импровизированном танцполе. Глеб не видел ни Тима, ни Андрея, зато откуда-то
сбоку вдруг выскочила Снежана, зачем-то скинула туфли и, махнув Глебу,
рванула в самую гущу танцующих. Решив, что так и надо, Глеб вылез из
ботинок, задвинул их под стол и последовал за ней.
Ритм все убыстрялся, и плясала уже вся "Пропаганда". Казалось,
"Мароккасты" испытывали на прочность, повторяя строчку про железяку и
сионисткого льва словно мантру, но все быстрее и быстрее. Глеб неожиданно
увидел Нюру. Она не танцевала: потягивала коктейль у барной стойки. Рядом с
ней облокотился на стойку высокий крепкий мужчина в неуместном дорогом
костюме, по которому Глеб и узнал Влада.
Снежана скакала вокруг Глеба, чуть придерживая короткую юбку, которая
то и дело взлетала вверх. Лицо раскраснелось, волосы растрепались. Вместе с
Муфасой и его друзьями Снежана орала:
-- Я хочу быть железякой словно сионисткий лев!!!
Внезапно барабаны смолкли, публика взорвалась восторженно завопила, а
Снежана буквально рухнула на Глеба.
-- Во-первых, пойдем искать мои туфли, -- сказала она, -- во-вторых, я
хочу водки.
Через час они выбрались наружу. Нюра и Влад как раз садились в
роскошный "джип-чироки", дожидавшийся в арке напротив. Заметив Глеба со
Снежаной, Нюра махнула рукой: мы поехали, пока.
Глеб и Снежана пошли вниз по переулку.
-- Ты где живешь? -- спросила она.
-- На Соколе.
-- Понятно.
На углу Маросейки и Архипова они остановились.
-- Вон там, -- сказал Глеб, -- находится синагога. Мои одноклассники
туда ходили иногда, но в советское время за это можно было вполне огрести.
-- Я знаю, -- кивнула Снежана, -- я же здесь в школе училась. У меня
родители жили в Москве, по сэвовской линии.
Так, разговаривая, они дошли до Покровских ворот, и Глеб решил, что
пора ловить машину. На заднем сидении раздолбанной и воняющей бензином
"волги" Снежана, переплетя длинные ноги в темных чулках, задумчиво
рассматривала подол. Глеб нерешительно обнял ее за плечи. Она глянула с
любопытством и зашептала на ухо:
-- А ты знаешь, что у меня под юбкой? -- и тут же отстранилась, даже
чуть оттолкнула его, чтобы насладиться произведенным эффектом. Потом, чуть
раздвинув ноги, довольно громко сказала:
-- Ни-че-го.
И схлопнула колени.
-- Как символ пустоты, понимаешь? Пелевина читал? У меня вообще, Глеб,
не пизда, а совокупность пустотных по своей природе элементов восприятия.
И взглянула победоносно. Глебу стало неуютно. Дело даже не в том, что
немногие знакомые женщины использовали это слово не в качестве фигуры речи,
а для описания собственного полового органа. Скорее, он был напуган тем, что
этим вечером все происходит словно помимо его воли: хотел остаться в офисе и
еще поработать -- и поехал на концерт, да еще оказался в такси с девушкой,
которая, похоже, имела на него какие-то виды.
-- Так что красивых трусов на мне ты не найдешь, -- как ни в чем не
бывало продолжала Снежана, -- но иногда это еще и практично, понимаешь? К
тому же у меня очень красивые чулки, -- и она приподняла подол, показывая
кружевную резинку.
Глеб потянулся было, но девушка довольно больно ударила его по пальцам:
-- Я так не люблю. Я вообще не люблю, когда мне туда что-нибудь кроме
хуя суют, -- внезапно она снова скрестила ноги и привалилась к Глебу. --
Знаешь, почему? У меня мачеха была лесбиянка, и она попыталась меня
изнасиловать.
Она говорила на удивление спокойно -- уже без вызова, без насмешки.
Глеб слушал ее, в который раз за последние недели испытывая дежа вю. На этот
раз он вспомнил Таню: она тоже прекрасно умела рассказывать самые страшные
истории из своей жизни так спокойно, словно попытка изнасилования -- вполне
светская тема для беседы. Когда они только познакомились, это его
очаровывало. Теперь, спустя десять лет, казалось немного смешным и
наигранным.
-- Когда моя мать умерла, мне было пятнадцать, -- рассказывала Снежана.
-- Это здесь случилось, в Москве. Мы вернулись в Болгарию, а через два года
отец женился на американке, которая работала не то в "Сане", не то в
"Хьюлетт-Паккарде". Ну, и мы втроем уехали в Силиконку, в Калифорнию то
есть. Тетка вообще была милая, я даже не сразу поняла, в чем дело, пока она
подкатывать не начала, когда отца отправили в командировку.
-- Сколько тебе было лет? -- спросил Глеб.
-- Двадцать один, -- ответила Снежана, -- но я, конечно, уже не была
девушкой. Кстати, дефлорировал меня русский бойфренд, еще в 89-ом. Он был
очень крутой, -- и мечтательно добавила: -- Представляешь, я первый раз
трахалась под "Все идет по плану".
При воспоминании об этом Снежана оживилась и нежно запела на какой-то
собственный внутренний мотив:
-- Границы ключ переломлен пополам
А наш дедушка Ленин совсем усох
"Волга" остановилась. Глеб расплатился и помог выйти Снежане. Стало
заметно, что она сильно пьяна. В лифте она прислонилась к его плечу,
продолжая напевать "... все идет по плану, все идет по плану". Почему-то в
голове аукнулось: "... но немного наспех" -- и тут же пропало.
В квартире Снежана с интересом огляделась:
-- Ниче так, -- сказала она. -- Ты чай приготовишь?
После чая Снежана взбодрилась. Положив ноги на колени Глебу, она
попросила:
-- Сделай мне массаж стоп?
-- Да я не умею, -- сказал он, осторожно трогая ее щиколотки.
Заполнявшая мир вата уплотнилась, когда они приехали к нему домой. Глеб
понял, что последний год у него вообще ни разу не было гостей.
-- Ага, Тони тоже не умел, -- кивнула Снежана. -- За это, видать,
Марселус его и выкинул из окна.
Глеб кивнул, но, подумав, все-таки спросил:
-- Какой Тони?
-- Рокки Хоррор, -- пояснила Снежана. -- Или ты только в плохом
переводе смотрел?
Глеб кивнул.
-- Это пиздец, а не перевод, -- продолжала Снежана. -- Особенно мне
нравится анекдот про помидоры. Помнишь?
Глеб покачал головой, неуклюже разминая пальцы Снежаны. Сквозь паутинку
чулка просвечивал черный лак ногтей.
-- Ну, на самом деле, это шутка про семью помидоров и то, что catch up
звучит как "кетчуп". Но первый переводчик не понял и перевел его совершенно
гениально. Типа семья, мама, папа и дочка уже с коляской. А папа ей говорит:
"Ну что, залетела?". И Ума Турман грустно так повторяет "залетела".
Только тут Глеб понял, что речь идет о гангстерском фильме, который
приносила посмотреть Таня, только приехав из Франции. Тогда ему еще
казалось, что все у них пойдет как раньше: вечера перед телевизором, редкие
ночи любви, разговоры и молчание вдвоем.
