Страница:
— Привет! — улыбнулась ему девочка. — Я — Долорес. Я сегодня из Мадрида приехала. А ты кто?
Себастьян молчал. Она сказала, что она — Долорес, и это было странно и удивительно.
— А-а, я поняла! — обрадовалась девочка. — Ты — сын садовника. Мне уже сказали, чтобы я к тебе не подходила!
Себастьяну вдруг захотелось потрогать ее, просто чтобы сравнить, такая ли же у нее жесткая и сухая грудь, как у покойной сеньоры Эсперанса, и такие ли же вялые и прохладные ноги…
— Сеньорита Долорес! — позвали от аллеи, и к ним подошла горничная. — Я вас везде ищу, а вы с этим… — она метнула на Себастьяна презрительный взгляд, — разговариваете… Пойдемте, вас искала сеньора.
— Я еще приду, — пообещала маленькая Долорес и улыбнулась. — Я теперь тоже буду жить здесь.
Себастьян проводил ее взглядом и поднялся с колен. Склеп, разбитая мраморная крышка, прохладный старушечий живот, волокуши, яма, цветы, эти живые карие глаза — все смешалось в его голове в одно мгновение.
— До-о-оэссс… — процедил он вслед. — Дооэссссс…
— Э-э… да ты, как я посмотрю, не такой уж и немой? — раздался неподалеку знакомый голос.
Себастьян обернулся, и по спине его пробежал холодок. Прямо к нему шел тот самый полицейский. Только китель его из плотного сукна и золотистые пуговицы были покрыты густым слоем пыли, а по высокому, покрытому множеством царапин лбу, оставляя на лице отчетливо видимые дорожки, скатывались капельки пота.
— Где отец?
Себастьян ткнул рукой в сторону господского дома. Сегодня была суббота — день получки, и отец, как и вся остальная прислуга, собирался идти к сеньору Эсперанса.
— Спасибо, — поблагодарил полицейский, ласково потрепал его по щеке и вдруг вздохнул. — Ты уж прости, парнишка, если что пойдет не так… как хочется, но закон есть закон.
Мигель пригнулся, пробрался под склонившимися над тропой раскидистыми ветвями лещины, а когда вышел на открытое место, сердце его радостно екнуло. Возле ворот виднелась машина алькальда.
«Вот и хорошо, что все здесь, — удовлетворенно улыбнулся начальник полиции. — Заодно скажу ему о возможном алиби этого Гонсалеса…»
Он стремительно сбежал с холма и только перед самым домом приостановился, чтобы еще раз промокнуть платком лицо. Распрямился, степенно поднялся по ступенькам на большую прохладную террасу, подошел к стоящим возле столика мужчинам и щелкнул каблуками.
— Здравия желаю, полковник! Здравствуйте, сеньор Рохо.
Сеньор Эсперанса сдержанно кивнул, а алькальд изумленно уставился на исцарапанное лицо начальника полиции и вернул себе выражение скорби и значительности с некоторым усилием.
— Очень хорошо, что вы здесь, Мигель. Все-таки вы тоже приложили руку к раскрытию этого жуткого преступления…
— Как — раскрытию? — не понял Мигель. — Кто его раскрыл?
— Ах да, вы же еще не знаете… — придал своему лицу еще более серьезное выражение алькальд. — Гонсалес-то ваш, оказывается, с социалистами связался! Хорошо еще, что вы его так вовремя арестовали. Мог ведь и сбежать…
Алькальд снова повернулся к сеньору Эсперанса и принялся говорить, а Мигеля вдруг пронзило жуткое чувство мерзости и необратимости происходящего, ибо то, что он услышал, не лезло ни в какие ворота.
Все с тем же выражением скорби и значительности на бледном одутловатом лице алькальд сообщил, что состоявшийся сегодня утром в Сарагосе суд убедительно доказал причастность Энрике Гонсалеса к деятельности левой террористической группировки. Причем из материалов следствия было ясно, что тело покойной сеньоры Эсперанса было похищено этими безбожниками в целях политического шантажа виднейшего политического деятеля провинции, преданного солдата монархии полковника Хуана Диего Эсперанса.
«Господи! Что за бред?!» — ужаснулся Мигель, но перебить алькальда и вмешаться прямо сейчас, пока он разговаривает с полковником, было немыслимо.
— К сожалению, — с прозвеневшей в голосе нотой скорби продолжил алькальд, — само тело сеньоры Эсперанса сгорело вчера в автомобильной аварии близ Сарагосы. Там же, в автомобиле, сгорели и все соучастники преступления. А потому выяснить, кто именно руководил похищением, установить не удалось…
«Матерь Божья! — охнул Мигель. — Что за чушь?! Какая такая авария?! И при чем здесь Энрике?! Он же у вдовы был!»
— К счастью, Гонсалес еще вчера ночью во всем признался, — пристально глядя на Мигеля, возвысил голос алькальд, — и на суде получил по заслугам — двадцать пять лет каторжных работ.
В глазах у Мигеля потемнело.
— Ты мне вот что, Рауль, скажи, — прерывая алькальда, хрипло потребовал полковник. — От моей Долорес хоть что-нибудь осталось?
— Да, Хуан… — дрогнувшим голосом произнес алькальд. — Там… у меня в машине…
Полковник оттолкнул алькальда и торопливо зашаркал вниз по ступенькам.
— Там немного… ты извини… сам понимаешь, — побежал вслед за ним алькальд, — пепел да костные фрагменты… но я привез все, что сумели собрать ребята из управления полиции…
Мигель ошарашенно тряхнул головой и медленно двинулся вслед за полковником и алькальдом, а когда подошел к машине, сеньор Эсперанса уже открыл стоящую на заднем сиденье большую черную лакированную шкатулку и смотрел внутрь застывшим взглядом.
— Это она?
— Без сомнения, Хуан… — нервно выдохнул алькальд. — Можно хоронить. Новая крышка для гробницы уже в склепе… И падре Франсиско на месте — только тебя ждет…
Полковник Эсперанса медленно закрыл шкатулку, пожевал губами, отчего прокуренные седые усы жутковато зашевелились, и кивнул:
— Тогда не будем откладывать.
