Луганского нет, окно открылось, Борис высунулся и махнул рукой:
-- Обойди слева, -- крикнул он.
Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок.
Через минуту в глубине двора появился Луганский с ключами.
-- Рад видеть, -- сказал он. -- Проходи.
Они поднялись на третий этаж, Луганский толкнул дверь и мощная звуковая
волна чуть не сбила Глеба с ног.
-- Извини, не сразу услышал, -- сказал Луганский. -- Видишь, какой
расколбас.
Квартира у Луганского была странная, чем-то похожая на Хрустальный --
не то квартира, не то офис. Там толклась куча народу: в коридоре оживленно
беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу
трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.
-- Сделайте потише, говорить невозможно, -- крикнул в приоткрытую дверь
Луганский.
Звук чуть приглушили, и Луганский сказал:
-- Пиздец, музыку через стены просто невозможно слушать. Все высокие
частоты режет.
Они прошли дальше, мимо кухни, в европейском стиле совмещенной с
какой-то комнатой. Кухней, впрочем, ее можно было назвать только условно:
холодильник, раковина и электроплитка с двумя комфорками. За небольшим
столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых
полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон.
Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение
на экране скакало.
-- Привет, -- сказал парень.
-- Это Глеб, -- представил Луганский, -- а это Денис.
-- Мы на закрытии "Птюча" виделись, -- сказал Денис. Глеб его, конечно,
совсем не помнил.
-- Глеб в Хрустальном работает, -- пояснил Луганский, -- дизайнером. А
Денис делает собственный психоделический сайт. Через месяц запустит.
-- Ты, наверное, Антона знаешь? -- спросил Глеб, чтобы спросить хоть
что-нибудь.
-- Знаю, -- без энтузиазма ответил Денис. -- Тусовщик такой.
Глеб подумал, что еще пять лет назад это слово звучало комплиментом, а
сейчас звучит совсем пренебрежительно.
-- Ладно, -- сказал Луганский. -- Пошли ко мне.
Они прошли в следующую комнату, где на столе стоял компьютер и колонки.
В углу, прямо на полу, матрас -- как у Андрея.
-- Это твоя квартира? -- спросил Глеб.
-- Наша, -- ответил Луганский, -- это же сквот.
-- Как на это... на Трехпрудном? -- спросил Глеб. Таня когда-то
рассказывала ему про коммуну художников.
-- Ну, типа того, -- Луганский вздохнул, -- только теперь все
цивилизованно. Раз в месяц приходят владельцы, мы платим им две сотни и
живем дальше. А как надумают сделать в здании ремонт и устроить офис -- нас
и выселят. Хорошо, за электричество платить не надо -- мы его у конторы
этажом ниже воруем.
-- А Интернет? -- спросил Глеб.
-- Ну, кто же за сеть платит? -- удивился Луганский. -- Чернозатонский
всем давно объяснил, как надо бесплатно "Америкой-он-лайн" пользоваться. Они
месяц проверяют номер карточки, а ты все это время юзаешь на халяву. А потом
генеришь новый номер -- и опять.
-- Понятно.
Внешность обманчива, подумал Глеб: после первой встречи он был уверен,
что Луганский -- богатый телевизионный человек, а не артистическая богема,
живущая по чужим углам и подворовывающая Интернет и электричество.
Сегодня, как и при первой встрече, Луганский был одет в черное: черные
джинсы и майка с чьим-то красно-белым портретом и надписью "Kill the Pigs!".
Глеб знал, что московская богема вот уже пять лет ходит только в черном, и
вспомнил историю какого-то Таниного приятеля, модного художника,
встретившего на вечеринке женщину-психолога. Та посмотрела на него и
сказала: "У вас, видимо, депрессия: вы всегда в черном", а он ответил:
"Никакой депрессии. Я бы с радостью носил другие цвета, если бы их можно
было хотя бы надеть". Рассказав эту историю, Таня заметила, что оба,
очевидно, остались при своем мнении.
-- Майку рассматриваешь? -- спросил Луганский -- Круто, правда? Мэнсон
как он есть.
Глеб кивнул.
-- У нас был проект, -- продолжал Луганский, -- выдвинуть Мэнсона в
Президенты РФ. Собрать голоса, все по серьезу. Но, кажется, надо, чтобы
кандидат был гражданином России, иначе не канает. Так что придется за
Ельцина голосовать.
-- Когда выборы-то? -- спросил Глеб.
-- Да ты что? -- поразился Луганский. -- Послезавтра. Прощай, халява.
Столько бабок можно было заработать! Даже мне перепало: я варианты роликов
для Лебедя писал. Ни один не приняли, правда, но каких-то денег все равно
заплатили.
-- Так ты за Лебедя голосовать будешь? -- спросил Глеб. Ближе к выборам
всеобщая истерика, видимо, коснулась и его.
-- А какая разница? -- сказал Луганский. -- Его потом с Ельциным сольют
все равно. Это ж как два пальца обоссать.
Глеб кивнул.
-- Я вообще-то не особо политикой интересуюсь, -- пояснил Луганский. --
По-моему, после 1991 уже все равно, кто у власти. Все одно воровать будут.
-- Но ворюга мне милей, чем кровопийца, -- улыбнулся Глеб.
Луганский кивнул.
-- Послушай, -- сказал Глеб, -- я хотел тебя спросить про Снежану.
-- Какую? -- удивился Луганский. -- А, которая Death in June?
-- Почему? -- не понял Глеб.
-- Ну, смерть в июне, -- пояснил Луганский. -- Она же в июне умерла,
так?
-- Да, про это, -- сказал Глеб. -- Ты ее давно знаешь?
-- Ну, как-то тусили вместе пару раз, -- пожал плечами Луганский. -- Я
все трахнуть ее хотел, но не сложилось. Хотя вроде и она была не против.
Зато вот Настю оприходовал на Снежанином дне рождения.
-- Когда это ты успел?
-- А, долго ли умеючи! Сам знаешь, слово за слово, хуем по столу. В
комнате, где компьютеры у вас стоят. Сначала про Тарантино, потом про
клаббинг, потом про MTV -- оглянуться не успела, как уже ноги раздвинула. Я
люблю, чтобы все быстро. Хорошо, кстати, что поторопился -- только кончили,
как все и началось.
-- Что началось?
-- Ну, менты, допросы, труп на лестнице. Еле застегнуться успел.
-- То есть вы весь вечер так и не выходили из офиса? В смысле, пока
Снежану не убили?
-- Ну да. Ты же сам видел -- я сначала читал свою шутку. Ну, про
братков.
И Луганский ткнул в листочек, прикнопленный к доске на стене. Глеб
подошел и автоматически прочитал финал:
-- Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха -- И --
Зэ, а то Ха -- Е -- эР. То есть "его" и "ее".
-- "Хиз" и "Хер"?
-- Ну да.
-- То есть из-за того, что там все мужики -- пидоры, баб, что ли, никто
в натуре не ебет? И у них на уме один хер?
-- Постой, ты не понял. По-английски "her" не значит "хер", "хер"
по-английски будет "фак".
-- Надо же. "Фак", еб тыть. А как будет "пошел на хуй"?
-- "Пошел на хуй" по-английски будет "фак офф".
-- А как будет по-английски "пизда"?
-- Не знаю, наверное так и будет -- "the pizda".