-- Да, крутое кино, -- сказал он, радуясь, что слово "крутой" может
означать что угодно -- от восторга до полного презрения. Честно говоря, он с
трудом вспоминал, что происходило в фильме. Да и фильм запомнил лишь
поскольку через несколько дней Таня сказала, что хочет развестись и выйти
замуж за человека, которого встретила в Париже. Тогда Глеб понял, что боевик
с Брюсом Уиллисом -- последний фильм, который они посмотрели вдвоем, и
сейчас удивлялся, что это старое -- по московским меркам -- кино еще помнят.
На секунду ему показалось, что полтора года, которые прошли после Таниной
поездки в Париж, в спячку пребывал весь мир, -- и сегодня все смотрят те же
фильмы и читают те же книги, что он смотрел и читал два года назад.
-- Я сразу поняла, что ты от него прешься, когда ты обувь на танцполе
снял.
Снежана выдернула ноги из рук Глеба и встала. Раскачиваясь, она запела,
подняв руки над головой:
They had a hi-fi phono, boy, did they let it blast
Seven hundred little records, all rock, rhythm and jazz
But when the sun went down, the rapid tempo of the music fell
"C'est la vie", say the old folks, it goes to show you never can tell
-- А Тарантино считал, что мужчина не должен поднимать руки выше
головы, когда танцует, -- я в Интернете читала. Это, мол, выглядит слишком
женственно. И каждый раз смотрю, как Траволта с Умой танцуют, и представляю,
как Тарантино кричит: "Джон, опусти руки! Ты похож на пидора!"
Она засмеялась и пошла в комнату.
-- Представляешь, в Америке в меня однажды влюбился пидор. Такой
американский пидор, твердых пидорских правил, ни одной женщины у него не
было никогда. И вдруг -- опа! На какой-то большой тусовке. Потом звонил,
приезжал из Сан-Франциско, цветы дарил. Очень был трогательный. Когда узнал,
что я хочу пупок проколоть, подарил мне колечко с камушком.
Она приподняла тонкую вязаную кофточку и показала Глебу проколотый пуп
-- на маленьком золотом колечке в самом деле сверкал крохотный алмаз.
-- Помогает при минете, сечешь?
Глеб кивнул.
Расстегивая кофточку, Снежана продолжала ходить по комнате,
рассматривая мебель и книжки на полках -- учебники по математике и некогда
запретные книги, купленные Глебом в первые годы перестройки. Поселившись
здесь, он ни одной даже не раскрыл.
-- У нас в Болгарии тоже были диссиденты, -- сообщила она, рассматривая
черно-белые корешки Солженицына, -- но я про них ничего не знаю. Маленькая
страна, слабый пиар. Ни одной Нобелевской премии, не то что у вас.
Она скинула кофточку и осталась в одном кружевном лифчике.
-- Послушай, у тебя есть зеркало?
Немного смущаясь, Глеб открыл шкаф. На пол вывалились рубашки и старые
свитера. Хаос в моем багаже. Снежана некоторое время постояла, раскачиваясь,
перед дверцей и, видимо, оставшись довольна, села на пол.
-- Гантели, -- сказала она, заглядывая в шкаф. -- Ты спортом
занимаешься?
-- Ну, не так чтобы очень, -- ответил Глеб. Гантелями он пользовался
еще реже, чем книгами: последний раз пытался делать зарядку лет пять назад.
-- У меня был прекрасный проект инсталляции "ОМ и гири". Номер журнала
ОМ, придавленный гирей. Посвящается Пелевину, понимаешь?
Глеб кивнул и сел рядом со Снежаной. Чтобы не чувствовать себя полным
идиотом, приобнял ее и поцеловал в шею. Впрочем, от этого ощущение, будто в
происходящем он вовсе не участвует, лишь усилилось.
-- А это обязательно? -- строго спросила Снежана.
-- Нет, -- честно ответил Глеб.
Тогда Снежана опрокинулась к нему на колени, подставив губы для
поцелуя. Почти сразу засунула язык ему в рот, но и целовалась она так же
отстраненно как рассказывала о своей мачехе. Она все равно была где-то
далеко, может -- в своем Сан-Франциско, своей Софии или Москве десятилетней
давности, где девушки теряли девственность под песни про Ленина. Внезапно он
подумал, что, может быть, не только его, но и Снежану время от времени мучит
чувство своей ненужности этому миру и все, что она делает -- лишь неуклюжая
попытка это чувство побороть. Возможно, Снежана надеется, что пока они
целуются, она существует.
Кончив целоваться, она поднялась и расстегнула юбку.
-- Можешь пододвинуть к зеркалу диван? -- спросила она.
-- Наверное, -- пожал плечами Глеб и, не удержавшись, добавил: -- А это
обязательно?
Снежана повесила юбку и лифчик на спинку стула и, глядя на компьютер,
спросила:
-- А у тебя есть CD-ROM?
-- Да, -- недоуменно ответил Глеб.
-- А музыку на нем можно слушать?
-- Вполне. Вот колонки.
-- Тогда давай поставим,-- как была в одних чулках, она ушла в прихожую
и вернулась с диском. -- А потом ты доставишь мне оральное удовольствие.
Это тоже из Тарантино, догадался Глеб. Или из Пелевина.
Занимаясь любовью со Снежаной Глеб все время думал, что Таня назвала бы
этот секс "интересным". У нее имелось несколько градаций для секса -- и
поскольку до Глеба у нее было пара десятков любовников, он выслушал пару
десятков историй с выставленной оценкой. Секс мог быть "феерическим",
"жестким", "скучным", "плохим" или "интересным". Так вот, секс со Снежаной
был именно интересным: она все время придумывала что-то новое -- не столько
в области акробатики или любовной топологии, сколько в том, что и как
делала. В отличие от всех женщин, которых знал Глеб, -- их, впрочем, было не
так уж много -- она все время болтала, какую-то ерунду, не то Глебу, не то
себе самой. Он хорошо запомнил, как лежал на спине, а она подпрыгивала на
нем, глядя в зеркало на свое отражение и повторяя в такт движениям
колышащейся груди "Zed's dead, baby, Zed's dead". Когда он кончил первый
раз, она прошептала ему на ухо все так же спокойно: "I love you, Honey
Bunny", -- и он подумал, что несколько лет в Америке не прошли даром:
английский навсегда остался для Снежаны языком секса.
Он лежал на спине, а Снежана, лениво перебирала пальцами теребила его
член.
-- Ты знаешь, -- сказала она, -- Я думаю, глиняный пулемет -- это хуй.
Потому что когда его направляешь... ну, все исчезает. Особенно когда он
стреляет.
Она засмеялась, а Глеб не стал спрашивать, что такое глиняный пулемет.
-- Смешно, что по-болгарски "хуй" так и будет "хуй", -- сказала
Снежана. -- А оргазм так и будет "оргазм". У меня в Калифорнии, -- добавила
она, -- был приятель-вьетнамец. Так он говорил, что во вьетнамском нет слова
для женского оргазма. Потому что это не тема для беседы. Впрочем, мужской
оргазм, кажется, тоже.
