Страница:
Мне могут возразить, что такое отрицание чуть ли не самого права на существование Византии имело место два столетия назад, а ныне Запад понимает дело иначе, ибо в его идеологии в XX веке начало утверждаться представление о равноправности или даже равноценности различных цивилизаций и культур. Это вроде бы действительно так: во-первых, в новейшее время на Западе было создано немало более или менее объективных исследований истории Византии (и других "незападных" государств), а во-вторых, западная историософия в лице Шпенглера и Тойнби так или иначе провозгласила равенство цивилизаций (здесь стоит напомнить, что в России это было осуществлено еще в XIX веке - в историософии Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева).
Да, казалось бы, крупнейший представитель английской историософии Арнольд Тойнби (1889-1975) уже в 1920-1930-х годах искупил грех западной идеологии, утвердив представление о десятках вполне "суверенных" и равно достойных внимания цивилизаций, существовавших и существующих на Земле, и в том числе православных - византийской, а затем российской. Однако, при обращении к конкретным рассуждениям Тойнби о Византии мы сталкиваемся с поистине поразительными противоречиями. С одной стороны, британский мыслитель утверждает, что "первоначально у православия были более многообещающие перспективы, чем у Запада" и что Византия вообще "опередила западное христианство на семь или восемь столетий, ибо ни одно государство на Западе не могло сравниться с Восточной Римской империей вплоть до XV-XVI вв." (это, в сущности, простая констатация фактов, изученных западными историками Византии в течение XIX - начала XX вв.).
И тем не менее столь "лестные" для Византии суждения тут же по сути дела полностью опровергаются. После первой из процитированных фраз Тойнби заявляет, что "византийские императоры неустанно искажали и уродовали свое истинное наследие", а в связи со второй фразой выражает решительное недовольство по тому поводу, что уже в VIII веке византийский император Лев III "смог повернуть православно-христианскую историю на совершенно незападный путь"6.
Здесь важно заметить, что, рассуждая о ряде других цивилизаций, Тойнби не попрекает их за их явно "незападный" путь. Но о Византии он неожиданно (ведь именно он последовательнее, чем какой-либо другой представитель западной историософии, провозгласил равенство всех самостоятельных цивилизаций!) начинает говорить точно так же, как те идеологи, для которых Запад - это, в сущности, как бы единственная имеющая безусловное право на существование цивилизация. И в заключение параграфа "Восточная Римская империя..." Тойнби без обиняков клеймит, по его словам, "извращенную и греховную природу" этой империи.
Объясняется все это достаточно просто. Византия была единственно прямой соперницей Запада. Это совершенно наглядно отразилось в том, что в Х веке (точно - в 962 году) на Западе была провозглашена "Священная Римская империя" (то есть как бы другой "Новый Рим"), надолго ставшая основой всего западного устройства. И впоследствии Запад (как мы еще увидим) стремился отнять у своей восточной соперницы даже и само это имя "Римская"...
При этом соперничество складывалось сначала явно не в пользу Запада. Тойнби в приведенном выше высказывании напомнил, что "вплоть до XV-XVI вв." Византия "опережала" Запад... Немаловажно заметить, что Тойнби, который в общетеоретическом плане так или иначе отказывается от прямолинейного понятия "прогресс", не смог в данном случае преодолеть западный соблазн; ведь в глубоком смысле Византия не "опережала" кого-либо, а развертывала свое самостоятельное, своеобразное культурное творчество, мерить которое по шкале "прогресса" - занятие, прямо скажем, примитивное (вот выразительный пример: Франческо Петрарка и преподобный Сергий Радонежский были современниками, но решать, кто кого из них "опережал" - дело не только неблагодарное, но и просто нелепое,- хотя сопоставление этих двух личностей может многое прояснить).
Впрочем, Тойнби говорит и о своеобразии Византии,- правда, тут же толкуя его в сущности как "безобразие". Он сопоставляет Запад и Византию в следующем рассуждении: "История отношений между церковью и государством указывает на самое большое и самое серьезное расхождение между католическим Западом и православным Востоком"; на Западе эти отношения сложились в виде "системы подчинения множества местных государств единой вселенской церкви" (пребывающей в Риме). Между тем в Византии имело место слияние церкви и государства,- слияние, которое Тойнби едва ли адекватно определил как "подчинение церкви государству", ибо для истории Византии не менее характерно и обратное - подчинение государства церкви.
