками.
Магнаты приветственно обнялись, сказав незначащие слова, и пошли кружить по залу рука об руку, примериваясь, с чего начать разговор.
Аргаред ненароком взглянул в глаза Морна – глубоко посаженные, цвета грозовых облаков – и ощутил смутный страх. Морн вышагивал рядом со спокойной полуулыбкой на лице, ждал.
– Вы носите золото, брат мой Иоген? Мы отказались от этого обычая, решили оставить золото черни. В нем нет благородства, его носили в изобилии подлецы, которые еще недавно расхаживали по этим залам.
«Может, не так стоило начать? Но как? Пусть знает наши порядки, коли приехал».
Улыбка Морна стала чуть шире, резкие морщины у глаз посветлели.
– Прошу простить, Окер. Я с Юга. Там только золото в чести. Волей-неволей привыкнешь. И не думал я, что у вас так строго. По мне, главное быть самому благородным, а что носишь – то дело десятое. Ладно, буду знать. Все равно я с завтрашнего дня оденусь в латы, а они у меня вороненые с серебряной насечкой.
– Вы собрались соединить свое оружие с нашим? – Окер едва сумел скрыть радость.
– Да, я привел отряд. Двести человек – сто конников и сто пеших лучников. Все преданы мне – будь то старшие Этарет, будь то простые воины. Я постарался не пустить на свои земли смуту, у меня все по старинке. Этим отрядом вы можете распоряжаться по своему усмотрению. Также я готов подчиняться вашим приказам, поскольку несведущ в том, что здесь происходит.
– Вы очень радуете меня, брат.
– Сожалею, что привел так мало воинов. Но на моих границах неспокойно из-за близости голодных войск королевы. – Морн улыбнулся своей предусмотрительности – снисходительный и сильный, отдающий первенство лишь из вежливости. Да, его детей не сожгли бы с вырванными языками под стенами его же замка. Его единственный сын сейчас, наверное, в полной безопасности за толстыми стенами Калскуны, и никто его там не достанет.
– Ваш сын Авенас с вами?
– Нет. Он уже не мальчик, чтобы таскаться в походы с чужим оружием, читать у десятников глупые повестушки и учиться мастерству воина и мужа, выпрашивая позволения отправиться на разведку. Он остался в Калскуне наместником. Лучшего мне не сыскать. Если вы, брат мой, решили бы освободить королеву после победы, я готов выдать ее за моего Авенаса – он уже вполне созрел для женщины.
Аргаред принудил себя улыбнуться.
– Примеров короля и Эккегарда довольно, чтобы отвратиться от подобных мыслей.
– А вот простолюдины говорят, что Бог любит троицу. Имея в виду своего Бога.
– И Бога королевы. Я не желал бы вам такой снохи.
– Да, по правде говоря, я бы и сам себе не желал. Общение с южанами научило меня двусмысленным шуткам, прошу простить, если вас от них коробит.
– Ничего, мы все разные. Кто-то научился шутить, кто-то разучился улыбаться…
– Еще раз прошу простить. – Морн примирительно коснулся его плеча. – Вы уже решили судьбу королевы, брат мой Окер?
– Я нахожусь в сомнении. В большом сомнении. С одной стороны, она заслуживает смерти… С другой – это может вызвать длительную войну с ее сторонниками и даже соседними державами. Аддрик уже грозит войной через своего посла.
– Войной за что, простите? За ее обезображенный труп? – Морн снова стал улыбаться. – Поверьте, Окер, за это нынче никто воевать не будет. Воевать могут за земли, города, торговые пути или золотые копи, но только не в отместку за чью-то смерть, поверьте. Мертвая Беатрикс уже никого не будет волновать.
– Вы имеете в виду, что ее надо…
– Казнить. И чем скорее, тем лучше. А потом разбить ее войско. И устроить суд над ее… друзьями. Такой суд, чтобы все знали, за что их судят. Все Святые земли. Только, да, Окер, вот что важно, на мой взгляд… Я все, конечно, понимаю… Но лучше не предавать королеву мучительной смерти на глазах у любящей ее черни. Лучше попросту отсечь ей голову. Даже вешать ее не стоит. И уж тем более жечь. Простолюдины могут расшуметься.
Окер медленно кивал, чувствуя, что наслоения всевозможных обстоятельств становятся прозрачными, как бы тают. Он слишком привык опасаться. Он размышлял о ее судьбе, как слабый. Но он уже не слаб. Он силен. С ним Сила.
– Вы правы, брат мой Иоген. Благодарю, что избавили меня от сомнений. Вы правы. – Окер вскинул руки. – Да пребудет с вами Сила во всех деяниях.
– Она всегда со мной, – мягко и лукаво произнес Морн и поднял на Окера спокойные глаза. Океру стало не по себе, словно на него глядела сама эта Сила.
И еще его беспокоило кое-что… Но об этом он просто боялся думать… Крик, слабый будто, но сразу разбудивший его среди ночи. Крик дикой боли. Он сначала даже не понял: не приснилось ли ему это? Кто это кричал, почему? Мысли были неотвязные. Не она ли?
Он испуганно очнулся от резкого скрипа дверей.