-- Это такой намек для своих, -- пояснил Луганский. -- В Сети есть
страничка, где приведены результаты поиска Альтавистой по маске "pizd*".
Там, в частности, есть человек по имени Джонатан Пиздец. Реальный человек,
не виртуал. Американец какой-то.
-- Круто, -- сказал Глеб.
Они вышли обратно на кухню. Дениса уже не было, изображение в
телевизоре стабилизировалось, и Глеб на секунду замер -- картинка показалась
знакомой.
-- Выключи ты эту хуйню, -- сказал Луганский. -- Я ВГИК кончал, меня с
тех пор от Тарковского тошнит.
-- Что так? -- спросил Глеб.
-- Профессора заебали, -- ответил Луганский, выключая телевизор. -- И
вообще, людей, которые любят Тарковского, надо резать, как Шэрон Тейт.
Дома Глеба ждало письмо от Вити Абрамова.
"Привет, ребята, -- писал Абрамов транслитом на лист. -- Классно, что я
нашел это место, а то я все равно ничьих мэйлов не помню. Вольфсон, как
всегда, на высоте. Узнаю брата Васю. Пишу я, чтобы вы знали мой новый мэйл
-- тот, который был в России, накрылся тем же, что и вся моя тамошняя жизнь.
Говоря в двух словах, я влетел на приличные деньги, причем такие, что даже
скинься вы все вместе, вряд ли меня выкупите. Но, к счастью, все
образовалось: я вовремя подорвал и теперь на свободе. Прощай, как говорится,
немытая Россия."
Вместо подписи стояло ВА, а ниже постскриптум: "Только что нашел на
странице все ваши адреса. Кое-кому скоро напишу лично. Ждите."
Глеб вздохнул с облегчением. Нажав Reply, ответил:
"Привет, Витька. Рад, что ты цел. А то свалил -- ни слуха, ни духа. У
меня осталась твоя карточка Visa. И еще -- я хотел тебя спросить, но как-то
забыл тогда: что ты имел в виду, когда говорил, что Чак хватает тебя за
ноги? И где ты сейчас? Может, соберусь в отпуск за границу, повидаемся. Твой
Гл."
Вот уже несколько дней Глеб был подписан на лист. Разбросанные по всему
миру одноклассники, лениво переругиваясь, обсуждали грядущие выборы ("Я
коммуняк как не любил, так и не люблю" -- "При коммунистах хоть наука
была"), калифорнийцы собирались встретиться на 4 июля и обсуждали "Mission:
Impossible" и "Twister" с теми из москвичей, кто успел посмотреть пиратское
видео ("Тупое кино, как вы только такое смотрите?" -- "Его просто надо
видеть на большом экране"). Никто ни единым словом -- даже на девять дней --
не поминал Мишу Емельянова, словно его и не было никогда.
Интересно, думал Глеб, когда Чак покончил с собой, все только об этом и
говорили. Шутили, кто будет следующим, обсуждали, кто виноват. А тут --
словно отрезало. Или в молодости нам казалось, что смерть так далеко, что
никогда с нами не случится. А сегодня мы все понимаем, что не так уж много
осталось. Может, меньше половины жизни. Когда-то они с Таней придумали, что
хорошо бы иметь встроенный предсказатель, чтоб подавал сигнал, как на
пейджер: сегодня вы прожили полжизни. Или еще, подумал он, хорошо бы вести
учет живых и мертвых знакомых, чтобы заметить, когда количество сравняется.
Впрочем, еще не скоро. Сейчас, не считая старших родственников, едва ли
наберется полдюжины. Конечно, если дальше будет прибывать такими темпами,
как сейчас...
Глеб снова подумал о Снежане. Обитатели Хрустального вели себя так же,
как одноклассники: о мертвых не говорили. Может, он неправ: именно в
молодости смерть кажется так близко, что о ней все время думаешь и говоришь,
а с возрастом приучаешься загонять ее на кромку сознания, в тот первый круг
персонального ада, где живут все твои мертвецы.
Глеб снял трубку и набрал домашний номер Бена.
-- Привет, -- сказал Бен, -- как дела?
-- Нормально, -- ответил Глеб, -- а у тебя?
-- Круто, только у меня мама умерла, -- сказал Бен -- радостно, как
обычно.
Глеб запнулся, испугавшись, что его мысли о смерти пугающе отзываются в
окружающем мире.
-- Боже мой. А что случилось?
-- Боюсь, процессор сдох. Вентилятор последнее время плохо работал.
-- Блядь, -- выдохнул Глеб. -- Я-то уж подумал...
Неловко: старую шутку про чайника, который звонит программисту, когда у
того перегорела материнская плата, и приносит соболезнования по поводу
смерти мамы, Глеб знал лет пять, не меньше. Никогда не предполагал что сам
попадется.
Бен расхохотался.
-- Нет, это ты меня извини, я как-то не сообразил, как оно звучит...
-- Слушай, -- сказал Глеб, -- мне бы с тобой поговорить. Подъехать к
тебе можно?
-- Давай, конечно. Я раньше двух не ложусь. Я тебе картинку отмылю, как
ехать.
Через час Глеб уже поднимался по широкой лестнице. Старый дом в стиле
модерн располагался в одном из посольских переулков Замоскворечья. Огромная
металлическая дверь утопала в лепной нише, словно вход в бункер посреди
гипсового сада. Открыл мальчик лет десяти.
-- Вы к папе? -- спросил он.
Вот уж не знал, что у Бена с Катей есть дети, подумал Глеб и кивнул,
осматривая чистенькую прихожую.
-- Проходите. Папы сейчас нет, но вы можете его подождать.
-- Но я же с ним говорил час назад, -- удивился Глеб.
-- Папа ушел еще утром, -- спокойно сказал мальчик и прибавил: -- Вы,
наверное, с дядей Беном говорили.
Из глубины квартиры доносились звуки, будто кто-то открыл крышку рояля
и пустил туда побегать мышь.
-- Я думал, Бен и есть твой папа.
-- Дядя Бен -- муж тети Кати, -- внес ясность мальчик. -- Мой папа --
Саша Казанцев. Я -- Миша.
-- Ааа, -- протянул Глеб, окончательно запутавшись. Кругом слишком
много людей. Каждый новый знакомый обрастал таким количеством близких и
соседей, что достижение точки равновесия между мертвыми и живыми, видимо,
возможно только в случае глобальной катастрофы.
-- Тогда вам в его офис, -- и малолетний Миша показал рукой в уходивший
направо коридор. -- Там дверь открыта, увидите.
Глеб пошел по коридору, дивясь необъятным размерам московских квартир.
Похоже, никто из знакомых не живет как люди -- все делят дом с другими,
зачастую чужими. Оно и понятно, решил Глеб, московская недвижимость дорога.
Впрочем, после Хрустального и сквота Луганского квартира Бена поражала
чистотой и строгостью. Однотонный палас приглушал шаги, двери, выходящие в
коридор, закрыты, и в одну Глеб успел разглядеть большую гостиную и девочку
лет шести -- она пыталась извлечь звуки из стоявшей на возвышении
позолоченной арфы. Наконец, Глеб достиг офиса.
