Корнуэлл Патриция. В объятиях смерти

   Сенатор Патин смотрел прямо на наш столик, в его глазах промелькнуло любопытство, когда он задержал взгляд сначала на Итридже, а потом на мне. Наш официант вдруг принялся подливать кофе и выяснять, не нужно ли нам что-нибудь еще. Мне стало неприятно жарко.
   — Не вешай мне лапшу на уши. Том, — остановила я его. — Кто видел меня?
   Он отмахнулся:
   — Важно только то, откуда тыего знаешь.
   — Я его знаю очень давно.
   — Это не ответ.
   — Со времен юридического факультета.
   — Вы были близки?
   — Да.
   — Любовники?
   — О Господи, Том!
   — Извини, Кей, это важно. — Промокнув губы салфеткой, он потянулся за кофе и обвел взглядом зал ресторана. Итридж явно чувствовал себя крайне неловко. — Скажем так: в Нью-Йорке вы провели вдвоем большую часть ночи. В «Омни».
   Мои щеки горели.
   — Твоя личная жизнь, Кей, совершенно меня не интересует. Я сомневаюсь, что она интересует кого-то еще. За исключением этого, отдельно взятого случая. Пойми меня правильно, мне очень жаль, — он откашлялся и, наконец, снова взглянул мне в глаза. — Черт побери. Приятелем Марка, Спарацино, интересуется Департамент юстиции...
   — Его приятелем?
   —Это очень серьезно, Кей, — продолжал Итридж. — Я не знаю, что представлял собой Марк Джеймс в те времена, когда вы учились на юридическом факультете, но зато мне известно, что произошло с ним с тех пор. У меня есть подробные сведения. После того как тебя видели с ним, я провел кое-какое расследование. Семь лет назад у него были серьезные неприятности в Таллахасси. Шантаж. Мошенничество. Преступления, в которых он был признан виновным и за которые провел некоторое время в тюрьме. И уже после всего этого он сошелся со Спарацино, который подозревается в связи с организованной преступностью.
   Я чувствовала, как неумолимые тиски выжимают кровь из моего сердца, должно быть, я сильно побледнела, потому что Итридж предложил мне стакан воды и стал терпеливо дожидаться, пока я возьму себя в руки. Но когда я снова встретилась с ним взглядом, он продолжил свое разрушительное повествование с того места, На котором прервался.
   — Марк никогда не работал в «Орндорфф и Бергер», Кей. Фирма даже никогда не слышала о нем, что нисколько меня не удивляет. Марк Джеймс не имел возможности заниматься юридической практикой — он был исключен из коллегии адвокатов. Оказывается, он просто личный адъютант Спарацино.
   — А Спарацино работает в «Орндорфф и Бергер»? — выдавила я из себя.
   — Он их адвокат, специализирующийся на индустрии развлечении. Это действительно так, — ответил Итридж.
   Я молча пыталась сдержать наворачивавшиеся слезы.
   — Держись от него подальше, Кей. — Итридж пытался быть помягче, и в его голосе сквозила грубоватая ласка. — Ради Бога, порви с ним. Порви, что бы там у тебя с ним не было.
   — У меня с ним ничего нет. — Мой голос дрожал.
   — Когда последний раз ты разговаривала с ним?
   — Несколько недель назад. Он звонил. Мы говорили не более тридцати секунд.
   Итридж кивнул, как будто ожидал этого.
   — Да, беспокойная жизнь — один из ядовитых плодов криминальной деятельности. Сомневаюсь, что Марк Джеймс располагает временем для длительных телефонных разговоров. Сомневаюсь, что он вообще приблизился бы к тебе, если бы ему не было от тебя что-то нужно. Расскажи мне, как тебя угораздило оказаться с ним в Нью-Йорке.
   — Он хотел увидеться со мной, хотел предупредить меня о Спарацино, — добавила я неуверенно, — во всяком случае, он так сказал.
   — И он предупредил тебя о нем?
