Одно было богатство – три книжных полки, заставленные коньячными бутылками, да какими! «Камю», «Наполеон», да все в фирменных коробках, не говоря уже об армянских пяти-звездных! Это зрелище наповал сразило вызванного прочистить раковину слесаря. Ему полагался трешник, но его не было, зато был предложен коньячный выбор. Крепкий и много повидавший мужчина так и сел на табурет, узрев в почти пустой молодежной хате такие сокровища. Ему хотелось попробовать и то и это. Так и просидел до утра с Андрюшей на кухне, дегустируя противные, но такие дорогие напитки. На всю жизнь запомнил мужик ту ночь.
Замужество Ларисы, конечно, многие считали мезальянсом. Отец – профессор-кибернетик, мать – экономист. Талантов у единственной дочери хватало, кроме одного – умения завоевывать поклонников. Длинноногая, тихая Лариса считала себя плохонькой, в компаниях отсиживалась по углам, случайных ухажеров с брезгливостью прогоняла. И тут явился он – на дачу к Татке Измайловой, празднующей двадцатилетие. Было уже поздно, и дым поднимался коромыслом к темным деревянным потолкам веранды, запотели цветные стекла, за которыми замерла снежная, голубая от полной луны ночь. Он вошел, на секунду задержался в дверях, наверно, присматриваясь в полутьме и дыму, и почему-то пошел прямо к Ларисе.
– Вы здесь всех знаете, леди, представьте меня. Я – Андрей Панкратов, хирург. – Лариса растерянно огляделась. Хозяйки дома – Татки, в самом деле, не было видно, наверно, целовалась с кем-то на втором этаже.
Лариса протянула Андрею похолодевшую вмиг руку, и он выдернул ее из трясины просиженного дивана. Они чуть не стукнулись лбами и долго смотрели друг другу в глаза с испугом и ожиданием. Ведь впереди у них была целая жизнь, и оба сразу это поняли.
Потом случилось незабываемое. Андрюша сел за старенькое расстроенное фортепьяно и заиграл щемящую мелодию из всенародно любимых «Шербурских зонтиков». Он никогда не учился играть, подбирал по слуху, но делал это с такой уверенностью и вдохновением, будто в прошлой жизни был, по крайней мере, Моцартом. Под эту мелодию и прошла их любовная история. Стала саундтреком лирической драмы под название «Доктор и модельерша». Спустя многие годы, стоило лишь Лариске услышать эту музыку, и где бы, с кем бы она ни была -являлся Андрюша – такой, как тогда – с волнистой каштановой прядью на лбу, глазами завоевателя и руками прирожденного музыканта. Этим рукам предстояло, однако, не извлекать гармонию звуков, им предстояло кроить, резать, пилить, зашивать. В сущности, супруги занимались почти одним и тем же – спасали и улучшали мир. Она имела дело с неживой материей, он – с живой. Но как далеко разнесло их течение!
Нет, Ларка вовсе не умела изменять, тем более не была корыстной стервой, как считала Альбина. Но уже мужняя жена и мать вдруг обнаружила, что умеет нравиться, даже когда совсем не хочет этого. Она демонстративно отталкивала мужчин, а Андрюша, оказавшийся свирепым ревнивцем, только сильнее вскипал. Появился стиль семейных отношений в жанре «бытовая драма» с определенными накрепко ролями: Ларка – шлендра, насквозь пропитанная капризными изысками своей профессии, он – лицо страдательное, обманутый муж. К тому же – доктор, фанат милосердия (по схеме известного рассказа А.П. Чехова «Попрыгунья»).