— Сеньор Рохо, вы рискуете.
— Бросьте, лейтенант, — криво улыбнулся алькальд. — Это вы рискуете.
— Но это же полная чушь! Откуда у вас останки? Даже если суд состоялся до обеда, а это невозможно, их не могли привезти из Сарагосы так быстро!
Алькальд надменно поднял голову.
— Это вас не касается. Главное, что у меня есть все документы.
— Покажите, — демонстративно протянул руку Мигель.
Алькальд покачал головой:
— Есть официальный порядок. Пошлите официальный запрос вашему начальству, и, если оно сочтет нужным, вас ознакомят.
Мигель понимающе усмехнулся. Он еще не знал, как алькальд сумел это устроить, но понимал главное: сеньору Рохо, да, наверное, и полковнику, глубоко безразлично, где на самом деле захоронено тело покойной сеньоры и кто его на самом деле похитил. Главное — соблюсти внешние приличия. Но он в эти игры играть не собирался.
— Учтите, сеньор Рохо, я подал рапорт.
— Мне уже сообщили…
— А у Энрике Гонсалеса есть алиби.
— Да неужели?
— И я найду преступника, а вам еще придется краснеть за то, что вы сделали, — завершил Мигель.
— Штаны не порви, щенок, — зло дернул губой алькальд.
Сначала она сидела во флигеле со своей матерью сеньорой Тересой и вслух повторяла вслед за ней диковинные, ни на что не похожие слова. Затем пришел старый полковник, и они, все трое, торжественно прошли в столовую — обедать. Затем юную сеньориту снова отвели во флигель, посадили за пианино, и около часа Себастьян выбирал камешки под дивные переливы гамм.
Душа его разрывалась на части. Он совершенно точно знал, что сеньора Долорес лежит в центре клумбы, укрытая полутораметровым слоем земли, и так же точно узнавал знакомые интонации старой сеньоры в этих чарующе капризных переливах молодого голоса. Это было так, словно какая-то часть покойницы вырвалась из-под земли и снова жила!
Но в понедельник, 13 апреля 1931 года, сразу после инструктирования двух самых молодых полицейских и приведения текущих дел в порядок, Мигель оставил участок на Альвареса, начистил сапоги, проверил перед зеркалом, как сидит на нем китель, и отправился в муниципалитет. Следовало в обязательном порядке засвидетельствовать свое почтение вновь избранному алькальду.
Но уже на подходе к муниципалитету стало ясно: что-то не так. Вопреки ожиданиям, поблизости от центрального административного здания городка не видно было ни души.
Мигель растерянно хмыкнул, прошел в холл и вдруг увидел всех, кого ожидал встретить на улице. И алькальд, и два его заместителя, и начальники управлений, и даже секретарша и шофер — весь штат муниципалитета, человек двадцать, не меньше, — молча стояли возле мраморного камина…
«Что за черт?!»
Мигель невольно сбавил шаг и остановился возле Диего, но спросить, что произошло, не решился — таким напряженным выглядел лейтенант. И лишь когда стоящий на камине радиоприемник захрипел и оттуда снова полились слова диктора, до Мигеля дошло, что случилось нечто действительно из ряда вон выходящее, и он толкнул лейтенанта в бок:
— Что происходит, Диего?
Офицер обернулся. Вид у него был потрясенный.
— Социалисты взяли большинство.
— У нас в городе? — не поверил начальник полиции. Он совершенно точно знал, что эти выборы выиграл сеньор Рохо.
— По всей Испании…
На них зашикали, Мигель прислушался и понял, что по радио передают речь Его Величества.
По спине лейтенанта пробежал противный холодок.
«Состоявшиеся в воскресенье выборы, — печально произнес монарх, — доказали мне, что я более не вызываю у моего народа ни любви, ни привязанности».
«Господи, помоги Испании!» — обмер Мигель.
«Король может делать ошибки, — после небольшой паузы продолжил Альфонсо XIII. — Нет сомнений, что иногда ошибался и я, но я знаю, что наша страна всегда была снисходительной к ошибкам, совершенным без преступного умысла».
Мигель взмок. Впервые на его памяти король почти взывал о снисхождении!
«Я — король всех испанцев, и я сам — испанец, — продолжил Альфонсо. — Я мог бы найти достаточно способов защитить мои королевские права, но я предпочитаю решительно отойти в сторону…»
Весь зал, до единого человека, охнул.
«…чтобы не вызвать конфликт, который мог бы спровоцировать моих соотечественников на гражданскую войну друг против друга…»
Секретарша заплакала, а Диего шумно рванул воротник форменного кителя.
«…и, пока нация не призовет меня, я приостанавливаю осуществление моих королевских полномочий и оставляю Испанию, таким образом признавая, что она является единственной хозяйкой своей судьбы…»
Мигель почувствовал, как кровь ударила ему в висок. Он еще не представлял себе всех последствий происходящего, но уже понимал, что хуже повернуться не могло.
«Так… — лихорадочно соображал он. — Немедленно собрать всех. Эрнесто и Мануэля срочно отозвать из отпуска, и всех на казарменное положение!» Он дослушал высочайшее обращение до конца и рванулся к выходу. Бегом пересек центральную площадь и влетел в здание полицейского участка.
— Альварес!!! Ко мне! Где ты, черт тебя дери?!
— Да, господин лейтенант… — выскочил из дежурного помещения капрал. — Господи! Что стряслось? Да на вас лица нет!
Мигель хотел было сказать, но колени его подогнулись, и он сел на мгновенно подставленный капралом стул.
— Все… Альварес… — не своим голосом прохрипел лейтенант. — Теперь точно… все…
Сначала на террасу шаркающей походкой прохромал непривычно растрепанный старый полковник Эсперанса. Обвел небо диким взором, богохульно выругался и снова исчез внутри. А затем прошло еще около часа, и Себастьян осознал, что впервые на его памяти господа не вышли на террасу пить чай. А потом в сад — впервые одна, без сопровождения гувернантки — вышла маленькая сеньорита Долорес.
Она была одета во все то же розовое, расшитое золотом атласное платье и затмевала собой красоту любого цветка, какой мальчик только мог себе вообразить.
— Эй, садовник! — махнула ему Долорес. — Иди сюда!