Небольшая комната была до самого потолка уставлена самодельными
фанерными шкафами, набитыми, как догадался Глеб, радиодеталями. Провода
вываливались из раскрытых ящиков не то щупальцами, не то выпущенными
кишками. В центре на большом столе -- несколько распотрошенных компьютеров,
вдоль стен -- штуки четыре работающих. За одним сидела Катя Гусева и
работала в Фотошопе.
-- Привет, -- сказал Глеб.
-- О, Глеб, -- ответила Катя, разворачиваясь. -- Рада тебя видеть.
Над ее монитором Глеб увидел распечатанную на принтере фотографию
Шварцера с крупной надписью внизу: "А это что за говно?"
-- А где Бен? -- спросил Глеб.
-- На кухне, -- ответила Катя, -- он сейчас занят. У него мама сгорела,
и он страдает.
-- Ни фига я не страдаю, -- ответил Бен, входя в комнату. -- Все круто.
Маму завтра новую привезут. Просто, как два байта переслать. Я немного
перебздел, когда все гикнулось. Потому что мой компьютер --мое второе я.
Он плюхнулся на стул и, сияя, поведал: Андрей, еще в Екатеринбурге,
заработался до глубокой ночи, и вдруг у него перед глазами прошла рябь,
картинка на экране свернулась, оплыла, стекла куда-то вниз -- и исчезла.
-- Я думаю, -- сказал Бен, -- такое ощущение и называют словом
"психоделический". Когда реальность -- хоп! -- и исчезает, даром что
виртуальная.
-- Ну, -- сказал Глеб, -- по-моему, психоделия -- это про наркотики
что-то.
-- Нахуй, -- сказал Бен, -- наркотики -- не круто. Я их не юзаю, потому
что виртуалка круче наркотиков. И креативней.
-- А помнишь, Веня, -- сказала Катя, не переставая что-то двигать в
Фотошопе, -- эту игрушку, которая изображение переворачивает? Как мы ее
поставили Никитичу на пи-си?
Шутку Глеб знал: простенькая програмка под DOS переворачивала картинку
на мониторе. Если вставить программку в autoexec.bat, человек включал
компьютер и получал перевернутое изображение. В те далекие времена, когда
персоналки только появились в Москве, подобные шутки были очень популярны.
-- Ага, -- заулыбался Бен. -- А Никитич пришел, посмотрел на монитор,
матернулся и просто его перевернул. Я спрашиваю: "Ты что делаешь?", а он
отвечает: "Да вирус завелся какой-то, потом разберусь, сейчас работа
срочная". Вот выдержка у человека, да?
Катя засмеялась. Глядя на них Глеб неожиданно для себя понял, что давно
не видел такой слаженной пары. Ясно, что они прожили вместе много лет, но
так и не потеряли способности смеяться шуткам друг друга -- пусть и слышали
их множество раз.
-- А что это за мальчик мне открыл? -- спросил Глеб.
-- О, это сын Саши Казанского, -- сказала Катя. -- Они с Веней со школы
дружили, да?
-- Да, было круто, -- согласился Бен. -- Мы типа дружили всегда и лет
пять назад расселили отсюда коммуналку и въехали -- он со своей семьей, я с
Катькой. Правда, мы через год разосрались и теперь сами живем, как в
коммуналке.
И он радостно засмеялся, будто на свете нет ничего смешнее, чем
расплеваться с лучшим другом.
-- Я, -- сказал Глеб, -- вот о чем поговорить пришел. Ты не помнишь,
как оно происходило, в тот вечер, когда Снежану убили?
-- Конечно, помню, -- ответил Бен и улыбка почти сбежала с его лица. --
Мы все напились, потом танцевали, потом снова пили, а потом Снежану убили, и
все кончилось.
-- А ты не помнишь, выходил ли кто-нибудь из комнаты... ну, перед тем,
как нашли труп.
-- Нет, конечно, -- ответил Бен. -- Я же круто напился. А что?
-- Ну, такое дело, -- Глеб запнулся. -- Я просто думаю, что это кто-то
из наших.
-- Ты гонишь! -- восхитился Бен.
Глеб рассказал про нож, про иероглиф, написанный на стене и найденный в
сканере, про канал #xpyctal, где таинственный het вызвал Снежану на
лестницу.
-- Круто, -- сказал Бен, -- это же детектив, да? Как "The Colonel's
Bequest".
-- Как что? -- не понял Глеб
-- Как квест сьеровский старый, -- пояснил Бен. -- Там тоже убийство,
расследование... такая Агата Кристи. Ты что, не играл?
Из всех старых квестов Глеб играл только в четвертый "King Quest", и то
даже до ночи не добрался. Зато хорошо помнил, как много лет назад на
семейной вечеринке мамин двоюродный брат, впервые показавший Глебу
персональный компьютер, рассказывал ему "и тут я захожу на кладбище, а там
пусто, младенец только плачет. И я понимаю, что надо взять погремушку из
могилы его матери. Я разрываю могилу..." -- и тут Глеб увидел окаменевшую от
ужаса бабушку, которая тоже слушала. Тогда он впервые понял, какое
впечатление производит на людей реального мира столкновение с миром
виртуальным.
-- У меня где-то на сидюке была копия, -- сказал Бен. -- Надо тебе
обязательно поиграть. Лучше поймешь, как преступников ищут.
Он развернулся к заваленному дисками и бумагами столу и начал рыться
там, пока не обрушил на пол груду радужных кругляшей. Глеб поднял один:
компакт Алены Апиной.
-- Ты это слушаешь? -- поразился он.
-- Я решил завязать со старой музыкой, -- разъяснил Бен. -- Я думаю,
надо полюбить современную попсу.
-- Современная попса -- это что, техно? -- Глеб подумал про Настю с
Олегом.
-- Нет, нет, техно -- это музыка для интеллектуалов. Настоящая попса --
это вот Апина, Салтыкова, Ветлицкая. В крайнем случае -- Алена Свиридова.
-- Мне нравится "Бедная овечка", -- сказала Катя.
-- Да, это очень круто, -- согласился Бен. -- Я решил, надо быть ближе
к народу. Там, где он, к несчастью, есть. А то что это я -- застрял на
семидесятых. Старье.
Глеб с радостью узнавания понял, что Бену, на самом деле, все равно,
что слушать и как одеваться. Как и Глебу, Бену требовался только свой угол,
компьютер и, может, несколько книг. Но стремление не выглядеть
хрестоматийным матшкольным мальчиком заставляло его придумывать себе
увлечения одно необычней другого. Глеб вспомнил, как Таня воспитывала у него
музыкальный вкус. За годы совместной жизни ей даже удалось привить Глебу
любовь к Тому Уэйтсу, Нику Кейву и Леонарду Коэну -- хотя Глеб иногда думал,
что прекрасно прожил бы на старых запасах Галича и Высоцкого.
-- А кто у нас подозреваемые? -- спросил Бен. -- Нас с тобой исключаем,
как инициаторов расследования. Это только в "Убийстве Роджера Экройда"
рассказчик оказывается убийцей. В нормальном квесте так быть не может. Кто в
остатке?
-- Надо для начала понять, кто такой het, -- сказал Глеб. -- Ты не
знаешь, с кем спала Снежана?
-- Она, царство ей небесное, вообще была слаба на передок, -- сказала
Катя. -- А при чем тут?
-- Потому что на канале #xpyctal собирались ее любовники, -- пояснил
Глеб и понял, что сказал лишнее.