Долгое время вымышленная ситуация совершенно расходилась с правдой, но однажды Ларисе надоело в надрыве доказывать свою правоту мужу – шлендра так шлендра! Оказалось, что вокруг, если приглядеться, полно достойных мужчин, и вполне обоснованную зависть вызывала участь ее подруг, имеющих экономически продвинутых супругов, а вместе с ними причитающееся современной изысканной женщине оформление: особняки, поездки, тусовки, драгоценности, шмотки. Лариса стала все чаще задерживаться в гостях. А куда торопиться? Андрей же все время проводил на работе, домой зачастую приходил злой, от него пахло спиртным. Потом он и вовсе переселился к своей прежней любовнице Альбине.
Выслушав наставления подруг, Андрея недолюбливавших, Лариса вздохнула с облегчением и полностью отдалась едва завязавшемуся роману. Ее избранник Олег Крушинский был преуспевающим художником, выставлялся в галереях Европы и Америки. Он имел именитых любовниц, скандальные связи, полную экипировку преуспевающего плейбоя – особняк, автомобили, экзотические поездки, впечатляющие гонорары. Однажды он привез особо истомившуюся по мужской ласке Лариску в свой обставленный по последнему взлету дизайнерской мысли особняк и пал к ее ногам.
– Красивых женщин много. Умных тоже. Красивых и умных – завались. Ты – единственная и неповторимая. В бессонные ночи я написал пять твоих портретов!
Шедевры тут же были представлены ошеломленной избраннице гения. Изображенные на них существа могли быть кем угодно, но Лариса узнала себя – свою ломкую нежность и беззащитность, свою пронзительную жажду жизни, свой тихий свет, видимый лишь натурам утонченным и понимающим. Олег оказался одним из совсем немногих, умеющих ловить таинственные отсветы мироздания в предметах обыденных и запечатлевать их в текучих, неподвластных логике формах. Казалось, родственные души нашли друг друга, слились, чтобы никогда не разъединяться. Но их история, в которой были и травы Прованса, и замки Луары, и холмы Флоренции – все же завершилась. Причем, не лучшим образом – приехав как-то к Олегу без предварительной договоренности, Лариса попросту застала его с другой.
– Знакомься, это Даша, – представил Олег голое плечо и взлохмаченную голову лежащей рядом девчонки. – Я написал пять ее портретов. Хочешь взглянуть? – любезно предложил он, не поднимаясь с широкого ложа.
Лариса заперлась дома и стала стремительно опускаться -не причесанная, в застиранном махровом халатике она часами сидела на кухне, слушая радио «Маяк». Телевизора она избегала – боялась увидеть приятные сообщения о художнике Олеге Крушинском. Сидела голодная, забыв про питательные кремы и маски, про живущего на даче с бабушкой четырнадцатилетнего балбеса Вадьку. Однажды в раскрытое окно влетела музыка – нежно страдающая мелодия «Шербурских зонтиков». Пронзило так, что пришлось брать у соседки сердечные капли. Стало ясно: есть Андрей и никто, совершенно никто больше не нужен! А то, что было, – было испытанием, его надо замолить и забыть. Она позвонила Панкратову, и он примчался. Супруги обнялись и долго стояли посреди кухни, боясь разомкнуть объятия и потерять то самое главное, что наконец-то сумели понять.
И что? Держали, держали они свою жар-птицу, но все же упустили ее. Совершенно непонятно, когда и как это произошло. Медленно и мучительно уходило доверие друг к другу, испарялось, превращаясь в равнодушие, бережное сострадание, нежность. А взамен этих благородных, с таким трудом взлелеянных «растений» нагло прорывались сорняки раздражения, злости. Теперь уже вновь одинокой Ларе надо было показывать свое счастливое женское лицо сразу и Андрюше, и Олегу. Ради этого она вращалась в бомонде, брала подношения от богатых поклонников, афишировала свои наиболее одиозные связи. Даже Виктору Кирюхину – другу Андрея – на каком-то банкете наплела с три короба о своем женском счастье. Нет, не брошенная она жена, не забытая возлюбленная! Процветающая, благополучная, вполне самостоятельная дама.
