С ростом профессионального мастерства гинеколога в хорошем роддоме у Альбины появились солидные клиентки, дары приносящие. Кто ж не расщедрится, заполучив, наконец, желанного малыша или избавившись от страшенной опухоли? Жизнь, в общих чертах, сладилась: обставленная мебельным дефицитом двухкомнатная квартирка, полный холодильник дареных яств, шуба и не одна, билеты на премьеры в лучшие столичные театры, творческие вечера в ВТО и ЦДРИ… Вот только с мужичками по-прежнему было плоховато. Конечно же, составить Альбине компанию по ее добротному житию-бытию охотников имелось немало. Попадались даже люди вполне достойные. Но, увы! Вот ведь верно говорят: «полюбится сатана пуще ясного сокола». Подломил Альбинку, приворожил и бросил проклятущий Панкратов! Эх, эти синие глаза меня сгубили… Глаза у него были синие, уверенные – глаза победителя и того избранного, кто причастен к тайне.
Появившийся на свет в семье служащих Панкратов родился врачом, как другие рождаются военными, математиками или художниками. Живая плоть во всем ее таинственном и сложном бытии была интересна и понятна ему. По едва заметным признакам – мешковатости век, форме ногтей, оттенку губ, сухости волос он безошибочно определял причину внутренних неполадок в организме больного. Иногда хватало простого намека, поступавшего от интуиции, и Андрей настораживался, приглядывался и попадал своим диагнозом в самую точку! Учился жадно, перелопачивая горы учебников и анатомических атласов. Выражение лица за этим мало кого увлекающим занятием у него было удивленно-радостное, как у мальчишки, попавшего в пещеру Али-Бабы.
– Ага, вот оно что! – разворачивал Андрей перед Альбиной страницу книги, на которой был изображен человек, лишенный кожи и верхнего слоя мышц. – Я так и знал, что они пересекаются в этом месте!
– Профессор ты мой, оголодалый! – Она совала ему семикопеечную кулинарийную котлетку, поджаренную с таким шиком, что и в «Арагви» бы от нее не отказались.
Жили они тогда в комнате уехавшей в Пермь тетки Андрея – узкий пенал в длиннющей коммуналке, выходящий высоким окном в темный двор. И ведь неплохо жили! Будущее как колоду карт раскрывало перед ними ассортимент возможностей. И все – достижимые! Откуда только взялась эта писклявая лахудра с цыплячьими ножками! Столкнувшись с Ларисой нос к носу в метро, Альбинка просекла все. Тихая мышка, шлюха по-монастырски! Вон как повисла на руке Андрюшки, свесив ему на грудь соломенные патлы. Эскалаторы двигались в разные стороны, и за это мгновение Альбина успела заметить, как, стоя на ступеньку ниже, заглядывала эта мышка в склоненное, разомлевшее до идиотизма лицо Андрея, а его ладони лежали на ее плечах прочно, оберегающе! Позже оказалось, что узрела Альбина все верно: Лариска оказалась той еще штучкой. Вон какие нежности – от паучка в обморок падать, питаться шоколадом и фруктами, носить «фирму»! И еще плести своим мяукающим, полным беззащитной женственности, как считал Панкратов, голоском про какие-то недели высокой моды, коллекции, схватки ведущих кутюрье…
Альбина пыталась удержать Панкратова, но не из тех он был, чтобы усмирить страсть. А страсть там была, это точно. Ненормальная какая-то, вывихнутая. Чуть забеременела Ларочка, и состоялась свадьба – с помпой и ресторанным оркестром. Родители-то ее не простые сошки – техническая интеллигенция! Появился на свет сын Вадик, и примагнитило Панкратова к семье намертво. В те годы и карьера у него пошла в гору. Как хирург он показал себя еще в ординатуре, а уж на должности на Пироговке – и вовсе расцвел. Ему, сопляку, легко удавалось то, что другие – зрелые и опытные – считали неосуществимым. И крутило его мысли лишь вокруг работы и семейной благодати.