Тойнби стремится представить империю, в которой было-де установлено безоговорочное "подчинение церкви государству", как заведомо деспотическую, всецело основанную на голом насилии. В его рассуждениях о Византии постоянно говорится о "жестком контроле", "нещадном подавлении", "государственных репрессиях", даже "свирепости" и т. п. Однако, поскольку ко времени создания его историософии западные исследователи более или менее объективно осветили фактическую, реальную историю Византии, Тойнби, явно противореча своим собственным общим оценкам, говорит, например, что в Византии "использование политической власти в религиозных целях было, следует отметить, весьма тактичным по сравнению с кровопролитными религиозными войнами, которые вел Карл Великий в аналогичной ситуации". В отличие от Византии, констатирует также Тойнби, "западное христианство... прибрало к рукам... все европейские земли... вплоть до Эльбы". К тому же, пишет он, "на Западе безоговорочно считали, что латынь является единственным и всеобщим языком литургии... Разительным контрастом этой латинской тирании выглядит удивительный либерализм православных. Они не предприняли ни одной попытки придать греческому языку статус монопольного" (в связи с этим стоит вспомнить, что в IX веке св. Кирилл и Мефодий создали славянскую письменность, а в XIV веке - как бы продолжая их дело - русский святой Стефан Пермский создал зырянскую, т. е. коми).
* * *
Итак, существуют два совершенно различных "представления" о Византии, одно из которых - всецело тенденциозная западная идеологема, мрачный и нередко даже зловещий миф о Византии, а другое - так или иначе просвечивающая сквозь этот миф реальность византийской истории.
Исходя из фактов, Тойнби пишет, например, что "восточно-римское правительство традиционно отличалось умеренностью". Но он же, подвергая резкой критике византийское монашество за недостаточную "активность", противопоставляет ему в качестве своего рода идеала западноевропейское монашество: "Франциск и Доминик вывели монахов из сельских монастырей в широкий мир... Напрасно мы будем искать какую-либо параллель этому движению в православии".
Но ведь это "выведение" западного монашества в "широкий мир" выразилось "ярче" всего в создании доминиканцами (и, отчасти, францисканцами) "Святой инквизиции", которая отправила на пытки и казни сотни тысяч "еретиков"! А в истории Византии действительно не было "какой-либо параллели" этому явлению.
Не менее характерна и судьба иудеев на Западе и, с другой стороны, в Византии. В западноевропейских странах в XII-XVI веках было уничтожено, согласно сведениям "Еврейской энциклопедии", примерно 400 тысяч приверженцев иудаизма - то есть 40 процентов тогдашнего мирового иудейства... А многие из уцелевших нашли убежище в Византии, где - несмотря на все конфликты христиан и иудеев,- ничего подобного западноевропейскому "геноциду" все же не произошло.
Речь идет, разумеется, отнюдь не о том, что Византия являла собой совершенство. Но безусловно необходимо преодолеть навязанное западной идеологией представление о Византийской империи как о некоем "уродстве". Ведь даже обладающий репутацией апологета равноценности цивилизаций Тойнби постоянно употребляет по отношению к Византии такие "термины", как "уродование", "искажение", "дисгармония", "извращение" и т. п. Ясно, что в качестве якобы беспристрастного "критерия" берется здесь цивилизация и культура Запада.
И в самом деле: Тойнби с какой-то даже наивной откровенностью утверждает, что единственным "спасением" для Византии было бы превращение ее в прямое подобие Запада. Он пишет, например, что в Византии "в VII в. появились некоторые признаки... возвращения на путь, избранный для Запада папой Григорием Великим (590-604)". Однако "развитие вселенского патриарха в духе папства" все же не свершилось, и в результате, мол, "православное христианство выглядело болезненно дисгармоничным, что было платой за выбор неверного пути". Вполне понятно, что на "неверном пути" нельзя было достичь никаких действительно ценных результатов.
В 1984-1991 годах в Москве вышел в свет фундаментальный (объемом около 180 авт. листов) трехтомный труд "Культура Византии", созданный первоклассными современными специалистами России. Со всей доказательностью раскрывается здесь богатейшее,- чрезвычайно многообразное и глубоко самобытное - культурное творчество, совершавшееся в продолжение более чем тысячелетия в Византии. Но проштудировали этот труд немногие, и в сознании большинства из тех, кто так или иначе касается проблемы "византийского наследства", по-прежнему господствует заведомо ложное и по самой своей сути негативное "мнение" об этом наследстве,- мнение, в конечном счете восходящее к идеологам Запада. Очень характерно, что в России - под воздействием западноевропейских представлений - принято относить Византию к "Востоку", хотя Константинополь расположен западнее Киева и, тем более, Москвы...
Еще раз повторю, что нельзя, да и ни к чему "идеализировать" Византию (хотя такая тенденция - правда, весьма узкая - имела место в русской мысли) и усматривать в ее истории - в противовес идеологам Запада "превосходство" над западной цивилизацией и культурой. Речь может и должна идти только об имеющем полное право на существование своеобразии.