Лариса засунула в пакет белоснежный длинный пеньюар -на всякий случай. В Домбае будет отличная компания и ожидается появление Олега. Наверняка с новой красоткой. Тем лучше, тем ярче и успешней должна выглядеть она – отвергнутая им женщина. Похвастать было чем – ее последнюю коллекцию отобрали для показа в Париже, с ней едет испытать в горах новейшую слаломную экипировку молодой и очень удачливый бизнесмен… Отлично! Все просто великолепно! Лариса уже хотела швырнуть пеньюар в сумку, но разложила на коленях и заплакала, роняя слезы на нежное, собственноручно сделанное шитье. Сегодня она позвонила Андрюше, и какая-то медсестра, определенно одна из его пассий, сказала, что он серьезно болен.
«Сговорились!» – решила Лариса, растравляя воображение картинами супружеской измены в начальственном кабинете мужа. И позвонила еще раз. Решила: если Панкратов ее позовет – она бросит все и помчится в эту треклятую клинику, будет менять компрессы, горшки выносить. Он говорил отрешенно, с полным безразличием к ее жизни. Он был так далек от нее.
«Ну и пусть!» – Лара швырнула пеньюар в сумку, быстро оделась, взглянула на стильные и очень дорогие часики на тонком запястье и спустилась к ожидавшей ее машине. Заехавший за ней Гарик – бизнесмен и заядлый лыжник – сидел в своем БМВ уже полчаса. Заметив вышедшую из подъезда Ларису, он выскочил на снег, чтобы распахнуть перед ней дверцу:
– Опаздываешь, красавица!…
Задрав голову, Лара посмотрела на темные окна своей квартиры, секунду поколебалась и юркнула в салон. Все кончено. Окончательно и бесповоротно.
В кабинет заведующего тихо постучали…
– Войдите! – пригласил Виктор.
Дмитрий Дмитриевич и Владимир Никифорович выглядели мрачно. За их спинами, как показалось Андрею, мелькнуло лицо Масият Магомедовны. Похоже, что ее заметил и доктор Сер-гунов и тут же, прямо перед ней, захлопнул дверь. Он что-то пробурчал себе под нос, похоже, недоброе. Дмитрий Дмитриевич же, широко улыбаясь, даже слишком широко, направился прямо к кровати и разразился страстной тирадой:
– Андрей Викторович, голубчик, это что вы задумали? Что случилось, мой дорогой? – Дмитрий Дмитриевич похлопал его по ноге. – Нет, нет, мы категорически против с Владимиром Никифоровичем. Нам, очевидно, придется издать приказ, запрещающий вам болеть. – Довольный своей шуткой, он еще более заулыбался. И начал рассказывать об охватившем коллектив волнении.
– Даже кровь предлагают сдавать прямым переливанием, а если надо – отдать кожу! Вот это народная любовь. Завидую.
Кефирыч же стоял молча, сурово поглядывая на Виктора. Как только наступила пауза в монологе Дмитрия Дмитриевича, он не сдерживаясь, неожиданно для всех, злобно произнес:
– Как вы могли доверить мальчишке такую операцию? Как вы, Виктор Евгеньевич, – опытный специалист, могли уступить свое место у стола этому юному авантюристу? Вот вам и результат вашего товарищеского отношения к своим сотрудникам, Андрей Викторович! Сколько я вам раз говорил, не распускайте их! Главное в хирургии, вы же знаете, была и есть дисциплина!
– Да что вы, батенька, аки зверь накинулись на Андрея Викторовича! Страдает человек. Не вовремя все это, совсем не вовремя, – огорчился Дмитрий Дмитриевич.
– При чем здесь мальчишка, – не сдержался Панкратов. -Произошла досадная ошибка. Не он же накладывал лигатуру, а я. А впрочем, именно сейчас я бы не хотел об этом говорить, прошу меня извинить. Дайте только поправиться, и на все ваши вопросы вы получите исчерпывающие ответы.
