Кожемяко Виктор. Время борьбы

 
Давно мы дома не были,
Шумит родная ель,
Как будто в сказке-небыли
За тридевять земель.
 

   Вспомнили, как, наверное, часто бывало там, на фронте, дом родной и подруг.

 
Где елки осыпаются,
Где елочки стоят,
Который год красавицы
Гуляют без ребят.
 

   Обычные вроде слова, поскольку пелось об этом действительно часто, но здесь ворвалась новая, еще не звучавшая ранее нота этой постоянной в военные годы темы:

 
Зачем им зорьки ранние,
Коль парни на войне,
В Германии, в Германии,
В проклятой стороне...
 

   Потом, позже, из соображений политических «проклятую» заменят на «далекую». Но я все равно буду петь так, как услышал это впервые, содрогнувшись всем своим существом: «в проклятой стороне». Потому что она тогда для всех нас и была только такая – проклятая!.. А голоса двух солдат тут же перешли на самое желанное:

 
Лети, мечта солдатская,
К дивчине самой ласковой,
Напомни обо мне.
 

   И потом повторили как заклинание: «Пусть помнит обо мне!»
   Каждый из них обращал это к своей, единственной, а я так явственно, будто на экране, видел этот блиндаж, где в полумраке едва светится огарочек свечи и два усталых, измученных войной, донельзя истосковавшихся, но не сломленных человека, сохранивших, несмотря на всю выпавшую им кровь и грязь, в невероятной чистоте и нежности душу живу, поют о своей любви.
   После я узнаю, что песню написали композитор Василий Соловьев-Седой и поэт Алексей Фатьянов. Гениальные стихи и гениальная музыка! Гениальные в том смысле, что трудно представить более точное выражение состояния души солдатской в тот момент – в момент идущей к исходу четвертого года военной страды.
   Имена поэта и композитора, авторов этой великой песни, я узнаю позже, но еще двух ее соавторов (да, да, именно так!) узнал по задушевным их голосам, даже и не услышав объявления. Это были, конечно, они, хорошо мне уже знакомые и бесконечно любимые, каждый день ожидаемые и слышимые, – заслуженный артист республики Владимир Бунчиков и Владимир Нечаев.
   И законными, полноправными соавторами скольких великих песен стали они, вдохнув в них свою душу и артистизм, свою искренность и талант, все свои неподдельные, истинные чувства!..
   Поскольку телевидения тогда не было, я не мог видеть любимых артистов и только пытался представить, какие они. Увидел значительно позднее, уже после войны, когда приехал в Москву учиться. В то время «сборные» концерты с участием самых выдающихся исполнителей – эстрадных, оперных, драматических – проходили регулярно на многих площадках – от Колонного зала Дома союзов до сада «Эрмитаж» и по цене доступны были буквально всем. Здесь зрители встречались со Смирновым-Сокольским и Набатовым, Яроном и Хенкиным, в сценах из спектаклей выступали Рыжова и Турчанинова, Тарасова и Яншин, здесь пели Лемешев, Козловский, Давыдова, Максакова, Георгий Виноградов и, что бывало достаточно часто, Бунчиков и Нечаев.
   – Накануне каждого концерта звонила администратор, – вспоминает Галина Владимировна Бунчикова, – и говорила: «Передайте папе, завтра форма одежды – фрак». Или: «Форма одежды – смокинг». Это была, по-моему, не просто форма одежды, а выражение высочайшего уважения к зрителям и слушателям, хотя в зале присутствовала вовсе не какая-то отборная, по-нынешнему говоря, «элита». Зрители и слушатели были разные – от министров до рабочих, но папа, как артист, с одинаковым уважением относился ко всем.
   Да, как настоящий артист. Как советский артист.
   Родился Владимир Бунчиков в Екатеринославе (Днепропетровске) в 1902-м. Семья большая, семеро человек, отец
   – портной, мать вела домашнее хозяйство. А еще она хорошо пела, особенно украинские народные песни, которые Володю буквально завораживали. Он шел потом на берег Днепра, куда-нибудь на пустынное место и тоже их пел.
   Незадолго до Первой мировой войны «в поисках лучшей доли» старший брат подался в Аргентину, забрав к себе потом постепенно и всю семью. Но он не уехал, несмотря на многочисленные приглашения и вызовы. И вот как Галина Владимировна объясняет это:
   – Папа всегда говорил нам: «Человек должен умирать там, где он родился». Таков был его твердый принцип. Родину он любил не на словах, а очень глубоко, органично, и, думаю, недаром композитор Матвей Блантер, с которым он дружил, именно ему посвятил прекрасную свою песню на слова Михаила Исаковского «Летят перелетные птицы». Это была одна из самых любимых песен отца!
   А я сразу вспоминаю спектакль «Ее друзья» по пьесе Виктора Розова, который с огромным успехом идёт в Театре Татьяны Дорониной. С какой пронзительной силой звучат там эта песня и неповторимый голос Владимира Бунчикова!

