– Ну что, дорогие коллеги, какие будут мнения насчет нашего дорогого Василия Ивановича?
Все посмотрели на умненькую девочку в очках. Она встала. Андрей обратил внимание, что ухоженная студентка по-прежнему смотрится в зеркало.
Вообще-то Панкратов всегда относился настороженно к женщинам, которые знали, что они красивые и особенно когда показывали это. Их интересовала только своя внешность. Он не хотел признаваться себе в том, что эта красивая девчонка в чем-то похожа на его жену. И, как это ни странно, Андрею почему-то всегда хотелось показать им, что они его абсолютно не волнуют. Да и, более того, ему хотелось их даже наказать, если они выказывали свое пренебрежительное отношение к тому делу, которое он делал. Вот и сейчас он подумал об этом.
– Вы столь тщательно осмотрели, я бы даже сказал, просто замучили бедного Василия Ивановича. Я ничуть не сомневаюсь в правильности поставленного вами диагноза, – приободрил он умненькую девочку. – Итак, мы ждем вас. – Она нахмурила лобик, подняла глаза к потолку:
– Мы думаем, что у больного опухоль желудочно-кишечного тракта.
– Вот как? – с любопытством отреагировал он. – Пойду и я посмотрю. – Лежите, лежите, Василий Иванович, – остановил Панкратов начавшего уже подниматься пациента, – сейчас и я вас немного помучаю. – Действительно, в левой половине живота он обнаружил плотную, к счастью, подвижную опухоль.
– Молодцы, – похвалил он их. – Вы правы, но только это инфильтрат, а не опухоль. И что, по-вашему, надо делать?
– Надо делать операцию, – так же уверенно сказала умненькая девочка.
– И еще раз вы правы. Так что, вот так, Василий Иванович. Что вы насчет операции думаете?
Как и следовало ожидать, он не стал задавать лишних вопросов, как это обычно бывает с другими больными в подобной, непростой для них ситуации, а просто сказал:
– Раз надо, так надо, делайте.
– Мы еще вам проведем кое-какие обследования. Марина, дай, пожалуйста, направления. После того как сделаете, просим, на операцию.
Студентам он объяснил, какие обследования нужно сделать больному.
– Через две недели после операции вы уже будете дома в кругу семьи смотреть телевизор.
Марина выписала направления на исследования и на анализы. Больной, откланявшись, покинул кабинет.
Панкратов еще раз похвалил девушку:
– Вы абсолютно правильно поставили диагноз. У больного, действительно, опухоль. И по его внешнему виду и по данным осмотра живота можно сказать, что это злокачественная опухоль. Но при первом контакте с такой категорией больных говорите все-таки не опухоль, и уж тем более не рак, а образование или, как сказал я, инфильтрат. Я имею в виду первичных больных, которых мы видим первый раз в жизни. Люди обычно трагически относятся к таким определениям, как опухоль, саркома и тем более к диагнозу – рак. Надо щадить их психику. Потом они, конечно, все узнают, если захотят, но на первый раз этого для них будет более чем достаточно.
Тут же, как и следовало, последовал ожидаемый им вопрос:
– А как же в Америке? Там врачи не скрывают диагноза, больному так и говорят – рак.
– С этим никогда не соглашусь, какие бы вы мне убедительные доводы ни приводили. Я еще ни разу не видел больных, которые спокойно отнеслись бы к такому сообщению. Вы же понимаете, это звучит как приговор, который ломает всю их жизнь. Больной уходит в себя, впадает в меланхолию, возникают всевозможные психологические состояния, отнюдь не радостного характера. Нередко человек шарахается от докторов и ищет помощи в религии, иногда у знахарей, что часто задерживает операцию. А здесь время, как вы знаете, не ждет. Поэтому говорить всю правду не обязательно, но надо твердо и без обиняков дать понять человеку, что без операции ему не обойтись. Все будет зависеть от вас, как вы ему об этом скажете. Однако в том случае, когда больной категорически не соглашается на операцию, допустимо и, более того, просто необходимо сказать ему всю правду, как бы она ни была горька. Естественно, я говорю о тех случаях, когда мы можем этому больному еще помочь.
– А зачем больному вообще говорить правду, взять и наплести ему все от лампочки? – спросил парнишка, который особенно активно вытягивал стулья из-под девочек.