Катя повернулась на стуле и уставилась на Бена с Глебом.
-- Веня, -- спросила она, -- это правда? Почему ты мне не говорил?
-- Собственно, Глеб имел в виду виртуальных любовников, -- как-то
неуверенно сказал Бен.
-- Хули виртуальных, -- вдруг разозлилась Катя. -- Самых что ни на есть
настоящих. Ебся бы себе потихоньку, зачем мне-то про этот канал сраный
рассказывать!
-- Бен, ты что, тоже на канале был? -- спросил Глеб.
-- Разумеется, был! -- раздраженно сказала Катя. -- Под идиотским ником
BoneyM. Очень гордился, даже мне хвастался. Пересказывал шутки, которые там
отпускали, резвился!
-- Прости, -- начал Бен, но Глеб перебил:
-- Какие шутки?
-- Да все. Вот эту, последнюю, из-за которой весь сыр-бор. Про Тима.ру.
Глеб перевел глаза на фотографию Шварцера над монитором и медленно
сказал:
-- Так Марусина -- это ты?
-- Так Марусина -- это я, -- с напором сказала Катя, -- а что? К
сожалению, я не убивала Снежану, потому что все время была с этим мудаком.
Мы, видишь ли, танцевали, а потом он почти трахнул меня в какой-то боковой
комнате.
-- Почему ты это делала?
-- Потому что я люблю танцевать, вот почему!
-- Я имею в виду -- Марусину?
-- Ой, ты глупые вопросы задаешь, -- Катя встала. -- Потому что Тим
всех заебал. Потому что он звезда русского Интернета, а дизайн его
примитивен и бестолков. Потому что понтов у него в сотню раз больше, чем
таланта. Потому что Вене, видишь ли, нравится то, что делает Тим, и не
нравится то, что делаю я. Продолжать?
-- Но ты не хотела, чтобы они с Шаневичем мимо денег пролетели?
-- Мне на это было насрать, -- сказала Катя, -- Меня деньги не
интересуют. У нас в семье деньгами Веня занимается.
-- Послушай, -- оживился Бен, -- пока меня не было, эфэсбэшники не
звонили?
-- Нет, не звонили, -- Катя повернулась к ним спиной.
-- А что у тебя с ФСБ? -- спросил Глеб. Десять лет назад при мысли о
звонке из КГБ он покрылся бы холодным потом. А сейчас -- ничего, спокойно
беседует. Демократия, одно слово. Теперь их можно не бояться.
-- А, вроде был разговор, чтобы я им коды подобрал, чтоб сотовые
переговоры ломать, -- сказал Бен. -- Я, правда, откажусь, скорее всего.
Платят больно мало.
-- А как с Марусиной теперь? -- спросил Глеб Катю.
-- Не знаю, -- ответила Катя, -- надоела она мне. Убью ее, наверное.
Подстрою ей виртуальную аварию.
-- Пусть ее, например, машина собьет, -- предложил Бен.
-- Да, -- кивнула Катя, -- поисковая. Альтависта или Ликос.
-- Я тебе говорил. Твоя версия с Марусиной не выдерживает критики, --
написал Горский. -- Видишь, у Кати и Бена есть алиби.
-- К тому же, Бен технически не может быть одновременно BoneyM и этим
het, -- сказал Глеб.
-- Технически он как раз может, -- ответил Горский. -- Технически можно
быть двумя людьми на IRC сразу, не проблема. Но Снежана-то должна была
знать, кто есть кто. Хотя теоретически возможно, что в тот день Бен
законнектился как het.
-- Вне подозрений только SupeR, -- ответил Глеб. -- Но он и так в
Америке.
-- Да, -- согласился Горский, -- так что это мог быть и Бен, и Андрей.
Андрей сидел за соседним столом, и Глебу стало неловко. Получалось,
будто они с Горским сейчас обсуждают Андрея за его спиной -- но в прямой
видимости. Андрей как раз обернулся, в пол-оборота посмотрел, и Глеб
устыдился своих подозрений.
-- Я тут думал на днях, -- продолжал Горский, -- почему все
индифферентны к смерти Снежаны, как ты говоришь. Наверное, то, что кажется
драмой, когда тебе 15 лет, к 30 больше не драма. Вот смерть -- сначала
кажется, что это the issue, важная тема для общей беседы. А потом
выясняется, что это очень личное дело, о котором и говорить как-то неловко.
А чужая смерть -- чужое дело. Потому что использовать чужую смерть для
размышлений о своей собственной как-то нескромно. Снежана ведь умерла не для
того, чтобы преподать нам, скажем, урок нашей смертности.
-- То есть она умерла напрасно? -- спросил Глеб.
-- Не в этом дело. Просто однажды становится неловко, неудобно как-то
вкладывать свои смыслы в чужие смерти. А если нельзя вложить смысл, проще
забыть. Я не говорю, что этот способ лучше того, что в пятнадцать лет.
-- А что в пятнадцать? -- спросил Глеб, вспомнив Чака.
-- В пятнадцать кажется, что говорить о чужой смерти -- самое милое
дело. Единственная стоящая тема для разговора.
-- У меня одноклассник в 15 лет покончил с собой, -- написал Глеб и
снова, уже не впервые за последние дни, у него возникло чувство, будто
совсем недавно что-то напомнило ему о Чаке, что-то не связанное с классом --
но не мог вспомнить, что именно.
В комнату сунулась Нюра Степановна -- сказала, что Шаневич хочет
поговорить с Глебом. Быстрый секс, случившийся у них несколько дней назад,
как она и обещала, не повлиял на их отношения. При встрече они столь же
вежливо здоровались и смотрели друг сквозь друга. Нюра мышкой старалась
проскочить мимо него, а Глеб пытался не вспоминать как твердели ее соски под
его пальцами.
Сейчас он быстро написал "/ME сейчас вернется" (Горский это увидел как
"*Gleb сейчас вернется"), и вышел. По пути от Шаневича Глеб встретил Осю.
Для завершения картины надо бы и с ним поговорить. Ося уже убегал, но
предложил встретиться завтра вечером в городе, на каком-то сборном
панк-концерте, куда он все равно собирался. Пообещал кинуть Глебу координаты
клуба и сказал, что, посетив концерт, они морально поддержат лучшие силы
сопротивления антинародному режиму.
Глеб вернулся в комнату и спросил Андрея, давно ли тот знает Осю.
-- Со времен scs/scr, -- ответил Андрей, не отрываясь от клавиатуры.
-- Что это такое? -- спросил Глеб, и Андрей со вздохом бросил работу.
-- Это то, чем был русский интернет до появления WWW, -- ответил он. --
Юзнет. Ньюсгруппы.
-- Что это такое? -- повторил Глеб, решив на этот раз не кивать.
Андрей снова вздохнул.
-- Что-то вроде больших подписных листов, разбитые по темам. Но иногда
все забывали про темы и просто общались. Короче, там заводились романы,
писались стихи и проза, создавались и гибли репутации. Фактически все, кого
ты видишь здесь, в Хрустальном, два-три года назад были там. Интернет больше
таким не будет.
Андрей, видимо, впал в элегическое настроение.
-- В юзнете был мгновенный фидбэк. В Паутине я могу писать что угодно,
а в юзнете нельзя соврать. Там тебя ценили по тому, что и как ты пишешь.