Себастьян отодвинул корзинку для камней в сторону и медленно поднялся.
— Иди-иди, — снова махнула сеньорита Долорес и не выдержала, подбежала сама. — А ты знаешь, что Его Величество король нас покинул?
Себастьян завороженно слушал. Он знал про короля только то, что тот заботится обо всех испанцах: об отце, о господах Эсперанса, о сеньоре алькальде — и поэтому за него следует молиться каждый день…
— А зачем ты камни собираешь? — склонила прекрасную головку набок сеньорита Долорес. — Ты же садовник; ты цветы должен сажать! У меня и книжка про цветы есть. Показать?
Себастьян напряженно слушал, но понять, что должен для нее сделать, никак не мог.
— Ну же, дурачок, не бойся! — рассмеялась сеньорита и схватила сына садовника за руку. — Пошли…
Себастьян подчинился. Он не всегда понимал, чего хотят господа, но превосходно знал, что сопротивляться себе дороже. Юная Долорес уверенно провела его мимо террасы в маленький садик, а затем после некоторой борьбы затащила во флигель, и только здесь Себастьян по-настоящему испугался.
Он впервые оказался в господском доме, и всё здесь, каждый предмет сиял красотой, от которой у него защемило сердце, в горле застрял комок, а лоб мгновенно покрылся испариной.
Пол был таким гладким, что, казалось, проведи рукой, и обязательно поцарапаешь. Стулья покрывала яркая, как мавританская лужайка, материя. А на полках рядами стояли сверкающие золотыми корешками Библии — можно дарить хоть всему городу, и все равно останется…
— Держи!
Себастьян невольно отпрянул, и огромная книга с грохотом упала на пол.
— Да не бойся ты! — засмеялась юная сеньорита, но Себастьян ее не услышал.
С открытой страницы огромной господской Библии на него смотрел цветок, и он буквально завораживал своей странной, ни на что не похожей красотой.
— Это справочник по тропикам, — села на пол сеньорита Долорес. — Здорово, правда? А вот еще, смотри…
Себастьян осторожно опустился на скользкий пол — напротив. Он прекрасно понимал, что это цветы, такие же, как розы или ирисы; он видел их лепестки и тычинки, но эти цветы были настолько ярки и вычурны и настолько отличались от растений, к которым он привык, насколько господская одежда отличается от одежды простого человека.
Сеньорита Долорес переворачивала страницу за страницей, и, глядя на эту чарующую красоту, Себастьян вдруг понял, что это те самые цветы, что растут в райском саду, в том самом Эдеме, в котором живет похожий на конюха Энрике бог и сеньора Долорес и в котором когда-нибудь поселятся все хорошие люди.
Сердце в груди у Себастьяна сладко сжалось. Он понял, на что похожи эти цветы — на нее, эту маленькую копию старой сеньоры с тем же именем Долорес.
— Что делать будете? — поинтересовался капрал.
— Не знаю, — покачал головой начальник полиции и глотнул немного кофе.
— Погромы случиться могут… — вздохнул капрал. — Вот увидите, нажрутся к вечеру, и начнется…
Мигель задумался:
— Может, продажу спиртного приостановить?
— А что толку? Здесь у каждого свое вино в подвале. Только у батраков и нет.
Мигель прикусил губу. Все так… Хотя как раз батраки и есть самая взрывоопасная часть населения…
— Давай-ка по лавкам пройдемся, — решительно поднялся он. — Особенно по маленьким, на окраинах…
Альварес с тоской глянул в окно, и Мигель невольно улыбнулся. Ему и самому не хотелось выходить в это пекло, но он знал, что через пару часов жара начнет спадать, народ повалит на улицы, и тогда уже будет поздно.
— Пошли-пошли, капрал, нам же потом работы меньше будет.
После этой последней, коронной, фразы лавочники смягчались и шли навстречу. Но в конечный успех этой меры никто особо не верил.
— Это бесполезно, господин лейтенант, — один за другим качали они головами. — Вы думаете, я один этим торгую? Да и не берут у меня ничего батраки, у них у всех свои «поставщики», такое пойло жрут! Нормальный человек если выпьет, сразу на кладбище можно нести!
— И много таких «поставщиков»? — интересовался Мигель.
И вот здесь лавочники называли самые разные цифры. Кто говорил, что их в городе от силы три человека, кто утверждал, что подпольных торговцев дешевыми спиртными напитками никак не меньше шести, но все сходились в одном: все беды именно от них, а вовсе не от домашнего вина и уже тем более не от законопослушных владельцев баров и магазинов.
— У нас же картотека на них имеется, господин лейтенант, — вполголоса произнес Альварес после очередного такого разговора.
— И они все еще на свободе?
— А как докажешь? — развел большими руками Альварес. — Батраки, сами понимаете, молчат, а дистиллятор — попробуй найди! И вообще, они правы: напрасно это все. Сегодня сами увидите — все нажрутся!
Но Мигель на эти мелочи времени не тратил. Придя в участок, он тут же вытащил картотеку, начал копаться в старых делах и утонул в них с головой, жалея лишь об одном: что не догадался просмотреть архивы раньше.
Дело было даже не в незаконной торговле спиртным; дело было в самом духе городка, а он в скупых строчках полицейских актов читался отчетливо и ясно, давая четкое понимание, что может произойти, случись в городе массовые беспорядки.
Самым распространенным среди горожан преступлением было нанесение побоев различной степени тяжести или даже убийства по личным причинам. Отмщение за поруганную девичью честь, споры из-за межи, нетрезвые драки в конце зимы, когда деньги и припасы подходят к концу, а посевная еще не началась, — этим и дышал маленький провинциальный городок.
Отчасти такая картина сложилась из-за обычая решать юридические проблемы любой сложности самосудом. Если, скажем, у хозяина что-то пропадало, он высчитывал за кражу из общего заработка батраков, не сильно разбираясь в том, кто конкретно его надул. Если батрак обижал батрака, это кончалось дракой, и именно их и фиксировали полицейские протоколы, почти всегда оставляя истинную причину преступления за рамками следствия.
