Затем он привел в порядок прилегающие к фоту кусты лавра, а потом дневное светило зашло за гору Хоробадо, и Себастьян сел возле мертвого дерева и прислонился к нему спиной. Он был счастлив и уже представлял себе, как радостно и удивленно отреагируют его господа, когда после завершения Страшного суда узнают, что именно здесь, в созданной их собственным садовником части райских кущей, проведут всю предписанную им господом счастливую и беззаботную вечность.
   Вдалеке послышались голоса, и Себастьян понял, что сюда идут господа — сеньор Сесил и сеньор Гарсиа, но почему они идут именно сюда, а не в свою часть сада, сообразить не мог.
   — Я тебе еще раз повторю, Сесил, — твердым, размеренным голосом говорил сеньор Гарсиа. — Надо снижать арендную плату и давать право выкупа, иначе мы вообще все потеряем! Лично я со своей частью земель так и поступлю.
   — А про меня и Тересу ты, значит, забыл? — раздраженно спросил сеньор Сесил. — Ведь если ты цену уронишь, нам тоже придется цены снижать!
   — Я с Тересой уже говорил; она не против.
   Господа подошли к гроту и сели на небольшое бревнышко возле самого пруда. Себастьян приподнялся, чтобы уйти, но любопытство взяло верх. Впервые за много лет он видел, чтобы братья были так раздражены друг другом. Нет, они оба сдерживались, но садовника было нелегко обмануть; привыкший читать по лицам мельчайшие оттенки настроения, он понимал, что накал страстей здесь нешуточный.
   Перебивая друг друга, господа начали снова спорить об арендаторах и размере платы, об анархистах и этой старой двуликой потаскухе — алькальде, но договориться не могли.
   — Да пойми ты, дурак! — внезапно заорал сеньор Сесил. — Если вы с Тересой это сделаете, мы не две трети потеряем; мы все упустим! До последнего акра!
   — Это ты, Сесил, дурак, — не понимаешь, что времена изменились. Если сейчас не уступить, потом поздно будет. — Сеньор Гарсиа вздохнул и стал тяжело пониматься. — В общем, ты как хочешь, а мы с Тересой для себя все уже решили.
   Себастьян смотрел, как завороженный. Он всей кожей ощутил, как мгновенно вспыхнул младший из братьев Эсперанса, а потом, не веря своим глазам, увидел, как сеньор Сесил вскочил с бревна, схватил лежащие на земле оставленные Себастьяном ножницы для стрижки кустов и всадил их между лопаток старшего брата.
   Себастьян испуганно охнул и метнулся прочь.
***
   Весть о том, что старший из братьев Эсперанса предательски убит в спину, застала начальника полиции уже в постели. Но когда Мигель на предельной скорости подъехал к ярко освещенной желтым электрическим светом усадьбе Эсперанса, там уже толклись и прокурор, и судья, и алькальд. А с террасы доносился протяжный женский вой.
   — Где вас носит, Санчес? — прошипел Мигелю алькальд.
   Начальник полиции отмахнулся, стремительно протиснулся сквозь толпу официальных лиц и прислуги и взбежал по лестнице на террасу. Капитан Гарсиа лежал прямо здесь, на дощатом полу. Под головой форменная куртка, руки скрещены на груди.
   — Это Гонсалес, — мрачно произнес подошедший Сесил Эсперанса. — Больше некому.
   Мигель прикусил губу и глянул на стоящих рядом с Сесилом обнявшихся и рыдающих Тересу и Лусию и, не желая вступать в дискуссии, повернулся к замершему неподалеку Пабло.
   — Кто его нашел?
   — Я, — отозвался парень.
   — Где? Прямо здесь?
   Пабло отрицательно покачал головой и неопределенно махнул рукой куда-то в сторону горы.
   — Возле грота… там, наверху.
   Мигель сокрушенно покачал головой, осторожно перевернул уже окоченевшее тело капитана Гарсиа на бок и осмотрел разрез на рубашке, а затем и рану. Похоже, удар пришелся сверху вниз, — или убийца был намного выше, или капитан в момент убийства сидел.
   — Пошли, покажешь где… — повернулся он к Пабло.
   Пабло кивнул и, беспрестанно всхлипывая и на ходу утирая слезы, повел Мигеля мимо темных, лишь слегка подсвеченных луной деревьев.
   Они прошли вдоль заросшей громады лавровых кустов, вышли к пруду, и Пабло показал на еле заметное в темноте лежащее возле камней бревно.
   — Вот здесь.