Если на Западе с давних времен средоточие церкви существовало (о чем говорит, в частности, Тойнби) само по себе, "отдельно",- как специфическое теократическое государство (Statо Роntifiсо,- т. е. Государство Первосвященника, в Папской области, возникшей еще в VIII веке), то в Византии так или иначе сложилось единство церкви и государства. Византийскую империю вполне уместно поэтому определить как идеократическое (имея в виду власть православных идей) государство; между тем Западу присуще то, что следует определить термином номократия - власть закона (от греч. nоmоs - закон); с этой точки зрения азиатские общества уместно определить термином "этократия" - от греч. еtоs - обычай.
И именно об этом неприязненно и саркастически писал Гердер. В Византии, согласно его по-своему достаточно метким характеристикам, христианская идея "сбила с толку ум человеческий ("ум", конечно, понимается в чисто западном смысле.- В. К.),- вместо того, чтобы жить на земле, люди учились ходить по воздуху... долг людей по отношению к государству путали с чистыми отношениями людей к Богу и, сами не ведая того, положили в основу Византийской христианской империи... религию монахов,- как же могли не утратиться верные соотношения... между обязанностями и правами, наконец, даже и между сословиями государства?.. Здесь, конечно, произносили речи боговдохновенные мужи патриархи, епископы, священники, но к кому они обращали свои речи, о чем говорили?.. Перед безумной, испорченной, несдержанной толпой должны были изъяснять они Царство Божие... О как жалею я тебя, о Златоуст, о Хризостом!.."7 (великий деятель византийской церкви IV-V вв. Иоанн Златоуст).
Все это, повторю, по-своему метко и даже - не побоюсь сказать - верно. И западные государства, цель которых в конечном счете сводилась к установлению строго упорядоченных соотношений "между правами и обязанностями" и "между сословиями", к четкому утверждению "долга людей по отношению к государству" и т. п., предстают, в сравнении с Византией, действительно как нечто принципиально более "рациональное", всецело направленное на устроение реальной, земной человеческой жизни.
И нельзя не видеть, что большинство русских идеологов (да и вообще русских людей) XIX-XX веков относилось к "благоустроенности" западной цивилизации с глубоким уважением или даже преклонением и, более того, острой завистью. Правда, в России не столь уж редко раздавались голоса, обличавшие "бездуховность" этой цивилизации, но можно со всей основательностью утверждать, что подобные нападки чаще всего порождало стремление противостоять господствующему в России безоговорочному пиетету перед Западом.
Между тем в западной идеологии не только царило принципиально негативное восприятие Византии (и - о чем еще пойдет речь - ее наследницы России), но и, как мы видели, отрицалось по сути дела само ее право на существование. И поглощение Византии в XV веке Османской империей Запад воспринимал как совершенно естественный итог. Гердер говорил даже об "удивлении", вызываемом у него тем фактом, что "империя, так устроенная, не пала еще гораздо раньше" (ту же точку зрения отстаивал через полтораста лет и Тойнби, утверждая, что Византия была "тяжелобольным обществом... задолго до того, как на исторической сиене появились тюрки",- то есть задолго до XI века!).
Как уже сказано, фактическая, реальная история Византии подчас все же заставляла Гердера и других западных идеологов впадать в прямое противоречие с утверждаемым ими мифом о ней. Так, например, Гердер, для своего времени неплохо знавший византийскую историю, признавал, что главную роль в падении Константинополя сыграли чрезвычайно динамичные и мощные западные силы - Венецианская (она, кстати, нанесла Византии наибольший урон еще во время крестовых походов) и Генуэзская республики; их атаки и грабеж (Гердер даже назвал его "позорным") продолжались в течение нескольких веков, и (цитирую Гердера) "империя была в итоге так ослаблена, что Константинополь без труда достался турецким ордам" (вспомним, что еще Петрарка столетием ранее призывал генуэзцев и вообще Запад поскорее "выкорчевать" Византию...).
Короче говоря, Византийская империя прекратила существование не в силу некой своей внутренней, имманентной несостоятельности; она была раздавлена между беспощадными жерновами Запада и Востока: такому двустороннему давлению едва ли бы смогло противостоять какое-либо государство вообще...
* * *
Предпринятое мною своего рода оправдание Византийской империи продиктовано стремлением "противустать" отнюдь не цивилизации и культуре Запада, имеющим свою великую самобытную ценность, но навязываемой западными идеологами тенденциозной дискредитации Византии,- дискредитации, объясняемой тем, что эта сыгравшая громадную роль в истории,- в том числе и в истории самой Западной Европы! - цивилизация шла по принципиально "незападному" пути.