Всеобщая круговая порука вообще была здесь самой серьезной полицейской проблемой. Сосед не доносил на соседа, хозяин на батрака, а батрак на хозяина, в силу чего даже убийца порой ходил ненаказанным, воровство и незаконная торговля спиртным процветали, а правосудие частенькопревращалось в фарс.
Среди таких «глухих» дел он и обнаружил прошлогоднее дело о незаконной торговле спиртными напитками, почему-то лежащее в одной коробке с делом о самоубийстве работницы семьи Эсперанса Марии Эстебан в декабре 1924 года.
Мигель насторожился сразу, едва увидел фамилию Эсперанса, а когда вчитался, охнул: в торговле спиртом обвиняли того самого садовника, а покойная Мария Эстебан приходилась ему не кем-нибудь, а женой!
Мигель начал с дела о самоубийстве, изучил это семилетней давности дело до последней запятой и понял, что оно было сознательно развалено свидетелями. На теле покойной было обнаружено несколько десятков старых шрамов, свежие следы серьезных побоев и четыре сломанных ребра, и тем не менее все работники и работницы огромного дома в один голос утверждали, что Мария ни с кем никогда не ссорилась, а с мужем и вовсе жила душа в душу.
Начальник полиции пригласил капрала Альвареса и попросил вспомнить это дело, и капрал, конечно же, вспомнил, но сказал все то же самое. Следствие вел прежний шеф, упокой, господи, его безгрешную душу, но и он так ничего от потенциальных свидетелей и не добился. Никто ничего не видел и не слышал.
— Там даже табурет не подошел, — озабоченно кивал капрал.
— Какой табурет?
— Ну, с которого она вроде бы в петлю залезла, — хмыкнул в седые усы старый полицейский. — Я сам становился, пробовал головой до петли дотянуться… и не смог! А она-то пониже меня была почти на голову…
Мигель вздохнул. В Сарагосе они эти вопросы решали быстро. Его наставник капитан Мартинес даже специально завел в управлении двух крепких парней из Альмерии, а потому ни свидетели, ни подозреваемые чрезмерно не упирались.
— Садовника хорошо допросили? — поинтересовался он у капрала.
— Еще бы! — потер огромный красный кулак Альварес. — Я ему лично два зуба выбил. Ни слова не сказал, скотина!
— Черт! — стукнул кулаком по столу Мигель и рывком поднялся из-за стола. — А с винным спиртом что было?
— Да то же самое, — пожал плечами капрал. — Нам осведомители уже год как о нем сообщили, сказали даже, у кого Хосе, ну, садовник этот, дистиллятор купил…
— И что?
— Да ничего. Мы и развалюху его обыскали, и даже сад господский осмотрели — пусто!
Мигель поблагодарил капрала, попросил принести ему еще кофе, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Этот садовник был прелюбопытной и, по мнению лейтенанта, весьма опасной фигурой. Низкий лоб, массивные надбровные дуги, сильные челюсти, свисающие до колен крупные волосатые руки — хоть сейчас в книгу Ломброзо! Более того, из оперативных материалов следовало, что женщин садовник сторонится, и если принять во внимание труды господина Фрейда… лейтенант хмыкнул… садовник вполне мог отомстить старому полковнику, а то и самой покойной сеньоре Эсперанса за какую-нибудь реальную или вымышленную обиду.
Мигель уже понимал, что силком из садовника признание не выбить, но если переговорить со стариком Эсперанса и добиться от прокурора санкции на обыск всей усадьбы, скажем, под предлогом поиска дистиллятора, а потом не торопясь, терпеливо, насколько это вообще возможно, поговорить с мальчишкой о его отце… из этого могло кое-что получиться.
«Завтра же зайду к прокурору, — решил Мигель. — Поговорю, а там видно будет».
Он еще не знал, каким кошмаром обернется для него следующий день.
Когда Мигель приехал, рабочие уже похватали ведра и дружно тушили пожар, но пропитанное многолетними наслоениями оливкового масла дерево полыхало, как порох, — на двадцать шагов не подойти, и собравшиеся вокруг женщины рыдали в голос, понимая, что лишились единственного заработка.
Затем в полицию сообщили о забастовке в кожевенных мастерских, и Мигель сразу же помчался туда, но оказалось, что никакой забастовки нет и в помине, а шум поднял управляющий, получивший очередное требование о повышении заработной платы. До предела обозленный начальник полиции посоветовал управляющему не взвинчивать и без того накаленную обстановку, а разбираться самому, и вернулся на центральную площадь.
Маленький провинциальный городок был взбудоражен до предела, и у здания муниципалитета собралась целая толпа. Люди разбились на маленькие группки, горячо обсуждая так нежданно повернувшиеся выборы и цели новой республики, столь же отважные, сколь и безумные. Реформа армии, автономия для регионов, социальные реформы, отделение церкви от государства — все это было уже декларировано, но как это будет выглядеть конкретно и что следует делать, никто себе не представлял.
Себастьян молчал. Она сказала, что она — Долорес, и это было странно и удивительно.
— А-а, я поняла! — обрадовалась девочка. — Ты — сын садовника. Мне уже сказали, чтобы я к тебе не подходила!
Себастьяну вдруг захотелось потрогать ее, просто чтобы сравнить, такая ли же у нее жесткая и сухая грудь, как у покойной сеньоры Эсперанса, и такие ли же вялые и прохладные ноги…
— Сеньорита Долорес! — позвали от аллеи, и к ним подошла горничная. — Я вас везде ищу, а вы с этим… — она метнула на Себастьяна презрительный взгляд, — разговариваете… Пойдемте, вас искала сеньора.
— Я еще приду, — пообещала маленькая Долорес и улыбнулась. — Я теперь тоже буду жить здесь.
Себастьян проводил ее взглядом и поднялся с колен. Склеп, разбитая мраморная крышка, прохладный старушечий живот, волокуши, яма, цветы, эти живые карие глаза — все смешалось в его голове в одно мгновение.
— До-о-оэссс… — процедил он вслед. — Дооэссссс…
— Э-э… да ты, как я посмотрю, не такой уж и немой? — раздался неподалеку знакомый голос.