Внезапно Снежана вскочила и сделала музыку погромче:
-- О! Вот оно, -- крикнула она. Став на четвереньки, лицом к зеркалу,
она приказала Глебу: -- А теперь трахни меня в жопу.
Он несколько смутился, не припоминая, чтобы его когда-нибудь просили об
анальном сексе в такой форме.
-- Давай быстрей, -- в нетерпении крикнула Снежана, -- а то трек
кончится, а мы не успеем.
Глеб пристроился сзади и начал медленно и сосредоточенно раскачиваться,
стараясь попасть в такт музыке, совершенно не пригодной, с его точки зрения,
для занятий любовью.
-- По-моему, -- тяжело дыша говорила Снежана, -- сейчас вообще можно
слушать только саундтреки. Вся остальная музыка просто сосет. -- Глеб
задвигался сильней и, обернувшись через плечо, она спросила: -- А мог ли ты
подумать, когда встретил меня в прихожей на Хрустальном, что через неделю
будешь ебать в задницу, как Марселуса Уоллеса?
-- Мне нравится твоя задница, -- ответил Глеб, и Снежана,
удовлетворенно глядя в зеркало, кивнула:
-- Мне тоже.
Рассветало, когда Снежана его разбудила. Уже одета, даже накрашена --
точно так же, как накануне вечером.
-- Вызови мне такси, -- сказала она.
Глеб поплелся к телефону, пытаясь вспомнить, как вызывают такси, но
Снежана, взяв ручку, написала ему номер на полях вчерашней газеты. А рядом
-- несколько букв и цифр.
-- Это пароль, -- пояснила она.
-- Для чего? -- спросил Глеб.
-- Хрусталь, -- сказала она, -- экс-пи-уай-си-ти-эй-эл. IRCшный канал.
А пароль -- чтобы я тебя узнала, когда придешь.
И рядом с паролем написала: #xpyctal.
Глеб сонно кивнул, не задавая вопросов. Глядя в окно, сказал:
-- Ночь же еще, ты куда?
-- Сила ночи, сила дня -- одинакова хуйня, -- загадочно ответила
Снежана и, не поцеловав его, ушла, сказав на прощанье: -- Я, может, еще
зайду.
Заперев дверь, Глеб подвинул кровать на привычное место и задумчиво
уставился в зеркало. Что-то было не так этой ночью. Он, собственно, так и не
понял, чем же они занимались. Что ни говори, это не было похоже ни на один
сексуальный акт в его жизни. Может, он что-то сделал не так? Может, она
просто не кончила или чем-то осталась недовольна? Да нет, прощалась вполне
нормально, даже обещала снова зайти. Наверное, надо будет позвонить, узнать,
как добралась.
Он улегся и понюхал подушку, где лежала Снежанина голова. Глеб не
ощутил никакого запаха, да и тепла простыни не сохранили, словно Снежаны
здесь и не было. Глеб уже начал засыпать, когда зазвонил телефон.
"Сама позвонила", -- подумал Глеб, снимая трубку. Но ошибся.
-- Ты один? -- спросил хорошо знакомый голос, который Глеб никак не
ожидал услышать в шесть утра. -- Тогда я к тебе сейчас приеду.
Это был Абрамов.
-- Конечно, -- ответил Глеб. -- А что случилось?
Последний раз они виделись на дне рождения Емели, а до того -- вообще
года два назад.
-- У меня чудовищные неприятности, -- ответил Абрамов. -- Кто-то кинул
меня на бабки и подставил на большие деньги. -- И после паузы прибавил: --
Прости, что вламываюсь. Но у тебя меня точно не будут искать.
В офисе Глеб первым делом пробежался по любимым ссылкам. Это быстро
вошло в привычку: оказалось, бродить по Интернету так же приятно, как лежать
на диване. Если б домашний компьютер был подключен к Сети, эти полтора года
Глеб провел бы перед экраном. Все лучше телевизора: хотя бы потому, что
можно часами серфить, не находя ни единого упоминания о выборах и о том, что
Ельцин -- наш президент. Но все равно на выходе -- впустую потраченное
время, презрение к себе, желание не двигаться с места и никуда не выходить.
Арсен еще не выложил новый выпуск "Вечерних нетей", зато неожиданно
обновились "Марусины русы". Как обычно, речь шла о Тиме Шварцере:
"Тим Шварцер, ныне великий русский веб-дизайнер, когда-то сделал себе
карьеру на том, что совсем не походил на русского. Когда в пуловере с
эмблемой Гарварда он приходил к своим первым заказчикам и с легким акцентом
представлялся как "репрезентатив Tim Shwartzer Group", даже самые прожженные
бизнесмены видели в нем экспата, нанятого на работу крутой западной студией.
Надо отдать ему должное -- он никогда не врал прямо. Например, не говорил,
что окончил Гарвард, а просто мельком упоминал, что "вернулся из Гарварда
всего полгода назад и еще не очень освоился в Москве". Обычно не прибавляя,
что в Гарварде пробыл всего месяц, да и то в гостях у одноклассника."
Похоже, Глеб знал этого одноклассника -- по крайней мере, мог знать.
Тим закончил девяносто седьмую школу и, несмотря на разницу в пять лет, Глеб
неплохо представлял себе его класс. Кто же из них теперь в Гарварде?
Похоже, сегодняшний выпуск посвящен одному Шварцеру. Маша Русина
вспомнила и фальшивые портфолио с заказами от вымышленных фирм, и
наполеоновские планы покорения офф-лайнового мира. Завершалась руса
следующим пассажем:
"И это будут те же яйца, только в профиль: липовое портфолио, обучение
профессии на коммерческих заказах, понты и дилетантство в параллели. И надо
вам сказать, дорогой читатель, практика показывает, что это напрочь
правильный способ действий.
Через 2-3 года студия будет делать вполне приличный книжный дизайн,
зарабатывать на этом бабки. А что по ходу дела они кинут десяток клиентов,
впарив им неведомо что, -- так об этом клиенты никогда и не догадаются.
Такая эпоха. Рулит не качество, рулят понты.
Конечно, за это мы нашу эпоху и любим. За то, что любой может стать
крутым на 15 минут. Но тут имеются свои побочные эффекты. Например, я до сих
пор сплю голая под льняным одеялом производства 1896 года. Почти без
серьезных потертостей. Летом под ним прохладно, зимой -- тепло. Любой
человек застрелился бы сейчас за такое качество ткани (ну, и за то, чтобы
спать со мной, -- но об этом в другой раз).
Однако такого качества уже не бывает. Качество падает, понты растут.
И Тим Шварцер добьется успеха на рынке книжного дизайна, помяните мое
слово.
Пипл в последнее время не просто хавает -- жрет."
-- Да, серьезный наезд, -- сказал Бен, прочитав финал из-за плеча
Глеба, -- очень круто.
-- За что она его так?
-- Не знаю, -- улыбнулся Бен. -- Я, прежде всего, думаю, это не она, а
он. Спит голая под льняным одеялом, и все мечтают под него залезть -- ясно
же, что мужик писал, развлекался. Вообще, в Сети есть твердое правило: чем
сексуальней девушка, тем больше шансов, что она -- мужик.
