Кортес Родриго. Садовник

   — Труп?! — поднял брови лейтенант.
   — Да, Диего, труп, — кивнул Мигель. — Конечно, он может и бросить этот труп, но, скорее всего, некоторое время они будут рядом. Может, еще сутки…
   — А ты не ошибаешься? — недоверчиво протянул Диего. — Зачем ему труп на руках? Это же верная каторга! И что за баба? Наша? Городская?
   Мигель замялся. Он не знал, как пересказать лейтенанту содержание прослушанной им в академии лекции. И уж тем более он не имел права раскрывать имя похищенной.
   — Понимаешь, Диего… некоторые… преступники хотят… — он глубоко вздохнул и выпалил все сразу: — В общем, им нужен труп, как мужчине нужна женщина. Поэтому, сам понимаешь, имя этой дамы я тебе не скажу.
   Лейтенант вытаращил глаза и несколько секунд лишь бессмысленно жевал губами.
   — Ты чего такое говоришь, Мигель? Как это — как женщина?
   — Я тебе точно говорю, — убежденно кивнул Мигель. — Она ему нужна как женщина.
   Лейтенант брезгливо скривился.
   — Как же можно… с мертвой? Ты о чем говоришь? Кто же это будет… — он подавил рвотный позыв и не выдержал — сплюнул. — С мертвой…
   — Есть такие, — тоже не удержался и сплюнул Мигель. — Уже были случаи: два года назад в Мадриде и еще один лет семь назад в Барселоне.
   Лейтенант недоверчиво покачал головой:
   — Ты, наверное, на солнце перегрелся. Но если так надо, — вперед, командуй.
   Мигель повернулся к холму и показал рукой на вершину.
   — Смотри, Диего, он шел оттуда и спустился прямо к мосту. Пошли один взвод вдоль правого берега, а остальных здесь, вдоль левого, направо и налево от моста. Если кто найдет на земле две борозды от… волокуши, пусть немедленно доложит.
   Лейтенант терпеливо слушал. Он все еще не верил в эту небылицу, но было ясно, что его товарищ по карточному столу вполне серьезен.
   — Ладно, Мигель, я все понял, сделаю, как ты сказал, — кивнул он и резко обернулся в сторону подчиненных: — Сержанты, ко мне!

***

   Когда солдаты рассыпались и начали прочесывать берега, до Мигеля дошло, что следует проверить и сам мост, и едва он осторожно, чуть не скатившись по осыпи в самый низ, пробрался к ближайшим стоящим на берегу опорам, то понял: все так! Никакой ошибки!
   Прямо под мостом лежали практически свежие ветки лещины. Он осторожно подобрался ближе и с содроганием перебрал их одну за другой, осматривая каждый листок. Здесь могли быть следы мужского семени. Исходящий от веток трупный запах начальник полиции уже чувствовал.
   «Именно здесь он уже не мог утерпеть, — стиснув зубы от омерзения, констатировал Мигель. — Удовлетворил свою дьявольскую страсть и… и что дальше?»
   Он задумался. Перебраться через реку иначе как по мосту было невозможно. Следовательно, преступник либо вернулся на мост, либо пошел вниз по руслу, причем именно по правому берегу.
   «А если он пошел вверх по руслу? — Мигель тяжело вздохнул. — Господи! Сколько ж он ее будет с собой таскать?! День? Два? Сколько?!»

***

   Себастьян все видел. Он видел, как внимательно молодой офицер полиции осмотрел сорванные им ветки и скользнул пронзительным взглядом по опорам моста. Стоило ему поднять глаза еще чуть-чуть, и он точно нашел бы то, что искал. Но и на этот раз бог оказался на стороне Себастьяна. Раздувая ноздри и брезгливо морщась, полицейский с минуту постоял, прошел прямо под трупом сеньоры Долорес, а затем, тревожно озираясь, двинулся вниз по течению.
   Некоторое время Себастьян слушал, как неровно бьется его сердце, а потом успокоился и снова закрыл глаза. Так ему было лучше.