Себастьян обернулся, и по спине его пробежал холодок. Прямо к нему шел тот самый полицейский. Только китель его из плотного сукна и золотистые пуговицы были покрыты густым слоем пыли, а по высокому, покрытому множеством царапин лбу, оставляя на лице отчетливо видимые дорожки, скатывались капельки пота.
— Где отец?
Себастьян ткнул рукой в сторону господского дома. Сегодня была суббота — день получки, и отец, как и вся остальная прислуга, собирался идти к сеньору Эсперанса.
— Спасибо, — поблагодарил полицейский, ласково потрепал его по щеке и вдруг вздохнул. — Ты уж прости, парнишка, если что пойдет не так… как хочется, но закон есть закон.
***
Мигель оставил мальчишку возле газона, ополоснул лицо теплой и немного затхлой водой из бочки и энергичным шагом пошел вниз к усадьбе. Все следовало делать быстро и решительно: правильно объяснить старому полковнику ситуацию и сегодня же оформить разрешение прокуратуры на арест садовника. А то завтра мало того что воскресенье, так еще и день выборов, — никто в прокуратуре сидеть не будет.Мигель пригнулся, пробрался под склонившимися над тропой раскидистыми ветвями лещины, а когда вышел на открытое место, сердце его радостно екнуло. Возле ворот виднелась машина алькальда.
«Вот и хорошо, что все здесь, — удовлетворенно улыбнулся начальник полиции. — Заодно скажу ему о возможном алиби этого Гонсалеса…»
Он стремительно сбежал с холма и только перед самым домом приостановился, чтобы еще раз промокнуть платком лицо. Распрямился, степенно поднялся по ступенькам на большую прохладную террасу, подошел к стоящим возле столика мужчинам и щелкнул каблуками.
— Здравия желаю, полковник! Здравствуйте, сеньор Рохо.
Сеньор Эсперанса сдержанно кивнул, а алькальд изумленно уставился на исцарапанное лицо начальника полиции и вернул себе выражение скорби и значительности с некоторым усилием.
— Очень хорошо, что вы здесь, Мигель. Все-таки вы тоже приложили руку к раскрытию этого жуткого преступления…
— Как — раскрытию? — не понял Мигель. — Кто его раскрыл?
— Ах да, вы же еще не знаете… — придал своему лицу еще более серьезное выражение алькальд. — Гонсалес-то ваш, оказывается, с социалистами связался! Хорошо еще, что вы его так вовремя арестовали. Мог ведь и сбежать…
Алькальд снова повернулся к сеньору Эсперанса и принялся говорить, а Мигеля вдруг пронзило жуткое чувство мерзости и необратимости происходящего, ибо то, что он услышал, не лезло ни в какие ворота.
Все с тем же выражением скорби и значительности на бледном одутловатом лице алькальд сообщил, что состоявшийся сегодня утром в Сарагосе суд убедительно доказал причастность Энрике Гонсалеса к деятельности левой террористической группировки. Причем из материалов следствия было ясно, что тело покойной сеньоры Эсперанса было похищено этими безбожниками в целях политического шантажа виднейшего политического деятеля провинции, преданного солдата монархии полковника Хуана Диего Эсперанса.
«Господи! Что за бред?!» — ужаснулся Мигель, но перебить алькальда и вмешаться прямо сейчас, пока он разговаривает с полковником, было немыслимо.
— К сожалению, — с прозвеневшей в голосе нотой скорби продолжил алькальд, — само тело сеньоры Эсперанса сгорело вчера в автомобильной аварии близ Сарагосы. Там же, в автомобиле, сгорели и все соучастники преступления. А потому выяснить, кто именно руководил похищением, установить не удалось…
«Матерь Божья! — охнул Мигель. — Что за чушь?! Какая такая авария?! И при чем здесь Энрике?! Он же у вдовы был!»
— К счастью, Гонсалес еще вчера ночью во всем признался, — пристально глядя на Мигеля, возвысил голос алькальд, — и на суде получил по заслугам — двадцать пять лет каторжных работ.
В глазах у Мигеля потемнело.
— Ты мне вот что, Рауль, скажи, — прерывая алькальда, хрипло потребовал полковник. — От моей Долорес хоть что-нибудь осталось?
— Да, Хуан… — дрогнувшим голосом произнес алькальд. — Там… у меня в машине…
Полковник оттолкнул алькальда и торопливо зашаркал вниз по ступенькам.
— Там немного… ты извини… сам понимаешь, — побежал вслед за ним алькальд, — пепел да костные фрагменты… но я привез все, что сумели собрать ребята из управления полиции…
Мигель ошарашенно тряхнул головой и медленно двинулся вслед за полковником и алькальдом, а когда подошел к машине, сеньор Эсперанса уже открыл стоящую на заднем сиденье большую черную лакированную шкатулку и смотрел внутрь застывшим взглядом.
— Это она?
— Без сомнения, Хуан… — нервно выдохнул алькальд. — Можно хоронить. Новая крышка для гробницы уже в склепе… И падре Франсиско на месте — только тебя ждет…
Полковник Эсперанса медленно закрыл шкатулку, пожевал губами, отчего прокуренные седые усы жутковато зашевелились, и кивнул:
— Тогда не будем откладывать.
***
Едва сеньор Эсперанса исчез в дверях, Мигель жестко взял алькальда за локоть.— Сеньор Рохо, вы рискуете.
— Бросьте, лейтенант, — криво улыбнулся алькальд. — Это вы рискуете.
— Но это же полная чушь! Откуда у вас останки? Даже если суд состоялся до обеда, а это невозможно, их не могли привезти из Сарагосы так быстро!
Алькальд надменно поднял голову.
— Это вас не касается. Главное, что у меня есть все документы.
— Покажите, — демонстративно протянул руку Мигель.
Алькальд покачал головой:
— Есть официальный порядок. Пошлите официальный запрос вашему начальству, и, если оно сочтет нужным, вас ознакомят.
Мигель понимающе усмехнулся. Он еще не знал, как алькальд сумел это устроить, но понимал главное: сеньору Рохо, да, наверное, и полковнику, глубоко безразлично, где на самом деле захоронено тело покойной сеньоры и кто его на самом деле похитил. Главное — соблюсти внешние приличия. Но он в эти игры играть не собирался.