-- По-моему, -- откликнулся от своего компьютера Андрей, -- это все
неважно. Я бы ввел правило "презумпции виртуальности": мы должны верить
тому, что виртуальный персонаж о себе говорит, до тех пор, пока не узнаем
иного. Тогда Маша Русина -- типа девушка 25 лет, Май Иванович Мухин --
русский пенсионер, живущий в Эстонии, а Леня Делицын -- русский сейсмолог,
работающий в Массачусетсе.
-- В Висконсине, -- поправил Бен.
-- Да, в Висконсине. И лишь когда к нам в офис заявится типа здоровый
амбал с бородой до пупа и скажет, что Маруся -- это он, мы как бы сможем
подвергнуть сомнению ее существование.
В дверном проеме появилась бритая голова Шварцера. Судя по всему, он и
побрился только для того, чтобы придать себе дизайнерскую завершенность.
-- Ты мне скажи, -- обратился он к Андрею, -- мы будем сегодня работать
или нет? У меня просто встреча в министерстве через два часа.
Взгляд Тима упал на экран Глебова компьютера, и лицо его исказилось,
словно по монитору прошла рябь, как от перепада напряжения.
-- Ты посмотри, а, -- сказал он. -- Опять эта барышня. Видимо, я не
заметил ее заигрываний.
-- А она заигрывала? -- спросил Бен. -- Круто.
-- Прикинь сам, -- ответил Шварцер, -- я думаю, это работа конкурентов.
Подумай, кому еще такое может быть выгодно? Я, наверное, попрошу крышу
какого-нибудь заказчика с ней разобраться. Мешает работать.
Чтобы не смущать Шварцера, Глеб нажал Alt-Tab и вызвал окно Фотошопа с
заготовкой для дизайна сайта. Брезгливое выражение не покинуло лица
знаменитого дизайнера. Глянув на работу Глеба, он буркнул:
-- Это еще что за говно? -- и вышел.
-- Не бери в голову, -- сказал Бен, -- это он всегда так говорит.
Присказка у него такая.
Все перешли в большую комнату. В честь совещания стол освободили от
бумажек и мусора. Шаневич сидел в большом кресле и разговаривал с Арсеном.
Увидев Андрея, сказал:
-- Ты нам чаю не принесешь?
-- Сейчас, -- ответил Андрей, но Тим перебил:
-- Ты чего? Смотри, ты же главный редактор. Ты не должен бегать за
чаем. Попроси Нюру.
-- Она приболела сегодня, -- ответил Андрей. -- И я типа не вижу ничего
зазорного в том, чтобы самому сходить за чаем.
-- Пойми, мы все -- свои ребята. Но едва мы начинаем это дело, ты
должен построить между нами стену. Они все, -- Тим кивнул на Бена и Глеба,
-- будут работать, только если почувствуют в тебе настоящую силу. Это как на
выборах: победить может только настоящий харизматик.
-- Короче, я схожу, -- сказал Глеб.
На кухне он застал Осю, Муфасу и Снежану. Муфаса только забил косяк и
как раз прикуривал.
-- Наркотики, -- говорил Ося, по обыкновению размахивая руками, -- это
не наш путь. У нас, русских, есть традиционные славянские психоделики.
Например, брага и пиво. Наркотики же сегодня есть агент влияния Запада,
диверсия общества спектакля в сакральное тело России.
Сегодня его борода растрепалась больше обычного. Из расстегнутой
фланелевую рубашки выглядывал портрет какого-то человека на футболке,
бородатого и нечесаного, как сам Ося.
-- А трава? -- спросил Глеб, затягиваясь.
-- Даже трава, -- убежденно сказал Ося. -- Я верю, что где-нибудь на
Ямайке или, не знаю, в Азии трава по-настоящему чистое, благое деяние. Но
скажи -- ты ее сам вырастил?
-- Нет, -- ответил Муфаса. -- У барыги взял.
-- О том я и говорю, -- кивнул Ося. -- Первое поколение русской
психоделической не понимало, какую вызовет волну коммерциализации
наркотиков. Поэтому следует добиваться полной легализации, чтобы каждый мог
сам себе вырастить траву, не опасаясь ментов. А пока идеологически вообще не
следует их употреблять. -- С этими словами он взял у Глеба косяк и
продолжал: -- Но, с другой стороны, поскольку я осознал механизм, я могу и
потреблять. Скажем, как дзен-буддист может есть рыбу. Или как блицкриг
финансировался еврейским золотом.
И Ося с удовольствием затянулся.
-- Я поняла, -- сказала Снежана. -- В "Палп фикшн" Траволта потому
жахается герычем, что у него тоже осознание.
-- Герыч, -- переводя дыхание сказал Ося, -- это же для дебилов. Тех,
кто употребляет героин, надо лишить гражданских прав, как рабов и женщин в
старой Америке. При этом герыч тоже надо легализовать -- чтобы вся мразь
сама себя потравила. Евразийский вариант старой доброй нацистской евгеники.
Они добили косяк, и Глеб попросил Осю помочь отнести чай в большую
комнату. Взяв две чашки, Ося сказал "запретить надо только алкоголь и табак"
и пошел в комнату, где обсуждение уже было в самом разгаре:
-- Поймите, -- говорил Тим, -- для раскрутки есть прекрасный ход:
премия. Надо выдумать премию, которую наш журнал будет вручать лучшим
сайтам. На самом деле, это будет означать, что лучшие сайты бесплатно вешают
наш логотип, который ведет прямо на нашу морду.
Глеб поставил чашки на стол и увидел, что свободных стульев больше нет.
Пришлось оседлать большой резиновый шар, неясно откуда взявшийся в комнате.
Некоторое время рассматривал кавер от аукцыоновского "Как я стал
предателем", но потом сосредоточился.
-- Меня, -- говорил Андрей, -- больше волнуют идеологические моменты.
Ведь что такое Интернет? Это, по своей сути, как бы новое сакральное
пространство, в противовес обычному, профанному, офф-лайновому. Неслучайно
умершие вечно живы в Интернете... или типа того. И, мне кажется, одна из
задач журнала -- типа способствовать осознанию этого факта, факта
сакральности. Нормально?
-- Он прав, -- сказал Ося, почесывая бороду. -- Я на днях то же самое
читал у Дугина. Сакрализация вообще должна быть нашей евразийской целью -- в
данном случае сакрализация Интернета.
-- Сакрализация -- это круто, -- сказал Бен, -- а вот если бы ты делал
журнал про свиноводство, ты бы и свиноводство сакрализировал?
-- Конечно, -- кивнул Ося, -- я бы вне сомнения сакрализировал
свиноводство. Хомский писал по схожему поводу...
-- Я бы, отец, тогда вышел из редколлегии, -- перебил его Арсен. -- По
религиозным соображениям.
-- Ты, кстати, скоро возвращаешься в Обетованную? -- спросил Шаневич.
-- Недели через две, наверное, -- пожал плечами Арсен. -- Я вот,
кстати, давно хотел спросить тебя, Илья, как мы это будем?.. -- И он сделал
пальцами жест, словно пересчитывал купюры, отсутствие которых так волновало
его сейчас.
"Масонский знак", -- подумал Глеб, чувствуя, что трава зацепила. Он
курил всего третий раз в жизни, и потому забытое ощущение снова напомнило
ему о Тане.
