Страница:
— С тех пор как он умер... Я все еще не могу заставить себя сказать это. Умер, — она замолкает. — С тех пор наши жизни рушатся, как осажденные города. Один город за другим. Ты, Марино, я. Особенно ты.
— Да, я сама ненависть, — Люси поднимается, подходит к окну и садится, скрестив ноги, на великолепный старинный ковер Хайме Берген. — Я мститель. Я признаю это. Я чувствую, что мир стал безопаснее, что ты в большей безопасности теперь, когда умер Рокко.
— Но ты не можешь изображать из себя Бога. Теперь ты даже не агент правоохранительных органов, Люси. Особый отдел — частная организация.
— Не совсем. Мы сотрудничаем с международными правоохранительными организациями, очень часто при поддержке Интерпола. Нас поддерживают и другие высокопоставленные лица, о которых я не могу говорить с тобой.
— Высокопоставленные лица, которые дали тебе законное право избавить мир от Рокко Каджиано? — спрашивает Скарпетта. — Люси, ты нажала на курок? Мне нужно знать. По крайней мере, хоть это.
Люси качает головой. Нет, она не нажимала на курок. Только потому, что Руди настоял на этом. Он не хотел, чтобы порох и кровь Рокко были на руках Люси. Поэтому он сделал все сам. Кровь Рокко на руках Руди. Это несправедливо. Люси говорит об этом тете.
— Я не должна была втягивать в это Руди. Я несу такую же ответственность за смерть Рокко, как и он. Честно сказать, я несу полную ответственность, ведь я потащила его с собой в Польшу.
Они разговаривают допоздна. Рассказав тете все, что случилось в Щецине, Люси ожидает свой приговор. Самым невыносимым наказанием будет исчезнуть из жизни Скарпетты, как исчез когда-то Бентон.
— Я чувствую облегчение оттого, что Рокко умер, — наконец говорит Скарпетта. — Что сделано, то сделано, — прибавляет она. — Когда-нибудь Марино захочет узнать, что действительно случилось с его сыном.
85
86
87
88
89
90
91
92
— Да, я сама ненависть, — Люси поднимается, подходит к окну и садится, скрестив ноги, на великолепный старинный ковер Хайме Берген. — Я мститель. Я признаю это. Я чувствую, что мир стал безопаснее, что ты в большей безопасности теперь, когда умер Рокко.
— Но ты не можешь изображать из себя Бога. Теперь ты даже не агент правоохранительных органов, Люси. Особый отдел — частная организация.
— Не совсем. Мы сотрудничаем с международными правоохранительными организациями, очень часто при поддержке Интерпола. Нас поддерживают и другие высокопоставленные лица, о которых я не могу говорить с тобой.
— Высокопоставленные лица, которые дали тебе законное право избавить мир от Рокко Каджиано? — спрашивает Скарпетта. — Люси, ты нажала на курок? Мне нужно знать. По крайней мере, хоть это.
Люси качает головой. Нет, она не нажимала на курок. Только потому, что Руди настоял на этом. Он не хотел, чтобы порох и кровь Рокко были на руках Люси. Поэтому он сделал все сам. Кровь Рокко на руках Руди. Это несправедливо. Люси говорит об этом тете.
— Я не должна была втягивать в это Руди. Я несу такую же ответственность за смерть Рокко, как и он. Честно сказать, я несу полную ответственность, ведь я потащила его с собой в Польшу.
Они разговаривают допоздна. Рассказав тете все, что случилось в Щецине, Люси ожидает свой приговор. Самым невыносимым наказанием будет исчезнуть из жизни Скарпетты, как исчез когда-то Бентон.
— Я чувствую облегчение оттого, что Рокко умер, — наконец говорит Скарпетта. — Что сделано, то сделано, — прибавляет она. — Когда-нибудь Марино захочет узнать, что действительно случилось с его сыном.
85
Голос доктора Ланье звучит бодро, словно он пошел на поправку, но это видимость, он на пределе сил, физических и моральных.
— Вы нашли для меня безопасное место, где я могу остановиться? — спрашивает по телефону Скарпетта из отеля «Мелроуз» на углу Шестьдесят третьей и Лексингтон.
Она предпочла не оставаться на ночь у Люси, несмотря на уговоры. Ей не удалось бы рано утром уехать в аэропорт без ведома племянницы.
— Самое безопасное место в Луизиане — мой загородный дом. Он не слишком велик, теперь вы понимаете, почему я не могу позволить себе иметь консультантов...
— Послушайте, — прерывает его Скарпетта, — сначала я должна попасть в Хьюстон, — она не уточняет детали. — Я могу быть у вас только послезавтра.
— Я встречу вас, только скажите, когда.
— Если сможете, достаньте мне машину, это будет лучше всего. Я сейчас еще ничего не знаю точно. Я слишком устала. Но я лучше как-нибудь сама доберусь, чтобы не утруждать вас. Только скажите, как доехать до вашего дома.
Она записывает адрес, решив, что легко найдет это место.
— Есть конкретные пожелания насчет машины?
— Надежную.
— Об этом я кое-что знаю, — отвечает следователь. — Я доставал много людей из ненадежных машин. Займусь этим сейчас же.
— Вы нашли для меня безопасное место, где я могу остановиться? — спрашивает по телефону Скарпетта из отеля «Мелроуз» на углу Шестьдесят третьей и Лексингтон.
Она предпочла не оставаться на ночь у Люси, несмотря на уговоры. Ей не удалось бы рано утром уехать в аэропорт без ведома племянницы.
— Самое безопасное место в Луизиане — мой загородный дом. Он не слишком велик, теперь вы понимаете, почему я не могу позволить себе иметь консультантов...
— Послушайте, — прерывает его Скарпетта, — сначала я должна попасть в Хьюстон, — она не уточняет детали. — Я могу быть у вас только послезавтра.
— Я встречу вас, только скажите, когда.
— Если сможете, достаньте мне машину, это будет лучше всего. Я сейчас еще ничего не знаю точно. Я слишком устала. Но я лучше как-нибудь сама доберусь, чтобы не утруждать вас. Только скажите, как доехать до вашего дома.
Она записывает адрес, решив, что легко найдет это место.
— Есть конкретные пожелания насчет машины?
— Надежную.
— Об этом я кое-что знаю, — отвечает следователь. — Я доставал много людей из ненадежных машин. Займусь этим сейчас же.
86
Трикси курит сигарету с ментолом и наблюдает, как Марино опустошает холодильник, забивая контейнер со льдом пивом, мясом, бутылками с горчицей и майонезом.