— Учтите, сеньор Рохо, я подал рапорт.
— Мне уже сообщили…
— А у Энрике Гонсалеса есть алиби.
— Да неужели?
— И я найду преступника, а вам еще придется краснеть за то, что вы сделали, — завершил Мигель.
— Штаны не порви, щенок, — зло дернул губой алькальд.
***
Уже в четыре часа пополудни останки тела сеньоры Эсперанса, а точнее, то, что выдали за ее останки в Сарагосе, в присутствии всей семьи, алькальда и начальника городской полиции снова отпели, погрузили в гробницу и закрыли новой, точь-в-точь похожей на прежнюю крышкой.***
Себастьян наблюдал за приехавшей из Мадрида юной сеньоритой Долорес до самого вечера, — отсюда, с газона, расположенного прямо под распахнутыми настежь окнами дома, это было нетрудно.Сначала она сидела во флигеле со своей матерью сеньорой Тересой и вслух повторяла вслед за ней диковинные, ни на что не похожие слова. Затем пришел старый полковник, и они, все трое, торжественно прошли в столовую — обедать. Затем юную сеньориту снова отвели во флигель, посадили за пианино, и около часа Себастьян выбирал камешки под дивные переливы гамм.
Душа его разрывалась на части. Он совершенно точно знал, что сеньора Долорес лежит в центре клумбы, укрытая полутораметровым слоем земли, и так же точно узнавал знакомые интонации старой сеньоры в этих чарующе капризных переливах молодого голоса. Это было так, словно какая-то часть покойницы вырвалась из-под земли и снова жила!
***
Эту ночь Мигель проспал как убитый, а весь следующий день ему пришлось следить за порядком на выборах, и мукам совести по поводу безвинно посаженного на четверть века Энрике Гонсалеса места просто не оставалось. А когда поздно вечером начальник полиции добрел до дома, ему хотелось только одного: смыть едкий пот с усталого тела и завалиться спать. Он за эти дни вымотался до предела.Но в понедельник, 13 апреля 1931 года, сразу после инструктирования двух самых молодых полицейских и приведения текущих дел в порядок, Мигель оставил участок на Альвареса, начистил сапоги, проверил перед зеркалом, как сидит на нем китель, и отправился в муниципалитет. Следовало в обязательном порядке засвидетельствовать свое почтение вновь избранному алькальду.
Но уже на подходе к муниципалитету стало ясно: что-то не так. Вопреки ожиданиям, поблизости от центрального административного здания городка не видно было ни души.
Мигель растерянно хмыкнул, прошел в холл и вдруг увидел всех, кого ожидал встретить на улице. И алькальд, и два его заместителя, и начальники управлений, и даже секретарша и шофер — весь штат муниципалитета, человек двадцать, не меньше, — молча стояли возле мраморного камина…
«Что за черт?!»
Мигель невольно сбавил шаг и остановился возле Диего, но спросить, что произошло, не решился — таким напряженным выглядел лейтенант. И лишь когда стоящий на камине радиоприемник захрипел и оттуда снова полились слова диктора, до Мигеля дошло, что случилось нечто действительно из ряда вон выходящее, и он толкнул лейтенанта в бок:
— Что происходит, Диего?
Офицер обернулся. Вид у него был потрясенный.
— Социалисты взяли большинство.
— У нас в городе? — не поверил начальник полиции. Он совершенно точно знал, что эти выборы выиграл сеньор Рохо.
— По всей Испании…
На них зашикали, Мигель прислушался и понял, что по радио передают речь Его Величества.
По спине лейтенанта пробежал противный холодок.
«Состоявшиеся в воскресенье выборы, — печально произнес монарх, — доказали мне, что я более не вызываю у моего народа ни любви, ни привязанности».
«Господи, помоги Испании!» — обмер Мигель.
«Король может делать ошибки, — после небольшой паузы продолжил Альфонсо XIII. — Нет сомнений, что иногда ошибался и я, но я знаю, что наша страна всегда была снисходительной к ошибкам, совершенным без преступного умысла».
Мигель взмок. Впервые на его памяти король почти взывал о снисхождении!
«Я — король всех испанцев, и я сам — испанец, — продолжил Альфонсо. — Я мог бы найти достаточно способов защитить мои королевские права, но я предпочитаю решительно отойти в сторону…»
Весь зал, до единого человека, охнул.
«…чтобы не вызвать конфликт, который мог бы спровоцировать моих соотечественников на гражданскую войну друг против друга…»
Секретарша заплакала, а Диего шумно рванул воротник форменного кителя.
«…и, пока нация не призовет меня, я приостанавливаю осуществление моих королевских полномочий и оставляю Испанию, таким образом признавая, что она является единственной хозяйкой своей судьбы…»
Мигель почувствовал, как кровь ударила ему в висок. Он еще не представлял себе всех последствий происходящего, но уже понимал, что хуже повернуться не могло.
«Так… — лихорадочно соображал он. — Немедленно собрать всех. Эрнесто и Мануэля срочно отозвать из отпуска, и всех на казарменное положение!» Он дослушал высочайшее обращение до конца и рванулся к выходу. Бегом пересек центральную площадь и влетел в здание полицейского участка.
— Альварес!!! Ко мне! Где ты, черт тебя дери?!
— Да, господин лейтенант… — выскочил из дежурного помещения капрал. — Господи! Что стряслось? Да на вас лица нет!
Мигель хотел было сказать, но колени его подогнулись, и он сел на мгновенно подставленный капралом стул.
— Все… Альварес… — не своим голосом прохрипел лейтенант. — Теперь точно… все…
***
К обеду, когда Себастьян успел полить каждый из нескольких сотен цветов на клумбе сеньоры Долорес и начал выравнивать английскую лужайку, стало происходить что-то странное.Сначала на террасу шаркающей походкой прохромал непривычно растрепанный старый полковник Эсперанса. Обвел небо диким взором, богохульно выругался и снова исчез внутри. А затем прошло еще около часа, и Себастьян осознал, что впервые на его памяти господа не вышли на террасу пить чай. А потом в сад — впервые одна, без сопровождения гувернантки — вышла маленькая сеньорита Долорес.