– Прошу простить, я нарушил ваш сон? – Это был Аргаред. Ворот его одежды был расстегнут, и виднелась кольчуга. На плечах лежали звериные головы с каменными глазами.
– Нет-нет, я не спал.
– Вы нездоровы, Эринто?
– Почему вы так решили, светлейший магнат?
– Когда вы читали письмо короля, то дрожали, бледнели и были не в себе. А после этого лежите целый день в одиночестве и выглядите отнюдь не лучшим образом, и простите.
– Вы правы, мне слегка неможется, но и только. Я, возможно, придаю этому слишком большое значение.
– Скажите честно, что вас ждет, если мы откажемся удовлетворить требования вашего короля?
Нет, это была уже не дипломатия. Кажется, ему открыто предлагали помощь. Или он ошибается?
– Вы молчите, из чего я могу сделать вывод, что ничего хорошего. Публичная пытка и узилище в Лоа. – думаю, что я сказал правду, позволив вам не порочить вашего короля.
Эринто смог только вздохнуть. Аргаред продолжал, прохаживаясь по ковру взад-вперед.
– Дело в том, Эринто, что я хотел бы видеть вас среди Этарет. Среди нас. Бороться с тираном честно, тем более в одиночку, нельзя. Я получил жестокий урок, прежде чем окончательно осознал это. Мы вынуждены были пойти на хитрость, чтобы заманить Беатрикс в ловушку. Мы отвлекли ее внимание на наше войско, чтобы она не заметила врага у себя в доме. И мы не можем пойти на уступки Аддрику. Это наше решение, я могу огласить его перед вашим посольством в присутствии Совета. Но я не хочу, чтобы из-за двух тиранов страдали вы, Эринто. Я предлагаю вам свою дружбу и защиту Эманда. Когда мы расправимся с войском королевы, когда коронуем ее сына, когда изберем законнейшего регента, вы по праву станете первым рыцарем двора. Тогда Ноанх Марена и император освободят вас от клятвы Аддрику, если это будет для вас иметь значение. Но, мне кажется, клятва узурпатору недействительна уже с момента принесения, насколько я знаю историю и законы.
– Вы сказали то, что не смел сказать я… – Эринто вздохнул с облегчением. – Как мне вас благодарить?
– Ваше согласие будет самой большой благодарностью. Оно освобождает нас от сомнения в том, что мы стоим на стороне правды, а не на стороне гордыни. Я надеюсь, у вас нет в Элерансе родственников или очень близких друзей?
– Судьба моя сложилась так, что я один.
– Хорошо. Я имел глупость покинуть моих детей, и я потерял их. Я не хочу, чтобы вы пережили что-то подобное.
– Светлейший магнат… Для меня большая честь ваша дружба и ваше покровительство… Но… я считаю себя перед вами виноватым. Дело в том, что я имел несчастье полюбить Беатрикс, не зная, кто она. Это было несколько лет назад, в Авене. А когда я узнал, кто она, то имел неосторожность сказать ей в лицо все, что думаю о ней, – он на миг сокрушенно смолк, потом продолжил тише, – и на аудиенции его величество Аддрик сказал мне, что это я ее разозлил, что это моя вина во всех смертях, во всех несчастьях, что если б я только не отверг ее, она не стала бы причинять никому зла… Я говорю вам это, потому что считаю – меж нами не должно быть недомолвок.
Окер молчал. Когда он заговорил вновь, слова его звучали странно:
– Эринто, я мог бы рассказать вам эту историю с другого конца. Чтобы действительно не было недомолвок. Могу ли я рассчитывать, что вы не побоитесь грязной правды, где есть вожделение, ревность и разврат?
– После всего, что со мной было, я вряд ли испугаюсь.
– Ну ладно. Я не знаю, как Аддрик узнал, что вы влюблены в нее, должно быть, вас просто выследили. Но я тоже довольно давно об этом знаю. И догадываюсь, что вы любите ее до сих пор. Так вот, Родери Раин, мой незаконный сын, который тогда в Авене открыл вам, кого вы имели несчастье полюбить, сделал это, конечно, не из боязни за вашу честь и ваше имя, как он вам сказал. Прошу не судить его строго. В то время он числил меня среди своих врагов и сам был любовником королевы. Но не думайте, что он приревновал ее к вам. У него довольно уродливые взгляды на любовь. Он не ревновал ее к солдатам, с которыми она заигрывала, к другим молодым и сильным мужчинам, которым она отдавалась. Коннетабль тогда был ее любовником одновременно с Родери. И моего сына это ничуть не задевало. Но однажды, как он мне рассказывал, он застал у нее Гирша Ниссагля, начальника Тайной Канцелярии. Думаю, вам доводилось слышать об этом чудовище. Этот Гирш ростом мне едва по плечо, лицо у него уродливое, он красится, как женщина. Кроме того, про него ходили слухи, что он принуждал молодых узников к мужеложству… И вот Родери, увидев, кого она ему предпочла и как нежно с этим выродком обходится, решил отомстить и поджидал лишь удобного случая. Каковым и представилось ее внимание к вам. Думаю, что она по-своему вас любила, поэтому ваши слова должны были причинить ей немалую боль… Впрочем… Должен вас успокоить – если бы вы ее и не отвергли, не думаю, что это отвратило бы королеву от исполнения ее жестоких замыслов. Ну, может, она бы год забавлялась с вами, но потом вы ей надоели бы, и она изменила бы вам или убила бы вас, как уже случилось не с одним ее любовником. Вот такова эта история с другого конца. Думаю, я убедил вас, что вашей вины ни в чем нет.