 
Летят перелетные птицы
Ушедшее лето искать,
Летят они в дальние страны,
А я не хочу улетать.
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна,
Не нужно мне солнце чужое,
Чужая земля не нужна.
 

   Как же он стал певцом? Перебравшись к родственникам в Симферополь, устроился рабочим сцены в тамошний театр. Случались здесь незабываемые встречи. Обслуживал, например, гастроли самой Неждановой. Приносил цветы от поклонников Вере Холодной, за что получил от нее полтинник, на который смог купить себе добротные сандалии, сменив наконец до предела изношенные, дырявые башмаки. А во время Гражданской войны, когда город был под белыми, в театре выступал Александр Вертинский. Запомнилось, что после концерта к нему подошел офицер и, откозыряв, сказал:
   – Вас приглашает спеть для него генерал Шкуро.
   – Извините, но я очень устал, не могу.
   – Приказы командующего не обсуждают!
   И Вертинского увели. Спустя много лет, когда знаменитый артист вернулся на Родину, а Бунчиков тоже был уже известным артистом, в одном из концертов они встретились, и Владимир Александрович напомнил ему про тот эпизод.
   – Да, было, было, – с грустью ответил Александр Николаевич.
   А теперь – строки из воспоминаний Владимира Бунчикова:
   «В театре шли музыкальные спектакли, и я непроизвольно запоминал и напевал вполголоса арии. Как-то, готовя сцену к репетициям, я подошел к неосвещенной рампе и... запел „Тройку“. Слышу аплодисменты. Думал, в темном зале никого нет, а там оказался помощник режиссера. „А что ты еще сможешь спеть?“ – „Вернись в Сорренто“. Спел. „А сколько тебе лет?“ – „Скоро шестнадцать“. – „Тебе еще рановато заниматься пением, но у тебя в голосе золото, береги его. И обязательно надо учиться“.
   Он запомнил этот наказ. Голос берег – не пил, не курил, даже до пенсии не ел мороженого. А вот с учебой вышло так. Настало время идти в Красную Армию, и оказался он в родном Екатеринославе. Увлекся бурной общественной работой – в роте организовал творческую агитбригаду «Синяя блуза». И в одно из увольнений пришел к музыкальному техникуму. «Ноги сами меня принесли», – шутил потом.
   Его согласились прослушать. Но... после первого же куплета серенады Дон Жуана остановили: «Спасибо». Что это значит? «Спасибо – „да“ или спасибо – „нет“? Полчаса томительного ожидания, а затем объявляют: „Зачислен“.
   Но как же со службой это совместить? Придя в казарму, доложил начальству. Ожидал нагоняя за самовольство, а вместо этого его тепло поздравили: «Будете служить и учиться одновременно. Поможем!» И он был безмерно благодарен своим командирам – Ивану Григорьевичу Цыганкову и Александру Яковлевичу Калягину: ведь они дали ему таким образом путевку в большое искусство. С Александром Яковлевичем, который станет генерал-лейтенантом, дружба сохранится на всю оставшуюся жизнь.
   Происшедшее можно было бы назвать просто счастливым стечением обстоятельств, удачным случаем, выпавшим в лотерею, если бы не просматривалась и здесь, и во всем дальнейшем пути советского артиста Владимира Бунчикова определенная логика советской жизни. Талант, и только талант, а не деньги или, допустим, какие-то «связи» открывал ему все новые и новые ступени любимого искусства.
   Это была в Ленинграде художественная студия известного певца и педагога Владимира Касторского, а потом – занятия с не менее известным тенором Николаем Печковским. И Государственный музыкальный театр имени народного артиста республики В. И. Немировича-Данченко в Москве – под руководством самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко, уже тогда признанного корифея русской и мировой сцены. Сбылась давняя мечта юного Бунчикова: он стал оперным артистом! А каким по уровню, об этом напомнил ему, «дорогому Володе», в своем поздравлении к 85-летию не кто-нибудь – Иван Семенович Козловский:
   «... В „Травиате“ в постановке В. И. Немировича-Данченко партию Жермона Владимир Александрович Бунчиков исполнял по высокому камертону, создавая завершенный актерский образ. Во всяком случае я был свидетелем, когда Владимир Иванович Немирович-Данченко довольно поглаживал свою бородку: „Это ничего, это хорошо!“. А разве Нечаев и Бунчиков, – продолжал в том же письме великий певец, – их высокие музыкальные дуэты – это не эпоха?!»