– В этом я с вами не могу согласиться. Приведу два недавних случая, произошедших в нашей клинике. В одном случае больной средних лет, прошедший две современные войны, довольно крепкий человек, я имею в виду психику, ночью пробрался в ординаторскую и познакомился с тем, что от него так тщательно скрывалось, – прочел в истории болезни свой диагноз. А потом взял и выбросился у нас же с девятого этажа. Знаете, такие случаи надолго выбивают из колеи и больных и врачей. Да и последним, мало того, еще и попало, особенно его лечащему врачу. Не смог он подобрать к больному ключик. А, может быть, просто не стремился этого сделать. Наверно, во время своего обучения все в окошко смотрел, да и у девушек стулья отнимал. Разве до того ему было, чтобы психику больного изучать?
Все осуждающе посмотрели на описанного Панкратовым студента.
– А что же во втором случае было? – заинтересованно спросил тот же самый парень.
– А во втором случае опухоль у больного оказалась неоперабельной. Я его оперировал. После операции постоянно видел его глаза, которые вопросительно смотрели на меня. Я знал, что серьезный разговор с ним еще состоится. Я понимал, что придется ему говорить правду, хотя и постоянно увиливал от этого разговора. И уже перед самой выпиской он в упор спросил меня: «Сколько мне осталось еще, доктор?» Прямо так в лоб и спросил. И вы знаете, пришлось ему все рассказать. Почему? А потому, что в таком случае он собирался повидать свою первую семью, в которой у него росли двое детей. По молодости он их очень обидел, бросил, затем завел другую семью. Теперь спешил повиниться.
Здесь Панкратову пришлось остановиться от дергающией боли в пальце и обрушившегося озноба. «Нет, что-то у меня все-таки не так, – с тоской подумал он, – пойти, что ли с Виктором посоветоваться».
Вошла, извинившись, доктор из терапевтического отделения и, наклонившись, зашептала:
– Я вас просила, Андрей Викторович, посмотреть мою родственницу из деревни. Живет она в глухом месте в ста километрах от Москвы. Сегодня без всякого предупреждения явилась. Вы уж не откажите, пожалуйста, посмотрите ее. Я вас очень прошу.
– Ну, что же, коль явилась не запылилась, надо осмотреть, – успокоил ее Андрей Викторович. – Приведите бабушку. Марина, извинитесь, пожалуйста, перед больными в очереди, а то они нас действительно поколотят.
От появившейся старушки исходил нестерпимый запах. Женщина едва передвигалась, опираясь на палку. Марина сразу же взяла ее под локоть, помогла дойти до кушетки. Причем она изо всех сил старалась не показать, что ей что-то неприятно. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда она провожала ее за ширму. Студенты же не стали скрывать своего впечатления и все, как один, скривили физиономии и схватились за носы. Исключение составила только умненькая девочка в очках. Брюнетка же, упоенно занимавшаяся в этот момент губной помадой, изумленно вытаращила глаза и изобразила рвотный спазм.
Вошедшая бабулька напомнила ему его те времена, когда он начинал работать врачом в Подмосковье. В деревнях в основном жили женщины, которые работали на ферме и целыми днями ходили по колено в навозе в резиновых сапогах. Самыми распространенными заболевания были, естественно, артриты и артрозы различной локализации. Местный фельдшер лечил просто – назначал анальгин, аспирин по схеме и рекомендовал компрессы на болезненные места из собственной мочи. В общем, та же уринотерапия в современном ее понимании, только для наружного применения. Такое лечение в большинстве случае помогало. Да впрочем, другого все равно не было. С тех пор этот специфический запах Панкратов научился распознавать с расстояния.
Он попросил бабушку показать ногу. Она запричитала и, тяжело вздыхая, стала откалывать булавки от намотанного на ногу платка. Под платком виднелся ворох едко пахнущего тряпья.
– Не мучайтесь, бабуля, сейчас вам поможет кто-нибудь из молодых докторов. – Панкратов вопросительно посмотрел на студентов. – Ну, так кто же поможет нам, доктора? – Все сразу же затихли, втянув голову в плечи, стараясь не встречаться с ним взглядом. Видно было, что девочка в очках готова помочь, она ждала только, когда ее пригласят.
– Вон, Анна хочет, – показала блондинка на нее рукой. Это еще больше разозлило Панкратова. Сделав вид, что поднятую ею руку он воспринял как желание помочь бабушке, Андрей радостно объявил:
– Молодец! Идите сюда, помогите бабушке. Когда вы будете такой же, вам обязательно кто-нибудь поможет из молодых людей, – чуть ли не с радостью пояснил он.