Альбина решила уйти в тень и явиться из нее перед взором Панкратова в новом качестве – удачливой жены и состоявшегося специалиста. Но пока она работала над осуществлением задуманного, поступил SOS – Виктор Кирюхин вызывал ее на секретную беседу и объявил: Андрюшку спасать надо. Дала его семья трещину, сорвался Андрюха и покатился. У Лариски своя жизнь, муж бесхозным ходит, в клинике ночует, от спиртного все больше зависит. Альбина аж губу закусила – и радостно, что не сложилась идиллия, и больно – вдруг и впрямь Андрюха не выберется? Дрогнуло ее казацкое сердце, сжались сильные кулаки. Вот он – главный бой в ее жизни.
Все продумала Альбина – и таблетки достала американские, и женские чары активизировала – даже к знахарке за приворотным зельем ходила. И получилось же! Взяла Панкратова Альбина в свои стальные объятия, под присмотр и контроль. А главное – в приворот страстного, пышного тела. Он тогда почти ушел из дома и жил у нее, всерьез планируя развод. Лара от ухода мужа не впала в депрессию лишь потому, что, как оказалось позже, с головой ушла в новый роман. А потом вдруг вызвала мужа на серьезный разговор. Сидела на не-прибранной кухне, с вспухшими от слез глазами и бубнила про свое одиночество, про зовущего папку сына. Потом вскинула тонкие руки ему на плечи, прильнула мокрой, нежной щекой к его колючей, мужественной и шептала, шептала: «Люблю! Люблю тебя, дурень!»
Выслушав сбивчивое сообщение Панкратова о возвращении в семью, Альбина помолчала. Сказала только:
– Ну что ж… Больше я тебя ждать не буду.
И в самом деле завела какого-то мужичка, Панкратову не досаждала. А Лара, натешившись недолгой семейной идиллией, вновь принялась за старое. Серьезное это, видать, дело -моделирование одежды. А соблазнов вокруг – не устоишь. Прощал ее Панкратов, но легче от этого ему не становилось. И все чаще приходила мысль подкрепить силы спасительными «граммулечками». Вон и теперь, улыбается, а на дне глаз жажда знакомая, уголек тлеющий.
– Значит, не развязал? – повторила вопрос Альбина, закрыв за ними двери ординаторской.
– Не бери в голову, Алька. Все под контролем. – Андрей вытянул перед ней руки. – Крепенькие, здоровенькие. Вот этими конечностями сегодня парню сердце завел.
– Прямой массаж! – ахнула Альбина. – Господи, чудотворец ты наш!
С приятностью отметив восхищенный Альбинкин взгляд, Панкратов подумал: «Как бы прореагировала на такое его сообщение Лариса? А никак: обыденное же рабочее дело – спасать больного. Или нет, спросила бы, сколько за это отвалит пациент, когда выкарабкается?»
– Живо переодевайся, кофе остынет, – поторопила Альбина задумавшегося Панкратова. – Расскажи, что там у вас в отделении? По-прежнему Кефиряк воду мутит?
– Он, чертяка! Осторожный, злопамятный зануда, и главное… – Панкратов замялся.
– Договаривай. И хирург он никудышний. И администратор без полета. Поэтому и главный.
Снимая операционное белье, они так увлеклись разговором, что не заметили, как остались в неглиже. В дверь постучали.
– Войдите! – крикнула, не задумываясь, Альбина. Вошла нянечка с подносом в руках и, увидев их, взвизгнув, пулей выскочила за дверь. Удивленно переглянувшись, они поняли, в чем дело, и принялись быстро одеваться, громко смеясь при этом.
– Ты что, Андрюша, совсем заболел, без портков светишься! – сквозь смех проговорила она. – У нас же здесь абсолютно женский коллектив и мужиков-то практически не бывает, не говоря уже о голых. Напугал ты ее, бедную.
– Извини, – смутился он, поспешно одеваясь. – У нас на подобные глупости не особенно обращают внимание, тем более, в суматохе. Кто мужик, кто баба рассмотреть не успеешь.