Она была одета во все то же розовое, расшитое золотом атласное платье и затмевала собой красоту любого цветка, какой мальчик только мог себе вообразить.
— Эй, садовник! — махнула ему Долорес. — Иди сюда!
Себастьян отодвинул корзинку для камней в сторону и медленно поднялся.
— Иди-иди, — снова махнула сеньорита Долорес и не выдержала, подбежала сама. — А ты знаешь, что Его Величество король нас покинул?
Себастьян завороженно слушал. Он знал про короля только то, что тот заботится обо всех испанцах: об отце, о господах Эсперанса, о сеньоре алькальде — и поэтому за него следует молиться каждый день…
— А зачем ты камни собираешь? — склонила прекрасную головку набок сеньорита Долорес. — Ты же садовник; ты цветы должен сажать! У меня и книжка про цветы есть. Показать?
Себастьян напряженно слушал, но понять, что должен для нее сделать, никак не мог.
— Ну же, дурачок, не бойся! — рассмеялась сеньорита и схватила сына садовника за руку. — Пошли…
Себастьян подчинился. Он не всегда понимал, чего хотят господа, но превосходно знал, что сопротивляться себе дороже. Юная Долорес уверенно провела его мимо террасы в маленький садик, а затем после некоторой борьбы затащила во флигель, и только здесь Себастьян по-настоящему испугался.
Он впервые оказался в господском доме, и всё здесь, каждый предмет сиял красотой, от которой у него защемило сердце, в горле застрял комок, а лоб мгновенно покрылся испариной.
Пол был таким гладким, что, казалось, проведи рукой, и обязательно поцарапаешь. Стулья покрывала яркая, как мавританская лужайка, материя. А на полках рядами стояли сверкающие золотыми корешками Библии — можно дарить хоть всему городу, и все равно останется…
— Держи!
Себастьян невольно отпрянул, и огромная книга с грохотом упала на пол.
— Да не бойся ты! — засмеялась юная сеньорита, но Себастьян ее не услышал.
С открытой страницы огромной господской Библии на него смотрел цветок, и он буквально завораживал своей странной, ни на что не похожей красотой.
— Это справочник по тропикам, — села на пол сеньорита Долорес. — Здорово, правда? А вот еще, смотри…
Себастьян осторожно опустился на скользкий пол — напротив. Он прекрасно понимал, что это цветы, такие же, как розы или ирисы; он видел их лепестки и тычинки, но эти цветы были настолько ярки и вычурны и настолько отличались от растений, к которым он привык, насколько господская одежда отличается от одежды простого человека.
Сеньорита Долорес переворачивала страницу за страницей, и, глядя на эту чарующую красоту, Себастьян вдруг понял, что это те самые цветы, что растут в райском саду, в том самом Эдеме, в котором живет похожий на конюха Энрике бог и сеньора Долорес и в котором когда-нибудь поселятся все хорошие люди.
Сердце в груди у Себастьяна сладко сжалось. Он понял, на что похожи эти цветы — на нее, эту маленькую копию старой сеньоры с тем же именем Долорес.
***
Мигель приходил в себя долго, минут тридцать. Он с трудом представлял себе, что теперь делать, и, лишь когда капрал Альварес принес ему кофе и сел напротив, тяжело дыша в пышные усы, вселенная наконец начала приходить в относительный порядок.— Что делать будете? — поинтересовался капрал.
— Не знаю, — покачал головой начальник полиции и глотнул немного кофе.
— Погромы случиться могут… — вздохнул капрал. — Вот увидите, нажрутся к вечеру, и начнется…
Мигель задумался:
— Может, продажу спиртного приостановить?
— А что толку? Здесь у каждого свое вино в подвале. Только у батраков и нет.
Мигель прикусил губу. Все так… Хотя как раз батраки и есть самая взрывоопасная часть населения…
— Давай-ка по лавкам пройдемся, — решительно поднялся он. — Особенно по маленьким, на окраинах…
Альварес с тоской глянул в окно, и Мигель невольно улыбнулся. Ему и самому не хотелось выходить в это пекло, но он знал, что через пару часов жара начнет спадать, народ повалит на улицы, и тогда уже будет поздно.
— Пошли-пошли, капрал, нам же потом работы меньше будет.
***
Они обошли все винные лавки до единой. Лавочники возмущались и начинали требовать официальных бумаг, но Мигель напоминал, что он не пытается закрыть торговлю полностью, а всего лишь просит приостановить продажу только крепких напитков, да и то лишь на два-три дня, пока не станет ясно, что будет с престолом. Но если кто-то хочет поссориться с полицией… что ж, можно и поссориться.После этой последней, коронной, фразы лавочники смягчались и шли навстречу. Но в конечный успех этой меры никто особо не верил.
— Это бесполезно, господин лейтенант, — один за другим качали они головами. — Вы думаете, я один этим торгую? Да и не берут у меня ничего батраки, у них у всех свои «поставщики», такое пойло жрут! Нормальный человек если выпьет, сразу на кладбище можно нести!
— И много таких «поставщиков»? — интересовался Мигель.
И вот здесь лавочники называли самые разные цифры. Кто говорил, что их в городе от силы три человека, кто утверждал, что подпольных торговцев дешевыми спиртными напитками никак не меньше шести, но все сходились в одном: все беды именно от них, а вовсе не от домашнего вина и уже тем более не от законопослушных владельцев баров и магазинов.
— У нас же картотека на них имеется, господин лейтенант, — вполголоса произнес Альварес после очередного такого разговора.
— И они все еще на свободе?
— А как докажешь? — развел большими руками Альварес. — Батраки, сами понимаете, молчат, а дистиллятор — попробуй найди! И вообще, они правы: напрасно это все. Сегодня сами увидите — все нажрутся!
***
Альварес как в воду глядел. Уже к восьми вечера на улицах стали появляться шумные нетрезвые компании, а к девяти с грохотом вылетела первая витрина — прямо напротив полицейского участка, и задержанный пьяно рыдал, требуя вернуть Его Величество в Испанию и перевешать всех социалистов на деревьях.Но Мигель на эти мелочи времени не тратил. Придя в участок, он тут же вытащил картотеку, начал копаться в старых делах и утонул в них с головой, жалея лишь об одном: что не догадался просмотреть архивы раньше.