-- Реально, -- ответил Шаневич, -- у меня есть начальные деньги.
сбоку вдруг выскочила Снежана, зачем-то скинула туфли и, махнув Глебу,
рванула в самую гущу танцующих. Решив, что так и надо, Глеб вылез из
ботинок, задвинул их под стол и последовал за ней.
Ритм все убыстрялся, и плясала уже вся "Пропаганда". Казалось,
"Мароккасты" испытывали на прочность, повторяя строчку про железяку и
сионисткого льва словно мантру, но все быстрее и быстрее. Глеб неожиданно
увидел Нюру. Она не танцевала: потягивала коктейль у барной стойки. Рядом с
ней облокотился на стойку высокий крепкий мужчина в неуместном дорогом
костюме, по которому Глеб и узнал Влада.
Снежана скакала вокруг Глеба, чуть придерживая короткую юбку, которая
то и дело взлетала вверх. Лицо раскраснелось, волосы растрепались. Вместе с
Муфасой и его друзьями Снежана орала:
-- Я хочу быть железякой словно сионисткий лев!!!
Внезапно барабаны смолкли, публика взорвалась восторженно завопила, а
Снежана буквально рухнула на Глеба.
-- Во-первых, пойдем искать мои туфли, -- сказала она, -- во-вторых, я
хочу водки.
Через час они выбрались наружу. Нюра и Влад как раз садились в
роскошный "джип-чироки", дожидавшийся в арке напротив. Заметив Глеба со
Снежаной, Нюра махнула рукой: мы поехали, пока.
Глеб и Снежана пошли вниз по переулку.
-- Ты где живешь? -- спросила она.
-- На Соколе.
-- Понятно.
На углу Маросейки и Архипова они остановились.
-- Вон там, -- сказал Глеб, -- находится синагога. Мои одноклассники
туда ходили иногда, но в советское время за это можно было вполне огрести.
-- Я знаю, -- кивнула Снежана, -- я же здесь в школе училась. У меня
родители жили в Москве, по сэвовской линии.
Так, разговаривая, они дошли до Покровских ворот, и Глеб решил, что
пора ловить машину. На заднем сидении раздолбанной и воняющей бензином
"волги" Снежана, переплетя длинные ноги в темных чулках, задумчиво
рассматривала подол. Глеб нерешительно обнял ее за плечи. Она глянула с
любопытством и зашептала на ухо:
-- А ты знаешь, что у меня под юбкой? -- и тут же отстранилась, даже
чуть оттолкнула его, чтобы насладиться произведенным эффектом. Потом, чуть
раздвинув ноги, довольно громко сказала:
-- Ни-че-го.
И схлопнула колени.
-- Как символ пустоты, понимаешь? Пелевина читал? У меня вообще, Глеб,
не пизда, а совокупность пустотных по своей природе элементов восприятия.
И взглянула победоносно. Глебу стало неуютно. Дело даже не в том, что
немногие знакомые женщины использовали это слово не в качестве фигуры речи,
а для описания собственного полового органа. Скорее, он был напуган тем, что
этим вечером все происходит словно помимо его воли: хотел остаться в офисе и
еще поработать -- и поехал на концерт, да еще оказался в такси с девушкой,
которая, похоже, имела на него какие-то виды.
-- Так что красивых трусов на мне ты не найдешь, -- как ни в чем не
бывало продолжала Снежана, -- но иногда это еще и практично, понимаешь? К
тому же у меня очень красивые чулки, -- и она приподняла подол, показывая
кружевную резинку.
Глеб потянулся было, но девушка довольно больно ударила его по пальцам:
-- Я так не люблю. Я вообще не люблю, когда мне туда что-нибудь кроме
хуя суют, -- внезапно она снова скрестила ноги и привалилась к Глебу. --
Знаешь, почему? У меня мачеха была лесбиянка, и она попыталась меня
изнасиловать.
Она говорила на удивление спокойно -- уже без вызова, без насмешки.
Глеб слушал ее, в который раз за последние недели испытывая дежа вю. На этот
раз он вспомнил Таню: она тоже прекрасно умела рассказывать самые страшные
истории из своей жизни так спокойно, словно попытка изнасилования -- вполне
светская тема для беседы. Когда они только познакомились, это его
очаровывало. Теперь, спустя десять лет, казалось немного смешным и
наигранным.
-- Когда моя мать умерла, мне было пятнадцать, -- рассказывала Снежана.
-- Это здесь случилось, в Москве. Мы вернулись в Болгарию, а через два года
отец женился на американке, которая работала не то в "Сане", не то в
"Хьюлетт-Паккарде". Ну, и мы втроем уехали в Силиконку, в Калифорнию то
есть. Тетка вообще была милая, я даже не сразу поняла, в чем дело, пока она
подкатывать не начала, когда отца отправили в командировку.
-- Сколько тебе было лет? -- спросил Глеб.
-- Двадцать один, -- ответила Снежана, -- но я, конечно, уже не была
девушкой. Кстати, дефлорировал меня русский бойфренд, еще в 89-ом. Он был
очень крутой, -- и мечтательно добавила: -- Представляешь, я первый раз
трахалась под "Все идет по плану".
При воспоминании об этом Снежана оживилась и нежно запела на какой-то
собственный внутренний мотив:
-- Границы ключ переломлен пополам
А наш дедушка Ленин совсем усох
"Волга" остановилась. Глеб расплатился и помог выйти Снежане. Стало
заметно, что она сильно пьяна. В лифте она прислонилась к его плечу,
продолжая напевать "... все идет по плану, все идет по плану". Почему-то в
голове аукнулось: "... но немного наспех" -- и тут же пропало.
В квартире Снежана с интересом огляделась:
-- Ниче так, -- сказала она. -- Ты чай приготовишь?
После чая Снежана взбодрилась. Положив ноги на колени Глебу, она
попросила:
-- Сделай мне массаж стоп?
-- Да я не умею, -- сказал он, осторожно трогая ее щиколотки.
Заполнявшая мир вата уплотнилась, когда они приехали к нему домой. Глеб
понял, что последний год у него вообще ни разу не было гостей.
-- Ага, Тони тоже не умел, -- кивнула Снежана. -- За это, видать,
Марселус его и выкинул из окна.
Глеб кивнул, но, подумав, все-таки спросил:
-- Какой Тони?
-- Рокки Хоррор, -- пояснила Снежана. -- Или ты только в плохом
переводе смотрел?
Глеб кивнул.
-- Это пиздец, а не перевод, -- продолжала Снежана. -- Особенно мне
нравится анекдот про помидоры. Помнишь?
Глеб покачал головой, неуклюже разминая пальцы Снежаны. Сквозь паутинку
чулка просвечивал черный лак ногтей.
-- Ну, на самом деле, это шутка про семью помидоров и то, что catch up
звучит как "кетчуп". Но первый переводчик не понял и перевел его совершенно
гениально. Типа семья, мама, папа и дочка уже с коляской. А папа ей говорит:
"Ну что, залетела?". И Ума Турман грустно так повторяет "залетела".
Только тут Глеб понял, что речь идет о гангстерском фильме, который
приносила посмотреть Таня, только приехав из Франции. Тогда ему еще
казалось, что все у них пойдет как раньше: вечера перед телевизором, редкие
ночи любви, разговоры и молчание вдвоем.