– Хорошо. Вы меня простите за агрессию. Этот инцидент абсолютно выбил меня из колеи.
– Ну, вот и чудненько, нам всем надо научиться беречь свои нервы, – тут же вступил в разговор Дмитрий Дмитриевич. -Больше положительных эмоций, господа, прошу вас. И тогда мы с вами сможем прожить до ста лет. Оказывается, все болезни идут от нервов и питания. Это установленный факт. Именно поэтому мы вам, Андрей Викторович, сок и печенье, заметьте, диетическое, принесли. – Он поставил пакеты на стол. – Питайтесь, поправляйтесь скорее. Вы нам очень нужны.
Здесь постучали в дверь.
– У тебя, Андрей Викторович, сегодня прямо день приемов, как у главного хирурга, – неожиданно и совсем некстати заговорил Виктор. Обычно при начальстве он молчал. А здесь, как черт его какой-то за язык дернул. Кефирыч соответственно посмотрел на него и, конечно же, без радости.
– Войдите, – с усилием проговорил Андрей. Открылась дверь, и ко всеобщему удивлению появилась Масият Магомедовна, специалист по лечению травами.
– Ой! Я, кажется, не вовремя, простите, – извинилась она, как будто бы только сейчас увидела начальство.
– Да что вы, Масият Магомедовна, заходите, рад вас видеть, – насколько это было возможно в его состоянии, произнес Андрей Викторович.
– Вы, говорят, заболели. Я очень за вас переживаю, -скорбно произнесла она.
– Спасибо за внимание, – продолжал оставаться галантным, Андрей.
Дмитрий Дмитриевич встал, пригласил ее сесть.
– Очень приятно видеть вас, Масият Магомедовна. Вы прекрасно выглядите.
– Ну что вы, – игриво отреагировала она, – просто в обществе таких элегантных мужчин приходится держать себя соответственно. – Я слышала, что вы заболели гангреной ноги, -на сей раз неожиданно выдала она. Это, конечно же, не могло не развеселить всех, а особенно Андрея Викторовича. Все переглянулись, сдерживая улыбки.
– Упаси вас боже, вас явно дезинформировали, – попридержал он ее прыть. – Всего-то навсего, флегмона, да и то пальца, – пояснил Панкратов.
– Это все равно, – безапелляционно заявила она. После чего, открыла большую хозяйственную сумку, начала там копаться, что-то искать. – Вот, – наконец она нашла, – держите, -протянула ему баночку из-под майонеза, наполненную темной, тягучей и совсем неаппетитной жидкостью. – Это спиртовая настойка на корнях дерева, которое у нас произрастает только высоко в горах, где не ступает нога человека.
– А кто же их вам принес… если не ступала? – съехидничал Кефирыч.
Она демонстративно не отреагировала на это и даже не посмотрела в его сторону, а передала баночку Андрею Викторовичу.
– Будете принимать по одной столовой ложке три раза в день. И я вас уверяю, гангрену как рукой снимет.
– Не гангрену, а флегмону, вам же сказали, – совсем разозлился Кефирыч.
Но и это ее никак не тронуло.
– Ну… – как ни в чем не бывало улыбнулась Масият Магомедовна. – Владимир Никифорович по-прежнему не верит в нашу медицину. А зря, мы получили грандиозные результаты у наших больных. – И тут же стала перечислять, кого и когда она спасла.
Кефирыч совсем озверел, это было видно по его физиономии.
– Глубокоуважаемая Масият Магомедовна, – приостановил ее Дмитрий Дмитриевич, – я думаю, что сейчас Андрею Викторовичу все это утомительно слушать, у него высокая температура. От себя лично могу засвидетельствовать высокую эффективность ваших методов лечения. Давайте лучше отложим этот разговор. Вот когда наш друг окончательно поправится…
– Да, конечно, – согласилась она, наконец-то поняв всю несвоевременность своего визита, – пожалуй, я пойду.