   Мигель осмотрелся, и его неприятно поразило то, насколько странно, вычурно и претенциозно выглядит окружающий ландшафт: какое-то корявое дерево с застрявшей в мертвых узловатых ветках белой луной, темные силуэты камней, черное неподвижное зеркало старого пруда. От всего этого места буквально веяло бедой.
   Усилием воли Мигель стряхнул наваждение, подошел к бревну, зажег спичку и наклонился. Заметил огромное пятно почти впитавшейся крови, подумал, что орудие убийства следует поискать в пруду, и прошел в грот. Снова зажег спичку, отметил взглядом гипсовую псевдогреческую статую с женскими панталонами на вытянутой руке, свисающее с потолка знамя и фалангистский плакат и повернулся к Пабло.
   — Твое местечко?
   — Да, — всхлипнул парень. — Я с утра сказал садовнику, чтобы прибрал здесь… вечером пришел, а здесь… папа лежит.
   — Значит, садовник, говоришь… — задумчиво проговорил Мигель. — Ну, что ж, тогда и садовника допросим.
***
   За садовником послали сразу же, но ни в его домишке, ни в саду, ни на кухне найти его не удалось. А вот огромные садовые ножницы капрал Альварес выудил из пруда буквально за полчаса. К этому времени труп уже осмотрел подъехавший местный врач, который, едва ему предъявили возможное орудие убийства, сразу же уверенно кивнул:
   — Это они.
   Присутствовавший на осмотре алькальд что-то шепнул прокурору, и Мигель повернулся к официальным лицам.
   — Значит, так, сеньор Рохо, давайте договоримся, что вы не будете мешать следствию.
   — Но ведь уже совершенно очевидно, что это садовник! — возразил алькальд.
   — Вы уже однажды… поспособствовали, — яростно напомнил начальник полиции о старом деле Энрике Гонсалеса, и алькальд обиженно поджал губы.
   Мигель и сам уже думал, что без мальчишки в этом деле не обошлось, но хвататься за самую простую и очевидную версию не торопился.
   Да, самым первым подозреваемым был садовник Себастьян Хосе. Он совершенно точно был на месте убийства еще сегодня утром и весь день до позднего вечера, по словам конюхов, возил в сторону грота какие-то бревна и камни. И, как ни крути, он мог быть на месте убийства как раз в то время, когда, по приблизительным оценкам врача, погиб сеньор Гарсиа. Кроме того, убийство было совершено принадлежащим ему садовым инструментом, а сам он бесследно исчез.
   Но не следовало пренебрегать и фигурой Энрике Гонсалеса. То, что анархисты не брезгуют индивидуальным террором, начальник полиции знал давно. И вопрос был только в том, посчитал ли Энрике Гонсалес необходимым устранить одного из членов семьи, владеющей большей частью окрестных земель, а заодно и свести свои личные счеты.
   Однако если вспомнить, что мотива у недоразвитого паренька не было и быть не могло, а Энрике вполне мог достичь своих целей и менее рискованным способом и уже начал это делать при помощи недовольных батраков и арендаторов, то же самое дело поворачивалось совсем по-другому.
   Как ни расстроены были сеньора Тереса и сеньора Лусия, Мигель все-таки допросил их обеих и уже выяснил, что как раз этим вечером, часа за два до убийства, между братьями случилась грандиозная ссора по поводу имущества, и сеньора Тереса с трудом выпроводила мужчин в сад — подышать свежим воздухом и успокоиться.
   По словам Сесила, он почти сразу же вернулся в дом, а Гарсиа и впрямь отправился погулять — один, вот только свидетелей этому не было. А если вспомнить, как неведомый убийца помог старому полковнику поскорее уйти на тот свет, едва тот задумал оставить Сесила без наследства…
   — Так вы будете принимать меры или нет? — оторвал начальника полиции от размышлений Сесил Эсперанса.
   Мигель задумчиво взглянул на главного из трех претендентов на оставшееся наследство и кивнул:
   — Разумеется, сеньор Эсперанса. Вы арестованы.
***
 
   Решение начальника полиции произвело эффект разорвавшейся бомбы. Сесил начал кричать, что Санчесу нужно больше этими чертовыми анархистами заниматься, вместо того чтобы компрометировать приличных людей. Прокурор совершенно искренне пообещал Мигелю второе и теперь уже окончательное отстранение от должности, алькальд взывал к разуму, но на этот раз Мигель был непреклонен.