-- Обойди слева, -- крикнул он.
Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок.
Через минуту в глубине двора появился Луганский с ключами.
-- Рад видеть, -- сказал он. -- Проходи.
Они поднялись на третий этаж, Луганский толкнул дверь и мощная звуковая
волна чуть не сбила Глеба с ног.
-- Извини, не сразу услышал, -- сказал Луганский. -- Видишь, какой
расколбас.
Квартира у Луганского была странная, чем-то похожая на Хрустальный --
не то квартира, не то офис. Там толклась куча народу: в коридоре оживленно
беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу
трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.
-- Сделайте потише, говорить невозможно, -- крикнул в приоткрытую дверь
Луганский.
Звук чуть приглушили, и Луганский сказал:
-- Пиздец, музыку через стены просто невозможно слушать. Все высокие
частоты режет.
Они прошли дальше, мимо кухни, в европейском стиле совмещенной с
какой-то комнатой. Кухней, впрочем, ее можно было назвать только условно:
холодильник, раковина и электроплитка с двумя комфорками. За небольшим
столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых
полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон.
Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение
на экране скакало.
-- Привет, -- сказал парень.
-- Это Глеб, -- представил Луганский, -- а это Денис.
-- Мы на закрытии "Птюча" виделись, -- сказал Денис. Глеб его, конечно,
совсем не помнил.
-- Глеб в Хрустальном работает, -- пояснил Луганский, -- дизайнером. А
Денис делает собственный психоделический сайт. Через месяц запустит.
-- Ты, наверное, Антона знаешь? -- спросил Глеб, чтобы спросить хоть
что-нибудь.
-- Знаю, -- без энтузиазма ответил Денис. -- Тусовщик такой.
Глеб подумал, что еще пять лет назад это слово звучало комплиментом, а
сейчас звучит совсем пренебрежительно.
-- Ладно, -- сказал Луганский. -- Пошли ко мне.
Они прошли в следующую комнату, где на столе стоял компьютер и колонки.
В углу, прямо на полу, матрас -- как у Андрея.
-- Это твоя квартира? -- спросил Глеб.
-- Наша, -- ответил Луганский, -- это же сквот.
-- Как на это... на Трехпрудном? -- спросил Глеб. Таня когда-то
рассказывала ему про коммуну художников.
-- Ну, типа того, -- Луганский вздохнул, -- только теперь все
цивилизованно. Раз в месяц приходят владельцы, мы платим им две сотни и
живем дальше. А как надумают сделать в здании ремонт и устроить офис -- нас
и выселят. Хорошо, за электричество платить не надо -- мы его у конторы
этажом ниже воруем.
-- А Интернет? -- спросил Глеб.
-- Ну, кто же за сеть платит? -- удивился Луганский. -- Чернозатонский
всем давно объяснил, как надо бесплатно "Америкой-он-лайн" пользоваться. Они
месяц проверяют номер карточки, а ты все это время юзаешь на халяву. А потом
генеришь новый номер -- и опять.
-- Понятно.
Внешность обманчива, подумал Глеб: после первой встречи он был уверен,
что Луганский -- богатый телевизионный человек, а не артистическая богема,
живущая по чужим углам и подворовывающая Интернет и электричество.
Сегодня, как и при первой встрече, Луганский был одет в черное: черные
джинсы и майка с чьим-то красно-белым портретом и надписью "Kill the Pigs!".
Глеб знал, что московская богема вот уже пять лет ходит только в черном, и
вспомнил историю какого-то Таниного приятеля, модного художника,
встретившего на вечеринке женщину-психолога. Та посмотрела на него и
сказала: "У вас, видимо, депрессия: вы всегда в черном", а он ответил:
"Никакой депрессии. Я бы с радостью носил другие цвета, если бы их можно
было хотя бы надеть". Рассказав эту историю, Таня заметила, что оба,
очевидно, остались при своем мнении.
-- Майку рассматриваешь? -- спросил Луганский -- Круто, правда? Мэнсон
как он есть.
Глеб кивнул.
-- У нас был проект, -- продолжал Луганский, -- выдвинуть Мэнсона в
Президенты РФ. Собрать голоса, все по серьезу. Но, кажется, надо, чтобы
кандидат был гражданином России, иначе не канает. Так что придется за
Ельцина голосовать.
-- Когда выборы-то? -- спросил Глеб.
-- Да ты что? -- поразился Луганский. -- Послезавтра. Прощай, халява.
Столько бабок можно было заработать! Даже мне перепало: я варианты роликов
для Лебедя писал. Ни один не приняли, правда, но каких-то денег все равно
заплатили.
-- Так ты за Лебедя голосовать будешь? -- спросил Глеб. Ближе к выборам
всеобщая истерика, видимо, коснулась и его.
-- А какая разница? -- сказал Луганский. -- Его потом с Ельциным сольют
все равно. Это ж как два пальца обоссать.
Глеб кивнул.
-- Я вообще-то не особо политикой интересуюсь, -- пояснил Луганский. --
По-моему, после 1991 уже все равно, кто у власти. Все одно воровать будут.
-- Но ворюга мне милей, чем кровопийца, -- улыбнулся Глеб.
Луганский кивнул.
-- Послушай, -- сказал Глеб, -- я хотел тебя спросить про Снежану.
-- Какую? -- удивился Луганский. -- А, которая Death in June?
-- Почему? -- не понял Глеб.
-- Ну, смерть в июне, -- пояснил Луганский. -- Она же в июне умерла,
так?
-- Да, про это, -- сказал Глеб. -- Ты ее давно знаешь?
-- Ну, как-то тусили вместе пару раз, -- пожал плечами Луганский. -- Я
все трахнуть ее хотел, но не сложилось. Хотя вроде и она была не против.
Зато вот Настю оприходовал на Снежанином дне рождения.
-- Когда это ты успел?
-- А, долго ли умеючи! Сам знаешь, слово за слово, хуем по столу. В
комнате, где компьютеры у вас стоят. Сначала про Тарантино, потом про
клаббинг, потом про MTV -- оглянуться не успела, как уже ноги раздвинула. Я
люблю, чтобы все быстро. Хорошо, кстати, что поторопился -- только кончили,
как все и началось.
-- Что началось?
-- Ну, менты, допросы, труп на лестнице. Еле застегнуться успел.
-- То есть вы весь вечер так и не выходили из офиса? В смысле, пока
Снежану не убили?
-- Ну да. Ты же сам видел -- я сначала читал свою шутку. Ну, про
братков.
И Луганский ткнул в листочек, прикнопленный к доске на стене. Глеб
подошел и автоматически прочитал финал:
-- Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха -- И --
Зэ, а то Ха -- Е -- эР. То есть "его" и "ее".
-- "Хиз" и "Хер"?
-- Ну да.
-- То есть из-за того, что там все мужики -- пидоры, баб, что ли, никто
в натуре не ебет? И у них на уме один хер?
-- Постой, ты не понял. По-английски "her" не значит "хер", "хер"
по-английски будет "фак".
-- Надо же. "Фак", еб тыть. А как будет "пошел на хуй"?
-- "Пошел на хуй" по-английски будет "фак офф".
-- А как будет по-английски "пизда"?
-- Не знаю, наверное так и будет -- "the pizda".
