Страница:
Целесообразно сослаться на новейшую книгу исследователя, который по своим воззрениям весьма далек от О. Н. Трубачева, но тем не менее приходит, в сущности, к близкому выводу. Речь идет о книге В. Я. Петрухина "Начало этнокультурной истории Руси IX-XI веков" (Смоленск, 1995): "...из контекста источников ясно,- утверждается в книге,- что выражение "вся русь" означало не какое-то конкретное племя, а дружину в походе на гребных судах; недаром в тексте... Новгородской первой летописи слова "вся русь" заменены словами "дружина многа и предивна". Это название княжеских дружин распространилось в процессе консолидации древнерусского государства на... территории от Ладоги и Верхнего Поволжья до Среднего Поднепровья, дав наименование "Русской земле" и "всем людям Русской земли" - восточнославянской в своей основе древнерусской народности" (с. 55). Эта "русь", двигаясь по водным путям, объединяла в определенную целостность огромное пространство от Ладоги до Клева, воздвигала "грады" (то есть крепости), создавала общий строй и уклад и, в конце концов, "отдала" свое имя стране и ее населению в целом.
В составе "руси" значительное место и еще более значительная роль принадлежали, без сомнения, выходцам из германских - скандинавских племен, но только своего рода комплекс неполноценности видит в этом нечто "принижающее" Отечество, ибо (о чем уже шла речь) те же скандинавы и германское племя франков сыграли гораздо более значительную роль в истории Великобритании и Франции. История вообще есть плод, результат соединенных (пусть даже разнонаправленных) действий различных этносов, а не простая сумма "изолированного" бытия отдельных народов. Пользуясь весомыми бахтинскими понятиями, история - это постоянный диалог народов, а не совокупность их монологов.
В заключение повторю еще раз: выходцы из Скандинавии, или, как их звали наши далекие предки, варяги, оказавшись в Ладоге или в Киеве, явились деятелями не какой-либо "своей" - скандинавской,- а русской истории...
* * *
Обращаюсь к другой исторической силе, сыгравшей громадную роль в первоначальной истории Руси и, в частности, имеющей самое прямое отношение к содержанию русского героического эпоса. Речь идет о Хазарском каганате.
Правда, отношения Руси с Хазарским каганатом и, с другой стороны, с Византийской империей оказались уже в довольно ранний период - с 860-х годов - в теснейшей взаимосвязи, и их, в сущности, невозможно рассматривать по отдельности. Но начать все же уместно с вопроса о Хазарском каганате.
До последних десятилетий роль его в истории Руси оставалась явно недостаточно выясненной, а многие из имевшихся налицо сведений представлялись сомнительными, оспаривались или даже вообще отвергались. Одна из главных причин такого положения состояла в том, что летописные известия о хазарах - в сравнении, скажем, с известиями о тех же варягах или о Византии - очень и очень скудны и отрывочны. Это, в частности, побуждало считать значение Хазарского каганата в истории Руси не столь уж существенным.
Однако малое внимание летописи к хазарам имеет свое совершенно естественное объяснение. Ведь непосредственно дошедшие до нас летописные своды были составлены не ранее десятых годов XII века; хазары к тому времени - поскольку Хазарский каганат был разгромлен еще князем Святославом в 960-х годах - уже полтора столетия не играли сколько-нибудь значительной роли, между тем как и Византия, и варяги продолжали в конце XI - начале XII века быть очень важными "факторами" в жизни Руси.
В монографии А. П. Новосельцева (в главе "Источники о хазарах и Хазарском государстве") отмечено, что "летописание на Руси возникло ...когда Хазарского государства уже не существовало. В ПВЛ ("Повесть временных лет".- В. К.) ...вошли известия о хазарах, основанные главным образом на преданиях и устной традиции. Их немного..."29 Да, в летописи о хазарах содержатся только или самые лаконичные сведения ("...хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма..."; "и в битве одолел Святослав хазар и город их и Белую Вежу взял..."), или же "нравоучительная притча о предложенной Русью хазарам дани мечами30 - дани, которая затем как бы обернулась против завоевателей.
Но летописные сведения о хазарах можно воспринять и совершенно по-иному. Известный в свое время "хазаровед" Ю. Д. Бруцкус (брат видного экономиста Б. Д. Бруцкуса, высланного в 1922 году из России) вполне справедливо писал: "Если приглядеться к первым страницам начальной русской летописи и исключить заимствования из греческих хронографов и привходящие легендарные сказания, то можно заметить, что почти все первые оригинальные записи посвящены борьбе с хазарами"31. Это действительно так, и скудость таких "оригинальных" (то есть собственно русских) записей не будет нас смущать, если мы осознаем, что другие русские записи вообще почти отсутствуют и, значит, хазарская тема является для начальных страниц летописи главной.
Однако на этот факт никто, кроме цитированного автора, не обращал внимания, и в результате историки с недоверием или же без должного внимания относились к достаточно многочисленным сведениям об очень существенной роли Хазарского каганата в истории Руси - сведениям, содержащимся в арабских, византийских, хазарских и других иноязычных источниках.
Только в новейшее время произошел своего рода перелом в понимании значения Хазарского каганата в истории Руси,- перелом, связанный прежде всего с очень интенсивными и результативными археологическими исследованиями на "славяно-хазарском пограничье" (это определение принадлежит наиболее выдающемуся исследователю в этой области С. А. Плетневой), то есть прежде всего в верхнем течении Дона и Северского Донца.
И если летопись, составленная в начале XII века, содержит крайне мало сведений о хазарах, то есть ведь и более древние русские источники, восходящие непосредственно к IX-Х векам (правда, глубоко своеобразные источники), которые запечатлели историческую ситуацию "Русь и Хазарский каганат" с исключительной широтой и полновесностью. Речь идет не о чем ином, как о героических былинах.