   — Хватит, господа, — оборвал он возмущенный ропот. — У вас есть право оспорить мое решение, но ближайшие сутки, по меньшей мере до тех пор, пока эксперт из Сарагосы не проведет самое детальное исследование тела сеньора Гарсиа, Сесил Эсперанса проведет в камере. А теперь я всех прошу выйти.
   Он выпроводил всех из комнаты, в которой лежал мертвый капитан Гарсиа, и, суеверно опасаясь в третий раз пережить пропажу мертвого тела из дома Эсперанса, установил у дверей караул.
   — Никого не пускать, Альварес, — жестко распорядился он. — Особенно родственников.
***
 
   Себастьян видел почти все. Он видел, как рыдающий Пабло протащил мимо него тело своего отца и как на террасе дома Эсперанса в течение получаса собрались лучшие люди города. Он видел, как Хуанита, Кармен и конюх Фернандо обходили сад, безуспешно пытаясь его отыскать. Он видел, как затем все, включая сеньора Сесила и начальника полиции, спешно спустились во двор и тут же разъехались на своих красивых новеньких машинах. И он видел, что окна тщательно закрыли, а двое полицейских остались у дверей.
   Это было самое худшее, что могло случиться. Тогда, около четырех часов назад, Себастьян был настолько потрясен случившимся у него на глазах братоубийством, что даже не сразу сообразил, какой уникальный случай ему представился. Уже сегодня, сейчас, не откладывая, он мог похоронить покойного сеньора Гарсиа на его практически законченном участке Эдема. Но Пабло наткнулся на тело раньше, и теперь задача достойных похорон сеньора Гарсиа казалась почти невыполнимой.
   Себастьян подкрался к самому дому и притаился неподалеку от террасы. Полицейские курили, разговаривали и от дверей уходить не собирались. Собственно, не спал весь дом. В комнатах обеих сеньор горел яркий электрический свет, постоянно бегали слуги то за водой, то за нюхательной солью, и рассчитывать пройти незамеченным было бы глупо.
   Себастьян разочарованно всхлипнул. Давным-давно, когда отец наказал его за пятиконечную клумбу, он сам оказался в двух шагах от смерти и прекрасно запомнил это бредовое состояние, когда ты даже не знаешь ни кто ты, ни что происходит. И теперь он обязан был сделать все, чтобы сеньору Гарсиа не пришлось плутать в поисках своей части Эдема, когда господь скажет последнее слово.
***
 
   Первым делом, сразу после того, как он отправил Сесила Эсперанса в камеру, Мигель задержал Энрике Гонсалеса. Он взял его еще до рассвета, прямо в постели с какой-то бабой, тепленьким, но никаких преимуществ от эффекта неожиданности не получил. Все еще слишком похожий на Христа Энрике Гонсалес ни в чем признаваться не собирался.
   — Не надо, начальник, — жестко улыбнулся он. — Я — марксист, и уголовного дела на себя не возьму. А насчет земли, так Сесил все верно говорит. Отнимем мы у них землю; хватит этим Эсперанса кровь народную пить!
   Мигель задал еще несколько вопросов и с изумлением отметил, насколько изменился бывший конюх. Отсидевший ни за что пять лет, Энрике теперь превосходно разбирался в процессуальных терминах, сыпал в ответ на обвинения лозунгами о солидарности рабочего класса и неизбежности всемирной революции и экспроприации средств производства и явно чувствовал себя по меньшей мере равным начальнику городской полиции.
   Совершенно обескураженный таким поворотом, донельзя растерянный, Мигель проспорил с ним часа полтора и признал: без толку. И в пять утра он отправил Гонсалеса обратно в камеру, а сам, как раз к рассвету, вернулся в усадьбу Эсперанса.
   Сейчас, при свете солнца, место совершения убийства уже не выглядело столь мрачно, но все еще оставалось чересчур претенциозным. Впрочем, отвлекаться на красоты пейзажа Мигель никакого права не имел, а потому просто размял уставшую за ночь спину и принялся исследовать окрестности более основательно.
   Он почти сразу обнаружил в гроте спрятанную за круглым деревянным щитом с вырезанной Медузой Горгоной потайную комнату, но там, кроме лампы, коробка спичек и трех огромных бочек с винным спиртом, ничего не оказалось.
   Затем он исследовал кровавое пятно и бревно и достаточно быстро понял, где именно сидел сеньор Гарсиа, когда его ударили в спину. Он даже отыскал место, где лежали ножницы. Кто-то наступал на них, и отпечаток лезвий, ручек и даже болта в центре просматривался на влажной земле вполне отчетливо.