– Простите… Можно задать вопрос, не связанный с вашим рассказом? Ночью сегодня мне показалось, что я слышал крик. Крик боли. Я сразу проснулся… Что это было?
– Вы тоже слышали?
– Это… она?
– Да. Она узнала, что умрет. Ее голос до сих пор звучит у меня в ушах. Она крикнула: «Нет!» И упала без памяти…
– Значит, она должна умереть? – Эринто скорбно улыбнулся.
– Да, таково решение. Может, вы хотите увидеть ее?
– Нет.
– Мужественный ответ. Впрочем, не думаю, что она сама захочет вас видеть. В ней что-то надломилось, она почти все время молчит.
– Она боится?
– Должно быть. Я не видел ее со вчерашнего дня. Такие неистовые, как она, обыкновенно боятся смерти.
– И что же за смерть ей уготована? – В голосе Эринто нарастало болезненное любопытство.
– Мой сын Родери хочет применить что-нибудь из того, что измышлял Ниссагль для наших несчастных родичей. Я против. Будет достаточно, если ее просто обезглавят. Я хочу, чтобы это выглядело как торжество справедливости, а не как обычная месть. И кроме того, если королева мнит себя правой и невиновной, то и такая смерть покажется ей ужасной. Я жалею, что сбежал ее палач. Во-первых, это был мастер, во-вторых, было бы справедливо, если бы она умерла под топором нанятого ею же палача.
– И когда казнь?
– Через несколько дней. Это еще не определено точно. Простите, Эринто, думаю, что на это время вам лучше покинуть Хаар. Я покорен вашей твердостью, но угадываю действительную силу ваших чувств к ней. И поверьте, лучше не испытывать себя. Вы можете с собой не совладать.
– Благодарю вас, я понимаю. Это опять было то, о чем я стеснялся сказать.
– Я рад, что мы думаем одинаково.
– Как она там?
– Да кто ж ее знает? Лежит. – Солдат равнодушно пожал железными плечами. Лицо у него было красное, щетинистое, изо рта клубился пар.
– Ничего не просила?
– Да нет. Как принесли ее оттуда, так и лежит.
– Так как, может, она уже умерла давно, а? – Окер гневно сузил глаза. Солдат начинал его бесить.
– Нет. Пар видно. Значит, жива, ваша светлость. Уже не хватало сил объяснять им, чтобы они вместо «светлости» говорили «яснейший магнат». Аргаред смолчал.
– Хорошо, открой.
Стены узилища белели от инея. Иней, казалось, покрыл и ее посеревшее лицо, опущенные веки, полуоткрытый шелушащийся рот. Сможет она говорить? Он достал приготовленную флягу с винной настойкой.
– Беатрикс… Она не отозвалась.
– Беатрикс, очнись же.
Только тут она открыла глаза, темные, пустые, как глаза бессловесной твари.
– Выпей вот это. – Пришлось одной рукой поддержать ей голову, другой прижать к губам горлышко. Она сделала несколько глотков и, застонав, отвернулась.
– Легче стало? Молчит.
– Мне надо поговорить с тобой. Ты можешь говорить?
– Да. – Странно, что это было сказано не дрожащим шепотом, а твердым голосом.
– Ты видишь, к чему привело твое молчание?
Она не ответила.
Это камера Лээлин. Или соседняя. Значит, его дочь лежала вот так же, посеревшая, неподвижная. Он присел рядом, отложил фляжку.
Он ехал по заснеженной равнине навстречу чрезвычайному посланцу короля Аддрика Железного. Тот вез какие-то требования Аддрика, вез не по своей воле. Согласно сведениям, Аддрик заставил Эринто присягнуть чуть ли не силой.
Вспомнился поединок на сыром песке при свете далеких факелов, жалкие глаза трубадура.
Интересно, каков он нынче? Поговаривают, что не снимает черного платья, хотя все поет.
Вскоре Раин различил вдали цепочку черных точек. Сопровождавшие его рингенцы приставляли ладони к бровям, чтобы лучше видеть…
***
Встряхнув носилки, кони встали. Раздались возгласы, зазвенела упряжь, заскрипел снег под ногами спешившихся. Перед бледным от холода и утомления Эринто предстал Родери Раин. Они узнали друг друга, и Родери отступил со сдержанным полупоклоном. У Эринто сразу заныло сердце, он опустил голову, как будто в чем-то винился. В ответ на приветствие он тихим голосом пригласил Родери в свои носилки. Тот принял приглашение и весь оставшийся немалый путь до Хаара ловко изыскивал темы для отвлеченных разговоров, которые не раздражали бы посланца. Политику они не затрагивали, лишь изредка поглядывая на поставленный в углу запечатанный ларец. Ландыш и корона были изображены на киноварной печати.Глава пятнадцатая
КРУГ СУЖАЕТСЯ
Ландыш, нежный ландыш Элеранса.Застывшие в колком золоте шитья, геральдические ландыши покрывали развешанные по креслам одежды посланника. За окнами меркло ледяное глубокое небо и розовели зубцы башен – там зажгли факелы.