– Прошу вас, – тут же открыв дверь, любезно предложил Кефирыч, продолжая злобно поглядывать на нее.
– И не забудьте, по одной столовой ложке три раза в день, – уже где-то в коридоре слышался ее голос.
– Ну и выдумщица. Я ее даже на пушечный выстрел не подпускаю к хирургическим больным, – сказал Владимир Никифорович.
– А может, и зря, она уверяет, что кое-какие положительные результаты уже есть.
– Да что вы, в самом деле. Вот именно, что кое-какие. Халтура это самая настоящая, – возмутился Кефирыч.
– А почему бы и нет? – как бы размышляя, неуверенно произнес Андрей Викторович, бултыхая содержимое баночки. -Вдруг…
– Ни в коем случае, – прервал его Кефирыч. – Умоляю вас, выбросьте сейчас же эту отраву, а то до утра не доживете. -В доказательство своей правоты он сделал ужасную физиономию, и, забрав у Андрея Викторовичу баночку, поставил ее на подоконник. – Пусть здесь стоит, подальше от вас.
– Совершенно забыл, давайте я посмотрю вашу рану. Развяжите, – скомандовал он. Осмотрев рану, заключил: – Это, без сомнения, анаэробная инфекция, надо срочно делать операцию, по крайней мере, послабляющие разрезы. Посмотрел на капельницу, добавил: – С операцией не затягивайте.
– Мы ситуацию контролируем, – опять некстати ввернул свое Виктор.
– Контролируйте, кто же против. Но, лучше все-таки больше советуйтесь со знающими людьми, – он зло посмотрел теперь уже на Виктора.
«Достала его сегодня Беллочка, точно достала», – подумал Андрей. И чтобы защитить Виктора и хотя бы частично погасить нервозность главного, произнес:
– Признаюсь, мы прямо перед вашим приходом хотели вам звонить, попросить посмотреть меня. Но вы нас опередили.
– Вот видите, как все бывает, – тут же начал свою привычную песню Дмитрий Дмитриевич. – Хирург хирурга видит издалека, – засмеялся он тонким фальцетом, как обычно, довольный своей шутке.
– Если вам что-нибудь нужно, скажите. Может, индивидуальный пост выделить? – спросил Сергунов.
– Нет, нет, – поспешил отказаться Андрей Викторович. -Спасибо за заботу.
– Тогда разрешите откланяться. – Они покинули кабинет, а точнее, лазарет Андрея Викторовича.
– Начальство удалилось, и я поскачу гильотину готовить, -подмигнул Виктор. – Вот такущий нож наточу! Только уж, пожалуйста, лежите спокойно. Слышите, больной Панкратов? Не рыпайтесь. Строго соблюдайте постельный режим. Или пришлю Марину клизму ставить. Быстро успокоитесь.
– Иди уж, хватит юморить. И не волнуйся – куда я такой денусь? Лежу, как пласт. – Для убедительности Панкратов закрыл глаза и сложил руки на груди. Оставшись один, он тут же схватился за телефон и позвонил в реанимацию: – Панкратов беспокоит. Что там с моими больными?
– Спят. Состояние стабильное, – ответила с обычным непроницаемым спокойствием Вика Николаевна.
«Ну и слава Богу! Теперь могу и сам немного похворать». -Панкратов с облегчением уронил голову на подушки и мгновенно погрузился в сон.