   Более того, Мигель совершенно точно выяснил, что на бревне рядом с сеньором Гарсиа сидел кто-то еще! Здесь были отпечатки двух пар обуви, и только одна из них могла принадлежать покойному капитану. И наконец, Мигель обнаружил, что и это не все и за мертвым корявым деревом кто-то прятался, причем достаточно долго, — отпечаток его колена в рыхлой влажной земле был весьма глубок.
   Мигель мысленно реконструировал возможные события и с некоторыми натяжками предположил, что заговорщиков было как минимум двое. Один отвлекал сеньора Гарсиа разговорами, а второй ждал за деревом. И когда пришло время, тот, что скрывался за деревом, вышел и ударил Гарсиа в спину садовыми ножницами.
   Реконструкция была пока достаточно приблизительной, но здесь Мигель рассчитывал на помощь вызванного из Сарагосы медэксперта. Глубина и расположение раны могли ответить на вопрос о физической силе и опытности убийцы, не левша ли он, под каким углом и с какого расстояния ударил, мог ли забрызгаться кровью, и это было бы уже кое-что.
   За работой Мигель даже и не заметил, как пролетело время, и провозился до обеда, а когда вернулся в дом, Тереса и Лусия уже стояли возле тела. Мигель с неодобрением взглянул на капрала Альвареса, поймал его виноватый взгляд и отправился в город утрясать дело с прокуратурой. Эксперта все не было, а тем временем первые сутки задержания Сесила Эсперанса и Энрике Гонсалеса уже наполовину истекли.
   Некоторое время он проторчал в прокуратуре, затем заглянул к алькальду и, разумеется, тут же с ним сцепился. Эта продажная шкура думала только о своем реноме перед избирателями и нормально работать явно не собиралась. А потом за ним прибежал дежурный, и Мигель с ужасом узнал, что медэксперт уже часа два как приехал и ждет его в усадьбе Эсперанса.
   Он вскочил в свою изрядно побитую за пять лет «Испано-суизу» и в мгновение ока оказался в доме Эсперанса, и все-таки не успел — эксперт уже работал.
   Мигель досадливо крякнул, стараясь не скрипеть, прошел в комнату с телом Гарсиа на огромном, покрытом розовой клеенкой столе и встал рядом с экспертом.
   — Лейтенант Санчес, — вполголоса представился он. — Это я вас приглашал.
   — Я понял, — также вполголоса отозвался эксперт. — Я только одного не пойму, его что, на жаркое пустить хотели?
   — Кого? — так и не сумел сообразить, о чем, собственно, речь Мигель.
   — Труп, вот кого, — язвительно отозвался эксперт. — Или это обычай такой местный?
   — Какой обычай? — насторожился Мигель. — Что конкретно вы обнаружили?
   — Вот… — показал медэксперт скальпелем на какие-то буро-зеленые лохмотья на дне сверкающего никелем неглубокого лотка.
   Мигель наклонился.
   — Что это?
   — Корица, лавровый лист, шалфей, — начал монотонно перечислять медэксперт, — миндальные листья и, кажется, черный перец…
   — И где это было? — нахмурился Мигель. Он совершенно точно помнил, что обыскал карманы убитого со всей возможной тщательностью.
   — Во рту, вот где…
   У Мигеля подкосились колени. Трудно сказать почему, но он сразу же вспомнил уложенную на колени старого полковника книгу, сломанную над недвижным телом сеньора Ансельмо орхидею, свирепо разбросанные по всему склепу розы из гробницы сеньоры Долорес…
   — Господи! — охнул он. — Это же садовник!
   — Кто-кто? — заинтересовался эксперт.
   — Подождите, — отмахнулся Мигель, — я сейчас…
   Явный растительный характер всех этих мелких деталей теперь сложился в его голове в одно целое, и связать их все между собой мог только один человек — тот, для которого растения и были главным смыслом бытия.
   В эту минуту Мигель совершенно не задумывался о том, что пять лет назад садовник был слишком еще мал, чтобы вытащить сеньору Долорес из склепа и почти придушить здоровенного сеньора Ансельмо. Он совершенно не отдавал себе отчета в том, что ему никогда не суметь придумать этому угловатому коренастому мальчишке сколько-нибудь убедительный и внятный мотив. То, что предстало перед ним сейчас, затмило все.
   Мигель выглянул в окно. Солнце уже давно село, но он знал: если выпустить сеньора Сесила Эсперанса и Энрике Гонсалеса до истечения первых суток, скандала можно будет избежать.