– А раньше успевал, – Альбина с грустью посмотрела на него. – Совсем старые мы стали, обидно, как это все быстро и незаметно прошло. Пароходик грузовой на Волге помнишь? Прямо на палубе, под ветерком и облаками… Дедок с мешками, что из люка вылез, чуть бороду от этого зрелища не проглотил! Здорово… А ведь больше хорошего и вспомнить нечего.
Он обнял ее за плечи, чмокнул в голову:
– Уж ты меня прости за все, Алька. Путаный я какой-то мужик. Ни себе радости, ни людям.
– Да уж, не простой. И вижу ведь – совсем бесхозный. -Она потянула за ниточку обтрепанного рукава. – Свитерок-то менять пора.
– Да хрен-то с ним! Пошли лучше к столу, неспетая песня моя, а то грохнусь сейчас в голодном обмороке, сама будешь откачивать. – Она прижалась к нему. – Пошли, пошли, – повел он ее под руку. – В отделении меня, наверное, уже с собаками ищут. Зови скорее свою дуру с подносом, по-моему, там что-то вкусненькое дымилось.
– Подожди, побудем еще чуть-чуть вместе, – она положила ему голову на грудь. – Жаль, что у нас все так получилось, а вернее, не получилось. – Альбина неожиданно оттолкнула Панкратова и завопила во весь голос: – Степанида! Где ты там есть? Мужика, что ли, не видела, совсем сбрендила баба.
Вошла опять с подносом испуганная нянечка. Робко произнесла:
– Можно, Альбина Георгиевна?
– Давно уже нужно, а то твой любимый доктор Андрей Викторович того и гляди скончается от голода. И ты будешь в этом виновата, имей в виду.
– Господи, да я-то что… честное слово, не виновата я, -засуетилась она.
– Да ладно, шучу. Ставь все на мой стол, в закутке. – Проходя мимо нее, Альбина посмотрела на поднос: – Ого! Наготовила никак не менее, чем на роту солдат.
– Здравствуйте, Андрей Викторович, – зарделась Степанида от счастья видеть своего любимого доктора.
– Доброе утро, Степанида Карловна. Все хорошеете на мою погибель. Смотрите, доберусь я когда-нибудь до вас, тогда уж держитесь, мало не покажется, как любит говорить наш президент.
– Да, что вы, Андрей Викторович, совсем смутили меня.
– Доберусь, доберусь, добрая и красивая вы женщина. Ныне эти качества в женщине – большой дефицит. Имейте это в виду, мой ангел-спаситель.
– Так, нечего мне моих девушек с пути истинного сбивать, -притворно возмутилась Альбина. – А ты поставь поднос на стол, я сама разберусь. Спасибо тебе. Иди. А то еще действительно уведешь его от меня. Тем более, он как раз сейчас некормленым ходит.
Вскоре они сидели за щедро накрытым столиком. Была здесь и яичница-глазунья, и сардельки, и бутерброды с красной и черной икоркой. Расположившись поудобнее в кресле, Панкратов принялся уничтожать все, что ему попадалось под руку. Чуть оторвавшись от еды, он посмотрел на подругу, проглотил кусок сардельки и произнес:
– Балуете вы меня, Альбина Гергиевна.
Альбина сидела напротив, подпирая руками голову и явно с удовольствием наблюдая, как он расправляется с угощением.
Когда первое чувство голода было утолено, Панкратов принялся тянуть малыми глотками ароматный кофе.
– Я у тебя еще немножко посижу, здесь так уютно, и ты, как ангел-хранитель с распростертыми крылышками, от всяческих бед прикрываешь. Словно я рядом с мамкой сижу на крылечке нашего дома – маленький, сопливый. И так хорошо мне от того, что все самое хорошее еще впереди. И хочется всего самого необычного, чего даже не знаешь. Всего-всего! – Панкратов вздохнул. – А теперь – ничего. Жизнь-то почти прошла, да как-то бездарно, в суете, мелких заботах. Обидно.