   Совершенно ясно: продолжи Бунчиков дальше свой путь артиста оперного и опереточного – ему был гарантирован большой успех, и Галина Владимировна, перечисляя спетые им за одиннадцать лет ведущие партии во многих спектаклях (а тут и «Риголетто», и «Чио-Чио-Сан», и «Евгений Онегин», и «Тихий Дон», и «Катерина Измайлова» да плюс оперетты – «Перикола», «Корневильские колокола», «Дочь Анго» и другие, где, кстати, выступал он поначалу вместе с юной Любовью Орловой), его дочь, как мне показалось, выразила сожаление, что этот его путь оборвался на рубеже 41-го и 42-го годов переходом во Всесоюзный радиокомитет.
   Но я дочери артиста возразил. Напоминая оценку того же Козловского: дуэты Бунчикова и Нечаева – эпоха!
   Да и в самом деле, если говорить про счастье, человеческое или артистическое, то разве не в том оно, чтобы оказаться в нужный момент в самом нужном месте? Таким местом (обратите внимание – вскоре после начала войны!) стало для него Всесоюзное радио, которое тогда давало артисту самую многочисленную, самую широкую аудиторию.
   Его возможности незаурядного оперного певца сразу же по достоинству оценены были и здесь: главный дирижер Большого театра Николай Семенович Голованов, ставя перед микрофоном оперу В. Мурадели «Доватор» – первое произведение такого рода на военную тему, зовет Бунчикова. А позже будет звать его в другие оперы, ставившиеся великим дирижером в концертном исполнении, что, судя по всему, давало немалое удовлетворение певцу.
   Однако рискну утверждать: песня, советская песня, рожденная суровой страдой тех тяжелых и героических лет, – вот что давало удовлетворение наибольшее! И объяснялось это потрясающим отзвуком в душах миллионов людей. Можно сказать даже так: в душе народа.
   Я читаю дневники и воспоминания артиста, читаю его газетные заметки и интервью, относящиеся к разным временам, – и везде это чувствуется. Вот, например, он пишет в 1982 году для газеты «Алтайская правда»:
   «Год назад на страницах „Литературной газеты“ шла дискуссия о современной песне. Очевидно, это наболевший вопрос, поэтому не случайно то, что сейчас вновь затронута эта тема. Мне, проработавшему с песней почти сорок лет, тоже хочется принять участие в обсуждении этого вопроса.
   Песня наиболее доступна широким массам трудящихся. Она входит в жизнь людей, в их праздники и будни, неся с собой большие воспитательные функции. Об этом говорят многочисленные письма, которые я получал и получаю до сих пор. Успех песни зависит от трех человек: от композитора, от поэта и от исполнителя. Если композитор по-настоящему талантлив, он никогда не будет писать музыку на плохой текст, в противном случае текст песни способен уничтожить любую красивую мелодию. Это же самое можно сказать и об исполнителе, который может как подчеркнуть качество песни, так и испортить ее.
   Песня, если она действительно хорошая, должна доставлять нам удовольствие. Но в последние годы (внимание, читатель, – это еще только 1982 год! – В. К.) ее содержание зачастую весьма убого, иногда просто набор слов, лишенный всякого смысла...»
   Здесь я остановлюсь. А что сказал бы он о нынешних так называемых песнях? Выдающийся русский советский композитор Тихон Николаевич Хренников недавно сказал о них очень коротко, но точно: «Мусор!» И этим мусором заполнены весь теле– и радиоэфир, вся эстрада и все компакт-диски...
   Но почитаем еще Владимира Бунчикова – из той же его статьи:
   «Мне посчастливилось работать со многими замечательными композиторами – Дунаевским, Блантером, Жарковским, Мокроусовым, Долуханяном, Мурадели, Хренниковым, Шостаковичем и такими поэтами, как Лебедев-Кумач, Исаковский, Сурков, Ошанин, Матусовский, Фатьянов, Долматовский и др. Часто я был первым исполнителем той или иной песни, а многим из них дал „путевку в жизнь“. Они приняты народом, а народ – самый требовательный ценитель искусства.
   Многие считают, что песню спеть легко. Я с этим никогда не соглашусь, потому что каждая песня – это отдельный образ, и исполнить ее надо так, чтобы она понравилась слушателю и дошла до его сердца. Есть песни, которые вызывают в нашей памяти разные воспоминания: детство, юность, война... Мы хорошо знаем и любим величаво-печальную песню «Вечер на рейде», которую я впервые исполнил с ансамблем Александрова. Как же тяжело было петь ее, когда перед глазами – разрушенный Севастополь, и слезы застилали глаза!..»
   Именно с этой песни начался прославленный дуэт двух Владимиров. Познакомились они там же, на радио, вскоре после того, как Бунчиков туда пришел. Выступали вместе на фронте и в госпиталях, но пели сперва порознь. А на одном из таких концертов у Бунчикова вдруг мелькнула мысль: что если попробовать в дуэте? И предложил товарищу выучить недавно появившиеся «Вечер на рейде» и «Васю Крючкина» Василия Павловича Соловьева-Седого. Подготовился тот на удивление быстро. Попробовали – вроде хорошо, голоса сливаются и оттеняют друг друга, что подтвердил и звукорежиссер. Музыкальная редакция включила в одну из передач. И прошли, как говорится, на «ура»! Так великолепный дуэт появился на свет, чтобы жить долгую четверть века.