***

   Когда некоторые женщины пытались заговорить с его отцом, этот сумрачный, крепкий человек никогда не вел себя так, как конюх Энрике или дворецкий. Он никогда не хватал Хуаниту и Кармен за их крепкие крестьянские бока, не рассказывал им скабрезных историй о похотливых священниках и наивных прихожанках; он вообще не делал ничего, чтобы сблизиться с остальными.
   Казалось, из всех живущих на свете людей его заботит лишь его собственный сын — единственное, что еще напоминало о покойной жене. Но и эти внимание и забота никогда не выходили за рамки однажды установленных правил, а потому довольно рано, еще до того, как сыну исполнилось пять лет, отец уже ставил его дергать сорную траву и обирать с кустов гусениц. Когда же Себастьяну исполнилось семь, он уже вовсю орудовал мотыгой, а в девять делал все то же, что и отец. В таком же полном молчании.
   Именно тогда падре Франсиско отметил похвальное трудолюбие этого молчаливого чада и именно тогда начал свои еженедельные проповеди, заканчивающиеся долгой, немного странной прогулкой по саду. Падре говорил очень много, и Себастьяну было трудно уследить за витиеватой мыслью святого отца. Но одно он понял совершенно точно: падре Франсиско рад, что немой мальчик с изуродованным волчьей пастью лицом лишен возможности трепать языком направо и налево, а значит, ему остается только беспрерывный праведный труд.
   Так оно и было.