Осознание этого факта совершается в современных трудах о русском эпосе. Так, много лет работающий в этой сфере исследователь, В. П. Аникин, анализируя одну из известнейших былин - о Добрыне-змееборце, писал недавно, что "нельзя оставить без внимания догадку, высказанную еще учеными 60-х (точнее, еще 50-х32.- В. К.) годов XIX века. Они считали, что татаро-монголы как исторические враги Древней Руси заменили собой в эпосе более древних врагов... Такая точка зрения встретила в последующее время поддержку в работах А. Н. Веселовского, П. В. Владимирова, А. М. Лободы и др.". В. П. Аникин здесь же дает соответствующие ссылки и предлагает, в частности, видеть в былине о Добрыне "первоначальный поэтический отклик на столкновение Киевской Руси с древней Хазарией"33.
Да, в былинах в качестве врага обычно выступают "татары". Но самый факт замены имен древних врагов именем врагов более поздних не только не является чем-то исключительным, но, напротив, довольно типичен для произведений, существующих в устной традиции.
Исследовательница среднеазиатского фольклора Л. С. Толстова показывает, что устным преданиям "присущи... сдвиги в хронологии, замена одного народа (например, народа-завоевателя) другим и пр. Так, в фольклоре народов Средней Азии воспоминания об относительно поздних завоеваниях калмыков затмили даже предания о нашествии Чингисхана; образы монголов и калмыков контаминировались"34 (это в самом деле удивительно: более поздний не столь уж сильный враг заслонил могущественнейших монголов!).
Или другой пример: в древнегрузинских преданиях, изложенных в созданной в конце XI или в начале XII века Леонти Мровели хронике "Жизнь картлийских царей", имена целого ряда врагов, нападавших на Грузию в древнейшие времена с севера, из-за Кавказского хребта, заменены именем "наиболее позднего" северного врага, чьи нападения относятся в основном к VII-VIII векам. Любопытно, что в данном случае этим поздним, заслонившим предшествующих врагом были именно хазары. Как пишет грузинский историк Л. С. Давлианидзе, "в IV в. на самом деле велись жестокие бои с некоторыми племенами Северного Кавказа, а летописцы последующих времен приписали их хазарам"35 (которые в то время находились еще далеко от Кавказа). Историк только едва ли правильно считает, что именно летописцы приписали эти нападения хазарам; скорее всего, замена имени совершилась еще в устных преданиях, на которых основывались жившие намного позже летописцы. Известно, что тот же Леонти Мровели "широко пользовался устными преданиями" (указ. изд., с. 11).
В русских же былинах как раз хазар заменили позднейшие татары, или, вернее, монголы, которых стали называть татарами. В дальнейшем я буду стремиться доказать, что героический эпос Руси, воплотившийся в основном фонде былин, порожден именно борьбой с Хазарским каганатом, которая определяла ход русской истории более полутора столетий,- примерно с начала второй четверти IX века до последней трети Х века.
Забегая вперед, отмечу, что и древнейшие литературные, письменные произведения Руси, которые на первых порах имели, за немногими исключениями, богословский характер, в большинстве своем заострены против иудаизма - государственной религии Хазарского каганата. Речь идет о произведениях XI - первой половины XII века, хотя не все они получили бесспорную датировку (некоторые из них те или иные исследователи стремились отнести к более позднему времени). Именно противоиудаистская направленность определяет содержание таких творений, как "Слово о законе и Благодати" митрополита Илариона, "Речь философа", составляющая очень важную часть "Повести временных лет" (XI в.), "Словеса святых пророков" (по-видимому, конец XI - начало XII века), "Палея толковая на иудея" (наиболее монументальное из древнерусских произведений, отнесенное М. Н. Тихомировым ко времени не позже XII века); есть противоиудаистская тема и в "Житии Феодосия Печерского" преп. Нестора, и у св. Кирилла Туровского, и в "Киево-Печерском Патерике" и т. д. Значительных произведений XI - первой половины XII века, в которых нет этой темы, намного меньше, нежели тех, в которых она присутствует или даже господствует. М. Н. Тихомиров на страницах своего труда "Философия в Древней Руси" с полным основанием утверждал, что XI - первая половина XII века - это время, когда создаются прежде всего "противоиудейские философско-религиозные трактаты"36.
При этом не менее важно отметить, что позднее - с середины XII и до конца XV века (когда распространилась "ересь жидовствующих"), то есть на три с лишним столетия,- противоиудаистская проблематика как раз почти полностью исчезает из русской литературы. Ибо духовное противоборство с Хазарским каганатом уже совершено, исполнено, и литература переходит к другим целям и предметам. Своего рода господство противоиудаистской темы на начальном этапе истории русской литературы (XI - середина XII века) - это очень существенный аргумент в пользу того, что в IX-Х веках главной целью Руси было противостояние Хазарскому каганату.
Таким образом, литература, создававшаяся в XI - первой половине ХII века, непосредственно после создания героических былин, по-своему продолжала их дело, а с середины XII века наступает уже совсем иная эпоха в истории русского Слова.
В частности, немалое место в литературе заняла тема взаимоотношений с половцами. Как уже было отмечено, едва ли не в большинстве работ о былинах с давних пор выражалось представление, согласно которому былины-де и "отразили" главным образом борьбу с половцами. В частности, так называемая историческая школа в изучении русского эпоса обычно занималась сопоставлением образов и сюжетов былин с летописными сведениями именно о половцах. Правда, это делалось нередко, в сущности, только потому, что в летописях было "легче" искать прообразы былин, нежели в истории Руси в целом (то есть и в "темных" ее местах); летописи являли собой - о сей шутке уже шла речь - своего рода "фонарь", в свете которого проще было нечто "найти"... Но все же нельзя не коснуться проблемы "Русь и половцы".