Кстати сказать, тот факт, что Византия сыграла грандиозную и необходимую роль в развитии самого Запада, не могут полностью игнорировать никакие ее критики. Так, по словам того же Гердера, "благодеянием для всего образованного мира было то, что греческий язык и литература так долго сохранялись в Византийской империи, пока Западная Европа не созрела для того, чтобы принять их из рук константинопольских беженцев", и даже "венецианцы и генуэзцы научились в Константинополе вести более крупную торговлю... и оттуда перенесли в Европу множество полезных вещей".
Впрочем, и признавая "заслуги" Византии в развитии Запада и мира в целом (эти заслуги, конечно, не сводятся к указанным Гердером фактам) западные идеологи тем не менее всегда были готовы объявить ее тысячелетнюю историю в целом "уродливой" и бесперспективной.
И это западное неприятие Византии основывалось не только на том, что она была идеократическим государством; Запад отталкивала и евразийская суть Византийской империи. Ибо даже самые "гуманистические" идеологи не были свободны от своего рода "западного расизма". Вот выразительный пример. В 1362-1368 годах Петрарка жил в Венеции, куда пираты-купцы свозили тогда из Причерноморья множество рабов; это были, как нам известно, люди, принадлежавшие к различным народам Кавказа, половцы и - в меньшей мере русские. Многие из этих людей (что также хорошо известно) были христианами. Но Петрарка, чей гуманизм простирался только на народы Запада (он ведь и самих греков именовал "малодушными гречишками"), писал об этих людях как о неких полуживотных: "Диковинного вида толпа мужчин и женщин наводнила скифскими мордами прекрасный город..." (Венецию). И выражал свое настоятельное пожелание, чтобы "не наполнял бы мерзкий народ узкие улицы... а в своей Скифии... по сей день рвал бы ногтями и зубами скудные травы"8.
В Византии же никто не усматривал в людях, принадлежавших к народам Азии и Восточной Европы, "недочеловеков", и, в частности, любой человек, исповедующий христианство, мог занять в Империи любой пост и достичь высшего признания: так, император Лев III Великий (VIII век) был сирийцем, Роман I Лакапин (X век) - армянином, а патриарх Константинопольский Филофей (XIV век) - евреем.
Между тем тот же прославленный западный гуманист Петрарка отказывал в высшем "благородстве" даже и самим грекам, утверждая, в частности, что-де "никакой самый наглый и бесстыжий грек не посмеет сказать ничего подобного", а "если кто такое скажет, пусть уж говорит заодно, что благородней быть рабом, чем господином"...
Гердер, живший через четыре столетия после Петрарки, не был склонен к такому неприкрытому "расизму", но, рассуждая об "омерзительной византийской истории", он все же счел необходимым сказать, что в основу этой истории легла "та злосчастная путаница, которая бросила в один кипящий котел... и варваров, и римлян" (византийские греки называли себя "ромеями", то есть римлянами). Таким образом, и для западного идеолога XVIII века был неприемлем многоплеменный евразийский "котел" Византии...
* * *
Россия - единственное из государств - в сущности унаследовала евразийскую природу Византии. Характерно в этом отношении "крылатое" словцо, приписываемое двум совершенно разным (это важно отметить, ибо, значит, мы имеем дело с западной ментальностью вообще) европейцам Наполеону и его непримиримому противнику графу Жозефу де Местру: "Поскоблите русского и вы найдете татарина". Отсюда уже не так далеко до нацистской концепции "неарийства" русских.
Не могу не сказать в связи с этим, что меня ни в коей мере, абсолютно не волнует проблема расовой и этнической "чистоты" русских людей, ибо тезис об особой ценности этой самой чистоты не имеет никакого реального обоснования; это только один из характерных западных мифов. Едва ли уместны, например, сомнения в высшем человеческом совершенстве Пушкина, а между тем, если обратиться к третьему (прадедовскому) поколению его предков, то пятеро из восьми его прадедов и прабабок, возможно, были "чисто русского" - или, шире, славянского - происхождения (хотя и в них не исключена столь характерная для России "примесь" тюркской или финской "крови"): Александр Петрович Пушкин (дед отца поэта), его племянник Алексей Федорович Пушкин (дед матери поэта, Надежды Осиповны Ганнибал), Евдокия Ивановна Головина, Лукерья Васильевна Приклонская и Сарра Юрьевна Ржевская. Однако остальными предками Пушкина в этом поколении были эфиоп Абрам Ганнибал, немка Христина-Регина фон Шеберг и имеющий тюркское (по гораздо менее достоверной версии - итальянское) происхождение Василий Иванович Чичерин.