– Кто, я? – ткнула себя в грудь прихорошившаяся блондинка и растерянно огляделась, как бы ища помощи у окружающих. Все с интересом смотрели на нее.
– Ну, конечно же, вы. Идите, идите, помогите пожилому человеку.
Студентка встала, нерешительно двинулась в сторону ширмы, где находилась бабуля. В глазах ее проглядывало трудно скрываемое чувство отвращения и еще целый ряд других каких-то нехороших чувств и ощущений. В последний момент Панкратов все же сжалился над ней, попросив у Марины перчатки.
– Вот возьмите, – протянул он их студентке, – а то вам не очень приятно будет снимать тряпочки и бинтики с ноги больной.
Она взяла перчатки и пошла к ширме так, как, очевидно, идут на эшафот. Зайдя за нее, сразу же задернула ширму. Андрей Викторович продолжал рассказывать студентам какие-то байки из хирургической жизни, но, похоже, что они его совершенно не слушали. Их взгляды были направлены исключительно в сторону ширмы. За ширмой были слышны только вздохи и причитания бабули, и ни звука не было произнесено самой студенткой. Марина уже дважды порывалась встать и прийти на помощь девушке. Но Андрей Викторович всякий раз ее останавливал, положив свою широченную ладонь на ее детскую, но такую сильную ручку.
И только минут через двадцать студентка вышла бледная с плотно сжатыми губами, неся перед собой руки в перчатках, как это делают хирурги, подходящие к операционному столу. Тут же подошла к ней Марина, помогла снять ей перчатки и зашла за ширму. Было слышно, как она весело о чем-то переговаривалась с бабушкой. После чего вынесла ведро с тряпками и обработала конечность дезинфицирующим раствором. Все это она проделала быстро и незаметно для окружающих. А потом встала перед ширмой, вопросительно смотря на хирурга. Это означало, что больная готова для осмотра.
Студентка же плюхнулась на первое попавшееся место, которое ей предусмотрительно уступил кто-то из ребят в первом ряду, продолжая, как в каталепсии, держать руки перед собой.
«Ну, что же, этот урок она запомнит, похоже, надолго», – подумал Панкратов.
Он осмотрел бабушку, попросил Марину принести из отделения шприцы и ампулы с преднизолоном и кеналогом – препаратами, снимающими воспаление и боль суставов.
Марина принесла лекарства, заполнила ими шприцы. Андрей Викторович подозвал к себе студентов, все им подробно рассказал, какие дозы и куда надо вводить лекарства. После чего сделал инъекции. Попросил Марину забинтовать конечности эластичным бинтом.
– Через пятнадцать минут наша больная самостоятельно покинет нас, – объявил он студентам, и те с сомнением зашушукались. Вскоре Панкратов подошел к больной:
– Сейчас вы встанете и спокойно выйдете из кабинета. И не трогайте вашу палку!
Поколебавшись, старушка поднялась, шагнула к двери, вначале неуверенно, а потом свободней.
– Ну, как вы? – спросил ее Андрей Викторович.
– Ой, ты знаешь, сыночек, как в молодости, никаких болей. – Она даже притопнула ногой в доказательство того, что боли прошли.
– Вот рецепты, вам надо будет провести курс инъекций. Мочой лечить не надо, – успокоил он ее. – Будете смазывать вот этим кремом, – и протянул старушке рецепт.
– Ни фига себе, прямо Кашпировский! – крикнул кто-то из студентов.
– Хочу вас сразу же огорчить, – улыбнулся Панкратов. – Дело здесь совершенно простое…
И он стал подробно объяснять механизм воздействия лекарств на воспалительный процесс в суставах. Но студенты устали. Они с тоской поглядывали на окно, как птицы, находящиеся в неволе. Панкратов понял, что молодняк пора выпускать на свободу, и объявил амнистию.
– Господа студенты, вы свободны.
Через пару секунд аудитория опустела
– Давай, Марина, проведем прием сегодня побыстрее, что-то я неважно себя чувствую…
Она понимающе кивнула.
Через два часа коридор опустел. Панкратов тяжело осел на стуле, чувствуя, как все кругом поплыло.
– Да у вас сильный жар! – Марина померила температуру. Оказалось 38,5.
– Вам обязательно нужно лечь в постель, – категорически потребовала она. – Давайте я попрошу старшую сестру, чтобы она постелила вам в кабинете.
– Нет, нет, – начал отказываться Панкратов, – у меня еще сегодня комиссия по внутрибольничной инфекции, я там должен выступать.