— Уже полночь, — Трикси вертит в руке бутылку пива, в горлышке которой застрял слишком большой кусок лайма. — Давай выспимся, а потом поедешь. По-моему, это гораздо благоразумнее, чем срываться среди ночи, полупьяным и в расстроенных чувствах.
Марино был в запое с тех пор, как вернулся из Бостона. Сидел напротив телевизора, отказывался отвечать на телефонные звонки, не хотел ни с кем разговаривать, даже с Люси и Скарпеттой. Около часа назад из офиса Люси пришло сообщение на его мобильный телефон, которое, наконец, протрезвило Марино ровно настолько, чтобы он смог встать с кресла.
Трикси поднимает бутылку, пытается вытолкнуть застрявший кусок лайма языком. Ей это удается, и пиво выплескивается ей в рот, стекает по подбородку. Раньше это показалось бы Марино смешным, но сейчас ничто не может заставить его улыбнуться. Он открывает дверцу морозилки, достает кубики льда и бросает их в свой контейнер. Настоящее имя Трикси — Тереза, ей тридцать лет, в дом Марино, расположенный в одном из рабочих кварталов Ричмонда, она переехала меньше года назад.
Марино зажигает сигарету и бросает взгляд на Трикси, на ее отекшее от выпивки лицо, на постоянно размазанную под глазами тушь. Ее светлые волосы настолько сожжены частыми окрашиваниями, что Марино противно к ним прикасаться. Он сказал ей об этом однажды, когда был пьян. Периодически ее оскорбленные чувства выплескиваются наружу, и когда он чувствует близкую бурю, то предпочитает уйти в себя или из квартиры.
— Пожалуйста, не уходи, — Трикси глубоко затягивается, и, едва вдохнув, выпускает дым. — Я знаю, что ты сделаешь. Ты просто не вернешься больше. Я видела, что ты запихивал в свой грузовик. Пистолеты, шар для боулинга, даже свои трофеи и рыболовные снасти, не говоря уже об одежде, которая тут висит бог весть сколько.
Она подходит к Марино и хватает его за руки. Тот щурится от дыма.
— Я тебе позвоню. Мне нужно в Луизиану, ты же знаешь. Док сейчас там, собирается там остаться, я ее знаю. Я ее слишком хорошо знаю, поэтому догадываюсь, что она хочет сделать. Даже если она мне ничего не говорит. Ты же не хочешь ее смерти, Трикси.
— Черт, я сыта ей по горло, не желаю больше слышать. Док то, Док это! — ее лицо становится злым, она отталкивает руку Марино, словно дотронуться до нее было его идеей. — С тех самых пор, как мы познакомились, ты не перестаешь твердить о ней. Она единственная женщина в твоей жизни. Я всего-навсего второсортный запасной игрок.
Марино морщится. Он не переносит экспрессивных определений Трикси, которые звучат из ее уст, словно фальшивые аккорды расстроенного пианино.
— Я всего лишь девушка, не приглашенная на праздник твоей жизни, — она продолжает разыгрывать драму. Драма — это все, что осталось от их отношений, плохо сыгранная мыльная опера.
Их ссоры происходят по большей части механически, и хотя Марино не любитель психологии, даже он понимает причину. Они с Трикси ссорятся из-за всего, потому что на самом деле ссорятся из-за ничего.
Трикси разворачивается и уходит, шлепая по полу босыми ногами с ярко-красным лаком на ногтях и размахивая толстыми руками. Пепел с сигареты падает на линолеум.
— Давай, катись в свою Луизиану к Доку, и может, когда ты вернешься, если вернешься, кто-нибудь другой будет жить на этой свалке, а я уйду. Уйду, уйду!
Час назад Марино попросил Трикси выставить дом на продажу. Она может тут жить, пока его не продадут.
Трикси выходит из комнаты, ее полная грудь, обтянутая цветастым синтетическим платьем подпрыгивает при каждом шаге. Марино испытывает чувство вины и в то же время злится на Трикси. Каждый раз, когда она попрекает его Скарпеттой, он выходит из себя, не в силах сдержать гнев, но не может защититься от ее нападок.
К сожалению, у него никогда ничего не было со Скарпеттой, и замечания Трикси еще сильнее ранят его задетое самолюбие. Марино плевать, что он потерял всех женщин, которые были в его жизни, для него важна лишь одна, которую ему никогда не получить. Вспышка гнева Трикси близится к пику и скоро пойдет на спад, приближая обычный неизбежный финал.
— Просто смотреть противно, до какой степени ты на ней помешан, — кричит Трикси. — Ты для нее всего лишь безотказный болван. Вот кем ты всегда для нее будешь. Здоровый, жирный, тупой болван! — ее голос срывается. — И мне плевать, умрет, она или нет! Смерть — это все равно единственное, что она знает.
Марино поднимает контейнер, словно пушинку, пересекает обшарпанную, захламленную гостиную и подходит к двери. Он окидывает взглядом комнату, останавливаясь на цветном телевизоре, уже не новом, но все-таки хорошем, фирмы «Сони». Он с грустью смотрит на свое любимое кресло, в котором провалялся, кажется, половину жизни, и сердце его сжимается. Марино представляет, сколько часов провел полупьяный, глядя футбол, как долго тратил время и силы на таких, как Трикси.
Она неплохая женщина, не злая. Ни одна из них не была злой, все они оказались просто жалкими, и сейчас он понимает, до какой степени жалок сам, потому что никогда не настаивал на большем, а мог бы.
— Я не буду тебе звонить, — говорит Марино. — Мне плевать, что станет с домом. Можешь его продать, сдать, жить в нем, плевать.
— Ты же это несерьезно, малыш, — Трикси начинает плакать. — Я люблю тебя.
— Ты не знаешь меня, — говорит с порога Марино. Он не чувствует в себе сил, чтобы уехать, он слишком устал, но сил на то, чтобы остаться, у него тоже нет.
— Конечно знаю, малыш, — она гасит об раковину сигарету и достает из холодильника еще одно пиво. — Ты будешь по мне скучать, — ее лицо, мокрое от слез, искажает улыбка. — Ты снова сюда притащишься. Я чуть с ума не сошла, когда ты сказал, что не вернешься. Ты вернешься, — она открывает бутылку. — И знаешь, почему? Знаешь, что заметила Детектив Трикси, а? Ты не берешь свои рождественские украшения. Все эти миллионы пластмассовых Санта Клаусов, оленей, снеговиков, гирлянд и остальных вещиц, которые ты так долго коллекционировал... Ты собираешься просто уехать и оставить все это в подвале? Ну уж нет, ни за что!