* * *
Выше я стремился доказать, что русский эпос сложился не позднее начала XI века, то есть еще до появления половцев (они оказались у границ Руси лишь в середине XI века). Но дело не только в этом. Вполне можно допустить, что в мир былинного эпоса вошли и те или иные (в том числе, не исключено, и весьма значительные) элементы, запечатлевшие столкновения Руси с половцами. Но есть все основания утверждать, что и масштабы, и самый характер этих столкновений не могли бы породить героический эпос. Борьба Руси и половцев, как это убедительно показано в ряде работ авторитетных исследователей, отнюдь не являла собой борьбу, как говорится, не на жизнь, а на смерть. Это было, скорее, воинское соперничество, состязание, "охота" друг на друга, которая - и это глубоко показательно - в любой момент могла обернуться союзом, совместными действиями и даже прямой дружбой.
В этом отношении очень выразительно одно из сообщений в "Поучении" Владимира Мономаха (1053-1125), который являл собой, несомненно, главного героя всей полуторавековой борьбы с половцами. Тем не менее, поведав о своих многочисленных столкновениях с половцами, он не без гордости писал в заключение: "И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать... раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей сто" (перевод Д. С. Лихачева). К. этому уместно еще добавить, что Владимир Мономах женил своих сыновей Юрия Долгорукого и князя Переяславского Андрея на половчанках.
Разумеется, отношения с половцами - это все же боевое соперничество, нередко приводившее к тяжким жертвам и бедам. Однако в противоборстве с половцами никогда не было даже и намека на, скажем, потерю Русью независимости, не говоря уже об ее гибели. Известный историк В. Т. Пашуто подчеркивал: "В целом половецкие набеги охватывали (как отметил уже Д. Расовский37) около 1/15, главным образом степной части страны... ни Галич, ни Полоцк, ни Смоленск, ни Новгород, ни Суздаль не были для них досягаемы, а в Клев, Чернигов и Переяславль они вступали лишь в качестве княжеских наемников"38.
Последнее замечание особенно существенно: русские князья (это, конечно, весьма безотрадный факт) нередко нанимали половцев для нападений на своих единоплеменных соперников... Но из этого следует сделать вывод (который будет еще подкреплен ниже), что отношения с половцами в определенной степени были аналогичны отношениям отдельных соперничавших между собой княжеств Руси конца XI - начала XIII века. И не будет натяжкой утверждение, что половцы воспринимались тогда как некое "приложение" к Руси (изначально многоэтнической), как ее - пусть и "внешняя" - часть.
Поэтому редколлегия содержательного коллективного труда о составных частях Древней Руси - "Древнерусские княжества X-XIII вв." (1975) поступила, без сомнения, совершенно правильно, включив в труд, наряду с главами "Киевская земля", "Черниговское княжество" и т. д., и главу "Половецкая земля". Ее автор С. А. Плетнева говорит, что с 1055 года "началась сложная, полная браков и битв, набегов и военных союзов совместная двухсотлетняя история двух народов". Уже с 1070-х годов (а появились половцы в 1050-х годах) "половцы начали участвовать в войнах, которые вели русские князья с соседями"39.
Образованнейший историк Е. Ч. Скржинская доказывала, что "половцы с середины XI до середины XIII в. были постоянным элементом истории Киевского государства... половцы, при всей серьезности и опасности встреч с ними, стали, если можно так выразиться, обыденным явлением русской жизни"40.
Нельзя не сослаться и на опубликованную впервые еще в 1947 году работу крупнейшего тюрколога В. А. Гордлевского о "Слове о полку Игореве", в которой решительно оспаривалось представление о половцах как о непримиримых, "смертельных" врагах Руси. В этой работе, в частности, утверждалось, что после первых действительно острых столкновений "взаимоотношения между народами, русским и половецким, были и более тесные, и более дружественные, они вросли в повседневный быт"41. Наконец, другой исследователь "Слова о полку Игореве" А. Н. Робинсон пишет, что отношения русских и половцев развивались "в виде постоянно чередовавшихся взаимных набегов и союзов, нередко скреплявшихся династическими браками"42.
Привести здесь суждения исследователей "Слова о полку Игореве" особенно важно. Ибо именно это творение более всего, пожалуй, способствовало формированию весьма неточного или даже просто ложного представления о взаимоотношениях русских и половцев.
Перед нами лирико-эпическая поэма о судьбе героя, который претерпел поражение и позор плена в результате похода на половцев - кстати сказать, по целям своим тождественного половецким набегам: воины Игоря сражаются, "ища себе чести, а князю - славы", и, с другой стороны, после начальной своей победы они "помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты".
Правда, некоторые исследователи "Слова" усматривали в походе Игоря гораздо более значительную цель, основываясь на одной детали повествования: киевские бояре говорят, что Игорь и Всеволод стремятся "поискать града Тьмутороканя", то есть утраченного достояния Руси, входившего в ее состав до рубежа XI-XII веков. Но, во-первых, Тмуторокань упомянута в "Слове" явно потому, что ею владели прямые предки Игоря (последним тмутороканским князем был его дед Олег Святославич, а может быть, и дядя - Всеволод Ольгович), а во-вторых, идея возвращения дальнего тмутороканского наследства с помощью весьма малочисленного Игорева войска была, конечно же, чисто утопической.
Важно понять, что в глазах автора "Слова" "честь" и "слава" победы над Кончаком и захват его богатств были привычными для того времени (и не только на Руси, но и, скажем, в тогдашней Европе) целями воинского похода. Но, взявшись воспевать этот поход, творец "Слова" не мог не "утяжелить" и не обострить коллизии своей поэмы. Он повествует о противниках Игоря не столько как об участниках очередного воинского "состязания", сколько как о непримиримо враждебной и крайне опасной силе, хотя "фактическая" сторона даже и самого "Слова о полку Игореве" способна породить существенно иные представления о происходившем; ведь достаточно вдуматься в тот факт, что плененного сына героя, Владимира Игоревича, не только не убивают и не превращают в раба, но собираются женить на дочери победителя - главного тогда половецкого хана Кончака (что и в самом деле произошло)... Однако лирический пафос "Слова", голос самого его создателя внушает совсем иное понимание отношений с половцами.