– Ну, уж это слишком! – Альбина толкнула его. – Ты, расклеившийся зануда! Моего любимого Андрюшку Панкратова нытьем не унижай! Он знаешь какой… – Альбина подняла глаза к потолку, чтобы не пролились слезы, и тихо обронила: – Он удивительный…
Андрей поднялся, подошел к окну, осыпанному мелкими, сливавшимися в скудные струйки каплями:
– Мрачный денек. Не то утро, не то вечер – не разберешь.
– Утро. – Альбина смахнула скатившиеся слезы.
– А мы уже столько напахали! Ну, веселее, доктор Звонаренко! Выше знамя российской медицины! Кстати, уважаемая Альбина Григорьевна, торжественно приглашаю вас на апробацию своей гениальной диссертации на звание кандидата медицинских наук! Состоится ровно через неделю. С гениальностью, правда, вопрос большой, а вот шикарный прием в знакомом нам кафе «Синичка» гарантирую.
– В том самом? – Альбина жалобно шмыгнула носом, вспомнив копеечные студенческие посиделки в популярном у медиков кафе. – Стоит еще?
– Цветет и здравствует.
– Приду. Если все будет хорошо. Сегодня нас зачем-то директриса собирает.
– Если даже плохо, тем более жду, и даже не пытайся меня огорчить, что не придешь. Все будет просто отлично! – раздельно, словно внушение, произнес он. – Поняла, красивая?
– Я толковая… – Альбина опустила глаза, чтобы не видеть у Панкратова мешки под глазами, замусоленные волосы и ску-коженные мокрые ботинки. Жалость, такая горячая, нежная жалость захлестнула ее, что хоть бросайся на грудь и рыдай. Сдержалась и лишь усмехнулась уголками губ. – Еще и день не начался, а уже заездили тебя не знаю как. Ладно бы платили хорошо. А то одна насмешка. Унизили нас, врачей, Андрюха, опустили. Теперь кто ни походя ноги о нас вытирает. Хоть бы деньги за труды брать научился.
– А брось! – отмахнулся он. – Слушай, Альбинка, ты в заговоры веришь?
– В политические?!
– Фу, скажешь еще! В магические.
– Натурально. Я ведь тебя еще двадцать лет назад приворожила. И никуда ты от меня не денешься. Даже если пока гуляешь на длинной веревке.
– Я не про себя. Сегодня к нам ночью парня привезли то ли кавказских, то ли арабских кровей, с ножевым… Короче, еле его выцарапали. Да еще пока неизвестно, как дело кончится
– Ты его сердце заводил?
– Его. Так ко мне его дед явился и такой ультиматум поставил…
– До операции?
Панкратов замялся, не зная, как рассказать о вспышке на столе и человеке, то ли грозившем ему, то ли заклинавшем его.
– В общем, оказался пациент непростой птицей.
– И сколько тебе за труды праведные отстегнули? Ну, разумеется, для «общака»?
– Ничего и не предлагали. Гипнозом, что ли, действовали… Постой, был, был же перстень в чернильнице! Может драгоценный он… Ай, бред какой-то.
Альбина тревожно присмотрелась к его лицу:
– В чернильнице, говоришь? Ты, правда, в порядке? Я ведь про твою Лариску все знаю. Сука она.
– Разведусь. Решил уже. Вот поднакоплю злости и враз разведусь! – Панкратов решительно поднялся. – Засиделся, а у меня еще сегодня по плану одна резекция и грыжа. Пока, не забывай, если опять кишки перепутаете. Отогрела ты меня. Еще часа на три как минимум хватит. Позволь мне еще сделать один звонок, и я пойду. – Альбина молча подвинула ему телефон. Он набрал номер ординаторской. – Это доктор Панкратов, с кем имею честь? О, привет, Дмитрич. Как там дела в наших пампасах?
– Все ничего, но вас с утра здесь все бегают, ищут.