Она убеждает себя, что так оно и есть, Марино не уехал бы навсегда, не забрав любимые рождественские украшения.
— Рокко умер, — говорит он.
— Кто? — переспрашивает Трикси, ее лицо ничего не выражает.
— Вот видишь, именно это я имел в виду. Ты не знаешь меня, — произносит он. — Ну ничего, ты не виновата, — говорит Марино уходя. Из жизни Трикси, из Ричмонда. Навсегда.
— Уже полночь, — Трикси вертит в руке бутылку пива, в горлышке которой застрял слишком большой кусок лайма. — Давай выспимся, а потом поедешь. По-моему, это гораздо благоразумнее, чем срываться среди ночи, полупьяным и в расстроенных чувствах.
Марино был в запое с тех пор, как вернулся из Бостона. Сидел напротив телевизора, отказывался отвечать на телефонные звонки, не хотел ни с кем разговаривать, даже с Люси и Скарпеттой. Около часа назад из офиса Люси пришло сообщение на его мобильный телефон, которое, наконец, протрезвило Марино ровно настолько, чтобы он смог встать с кресла.
Трикси поднимает бутылку, пытается вытолкнуть застрявший кусок лайма языком. Ей это удается, и пиво выплескивается ей в рот, стекает по подбородку. Раньше это показалось бы Марино смешным, но сейчас ничто не может заставить его улыбнуться. Он открывает дверцу морозилки, достает кубики льда и бросает их в свой контейнер. Настоящее имя Трикси — Тереза, ей тридцать лет, в дом Марино, расположенный в одном из рабочих кварталов Ричмонда, она переехала меньше года назад.
Марино зажигает сигарету и бросает взгляд на Трикси, на ее отекшее от выпивки лицо, на постоянно размазанную под глазами тушь. Ее светлые волосы настолько сожжены частыми окрашиваниями, что Марино противно к ним прикасаться. Он сказал ей об этом однажды, когда был пьян. Периодически ее оскорбленные чувства выплескиваются наружу, и когда он чувствует близкую бурю, то предпочитает уйти в себя или из квартиры.
— Пожалуйста, не уходи, — Трикси глубоко затягивается, и, едва вдохнув, выпускает дым. — Я знаю, что ты сделаешь. Ты просто не вернешься больше. Я видела, что ты запихивал в свой грузовик. Пистолеты, шар для боулинга, даже свои трофеи и рыболовные снасти, не говоря уже об одежде, которая тут висит бог весть сколько.
Она подходит к Марино и хватает его за руки. Тот щурится от дыма.
— Я тебе позвоню. Мне нужно в Луизиану, ты же знаешь. Док сейчас там, собирается там остаться, я ее знаю. Я ее слишком хорошо знаю, поэтому догадываюсь, что она хочет сделать. Даже если она мне ничего не говорит. Ты же не хочешь ее смерти, Трикси.
— Черт, я сыта ей по горло, не желаю больше слышать. Док то, Док это! — ее лицо становится злым, она отталкивает руку Марино, словно дотронуться до нее было его идеей. — С тех самых пор, как мы познакомились, ты не перестаешь твердить о ней. Она единственная женщина в твоей жизни. Я всего-навсего второсортный запасной игрок.
Марино морщится. Он не переносит экспрессивных определений Трикси, которые звучат из ее уст, словно фальшивые аккорды расстроенного пианино.
— Я всего лишь девушка, не приглашенная на праздник твоей жизни, — она продолжает разыгрывать драму. Драма — это все, что осталось от их отношений, плохо сыгранная мыльная опера.
Их ссоры происходят по большей части механически, и хотя Марино не любитель психологии, даже он понимает причину. Они с Трикси ссорятся из-за всего, потому что на самом деле ссорятся из-за ничего.
Трикси разворачивается и уходит, шлепая по полу босыми ногами с ярко-красным лаком на ногтях и размахивая толстыми руками. Пепел с сигареты падает на линолеум.
— Давай, катись в свою Луизиану к Доку, и может, когда ты вернешься, если вернешься, кто-нибудь другой будет жить на этой свалке, а я уйду. Уйду, уйду!
Час назад Марино попросил Трикси выставить дом на продажу. Она может тут жить, пока его не продадут.
Трикси выходит из комнаты, ее полная грудь, обтянутая цветастым синтетическим платьем подпрыгивает при каждом шаге. Марино испытывает чувство вины и в то же время злится на Трикси. Каждый раз, когда она попрекает его Скарпеттой, он выходит из себя, не в силах сдержать гнев, но не может защититься от ее нападок.
К сожалению, у него никогда ничего не было со Скарпеттой, и замечания Трикси еще сильнее ранят его задетое самолюбие. Марино плевать, что он потерял всех женщин, которые были в его жизни, для него важна лишь одна, которую ему никогда не получить. Вспышка гнева Трикси близится к пику и скоро пойдет на спад, приближая обычный неизбежный финал.
— Просто смотреть противно, до какой степени ты на ней помешан, — кричит Трикси. — Ты для нее всего лишь безотказный болван. Вот кем ты всегда для нее будешь. Здоровый, жирный, тупой болван! — ее голос срывается. — И мне плевать, умрет, она или нет! Смерть — это все равно единственное, что она знает.
Марино поднимает контейнер, словно пушинку, пересекает обшарпанную, захламленную гостиную и подходит к двери. Он окидывает взглядом комнату, останавливаясь на цветном телевизоре, уже не новом, но все-таки хорошем, фирмы «Сони». Он с грустью смотрит на свое любимое кресло, в котором провалялся, кажется, половину жизни, и сердце его сжимается. Марино представляет, сколько часов провел полупьяный, глядя футбол, как долго тратил время и силы на таких, как Трикси.
Она неплохая женщина, не злая. Ни одна из них не была злой, все они оказались просто жалкими, и сейчас он понимает, до какой степени жалок сам, потому что никогда не настаивал на большем, а мог бы.
— Я не буду тебе звонить, — говорит Марино. — Мне плевать, что станет с домом. Можешь его продать, сдать, жить в нем, плевать.
— Ты же это несерьезно, малыш, — Трикси начинает плакать. — Я люблю тебя.
— Ты не знаешь меня, — говорит с порога Марино. Он не чувствует в себе сил, чтобы уехать, он слишком устал, но сил на то, чтобы остаться, у него тоже нет.