"Слово о полку Игореве", независимо от его конкретного содержания,безусловно гениальное художественное творение, и с точки зрения собственно художественной ценности оно являет собой, несомненно, высшую вершину древнерусской литературы, что и обеспечило "Слову" не сопоставимое ни с чем (если говорить о литературе Древней Руси) ценностное признание и всенародное приятие. Но нельзя не сказать, что эта - конечно, вполне оправданная - выделенность "Слова", превратившая его в своего рода полномочного представителя литературы Древней Руси, в ее главный символ, привела к неверному, затемняющему реальный путь русской словесности представлению, в силу которого поэма воспринимается как своего рода "начало", "исток", "пролог" (последний термин употребляет даже Д. С. Лихачев!) отечественной литературы.
Между тем "Слову о полку Игореве" предшествует по меньшей мере полуторавековая полноценная история письменной литературы ("Слово о законе и Благодати" митрополита Илариона создано, согласно новейшему исследованию А. Н. Ужанкова, в 1038 году, а "Слово о полку Игореве" - не ранее 1185-го) и, кроме того, едва ли менее длительная история былинного эпоса, который начал складываться никак не позже рубежа IX-Х веков. То есть за плечами безымянного создателя поэмы конца XII века была трехсотлетняя история русского искусства слова...
И из исследований стиля поэмы об Игоре со всей ясностью вытекает, что перед нами порождение вовсе не некой начальной стадии истории словесности, но, напротив, исключительно высокоразвитого, даже изощренного, своего рода уже и "избыточного" искусства слова.
Между прочим, одним из наиболее сильно действующих факторов, внушающих неверное представление об "изначальности" "Слова", является, без сомнения, его безымянность. Раз, мол, даже имя автора произведения не дошло до нас, значит перед нами нечто очень архаичное. При этом, как ни странно, забывают, что существуют десятки более и даже намного более ранних (то же "Слово" Илариона) произведений, авторы которых хорошо известны. Есть основания полагать, что безымянность "Слова" входила в замысел его создателя, была вполне осознанной. Он стремился представить свое "Слово" как некую "всеобщую" песнь, которая звучит из уст всех его "братьев". Это можно сравнить, например, с первоначальным безымянным изданием поэмы Маяковского "150 000 000". То есть безымянность "Слова" - это не выражение "доиндивидуальной" архаики, а, напротив, некий сознательный "изыск" создавшей его личности, что вовсе не было чем-то исключительным для того времени. Созданные примерно тогда же "Моление" Даниила Заточника или "Слова" Кирилла Туровского отличаются также в высшей степени изощренным стилем и образностью. Тем не менее именно художественная зрелость "Слова о полку Игореве" явилась, по-видимому, главным поводом для сомнений в его древности. Между тем Пушкин, о несравненной объективности суждений которого говорилось в предисловии, поистине неоспоримыми доводами отверг самую возможность "подделки" этого творения в конце XVIII века:
"Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта?.." Они "не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?"
Об этом необходимо сказать сегодня, ибо в период "гласности" очередной раз начались попытки объявить "Слово" фальсификацией, сконструированной в конце XVIII века. В частности, опубликованы острые заметки самого активного "скептика" А. А. Зимина (вообще-то замечательного историка Руси XV - начала XVII веков), который очень, пожалуй, даже чрезмерно горячо стремился "развенчать" древность "Слова", посвятив этому делу в 1960-х - начале 1970-х годов более десятка публикаций. Но в высшей степени характерно его собственное объяснение владевших им побуждений,- объяснение, записанное в 1978 году:
"Выступление с пересмотром традиционных взглядов на время создания "Слова о полку Игореве" было борьбой за право ученого на свободу мысли. Речь шла не о том, прав я или нет... было тошно от казенного лжепатриотизма, расцветшего в 40-50-е гг."43.
Это по-своему поразительное признание, ибо А. А. Зимин явно не отдает себе отчета в том, что он оказывается, по сути дела, в той же самой позиции, как и вызывающие у него "тошноту" представители "казенного лжепатриотизма", ибо его - по его же словам - вдохновляло не стремление к беспристрастной истине, а борьба с "лжепатриотами"...
Говоря о поэме об Игоре, нельзя не подчеркнуть, что в отличие от предшествующих ей сочинений искусство слова явно предстает здесь в своей собственной сущности; это, пожалуй, первое действительно "чисто" художественное творение, не отягощенное, подобно более ранним, мифологическими (элементы мифа выступают в поэме об Игоре, о чем уже шла речь выше, не в своем содержательном значении, но в качестве художественно-формальных, как средство образотворчества), богословскими, ритуально-обрядовыми (что присутствует, например, в былинах) и иными идеологическими и бытовыми компонентами. Кстати сказать, в значительной мере именно потому "Слово о полку Игореве" так легко и естественно было воспринято и оценено самыми широкими кругами людей в новейшее время, в XIX-XX веках.
И следует со всей решительностью утвердить, что поэма об Игоре являет собой отнюдь не "начало", но, напротив, завершение, конец определенной эпохи, определенного "цикла" в развитии русского словесного искусства,соответствующий концу истории Киевской Руси, которая сменяется историей Руси Владимирской и, далее, Московской. Разумеется, концом эпохи в прямом и резком смысле было монгольское нашествие, после которого культура и литература во многом начинают развиваться, так сказать, заново, с самого начала, что ясно видно, например, при сопоставлении изощреннейшего искусства того же "Слова о полку Игореве" и обнаженной простоты и безыскусности "Повести о разорении Рязани Батыем". Лишь позднее, в XIV веке, совершается "возрождение", воскрешение культуры домонгольской, Киевской Руси.