   Владимир Бунчиков писал потом:
   «Песен мы спели великое множество, и очень разных. Многие создавались специально для нас, на наших, можно сказать, глазах. Нас слышала вся страна, наши песни пели, наши голоса узнавали сразу, и от того, как мы „читали“ маленькую вокальную пьесу, зависела ее судьба, ее дорога к сердцам. Да и какие чудесные песни были тогда! Я счастлив и горд, что нашим песням мы дали долгую и счастливую жизнь, сделав песню и музыкой, и поэзией...
   Писали о нашем дуэте, что мы своими песнями создали радиотеатр. И это действительно так. Нас не видят, а только слышат. Как же точно надо передать интонацию песни, ее сюжет, слова...
   Володя Нечаев умер неожиданно – в 1967 году, вскоре после нашего юбилейного концерта. Другого партнера я не искал, да это и не нужно было...»
   Он был верным человеком. Верным всегда и во всем. С будущей женой познакомились на вечеринке у ее подруги, он пошел провожать. По дороге нашли подкову. Она висела потом у них в квартире всю совместную жизнь. А прожили они вместе 61 год – Мария Петровна пережила Владимира Александровича всего на четыре года...
   Расставаясь с Галиной Владимировной я думал: «Создать бы музей советской песни военных лет и представить бы там, что писали люди своим любимым певцам! Тогда каждому стало бы понятнее, почему мы победили».
   Приведу хотя бы некоторые выдержки из этих писем.
   «Сейчас поздний вечер, и я решил второй раз в жизни побеспокоить вас, написать вам письмо. Мы с товарищами хотели раньше на ваше ответное письмо написать благодарность, еще раз сказать от имени бесчисленных фронтовиков, что считали и считаем своим большим счастьем в страшные дни и ночи войны слышать ваши песни, ваш чарующий, полный жизненной силы и красоты голос!.. Но тогда начались тяжелые бои, из которых остались в живых очень немногие. Погиб тот офицер, который особенно восхищался вами, – это Виктор Скачков, Герой Советского Союза. Очень умный и красивый парень. Теперь его нет, он сгорел в танке... Посылаю вам кое-что из своих стихов, которые сочиняются на фронте. Будьте всегда счастливы! Ив. Яловец».
   «С приветом к вам группа моряков Северного флота. Мы не назовем точной даты, когда впервые услышали, как вы в паре с артистом Нечаевым исполняли песню „Вечер на рейде“. Огромным успехом пользовалась и пользуется на флоте эта песня! Когда с пирса отдаются швартовы, невольно, хотя бы мысленно, мы поем вместе с вами: „Прощай, любимый город...“ Убедительно просим вас написать нам вкратце свою биографию, за что будем премного благодарны. В свою очередь мы без колебаний грудью идем на защиту нашей Родины – покровительницы наших талантов».
   «Слушая вас далеко от дома, мы невольно уносимся мечтами в родные места. Вы вместе с авторами песен словно подслушиваете наши душевные чувства и преподносите нам же их в удивительной отделке рифм и мелодии, в наилучшем исполнении. И чувствуешь себя еще увереннее, хочется идти в бой, хочется жить и служить на благо нашего народа, нашей Великой Советской Родины».
   Вот вам лучшая иллюстрация ленинской мысли: «Искусство принадлежит народу». И когда оно действительно принадлежит народу, когда оно служит ему, помогает ему, живет вместе с ним, такой народ и такая страна непобедимы.
   А что стало в нашей стране потом, какие песни зазвучали с экранов и по радио?
   С горькими чувствами отмечал Владимир Александрович в 1992 году свое 90-летие.
   – Юбилей встречаю в трудное время, – говорил он. – Мой родной город Днепропетровск находится в другом государстве, а Крым, где прошла моя юность, стал яблоком раздора. Людей убивают в мирное время. Воспрянули духом убийцы, жулики разных мастей, а неразборчивые политики ведут Россию неизвестно куда. Больно и оттого, что государство, по сути дела, не стало заниматься вопросами культуры, искусства. Все отдано на откуп проходимцам разных мастей!
   – А ведь яснее ясного, – продолжу высказывание Владимира Александровича из его последнего интервью, – человек живет не только хлебом единым. Гораздо важнее его нравственное начало. Может быть, наша русская музыка, русская песня, русское искусство и литература помогут нам всем выжить и возродить Россию.