— Конечно знаю, малыш, — она гасит об раковину сигарету и достает из холодильника еще одно пиво. — Ты будешь по мне скучать, — ее лицо, мокрое от слез, искажает улыбка. — Ты снова сюда притащишься. Я чуть с ума не сошла, когда ты сказал, что не вернешься. Ты вернешься, — она открывает бутылку. — И знаешь, почему? Знаешь, что заметила Детектив Трикси, а? Ты не берешь свои рождественские украшения. Все эти миллионы пластмассовых Санта Клаусов, оленей, снеговиков, гирлянд и остальных вещиц, которые ты так долго коллекционировал... Ты собираешься просто уехать и оставить все это в подвале? Ну уж нет, ни за что!
Она убеждает себя, что так оно и есть, Марино не уехал бы навсегда, не забрав любимые рождественские украшения.
— Рокко умер, — говорит он.
— Кто? — переспрашивает Трикси, ее лицо ничего не выражает.
— Вот видишь, именно это я имел в виду. Ты не знаешь меня, — произносит он. — Ну ничего, ты не виновата, — говорит Марино уходя. Из жизни Трикси, из Ричмонда. Навсегда.
87
Пропавшую женщину зовут Кэтрин Брусс.
Это последняя жертва серийного убийцы. Она считается похищенной, предположительно убитой. Ее муж, бывший пилот ВВС, сейчас работающий на компанию «Континенталь», был в отъезде. После того как на протяжении двух дней жена не отвечала на телефонные звонки, он забеспокоился и попросил друга зайти к нему домой. Кэтрин дома не оказалось, как и ее машины, которую впоследствии обнаружили на стоянке магазина «Уол-Март» возле университета Луизианы. Машина не привлекала внимания, потому что с таким количеством покупателей, стремящихся попасть в магазин, стоянка никогда не пустует, даже ночью. Ключи оказались в замке зажигания, двери не заперты, кошелек и бумажник исчезли.
Солнце только начинает всходить и постепенно освещает еще сонное небо, которое обещает сегодня быть ясным и голубым. До вчерашнего шестичасового выпуска новостей Ник ничего не знала о похищении. Она все еще не может в это поверить. Согласно имеющимся данным, друг Кэтрин Брусс сразу же обратился в полицию, то есть, вчера утром. Эта информация должна была тут же появиться в новостях. Чем занимаются эти идиоты в рабочей группе? Проверяли друга семьи, чье имя, кстати, не разглашается, на детекторе лжи, желая удостовериться, что Кэтрин действительно пропала? Или вскопали задний двор, чтобы убедиться, что муженек не прикончил ее перед отъездом?
Убийца получил дополнительные восемь часов, люди их потеряли, Кэтрин их потеряла. Она могла быть еще жива, а сейчас, скорее всего, уже мертва. Кто-то мог заметить ее и убийцу. Все может быть. Ник как одержимая ходит по стоянке в поисках хоть чего-нибудь, способного навести на след. Но место преступления не выдает своих тайн. Машину Кэтрин Брусс увезли, на стоянке повсюду валяется только мусор, жвачка и куча окурков.
Лишь в семь шестнадцать Ник повезло. Эта маленькая находка в детстве привела бы ее в восторг — две монеты по двадцать пять центов. Обе лежат решкой вверх. Когда выпадает решка — это к удаче, а сейчас удача нужна ей, как никогда. Услышав сообщение в новостях, она сразу примчалась сюда. Если эти две монетки и лежали здесь, фары их не высветили. И сегодня утром она их не увидела. Когда Ник приехала на стоянку, было еще темно. Она делает снимки монет и записывает их расположение, как ее учили в Академии. Надев перчатки, она кладет монеты в бумажный конверт и направляется в магазин.
— Мне нужно поговорить с менеджером, — обращается Ник к кассиру. Тот пробивает целую гору детской одежды, пока женщина с усталыми глазами, вероятно, мать, достает кредитку.
Ник думает о Бадди, и ей становится стыдно.
— Сюда, — кассир указывает на деревянную дверь.
Слава богу, менеджер на месте.
Ник показывает ему значок, спрашивая:
— Вы можете показать мне точное место, где нашли машину Кэтрин Брусс?
Менеджер, молодой приветливый парень, заметно расстроен.
— С радостью вам покажу. Я точно знаю, где это произошло. Полиция торчала тут несколько часов, пока машину не увезли. Это ужасно.
— Да, это ужасно, — соглашается Ник.
Когда они выходят на улицу, уже светло.
Монеты лежали примерно в семи метрах от того места, где нашли машину Кэтрин Брусс, черную «максиму» девяносто девятого года.
— Вы уверены, что именно здесь?
— Да, совершенно уверен, мадам. Именно здесь, в пятом ряду. Многие женщины, если приезжают вечером, предпочитают парковаться ближе к входу.
В ее случае это не помогло, но она хотя бы задумывалась о своей безопасности. А может, и нет. Большинство людей паркуются близко к входу, если не ездят на дорогих машинах и не боятся, что им поцарапают дверь. Обычно об этом волнуются мужчины. Ник никогда не понимала, почему женщины не интересуются машинами, и не заботятся о них так, как мужчины. Будь у нее дочь, она бы позаботилась о том, чтобы ее малышка знала название всех моделей машин. Ник говорила бы ей, что если она станет хорошо учиться и найдет хорошую работу, однажды будет ездить на «ламборгини». То же самое она говорит Бадди, у которого полно игрушечных спортивных машин, он любит катать их по стенам.
— Ничего необычного не заметили в тот вечер, когда она поставила машину на стоянку? Кто-нибудь вообще видел Кэтрин Брусс? — Ник обращается к менеджеру, с которым они осматривают стоянку.
— Нет. Не думаю, что она заходила в магазин, — отвечает тот.
Это последняя жертва серийного убийцы. Она считается похищенной, предположительно убитой. Ее муж, бывший пилот ВВС, сейчас работающий на компанию «Континенталь», был в отъезде. После того как на протяжении двух дней жена не отвечала на телефонные звонки, он забеспокоился и попросил друга зайти к нему домой. Кэтрин дома не оказалось, как и ее машины, которую впоследствии обнаружили на стоянке магазина «Уол-Март» возле университета Луизианы. Машина не привлекала внимания, потому что с таким количеством покупателей, стремящихся попасть в магазин, стоянка никогда не пустует, даже ночью. Ключи оказались в замке зажигания, двери не заперты, кошелек и бумажник исчезли.