***

   К полудню стало ясно, что след окончательно потерян. Мигель шипел от досады, но делать было нечего. Вдоль всего русла, хоть направо, хоть налево, шли сплошные камни, и преступник воспользовался этим обстоятельством с полным знанием дела.
   — Что будешь делать? — подошел к нему лейтенант.
   — Придется капрала в Сарагосу посылать, за полицейской ищейкой, — покачал головой Мигель. — Иначе нам его не взять. А ты?
   — Поведу своих к дому полковника Эсперанса, отрапортую, — пожал плечами лейтенант. — Алькальд сказал мне, что будет у него, видно, свою предвыборную кампанию хочет обсудить. А ты как, со мной?
   — Попозже, Диего, не сейчас…
   Они еще немного поговорили, и лейтенант начал собирать своих людей, а Мигель, весь в пыли, спустился к реке, снял мундир, тщательно смыл пот, отряхнул пыль платком и немного отдохнул, а затем побрел вслед ушедшей далеко вперед колонне к дому семейства Эсперанса.
   Он уже составил себе мысленный портрет преступника и теперь старательно перебирал деталь за деталью. Без сомнения, это был очень крепкий мужчина. Ведь оттащить труп сеньоры Долорес, пусть и довольно щуплой, на такое расстояние иной бы и не смог.
   Наверняка это был типичный преступный тип, такой, какого Мигель видел на иллюстрациях в книгах этого итальянца Ломброзо, — с толстыми, выступающими далеко вперед надбровными дугами, маленькими оттопыренными ушами и дегенеративным типом лица.
   Наделенный такими чертами лица преступник явно был из подонков нации, скорее всего, какой-нибудь безземельный поденщик. Он мог быть по-звериному хитер, но вряд ли был умен и предусмотрителен, что свойственно только людям из высших слоев общества.
   Мигель невольно улыбнулся. Это предположение прекрасно согласовывалось с его версией о причинах, побудивших мерзавца разорвать платье сеньоры Долорес там, под каштаном. Стремившийся поскорее насытить свою животную похоть, этот негодяй просто забыл взять с собой веревки и, изготавливая волокуши, использовал платье сеньоры, чтобы привязать ее тело к жердям!
   Он прикусил губу и закивал. Конечно же! Человек благородного происхождения использовал бы лошадь. Да и любой сколько-нибудь развитый и предусмотрительный горожанин воспользовался бы хотя бы тачкой, наподобие садовых или строительных. Этот же предпочел смастерить волокуши, словно какой-нибудь не знающий колеса дикарь.
   Мигель прибавил ходу. Расположенная в трех милях от маленького провинциального городка усадьба сеньора Эсперанса показалась вдали, и он уже совершенно точно знал, что следует сделать: со всей строгостью допросить прислугу и членов семьи и узнать — нет ли у кого среди знакомых физически крепкого мужчины? Нет, Мигель не надеялся на быстрый успех, но то, что преступник часто бывает знаком со своей жертвой задолго до преступления, усвоил твердо. Особенно в таком виде преступления.
   Начальник полиции пошел еще быстрее, буквально взлетел по ступенькам к центральным воротам усадьбы и остановился. Капрал Альварес почему-то стоял с этой стороны ворот.
   — Ты что здесь делаешь?! Почему не в доме?!
   — Сеньор алькальд выгнал, господин лейтенант, — опустил голову капрал.
   Мигель оторопел.
   — Как он может тебя выгнать? Ты же на королевской службе! И тебя послал я — начальник городской полиции!
   Капрал скорбно молчал, и Мигель с решительным видом бросился к калитке. Быстро миновал две роскошные клумбы с розами, взлетел к террасе и замер. Сеньор Рохо и сеньор Эсперанса стояли на террасе и тихо, но напряженно разговаривали.
   Мигель на секунду скорбно наклонил голову в сторону вдовца и тут же переключился на алькальда.
   — Сеньор Рохо!
   Алькальд повернулся к нему всем туловищем, дернул губой и показал пальцем в сторону ворот.
   — Что это значит? — ощетинился Мигель.
   — Ты знаешь, что ждет начальника полиции, который, вместо того чтобы ловить преступников, распространяет лживые слухи? — зловеще поинтересовался алькальд.
   — Какие слухи?
   — А как еще назвать эти выдумки о… — алькальд повернулся к сеньору Эсперанса. — Вы уж извините меня, Хуан…
   Старик с достоинством кивнул, отвернулся и, делая вид, что решил заняться домашними делами, отошел в сторону.
   — А такие… — перешел на шепот алькальд. — Что это за байки о… о… о тех, кто любит мертвых как… как женщину? Что ты этим хотел сказать?
   — Только то, что сказал, — нахмурился Мигель.
   Алькальд побагровел.
   — Значит, ты считаешь, что кто-то посмел… — он задохнулся. — Посмел оскорбить… женскую честь покойной сеньоры Долорес Эсперанса? Я тебя правильно понял?
   Мигель достал платок и вытер мгновенно взмокшее лицо.
   — Он уже это сделал, сеньор Рохо, — с трудом проговорил он. — Возможно, неоднократно.
   Алькальд испуганно, так, словно их могли услышать, огляделся по сторонам.
   — Ты хоть понимаешь, что ты сказал?! — свистящим шепотом произнес он и закрыл глаза, но уже через секунду взревел: — Все! С меня хватит! Я отстраняю тебя от этого дела! Уходи!
   — Вы не можете, — побледнел Мигель.
   — А вот завтра и посмотрим, что я могу, а что нет, — мрачно пообещал алькальд. — Вон отсюда, щенок.
   Мигель густо покраснел, но все-таки сумел удержаться от публичных пререканий с этим местечковым сатрапом, повернулся и сбежал вниз по ступенькам к воротам. Схватил капрала Альвареса за ворот и притянул к себе.
   — Быстро в Сарагосу! Обратишься в главное полицейское управление к капитану Мартинесу, скажешь… хотя нет! Подожди… просто передашь мою записку.