– Но, как же. Разве Кирюхин ничего не сказал?
– Виктор? – Задумался доктор. – Нет ничего. Он там, в экстренной операционной кого-то оперирует.
– Вот чудила из Тагила, все на свете забывает, – незлобно проговорил Андрей.
– Да еще там что-то Кефирыч, то есть, – замялся он, – Владимир Никифорович чем-то недоволен по поводу вас.
– Обойдется. Еще чего хорошего скажешь?
– Больной ваш, которого вы сегодня оперировали, такой же тяжелый, но, говорят, стабильный. Здесь, возле вашего кабинета его родственники сидят, вас, наверное, ждут.
– Так, немедленно их вниз, скажи, что я распорядился. Все справки, как и для всех остальных смертных, – на справочной. Ты понял меня?
– Да.
– Тогда выполняй. Скажи там всем алчущим меня увидеть, что я скоро буду. – Панкратов положил трубку. Встал.
– С богом, Андрюшенька. – Они как всегда обнялись, ощущая невозможность расставания.
– Ты там не очень-то скачи козликом, не мальчик уже, пора остепениться. Да помни – сорок лет – самый опасный возраст для мужчины. – Она прижалась к нему. – С тобой всегда так спокойно и надежно, жалко… – И замолчала. – Скажи хотя бы, как твоя диссертация называется? А то умру, так и не узнаю.
– Как, как? Как обычно, влияние чего-то там на кого-то и опять же там, – рассмеялся Андрей. – А вообще-то это лучше знает Витька Кирюхин, к нему с этим вопросом и обращайся. Вы с ним дружите, я в курсе. Он, по крайней мере, на всех столбах города Москвы в свое время вешал объявления с ее названием, когда утерял ее. Должен хорошо запомнить.
Она засмеялась:
– Значит, пошел с ней купаться, вот молодец, ничего не скажешь. И потерял. – Теперь они захохотали уже вдвоем, да так громко, что дверь приоткрылась и заглянула встревоженная Степанида. Удивленно посмотрела на них, спросила:
– У вас все в порядке?
– У нас все просто великолепно, – ответила сквозь смех Альбина.
– Альбина Георгиевна, вас уже давно ждут доктора на обход. Простите, но меня просили напомнить вам об этом.
– Хорошо. Скажи, что сейчас иду. – Степанида стала закрывать дверь. – Подожди, – неожиданно остановила ее повелительным голосом Альбина. – Следующий раз, дорогуша, когда задумаешь войти, вначале постучи, и пока не услышишь «войдите», не входи. Поняла?
– Да я просто…– смутилась она, начала опять закрывать дверь.
– Стоп! – неожиданно остановил ее Андрей. – Спасибо вам, Степанида Карловна, за вкусный и плотный завтрак. Обед по этой причине сегодня придется пропустить. А особенно за кофе, вы его готовите бесподобно.
– Да ну, что вы, – опять зарделась Степанида и быстро исчезла за дверью, на сей раз окончательно.
– Уж больно вы строги, Альбина Георгиевна, нельзя так с верными вам людьми. – А в голове пронеслась мысль: «Меня бы она спеленала в один момент, да так, что не пошевелился бы».
– «Очевидно, Бог меня бережет», – улыбнулся он.
– Ты что веселишься? – подозрительно посмотрела на него Альбина.
– Да так, молодость вспомнил. Пока. – Панкратов покинул уютную комнату Альбины. Через минуту он уже мчался, шлепая по лужам, к своему корпусу.
На утренней врачебной конференции
в президиуме сидели главный врач госпиталя Дмитрий Дмитриевич Николаев, заместитель главного врача по хирургии Сергунов Владимир Никифорович. Дежурная бригада отчитывалась за прошедшее дежурство. На трибуне вместо ответственного хирурга Кирюхина, который в это время оперировал, докладывал доктор Линьков Михаил Феклистович. Он говорил тихим, утомленным голосом, часто вздыхал и разводил руками, если состояние больного после проведенного лечения не улучшилось. А уж тем более, если ухудшилось. Иногда казалось, что вот еще немного, и он прямо сейчас за кафедрой заснет. Долго и нудно он перечислял операции, состояние оперированных больных. Аудитория, за исключением, конечно, президиума, в такт его речи клевала носом, добирая отнятые у них конференцией минуты сладкого утреннего сна.