Солнце только начинает всходить и постепенно освещает еще сонное небо, которое обещает сегодня быть ясным и голубым. До вчерашнего шестичасового выпуска новостей Ник ничего не знала о похищении. Она все еще не может в это поверить. Согласно имеющимся данным, друг Кэтрин Брусс сразу же обратился в полицию, то есть, вчера утром. Эта информация должна была тут же появиться в новостях. Чем занимаются эти идиоты в рабочей группе? Проверяли друга семьи, чье имя, кстати, не разглашается, на детекторе лжи, желая удостовериться, что Кэтрин действительно пропала? Или вскопали задний двор, чтобы убедиться, что муженек не прикончил ее перед отъездом?
Убийца получил дополнительные восемь часов, люди их потеряли, Кэтрин их потеряла. Она могла быть еще жива, а сейчас, скорее всего, уже мертва. Кто-то мог заметить ее и убийцу. Все может быть. Ник как одержимая ходит по стоянке в поисках хоть чего-нибудь, способного навести на след. Но место преступления не выдает своих тайн. Машину Кэтрин Брусс увезли, на стоянке повсюду валяется только мусор, жвачка и куча окурков.
Лишь в семь шестнадцать Ник повезло. Эта маленькая находка в детстве привела бы ее в восторг — две монеты по двадцать пять центов. Обе лежат решкой вверх. Когда выпадает решка — это к удаче, а сейчас удача нужна ей, как никогда. Услышав сообщение в новостях, она сразу примчалась сюда. Если эти две монетки и лежали здесь, фары их не высветили. И сегодня утром она их не увидела. Когда Ник приехала на стоянку, было еще темно. Она делает снимки монет и записывает их расположение, как ее учили в Академии. Надев перчатки, она кладет монеты в бумажный конверт и направляется в магазин.
— Мне нужно поговорить с менеджером, — обращается Ник к кассиру. Тот пробивает целую гору детской одежды, пока женщина с усталыми глазами, вероятно, мать, достает кредитку.
Ник думает о Бадди, и ей становится стыдно.
— Сюда, — кассир указывает на деревянную дверь.
Слава богу, менеджер на месте.
Ник показывает ему значок, спрашивая:
— Вы можете показать мне точное место, где нашли машину Кэтрин Брусс?
Менеджер, молодой приветливый парень, заметно расстроен.
— С радостью вам покажу. Я точно знаю, где это произошло. Полиция торчала тут несколько часов, пока машину не увезли. Это ужасно.
— Да, это ужасно, — соглашается Ник.
Когда они выходят на улицу, уже светло.
Монеты лежали примерно в семи метрах от того места, где нашли машину Кэтрин Брусс, черную «максиму» девяносто девятого года.
— Вы уверены, что именно здесь?
— Да, совершенно уверен, мадам. Именно здесь, в пятом ряду. Многие женщины, если приезжают вечером, предпочитают парковаться ближе к входу.
В ее случае это не помогло, но она хотя бы задумывалась о своей безопасности. А может, и нет. Большинство людей паркуются близко к входу, если не ездят на дорогих машинах и не боятся, что им поцарапают дверь. Обычно об этом волнуются мужчины. Ник никогда не понимала, почему женщины не интересуются машинами, и не заботятся о них так, как мужчины. Будь у нее дочь, она бы позаботилась о том, чтобы ее малышка знала название всех моделей машин. Ник говорила бы ей, что если она станет хорошо учиться и найдет хорошую работу, однажды будет ездить на «ламборгини». То же самое она говорит Бадди, у которого полно игрушечных спортивных машин, он любит катать их по стенам.
— Ничего необычного не заметили в тот вечер, когда она поставила машину на стоянку? Кто-нибудь вообще видел Кэтрин Брусс? — Ник обращается к менеджеру, с которым они осматривают стоянку.
— Нет. Не думаю, что она заходила в магазин, — отвечает тот.
88
«Белл-407» — самый красивый вертолет, который когда-либо видела Люси.
Естественно, ведь это ее вертолет, она разрабатывала в нем каждую деталь, за исключением изначального заводского набора компонентов. Четыре лопасти, мягкое планирование, максимальная скорость сто сорок узлов (чертовски здорово для гражданского вертолета) и компьютерный контроль за топливом — лишь часть основного оборудования. Плюс к этому — кожаные сиденья, баллонеты шасси для аварийной посадки на воду (что маловероятно), заземление, если вертолет врежется в высоковольтную линию (Люси обычно очень осторожно водит, чтобы допустить такое), запасной бак с горючим, система наблюдения за погодой, за воздушным пространством и компьютерная система позиционирования — все технические новинки, разработанные Люси.
Вертолетная стоянка находится на Гудзоне. На второй стартовой площадке Люси уже в четвертый раз обходит свою «ласточку», осматривает двигатель, проверяет уровень масла, фильтры, гидравлику. Если во время полета она потеряет гидравлику, ей придется вручную выравнивать вертолет. Слабой женщине это вряд ли удастся, именно поэтому Люси постоянно поднимает тяжести в спортзале.
Она с нежностью проводит рукой по хвостовой части и приседает, чтобы еще раз проверить антенны на днище вертолета. Люси залезает в кабину и глазами ищет Руди, ругая его за медлительность. Словно услышав ее, в дверях появляется Руди со спортивной сумкой в руках. Он направляется к вертолету и разочарованно смотрит на свободное левое сиденье. Сегодня он как всегда второй пилот. На Руди форменные штаны и тенниска, он выглядит простым симпатичным парнем.
— Знаешь, — говорит он, пристегиваясь, пока Люси быстро, но тщательно проводит предполетную проверку, проверяет предохранители, выключатели, дроссель. — Ты ужасно жадная, — говорит он. — Просто собственница какая-то!
— Потому что это мой вертолет, умник, — она заводит мотор. — Двадцать шесть ампер. Полный бак горючего. Не забывай, у меня больше часов и, кстати, больше свидетельств.
— Молчи, — добродушно говорит Руди, он всегда в отличном настроении, когда они летят вместе. — Слева чисто.
— Справа чисто.
Естественно, ведь это ее вертолет, она разрабатывала в нем каждую деталь, за исключением изначального заводского набора компонентов. Четыре лопасти, мягкое планирование, максимальная скорость сто сорок узлов (чертовски здорово для гражданского вертолета) и компьютерный контроль за топливом — лишь часть основного оборудования. Плюс к этому — кожаные сиденья, баллонеты шасси для аварийной посадки на воду (что маловероятно), заземление, если вертолет врежется в высоковольтную линию (Люси обычно очень осторожно водит, чтобы допустить такое), запасной бак с горючим, система наблюдения за погодой, за воздушным пространством и компьютерная система позиционирования — все технические новинки, разработанные Люси.