***

   Старый солдат короля сеньор Хуан Диего Эсперанса пережил удар очень тяжело, но соболезнований не принял и оценил ситуацию так верно, что алькальд едва не подавился.
   — Это направлено не против меня и моей семьи, — взяв себя в руки, произнес он. — Удар нанесли вам, Рауль.
   Намек был прозрачен. До выборов три дня, и берегись, Рауль, если ты не успеешь!
   Алькальд вспомнил молодого начальника полиции и тяжело вздохнул. Этот юный выскочка просто не понимает, что дело вовсе не в дохлой старухе! Он и понятия не имеет, сколь взрывоопасны сейчас настроения арендаторов и батраков. Этот сопляк не понимает, как важно для власти, чтобы старый полковник Эсперанса сохранил в этой ситуации лицо. Потому что, если можно безнаказанно оскорбить Эсперанса, значит, можно вообще все!
   Конечно, никто лучше прежнего, царствие ему небесное, начальника городской полиции алькальду помочь бы не смог, но увы, — сеньор Рохо сокрушенно вздохнул, — что есть, то есть. И хотя отстранить этого юнца было не так уж и сложно, планы алькальда могло осложнить то, что за этого юного выскочку поручился начальник следственного отдела криминальной полиции Сарагосы капитан Мартинес. И выход в такой ситуации был один: обращаться к своим людям все в той же Сарагосе. На крайний случай списать неудачу всегда можно, а главное, уже есть на кого, — этот недоносок сам подставился! «Надо же такое придумать: использовать труп как женщину!»

***

   Себастьян спал недолго, часа два. А потом солнце стало жарить так сильно, что из дощатого настила над его головой стала капать раскаленная сосновая смола.
   Он ждал. Огромные зеленые мухи практически целиком облепили маленькое тело сеньоры Долорес, и стоило ему пошевелиться, как вся эта зеленая масса вздымалась и с жужжанием опадала снова.
   Чтобы хоть как-то занять себя, Себастьян стал думать о боге, о падре Франсиско и о том, где и как может расти райский сад со странным названием Эдем. Но чем выше поднималось солнце и чем интенсивнее начинала капать смола, тем все более странным становились воображаемые им картинки, а бог и вовсе почему-то все больше напоминал конюха Энрике с большими ласковыми руками падре Франсиско, а божий Эдем — знакомый до последнего дерева огромный господский сад. А потом наступило самое жуткое, самое жаркое послеполуденное время, и, когда он уже стал думать, что скоро умрет, жара пошла на убыль.
   Себастьян не сразу понял, что спасен, и сначала просто отметил, что впервые с самого утра некоторое время не становилось хуже. А потом внезапно осознал, что смола стала капать намного реже, и только тогда увидел, что солнце уже повернуло и теперь освещает пространство под мостом с противоположной стороны. А когда прошло еще столько времени, сколько надо, чтобы постричь половину кустов центральной аллеи, раскаленное светило коснулось горы Хоробадо, немного постояло на самом ее краю и рухнуло вниз, в ад.
   Себастьян осторожно спрыгнул с балки и, разминая ноги, прошелся по кругу. Затем подошел к балке, на которой лежала сеньора Долорес, и взялся за подсохшие за день концы жердей. Немного постоял и рывком потянул волокуши на себя.
   Она все-таки упала. Что-то зловеще хрустнуло, и, когда Себастьян выбрался из-под волокуш и осмотрел свой груз, оказалось, что одна жердь треснула пополам, а несколько шелковых веревок лопнули, и теперь ничем не поддерживаемое тело сеньоры свободно касается земли.
   Себастьян оглянулся по сторонам. Вырубить новую жердь было не из чего, да и нечем. И тогда он глубоко вздохнул, отвязал сеньору Долорес от жердей, зашвырнул их в реку, остатками уцелевших веревок притянул ее тело к корсету, снова влез в корсет и потащил ее, крепко привязанную, уже на спине.