– Всего обратилось к нам шестьдесят пять больных, из них госпитализировано тридцать два, оперированы одиннадцать, – нудит он. Тяжело вздыхает. – Остается крайне тяжелым больной Н., сорока пяти лет. – Линьков опять тяжело вздохнул, развел руками. На минуту задумался. Аудитория даже шелохнулась, подумав, что он заснул. Но нет, он продолжил. – Это бомж, у него гангрена левой нижней конечности четвертой степени.
Дмитрий Дмитриевич прерывает его:
– Позвольте, а бомж – это что же, часть диагноза?
– Нет, это я так, чисто автоматически, – пояснил он. Далее, как бы оправдываясь, добавил: – Просто на его гангрену лекарств идет больше, чем на десятерых обычных больных.
По рядам в зале прошел легкий шум, хихиканье. Заместитель по хирургии заерзал на стуле, недовольно произнес:
– Что вы все подсчитываете, лучше скажите, какую терапию вы ему провели?
– Ну, как обычно… в таких случаях, – начал неуверенно Линьков.
– Пожалуйста, без «ну» и конкретнее. – При этом он склонился к главному врачу и что-то прошептал ему.
– Ну, – потянул было Линьков, но тут поспешно исправился, – то есть я хотел сказать без «ну», – что, естественно не могло не вызвать живейшей реакции зала. Перекрывая смех в зале, он быстро изложил схему лечения. – В общем, прокапали ему водички, немного антибиотиков…
Похоже, что терпение у Сергунова было полностью исчерпано. Он абсолютно гробовым голосом прервал его:
– Послушайте, доктор Линьков, вы что, теще за блинами сплетни рассказываете или врачебной конференции докладываете?
– Простите, – вздрогнул Линьков, – просто ночь была трудной.
– А ночка, может быть, к тому же и темная была? – сыронизировал главный хирург. Собравшиеся соответственно оценили его юмор легким шумом и улыбочками, благодаря чему, кажется, окончательно пробудилась.
– Еще одно замечание, и я попрошу кого-нибудь другого из дежурной бригады сделать вместо вас доклад, – резко заметил Сергунов. – Похоже, что вы действительно все силы отдали этому дежурству. – Аудитория довольно захихикала.
– Все, все, – бодрым голосом произнес доктор Линьков. Похоже, что и он окончательно проснулся. Задумался, как бы вспоминая, на чем он остановился.
– Так, мы внимательно слушаем вас, – подогнал его Сергунов.
– Этот больной, который с гангреной, – опять занудил Линьков, – он крайне тяжелый – анаэробная инфекция, гангрена.
– Вы нам уже об этом повествовали, скажите хотя бы хоть что-нибудь о лечении, – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, прервал его Сергунов. При этом он посмотрел на него, как удав на кролика.
С обидой в голосе, как бы не понимая его, доктор Линьков продолжал:
– Я и говорю. Всего внутривенно введено около трех литров жидкости – глюкоза, физиологический раствор, белки. Сразу же начата антибактериальная терапия, витаминотерапия, введена разовая доза противогангренозной сыворотки. Да еще введен и иммуноглобулин. – Он, как и следовало по сюжету, развел руками. – Вот, в общем, и все. А вы говорите, не считать, – опять обиженно произнес он.
– По-моему, он действительно проснулся и на сей раз доложил более-менее четко, – шепнул Сергунов главному врачу. Тот кивнул.