Вертолетная стоянка находится на Гудзоне. На второй стартовой площадке Люси уже в четвертый раз обходит свою «ласточку», осматривает двигатель, проверяет уровень масла, фильтры, гидравлику. Если во время полета она потеряет гидравлику, ей придется вручную выравнивать вертолет. Слабой женщине это вряд ли удастся, именно поэтому Люси постоянно поднимает тяжести в спортзале.
Она с нежностью проводит рукой по хвостовой части и приседает, чтобы еще раз проверить антенны на днище вертолета. Люси залезает в кабину и глазами ищет Руди, ругая его за медлительность. Словно услышав ее, в дверях появляется Руди со спортивной сумкой в руках. Он направляется к вертолету и разочарованно смотрит на свободное левое сиденье. Сегодня он как всегда второй пилот. На Руди форменные штаны и тенниска, он выглядит простым симпатичным парнем.
— Знаешь, — говорит он, пристегиваясь, пока Люси быстро, но тщательно проводит предполетную проверку, проверяет предохранители, выключатели, дроссель. — Ты ужасно жадная, — говорит он. — Просто собственница какая-то!
— Потому что это мой вертолет, умник, — она заводит мотор. — Двадцать шесть ампер. Полный бак горючего. Не забывай, у меня больше часов и, кстати, больше свидетельств.
— Молчи, — добродушно говорит Руди, он всегда в отличном настроении, когда они летят вместе. — Слева чисто.
— Справа чисто.
89
Только во время полета с Люси Руди может испытать настоящий экстаз, почувствовать себя с ней единым целым.
Люси никогда не заканчивает то, что иногда начинает. Руди мог бы чувствовать себя использованным после того, как они уехали из Щецина, если бы не понимал, что произошло на самом деле. Простая реакция, характерная для большинства людей, видевших смерть или побывавших в любой стрессовой ситуации. Они нуждаются в тепле человеческого тела, для них секс — доказательство, что они живы. Руди иногда спрашивает себя, не поэтому ли он постоянно думает о сексе.
Он не влюблен в Люси, никогда бы не позволил этому случиться. Впервые увидев ее давным-давно, он и не собирался обращать на нее внимание. Она вылезала из огромного «Белл-412» после обычного показательного полета, который проводили каждый раз, когда эксперты из ФБР или какая-нибудь важная шишка посещала Академию. Руди полагал, что корректнее будет позволить молодой и привлекательной Люси, единственной женщине в Службе спасения, приветствовать какого-то там министра.
Он наблюдал, как она выключила двигатель громадного двухмоторного чудовища и вылезла из вертолета. На ней была темно-синяя форма и черные сапоги по щиколотку. Он удивился, увидев красивую девушку, которая уверенно и грациозно шагала к министру. Она выглядела очень женственно, и Руди начал сомневаться в правдивости слухов о ней. Ее тело притягивало взгляд, она двигалась, словно экзотическое животное, тигр, подумал Руди, наблюдая, как она подошла к министру юстиции и вежливо пожала ему руку.
Люси атлетического сложения, но при этом женственна, к ней очень приятно прикасаться. Руди научился не любить ее слишком сильно, он знает, когда остановиться.
Через минуту вертолет готов к взлету, электроника и наушники включены, шумно вращаются лопасти — самая чудесная музыка. Руди чувствует, как вместе с вертолетом поднимается настроение Люси.
— Мы взлетели, — говорит она в микрофон. — Вертолет четыре-ноль-семь Танго-Лима, направляется на юг с тридцать четвертой.
Больше всего на свете Люси нравится летать. Она может ровно держать вертолет даже при сильном ветре. Развернув вертолет, она отжимает рычаг и направляется на юг.
Люси никогда не заканчивает то, что иногда начинает. Руди мог бы чувствовать себя использованным после того, как они уехали из Щецина, если бы не понимал, что произошло на самом деле. Простая реакция, характерная для большинства людей, видевших смерть или побывавших в любой стрессовой ситуации. Они нуждаются в тепле человеческого тела, для них секс — доказательство, что они живы. Руди иногда спрашивает себя, не поэтому ли он постоянно думает о сексе.
Он не влюблен в Люси, никогда бы не позволил этому случиться. Впервые увидев ее давным-давно, он и не собирался обращать на нее внимание. Она вылезала из огромного «Белл-412» после обычного показательного полета, который проводили каждый раз, когда эксперты из ФБР или какая-нибудь важная шишка посещала Академию. Руди полагал, что корректнее будет позволить молодой и привлекательной Люси, единственной женщине в Службе спасения, приветствовать какого-то там министра.
Он наблюдал, как она выключила двигатель громадного двухмоторного чудовища и вылезла из вертолета. На ней была темно-синяя форма и черные сапоги по щиколотку. Он удивился, увидев красивую девушку, которая уверенно и грациозно шагала к министру. Она выглядела очень женственно, и Руди начал сомневаться в правдивости слухов о ней. Ее тело притягивало взгляд, она двигалась, словно экзотическое животное, тигр, подумал Руди, наблюдая, как она подошла к министру юстиции и вежливо пожала ему руку.
Люси атлетического сложения, но при этом женственна, к ней очень приятно прикасаться. Руди научился не любить ее слишком сильно, он знает, когда остановиться.
Через минуту вертолет готов к взлету, электроника и наушники включены, шумно вращаются лопасти — самая чудесная музыка. Руди чувствует, как вместе с вертолетом поднимается настроение Люси.
— Мы взлетели, — говорит она в микрофон. — Вертолет четыре-ноль-семь Танго-Лима, направляется на юг с тридцать четвертой.
Больше всего на свете Люси нравится летать. Она может ровно держать вертолет даже при сильном ветре. Развернув вертолет, она отжимает рычаг и направляется на юг.
90
Скарпетта вылетает в Хьюстон самым ранним рейсом, и, учитывая разницу во времени, приземляется в аэропорту Джорджа Буша в пятнадцать минут одиннадцатого утра.
Путь на север в Ливингстон занял еще час сорок. Она не стала брать напрокат машину и самостоятельно искать дорогу к Полунской тюрьме, а наняла шофера, как оказалось, это было мудрое решение. По пути Скарпетта насчитала столько поворотов, что наверняка заблудилась бы, поехав одна. Мысли беспорядочно бродят в голове, Скарпетта не в силах сейчас ни о чем думать.