***

   Уже вторую ночь подряд в доме Эсперанса не спали. Жуткое известие о краже тела сеньоры Долорес ударило в самое больное место.
   Мгновенно стихли ожесточенные споры о дальнейшей судьбе Тересы, как-то сама собой отпала необходимость обсуждать службу старшего сына и проступки младшего. На фоне свалившегося на семью горя и позора все словно утратило смысл.
   Только спустя долгие шесть или семь часов члены семьи снова собрались на террасе, но обсуждать происшедшее было невероятно трудно, да и просто стыдно.
   Что-то слащаво-утешительное выдала заплаканная Тереса, но ни у кого более не было ни единой правдоподобной версии о причинах похищения, а младшего Сесила, пытавшегося рассказать нечто невразумительное из прочитанных им новомодных, практически непристойных книжек некоего доктора Фрейда, быстро заткнули.
   — Эти немцы давно прогнили, — подвел черту старик. — Где у них настоящие мужчины? Потому и пишут, что ничего больше не могут… А эти… — старик скрипнул зубами, — кто бы они ни были, мне еще заплатят. Кровью.
   На этом дискуссия и закончилась.

***

   Тем временем Себастьян уже почти приблизился к своей цели. Глубоко протоптанной козьей тропой он почти без остановок протащил сеньору Долорес через единственный открытый участок пути, а за полночь, уже на пределе, согнувшись крючком и надрывно всхлипывая, доплелся до живой изгороди усадьбы семьи Эсперанса.
   Как мог внимательно, он оглядел подходы к дому, некоторое время прислушивался, не слышно ли где хохота уединившихся в саду слуг, а потом решительно пересек последний рубеж. Из последних сил протащил волочившую ноги по земле сеньору Долорес в самый центр огромного сада и сбросил корсет вместе с грузом возле кучи навоза и бочки с приготовленным против тли настоем табачных листьев. Сел рядом, некоторое время приходил в себя, затем с трудом встал на четвереньки, поднялся на ноги и побрел к маленькому дощатому сараю возле своего дома. Достал свою отточенную, как бритва, лопату с коротким, как раз по руке, черенком и, шатаясь от усталости, вернулся назад.
   Прошел уже почти год с тех пор, как старая сеньора Долорес Эсперанса, единственная из всех женщин этого огромного дома, преодолела естественную брезгливость к низшему сословию и отважилась коснуться Себастьяна.
   Она просто погладила его по голове — ничего более, но все его существо пронизало такое острое и такое сильное чувство, словно он увидел бога.
   Вслед за тем весь год она милостиво разрешала Себастьяну время от времени сидеть у своих колен и подавать ей забытый на столике веер или книгу. И каждый раз это заставляло его буквально захлебываться от восторга.
   Прошло не более шести месяцев с того дня, когда охваченная непонятным приступом печали сеньора Долорес высказала пожелание лежать именно здесь, в ее любимом саду, среди живых роз, а не в мрачном склепе среди нелюбимых ею родственников мужа.
   И он это запомнил.