Назавтра был назначен Совет, где подлежало оглашению письмо Аддрика. Эринто сгорбился в кресле перед огнем – на нем была длинная стола, отделанная соболем, – одеяние государственных лиц, утерявших душу и возраст. Ему было тошно, он опять вспоминал тусклые в гневе глаза своего короля и с тоской думал о завтрашнем дне.
Ему отвели покои, сверху донизу отделанные золотом и резным деревом. В них еще держались приторные ароматы. Он понял, чьи они, эти комнаты, и совсем пал духом.
В коридорах непрерывно слышались шаги и звон оружия, замок был полон воинов – эмандских дворян и неразговорчивых угрюмых рингенцев. Где-то с другой стороны Цитадели, посреди заснеженного льда, высится страшный пятибашенный Сервайр, и в нем она. Она дышала этим сладким воздухом, расхаживала по этим коврам, предавалась разврату на этом ложе. Теперь она должна умереть. Должна умереть.
Посланец вздохнул с покорной горечью, решив предоставить все Судьбе.
Наутро его одевали приставленные к нему королем камердинеры, равнодушные и умелые, с сонными неживыми глазами.
Отвергнув противный чиновничий чепец с длинными тонкими наушниками, Эринто поднялся с табурета. Бархатная широкая стола тяжело спадала на ноги, делая шаг степенным. Низко подвешенный меч бил по бедру. Возле двери ждал секретарь с ларцем. Его лицо, обрамленное наушниками плотно натянутого чепца, было бесстрастно.
Эринто раздражало его присутствие, но таков был посольский этикет.
По галереям Цитадели посла сопровождали отроки в блестящих доспехах, уцелевшая поросль Этарет. Их нежные лица были горделивы и замкнуты, руки в кольчужных перчатках лежали на рукоятях-мечей. Многие носили регалии своих казненных отцов.
Двое рингенцев распахнули высокую дверь в Чертог Совета.
Длинный стол из него убрали, взамен спинками к окнам расставили полукругом кресла. В них восседали магнаты. Зияли места тех, кто был умерщвлен. Раин почтительно стоял за креслом своего отца, Окера.
Безысходность наполнила душу Эринто, когда его взгляд встретился со взглядом Аргареда. Глаза у Аргареда были внимательные и печальные.
Эринто поклонился.
Секретарь уже срезал с ларца печати, доставал туго поскрипывающий свиток, разворачивал, распяливая на вытянутых руках. Эринто осторожно принял документ и начал чтение, следя исподлобья за выражением лиц слушающих.
Лица оставались бесстрастными. Этарет, несомненно, догадывались, что может написать им король Элеранса, такой же узурпатор, как Беатрикс. Только взгляд Аргареда стал тверже и резче поджал губы вытянувшийся за его креслом Раин.
Краска стыда запятнала лицо Эринто.
Он закончил читать и машинально провел пальцами по лбу. Совет молчал. Конечно. А что они могут сказать, если Эринто участвует в этом позорище? Где твои добродетели, где твоя доблесть, милый Эринто? Ты мнил, что Аддрик тебя боится и потому не посмеет принудить к чему бы то ни было? Еще как посмеет! Вернее, уже посмел.
– Мы должны обдумать и обсудить условия его величества короля Элеранского. Мы известим вас позже о решении Совета, – достиг его слуха голос Аргареда. Через силу кивнув, Эринто поклонился и вышел. И уже в коридоре вспомнил, что ему угрожает в случае неудачи. Тяжелым шагом он отправился в свой покой, с размаху швырнул на ковер облачение и свалился лицом в подушки. Он чувствовал себя беспомощным ребенком, которого никто не хочет слушать.
***
– … Чертовы недоумки! Вокруг столько приспособлений для развязывания языка, а вы за две недели не могли применить ничего, кроме кнута и дыбы! И умудрились искалечить ее, сучьи вы дети! Грош вам цена! Вам не палачами, а поломоями в блудилище работать – ни на что больше не годитесь! – Родери бушевал, потрясая кулаками перед носом профосов. Они косолапо пятились, округляя глаза и разводя жилистыми голыми руками.– Господин магнат, господин магнат. Бог свидетель, мы изучали эти машины, но так и не поняли, как они действуют, словно сам дьявол их зачаровал!
– Изучали! Испытали бы раз двадцать на хворосте – или на чем там пробует свой инструмент ваш брат палач? – глядишь, и разобрались бы!
– Мы так и делали! Но они рвут и ломают вязанки с одного поворота винта! Мы можем ее случайно погубить или совсем изувечить!
Тут послышался тихий смех Беатрикс. Она стояла прямая, словно выточенная из бурого камня, и смеялась, глядя на палачей презрительно.
– Я знаю, как все это действует, – сказала она, – я не раз это видела. Я знаю, почему у них вязанка ломается с одного оборота. – Она слабым кивком указала на профосов. – По той же причине и рука у меня искалечена… От неумения. Впрочем, нет худа без добра – отречения я теперь не подпишу…
Стало тихо. После ее слов всегда становилось тихо.