Кстати сказать, есть все основания утверждать, что в далекие "доисторические" - времена и население самой Западной Европы представляло собой именно "кипящий котел", в котором сваривались воедино самые разные этносы и расы; своеобразие Византии (и, позднее, России) состояло лишь в том, что они являли собой такие "котлы" в уже историческое время, на глазах уже сформировавшейся цивилизации Запада, которая неодобрительно или просто с презрением взирала на эту евразийскую "путаницу" (по слову Гердера).
Подводя итог рассмотрению проблемы "Запад и Византия", обращу внимание на, казалось бы, "формальное", но, если вдуматься, чрезвычайно многозначительное явление: уже само название "Византия" было (о чем ныне знают немногие) присвоено Западом государству, называвшему себя "Империей ромеев" (то есть римлян), в качестве по сути дела принижающего прозвища (исходящего из древнего названия Константинополя). С. С. Аверинцев пишет об этом так: "Примерно через сто лет после ее (империи ромеев.- В. К.) гибели западноевропейские эрудиты, не жаловавшие ее, прозвали ее Византийской; ученая кличка... вошла в обиход, время от времени возвращая себе статус бранного слова (например, в либеральной публицистике прошлого века)"9.
Нет смысла призывать к отказу от давно и прочно утвердившегося названия, но поистине необходимо освободить его от того негативного заряда, который был внедрен в это название - и особенно в производные от него термины "византизм" (или "византинизм") и "византийство" - западными, а по их примеру и российскими либеральными идеологами. Еще в 1875 году К. Н. Леонтьев писал в своем трактате "Византизм и славянство": "В нашей образованной публике распространены о Византии самые превратные, или, лучше сказать, самые вздорные, односторонние или поверхностные понятия... Византия представляется чем-то (скажем просто, как говорится иногда в словесных беседах) сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым". Между тем, говорил далее Леонтьев, даже и малого, но действительного ознакомления с наследием империи "достаточно, чтобы убедиться, сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии"10.
Как раз тогда, когда Леонтьев писал эти строки, достигли своей научной зрелости выдающиеся творцы русского византиноведения - академики В. Г. Васильевский (1838-1899), Ф. И. Успенский (1845-1928) и Н. П. Кондаков (1844-1925), труды которых подтверждали полную правоту Леонтьева. Но мало кто из российских идеологов изучил или хотя бы имел желание изучить эти труды. И слова "византизм" и "византийство" по-прежнему имели в их устах, по сути дела, "бранный" смысл...
Но вот иной факт. 12 апреля 1918 года в петроградской эсеровской газете "Воля народа" было опубликовано стихотворение Анны Ахматовой, говорящее о трагическом крушении прежней России в таких словах:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От Русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница
Не знала, кто берет ее...
и т. д.
Это звучало явным диссонансом по отношению к "общепринятому" в интеллигентских кругах (кстати сказать, после 1918 года эти строки были снова опубликованы в России лишь в 1990 году); можно предположить, что уважение к "духу византийства" поэтесса восприняла от своего отца А. А. Горенко (1848-1915), действительного члена Русского собрания православно-монархической (в бранном словоупотреблении - "черносотенной") организации, существовавшей с 1901 до февраля 1917 года.
Однако в наше время из журнала "Вопросы философии" читатели могут "узнать", что Ахматову и других давил-де "сталинский византизм" (1989, № 9, с. 78). Едва ли русская поэтесса согласилась бы с подобным употреблением этого термина, хотя она и сказала о "суровости" духа византийства. Дело в том, что действительно суровые проповеди св. Иоанна Кронштадтского и, скажем, "Злые заметки" Бухарина о Есенине или страницы доклада Жданова, "обличавшие" Ахматову,- это вещи не просто различные, но несовместимые...
Нельзя исключить, что св. Иоанн Кронштадтский мог бы осудить те или иные мотивы ахматовской поэзии (как в свое время осудил - в стихотворной форме - пушкинское "Дар напрасный, дар случайный..." митрополит Московский Филарет); но это был бы суд не во имя интересов власти, а совсем иной, подобный тому суду, правомерность которого явно признавала в своем стихотворении 1913 года сама Ахматова:
...И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.
* * *
Россия, подобно Византии, сложилась и как евразийское, и как идеократическое государство. В евразийстве Руси-России нередко видят следствие ее долгого пребывания в составе Монгольской империи. Однако в действительности эта пора была закреплением и углублением уже давно присущего Руси качества.