Она совершенно бесстрастна, обычное состояние при даче показаний в суде, когда адвокаты защиты нападают, словно хищники, с нетерпением ожидая запаха крови. Но редко удается ее ранить и никогда — ранить смертельно. Где-то в глубине, в спасительном убежище своего мозга, Скарпетта молчит всю дорогу. Она не разговаривает с водителем, сказав лишь, куда ехать. Водитель явно очень разговорчивая женщина, но Скарпетта сразу предупредила, что не хочет беседовать, ей нужно поработать.
— Хорошо, — ответила женщина, одетая в черную форму, кепку и галстук.
— Вы можете снять кепку, — сказала ей Скарпетта.
— Спасибо большое, — женщина с облегчением сняла кепку. — Не представляете, как я не люблю эту форму, но большинство пассажиров предпочитают, чтобы я выглядела, как подобает шоферу.
— Уж лучше не надо, — сказала Скарпетта.
Впереди появляется тюрьма, современная бетонная крепость, больше похожая на огромный плавучий корабль с рядом симметричных маленьких окошек. Двое рабочих на крыше что-то оживленно обсуждают. Вокруг здания разбит большой газон, по периметру тюрьму окружают толстые кольца колючей проволоки, они сверкают на солнце, словно полированное серебро. Охранники на постах то и дело осматривают территорию в бинокль.
— Брр, — содрогается шофер. — От этого места мне не по себе.
— Все будет нормально, — уверяет ее Скарпетта. — Они покажут вам, где припарковать машину, и вы подождете меня там. Не советую тут прогуливаться.
— А если мне понадобится в туалет? — беспокойно спрашивает шофер, останавливаясь у поста.
Началось. Это, наверное, самая опасная миссия, которую когда-либо брала на себя Скарпетта.
— Тогда, думаю, вам просто надо будет у кого-нибудь спросить, — отстраненно произносит она, опускает окно и передает охраннику свои водительские права, значок, бумажник с удостоверением личности и документами медэксперта.
Оставив работу в Ричмонде, она чувствовала себя так же ужасно, как и Марино. Скарпетта так и не вернула свой значок, и никто не подумал попросить его. Или никто не осмелился. Может, она и правда больше не главная, но Люси права — никто не может лишить Скарпетту природного дара, умения делать работу, которую она все еще любит. Скарпетта знает, что она хороший эксперт, даже если никогда в этом не признается.
— К кому? — спрашивает охранник, протягивая ей права и документы.
— К Жан-Батисту Шандонне, — отвечает Скарпетта, вздрогнув от звука его имени.
Кажется, будто охранник довольно небрежно относится к своим обязанностям, учитывая обстановку и ответственность, возложенную на него. Но его поведение и возраст говорят скорее о том, что он уже давно работает в тюремной системе и едва ли замечает атмосферу угрозы и опасности, неизбежно исходящую от мира, частью которого он становится каждый день, приходя на работу. Он заходит в будку и проверяет список.
— Мадам, — обращается он к шоферу, указывая на стеклянный фасад здания тюрьмы, — поезжайте вперед, вам скажут, где припарковать машину.
Развевающийся флаг Техаса словно провожает Скарпетту. Погода напоминает ей осень, небо кристально чистое, щебечут птицы. Природа живет своей жизнью, не зная зла.
Путь на север в Ливингстон занял еще час сорок. Она не стала брать напрокат машину и самостоятельно искать дорогу к Полунской тюрьме, а наняла шофера, как оказалось, это было мудрое решение. По пути Скарпетта насчитала столько поворотов, что наверняка заблудилась бы, поехав одна. Мысли беспорядочно бродят в голове, Скарпетта не в силах сейчас ни о чем думать.
Она совершенно бесстрастна, обычное состояние при даче показаний в суде, когда адвокаты защиты нападают, словно хищники, с нетерпением ожидая запаха крови. Но редко удается ее ранить и никогда — ранить смертельно. Где-то в глубине, в спасительном убежище своего мозга, Скарпетта молчит всю дорогу. Она не разговаривает с водителем, сказав лишь, куда ехать. Водитель явно очень разговорчивая женщина, но Скарпетта сразу предупредила, что не хочет беседовать, ей нужно поработать.
— Хорошо, — ответила женщина, одетая в черную форму, кепку и галстук.
— Вы можете снять кепку, — сказала ей Скарпетта.
— Спасибо большое, — женщина с облегчением сняла кепку. — Не представляете, как я не люблю эту форму, но большинство пассажиров предпочитают, чтобы я выглядела, как подобает шоферу.
— Уж лучше не надо, — сказала Скарпетта.
Впереди появляется тюрьма, современная бетонная крепость, больше похожая на огромный плавучий корабль с рядом симметричных маленьких окошек. Двое рабочих на крыше что-то оживленно обсуждают. Вокруг здания разбит большой газон, по периметру тюрьму окружают толстые кольца колючей проволоки, они сверкают на солнце, словно полированное серебро. Охранники на постах то и дело осматривают территорию в бинокль.
— Брр, — содрогается шофер. — От этого места мне не по себе.
— Все будет нормально, — уверяет ее Скарпетта. — Они покажут вам, где припарковать машину, и вы подождете меня там. Не советую тут прогуливаться.
— А если мне понадобится в туалет? — беспокойно спрашивает шофер, останавливаясь у поста.
Началось. Это, наверное, самая опасная миссия, которую когда-либо брала на себя Скарпетта.
— Тогда, думаю, вам просто надо будет у кого-нибудь спросить, — отстраненно произносит она, опускает окно и передает охраннику свои водительские права, значок, бумажник с удостоверением личности и документами медэксперта.
Оставив работу в Ричмонде, она чувствовала себя так же ужасно, как и Марино. Скарпетта так и не вернула свой значок, и никто не подумал попросить его. Или никто не осмелился. Может, она и правда больше не главная, но Люси права — никто не может лишить Скарпетту природного дара, умения делать работу, которую она все еще любит. Скарпетта знает, что она хороший эксперт, даже если никогда в этом не признается.
— К кому? — спрашивает охранник, протягивая ей права и документы.
— К Жан-Батисту Шандонне, — отвечает Скарпетта, вздрогнув от звука его имени.
Кажется, будто охранник довольно небрежно относится к своим обязанностям, учитывая обстановку и ответственность, возложенную на него. Но его поведение и возраст говорят скорее о том, что он уже давно работает в тюремной системе и едва ли замечает атмосферу угрозы и опасности, неизбежно исходящую от мира, частью которого он становится каждый день, приходя на работу. Он заходит в будку и проверяет список.