   Мигель выбежал из комнаты, отпихнул загородившего дорогу Альвареса, сбежал по гулким ступенькам и метнулся к машине. Завел мотор и на предельной скорости помчался в город. Перевалил через бугор, выскочил на грохочущий деревянный мост, как вдруг заметил впереди нечто непонятное и резко ударил по тормозам.
   «Испано-суиза» засвистела, заверещала, заскользила по желтому от электрического света фар, гладкому дощатому настилу моста, но было уже поздно. Мигеля резко бросило грудью на баранку, встряхнуло, оторвало от сиденья и швырнуло головой в лобовое стекло…
***
   Придорожные кусты зашевелились только спустя минуту или даже больше, и из них на дорогу вышли двое. Некоторое время они сомневались, а стоит ли подходить вообще, но все-таки решились и, воровато оглядевшись по сторонам, подбежали к машине.
   За ворот стащили безжизненно свисающее с капота тело на дощатый настил, несколько раз не без удовольствия пнули в живот и в голову, а затем подняли за руки и за ноги, подтащили к перилам и с размаху швырнули вниз, на торчащие из бурлящей воды камни. Затем сдвинули машину назад, вытащили прижатое передними колесами бревно, с кряхтением подняли его на плечи и потащили в лес.
   — А если этот козел живой? — спросил тот, что шел впереди.
   — Плевать, — хмыкнул второй, — главное, чтобы его на службе не было. А здешний алькальд человек понимающий, напрасно Энрике держать не станет. Вот увидишь.
   Сидящий под мостом Себастьян выглянул и проводил незнакомцев взглядом, а потом недоуменно посмотрел вниз. Полицейский лежал в бурлящей воде головой вниз, точь-в-точь как его отец тогда, в бочке…
   Себастьян недовольно всхлипнул и вразвалку побежал вниз, к реке. Ухватил полицейского за ворот и вытащил из воды. Всмотрелся в разбитое окровавленное лицо, прислушался к дыханию, а затем схватил его за мундир и штаны, подтащил к берегу, рывком взвалил на плечи и так же вразвалочку побрел вверх.
***
   Когда этим утром пришедшие к дому Эсперанса бывшие офицеры сказали, что неплохо бы с почестями похоронить Гарсиа на воинском кладбище, среди своих, Себастьян понял, что другого шанса у него не будет. Где расположено воинское кладбище, он не знал, а значит, найти его, чтобы перетащить сеньора Гарсиа обратно в сад, будет трудно. Но главное, он отчаянно боялся, что и сеньор Гарсиа не найдет дороги домой после Страшного суда.
   И тогда его озарило.
   Себастьян метнулся в предназначенную для мертвого капитана часть будущего райского сада и принялся рвать все, что там росло, по два-три листочка. Он совершенно точно знал, что сеньор Гарсиа обязательно вспомнит, куда ему следует идти, если обнаружит все составляющие своего сада у себя. Главное, чтобы он их обнаружил.
   Затем садовник побежал к дому, и бог снова помог ему. Большой толстый полицейский как раз открыл дверь и почтительно отошел в сторону, чтобы слуги под руководством сеньоры Тересы могли занести цветы. Себастьян дождался, когда Хуанита и Кармен выйдут за очередной партией цветов, нарвал огромный букет и пристроился позади кухарок.
   Кроме убитого капитана, в комнате не было никого. Себастьян дождался, когда женщины поставят цветы в огромные фарфоровые вазы, расправят их и выйдут, и бросился к телу. Тут же понял, что в карманы могут и заглянуть, и, с трудом разжав челюсти капитана пальцами, сунул ему в рот все, что собрал. Теперь он был спокоен. Не заметить листья в собственном рту не сумел бы никто.
   Так же стремительно он проскользнул мимо стоящего на террасе толстого полицейского, сбежал по лестнице и в мгновение ока скрылся в зарослях вишни у самой террасы. Но счастлив оставался недолго.
   Уже минут через пять Себастьян начал сомневаться в том, будет ли этих листьев достаточно и не следует ли попытаться все-таки похитить и это тело. А еще через пять минут на террасу в окружении щебечущих Кармен и Хуаниты выбежала встревоженная сеньора Тереса, и его снова принялись искать по всему саду. И тогда Себастьян вздохнул и, крадучись и прячась за кустами, пришел в единственное надежное место, которое знал, — под мост.