-- Это такой намек для своих, -- пояснил Луганский. -- В Сети есть
страничка, где приведены результаты поиска Альтавистой по маске "pizd*".
Там, в частности, есть человек по имени Джонатан Пиздец. Реальный человек,
не виртуал. Американец какой-то.
-- Круто, -- сказал Глеб.
Они вышли обратно на кухню. Дениса уже не было, изображение в
телевизоре стабилизировалось, и Глеб на секунду замер -- картинка показалась
знакомой.
-- Выключи ты эту хуйню, -- сказал Луганский. -- Я ВГИК кончал, меня с
тех пор от Тарковского тошнит.
-- Что так? -- спросил Глеб.
-- Профессора заебали, -- ответил Луганский, выключая телевизор. -- И
вообще, людей, которые любят Тарковского, надо резать, как Шэрон Тейт.
Дома Глеба ждало письмо от Вити Абрамова.
"Привет, ребята, -- писал Абрамов транслитом на лист. -- Классно, что я
нашел это место, а то я все равно ничьих мэйлов не помню. Вольфсон, как
всегда, на высоте. Узнаю брата Васю. Пишу я, чтобы вы знали мой новый мэйл
-- тот, который был в России, накрылся тем же, что и вся моя тамошняя жизнь.
Говоря в двух словах, я влетел на приличные деньги, причем такие, что даже
скинься вы все вместе, вряд ли меня выкупите. Но, к счастью, все
образовалось: я вовремя подорвал и теперь на свободе. Прощай, как говорится,
немытая Россия."
Вместо подписи стояло ВА, а ниже постскриптум: "Только что нашел на
странице все ваши адреса. Кое-кому скоро напишу лично. Ждите."
Глеб вздохнул с облегчением. Нажав Reply, ответил:
"Привет, Витька. Рад, что ты цел. А то свалил -- ни слуха, ни духа. У
меня осталась твоя карточка Visa. И еще -- я хотел тебя спросить, но как-то
забыл тогда: что ты имел в виду, когда говорил, что Чак хватает тебя за
ноги? И где ты сейчас? Может, соберусь в отпуск за границу, повидаемся. Твой
Гл."
Вот уже несколько дней Глеб был подписан на лист. Разбросанные по всему
миру одноклассники, лениво переругиваясь, обсуждали грядущие выборы ("Я
коммуняк как не любил, так и не люблю" -- "При коммунистах хоть наука
была"), калифорнийцы собирались встретиться на 4 июля и обсуждали "Mission:
Impossible" и "Twister" с теми из москвичей, кто успел посмотреть пиратское
видео ("Тупое кино, как вы только такое смотрите?" -- "Его просто надо
видеть на большом экране"). Никто ни единым словом -- даже на девять дней --
не поминал Мишу Емельянова, словно его и не было никогда.
Интересно, думал Глеб, когда Чак покончил с собой, все только об этом и
говорили. Шутили, кто будет следующим, обсуждали, кто виноват. А тут --
словно отрезало. Или в молодости нам казалось, что смерть так далеко, что
никогда с нами не случится. А сегодня мы все понимаем, что не так уж много
осталось. Может, меньше половины жизни. Когда-то они с Таней придумали, что
хорошо бы иметь встроенный предсказатель, чтоб подавал сигнал, как на
пейджер: сегодня вы прожили полжизни. Или еще, подумал он, хорошо бы вести
учет живых и мертвых знакомых, чтобы заметить, когда количество сравняется.
Впрочем, еще не скоро. Сейчас, не считая старших родственников, едва ли
наберется полдюжины. Конечно, если дальше будет прибывать такими темпами,
как сейчас...
Глеб снова подумал о Снежане. Обитатели Хрустального вели себя так же,
как одноклассники: о мертвых не говорили. Может, он неправ: именно в
молодости смерть кажется так близко, что о ней все время думаешь и говоришь,
а с возрастом приучаешься загонять ее на кромку сознания, в тот первый круг
персонального ада, где живут все твои мертвецы.
Глеб снял трубку и набрал домашний номер Бена.
-- Привет, -- сказал Бен, -- как дела?
-- Нормально, -- ответил Глеб, -- а у тебя?
-- Круто, только у меня мама умерла, -- сказал Бен -- радостно, как
обычно.
Глеб запнулся, испугавшись, что его мысли о смерти пугающе отзываются в
окружающем мире.
-- Боже мой. А что случилось?
-- Боюсь, процессор сдох. Вентилятор последнее время плохо работал.
-- Блядь, -- выдохнул Глеб. -- Я-то уж подумал...
Неловко: старую шутку про чайника, который звонит программисту, когда у
того перегорела материнская плата, и приносит соболезнования по поводу
смерти мамы, Глеб знал лет пять, не меньше. Никогда не предполагал что сам
попадется.
Бен расхохотался.
-- Нет, это ты меня извини, я как-то не сообразил, как оно звучит...
-- Слушай, -- сказал Глеб, -- мне бы с тобой поговорить. Подъехать к
тебе можно?
-- Давай, конечно. Я раньше двух не ложусь. Я тебе картинку отмылю, как
ехать.
Через час Глеб уже поднимался по широкой лестнице. Старый дом в стиле
модерн располагался в одном из посольских переулков Замоскворечья. Огромная
металлическая дверь утопала в лепной нише, словно вход в бункер посреди
гипсового сада. Открыл мальчик лет десяти.
-- Вы к папе? -- спросил он.
Вот уж не знал, что у Бена с Катей есть дети, подумал Глеб и кивнул,
осматривая чистенькую прихожую.
-- Проходите. Папы сейчас нет, но вы можете его подождать.
-- Но я же с ним говорил час назад, -- удивился Глеб.
-- Папа ушел еще утром, -- спокойно сказал мальчик и прибавил: -- Вы,
наверное, с дядей Беном говорили.
Из глубины квартиры доносились звуки, будто кто-то открыл крышку рояля
и пустил туда побегать мышь.
-- Я думал, Бен и есть твой папа.
-- Дядя Бен -- муж тети Кати, -- внес ясность мальчик. -- Мой папа --
Саша Казанцев. Я -- Миша.
-- Ааа, -- протянул Глеб, окончательно запутавшись. Кругом слишком
много людей. Каждый новый знакомый обрастал таким количеством близких и
соседей, что достижение точки равновесия между мертвыми и живыми, видимо,
возможно только в случае глобальной катастрофы.
-- Тогда вам в его офис, -- и малолетний Миша показал рукой в уходивший
направо коридор. -- Там дверь открыта, увидите.
Глеб пошел по коридору, дивясь необъятным размерам московских квартир.
Похоже, никто из знакомых не живет как люди -- все делят дом с другими,
зачастую чужими. Оно и понятно, решил Глеб, московская недвижимость дорога.
Впрочем, после Хрустального и сквота Луганского квартира Бена поражала
чистотой и строгостью. Однотонный палас приглушал шаги, двери, выходящие в
коридор, закрыты, и в одну Глеб успел разглядеть большую гостиную и девочку
лет шести -- она пыталась извлечь звуки из стоявшей на возвышении
позолоченной арфы. Наконец, Глеб достиг офиса.