Валентин Павлович Андронов,
лицо без постоянного места жительства, всего каких-нибудь двадцать лет назад занимал четырехкомнатную квартиру в чрезвычайно привилегированном доме на Калининском проспекте. Под боком проживало чуть не все правительство, и даже сам Михаил Сергеевич свой любимый борщ да гречневую кашу с котлетками почти что по соседству заглатывал. Занимал сорокалетний хирург-кардиолог видный пост в Четвертом главном управлении и даже вел лечебную практику в Кремлевке. Удачный брак – великое дело! Вроде «лимита» – провинциал, приехавший поступать в Московский мединститут из теплой республики, название которой никак не давалось ни генсекам, ни даже первому президенту. Вроде никаких, как говорили тогда, «волосатых рук» – то есть покровителя сверху – он не имел, а карьера заладилась с самого начала. Отменный рост, лихая цыганская красота и врожденная интеллигентность манер Андронова производили на окружающих самое приятное впечатление. Какой-то знаменитый аристократ сказал, что быть воспитанным человеком совсем не трудно, нужно только вежливо здороваться, уступать дамам место и регулярно мыть руки. Помимо всего перечисленного, Андронов еще был начитан, относился к людям с искренней доброжелательностью и отличался неброской скромностью.
В институте, несмотря на яркую фактуру лидера, он не лез в ряды активистов, сторонился шумных патриотических акций и слишком бурных общежитевских вечеринок. При этом в нем не было заносчивости, показного смирения или тайного инакомыслия, так опасно бродившего тогда в молодых умах. Валентин Андронов представлял именно тот тип студента, к которому приглядываются профессора, сравнивая с давними, оставшимися за чертой революций и войн, и думали: «а вот из этого юноши, пожалуй, получится толк».
Учился он легко, без натуги, и еще в бакинской школе с зачаточным английским сумел ухватить чужой язык, чтобы достойно «спикать» с ректором университета Минесоты во время встречи с группой американских студентов. И местный язык, на котором говорила его мать-азербайджанка с подругами на рынке, в кругу знакомых и родни, впитал рано, но без особой пользы, поскольку в московском институте дружбу свел не с южными земляками (да и был он по отцу отменный вологодский русак), а со столичными интеллектуалами. Что самое удивительное, у дамского пола, несмотря на свой замкнутый нрав, Андронов имел завидный успех. Оказывается, не только старых профессоров привлекала книжная задумчивость темноокого юноши, его вежливая внимательность.
О девушках Валентин думал мало, хотя и не отказывал себе в молодой потребности общения с противоположным полом. Он был нежен, но не привязчив. Попросту не знал, что такое истовая влюбленность, о которой изрядно читал в классических произведениях, слышал от приятелей и думал, что весь фокус этой величайшей проблемы под названием «Любовь», состоит во встрече с идеалом – единственной женщиной, предназначенной именно для него какими-то чрезвычайно опытными в таких делах силами. О выгодах брака Андронов не задумывался, хотя и знал, что без московской прописки далеко не уедешь. Но учебный процесс в «меде» долгий, и он не сомневался, что к его завершению (разумеется, после аспирантуры и защиты кандидатской диссертации) нужная партия подвернется.
Галя появилась значительно раньше и оказалась как на заказ – стопроцентное совпадение с идеалом! Самая красивая девушка на потоке, а, скорее всего, института вообще. Если бы в те времена рискнули устроить конкурс на какую-нибудь «мисс», Галина Потапенко стала бы королевой. Статная, гордо несущая голову с копной длинных, тяжелых медовых волос, она обладала точеными ногами и пугающе тонкой талией. В лице же все было устроено так мило и аккуратно, что с какой точки ни взгляни, будь Галка под макияжем или прямо из душа – залюбуешься. Валентин любовался, млея от счастья быть рядом, созерцать, быть ей необходимым. Но и этого мало. И зря клевещут на блондинок – в холодном темпераменте Галину никак нельзя было упрекнуть. Валентин, многое уже по этой части знавший, не предполагал, что именно в этой мало увлекавшей его сфере как раз «собака зарыта». Открыв для себя «страну чувственных наслаждений», он аж зашелся от ее неиссякаемого энтузиазма и даже сильно похудел на эротической ниве. С какой стороны ни посмотри, Галка была неподражаема. Ее родители – и вовсе ошеломляли. Мама Галочки Эльвира Васильевна была, правда, домохозяйкой, но со средним музыкальным образованием, что позволяло ей на высшем уровне вести с гостями беседы о новейших явлениях в мире высокой музыки. Отец – Савелий Кузьмич – мелковатый и неприметный, напротив, дома бывал редко. Он занимал столь ответственный пост в Министерстве иностранных дел, что на родину вообще попадал пересадкой между важнейшими визитами в зарубежье по урегулированию плодотворного политического и экономического сотрудничества. Свадьба прошла с помпой в банкетном зале «Метрополя», затем молодые улетели на медовый месяц в Югославию, в пятизвездочный отель на побережье Сплита, что по тем временам было очень круто. Они везде появлялись вместе – яркая, рекламная пара, сражая общество силой исходящих от них любовных флюидов.