– Никаких разговоров, – возмутилась Марина, – вы… – Она не успела выразить свое законное возмущение, раздался телефонный звонок. Звонил доктор Сергунов.
– Как ваш больной? – спросил он у Панкратова.
– Пока тяжелый, – ответил он, удивляясь такому вниманию начальства к бомжу.
– Почему вы мне не сообщили, что произошло во время операции? Вы были обязаны немедленно доложить мне об этом. Если позабыли о субординации, то я вам напоминаю: пока я здесь еще главный хирург, а вы – заведующий отделением.
– Увы, не забыл, – со странной отрешенностью заверил Сергунова Панкратов.
– И что же у вас случилось во время операции? – продолжал допрос Сергунов.
– Соскочила лигатура с артерии. Завтра я все подробно, как обычно, – подчеркнул он, – доложу на утренней конференции.
– Теперь – немедленно в свой кабинет! Там вас доктор Кирюхин дожидается.
Марина забрала у Панкратова телефон. Он улыбнулся:
– А ты, Марина, оказывается очень строгая хозяйка.
– Я не строгая, Андрей Викторович, я – справедливая. Входя в кабинет, он стукнулся о дверную притолоку.
– Ого! Штормит прилично! И что это пол здесь такой кривой? – потер он ушибленный лоб.
К другу бросился Виктор и осторожно усадил его в кресло. Подсел рядом, взял за руку:
– Что это ты, старик, задумал болеть? Мы с тобой так не договаривались. Ну-ка, ложись!
– Ага, лазарет мне тут устроили! – Панкратов осмотрелся. В кабинете было прибрано, как никогда. Кофеварка отсутствовала. Диван превратился в больничную кровать под двумя матрацами. Появились подушки и теплое одеяло. Все вокруг сияло чистотой. Сразу была видна рука Марины.
– Отличная вышла палата – литер «Б» для платных пациентов, – улыбнулся Панкратов, но тут его снова охватил озноб, даже зубы лязгнули.
– Давай, Андрюша, я тебя посмотрю, пока здесь все спокойненько, никаких делегаций.
– А что, должны прийти? – затосковал Андрей.
– Должны. А как же, все уже прознали, что ты занемог. Беспокоятся люди.
– Надо же, – удивился Андрей, – такое внимание моей персоне, не ожидал.
– Заслужил, Андрюша. Так, давай начнем с пальчика, – начал он разматывать марлевую повязку. – Вот так, вот, – произнес он нараспев, – раздуло нас, как надо.
Андрей только взглянул на палец, сразу же понял, в чем дело. Они встретились взглядом с Виктором.
– Да-а, дела-а, – протянул Виктор. – Плохо!
Андрей получше рассмотрел палец. Вздохнул:
– Кажется, доигрался. – Они помолчали. – Это анаэробная, Витя. И, похоже, далеко пошла.
– Посмотрим, посмотрим, – Виктор начал нежно нажимать на разные участки руки, спрашивая: – Здесь болит? А здесь? Ну что ж, – закончил он осмотр, – придется вскрывать.
– Да это я уже понял, – согласился Андрей. – Черт, как это меня угораздило!
Дверь приоткрылась, заглянул Петр:
– Как вы, Андрей Викторович?
– Заходи. Вот говорят, резать надо.
Петр вошел, постоял, виновато отводя глаза в сторону. Потом помялся, сказал:
– Это я во всем виноват, Андрей Викторович, простите меня.
– Здравствуй, приехали, – неожиданно взорвался Панкратов. – Ничего ты не виноват, прекрати. Больше чтобы я ничего подобного не слышал. Единственный, кто виноват в таких случаях, это хирург. А на операции, к твоему сведению, им был я. И больше никаких разговоров. Сам когда-то будешь начальником, тогда и поймешь, а сейчас лучше думай, как мне помочь. На, смотри, – он протянул руку. – Да без перчаток не хватайся. Все-таки зараза, как-никак.
– Андрей Викторович, надо вскрывать, делать несколько разрезов на пальце, – объяснил Петр, – а то… упаси Боже, -остановился он, не решаясь продолжить.
– Что споткнулся? Правильно говоришь, а то инфекция попрет выше. Тогда уже ампутацией пальца не обойтись, забирай больше. Умненький ты у нас парень, всегда я это говорил. Как, Витя, ты согласен со мной?
– Согласен. Петр Петрович у нас далеко пойдет.