***
   Главный полицейский оказался довольно тяжелым, и уже метров через двести Себастьян совершенно взмок, но останавливаться, чтобы перевести дыхание, не хотел. Он хорошо изучил тех, кто приходит в дом Эсперанса, и совершенно точно знал: кто-кто, а полицейский действительно заботится об этой семье и даже по-своему защищает ее, а что полезно семье Эсперанса, то полезно и будущему саду.
   Впереди показалась окраина города, и на пути Себастьяна стали встречаться редкие прохожие, но все они, как один, завидев на темной улице черную фигуру с безжизненным телом на плечах, шарахались в сторону. А потом перед ним выросло здание участка полиции, и Себастьян аккуратно уложил главного полицейского на крыльцо и постучал в дверь.
   За дверью послышались шаги, и только Себастьян решил, что пора уходить, как сзади послышалось сдавленное дыхание, и его властно взяли за плечо. Он дернулся, попытался вырваться, и его тут же подбили под ноги и уложили носом в каменную мостовую.
   — Лежать, сволочь!
   Себастьян шмыгнул разбитым носом и вывернул шею. Над ним нависали двое рослых полицейских.
 

Часть IV

 
   Первым делом дежурный полицейский вызвал врача и капрала Альвареса. И едва старый, опытный капрал увидел избитого до бесчувствия лейтенанта Санчеса, а затем того самого садовника, чьи ножницы он не далее как сегодня утром выловил из мутного теплого пруда и которого весь день безуспешно отлавливали трое полицейских и вся прислуга дома Эсперанса, судьба Себастьяна оказалась предрешена.
   Садовника с пинками заволокли в камеру, и начался допрос. Нет, капрал, конечно же, знал, что этот не по годам крепкий мальчишка нем как рыба, но удержаться не мог.
   — За что ты его?! — стучал садовника головой о стену почти невменяемый от ярости Альварес. — Говори, гаденыш!
   Но гаденыш только испуганно всхлипывал и таращил круглые, до идиотизма наивные глаза, а потом обмяк и вообще перестал на что-либо реагировать, и капрал, плача от собственного бессилия, выпустил арестанта и, отмахнувшись от встревоженного состоянием их обоих конвойного, побрел умываться.
   Альварес впервые столкнулся с чередой столь бессмысленных преступлений, как те, что произошли в доме Эсперанса. Более того, впервые за всю историю города здесь подняли руку на полицейского. И впервые за много лет безупречной, наполненной смыслом и пониманием своего долга службы капрал вдруг почувствовал себя старым и ни на что не годным.
***
   Больше Себастьяна не трогали. На следующее утро в холодной металлической двери лязгнуло квадратное окошко, и на выступающей внутрь подставке оказалась исходящая сытным духом глубокая тарелка.
   — Вставай, Эстебан! Завтрак! — громко оповестили его из-за двери.
   Себастьян привстал с дощатых нар и застонал — болело все: и руки, и ноги, и ребра, а больше всего — голова.
   Собравшись в комок, он все-таки поднялся и проковылял к двери. Принюхался и жадно схватил тарелку — это была самая настоящая бобовая похлебка! В доме Эсперанса он в последнее время большей частью перебивался фруктами — лучшие остатки расхватывали те, кто был ближе к господской кухне.
   Себастьян стремительно съел все, что принесли, вытер кусочком хлеба остатки влаги на дне, поставил тарелку обратно и, почувствовав себя гораздо лучше, подошел к широкому и низкому окну. Прутья решетки стояли достаточно далеко один от другого, но голова в них — он проверил — не проходила.
   Садовник внимательно обошел камеру, осмотрел прорубленную в бетонном полу дыру для естественных нужд, затем нацарапанные на стенах надписи и рисунки, подолгу задерживаясь возле рисунков, подтянулся на прутьях решетки, пытаясь выяснить, можно ли разглядеть отсюда что-нибудь, кроме каменного забора и вытоптанного, без единой травинки двора, и снова улегся на нары.
   Себастьян уже понял, что полицейские думают, будто это именно он побил их начальника, но верил в хороший исход. Но прошел день, за ним второй, а потом и третий, и четвертый, и пятый, и ничего не случалось. Его не били, не выводили на допросы и прогулки; им вообще не интересовались! А потом началось непонятное.
   Где-то к обеду за ярко освещенным полуденным солнцем высоким каменным забором полицейского участка послышался гул. Это были люди, много людей, очень много… Затем гул затих, и Себастьян услышал беспорядочную стрельбу. А потом по коридору затопали десятки ног, и тяжелая железная дверь со скрежетом распахнулась.