Но вернемся к вопросу об исторической основе "Слова о полку Игореве", то есть к проблеме "Русь и половцы". Поскольку дело идет о пронизанном лиризмом, властным голосом творца поэмы образе героя и его драматической судьбе, тема половцев, естественно, предстает здесь как тема безусловно чуждой, враждебной и грозной силы. И, повторяю, воплощение этой темы в художественном мире "Слова о полку Игореве" для многих и многих людей явилось и является основой общего представления о значении и роли половцев в реальной истории Руси.
В составе "руси" значительное место и еще более значительная роль принадлежали, без сомнения, выходцам из германских - скандинавских племен, но только своего рода комплекс неполноценности видит в этом нечто "принижающее" Отечество, ибо (о чем уже шла речь) те же скандинавы и германское племя франков сыграли гораздо более значительную роль в истории Великобритании и Франции. История вообще есть плод, результат соединенных (пусть даже разнонаправленных) действий различных этносов, а не простая сумма "изолированного" бытия отдельных народов. Пользуясь весомыми бахтинскими понятиями, история - это постоянный диалог народов, а не совокупность их монологов.
В заключение повторю еще раз: выходцы из Скандинавии, или, как их звали наши далекие предки, варяги, оказавшись в Ладоге или в Киеве, явились деятелями не какой-либо "своей" - скандинавской,- а русской истории...
* * *
Обращаюсь к другой исторической силе, сыгравшей громадную роль в первоначальной истории Руси и, в частности, имеющей самое прямое отношение к содержанию русского героического эпоса. Речь идет о Хазарском каганате.
Правда, отношения Руси с Хазарским каганатом и, с другой стороны, с Византийской империей оказались уже в довольно ранний период - с 860-х годов - в теснейшей взаимосвязи, и их, в сущности, невозможно рассматривать по отдельности. Но начать все же уместно с вопроса о Хазарском каганате.
До последних десятилетий роль его в истории Руси оставалась явно недостаточно выясненной, а многие из имевшихся налицо сведений представлялись сомнительными, оспаривались или даже вообще отвергались. Одна из главных причин такого положения состояла в том, что летописные известия о хазарах - в сравнении, скажем, с известиями о тех же варягах или о Византии - очень и очень скудны и отрывочны. Это, в частности, побуждало считать значение Хазарского каганата в истории Руси не столь уж существенным.
Однако малое внимание летописи к хазарам имеет свое совершенно естественное объяснение. Ведь непосредственно дошедшие до нас летописные своды были составлены не ранее десятых годов XII века; хазары к тому времени - поскольку Хазарский каганат был разгромлен еще князем Святославом в 960-х годах - уже полтора столетия не играли сколько-нибудь значительной роли, между тем как и Византия, и варяги продолжали в конце XI - начале XII века быть очень важными "факторами" в жизни Руси.
В монографии А. П. Новосельцева (в главе "Источники о хазарах и Хазарском государстве") отмечено, что "летописание на Руси возникло ...когда Хазарского государства уже не существовало. В ПВЛ ("Повесть временных лет".- В. К.) ...вошли известия о хазарах, основанные главным образом на преданиях и устной традиции. Их немного..."29 Да, в летописи о хазарах содержатся только или самые лаконичные сведения ("...хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма..."; "и в битве одолел Святослав хазар и город их и Белую Вежу взял..."), или же "нравоучительная притча о предложенной Русью хазарам дани мечами30 - дани, которая затем как бы обернулась против завоевателей.
Но летописные сведения о хазарах можно воспринять и совершенно по-иному. Известный в свое время "хазаровед" Ю. Д. Бруцкус (брат видного экономиста Б. Д. Бруцкуса, высланного в 1922 году из России) вполне справедливо писал: "Если приглядеться к первым страницам начальной русской летописи и исключить заимствования из греческих хронографов и привходящие легендарные сказания, то можно заметить, что почти все первые оригинальные записи посвящены борьбе с хазарами"31. Это действительно так, и скудость таких "оригинальных" (то есть собственно русских) записей не будет нас смущать, если мы осознаем, что другие русские записи вообще почти отсутствуют и, значит, хазарская тема является для начальных страниц летописи главной.
Однако на этот факт никто, кроме цитированного автора, не обращал внимания, и в результате историки с недоверием или же без должного внимания относились к достаточно многочисленным сведениям об очень существенной роли Хазарского каганата в истории Руси - сведениям, содержащимся в арабских, византийских, хазарских и других иноязычных источниках.
Только в новейшее время произошел своего рода перелом в понимании значения Хазарского каганата в истории Руси,- перелом, связанный прежде всего с очень интенсивными и результативными археологическими исследованиями на "славяно-хазарском пограничье" (это определение принадлежит наиболее выдающемуся исследователю в этой области С. А. Плетневой), то есть прежде всего в верхнем течении Дона и Северского Донца.
И если летопись, составленная в начале XII века, содержит крайне мало сведений о хазарах, то есть ведь и более древние русские источники, восходящие непосредственно к IX-Х векам (правда, глубоко своеобразные источники), которые запечатлели историческую ситуацию "Русь и Хазарский каганат" с исключительной широтой и полновесностью. Речь идет не о чем ином, как о героических былинах.
Осознание этого факта совершается в современных трудах о русском эпосе. Так, много лет работающий в этой сфере исследователь, В. П. Аникин, анализируя одну из известнейших былин - о Добрыне-змееборце, писал недавно, что "нельзя оставить без внимания догадку, высказанную еще учеными 60-х (точнее, еще 50-х32.- В. К.) годов XIX века. Они считали, что татаро-монголы как исторические враги Древней Руси заменили собой в эпосе более древних врагов... Такая точка зрения встретила в последующее время поддержку в работах А. Н. Веселовского, П. В. Владимирова, А. М. Лободы и др.". В. П. Аникин здесь же дает соответствующие ссылки и предлагает, в частности, видеть в былине о Добрыне "первоначальный поэтический отклик на столкновение Киевской Руси с древней Хазарией"33.