   В тот день, когда она умерла, Себастьян уже знал, где похоронит ее, — в самом центре огромной, идеально круглой клумбы дамасских роз.
   Он сам разбивал эту клумбу прошлой осенью. Отмерил привязанной к забитому в центре колышку веревкой идеальный круг шести шагов в поперечнике и аккуратно, точно по веревке, ровными концентрическими кругами засадил его бордовыми розами. Затем пустил в разные стороны стреловидные лучи из алых цветов и заполнил свободное пространство светло-розовыми. И только в самом центре еще оставалось пустое круглое пятнышко — для белых. Осенью у поставщика не оказалось нужного числа укоренившихся черенков, но их должны были подвезти этой весной.
   И теперь, превозмогая навалившуюся смертельную усталость, Себастьян вошел в самый центр клумбы, на единственное свободное от цветов место, и как заведенный копал землю и уходил все глубже и глубже, обустраивая новое, настоящее, а главное, желанное посмертное ложе для сеньоры Долорес Эсперанса.
   Он ушел вглубь на метр, уперся в смесь камня и глины, сходил за киркой, а потом и за ломом, и прошел еще полметра. Затем еще четверть, и к утру, когда небо на востоке начало отдавать сиреневым цветом, понял, что пора остановиться.
   Могила была уже достаточной глубины, примерно полтора его роста, и только одно было не совсем правильно: она оказалась слишком узкой — только чтобы сесть.
   Себастьян посмотрел на смирно лежащую возле кучи навоза и бочек с настоем табака сеньору Долорес, потом в яму и снова на сеньору и решил, что сидя ей будет даже удобнее.
   На подгибающихся ногах он подошел к сеньоре, упал рядом на колени и прижал ее седую маленькую головку к своей груди. Он знал, что пройдет совсем немного времени, и она станет похожей на зимний цветок — черный, со слипшимися, дурно пахнущими лепестками и ломким безжизненным стеблем. Но цветы, которые прорастут из ее закрытых глаз и впалых щек, всегда будут напоминать ему о ней настоящей — теплой и живой.
   Себастьян поднялся, ухватил ее тело ослабевшими руками, закинул себе на спину и медленно, стараясь не наступать на молодые розовые кусты, поднес к могиле. Бережно спустил вниз, усадил поудобнее, сложил ее руки на коленях, прикрыл голову корсетом и удовлетворенно вздохнул. Это было то, что надо. Мальчик взял свою лопату и начал аккуратно присыпать могилу, сначала камнями и глиной, а затем и плодородным грунтом. А когда солнце вышло из-за гор, он торопливо разбросал оказавшуюся лишней землю, подобрал с земли оставшуюся от сеньоры Долорес сплетенную из черного шелкового платья косичку и сунул ее за пазуху. Теперь только легкий, размазанный по центру клумбы бугорок напоминал ему о покойной сеньоре.
   Мальчик прошел к сараю, преодолевая мгновенно навалившуюся сонливость, аккуратно очистил инструменты от налипшей земли, вернул их в точности на то же место, полез по веткам старого дуба вверх и ступил на крышу своего дома на самом краю огромного сада. Теперь он хотел только одного — спать.