Подвиги русского Геракла

Анатолий Парфёнов

   Сегодня с огорчением приходиться признавать, что по многим видам спорта российские спортсмены скатились с первых мест международных соревнований. Вспоминаются олимпиады, мировые первенства, и охватывает гордость за великий наш советский спорт, который – что же там подбирать слова! – был действительно лучшим в мире. Вот и на Олимпиаде в Австралии стали первыми, значительно опередив главных соперников – американцев как по количеству набранных очков (622 против 497), так и по числу завоеванных медалей (98 против 74).
   В номере от 7 декабря 1956 года «Советская Россия» сообщает: «Блестящий финишный рывок советских спортсменов. Двенадцать золотых медалей гимнастов и борцов». Двенадцать золотых – за один день! Да плюс еще несколько серебряных и бронзовых...
   Расскажу об одном из тех чемпионов Мельбурнской олимпиады – борце Анатолие Парфенове. Мне очень хочется, чтобы как можно больше моих соотечественников вспомнили или узнали это имя. Старшие – вспомнили, молодые – узнали. Всем нам, а особенно молодым, необходимо обращаться к судьбам таких людей, верных сынов и дочерей нашей Родины, чтобы глубже осознать величие того, что мы имели, и горечь того, что потеряли. Чтобы новым поколениям становилось абсолютно понятно, почему именно советские люди победили в самой жестокой войне и почему они побеждали в самых трудных спортивных состязаниях.
   Написать про него первым посоветовал мне (даже настоятельно попросил!) мой давний знакомый Сергей Иванович Новоселов. Инженер по профессии, он в послевоенные годы учился в Бауманском высшем техническом. Учился одновременно с братом, и вместе занимались они спортом – классической борьбой. Сильная была секция борьбы в МВТУ! Так вот, сохранив любовь к этому виду спорта, часто рассказывая о его героях советских лет, Сергей Иванович всегда как-то по-особому выделял Парфенова. А однажды в конце концов напрямую сказал:
   – Вы напишите об Анатолии Ивановиче очерк. Легендарный же человек!
   Легендарный... Это я услышал и в Музее греко-римской и вольной борьбы, от его директора – заслуженного тренера СССР Владимира Степановича Белова, и от учеников Анатолия Ивановича Парфенова, и от многих младших его товарищей, которые, слава Богу, живут, а некоторые даже работают.
   Впрочем, он тоже мог бы жить, если бы не трагедия, о которой речь впереди. В 2005 году, 17 ноября, исполнилось бы ему 80. Я знаю замечательного человека, который родился точно в тот же день того же года, и знаменательную дату он отметил. Это Михаил Петрович Лобанов, выдающийся русский литературовед и критик, профессор Литературного института им. А. М. Горького. И если говорить о них обоих как о представителях одного советского поколения, то главное в начале их жизни совпадает – война.
   Оба уйдут на нее семнадцатилетними, прибавив себе год для военкомата. Оба, в семнадцать же, будут тяжело ранены: Лобанов летом 1943-го на Курской дуге, а Парфенов чуть позднее, осенью, при форсировании Днепра. Легендарность его начинается отсюда.
   Вот представьте: темной осенней ночью стрелковая рота первой переправляется через реку, ставшую важнейшим военным плацдармом, с заданием окопаться на том берегу до подтягивания основных наших частей. Немцы этот передовой отряд обнаруживают. Начинается яростный обстрел, и плот, на котором находился сержант Парфенов, переворачивается, а его пулемет оказывается в воде. К счастью, это было уже недалеко от берега – он ныряет и спасает свое оружие.