862 годом (на самом деле событие, по-видимому, произошло несколько раньше) помечено в летописи известие о создании государственности Руси, и в этом акте, согласно летописи, вместе со славянами равноправно участвуют "уральские" (финно-угорские) племена ("Реша...- сообщает летопись,- чудь, словене, и кривичи, и весь..."). В Х веке в походах князя Игоря принимают участие и европейцы-скандинавы, и азиаты-печенеги, а среди высших лиц русского государства XI века представлены и те же скандинавы, и люди из различных тюркских и финно-угорских племен и т. д.
Да, казалось бы, крупнейший представитель английской историософии Арнольд Тойнби (1889-1975) уже в 1920-1930-х годах искупил грех западной идеологии, утвердив представление о десятках вполне "суверенных" и равно достойных внимания цивилизаций, существовавших и существующих на Земле, и в том числе православных - византийской, а затем российской. Однако, при обращении к конкретным рассуждениям Тойнби о Византии мы сталкиваемся с поистине поразительными противоречиями. С одной стороны, британский мыслитель утверждает, что "первоначально у православия были более многообещающие перспективы, чем у Запада" и что Византия вообще "опередила западное христианство на семь или восемь столетий, ибо ни одно государство на Западе не могло сравниться с Восточной Римской империей вплоть до XV-XVI вв." (это, в сущности, простая констатация фактов, изученных западными историками Византии в течение XIX - начала XX вв.).
И тем не менее столь "лестные" для Византии суждения тут же по сути дела полностью опровергаются. После первой из процитированных фраз Тойнби заявляет, что "византийские императоры неустанно искажали и уродовали свое истинное наследие", а в связи со второй фразой выражает решительное недовольство по тому поводу, что уже в VIII веке византийский император Лев III "смог повернуть православно-христианскую историю на совершенно незападный путь"6.
Здесь важно заметить, что, рассуждая о ряде других цивилизаций, Тойнби не попрекает их за их явно "незападный" путь. Но о Византии он неожиданно (ведь именно он последовательнее, чем какой-либо другой представитель западной историософии, провозгласил равенство всех самостоятельных цивилизаций!) начинает говорить точно так же, как те идеологи, для которых Запад - это, в сущности, как бы единственная имеющая безусловное право на существование цивилизация. И в заключение параграфа "Восточная Римская империя..." Тойнби без обиняков клеймит, по его словам, "извращенную и греховную природу" этой империи.
Объясняется все это достаточно просто. Византия была единственно прямой соперницей Запада. Это совершенно наглядно отразилось в том, что в Х веке (точно - в 962 году) на Западе была провозглашена "Священная Римская империя" (то есть как бы другой "Новый Рим"), надолго ставшая основой всего западного устройства. И впоследствии Запад (как мы еще увидим) стремился отнять у своей восточной соперницы даже и само это имя "Римская"...
При этом соперничество складывалось сначала явно не в пользу Запада. Тойнби в приведенном выше высказывании напомнил, что "вплоть до XV-XVI вв." Византия "опережала" Запад... Немаловажно заметить, что Тойнби, который в общетеоретическом плане так или иначе отказывается от прямолинейного понятия "прогресс", не смог в данном случае преодолеть западный соблазн; ведь в глубоком смысле Византия не "опережала" кого-либо, а развертывала свое самостоятельное, своеобразное культурное творчество, мерить которое по шкале "прогресса" - занятие, прямо скажем, примитивное (вот выразительный пример: Франческо Петрарка и преподобный Сергий Радонежский были современниками, но решать, кто кого из них "опережал" - дело не только неблагодарное, но и просто нелепое,- хотя сопоставление этих двух личностей может многое прояснить).
Впрочем, Тойнби говорит и о своеобразии Византии,- правда, тут же толкуя его в сущности как "безобразие". Он сопоставляет Запад и Византию в следующем рассуждении: "История отношений между церковью и государством указывает на самое большое и самое серьезное расхождение между католическим Западом и православным Востоком"; на Западе эти отношения сложились в виде "системы подчинения множества местных государств единой вселенской церкви" (пребывающей в Риме). Между тем в Византии имело место слияние церкви и государства,- слияние, которое Тойнби едва ли адекватно определил как "подчинение церкви государству", ибо для истории Византии не менее характерно и обратное - подчинение государства церкви.