– Мы честные заплечных дел мастера, – продолжал оправдываться профос, – и понимаем только в честных пытках. Прикажите выпороть, вздернуть на дыбу, надеть сапожок, накачать водой, помять пальцы щипцами или там огнем прижечь хорошенько, если упрямится, – мы все сделаем. Но эти машины…
– Черт!.. – Родери сверкнул глазами и остановил взгляд на жаровне. – Вот о чем мы забыли! И совершенно зря. Мы просто законченные дуралеи, если до сих пор не пробовали огонь!
Аргаред безотчетно вздрогнул, но и слова сказать не успел, как его сына уже понесло.
– Сейчас мы это поправим. Еще не поздно. Сейчас будем иметь все, что нужно, – и признание, и отречение… Сейчас! Привяжите ее покрепче к креслу, чтобы пальцем не могла шевельнуть!
Он со скрежетом сунул кинжал в жаровню.
– Родери, что ты задумал? – Окер даже привстал с кресла.
– Секретарь, приготовьтесь записывать. Сейчас она скажет все, что нужно.
– Что ты хочешь сделать, Родери?!
– Добыть наконец показания, раз уж палачи на это не способны!
– Не марай рук, сын!
– Ничего, за один раз не испачкаюсь. Беатрикс научила меня вылезать из копоти чистеньким. Тряпку мне! Мокрую тряпку! Кинжал раскалился, а я не хочу сжечь себе руку, она еще пригодится мне, чтобы держать меч! – Родери метался, как припадочный, волосы налипли на лоб, глаза отливали красным, на губах блуждала полубезумная улыбка. Он выхватил раскаленный клинок из углей и начал боком приближаться к Беатрикс. Она немо напряглась, выпрямившись, насколько дали веревки. Глаза ее следили за острием клинка.
– Посмотри, Беатрикс. – голос Родери сделался вкрадчивым, подвывающим, жутким, все, кто сидел как завороженный, приподнялись с кресел и подались вперед. В воздухе слышался слабый треск, – посмотри хорошенько, какой он горячий! Так горячо, готов спорить, тебя даже твой верный рыцарь Ниссагль не целовал!.. – Он помахивал вишневым клинком, а левой рукой спускал с ее груди рубашку, как будто раздевал, перед тем как лечь с ней в постель…
– Родери!
Уши присутствующих заложило от крика Беатрикс, длившегося вечность – и мгновение. Светлые волосы у нее встали дыбом. Глаза глядели бессмысленно.
– Родери, хватит!
Родери, повернув к отцу безумное лицо, захохотал:
– Водой откачаем!
Но все же отвел раскаленный кинжал от ее груди.
– Ну, ты будешь говорить? – Она молчала, судорожно заглатывая воздух. Ледяной пот скатывался по лбу и вискам. Клинок в руке Родери едко дымился. От запаха паленого мяса тошнило.
– Будешь отвечать? – зарычал он ей в лицо. Она мотнула головой…
Снова заметался под мрачными сводами ее истошный вопль.
– Черт, она потеряла сознание. Не думал, что это так сильно подействует.
Раин отбросил померкший кинжал.
– Она не приходит в себя, господин магнат. Зря вы взялись. Вы в нашем деле не много понимаете… – проворчал кто-то из палачей.
– Заткнись, а то пристукну, душегуб! Пусть до завтра передохнет, там посмотрим. Отвяжите и в камеру на голые камни!
Палачи понуро отвязывали бесчувственное тело от кресла, укладывали на бок, чтобы привести ее в сознание.
Окер подошел, наклонился.
– Очень сильный ожог. Я отменяю приказ относительно голых камней. Она может не выдержать. Смажьте раны и укутайте ее потеплее. И оставьте в покое хотя бы на два дня.
– С чего ты стал так жалостлив, отец?
– Неизвестно, как все повернется. – Голос Окера звучал неуверенно. – Ты слышал, что пишет Аддрик?
Меня это тревожит… Мало ли что может случиться, какой она может нам понадобиться, живой или мертвой…
Окер Аргаред медленно шел по холодной галерее между Сервайром и Цитаделью. Он размышлял. Войско королевы в Навригре хотя и голодает, но не разбегается. Числом оно такое же, как у него. И наемников там нет. Если его и разбить, попрячутся с оружием в леса, годами будут разбойничать. Аддрик тоже может послать на помощь королеве сильный отряд. Но только что ему дороже – живая Беатрикс или мертвая? Угадать бы. Наверное, живая. Потому что умри она от их рук – значит, и Аддрика можно предать смерти, осудив за те же преступления, что и Беатрикс. А если ее убить – сразу заворчат простолюдины. Про Дворянский Берег Окер только слышал. Зато видел Эзеля, на обе ноги хромого, – на разговор о регентстве принц руками замахал. А если простолюдины повсюду заворчат, упрутся, как Беатрикс? Он вспомнил ее упрямство, сбегающую вниз по вывернутой руке кровь, испуганную брань палачей, скрип блоков – и рваную рану на запястье… Казнить? Не казнить? От этих расчетов на душе становилось гадко, словно он сам давил себе на горло.