-- Да, крутое кино, -- сказал он, радуясь, что слово "крутой" может
означать что угодно -- от восторга до полного презрения. Честно говоря, он с
трудом вспоминал, что происходило в фильме. Да и фильм запомнил лишь
поскольку через несколько дней Таня сказала, что хочет развестись и выйти
замуж за человека, которого встретила в Париже. Тогда Глеб понял, что боевик
с Брюсом Уиллисом -- последний фильм, который они посмотрели вдвоем, и
сейчас удивлялся, что это старое -- по московским меркам -- кино еще помнят.
На секунду ему показалось, что полтора года, которые прошли после Таниной
поездки в Париж, в спячку пребывал весь мир, -- и сегодня все смотрят те же
фильмы и читают те же книги, что он смотрел и читал два года назад.
-- Я сразу поняла, что ты от него прешься, когда ты обувь на танцполе
снял.
Снежана выдернула ноги из рук Глеба и встала. Раскачиваясь, она запела,
подняв руки над головой:
They had a hi-fi phono, boy, did they let it blast
Seven hundred little records, all rock, rhythm and jazz
But when the sun went down, the rapid tempo of the music fell
"C'est la vie", say the old folks, it goes to show you never can tell
-- А Тарантино считал, что мужчина не должен поднимать руки выше
головы, когда танцует, -- я в Интернете читала. Это, мол, выглядит слишком
женственно. И каждый раз смотрю, как Траволта с Умой танцуют, и представляю,
как Тарантино кричит: "Джон, опусти руки! Ты похож на пидора!"
Она засмеялась и пошла в комнату.
-- Представляешь, в Америке в меня однажды влюбился пидор. Такой
американский пидор, твердых пидорских правил, ни одной женщины у него не
было никогда. И вдруг -- опа! На какой-то большой тусовке. Потом звонил,
приезжал из Сан-Франциско, цветы дарил. Очень был трогательный. Когда узнал,
что я хочу пупок проколоть, подарил мне колечко с камушком.
Она приподняла тонкую вязаную кофточку и показала Глебу проколотый пуп
-- на маленьком золотом колечке в самом деле сверкал крохотный алмаз.
-- Помогает при минете, сечешь?
Глеб кивнул.
Расстегивая кофточку, Снежана продолжала ходить по комнате,
рассматривая мебель и книжки на полках -- учебники по математике и некогда
запретные книги, купленные Глебом в первые годы перестройки. Поселившись
здесь, он ни одной даже не раскрыл.
-- У нас в Болгарии тоже были диссиденты, -- сообщила она, рассматривая
черно-белые корешки Солженицына, -- но я про них ничего не знаю. Маленькая
страна, слабый пиар. Ни одной Нобелевской премии, не то что у вас.
Она скинула кофточку и осталась в одном кружевном лифчике.
-- Послушай, у тебя есть зеркало?
Немного смущаясь, Глеб открыл шкаф. На пол вывалились рубашки и старые
свитера. Хаос в моем багаже. Снежана некоторое время постояла, раскачиваясь,
перед дверцей и, видимо, оставшись довольна, села на пол.
-- Гантели, -- сказала она, заглядывая в шкаф. -- Ты спортом
занимаешься?
-- Ну, не так чтобы очень, -- ответил Глеб. Гантелями он пользовался
еще реже, чем книгами: последний раз пытался делать зарядку лет пять назад.
-- У меня был прекрасный проект инсталляции "ОМ и гири". Номер журнала
ОМ, придавленный гирей. Посвящается Пелевину, понимаешь?
Глеб кивнул и сел рядом со Снежаной. Чтобы не чувствовать себя полным
идиотом, приобнял ее и поцеловал в шею. Впрочем, от этого ощущение, будто в
происходящем он вовсе не участвует, лишь усилилось.
-- А это обязательно? -- строго спросила Снежана.
-- Нет, -- честно ответил Глеб.
Тогда Снежана опрокинулась к нему на колени, подставив губы для
поцелуя. Почти сразу засунула язык ему в рот, но и целовалась она так же
отстраненно как рассказывала о своей мачехе. Она все равно была где-то
далеко, может -- в своем Сан-Франциско, своей Софии или Москве десятилетней
давности, где девушки теряли девственность под песни про Ленина. Внезапно он
подумал, что, может быть, не только его, но и Снежану время от времени мучит
чувство своей ненужности этому миру и все, что она делает -- лишь неуклюжая
попытка это чувство побороть. Возможно, Снежана надеется, что пока они
целуются, она существует.
Кончив целоваться, она поднялась и расстегнула юбку.
-- Можешь пододвинуть к зеркалу диван? -- спросила она.
-- Наверное, -- пожал плечами Глеб и, не удержавшись, добавил: -- А это
обязательно?
Снежана повесила юбку и лифчик на спинку стула и, глядя на компьютер,
спросила:
-- А у тебя есть CD-ROM?
-- Да, -- недоуменно ответил Глеб.
-- А музыку на нем можно слушать?
-- Вполне. Вот колонки.
-- Тогда давай поставим,-- как была в одних чулках, она ушла в прихожую
и вернулась с диском. -- А потом ты доставишь мне оральное удовольствие.
Это тоже из Тарантино, догадался Глеб. Или из Пелевина.
Занимаясь любовью со Снежаной Глеб все время думал, что Таня назвала бы
этот секс "интересным". У нее имелось несколько градаций для секса -- и
поскольку до Глеба у нее было пара десятков любовников, он выслушал пару
десятков историй с выставленной оценкой. Секс мог быть "феерическим",
"жестким", "скучным", "плохим" или "интересным". Так вот, секс со Снежаной
был именно интересным: она все время придумывала что-то новое -- не столько
в области акробатики или любовной топологии, сколько в том, что и как
делала. В отличие от всех женщин, которых знал Глеб, -- их, впрочем, было не
так уж много -- она все время болтала, какую-то ерунду, не то Глебу, не то
себе самой. Он хорошо запомнил, как лежал на спине, а она подпрыгивала на
нем, глядя в зеркало на свое отражение и повторяя в такт движениям
колышащейся груди "Zed's dead, baby, Zed's dead". Когда он кончил первый
раз, она прошептала ему на ухо все так же спокойно: "I love you, Honey
Bunny", -- и он подумал, что несколько лет в Америке не прошли даром:
английский навсегда остался для Снежаны языком секса.
Он лежал на спине, а Снежана, лениво перебирала пальцами теребила его
член.
-- Ты знаешь, -- сказала она, -- Я думаю, глиняный пулемет -- это хуй.
Потому что когда его направляешь... ну, все исчезает. Особенно когда он
стреляет.
Она засмеялась, а Глеб не стал спрашивать, что такое глиняный пулемет.
-- Смешно, что по-болгарски "хуй" так и будет "хуй", -- сказала
Снежана. -- А оргазм так и будет "оргазм". У меня в Калифорнии, -- добавила
она, -- был приятель-вьетнамец. Так он говорил, что во вьетнамском нет слова
для женского оргазма. Потому что это не тема для беседы. Впрочем, мужской
оргазм, кажется, тоже.