– Если не остановят. А то он больно норовистый парень, все с начальством устраивает диспуты. И чего ты здесь вообще вторые сутки крутишься, Петриссимо? После дежурства домой бы пошел или с девушкой в кино отправился. Небось, от прекрасного пола отбоя нет, богатырь ты наш?
Виктор выразительно посмотрел на него, показывая знаками из-за спины Петра, чтобы он не поднимал эту тему. Петр насупился, опустил голову, но ничего не ответил.
– Давай так, Андрюха, – начал объяснять лечебную тактику Виктор, – сейчас мы тебе ставим капельницу, прокапаем жидкости, введем побольше антибиотиков, нам их, к счастью, выделили достаточно. А там посмотрим, как пойдут дела. Петруха, гони за лекарствами, ставь капельницу, – распорядился Виктор Евгеньевич. – Антибиотики в больших дозах. Ну, там витамины и прочую шелуху. Не возражаете, Андрей Михалыч?
– Теперь я ваш пациент. Так что решайте все сами, а наше дело подчиняться. Постой, Петр, – окликнул Антошкина Панкратов, – у меня к тебе будет просьба. Если придется вскрывать, сделай это, пожалуйста, ты.
Тот удивленно посмотрел на него.
– Да, да, именно. Я так решил.
– Да я… понимаете, – вспыхнул от неожиданности Петр.
– Давай дуй за лекарствами, ставь капельницу, сколько раз можно повторять, – взорвался Виктор.
Когда тот покинул кабинет, Панкратов тронул Виктора за рукав:
– Не обижайся, старина! Конечно же, это должен был бы сделать ты. Но ведь парень чувствует себя виноватым, и есть один выход – поручить ему спасать мой палец. В общем, ты меня понимаешь, Витя. Я, пожалуй, действительно прилягу, а то что-то мне не совсем…
– Давай, давай, – начал ему помогать снимать одежду Виктор. – А вот и бельишко больничное – полный набор – сплошной от кутюр или как оно там у них называется.
Зазвонил телефон, и Панкратов, ловя ногой штанину больничной пижамы, услышал тихий голос жены:
– Здравствуй, Андрей.
– Здравствуй, Лариса.
– Ты сегодня когда придешь?
– Я сегодня не приду.
– Вот как, – усмехнулась она. – Интересная наметилась встреча?
– Весьма… Приболел я немного, решил остаться здесь.
– Это даже хорошо.
– Что я заболел?
– Что ты под присмотром. Дело в том, что я сегодня ночью улетаю.
– Счастливого полета.
– Ты даже не спрашиваешь, куда?
– Мне это неинтересно.
– Ну, хорошо, тем не менее знай: на Домбай с друзьями.
– Отлично!
– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
– Я тебе уже пожелал счастливого полета.
– Тогда все?
– Все, – ответил Андрей.
– Ну что ж – пока.
Андрей положил трубку.
– Твоя Лариса звонила? – спросил Виктор, помогая Андрею засунуть руки в больничную рубаху, расчерченную веселыми голубыми квадратиками со штампами «Министерство здравоохранения».
– Она.
– Собирается приехать?
– Наоборот, собирается уехать… на Домбай.
– Вот и хорошо, пусть валит, настроение не будет портить.
– Только ты не переживай, ладно?
– С чего бы? – Панкратов до макушки укутался в одеяло.
– Я тебе уже не раз говорил, да и сам все знаешь не хуже меня. Деньги у нее на первом месте, да богатые мужички, которые могут дорогие подарки дарить. А ты у нее, мой друг, запасной аэродром, если на стороне не склеится.
– При том еще отец – лицо за воспитание ответственное. Я Вадьку люблю. Он у меня всегда на первом месте.
– А ты у Лариски на каком? На последнем. Да что там говорить! – Виктор махнул рукой, взглянув на нырнувшего под одеяло Андрея.
– Я не слепой, – промычал Панкратов. – Пусть Вадька хоть школу закончит без семейных травм.
– Нечего тянуть кота за хвост! Разводись и женись на нормальной бабе. Держись за нее, как эти мужики на картине Айвазовского за бревнину какую-то! Над ними девятый вал навис, а они держатся. Держатся и наверняка выплывут! Потому что вцепились крепко и, главное, бревно попалось надежное! Без лишних запросов. У нас ведь иная жизнь, как ни крути. Ни брюликов, ни Домбаев даже в перспективе не предполагается. Впереди лысина, гастрит и склероз!