Да, в былинах в качестве врага обычно выступают "татары". Но самый факт замены имен древних врагов именем врагов более поздних не только не является чем-то исключительным, но, напротив, довольно типичен для произведений, существующих в устной традиции.
Исследовательница среднеазиатского фольклора Л. С. Толстова показывает, что устным преданиям "присущи... сдвиги в хронологии, замена одного народа (например, народа-завоевателя) другим и пр. Так, в фольклоре народов Средней Азии воспоминания об относительно поздних завоеваниях калмыков затмили даже предания о нашествии Чингисхана; образы монголов и калмыков контаминировались"34 (это в самом деле удивительно: более поздний не столь уж сильный враг заслонил могущественнейших монголов!).
Или другой пример: в древнегрузинских преданиях, изложенных в созданной в конце XI или в начале XII века Леонти Мровели хронике "Жизнь картлийских царей", имена целого ряда врагов, нападавших на Грузию в древнейшие времена с севера, из-за Кавказского хребта, заменены именем "наиболее позднего" северного врага, чьи нападения относятся в основном к VII-VIII векам. Любопытно, что в данном случае этим поздним, заслонившим предшествующих врагом были именно хазары. Как пишет грузинский историк Л. С. Давлианидзе, "в IV в. на самом деле велись жестокие бои с некоторыми племенами Северного Кавказа, а летописцы последующих времен приписали их хазарам"35 (которые в то время находились еще далеко от Кавказа). Историк только едва ли правильно считает, что именно летописцы приписали эти нападения хазарам; скорее всего, замена имени совершилась еще в устных преданиях, на которых основывались жившие намного позже летописцы. Известно, что тот же Леонти Мровели "широко пользовался устными преданиями" (указ. изд., с. 11).
В русских же былинах как раз хазар заменили позднейшие татары, или, вернее, монголы, которых стали называть татарами. В дальнейшем я буду стремиться доказать, что героический эпос Руси, воплотившийся в основном фонде былин, порожден именно борьбой с Хазарским каганатом, которая определяла ход русской истории более полутора столетий,- примерно с начала второй четверти IX века до последней трети Х века.
Забегая вперед, отмечу, что и древнейшие литературные, письменные произведения Руси, которые на первых порах имели, за немногими исключениями, богословский характер, в большинстве своем заострены против иудаизма - государственной религии Хазарского каганата. Речь идет о произведениях XI - первой половины XII века, хотя не все они получили бесспорную датировку (некоторые из них те или иные исследователи стремились отнести к более позднему времени). Именно противоиудаистская направленность определяет содержание таких творений, как "Слово о законе и Благодати" митрополита Илариона, "Речь философа", составляющая очень важную часть "Повести временных лет" (XI в.), "Словеса святых пророков" (по-видимому, конец XI - начало XII века), "Палея толковая на иудея" (наиболее монументальное из древнерусских произведений, отнесенное М. Н. Тихомировым ко времени не позже XII века); есть противоиудаистская тема и в "Житии Феодосия Печерского" преп. Нестора, и у св. Кирилла Туровского, и в "Киево-Печерском Патерике" и т. д. Значительных произведений XI - первой половины XII века, в которых нет этой темы, намного меньше, нежели тех, в которых она присутствует или даже господствует. М. Н. Тихомиров на страницах своего труда "Философия в Древней Руси" с полным основанием утверждал, что XI - первая половина XII века - это время, когда создаются прежде всего "противоиудейские философско-религиозные трактаты"36.
При этом не менее важно отметить, что позднее - с середины XII и до конца XV века (когда распространилась "ересь жидовствующих"), то есть на три с лишним столетия,- противоиудаистская проблематика как раз почти полностью исчезает из русской литературы. Ибо духовное противоборство с Хазарским каганатом уже совершено, исполнено, и литература переходит к другим целям и предметам. Своего рода господство противоиудаистской темы на начальном этапе истории русской литературы (XI - середина XII века) - это очень существенный аргумент в пользу того, что в IX-Х веках главной целью Руси было противостояние Хазарскому каганату.
Таким образом, литература, создававшаяся в XI - первой половине ХII века, непосредственно после создания героических былин, по-своему продолжала их дело, а с середины XII века наступает уже совсем иная эпоха в истории русского Слова.
В частности, немалое место в литературе заняла тема взаимоотношений с половцами. Как уже было отмечено, едва ли не в большинстве работ о былинах с давних пор выражалось представление, согласно которому былины-де и "отразили" главным образом борьбу с половцами. В частности, так называемая историческая школа в изучении русского эпоса обычно занималась сопоставлением образов и сюжетов былин с летописными сведениями именно о половцах. Правда, это делалось нередко, в сущности, только потому, что в летописях было "легче" искать прообразы былин, нежели в истории Руси в целом (то есть и в "темных" ее местах); летописи являли собой - о сей шутке уже шла речь - своего рода "фонарь", в свете которого проще было нечто "найти"... Но все же нельзя не коснуться проблемы "Русь и половцы".
* * *
Выше я стремился доказать, что русский эпос сложился не позднее начала XI века, то есть еще до появления половцев (они оказались у границ Руси лишь в середине XI века). Но дело не только в этом. Вполне можно допустить, что в мир былинного эпоса вошли и те или иные (в том числе, не исключено, и весьма значительные) элементы, запечатлевшие столкновения Руси с половцами. Но есть все основания утверждать, что и масштабы, и самый характер этих столкновений не могли бы породить героический эпос. Борьба Руси и половцев, как это убедительно показано в ряде работ авторитетных исследователей, отнюдь не являла собой борьбу, как говорится, не на жизнь, а на смерть. Это было, скорее, воинское соперничество, состязание, "охота" друг на друга, которая - и это глубоко показательно - в любой момент могла обернуться союзом, совместными действиями и даже прямой дружбой.