   — Да.
   — Что именно он сказал?
   — Именно то, что ты как раз и говорил.
   — Зачем он тебе это рассказывал?
   — Он сказал, что хочет защитить меня.
   — Ты в это веришь?
   — Я уже сама не знаю, во что, черт побери, верю.
   — Ты любишь этого человека?
   Я молча уставилась на главного прокурора застывшим взглядом.
   Очень тихо он произнес:
   — Мне нужно знать, насколько ты уязвима. Пожалуйста, не думай, что мне это нравится, Кей.
   — Пожалуйста, не думай, что это нравится мне, Том. — Я говорила срывающимся голосом.
   Итридж убрал с колен салфетку и, прежде чем засунуть ее под тарелку, принялся неторопливо и аккуратно ее складывать.
   — У меня есть причина опасаться, — сказал он очень тихо, и мне пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова, — что Марк Джеймс может сильно навредить тебе, Кей. Есть основания подозревать, что именно он стоит за попыткой вторжения в твой кабинет...
   — Какие основания? — оборвала я его. — О чем ты говоришь? Что доказывает?.. — Слова застряли у меня в горле, когда возле нашего стола внезапно появился сенатор Патин и сопровождавший его молодой человек. Я не заметила, когда они встали и направились в нашу сторону. Они уже поняли, что вмешались в напряженный разговор, о чем свидетельствовало выражение на их лицах.
   — Джон, рад тебя видеть. — Итридж отодвинул свой стул. — Ты ведь знаком с главным медицинским экспертом Кей Скарпеттой?
   — Конечно, конечно. Как поживаете, доктор Скарпетта? — Со сдержанной улыбкой сенатор пожал мне руку. — А это — мой сын Скотт.
   Я заметила, что Скотт не унаследовал от своего отца грубые, довольно крупные черты лица и невысокое, приземистое телосложение. Молодой человек был противоестественно красив, высок, строен, его приятное лицо обрамляла шапка великолепных черных волос. Ему было двадцать с чем-то, а в глазах сквозила обжигающая надменность, которая меня неприятно беспокоила. Дружеский разговор не рассеял моей тревоги, и после того как отец с сыном в конце концов снова оставили нас одних, я не почувствовала себя лучше.
   — Я видела его где-то раньше, — сказала я Итриджу после того, как официант снова налил нам кофе.
   — Кого? Джона?
   — Нет, нет... Конечно, сенатора я видела и прежде. Я говорю о его сыне, о Скотте. Его лицо выглядит очень знакомым.
   — Возможно, ты видела его по телевизору, — ответил Итридж, украдкой бросая взгляд на свои часы. — Он актер, или, по крайней мере, пытается им быть. Кажется, у него несколько незначительных ролей в каких-то мыльных операх.
   — О боже мой, — пробормотала я.
   — Ну, может быть, еще пара эпизодических ролей в кино. Он жил в Калифорнии, а теперь обретается в Нью-Йорке.
   — Нет, — сказала я ошеломленно.
   Итридж поставил чашку на стол и уперся в меня спокойным взглядом.
   — Как он узнал, что мы завтракаем здесь сегодня утром. Том? — спросила я, усиленно стараясь придать своему голосу твердость. Перед глазами всплывал образ: «Галлахер», одинокий молодой человек, потягивающий пиво через несколько столиков от того места, где сидели мы с Марком.
   — Понятия не имею, откуда он узнал. — Глаза Итриджа блестели от тайного удовлетворения. — Достаточно сказать, что я не удивлен, Кей. Молодой Патин уже несколько дней следует за мной как тень.
   — И это и есть твой источник информации из Департамента юстиции?..
   — Боже милостивый, конечно нет! — воскликнул Итридж.
   — Спарацино?
   — Я бы предположил именно это. Это наиболее логичное объяснение, не так ли, Кей?
   — Но зачем?