Небольшая комната была до самого потолка уставлена самодельными
фанерными шкафами, набитыми, как догадался Глеб, радиодеталями. Провода
вываливались из раскрытых ящиков не то щупальцами, не то выпущенными
кишками. В центре на большом столе -- несколько распотрошенных компьютеров,
вдоль стен -- штуки четыре работающих. За одним сидела Катя Гусева и
работала в Фотошопе.
-- Привет, -- сказал Глеб.
-- О, Глеб, -- ответила Катя, разворачиваясь. -- Рада тебя видеть.
Над ее монитором Глеб увидел распечатанную на принтере фотографию
Шварцера с крупной надписью внизу: "А это что за говно?"
-- А где Бен? -- спросил Глеб.
-- На кухне, -- ответила Катя, -- он сейчас занят. У него мама сгорела,
и он страдает.
-- Ни фига я не страдаю, -- ответил Бен, входя в комнату. -- Все круто.
Маму завтра новую привезут. Просто, как два байта переслать. Я немного
перебздел, когда все гикнулось. Потому что мой компьютер --мое второе я.
Он плюхнулся на стул и, сияя, поведал: Андрей, еще в Екатеринбурге,
заработался до глубокой ночи, и вдруг у него перед глазами прошла рябь,
картинка на экране свернулась, оплыла, стекла куда-то вниз -- и исчезла.
-- Я думаю, -- сказал Бен, -- такое ощущение и называют словом
"психоделический". Когда реальность -- хоп! -- и исчезает, даром что
виртуальная.
-- Ну, -- сказал Глеб, -- по-моему, психоделия -- это про наркотики
что-то.
-- Нахуй, -- сказал Бен, -- наркотики -- не круто. Я их не юзаю, потому
что виртуалка круче наркотиков. И креативней.
-- А помнишь, Веня, -- сказала Катя, не переставая что-то двигать в
Фотошопе, -- эту игрушку, которая изображение переворачивает? Как мы ее
поставили Никитичу на пи-си?
Шутку Глеб знал: простенькая програмка под DOS переворачивала картинку
на мониторе. Если вставить программку в autoexec.bat, человек включал
компьютер и получал перевернутое изображение. В те далекие времена, когда
персоналки только появились в Москве, подобные шутки были очень популярны.
-- Ага, -- заулыбался Бен. -- А Никитич пришел, посмотрел на монитор,
матернулся и просто его перевернул. Я спрашиваю: "Ты что делаешь?", а он
отвечает: "Да вирус завелся какой-то, потом разберусь, сейчас работа
срочная". Вот выдержка у человека, да?
Катя засмеялась. Глядя на них Глеб неожиданно для себя понял, что давно
не видел такой слаженной пары. Ясно, что они прожили вместе много лет, но
так и не потеряли способности смеяться шуткам друг друга -- пусть и слышали
их множество раз.
-- А что это за мальчик мне открыл? -- спросил Глеб.
-- О, это сын Саши Казанского, -- сказала Катя. -- Они с Веней со школы
дружили, да?
-- Да, было круто, -- согласился Бен. -- Мы типа дружили всегда и лет
пять назад расселили отсюда коммуналку и въехали -- он со своей семьей, я с
Катькой. Правда, мы через год разосрались и теперь сами живем, как в
коммуналке.
И он радостно засмеялся, будто на свете нет ничего смешнее, чем
расплеваться с лучшим другом.
-- Я, -- сказал Глеб, -- вот о чем поговорить пришел. Ты не помнишь,
как оно происходило, в тот вечер, когда Снежану убили?
-- Конечно, помню, -- ответил Бен и улыбка почти сбежала с его лица. --
Мы все напились, потом танцевали, потом снова пили, а потом Снежану убили, и
все кончилось.
-- А ты не помнишь, выходил ли кто-нибудь из комнаты... ну, перед тем,
как нашли труп.
-- Нет, конечно, -- ответил Бен. -- Я же круто напился. А что?
-- Ну, такое дело, -- Глеб запнулся. -- Я просто думаю, что это кто-то
из наших.
-- Ты гонишь! -- восхитился Бен.
Глеб рассказал про нож, про иероглиф, написанный на стене и найденный в
сканере, про канал #xpyctal, где таинственный het вызвал Снежану на
лестницу.
-- Круто, -- сказал Бен, -- это же детектив, да? Как "The Colonel's
Bequest".
-- Как что? -- не понял Глеб
-- Как квест сьеровский старый, -- пояснил Бен. -- Там тоже убийство,
расследование... такая Агата Кристи. Ты что, не играл?
Из всех старых квестов Глеб играл только в четвертый "King Quest", и то
даже до ночи не добрался. Зато хорошо помнил, как много лет назад на
семейной вечеринке мамин двоюродный брат, впервые показавший Глебу
персональный компьютер, рассказывал ему "и тут я захожу на кладбище, а там
пусто, младенец только плачет. И я понимаю, что надо взять погремушку из
могилы его матери. Я разрываю могилу..." -- и тут Глеб увидел окаменевшую от
ужаса бабушку, которая тоже слушала. Тогда он впервые понял, какое
впечатление производит на людей реального мира столкновение с миром
виртуальным.
-- У меня где-то на сидюке была копия, -- сказал Бен. -- Надо тебе
обязательно поиграть. Лучше поймешь, как преступников ищут.
Он развернулся к заваленному дисками и бумагами столу и начал рыться
там, пока не обрушил на пол груду радужных кругляшей. Глеб поднял один:
компакт Алены Апиной.
-- Ты это слушаешь? -- поразился он.
-- Я решил завязать со старой музыкой, -- разъяснил Бен. -- Я думаю,
надо полюбить современную попсу.
-- Современная попса -- это что, техно? -- Глеб подумал про Настю с
Олегом.
-- Нет, нет, техно -- это музыка для интеллектуалов. Настоящая попса --
это вот Апина, Салтыкова, Ветлицкая. В крайнем случае -- Алена Свиридова.
-- Мне нравится "Бедная овечка", -- сказала Катя.
-- Да, это очень круто, -- согласился Бен. -- Я решил, надо быть ближе
к народу. Там, где он, к несчастью, есть. А то что это я -- застрял на
семидесятых. Старье.
Глеб с радостью узнавания понял, что Бену, на самом деле, все равно,
что слушать и как одеваться. Как и Глебу, Бену требовался только свой угол,
компьютер и, может, несколько книг. Но стремление не выглядеть
хрестоматийным матшкольным мальчиком заставляло его придумывать себе
увлечения одно необычней другого. Глеб вспомнил, как Таня воспитывала у него
музыкальный вкус. За годы совместной жизни ей даже удалось привить Глебу
любовь к Тому Уэйтсу, Нику Кейву и Леонарду Коэну -- хотя Глеб иногда думал,
что прекрасно прожил бы на старых запасах Галича и Высоцкого.
-- А кто у нас подозреваемые? -- спросил Бен. -- Нас с тобой исключаем,
как инициаторов расследования. Это только в "Убийстве Роджера Экройда"
рассказчик оказывается убийцей. В нормальном квесте так быть не может. Кто в
остатке?
-- Надо для начала понять, кто такой het, -- сказал Глеб. -- Ты не
знаешь, с кем спала Снежана?
-- Она, царство ей небесное, вообще была слаба на передок, -- сказала
Катя. -- А при чем тут?
-- Потому что на канале #xpyctal собирались ее любовники, -- пояснил
Глеб и понял, что сказал лишнее.