В этом отношении очень выразительно одно из сообщений в "Поучении" Владимира Мономаха (1053-1125), который являл собой, несомненно, главного героя всей полуторавековой борьбы с половцами. Тем не менее, поведав о своих многочисленных столкновениях с половцами, он не без гордости писал в заключение: "И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать... раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шаруканевых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей сто" (перевод Д. С. Лихачева). К. этому уместно еще добавить, что Владимир Мономах женил своих сыновей Юрия Долгорукого и князя Переяславского Андрея на половчанках.
Разумеется, отношения с половцами - это все же боевое соперничество, нередко приводившее к тяжким жертвам и бедам. Однако в противоборстве с половцами никогда не было даже и намека на, скажем, потерю Русью независимости, не говоря уже об ее гибели. Известный историк В. Т. Пашуто подчеркивал: "В целом половецкие набеги охватывали (как отметил уже Д. Расовский37) около 1/15, главным образом степной части страны... ни Галич, ни Полоцк, ни Смоленск, ни Новгород, ни Суздаль не были для них досягаемы, а в Клев, Чернигов и Переяславль они вступали лишь в качестве княжеских наемников"38.
Последнее замечание особенно существенно: русские князья (это, конечно, весьма безотрадный факт) нередко нанимали половцев для нападений на своих единоплеменных соперников... Но из этого следует сделать вывод (который будет еще подкреплен ниже), что отношения с половцами в определенной степени были аналогичны отношениям отдельных соперничавших между собой княжеств Руси конца XI - начала XIII века. И не будет натяжкой утверждение, что половцы воспринимались тогда как некое "приложение" к Руси (изначально многоэтнической), как ее - пусть и "внешняя" - часть.
Поэтому редколлегия содержательного коллективного труда о составных частях Древней Руси - "Древнерусские княжества X-XIII вв." (1975) поступила, без сомнения, совершенно правильно, включив в труд, наряду с главами "Киевская земля", "Черниговское княжество" и т. д., и главу "Половецкая земля". Ее автор С. А. Плетнева говорит, что с 1055 года "началась сложная, полная браков и битв, набегов и военных союзов совместная двухсотлетняя история двух народов". Уже с 1070-х годов (а появились половцы в 1050-х годах) "половцы начали участвовать в войнах, которые вели русские князья с соседями"39.
Образованнейший историк Е. Ч. Скржинская доказывала, что "половцы с середины XI до середины XIII в. были постоянным элементом истории Киевского государства... половцы, при всей серьезности и опасности встреч с ними, стали, если можно так выразиться, обыденным явлением русской жизни"40.
Нельзя не сослаться и на опубликованную впервые еще в 1947 году работу крупнейшего тюрколога В. А. Гордлевского о "Слове о полку Игореве", в которой решительно оспаривалось представление о половцах как о непримиримых, "смертельных" врагах Руси. В этой работе, в частности, утверждалось, что после первых действительно острых столкновений "взаимоотношения между народами, русским и половецким, были и более тесные, и более дружественные, они вросли в повседневный быт"41. Наконец, другой исследователь "Слова о полку Игореве" А. Н. Робинсон пишет, что отношения русских и половцев развивались "в виде постоянно чередовавшихся взаимных набегов и союзов, нередко скреплявшихся династическими браками"42.
Привести здесь суждения исследователей "Слова о полку Игореве" особенно важно. Ибо именно это творение более всего, пожалуй, способствовало формированию весьма неточного или даже просто ложного представления о взаимоотношениях русских и половцев.
Перед нами лирико-эпическая поэма о судьбе героя, который претерпел поражение и позор плена в результате похода на половцев - кстати сказать, по целям своим тождественного половецким набегам: воины Игоря сражаются, "ища себе чести, а князю - славы", и, с другой стороны, после начальной своей победы они "помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты".
Правда, некоторые исследователи "Слова" усматривали в походе Игоря гораздо более значительную цель, основываясь на одной детали повествования: киевские бояре говорят, что Игорь и Всеволод стремятся "поискать града Тьмутороканя", то есть утраченного достояния Руси, входившего в ее состав до рубежа XI-XII веков. Но, во-первых, Тмуторокань упомянута в "Слове" явно потому, что ею владели прямые предки Игоря (последним тмутороканским князем был его дед Олег Святославич, а может быть, и дядя - Всеволод Ольгович), а во-вторых, идея возвращения дальнего тмутороканского наследства с помощью весьма малочисленного Игорева войска была, конечно же, чисто утопической.
Важно понять, что в глазах автора "Слова" "честь" и "слава" победы над Кончаком и захват его богатств были привычными для того времени (и не только на Руси, но и, скажем, в тогдашней Европе) целями воинского похода. Но, взявшись воспевать этот поход, творец "Слова" не мог не "утяжелить" и не обострить коллизии своей поэмы. Он повествует о противниках Игоря не столько как об участниках очередного воинского "состязания", сколько как о непримиримо враждебной и крайне опасной силе, хотя "фактическая" сторона даже и самого "Слова о полку Игореве" способна породить существенно иные представления о происходившем; ведь достаточно вдуматься в тот факт, что плененного сына героя, Владимира Игоревича, не только не убивают и не превращают в раба, но собираются женить на дочери победителя - главного тогда половецкого хана Кончака (что и в самом деле произошло)... Однако лирический пафос "Слова", голос самого его создателя внушает совсем иное понимание отношений с половцами.