Тойнби стремится представить империю, в которой было-де установлено безоговорочное "подчинение церкви государству", как заведомо деспотическую, всецело основанную на голом насилии. В его рассуждениях о Византии постоянно говорится о "жестком контроле", "нещадном подавлении", "государственных репрессиях", даже "свирепости" и т. п. Однако, поскольку ко времени создания его историософии западные исследователи более или менее объективно осветили фактическую, реальную историю Византии, Тойнби, явно противореча своим собственным общим оценкам, говорит, например, что в Византии "использование политической власти в религиозных целях было, следует отметить, весьма тактичным по сравнению с кровопролитными религиозными войнами, которые вел Карл Великий в аналогичной ситуации". В отличие от Византии, констатирует также Тойнби, "западное христианство... прибрало к рукам... все европейские земли... вплоть до Эльбы". К тому же, пишет он, "на Западе безоговорочно считали, что латынь является единственным и всеобщим языком литургии... Разительным контрастом этой латинской тирании выглядит удивительный либерализм православных. Они не предприняли ни одной попытки придать греческому языку статус монопольного" (в связи с этим стоит вспомнить, что в IX веке св. Кирилл и Мефодий создали славянскую письменность, а в XIV веке - как бы продолжая их дело - русский святой Стефан Пермский создал зырянскую, т. е. коми).
* * *
Итак, существуют два совершенно различных "представления" о Византии, одно из которых - всецело тенденциозная западная идеологема, мрачный и нередко даже зловещий миф о Византии, а другое - так или иначе просвечивающая сквозь этот миф реальность византийской истории.
Исходя из фактов, Тойнби пишет, например, что "восточно-римское правительство традиционно отличалось умеренностью". Но он же, подвергая резкой критике византийское монашество за недостаточную "активность", противопоставляет ему в качестве своего рода идеала западноевропейское монашество: "Франциск и Доминик вывели монахов из сельских монастырей в широкий мир... Напрасно мы будем искать какую-либо параллель этому движению в православии".
Но ведь это "выведение" западного монашества в "широкий мир" выразилось "ярче" всего в создании доминиканцами (и, отчасти, францисканцами) "Святой инквизиции", которая отправила на пытки и казни сотни тысяч "еретиков"! А в истории Византии действительно не было "какой-либо параллели" этому явлению.
Не менее характерна и судьба иудеев на Западе и, с другой стороны, в Византии. В западноевропейских странах в XII-XVI веках было уничтожено, согласно сведениям "Еврейской энциклопедии", примерно 400 тысяч приверженцев иудаизма - то есть 40 процентов тогдашнего мирового иудейства... А многие из уцелевших нашли убежище в Византии, где - несмотря на все конфликты христиан и иудеев,- ничего подобного западноевропейскому "геноциду" все же не произошло.
Речь идет, разумеется, отнюдь не о том, что Византия являла собой совершенство. Но безусловно необходимо преодолеть навязанное западной идеологией представление о Византийской империи как о некоем "уродстве". Ведь даже обладающий репутацией апологета равноценности цивилизаций Тойнби постоянно употребляет по отношению к Византии такие "термины", как "уродование", "искажение", "дисгармония", "извращение" и т. п. Ясно, что в качестве якобы беспристрастного "критерия" берется здесь цивилизация и культура Запада.
И в самом деле: Тойнби с какой-то даже наивной откровенностью утверждает, что единственным "спасением" для Византии было бы превращение ее в прямое подобие Запада. Он пишет, например, что в Византии "в VII в. появились некоторые признаки... возвращения на путь, избранный для Запада папой Григорием Великим (590-604)". Однако "развитие вселенского патриарха в духе папства" все же не свершилось, и в результате, мол, "православное христианство выглядело болезненно дисгармоничным, что было платой за выбор неверного пути". Вполне понятно, что на "неверном пути" нельзя было достичь никаких действительно ценных результатов.
В 1984-1991 годах в Москве вышел в свет фундаментальный (объемом около 180 авт. листов) трехтомный труд "Культура Византии", созданный первоклассными современными специалистами России. Со всей доказательностью раскрывается здесь богатейшее,- чрезвычайно многообразное и глубоко самобытное - культурное творчество, совершавшееся в продолжение более чем тысячелетия в Византии. Но проштудировали этот труд немногие, и в сознании большинства из тех, кто так или иначе касается проблемы "византийского наследства", по-прежнему господствует заведомо ложное и по самой своей сути негативное "мнение" об этом наследстве,- мнение, в конечном счете восходящее к идеологам Запада. Очень характерно, что в России - под воздействием западноевропейских представлений - принято относить Византию к "Востоку", хотя Константинополь расположен западнее Киева и, тем более, Москвы...
Еще раз повторю, что нельзя, да и ни к чему "идеализировать" Византию (хотя такая тенденция - правда, весьма узкая - имела место в русской мысли) и усматривать в ее истории - в противовес идеологам Запада "превосходство" над западной цивилизацией и культурой. Речь может и должна идти только об имеющем полное право на существование своеобразии.