   Итридж некоторое время изучал счет, а затем ответил:
   — Чтобы быть в курсе событий. Чтобы шпионить. Запугивать. — Он взглянул на меня. — Выбери, что тебе больше нравится.

* * *

   Скотт Патин был ярким образчиком тех молодых людей, что никогда не снимают маску высокомерия и мрачной величавости. Я вспомнила, как он читал «Нью-Йорк Таймс» и с угрюмым видом пил пиво. Я непроизвольно обратила на него внимание только потому, что чрезвычайно красивых людей, так же как и великолепные цветочные композиции, трудно не заметить.
   Я почувствовала побуждение рассказать обо всем этом Марино, когда немного позже этим утром мы спускались в лифте на первый этаж моего офиса.
   — Я уверена, — повторила я, — он сидел через два столика от нас у «Галлахера».
   — И с ним никого не было?
   — Никого. Он читал и пил пиво. Не думаю, чтобы он что-нибудь ел, но, вообще-то говоря, точно не помню, — ответила я. Мы проходили через большую комнату, используемую для хранения всякой ерунды, в которой пахло картоном и пылью.
   Мое сердце и рассудок отчаянно пытались справиться с раной, нанесенной очередной ложью Марка. Он сказал, что Спарацино не знает о моем приезде в Нью-Йорк, и его появление в ресторане — просто совпадение. Это не могло быть правдой. Молодой Патин был приставлен, чтобы шпионить за мной тем вечером, то есть Спарацино заранее знал о нашей встрече с Марком.
   — Ну, можно посмотреть на все это и с другой точки зрения, — сказал Марино, пока мы, пробирались через пыльные внутренности нашего здания. — Скажем, для Патина один из способов выжить в Нью-Йорке — это на полставки стучать для Спарацино, о'кей? Ведь он мог быть послан, чтобы следить за Марком, а не за тобой. Вспомни, ведь Спарацино рекомендовал эту бифштексную Марку, по крайней мере, по словам последнего. Так что Спарацино вполне мог знать, что Марк тем вечером собирался там ужинать. Спарацино навострил Патина к «Галлахеру» проверить, что собирается делать Марк. Патин так и поступает, сидит и в одиночестве пьет свое пиво, когда входите вы с Марком. Возможно, в какой-то момент он выскользнул, чтобы позвонить Спарацино и сообщить ему новость. Сработало! Дальше — ты знаешь, появляется Спарацино.
   Мне очень хотелось верить в это.
   — Конечно, это всего лишь теория, — добавил Марино.
   Я не могла позволить себе поверить в это. Правда, сурово напомнила я себе, заключается в том, что Марк предал меня. Он — преступник, если верить Итриджу.
   — Ты должна учитывать все возможности, — заключил Марино.
   — Конечно, — пробормотала я.
   Мы прошли очередной узкий коридор и остановились перед тяжелой металлической дверью. Отыскав нужный ключ, я открыла дверь в тир, где эксперты по огнестрельному оружию проводили баллистические экспертизы практически любого стрелкового оружия, известного человеку. Это было скучное, отравленное свинцом, закопченное помещение, целая стена которого была увешана рядами револьверов и автоматических пистолетов, конфискованных судом и, в конце концов, переданных в лабораторию. В подставках стояли ружья и автоматы. Дальняя стена была усилена толстой сталью и изрыта тысячами отверстий от пуль, простреленными за долгие годы. Марино направился в угол, где были свалены в кучу голые торсы, тазовые части, головы и ноги манекенов, производившие жуткое впечатление братской могилы.
   — Ты ведь предпочитаешь белое мясо, не так ли? — спросил он, выбирая мужской торс бледного телесного цвета.
   Не обращая на него внимания, я открыла футляр и достала сияющий нержавеющей сталью «Руджер». Марино продолжал грохотать в углу пластиком до тех пор, пока не выбрал кавказскую голову с нарисованными темными волосами и глазами, которой и увенчал торс, а затем получившийся бюст водрузил на картонную коробку у стальной стены примерно в тридцати шагах.