   И вот, когда на достигнутом правом берегу идут на них враги атака за атакой, комсомолец Анатолий Парфенов, буквально слившись со своим пулеметом, трое суток отбивает неистовый натиск. Днем и ночью, без передышек на сон и отдых. До тех пор, пока фашисты не пригнали сюда танки.
   Они валом идут на окопы советских бойцов, и одна тяжелая машина с крестами на бортах переезжает боевую ячейку прямо над головой Парфенова. А потом еще раз и другой утюжит окоп, из которого уже раненый к тому времени солдат до последнего ведет огонь. Позади фашистского танка останется, казалось бы, могила. Но смельчак выжил! Когда очнулся под утрамбованными глыбами земли, едва дыша, и закричал изо всех сил, чтобы его услышали, в еле брезжащем сознании казалось, что крик достигает аж другого берега Днепра.
   – А медсестра, которая, увидев торчащую руку, откопала меня, после говорила, что мяукал я, как котенок, – с улыбкой заметил однажды в разговоре с товарищем, вспоминая свое возвращение с того света.
   Но вообще про себя рассказывать не любил. Тем более хвастаться. Бой, в котором от их стоявшей насмерть штурмовой роты осталось, как в известной песне, всего трое ребят и за который он будет награжден высшим орденом страны – орденом Ленина, станет просто фактом его биографии. А пулеметчик Парфенов, чудом спасшийся из-под гусениц вражеского танка, вынужденно отлежав в госпитале, пройдет потом краткосрочную танкистскую школу и сам сядет механиком-водителем в боевую машину.
   По пути на запад, во время Висло-Одерской операции, его Т-34 совершит отважный бросок к польскому городу Калиш, проложив дорогу более тяжелой технике, за что он будет награжден орденом Отечественной войны I степени. Его еще и еще раз ранят, в том числе уже в Польше, но все-таки он дойдет до Берлина. С кем бы из знавших его ни говорил я о Парфенове, каждый обязательно рассказывал, как пришел он в борьбу. Думаю, потому что в этом, как и в военной его эпопее, тоже по-своему отразилось время. Ну и, конечно, характер этого человека.
   После войны вернулся Анатолий туда, где родился и вырос, где ждала его мать. Это деревня Дворниково, Московская область, Воскресенский район. И стал крестьянский сын рабочим: пошел в соседний поселок на ткацкую фабрику имени Цюрупы слесарить, ремонтировать станки. Он ведь раньше окончил ремесленное училище, да и для танкиста техника – дело родное.
   А спорт? Интересовался спортом. Как многие. Знал и про силу свою необычную: если надо было, например, какую-то технику из цеха в другой цех переместить, один таскал тяжесть, с которой и трое справиться не могли. Народ смотреть собирался на такое диво. Или, например, сцена, про которую как-то вспомнил в дружеском кругу: «Поехали с матерью за сеном. Накосили воз. Лошадь не тянет. Мать в слезы. Поднапрягся и... повез». Эдаким образом силач себя проявлял.
   Так вот, летом 1951-го поехал он в Москву, на «Динамо», посмотреть футбольный матч любимой команды. А после заглянул туда, где тренировались динамовские борцы. Судя по всему, неслучайно заглянул – тянуло его уже к этому виду спорта. Первым, кого здесь встретил и к кому обратился, был совсем юный тогда начинающий борец Евгений Исаев, с которым позже станут они друзьями.
   – А сколько лет тебе? – вспоминает Евгений Семенович свой вопрос Парфенову при той незабываемой встрече.