– Сейчас больной находится в отстойнике, – бодренько продолжил доктор Линьков, ободренный поддерживающим киванием главного врача. При этом, к всеобщему удовольствию присутствующих, он схватился за нос, сообщив: – Туда сейчас не войдешь, запах на все приемное отделение. А в конце резюмировал: – Я думаю, его не надо оперировать, операцию он не перенесет. – И снова развел руками и тяжело вздохнул. Слышно было, как заведующий вторым хирургическим отделением, доктор Лившиц, иронически спросил с места:
– Это вы сами решили или вам кто-то подсказал? – Не услышав ответа, он заметил: – Такие вопросы, как правило, решаются коллегиально, консилиумом.
– Да и я об этом же, – моментально согласился Линьков. -Действительно, надо бы устроить консилиум, больной очень тяжелый.
Сергунов опять нагнулся к главному врачу, что-то прошептал ему и встал:
– Ну что ж, прислушаемся к вашему совету, не так часто от вас можно услышать что-то дельное.
За ним поднялся Дмитрий Дмитриевич:
– Я прошу прямо сейчас вас, – обратился он к доктору Сергунову, – вас, доктор Линьков, и лечащего врача спуститься с нами в приемное отделение. Необходимо, не откладывая, сейчас же решить, что с этим больным делать. Да, найдите, пожалуйста, Андрея Викторовича, скажите, что мы его ждем у больного. А вас, Марк Борисович, – он обратился к заведующему вторым хирургическим отделением, – прошу вас, продолжайте конференцию. Если у кого возникнут проблемы, жду у себя в кабинете сразу же после консилиума.
Снова alma mater и снова проблемы
Идя по слякоти и холоду, когда за воротник задувает ветром дождь, в ногах – холодно и влажно, а на душе кошки скребут, Панкратов задумался. И мысли, конечно же, лезли в голову такие же неприятные и скользкие, как и все, что теперь окружало его. Он поднял воротник, вначале стараясь тщательно обходить лужи и дефекты в асфальте. А когда понял, что все равно промок, пошел уже напрямик, без всякого разбора, дабы побыстрее добраться до пункта своего сегодняшнего окончательного назначения. Где будет тепло и можно наконец переобуться.
На его счастье слишком далеко уйти в своих неприятных мыслях ему не удалось. Его окликнул знакомый голос:
– Андрей Викторович, осторожно, лужа! Во даешь, никого и ничего не видишь вокруг, прешь, как танк. Ноженьки бы пожалел, промочишь. – Андрей по голосу узнал своего товарища патологоанатома Марка Владимировича.
– Уже промочил. – Панкратов поднял голову и увидел патологоанатома, стоящего под зонтиком, да еще под низким карнизом входа в отделение, где он служил заведующим. Марк был старше его лет на пятнадцать. Но, несмотря на разницу в возрасте, они были дружны.
– И откуда и куда ты изволишь двигать в столь ранний час?
– Да, – Панкратов неопределенно махнул, – нахожусь между небом и землей.
– Значит, порхаешь еще. Совсем не плохо для нашего не улыбчивого времени. Иди ко мне под зонт, чего уж зазря мокнуть.
– Спасибо, не буду задерживаться, слишком много дел ждет.
– Всех дел не переделаешь, хотя и нужно стремиться к этому. Так тебя в школе учили?
– Именно.
– Так, неправильно тебя учили.
– Это почему же? – нехотя выдавил из себя Андрей.
– Ты, Андрюша, все грязь месишь да по клиникам шастаешь, как почтальон какой-нибудь. А тебе замес уже нужно делать, сидючи в уютном кресле, да в теплом кабинетике. Ты же заведующий отделением, большой хирург. Гоняй своих подчиненных, чего ты их бережешь? Тебе командовать надо да ноги в тепле держать. А ты в мокрых ботинках бегаешь.
– Да ладно, скажи лучше, как ты сам?
– Я то? А что я? Мои жмурики-ханурики тихо лежат, не кричат, не стонут. Ничего не требуют. И жалоб, естественно, не пишут. Не то что твои пациенты. Живем мы тихо, мирно, никого не трогаем…
– И примус починяем? Так, что ли? – закончил Андрей.