"Слово о полку Игореве", независимо от его конкретного содержания,безусловно гениальное художественное творение, и с точки зрения собственно художественной ценности оно являет собой, несомненно, высшую вершину древнерусской литературы, что и обеспечило "Слову" не сопоставимое ни с чем (если говорить о литературе Древней Руси) ценностное признание и всенародное приятие. Но нельзя не сказать, что эта - конечно, вполне оправданная - выделенность "Слова", превратившая его в своего рода полномочного представителя литературы Древней Руси, в ее главный символ, привела к неверному, затемняющему реальный путь русской словесности представлению, в силу которого поэма воспринимается как своего рода "начало", "исток", "пролог" (последний термин употребляет даже Д. С. Лихачев!) отечественной литературы.
Между тем "Слову о полку Игореве" предшествует по меньшей мере полуторавековая полноценная история письменной литературы ("Слово о законе и Благодати" митрополита Илариона создано, согласно новейшему исследованию А. Н. Ужанкова, в 1038 году, а "Слово о полку Игореве" - не ранее 1185-го) и, кроме того, едва ли менее длительная история былинного эпоса, который начал складываться никак не позже рубежа IX-Х веков. То есть за плечами безымянного создателя поэмы конца XII века была трехсотлетняя история русского искусства слова...
И из исследований стиля поэмы об Игоре со всей ясностью вытекает, что перед нами порождение вовсе не некой начальной стадии истории словесности, но, напротив, исключительно высокоразвитого, даже изощренного, своего рода уже и "избыточного" искусства слова.
Между прочим, одним из наиболее сильно действующих факторов, внушающих неверное представление об "изначальности" "Слова", является, без сомнения, его безымянность. Раз, мол, даже имя автора произведения не дошло до нас, значит перед нами нечто очень архаичное. При этом, как ни странно, забывают, что существуют десятки более и даже намного более ранних (то же "Слово" Илариона) произведений, авторы которых хорошо известны. Есть основания полагать, что безымянность "Слова" входила в замысел его создателя, была вполне осознанной. Он стремился представить свое "Слово" как некую "всеобщую" песнь, которая звучит из уст всех его "братьев". Это можно сравнить, например, с первоначальным безымянным изданием поэмы Маяковского "150 000 000". То есть безымянность "Слова" - это не выражение "доиндивидуальной" архаики, а, напротив, некий сознательный "изыск" создавшей его личности, что вовсе не было чем-то исключительным для того времени. Созданные примерно тогда же "Моление" Даниила Заточника или "Слова" Кирилла Туровского отличаются также в высшей степени изощренным стилем и образностью. Тем не менее именно художественная зрелость "Слова о полку Игореве" явилась, по-видимому, главным поводом для сомнений в его древности. Между тем Пушкин, о несравненной объективности суждений которого говорилось в предисловии, поистине неоспоримыми доводами отверг самую возможность "подделки" этого творения в конце XVIII века:
"Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта?.." Они "не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?"
Об этом необходимо сказать сегодня, ибо в период "гласности" очередной раз начались попытки объявить "Слово" фальсификацией, сконструированной в конце XVIII века. В частности, опубликованы острые заметки самого активного "скептика" А. А. Зимина (вообще-то замечательного историка Руси XV - начала XVII веков), который очень, пожалуй, даже чрезмерно горячо стремился "развенчать" древность "Слова", посвятив этому делу в 1960-х - начале 1970-х годов более десятка публикаций. Но в высшей степени характерно его собственное объяснение владевших им побуждений,- объяснение, записанное в 1978 году:
"Выступление с пересмотром традиционных взглядов на время создания "Слова о полку Игореве" было борьбой за право ученого на свободу мысли. Речь шла не о том, прав я или нет... было тошно от казенного лжепатриотизма, расцветшего в 40-50-е гг."43.
Это по-своему поразительное признание, ибо А. А. Зимин явно не отдает себе отчета в том, что он оказывается, по сути дела, в той же самой позиции, как и вызывающие у него "тошноту" представители "казенного лжепатриотизма", ибо его - по его же словам - вдохновляло не стремление к беспристрастной истине, а борьба с "лжепатриотами"...
Говоря о поэме об Игоре, нельзя не подчеркнуть, что в отличие от предшествующих ей сочинений искусство слова явно предстает здесь в своей собственной сущности; это, пожалуй, первое действительно "чисто" художественное творение, не отягощенное, подобно более ранним, мифологическими (элементы мифа выступают в поэме об Игоре, о чем уже шла речь выше, не в своем содержательном значении, но в качестве художественно-формальных, как средство образотворчества), богословскими, ритуально-обрядовыми (что присутствует, например, в былинах) и иными идеологическими и бытовыми компонентами. Кстати сказать, в значительной мере именно потому "Слово о полку Игореве" так легко и естественно было воспринято и оценено самыми широкими кругами людей в новейшее время, в XIX-XX веках.
И следует со всей решительностью утвердить, что поэма об Игоре являет собой отнюдь не "начало", но, напротив, завершение, конец определенной эпохи, определенного "цикла" в развитии русского словесного искусства,соответствующий концу истории Киевской Руси, которая сменяется историей Руси Владимирской и, далее, Московской. Разумеется, концом эпохи в прямом и резком смысле было монгольское нашествие, после которого культура и литература во многом начинают развиваться, так сказать, заново, с самого начала, что ясно видно, например, при сопоставлении изощреннейшего искусства того же "Слова о полку Игореве" и обнаженной простоты и безыскусности "Повести о разорении Рязани Батыем". Лишь позднее, в XIV веке, совершается "возрождение", воскрешение культуры домонгольской, Киевской Руси.
Но вернемся к вопросу об исторической основе "Слова о полку Игореве", то есть к проблеме "Русь и половцы". Поскольку дело идет о пронизанном лиризмом, властным голосом творца поэмы образе героя и его драматической судьбе, тема половцев, естественно, предстает здесь как тема безусловно чуждой, враждебной и грозной силы. И, повторяю, воплощение этой темы в художественном мире "Слова о полку Игореве" для многих и многих людей явилось и является основой общего представления о значении и роли половцев в реальной истории Руси.