Внезапно Снежана вскочила и сделала музыку погромче:
-- О! Вот оно, -- крикнула она. Став на четвереньки, лицом к зеркалу,
она приказала Глебу: -- А теперь трахни меня в жопу.
Он несколько смутился, не припоминая, чтобы его когда-нибудь просили об
анальном сексе в такой форме.
-- Давай быстрей, -- в нетерпении крикнула Снежана, -- а то трек
кончится, а мы не успеем.
Глеб пристроился сзади и начал медленно и сосредоточенно раскачиваться,
стараясь попасть в такт музыке, совершенно не пригодной, с его точки зрения,
для занятий любовью.
-- По-моему, -- тяжело дыша говорила Снежана, -- сейчас вообще можно
слушать только саундтреки. Вся остальная музыка просто сосет. -- Глеб
задвигался сильней и, обернувшись через плечо, она спросила: -- А мог ли ты
подумать, когда встретил меня в прихожей на Хрустальном, что через неделю
будешь ебать в задницу, как Марселуса Уоллеса?
-- Мне нравится твоя задница, -- ответил Глеб, и Снежана,
удовлетворенно глядя в зеркало, кивнула:
-- Мне тоже.
Рассветало, когда Снежана его разбудила. Уже одета, даже накрашена --
точно так же, как накануне вечером.
-- Вызови мне такси, -- сказала она.
Глеб поплелся к телефону, пытаясь вспомнить, как вызывают такси, но
Снежана, взяв ручку, написала ему номер на полях вчерашней газеты. А рядом
-- несколько букв и цифр.
-- Это пароль, -- пояснила она.
-- Для чего? -- спросил Глеб.
-- Хрусталь, -- сказала она, -- экс-пи-уай-си-ти-эй-эл. IRCшный канал.
А пароль -- чтобы я тебя узнала, когда придешь.
И рядом с паролем написала: #xpyctal.
Глеб сонно кивнул, не задавая вопросов. Глядя в окно, сказал:
-- Ночь же еще, ты куда?
-- Сила ночи, сила дня -- одинакова хуйня, -- загадочно ответила
Снежана и, не поцеловав его, ушла, сказав на прощанье: -- Я, может, еще
зайду.
Заперев дверь, Глеб подвинул кровать на привычное место и задумчиво
уставился в зеркало. Что-то было не так этой ночью. Он, собственно, так и не
понял, чем же они занимались. Что ни говори, это не было похоже ни на один
сексуальный акт в его жизни. Может, он что-то сделал не так? Может, она
просто не кончила или чем-то осталась недовольна? Да нет, прощалась вполне
нормально, даже обещала снова зайти. Наверное, надо будет позвонить, узнать,
как добралась.
Он улегся и понюхал подушку, где лежала Снежанина голова. Глеб не
ощутил никакого запаха, да и тепла простыни не сохранили, словно Снежаны
здесь и не было. Глеб уже начал засыпать, когда зазвонил телефон.
"Сама позвонила", -- подумал Глеб, снимая трубку. Но ошибся.
-- Ты один? -- спросил хорошо знакомый голос, который Глеб никак не
ожидал услышать в шесть утра. -- Тогда я к тебе сейчас приеду.
Это был Абрамов.
-- Конечно, -- ответил Глеб. -- А что случилось?
Последний раз они виделись на дне рождения Емели, а до того -- вообще
года два назад.
-- У меня чудовищные неприятности, -- ответил Абрамов. -- Кто-то кинул
меня на бабки и подставил на большие деньги. -- И после паузы прибавил: --
Прости, что вламываюсь. Но у тебя меня точно не будут искать.
В офисе Глеб первым делом пробежался по любимым ссылкам. Это быстро
вошло в привычку: оказалось, бродить по Интернету так же приятно, как лежать
на диване. Если б домашний компьютер был подключен к Сети, эти полтора года
Глеб провел бы перед экраном. Все лучше телевизора: хотя бы потому, что
можно часами серфить, не находя ни единого упоминания о выборах и о том, что
Ельцин -- наш президент. Но все равно на выходе -- впустую потраченное
время, презрение к себе, желание не двигаться с места и никуда не выходить.
Арсен еще не выложил новый выпуск "Вечерних нетей", зато неожиданно
обновились "Марусины русы". Как обычно, речь шла о Тиме Шварцере:
"Тим Шварцер, ныне великий русский веб-дизайнер, когда-то сделал себе
карьеру на том, что совсем не походил на русского. Когда в пуловере с
эмблемой Гарварда он приходил к своим первым заказчикам и с легким акцентом
представлялся как "репрезентатив Tim Shwartzer Group", даже самые прожженные
бизнесмены видели в нем экспата, нанятого на работу крутой западной студией.
Надо отдать ему должное -- он никогда не врал прямо. Например, не говорил,
что окончил Гарвард, а просто мельком упоминал, что "вернулся из Гарварда
всего полгода назад и еще не очень освоился в Москве". Обычно не прибавляя,
что в Гарварде пробыл всего месяц, да и то в гостях у одноклассника."
Похоже, Глеб знал этого одноклассника -- по крайней мере, мог знать.
Тим закончил девяносто седьмую школу и, несмотря на разницу в пять лет, Глеб
неплохо представлял себе его класс. Кто же из них теперь в Гарварде?
Похоже, сегодняшний выпуск посвящен одному Шварцеру. Маша Русина
вспомнила и фальшивые портфолио с заказами от вымышленных фирм, и
наполеоновские планы покорения офф-лайнового мира. Завершалась руса
следующим пассажем:
"И это будут те же яйца, только в профиль: липовое портфолио, обучение
профессии на коммерческих заказах, понты и дилетантство в параллели. И надо
вам сказать, дорогой читатель, практика показывает, что это напрочь
правильный способ действий.
Через 2-3 года студия будет делать вполне приличный книжный дизайн,
зарабатывать на этом бабки. А что по ходу дела они кинут десяток клиентов,
впарив им неведомо что, -- так об этом клиенты никогда и не догадаются.
Такая эпоха. Рулит не качество, рулят понты.
Конечно, за это мы нашу эпоху и любим. За то, что любой может стать
крутым на 15 минут. Но тут имеются свои побочные эффекты. Например, я до сих
пор сплю голая под льняным одеялом производства 1896 года. Почти без
серьезных потертостей. Летом под ним прохладно, зимой -- тепло. Любой
человек застрелился бы сейчас за такое качество ткани (ну, и за то, чтобы
спать со мной, -- но об этом в другой раз).
Однако такого качества уже не бывает. Качество падает, понты растут.
И Тим Шварцер добьется успеха на рынке книжного дизайна, помяните мое
слово.
Пипл в последнее время не просто хавает -- жрет."
-- Да, серьезный наезд, -- сказал Бен, прочитав финал из-за плеча
Глеба, -- очень круто.
-- За что она его так?
-- Не знаю, -- улыбнулся Бен. -- Я, прежде всего, думаю, это не она, а
он. Спит голая под льняным одеялом, и все мечтают под него залезть -- ясно
же, что мужик писал, развлекался. Вообще, в Сети есть твердое правило: чем
сексуальней девушка, тем больше шансов, что она -- мужик.