   — У тебя одна обойма на то, чтобы он стал историей, — сказал Марино.
   Зарядив свой револьвер, я взглянула на Марино, который из заднего кармана брюк доставал девятимиллиметровый пистолет. Оттянув затвор, он вытащил обойму, а затем защелкнул ее обратно.
   — Счастливого Рождества. — Марино протянул мне его ручкой вперед.
   — Нет, спасибо, — сказала я, стараясь быть вежливой, насколько возможно.
   — Пять выстрелов твоим револьвером — и ты выбываешь.
   — Если я промахнусь.
   — Черт, док. Все иногда промахиваются. Недостаток твоего «Руджера» — малое количество зарядов.
   — Уж лучше пусть будет мало зарядов, но зато х-оро-шее попадание. А все эти штуки только разбрызгивают свинец.
   — У них чертовски большая огневая мощь, — сказал Марино.
   — Я знаю. С пятидесяти футов примерно на сто футо-фунтов больше, чем из моего, если я использую патроны «силвертипс».
   — Не говоря уже о том, что выстрелов в три раза больше, — добавил Марино.
   Я стреляла раньше из девятимиллиметровых, и они мне не понравились. Они были не столь точны, как мой тридцать восьмой, не настолько безопасны и к тому же давали осечки. Я не из тех людей, которые меняют качество на количество, и, по моему глубокому убеждению, никакая огневая мощь не может заменить знания и практику.
   — Тебе понадобится только один выстрел, — сказала я, надевая звукоизолирующие наушники.
   — Да. Если этот выстрел — промеж его чертовых глаз.
   Уравновесив револьвер левой рукой, я спустила курок и выстрелила один раз в голову манекена и три раза в грудную клетку, пятая пуля задела левое плечо. На все это потребовалось несколько секунд, голова и торс слетели с коробки и безжизненно громыхнули о стальную стену.
   Ни слова ни говоря, Марино положил девятимиллиметровый пистолет на стол и из кобуры под мышкой достал свой триста пятьдесят седьмой. Похоже, я задела его за живое. Без сомнения, ему было совсем не просто найти для меня автоматический пистолет. Он думал, что я обрадуюсь.
   — Спасибо, Марино, — сказала я.
   Защелкнув барабан, он медленно поднял свой револьвер.
   Я хотела было добавить. Что ценю его заботу, но он, скорее всего, не слышал меня.
   Я отпрянула назад, когда Марино выпустил шесть патронов по голове манекена, которая бешено запрыгала по полу. Щелкнув резервным барабаном, он приступил к торсу. В воздухе витал едкий запах пороха, и я подумала: «Не дай Бог, чтобы он когда-нибудь смертельно возненавидел меня».
   — Ничто не может сравниться со стрельбой по лежачему, — заметила я.
   — Ты права. — Он вынул из ушей затычки, — ничто не может сравниться с этим.
   Выдвинув деревянную раму, мы повесили на нее бумажную мишень для подсчета очков. Когда обойма опустела, я, удовлетворившись тем, что все еще вполне прилично стреляю, выпустила парочку «силвертипсов», чтобы прочистить канал ствола перед тем, как взяться за него с тряпкой и растворителем, запах которого всегда напоминал мне Квантико.
   — Хочешь знать мое мнение? — спросил Марино, также занимаясь чисткой своего оружия. — Что тебе действительно нужно дома, так это автомат.
   Я молча укладывала «Руджер» в футляр.
   — Знаешь, что-то типа самозарядного «Ремингтона». Ты нажимаешь на курок и выпускаешь в придурка пятнадцать пуль тридцать второго калибра, три раза нажала — выпустила три раза по пятнадцать пуль. Речь идет о сорока пяти чертовых кусках свинца. И он больше никогда не вернется.
   — Марино, — сказала я спокойно, — со мной все в порядке, договорились? Мне совершенно не нужен склад оружия.