– Позади, – прогудел из-под одеяла Панкратов. – У тебя лысина, у меня гастрит. Впереди язва. И кому я такой нужен?
– Да прекрати ты на себя наговаривать, оглянись, пентюх! Ого. У тебя температура уже под сорок. И чего мы тянем? Пойду операционную готовить, а ты под присмотром полежи. Договорюсь с кем-нибудь из сестер, лады?
– Не надо, Витя, я уже договорился.
– Понял! Вот и молоток, – расплылся он в улыбке. – А говоришь – старый!
– Старый я. Да и Ларке скоро сорок пять стукнет…
Лариса бросала вещи
в стоящие на полу сумки. Лыжные костюмы – белый и ярко-красный с полосами. К обеим шапочки, шарфы, перчатки прочие причиндалы – все продумано на высшем художественном уровне. Вечернее платье для ресторана, уютные свитера ручной работы на случай посиделок и потрясающе соблазнительное ночное белье. Все это она сшила и связала сама, и выглядели вещи отменно – хоть на витрину самого престижного бутика выставляй.
Мастерить Лариса любила с детства. Играла не в лысых пупсов, а в принцесс, для чего стандартным совковым пластмассовым куклам клеились на лысую голову роскошные парики из распущенных веревок, малярных кистей, витых шерстяных ниток, полученных путем кропотливого распускания старой кофты. А потом всем куклам шился полный набор туалетов – для приемов, для верховой охоты, для путешествия, а главное – для бала. Проживать эти красавицы могли в тех местах, где есть замки, фрейлины, принцы, а отнюдь не пионерки или советские служащие. В некотором смысле Лариса в своих кукольных фантазиях предвосхитила те времена, когда ее и впрямь затейливые коллекции одежды пришлись кстати новым леди нового, потянувшегося к красотам государства. Но вот отвоевывать свое место под солнцем расцветающей отечественной моды высокого полета Ларисе пришлось не просто. К счастью, в ее характере проявились те качества, которые она – нежное дитя интеллигентной семьи – в себе и заподозрить не могла: умение толкаться, упрямо идти к своей цели, глотая обиды и пряча подальше угрызения совести.
Но главное все же состояло в том, что Лариса была совсем не бездарность. Лепить из повидла пули научила ее та скупая на радости действительность, в условиях которой формировалось ее творческое кредо «в человеке все должно быть красиво». Про тело и душу все знали, про одежду забыли, производя швейных монстров на конвейерах многочисленных швейных фабрик.
Как-то, отдыхая с родителями на Черноморском побережье, Лариса поспорила с прикинутым во все дефицитно-импортное ухажером, что сумеет выглядеть не менее элегантно, чем Софии Лорен на каннском фестивале во всем, что угодно, кроме продукции фабрики «Красная большевичка». Ухажер принес исходный материал – найденный на берегу, дырявый и пропахший морем мешок из какой-то колючей дратвы. Ларисе не понадобилось даже ночи на превращение «тыквы в карету». Уже вечером, тоненькая и загорела, она вышла на приморскую набережную в новом туалете. Конечно, это был не стиль великолепной гранд-дамы экрана Софии Лорен. Но многие королевы гранжа отдали бы за этот шедевр наскучившие туалеты Версаче и прочих Живанши.
Да, ей нравилось преображать отвратительное в прекрасное, жалкое в поражающее воображение. В общем – она чувствовала себя волшебницей, превращающей одежных золушек в принцесс.
В бедноватые совковые времена Ларису останавливали на улице дамы, просили продать то перешитый из дубленых тулупов жакетик, то невероятно стильный костюм из матрацного тика. А уж вязаные вещи под руками Ларисы обретали особый шик, что тоже было совсем не просто.
Вначале надо было купить несколько мотков дешевой тесьмы, потом долго ее распускать. Зато таких цветов и такого качества шерстяной пряжи в магазинах никто никогда не видел. Было кое-что и у «несунов». Но финансы молодой семьи «пели романсы». Андрюшка в ординатуре получал 90 рублей, а 40 давали на поддержание жизни родители. А сколько надо было? Вадьке на детсад – отстегивай, за кооперативную квартиру взносы вноси. А она сама – студентка, да еще с фантазиями. Бутылка с молоком стоила 30 копеек, без молока – 15. И надо было всегда точно рассчитывать, сколько сдать пустых, что бы хватило на полные, то есть и на кашу сыну, и на кефирчик Андрюше, который он бутылками выпивал на ночь прямо из горлышка, сорвав зеленочную крышку.