Катя повернулась на стуле и уставилась на Бена с Глебом.
-- Веня, -- спросила она, -- это правда? Почему ты мне не говорил?
-- Собственно, Глеб имел в виду виртуальных любовников, -- как-то
неуверенно сказал Бен.
-- Хули виртуальных, -- вдруг разозлилась Катя. -- Самых что ни на есть
настоящих. Ебся бы себе потихоньку, зачем мне-то про этот канал сраный
рассказывать!
-- Бен, ты что, тоже на канале был? -- спросил Глеб.
-- Разумеется, был! -- раздраженно сказала Катя. -- Под идиотским ником
BoneyM. Очень гордился, даже мне хвастался. Пересказывал шутки, которые там
отпускали, резвился!
-- Прости, -- начал Бен, но Глеб перебил:
-- Какие шутки?
-- Да все. Вот эту, последнюю, из-за которой весь сыр-бор. Про Тима.ру.
Глеб перевел глаза на фотографию Шварцера над монитором и медленно
сказал:
-- Так Марусина -- это ты?
-- Так Марусина -- это я, -- с напором сказала Катя, -- а что? К
сожалению, я не убивала Снежану, потому что все время была с этим мудаком.
Мы, видишь ли, танцевали, а потом он почти трахнул меня в какой-то боковой
комнате.
-- Почему ты это делала?
-- Потому что я люблю танцевать, вот почему!
-- Я имею в виду -- Марусину?
-- Ой, ты глупые вопросы задаешь, -- Катя встала. -- Потому что Тим
всех заебал. Потому что он звезда русского Интернета, а дизайн его
примитивен и бестолков. Потому что понтов у него в сотню раз больше, чем
таланта. Потому что Вене, видишь ли, нравится то, что делает Тим, и не
нравится то, что делаю я. Продолжать?
-- Но ты не хотела, чтобы они с Шаневичем мимо денег пролетели?
-- Мне на это было насрать, -- сказала Катя, -- Меня деньги не
интересуют. У нас в семье деньгами Веня занимается.
-- Послушай, -- оживился Бен, -- пока меня не было, эфэсбэшники не
звонили?
-- Нет, не звонили, -- Катя повернулась к ним спиной.
-- А что у тебя с ФСБ? -- спросил Глеб. Десять лет назад при мысли о
звонке из КГБ он покрылся бы холодным потом. А сейчас -- ничего, спокойно
беседует. Демократия, одно слово. Теперь их можно не бояться.
-- А, вроде был разговор, чтобы я им коды подобрал, чтоб сотовые
переговоры ломать, -- сказал Бен. -- Я, правда, откажусь, скорее всего.
Платят больно мало.
-- А как с Марусиной теперь? -- спросил Глеб Катю.
-- Не знаю, -- ответила Катя, -- надоела она мне. Убью ее, наверное.
Подстрою ей виртуальную аварию.
-- Пусть ее, например, машина собьет, -- предложил Бен.
-- Да, -- кивнула Катя, -- поисковая. Альтависта или Ликос.
-- Я тебе говорил. Твоя версия с Марусиной не выдерживает критики, --
написал Горский. -- Видишь, у Кати и Бена есть алиби.
-- К тому же, Бен технически не может быть одновременно BoneyM и этим
het, -- сказал Глеб.
-- Технически он как раз может, -- ответил Горский. -- Технически можно
быть двумя людьми на IRC сразу, не проблема. Но Снежана-то должна была
знать, кто есть кто. Хотя теоретически возможно, что в тот день Бен
законнектился как het.
-- Вне подозрений только SupeR, -- ответил Глеб. -- Но он и так в
Америке.
-- Да, -- согласился Горский, -- так что это мог быть и Бен, и Андрей.
Андрей сидел за соседним столом, и Глебу стало неловко. Получалось,
будто они с Горским сейчас обсуждают Андрея за его спиной -- но в прямой
видимости. Андрей как раз обернулся, в пол-оборота посмотрел, и Глеб
устыдился своих подозрений.
-- Я тут думал на днях, -- продолжал Горский, -- почему все
индифферентны к смерти Снежаны, как ты говоришь. Наверное, то, что кажется
драмой, когда тебе 15 лет, к 30 больше не драма. Вот смерть -- сначала
кажется, что это the issue, важная тема для общей беседы. А потом
выясняется, что это очень личное дело, о котором и говорить как-то неловко.
А чужая смерть -- чужое дело. Потому что использовать чужую смерть для
размышлений о своей собственной как-то нескромно. Снежана ведь умерла не для
того, чтобы преподать нам, скажем, урок нашей смертности.
-- То есть она умерла напрасно? -- спросил Глеб.
-- Не в этом дело. Просто однажды становится неловко, неудобно как-то
вкладывать свои смыслы в чужие смерти. А если нельзя вложить смысл, проще
забыть. Я не говорю, что этот способ лучше того, что в пятнадцать лет.
-- А что в пятнадцать? -- спросил Глеб, вспомнив Чака.
-- В пятнадцать кажется, что говорить о чужой смерти -- самое милое
дело. Единственная стоящая тема для разговора.
-- У меня одноклассник в 15 лет покончил с собой, -- написал Глеб и
снова, уже не впервые за последние дни, у него возникло чувство, будто
совсем недавно что-то напомнило ему о Чаке, что-то не связанное с классом --
но не мог вспомнить, что именно.
В комнату сунулась Нюра Степановна -- сказала, что Шаневич хочет
поговорить с Глебом. Быстрый секс, случившийся у них несколько дней назад,
как она и обещала, не повлиял на их отношения. При встрече они столь же
вежливо здоровались и смотрели друг сквозь друга. Нюра мышкой старалась
проскочить мимо него, а Глеб пытался не вспоминать как твердели ее соски под
его пальцами.
Сейчас он быстро написал "/ME сейчас вернется" (Горский это увидел как
"*Gleb сейчас вернется"), и вышел. По пути от Шаневича Глеб встретил Осю.
Для завершения картины надо бы и с ним поговорить. Ося уже убегал, но
предложил встретиться завтра вечером в городе, на каком-то сборном
панк-концерте, куда он все равно собирался. Пообещал кинуть Глебу координаты
клуба и сказал, что, посетив концерт, они морально поддержат лучшие силы
сопротивления антинародному режиму.
Глеб вернулся в комнату и спросил Андрея, давно ли тот знает Осю.
-- Со времен scs/scr, -- ответил Андрей, не отрываясь от клавиатуры.
-- Что это такое? -- спросил Глеб, и Андрей со вздохом бросил работу.
-- Это то, чем был русский интернет до появления WWW, -- ответил он. --
Юзнет. Ньюсгруппы.
-- Что это такое? -- повторил Глеб, решив на этот раз не кивать.
Андрей снова вздохнул.
-- Что-то вроде больших подписных листов, разбитые по темам. Но иногда
все забывали про темы и просто общались. Короче, там заводились романы,
писались стихи и проза, создавались и гибли репутации. Фактически все, кого
ты видишь здесь, в Хрустальном, два-три года назад были там. Интернет больше
таким не будет.
Андрей, видимо, впал в элегическое настроение.
-- В юзнете был мгновенный фидбэк. В Паутине я могу писать что угодно,
а в юзнете нельзя соврать. Там тебя ценили по тому, что и как ты пишешь.