   Он сурово посмотрел на меня:
   — Можешь представить себе, что ты стреляешь в парня, а он продолжает идти на тебя?
   — Нет, не могу.
   — Ну, а я прекрасно представляю. Как-то раз, еще в Нью-Йорке, я разрядил свой револьвер в такое животное, накачавшееся наркотиками. Всадил ублюдку четыре пули в верхнюю часть туловища, и это его даже не притормозило. Как в кошмаре Стивена Кинга — парень шел на меня, словно чертов живой мертвец.
   В карманах моего лабораторного халата я нашла кое-какие тряпки и принялась вытирать с рук ружейное масло и растворитель.
   — Псих, который гонял Берил по ее дому, док, точно такой же, как тот лунатик, о котором я только что рассказывал. Что бы им ни двигало, он не остановится, если уж начал.
   — Тот человек в Нью-Йорке, он умер?
   — О да. В реанимации. Мы оба ехали в госпиталь в одной машине «скорой помощи». Вот это было путешествие!
   — Ты был сильно ранен?
   Марино ответил с непроницаемым лицом:
   — Нет. Семьдесят восемь швов. Поверхностные раны. Ты никогда не видела меня без рубашки. У парня был нож.
   — Какой ужас, — пробормотала я.
   — Я не люблю ножи, док.
   — И я тоже.
   Мы направились к выходу. Я чувствовала себя перемазанной ружейным маслом и пороховой сажей. Стрельба гораздо более грязное занятие, чем воображают многие люди.
   Не останавливаясь, Марино достал свой бумажник и вручил мне маленькую белую карточку.
   — Я не заполняла заявление, — сказала я, с изумлением уставившись в лицензию на право ношения личного оружия.
   — Да, но судья Рейнхард весьма расположен ко мне.
   — Спасибо, Марино, — поблагодарила я. Придерживая для меня дверь, он улыбнулся.

* * *

   Несмотря на указания Уэсли и Марино, а также вопреки собственному благоразумию, я-таки задержалась в здании до темноты. Стоянка к этому времени уже опустела. Я махнула рукой на свой рабочий стол, но взгляд на календарь почти доконал меня.
   Роза систематически занималась реорганизацией моей жизни. Встречи переносились на недели вперед или отменялись, а лекции и показательные вскрытия передавались Филдингу. Член комиссии по делам здравоохранения, мой непосредственный босс, трижды пытался связаться со мной и, в конце концов, заинтересовался, не заболела ли я?
   Филдинг стал настоящим специалистом по части замещения меня. Роза печатала для него протоколы вскрытии и микро-распоряжения. Теперь она работала на него. Солнце вставало и садилось, отдел продолжал работать без помех, потому что я прекрасно подобрала и натренировала свой персонал. Интересно, думала я, как чувствовал себя Бог, создав мир, который посчитал, что не нуждается в своем Создателе?
   Я не отправилась сразу же домой, а поехала в «Уютные сады». На стенках лифта висели все те же самые устаревшие объявления. Я поднималась наверх с изнуренной маленькой женщиной, не отрывавшей от меня унылых глаз, которая держалась за костыли, как птица, уцепившаяся за сук.
   Я не предупредила миссис Мактигю о своем визите. Когда после нескольких громких стуков дверь с номером 378 наконец открылась, она недоуменно выглянула из своей комнаты, заполненной мебелью и громким шумом телевизора.
   — Миссис Мактигю? — Я снова представилась, совсем не уверенная, что она вспомнит меня.
   Дверь открылась шире, и ее лицо просветлело:
   — Да. Ну конечно же! Как замечательно, что вы зашли. Входите, пожалуйста!
   Она была одета в розовый стеганый халат и такого же цвета шлепанцы. Когда я прошла за ней в гостиную, она выключила телевизор и убрала плед с дивана, где она, очевидно, ужинала кексом с соком и смотрела вечерние новости.
   — Пожалуйста, простите меня, я прервала ваш ужин, — извинилась я.