— Мадам, — обращается он к шоферу, указывая на стеклянный фасад здания тюрьмы, — поезжайте вперед, вам скажут, где припарковать машину.
Развевающийся флаг Техаса словно провожает Скарпетту. Погода напоминает ей осень, небо кристально чистое, щебечут птицы. Природа живет своей жизнью, не зная зла.
91
Жизнь в тюрьме не меняется.
Приговоренные приходят и уходят, старые имена исчезают в безмолвии. Спустя несколько дней, а может, недель — Жан-Батист часто теряет счет времени — имена бывших заключенных забываются, их заменяют новые, прибывшие для ожидания смерти. Камера 30 — Жан-Батист. Камера 31 — справа от Жан-Батиста — Мотылек. Этого маньяка-некрофила так называют, потому что у него постоянно трясутся руки, словно он машет крыльями, и кожа у него серого цвета. Он любит спать на полу, просыпаясь, когда гасят свет, и его тюремная одежда всегда покрыта толстым слоем серой пыли, словно крылышки мотылька.
Жан-Батист бреет руки, длинные завитки волос медленно падают в раковину.
— Так, Волосатик, — в окошке появляются чьи-то глаза. — Твои пятнадцать минут почти истекли. Еще две минуты, и я забираю бритву.
— Certainment[27], — он намыливает другую руку дешевым мылом, осторожно выбривая пространство между пальцами.
Нелегко ему даются и пучки волос, торчащие из ушей, но кое-как он справляется и с ними.
— Время вышло.
Жан-Батист не спеша споласкивает бритву.
— Ты побрился, — Мотылек говорит так тихо, что другие редко его слышат.
— Oui, mon ami[28]. Я выгляжу прекрасно.
Из-под двери выезжает ящик, и охранник отступает назад, подальше от бледных голых пальцев, возвращающих пластиковую бритву.
Приговоренные приходят и уходят, старые имена исчезают в безмолвии. Спустя несколько дней, а может, недель — Жан-Батист часто теряет счет времени — имена бывших заключенных забываются, их заменяют новые, прибывшие для ожидания смерти. Камера 30 — Жан-Батист. Камера 31 — справа от Жан-Батиста — Мотылек. Этого маньяка-некрофила так называют, потому что у него постоянно трясутся руки, словно он машет крыльями, и кожа у него серого цвета. Он любит спать на полу, просыпаясь, когда гасят свет, и его тюремная одежда всегда покрыта толстым слоем серой пыли, словно крылышки мотылька.
Жан-Батист бреет руки, длинные завитки волос медленно падают в раковину.
— Так, Волосатик, — в окошке появляются чьи-то глаза. — Твои пятнадцать минут почти истекли. Еще две минуты, и я забираю бритву.
— Certainment[27], — он намыливает другую руку дешевым мылом, осторожно выбривая пространство между пальцами.
Нелегко ему даются и пучки волос, торчащие из ушей, но кое-как он справляется и с ними.
— Время вышло.
Жан-Батист не спеша споласкивает бритву.
— Ты побрился, — Мотылек говорит так тихо, что другие редко его слышат.
— Oui, mon ami[28]. Я выгляжу прекрасно.
Из-под двери выезжает ящик, и охранник отступает назад, подальше от бледных голых пальцев, возвращающих пластиковую бритву.
92
Мотылек сидит на полу и катает мяч так, чтобы тот ударился о стену и вернулся по той же траектории.
Он молчит, кажется таким слабым. Единственное удовольствие, которое он получал от убийств, это секс с мертвым телом. У мертвой плоти нет энергии, кровь теряет магнетические свойства. Жан-Батист использовал очень эффективный метод, когда убивал — женщина с тяжелой травмой головы могла прожить довольно долго, достаточно долго, чтобы Жан-Батист успел укусить и выпить ее жизнь, ее кровь, подпитывая свой магнетизм.
— Прекрасный денек, не так ли? — тихое замечание Мотылька осторожно проникает в камеру Жан-Батиста. Он единственный может услышать этот голос. — Облаков нет, позже может появиться некоторая облачность, но после полудня она уйдет на юг.
У Мотылька есть радио, он как одержимый постоянно слушает прогноз погоды.
— Вижу, у мисс Джитльмэн новая машина, симпатичный маленький «БМВ-роудстер», серебряного цвета.
В каждой камере есть маленькое отверстие с решеткой, оно выходит на улицу, и заключенные могут увидеть парковку перед главным входом в тюрьму. В одиночных камерах смотреть больше не на что, поэтому заключенные весь день таращатся в это окно. В каком-то смысле, это их маленькая месть охранникам, ведь работники тюрьмы не любят, когда заключенные узнают какие-то детали из их личной жизни. Теперь жертвой стала мисс Джитльмэн, молодая симпатичная сотрудница информационной службы — сообщение про ее новенький «БМВ» будет передаваться из уст в уста, пока не обойдет всю тюрьму.
Он молчит, кажется таким слабым. Единственное удовольствие, которое он получал от убийств, это секс с мертвым телом. У мертвой плоти нет энергии, кровь теряет магнетические свойства. Жан-Батист использовал очень эффективный метод, когда убивал — женщина с тяжелой травмой головы могла прожить довольно долго, достаточно долго, чтобы Жан-Батист успел укусить и выпить ее жизнь, ее кровь, подпитывая свой магнетизм.
— Прекрасный денек, не так ли? — тихое замечание Мотылька осторожно проникает в камеру Жан-Батиста. Он единственный может услышать этот голос. — Облаков нет, позже может появиться некоторая облачность, но после полудня она уйдет на юг.
У Мотылька есть радио, он как одержимый постоянно слушает прогноз погоды.
— Вижу, у мисс Джитльмэн новая машина, симпатичный маленький «БМВ-роудстер», серебряного цвета.
В каждой камере есть маленькое отверстие с решеткой, оно выходит на улицу, и заключенные могут увидеть парковку перед главным входом в тюрьму. В одиночных камерах смотреть больше не на что, поэтому заключенные весь день таращатся в это окно. В каком-то смысле, это их маленькая месть охранникам, ведь работники тюрьмы не любят, когда заключенные узнают какие-то детали из их личной жизни. Теперь жертвой стала мисс Джитльмэн, молодая симпатичная сотрудница информационной службы — сообщение про ее новенький «БМВ» будет передаваться из уст в уста, пока не обойдет всю тюрьму.