Дело было даже не в незаконной торговле спиртным; дело было в самом духе городка, а он в скупых строчках полицейских актов читался отчетливо и ясно, давая четкое понимание, что может произойти, случись в городе массовые беспорядки.
Самым распространенным среди горожан преступлением было нанесение побоев различной степени тяжести или даже убийства по личным причинам. Отмщение за поруганную девичью честь, споры из-за межи, нетрезвые драки в конце зимы, когда деньги и припасы подходят к концу, а посевная еще не началась, — этим и дышал маленький провинциальный городок.
Отчасти такая картина сложилась из-за обычая решать юридические проблемы любой сложности самосудом. Если, скажем, у хозяина что-то пропадало, он высчитывал за кражу из общего заработка батраков, не сильно разбираясь в том, кто конкретно его надул. Если батрак обижал батрака, это кончалось дракой, и именно их и фиксировали полицейские протоколы, почти всегда оставляя истинную причину преступления за рамками следствия.
Всеобщая круговая порука вообще была здесь самой серьезной полицейской проблемой. Сосед не доносил на соседа, хозяин на батрака, а батрак на хозяина, в силу чего даже убийца порой ходил ненаказанным, воровство и незаконная торговля спиртным процветали, а правосудие частенькопревращалось в фарс.
Среди таких «глухих» дел он и обнаружил прошлогоднее дело о незаконной торговле спиртными напитками, почему-то лежащее в одной коробке с делом о самоубийстве работницы семьи Эсперанса Марии Эстебан в декабре 1924 года.
Мигель насторожился сразу, едва увидел фамилию Эсперанса, а когда вчитался, охнул: в торговле спиртом обвиняли того самого садовника, а покойная Мария Эстебан приходилась ему не кем-нибудь, а женой!
Мигель начал с дела о самоубийстве, изучил это семилетней давности дело до последней запятой и понял, что оно было сознательно развалено свидетелями. На теле покойной было обнаружено несколько десятков старых шрамов, свежие следы серьезных побоев и четыре сломанных ребра, и тем не менее все работники и работницы огромного дома в один голос утверждали, что Мария ни с кем никогда не ссорилась, а с мужем и вовсе жила душа в душу.
Начальник полиции пригласил капрала Альвареса и попросил вспомнить это дело, и капрал, конечно же, вспомнил, но сказал все то же самое. Следствие вел прежний шеф, упокой, господи, его безгрешную душу, но и он так ничего от потенциальных свидетелей и не добился. Никто ничего не видел и не слышал.
— Там даже табурет не подошел, — озабоченно кивал капрал.
— Какой табурет?
— Ну, с которого она вроде бы в петлю залезла, — хмыкнул в седые усы старый полицейский. — Я сам становился, пробовал головой до петли дотянуться… и не смог! А она-то пониже меня была почти на голову…
Мигель вздохнул. В Сарагосе они эти вопросы решали быстро. Его наставник капитан Мартинес даже специально завел в управлении двух крепких парней из Альмерии, а потому ни свидетели, ни подозреваемые чрезмерно не упирались.
— Садовника хорошо допросили? — поинтересовался он у капрала.
— Еще бы! — потер огромный красный кулак Альварес. — Я ему лично два зуба выбил. Ни слова не сказал, скотина!
— Черт! — стукнул кулаком по столу Мигель и рывком поднялся из-за стола. — А с винным спиртом что было?
— Да то же самое, — пожал плечами капрал. — Нам осведомители уже год как о нем сообщили, сказали даже, у кого Хосе, ну, садовник этот, дистиллятор купил…
— И что?
— Да ничего. Мы и развалюху его обыскали, и даже сад господский осмотрели — пусто!
Мигель поблагодарил капрала, попросил принести ему еще кофе, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Этот садовник был прелюбопытной и, по мнению лейтенанта, весьма опасной фигурой. Низкий лоб, массивные надбровные дуги, сильные челюсти, свисающие до колен крупные волосатые руки — хоть сейчас в книгу Ломброзо! Более того, из оперативных материалов следовало, что женщин садовник сторонится, и если принять во внимание труды господина Фрейда… лейтенант хмыкнул… садовник вполне мог отомстить старому полковнику, а то и самой покойной сеньоре Эсперанса за какую-нибудь реальную или вымышленную обиду.
Мигель уже понимал, что силком из садовника признание не выбить, но если переговорить со стариком Эсперанса и добиться от прокурора санкции на обыск всей усадьбы, скажем, под предлогом поиска дистиллятора, а потом не торопясь, терпеливо, насколько это вообще возможно, поговорить с мальчишкой о его отце… из этого могло кое-что получиться.
«Завтра же зайду к прокурору, — решил Мигель. — Поговорю, а там видно будет».
Он еще не знал, каким кошмаром обернется для него следующий день.
***
14 апреля 1931 года собравшаяся в Сан-Себастьяне коалиция победивших на муниципальных выборах партий провозгласила в Испании Вторую республику. А буквально через полчаса после радиопередачи заполыхала самая крупная маслобойня сеньора Эсперанса.Когда Мигель приехал, рабочие уже похватали ведра и дружно тушили пожар, но пропитанное многолетними наслоениями оливкового масла дерево полыхало, как порох, — на двадцать шагов не подойти, и собравшиеся вокруг женщины рыдали в голос, понимая, что лишились единственного заработка.
Затем в полицию сообщили о забастовке в кожевенных мастерских, и Мигель сразу же помчался туда, но оказалось, что никакой забастовки нет и в помине, а шум поднял управляющий, получивший очередное требование о повышении заработной платы. До предела обозленный начальник полиции посоветовал управляющему не взвинчивать и без того накаленную обстановку, а разбираться самому, и вернулся на центральную площадь.
Маленький провинциальный городок был взбудоражен до предела, и у здания муниципалитета собралась целая толпа. Люди разбились на маленькие группки, горячо обсуждая так нежданно повернувшиеся выборы и цели новой республики, столь же отважные, сколь и безумные. Реформа армии, автономия для регионов, социальные реформы, отделение церкви от государства — все это было уже декларировано, но как это будет выглядеть конкретно и что следует делать, никто себе не представлял.