Навстречу ему почти бежал, вглядываясь в темноту и звеня латами, один из ополченцев. Остановился, узнал, склонился:
– Яснейший магнат, вас просит о встрече ваш брат по роду высокий магнат Иоген Мори.
– Иду. Где он?
– В Чертоге Этар, яснейший магнат.
Аргаред подавил волнение и постарался отвлечься от муторных дум.
О Морне все эти горькие годы ничего не было слышно. Сидел в своем городе Калеку не как король, с Беатрикс не ссорился и не мирился, отсылал ей золото, она его и не трогала. Почему он появился сейчас, с чем пожаловал? Морн силен и мудр, просто так он ничего не делает. Возможно, он оказался мудрее всех, сохранив земли, богатство и силу, не вступая в споры и не проявляя гордыни.
Морн был высок и далеко не молод. Седина его отливала сталью. На нем был бурый бархатный упланд, мерцающий Переплетенными золотыми прошивками.
Магнаты приветственно обнялись, сказав незначащие слова, и пошли кружить по залу рука об руку, примериваясь, с чего начать разговор.
Аргаред ненароком взглянул в глаза Морна – глубоко посаженные, цвета грозовых облаков – и ощутил смутный страх. Морн вышагивал рядом со спокойной полуулыбкой на лице, ждал.
– Вы носите золото, брат мой Иоген? Мы отказались от этого обычая, решили оставить золото черни. В нем нет благородства, его носили в изобилии подлецы, которые еще недавно расхаживали по этим залам.
«Может, не так стоило начать? Но как? Пусть знает наши порядки, коли приехал».
Улыбка Морна стала чуть шире, резкие морщины у глаз посветлели.
– Прошу простить, Окер. Я с Юга. Там только золото в чести. Волей-неволей привыкнешь. И не думал я, что у вас так строго. По мне, главное быть самому благородным, а что носишь – то дело десятое. Ладно, буду знать. Все равно я с завтрашнего дня оденусь в латы, а они у меня вороненые с серебряной насечкой.
– Вы собрались соединить свое оружие с нашим? – Окер едва сумел скрыть радость.
– Да, я привел отряд. Двести человек – сто конников и сто пеших лучников. Все преданы мне – будь то старшие Этарет, будь то простые воины. Я постарался не пустить на свои земли смуту, у меня все по старинке. Этим отрядом вы можете распоряжаться по своему усмотрению. Также я готов подчиняться вашим приказам, поскольку несведущ в том, что здесь происходит.
– Вы очень радуете меня, брат.
– Сожалею, что привел так мало воинов. Но на моих границах неспокойно из-за близости голодных войск королевы. – Морн улыбнулся своей предусмотрительности – снисходительный и сильный, отдающий первенство лишь из вежливости. Да, его детей не сожгли бы с вырванными языками под стенами его же замка. Его единственный сын сейчас, наверное, в полной безопасности за толстыми стенами Калскуны, и никто его там не достанет.
– Ваш сын Авенас с вами?
– Нет. Он уже не мальчик, чтобы таскаться в походы с чужим оружием, читать у десятников глупые повестушки и учиться мастерству воина и мужа, выпрашивая позволения отправиться на разведку. Он остался в Калскуне наместником. Лучшего мне не сыскать. Если вы, брат мой, решили бы освободить королеву после победы, я готов выдать ее за моего Авенаса – он уже вполне созрел для женщины.
Аргаред принудил себя улыбнуться.
– Примеров короля и Эккегарда довольно, чтобы отвратиться от подобных мыслей.
– А вот простолюдины говорят, что Бог любит троицу. Имея в виду своего Бога.
– И Бога королевы. Я не желал бы вам такой снохи.
– Да, по правде говоря, я бы и сам себе не желал. Общение с южанами научило меня двусмысленным шуткам, прошу простить, если вас от них коробит.
– Ничего, мы все разные. Кто-то научился шутить, кто-то разучился улыбаться…
– Еще раз прошу простить. – Морн примирительно коснулся его плеча. – Вы уже решили судьбу королевы, брат мой Окер?
– Я нахожусь в сомнении. В большом сомнении. С одной стороны, она заслуживает смерти… С другой – это может вызвать длительную войну с ее сторонниками и даже соседними державами. Аддрик уже грозит войной через своего посла.
– Войной за что, простите? За ее обезображенный труп? – Морн снова стал улыбаться. – Поверьте, Окер, за это нынче никто воевать не будет. Воевать могут за земли, города, торговые пути или золотые копи, но только не в отместку за чью-то смерть, поверьте. Мертвая Беатрикс уже никого не будет волновать.
– Вы имеете в виду, что ее надо…
– Казнить. И чем скорее, тем лучше. А потом разбить ее войско. И устроить суд над ее… друзьями. Такой суд, чтобы все знали, за что их судят. Все Святые земли. Только, да, Окер, вот что важно, на мой взгляд… Я все, конечно, понимаю… Но лучше не предавать королеву мучительной смерти на глазах у любящей ее черни. Лучше попросту отсечь ей голову. Даже вешать ее не стоит. И уж тем более жечь. Простолюдины могут расшуметься.