   — О, нет. Я просто решила перекусить. Могу я предложить вам что-нибудь выпить и подкрепиться? — быстро проговорила она.
   Вежливо отказавшись, я присела, пока она суетилась вокруг, наводя порядок. Мое сердце больно царапнули воспоминания о бабушке, которую чувство юмора не покинуло, даже когда ее тело превратилось в полную развалину. Никогда не забуду, как летом, незадолго до своей смерти, она приехала в Майами. Я взяла ее с собой за покупками, и на ее импровизированном подгузнике из мужских трусов и прокладок «Котекс» расстегнулась английская булавка. И вот, посреди «Вулворта» все это хозяйство сползло вниз до ее колен. Она стоически переносила эту неприятность, пока мы торопливо разыскивали женский туалет и при этом так хохотали, что я тоже чуть было не утратила контроль над своим мочевым пузырем.
   — Говорят, что ночью может пойти снег, — усаживаясь, заметила миссис Мактигю.
   — На улице очень сыро, — ответила я рассеянно, — и достаточно холодно, чтобы пошел снег.
   — Впрочем, я не верю, когда они предсказывают, что он не растает.
   — Я не люблю ездить по снегу. — Моя голова была занята тяжелыми, неприятными мыслями.
   — Возможно, в этом, году будет белое Рождество. Это было бы так необычно, не правда ли?
   — Да, это было бы необычно. — Я тщетно пыталась обнаружить следы пишущей машинки.
   — Не помню, когда последний раз у нас было белое Рождество.
   Возбужденной болтовней она пыталась прикрыть свою нервозность. Знала, что я пришла не просто так, и вряд ли принесла хорошие новости.
   — Вы уверены, что ничего не хотите? Рюмку портвейна?
   — Нет, спасибо, — отказалась я.
   Молчание.
   — Миссис Мактигю, — решилась я наконец. В ее глазах читалась такая же неуверенность и уязвимость, как у ребенка. — Нельзя ли мне взглянуть еще раз на ту фотографию? Которую вы показывали мне в прошлый раз, когда я была здесь.
   Она несколько раз мигнула, ее улыбка, тонкая и бледная, напоминала шрам.
   — На фотографию Берил Медисон, — добавила я.
   — Ну, конечно, — сказала она, медленно вставая и смиренно направляясь к секретеру, чтобы достать конверт с фотографией. Страх, а может быть, просто смущение, отразился на ее лице, когда, после того как она вручила мне фотографию, я попросила также конверт и лист плотной канцелярской бумаги.
   Я сразу же поняла, что это двадцатифунтовая бумага, и, посмотрев на просвет, я увидела водяные знаки. Я быстро глянула на фотографию, миссис Мактигю к этому моменту была в полном замешательстве.
   — Извините, — сказала я. — Я знаю, что вы, должно быть, удивлены моими действиями.
   Она не знала, что ответить.
   — Мне любопытно. Фотография выглядит гораздо старше, чем бумага.
   — Так оно и есть, — ответила она, не отрывая от меня испуганных глаз. — Я нашла фотографию среди бумаг Джо и положила ее в конверт для большей сохранности.
   — Это ваша бумага? — спросила я насколько могла доброжелательно.
   — О нет. — Она протянула руку за своим соком и осторожно отпила. — Это бумага моего мужа, но я выбирала ее для него. Замечательная бумага с фирменным оттиском для его бизнеса, понимаете? После его смерти я оставила только чистые, без оттиска, листы и конверты. Это гораздо больше, чем мне когда-либо понадобится.
   — Миссис Мактигю, у вашего мужа была пишущая машинка? — спросила я напрямик, не видя другого способа выяснить то, что меня интересовало.
   — Ну да. Я отдала ее своей дочери. Она живет в Фолз Чеч. Я всегда пишу письма от руки, не так уж много из-за своего артрита.
   — А какая именно?