***

   Рано утром 10 апреля 1931 года капрал Альварес вернулся из Сарагосы вместе с капралом Гомесом и специально обученной полицейской собакой-ищейкой.
   В это же время алькальду доложили, что заказанная им вчера точная копия мраморной крышки для гробницы покойной сеньоры Долорес не только доставлена к храму, но уже и выгружена возле семейного склепа Эсперанса. А спустя еще полчаса алькальд встретил прибывшего из Сарагосы капитана Фернандеса и торопливо вскрыл переданный с ним пакет. Здесь было все, что надо: и заверения в старой дружбе, и обещания всяческой поддержки.
   Теперь лейтенанта Санчеса можно было с легкой душой отстранять от ведения дела. Но в восемь утра, когда алькальд вместе со специально прибывшим для проведения непредвзятого следствия капитаном подъехал к полицейскому участку, Мигеля на месте не оказалось.
   Алькальд расспросил дежурного капрала и выяснил, что опоздал всего-то на полчаса, и к этому времени начальник полиции вместе с капралами и собакой-ищейкой уже наверняка добрался до храмовой территории. Сеньор Рохо грязно выругался и почти бегом кинулся назад, к автомобилю. Еще не поздно было вернуть этого сопляка назад и сделать все единственно правильным образом.

***

   В то же самое время, когда сеньор Рохо мчался на своей машине с умопомрачительной скоростью семьдесят пять миль в час в надежде остановить начальника полиции, в усадьбу семьи Эсперанса привезли цветы.
   Себастьян увидел заезжающую на территорию усадьбы подводу прямо с крыши своего дома. Он тут же спустился, подбежал к телеге, приподнял полотняный полог и счастливо улыбнулся. Здесь были черенки белой розы, чуть более взрослые, чем надо, но с превосходной корневой системой. Сеньор Эсперанса заказал их задолго до похорон, и они поступили, пусть и с опозданием в две недели, но удивительно ко времени.
   Мальчик тут же кинулся в дом и принялся будить приехавшего этой ночью отца — черенки следовало пересчитать. Тот поднялся не сразу, но сообразил, в чем дело, и спешно отправился с сыном разгружать подводу. А когда пришло время посадки, винный спирт взял свое, и надегустировавшийся до отвала отец присел у дерева, затем упал и заснул прямо на земле. Себастьян попытался его разбудить, но отец лишь невнятно мычал, и тогда он укрыл его сверху своей рубахой и примирился с тем, что все придется делать самому.
   Он не умел читать, а потому надписи карандашом на привязанных к пучкам колючих стеблей деревянных бирках для него ничего не значили, но он знал эти цветы и по цвету, и по фактуре верхнего среза, и по запаху, и по типу хорошо развитых корешков, и уж тем более по колючкам.
   Себастьян по-хозяйски обошел огромную, ставшую вечным приютом для сеньоры Долорес клумбу, затем подкатил бочку с водой поближе и начал засаживать последний свободный пятачок земли прямо над головой сеньоры Долорес. Делал очередное углубление в рыхлой желтоватой земле, вытаскивал из охапки очередной росток, прикапывал, обильно поливал из ведра и спрыскивал табачным настоем против насекомых.
   Временами Себастьян засыпал прямо посреди клумбы, и тогда ему грезилось, что он сидит возле ног еще живой сеньоры Долорес, и еще ему вдруг начинало казаться, что эти сладкие грезы — единственное, что принадлежит ему по-настоящему, навсегда. Но затем он тыкался головой в землю, просыпался, бежал к ближайшей бочке с водой, плескал из ковша на лицо и снова принимался за работу — он должен был посадить всё, пока солнце не стало жарить во всю его мощь.

***

   Собака шла по следу яростно и точно. Она беспощадно протащила капрала Гомеса сквозь колючие заросли шиповника у церковной ограды, стремительно пронеслась к старому каштану, лишь на секунду задержалась у корней и рванула так, что менее чем через три часа оба капрала и начальник местной полиции, взмыленные, как лошади на пашне, были под мостом.
   Здесь она сделала стойку на старые балки, а затем обогнула опору, вытащила капрала на мост и, пробежав около сотни метров, свернула на козью тропу. А еще через два часа она уже прорывалась сквозь живую изгородь усадьбы Эсперанса.
   И вот здесь начались проблемы. Поначалу ищейка довольно уверенно показала на конюшню, но затем засомневалась и, крутанувшись несколько раз вокруг себя, потащила капрала в сад. Возле огромной идеально круглой клумбы собака ткнулась носом в бочку с зеленоватой жидкостью, несколько раз чихнула, с виноватым выражением умных глаз отбежала прочь и, нервно перебирая передними лапами, обнюхала клумбу на расстоянии. Поймала нужный запах и рванула прямо по цветам. Повалила на землю сидящего в центре клумбы насмерть перепуганного мальчишку, но тут же бросила его, принюхалась к земле, снова чихнула, подбежала к лежащему под апельсиновым деревом нетрезвому батраку и забралась носом под рубаху, которой тот был укрыт. Она явно разрывалась и никак не могла выбрать, где запах похищенной покойницы слышится сильнее.
   — Ну, с кого начнем? — счастливо улыбнувшись, обратился к капралу Гомесу начальник полиции.
   — Вам виднее, господин лейтенант, — пожал плечами капрал. — Но я так думаю, мальчишка и пьяный никуда не денутся, а вот конюшню надо бы проверить сразу.
   Мигель кивнул и все-таки начал по порядку. Присел напротив мальчугана, попытался вызвать его на разговор, но результат его разочаровал. Перед ним стоял мало того, что грязный и недокормленный, так еще и уродливый, явно умственно недоразвитый мальчишка, категорически не желавший с ним разговаривать. Хотя, признал начальник полиции, будь этот мальчишка лет на десять старше и килограммов на пятьдесят тяжелее, под выстроенный лейтенантом мысленный портрет он подошел бы идеально. Да и собака рвалась с поводка, явно указывая на причастность мальца к предмету поиска.