Окер медленно кивал, чувствуя, что наслоения всевозможных обстоятельств становятся прозрачными, как бы тают. Он слишком привык опасаться. Он размышлял о ее судьбе, как слабый. Но он уже не слаб. Он силен. С ним Сила.
– Вы правы, брат мой Иоген. Благодарю, что избавили меня от сомнений. Вы правы. – Окер вскинул руки. – Да пребудет с вами Сила во всех деяниях.
– Она всегда со мной, – мягко и лукаво произнес Морн и поднял на Окера спокойные глаза. Океру стало не по себе, словно на него глядела сама эта Сила.
***
Эринто полулежал в постели. Он занемог, в этот раз не на шутку, отослал от себя всех и закрыл глаза. Снова и снова не давали ему покоя мысли, что здесь, в этих комнатах, и жила Беатрикс, и сейчас она где-то близко, но он не осмелится ее увидеть после того, что сказал ей когда-то, и уж тем более после того, как она перестала быть королевой… Она близко. Он находил странное удовольствие в том, что заставлял себя слышать за дверьми ее голос, шелест ее шагов, как будто хозяйкой тут все еще была она…И еще его беспокоило кое-что… Но об этом он просто боялся думать… Крик, слабый будто, но сразу разбудивший его среди ночи. Крик дикой боли. Он сначала даже не понял: не приснилось ли ему это? Кто это кричал, почему? Мысли были неотвязные. Не она ли?
Он испуганно очнулся от резкого скрипа дверей.
– Прошу простить, я нарушил ваш сон? – Это был Аргаред. Ворот его одежды был расстегнут, и виднелась кольчуга. На плечах лежали звериные головы с каменными глазами.
– Нет-нет, я не спал.
– Вы нездоровы, Эринто?
– Почему вы так решили, светлейший магнат?
– Когда вы читали письмо короля, то дрожали, бледнели и были не в себе. А после этого лежите целый день в одиночестве и выглядите отнюдь не лучшим образом, и простите.
– Вы правы, мне слегка неможется, но и только. Я, возможно, придаю этому слишком большое значение.
– Скажите честно, что вас ждет, если мы откажемся удовлетворить требования вашего короля?
Нет, это была уже не дипломатия. Кажется, ему открыто предлагали помощь. Или он ошибается?
– Вы молчите, из чего я могу сделать вывод, что ничего хорошего. Публичная пытка и узилище в Лоа. – думаю, что я сказал правду, позволив вам не порочить вашего короля.
Эринто смог только вздохнуть. Аргаред продолжал, прохаживаясь по ковру взад-вперед.
– Дело в том, Эринто, что я хотел бы видеть вас среди Этарет. Среди нас. Бороться с тираном честно, тем более в одиночку, нельзя. Я получил жестокий урок, прежде чем окончательно осознал это. Мы вынуждены были пойти на хитрость, чтобы заманить Беатрикс в ловушку. Мы отвлекли ее внимание на наше войско, чтобы она не заметила врага у себя в доме. И мы не можем пойти на уступки Аддрику. Это наше решение, я могу огласить его перед вашим посольством в присутствии Совета. Но я не хочу, чтобы из-за двух тиранов страдали вы, Эринто. Я предлагаю вам свою дружбу и защиту Эманда. Когда мы расправимся с войском королевы, когда коронуем ее сына, когда изберем законнейшего регента, вы по праву станете первым рыцарем двора. Тогда Ноанх Марена и император освободят вас от клятвы Аддрику, если это будет для вас иметь значение. Но, мне кажется, клятва узурпатору недействительна уже с момента принесения, насколько я знаю историю и законы.
– Вы сказали то, что не смел сказать я… – Эринто вздохнул с облегчением. – Как мне вас благодарить?
– Ваше согласие будет самой большой благодарностью. Оно освобождает нас от сомнения в том, что мы стоим на стороне правды, а не на стороне гордыни. Я надеюсь, у вас нет в Элерансе родственников или очень близких друзей?
– Судьба моя сложилась так, что я один.
– Хорошо. Я имел глупость покинуть моих детей, и я потерял их. Я не хочу, чтобы вы пережили что-то подобное.
– Светлейший магнат… Для меня большая честь ваша дружба и ваше покровительство… Но… я считаю себя перед вами виноватым. Дело в том, что я имел несчастье полюбить Беатрикс, не зная, кто она. Это было несколько лет назад, в Авене. А когда я узнал, кто она, то имел неосторожность сказать ей в лицо все, что думаю о ней, – он на миг сокрушенно смолк, потом продолжил тише, – и на аудиенции его величество Аддрик сказал мне, что это я ее разозлил, что это моя вина во всех смертях, во всех несчастьях, что если б я только не отверг ее, она не стала бы причинять никому зла… Я говорю вам это, потому что считаю – меж нами не должно быть недомолвок.
Окер молчал. Когда он заговорил вновь, слова его звучали странно:
– Эринто, я мог бы рассказать вам эту историю с другого конца. Чтобы действительно не было недомолвок. Могу ли я рассчитывать, что вы не побоитесь грязной правды, где есть вожделение, ревность и разврат?
– После всего, что со мной было, я вряд ли испугаюсь.