-- По-моему, -- откликнулся от своего компьютера Андрей, -- это все
неважно. Я бы ввел правило "презумпции виртуальности": мы должны верить
тому, что виртуальный персонаж о себе говорит, до тех пор, пока не узнаем
иного. Тогда Маша Русина -- типа девушка 25 лет, Май Иванович Мухин --
русский пенсионер, живущий в Эстонии, а Леня Делицын -- русский сейсмолог,
работающий в Массачусетсе.
-- В Висконсине, -- поправил Бен.
-- Да, в Висконсине. И лишь когда к нам в офис заявится типа здоровый
амбал с бородой до пупа и скажет, что Маруся -- это он, мы как бы сможем
подвергнуть сомнению ее существование.
В дверном проеме появилась бритая голова Шварцера. Судя по всему, он и
побрился только для того, чтобы придать себе дизайнерскую завершенность.
-- Ты мне скажи, -- обратился он к Андрею, -- мы будем сегодня работать
или нет? У меня просто встреча в министерстве через два часа.
Взгляд Тима упал на экран Глебова компьютера, и лицо его исказилось,
словно по монитору прошла рябь, как от перепада напряжения.
-- Ты посмотри, а, -- сказал он. -- Опять эта барышня. Видимо, я не
заметил ее заигрываний.
-- А она заигрывала? -- спросил Бен. -- Круто.
-- Прикинь сам, -- ответил Шварцер, -- я думаю, это работа конкурентов.
Подумай, кому еще такое может быть выгодно? Я, наверное, попрошу крышу
какого-нибудь заказчика с ней разобраться. Мешает работать.
Чтобы не смущать Шварцера, Глеб нажал Alt-Tab и вызвал окно Фотошопа с
заготовкой для дизайна сайта. Брезгливое выражение не покинуло лица
знаменитого дизайнера. Глянув на работу Глеба, он буркнул:
-- Это еще что за говно? -- и вышел.
-- Не бери в голову, -- сказал Бен, -- это он всегда так говорит.
Присказка у него такая.
Все перешли в большую комнату. В честь совещания стол освободили от
бумажек и мусора. Шаневич сидел в большом кресле и разговаривал с Арсеном.
Увидев Андрея, сказал:
-- Ты нам чаю не принесешь?
-- Сейчас, -- ответил Андрей, но Тим перебил:
-- Ты чего? Смотри, ты же главный редактор. Ты не должен бегать за
чаем. Попроси Нюру.
-- Она приболела сегодня, -- ответил Андрей. -- И я типа не вижу ничего
зазорного в том, чтобы самому сходить за чаем.
-- Пойми, мы все -- свои ребята. Но едва мы начинаем это дело, ты
должен построить между нами стену. Они все, -- Тим кивнул на Бена и Глеба,
-- будут работать, только если почувствуют в тебе настоящую силу. Это как на
выборах: победить может только настоящий харизматик.
-- Короче, я схожу, -- сказал Глеб.
На кухне он застал Осю, Муфасу и Снежану. Муфаса только забил косяк и
как раз прикуривал.
-- Наркотики, -- говорил Ося, по обыкновению размахивая руками, -- это
не наш путь. У нас, русских, есть традиционные славянские психоделики.
Например, брага и пиво. Наркотики же сегодня есть агент влияния Запада,
диверсия общества спектакля в сакральное тело России.
Сегодня его борода растрепалась больше обычного. Из расстегнутой
фланелевую рубашки выглядывал портрет какого-то человека на футболке,
бородатого и нечесаного, как сам Ося.
-- А трава? -- спросил Глеб, затягиваясь.
-- Даже трава, -- убежденно сказал Ося. -- Я верю, что где-нибудь на
Ямайке или, не знаю, в Азии трава по-настоящему чистое, благое деяние. Но
скажи -- ты ее сам вырастил?
-- Нет, -- ответил Муфаса. -- У барыги взял.
-- О том я и говорю, -- кивнул Ося. -- Первое поколение русской
психоделической не понимало, какую вызовет волну коммерциализации
наркотиков. Поэтому следует добиваться полной легализации, чтобы каждый мог
сам себе вырастить траву, не опасаясь ментов. А пока идеологически вообще не
следует их употреблять. -- С этими словами он взял у Глеба косяк и
продолжал: -- Но, с другой стороны, поскольку я осознал механизм, я могу и
потреблять. Скажем, как дзен-буддист может есть рыбу. Или как блицкриг
финансировался еврейским золотом.
И Ося с удовольствием затянулся.
-- Я поняла, -- сказала Снежана. -- В "Палп фикшн" Траволта потому
жахается герычем, что у него тоже осознание.
-- Герыч, -- переводя дыхание сказал Ося, -- это же для дебилов. Тех,
кто употребляет героин, надо лишить гражданских прав, как рабов и женщин в
старой Америке. При этом герыч тоже надо легализовать -- чтобы вся мразь
сама себя потравила. Евразийский вариант старой доброй нацистской евгеники.
Они добили косяк, и Глеб попросил Осю помочь отнести чай в большую
комнату. Взяв две чашки, Ося сказал "запретить надо только алкоголь и табак"
и пошел в комнату, где обсуждение уже было в самом разгаре:
-- Поймите, -- говорил Тим, -- для раскрутки есть прекрасный ход:
премия. Надо выдумать премию, которую наш журнал будет вручать лучшим
сайтам. На самом деле, это будет означать, что лучшие сайты бесплатно вешают
наш логотип, который ведет прямо на нашу морду.
Глеб поставил чашки на стол и увидел, что свободных стульев больше нет.
Пришлось оседлать большой резиновый шар, неясно откуда взявшийся в комнате.
Некоторое время рассматривал кавер от аукцыоновского "Как я стал
предателем", но потом сосредоточился.
-- Меня, -- говорил Андрей, -- больше волнуют идеологические моменты.
Ведь что такое Интернет? Это, по своей сути, как бы новое сакральное
пространство, в противовес обычному, профанному, офф-лайновому. Неслучайно
умершие вечно живы в Интернете... или типа того. И, мне кажется, одна из
задач журнала -- типа способствовать осознанию этого факта, факта
сакральности. Нормально?
-- Он прав, -- сказал Ося, почесывая бороду. -- Я на днях то же самое
читал у Дугина. Сакрализация вообще должна быть нашей евразийской целью -- в
данном случае сакрализация Интернета.
-- Сакрализация -- это круто, -- сказал Бен, -- а вот если бы ты делал
журнал про свиноводство, ты бы и свиноводство сакрализировал?
-- Конечно, -- кивнул Ося, -- я бы вне сомнения сакрализировал
свиноводство. Хомский писал по схожему поводу...
-- Я бы, отец, тогда вышел из редколлегии, -- перебил его Арсен. -- По
религиозным соображениям.
-- Ты, кстати, скоро возвращаешься в Обетованную? -- спросил Шаневич.
-- Недели через две, наверное, -- пожал плечами Арсен. -- Я вот,
кстати, давно хотел спросить тебя, Илья, как мы это будем?.. -- И он сделал
пальцами жест, словно пересчитывал купюры, отсутствие которых так волновало
его сейчас.
"Масонский знак", -- подумал Глеб, чувствуя, что трава зацепила. Он
курил всего третий раз в жизни, и потому забытое ощущение снова напомнило
ему о Тане.
-- Реально, -- ответил Шаневич, -- у меня есть начальные деньги.