   — Боже мой, я совершенно не помню ничего, за исключением того, что она электрическая и совершенно новая, — сказала она, запинаясь. — Джо каждые несколько лет сдавал старую машинку, чтобы учесть ее стоимость при покупке новой. Знаете, даже когда появились эти компьютеры, он предпочел вести свою корреспонденцию так же, как всегда. Берт — администратор его конторы, много лет пытался убедить Джо использовать компьютер, но Джо всегда была нужна его пишущая машинка.
   — Дома или в конторе? — спросила я.
   — Ну, и там, и там. Он часто допоздна засиживался в своем домашнем кабинете, работая над какими-то документами.
   — Он переписывался с Харперами, миссис Мактигю?
   Она достала из кармана своего халата бумажный носовой платок и стала бесцельно перебирать его пальцами.
   — Простите, что приходится задавать вам так много вопросов, — мягко настаивала я.
   Она пристально разглядывала свои узловатые, обтянутые тонкой кожей руки, ни слова не говоря.
   — Пожалуйста, — сказала я тихо, — это очень важно, иначе я бы не стала спрашивать.
   — Вы спрашиваете о ней, не правда ли? — не поднимая глаз, она продолжала терзать носовой платок.
   — Вы имеете в виду Стерлинг Харпер?
   — Да.
   — Пожалуйста, расскажите мне, миссис Мактигю.
   — Она была очень хороша. И так добра. Изысканная дама, — сказала миссис Мактигю.
   — Ваш муж писал мисс Харпер? — спросила я.
   — Я совершенно в этом уверена.
   — Почему вы так думаете?
   — Я несколько раз заставала его, когда он писал письмо. Всякий раз он говорил, что это деловая переписка.
   Я промолчала.
   — Да. Мой Джо, — она улыбнулась, ее глаза погасли, — такой дамский угодник. Знаете, он всегда целовал даме руку и заставлял ее чувствовать себя королевой.
   — А мисс Харпер тоже писала ему? — неуверенно спросила я, мне было неприятно бередить старую рану.
   — Нет, насколько мне известно.
   — Он писал ей, а она никогда не отвечала?
   — Джо любил писать письма. Он всегда говорил, что когда-нибудь напишет и книгу. Знаете, он всегда что-нибудь читал.
   — Понятно, почему ему так нравился Кери Харпер, — заметила я.
   — Очень часто мистер Харпер звонил, когда был не в настроении, пребывал в творческом кризисе, я полагаю. Он звонил Джо, и они говорили о разных интересных вещах — о литературе и всяком таком... — Носовой платок превратился в кучу скрученных бумажек у нее на коленях. — Можете себе представить, Джо любил Фолкнера. И он увлекался Хемингуэем и Достоевским. Когда он ухаживал за мной, я жила в Арлингтоне, а он — здесь. Он писал мне самые прекрасные письма, какие вы только сможете себе представить.
   Письма, похожие на те, которые он начал писать своей возлюбленной гораздо позднее. Письма, похожие на те, которые он начал писать великолепной незамужней Стерлинг Харпер. Письма, которые она тактично сожгла, прежде чем покончить с собой, потому что не хотела терзать сердце и память его вдовы.
   — Значит, вы их нашли, — едва выдохнула она.
   — Нашли письма к ней?
   — Да. Его письма.
   — Нет. — Возможно, это была самая милосердная полуправда, которую я когда-либо говорила. — Нет, не могу сказать, чтобы мы нашли что-либо подобное, миссис Мактигю. Полиция не нашла писем вашего мужа среди личных вещей Харперов, не нашла почтовой бумаги с фирменным оттиском вашего мужа, ничего личного характера, адресованного Стерлинг Харпер.
   По мере того как я говорила, выражение ее лица смягчалось.
   — Вы когда-нибудь проводили время с Харперами? Например, в неофициальной обстановке? — спросила я.
   — Ну, да. Дважды, насколько я помню. Один раз мистер Харпер к нам приходил на званый обед. А в другой — Харперы и Берил Медисон ночевали у нас.