– Ну ладно. Я не знаю, как Аддрик узнал, что вы влюблены в нее, должно быть, вас просто выследили. Но я тоже довольно давно об этом знаю. И догадываюсь, что вы любите ее до сих пор. Так вот, Родери Раин, мой незаконный сын, который тогда в Авене открыл вам, кого вы имели несчастье полюбить, сделал это, конечно, не из боязни за вашу честь и ваше имя, как он вам сказал. Прошу не судить его строго. В то время он числил меня среди своих врагов и сам был любовником королевы. Но не думайте, что он приревновал ее к вам. У него довольно уродливые взгляды на любовь. Он не ревновал ее к солдатам, с которыми она заигрывала, к другим молодым и сильным мужчинам, которым она отдавалась. Коннетабль тогда был ее любовником одновременно с Родери. И моего сына это ничуть не задевало. Но однажды, как он мне рассказывал, он застал у нее Гирша Ниссагля, начальника Тайной Канцелярии. Думаю, вам доводилось слышать об этом чудовище. Этот Гирш ростом мне едва по плечо, лицо у него уродливое, он красится, как женщина. Кроме того, про него ходили слухи, что он принуждал молодых узников к мужеложству… И вот Родери, увидев, кого она ему предпочла и как нежно с этим выродком обходится, решил отомстить и поджидал лишь удобного случая. Каковым и представилось ее внимание к вам. Думаю, что она по-своему вас любила, поэтому ваши слова должны были причинить ей немалую боль… Впрочем… Должен вас успокоить – если бы вы ее и не отвергли, не думаю, что это отвратило бы королеву от исполнения ее жестоких замыслов. Ну, может, она бы год забавлялась с вами, но потом вы ей надоели бы, и она изменила бы вам или убила бы вас, как уже случилось не с одним ее любовником. Вот такова эта история с другого конца. Думаю, я убедил вас, что вашей вины ни в чем нет.
– Простите… Можно задать вопрос, не связанный с вашим рассказом? Ночью сегодня мне показалось, что я слышал крик. Крик боли. Я сразу проснулся… Что это было?
– Вы тоже слышали?
– Это… она?
– Да. Она узнала, что умрет. Ее голос до сих пор звучит у меня в ушах. Она крикнула: «Нет!» И упала без памяти…
– Значит, она должна умереть? – Эринто скорбно улыбнулся.
– Да, таково решение. Может, вы хотите увидеть ее?
– Нет.
– Мужественный ответ. Впрочем, не думаю, что она сама захочет вас видеть. В ней что-то надломилось, она почти все время молчит.
– Она боится?
– Должно быть. Я не видел ее со вчерашнего дня. Такие неистовые, как она, обыкновенно боятся смерти.
– И что же за смерть ей уготована? – В голосе Эринто нарастало болезненное любопытство.
– Мой сын Родери хочет применить что-нибудь из того, что измышлял Ниссагль для наших несчастных родичей. Я против. Будет достаточно, если ее просто обезглавят. Я хочу, чтобы это выглядело как торжество справедливости, а не как обычная месть. И кроме того, если королева мнит себя правой и невиновной, то и такая смерть покажется ей ужасной. Я жалею, что сбежал ее палач. Во-первых, это был мастер, во-вторых, было бы справедливо, если бы она умерла под топором нанятого ею же палача.
– И когда казнь?
– Через несколько дней. Это еще не определено точно. Простите, Эринто, думаю, что на это время вам лучше покинуть Хаар. Я покорен вашей твердостью, но угадываю действительную силу ваших чувств к ней. И поверьте, лучше не испытывать себя. Вы можете с собой не совладать.
– Благодарю вас, я понимаю. Это опять было то, о чем я стеснялся сказать.
– Я рад, что мы думаем одинаково.
– Как она там?
– Да кто ж ее знает? Лежит. – Солдат равнодушно пожал железными плечами. Лицо у него было красное, щетинистое, изо рта клубился пар.
– Ничего не просила?
– Да нет. Как принесли ее оттуда, так и лежит.
– Так как, может, она уже умерла давно, а? – Окер гневно сузил глаза. Солдат начинал его бесить.
– Нет. Пар видно. Значит, жива, ваша светлость. Уже не хватало сил объяснять им, чтобы они вместо «светлости» говорили «яснейший магнат». Аргаред смолчал.
– Хорошо, открой.
Стены узилища белели от инея. Иней, казалось, покрыл и ее посеревшее лицо, опущенные веки, полуоткрытый шелушащийся рот. Сможет она говорить? Он достал приготовленную флягу с винной настойкой.
– Беатрикс… Она не отозвалась.
– Беатрикс, очнись же.
Только тут она открыла глаза, темные, пустые, как глаза бессловесной твари.
– Выпей вот это. – Пришлось одной рукой поддержать ей голову, другой прижать к губам горлышко. Она сделала несколько глотков и, застонав, отвернулась.
– Легче стало? Молчит.
– Мне надо поговорить с тобой. Ты можешь говорить?
– Да. – Странно, что это было сказано не дрожащим шепотом, а твердым голосом.
– Ты видишь, к чему привело твое молчание?
Она не ответила.
Это камера Лээлин. Или соседняя. Значит, его дочь лежала вот так же, посеревшая, неподвижная. Он присел рядом, отложил фляжку.