Валентин любил жену истово и всецело, не находя в ней ни малейшего отступления от идеала, а те качества, которые на первый взгляд его удивляли, как, например, абсолютный барственный эгоизм и капризность, по уши влюбленный супруг в идеал вписывал. Все, что он теперь ни делал, посвящалось ей – удачные операции, ответственные консультации, переговоры в инстанциях.
Валентин даже перестал удивляться тому, как гладко складывалась его жизнь. Ведь все ее блага были лишь приложением к Галиному исключительному совершенству. Удобная квартира в доме на Калининском проспекте объявилась как раз к рождению дочери Кати, должность в Четвертом управлении подоспела к защите кандидатской. Ну, жить молодым и радоваться! Закончив институт, социально и сексуально активная Галка не захотела пойти по стопам матери – жиреть на диванах в окружении массажисток и парикмахерш, а устроилась на весьма ответственную работу. Рядовой физиотерапевт на «Грановке» – кто понимает, даже не зав. отделением в городской больнице. И не главврач – поднимай выше. Потому что была эта уютная больница на улице Грановского, смотрящая зашторенными окнами прямо на библиотеку им. Ленина, связана подземным ходом прямо с Кремлем и обслуживала по существу правительство. Сюда доставляли прямо из рабочих кабинетов членов политбюро в именные палаты. Особенно удобно было возить на «подлечивание» Брежнева. Только что провел генсек важнейшую встречу в Георгиевском зале, и нет его! Растворился. Глядишь, и снова за дверью шамкает. А сделать самому генсеку электрофорезик? Да такие ручки целовать мало!
Катя пошла сразу в две школы – английскую и музыкальную, Валентин Павлович Андронов делал уверенные шаги по служебной лестнице, и тут… Тут прочно и добросовестно выстроенное здание его жизни рухнуло в один момент, как картонный муляж. Эх, Галя, Галя! Валентин был уверен, что плачет впервые в жизни после того, как стал мужчиной. Плакать оказалось противно и очень больно. Совсем не так, как происходило в детстве.
Сейчас солидный мужчина, гроза кардиологического отделения, плакал тихо и без всякой надежды. Галя не просто изменила, она изменила ему с самым противным из их друзей -своим коллегой по Грановке – Ростиславом Генриховичем Раппопортом – напыщенным и выхоленным дураком, похожим на избалованного фанатками оперного тенора. На Валентина она сразу посмотрела как на чужого и предъявила деловые требования: квартира остается ей с дочерью и новым мужем, ему же хватит однокомнатной в Чертанове, принадлежавшей почившей двоюродной бабушке бывшей свекрови.
– Вы же знаете, Валентин, я всегда относилась к вам как к родному, – сказала Эльвира Васильевна бывшему зятю, аристократично, как ей казалось, растягивая слова. – Но ведь вы сами понимаете, перед Ростиком совершенно нельзя устоять! Да, он невропатолог, но как похож на Собинова! Эта квартирка в Чертаново, конечно, маловата для такого человека, как вы. Но зато какой воздух!