Если на Западе с давних времен средоточие церкви существовало (о чем говорит, в частности, Тойнби) само по себе, "отдельно",- как специфическое теократическое государство (Statо Роntifiсо,- т. е. Государство Первосвященника, в Папской области, возникшей еще в VIII веке), то в Византии так или иначе сложилось единство церкви и государства. Византийскую империю вполне уместно поэтому определить как идеократическое (имея в виду власть православных идей) государство; между тем Западу присуще то, что следует определить термином номократия - власть закона (от греч. nоmоs - закон); с этой точки зрения азиатские общества уместно определить термином "этократия" - от греч. еtоs - обычай.
И именно об этом неприязненно и саркастически писал Гердер. В Византии, согласно его по-своему достаточно метким характеристикам, христианская идея "сбила с толку ум человеческий ("ум", конечно, понимается в чисто западном смысле.- В. К.),- вместо того, чтобы жить на земле, люди учились ходить по воздуху... долг людей по отношению к государству путали с чистыми отношениями людей к Богу и, сами не ведая того, положили в основу Византийской христианской империи... религию монахов,- как же могли не утратиться верные соотношения... между обязанностями и правами, наконец, даже и между сословиями государства?.. Здесь, конечно, произносили речи боговдохновенные мужи патриархи, епископы, священники, но к кому они обращали свои речи, о чем говорили?.. Перед безумной, испорченной, несдержанной толпой должны были изъяснять они Царство Божие... О как жалею я тебя, о Златоуст, о Хризостом!.."7 (великий деятель византийской церкви IV-V вв. Иоанн Златоуст).
Все это, повторю, по-своему метко и даже - не побоюсь сказать - верно. И западные государства, цель которых в конечном счете сводилась к установлению строго упорядоченных соотношений "между правами и обязанностями" и "между сословиями", к четкому утверждению "долга людей по отношению к государству" и т. п., предстают, в сравнении с Византией, действительно как нечто принципиально более "рациональное", всецело направленное на устроение реальной, земной человеческой жизни.
И нельзя не видеть, что большинство русских идеологов (да и вообще русских людей) XIX-XX веков относилось к "благоустроенности" западной цивилизации с глубоким уважением или даже преклонением и, более того, острой завистью. Правда, в России не столь уж редко раздавались голоса, обличавшие "бездуховность" этой цивилизации, но можно со всей основательностью утверждать, что подобные нападки чаще всего порождало стремление противостоять господствующему в России безоговорочному пиетету перед Западом.
Между тем в западной идеологии не только царило принципиально негативное восприятие Византии (и - о чем еще пойдет речь - ее наследницы России), но и, как мы видели, отрицалось по сути дела само ее право на существование. И поглощение Византии в XV веке Османской империей Запад воспринимал как совершенно естественный итог. Гердер говорил даже об "удивлении", вызываемом у него тем фактом, что "империя, так устроенная, не пала еще гораздо раньше" (ту же точку зрения отстаивал через полтораста лет и Тойнби, утверждая, что Византия была "тяжелобольным обществом... задолго до того, как на исторической сиене появились тюрки",- то есть задолго до XI века!).
Как уже сказано, фактическая, реальная история Византии подчас все же заставляла Гердера и других западных идеологов впадать в прямое противоречие с утверждаемым ими мифом о ней. Так, например, Гердер, для своего времени неплохо знавший византийскую историю, признавал, что главную роль в падении Константинополя сыграли чрезвычайно динамичные и мощные западные силы - Венецианская (она, кстати, нанесла Византии наибольший урон еще во время крестовых походов) и Генуэзская республики; их атаки и грабеж (Гердер даже назвал его "позорным") продолжались в течение нескольких веков, и (цитирую Гердера) "империя была в итоге так ослаблена, что Константинополь без труда достался турецким ордам" (вспомним, что еще Петрарка столетием ранее призывал генуэзцев и вообще Запад поскорее "выкорчевать" Византию...).
Короче говоря, Византийская империя прекратила существование не в силу некой своей внутренней, имманентной несостоятельности; она была раздавлена между беспощадными жерновами Запада и Востока: такому двустороннему давлению едва ли бы смогло противостоять какое-либо государство вообще...
* * *
Предпринятое мною своего рода оправдание Византийской империи продиктовано стремлением "противустать" отнюдь не цивилизации и культуре Запада, имеющим свою великую самобытную ценность, но навязываемой западными идеологами тенденциозной дискредитации Византии,- дискредитации, объясняемой тем, что эта сыгравшая громадную роль в истории,- в том числе и в истории самой Западной Европы! - цивилизация шла по принципиально "незападному" пути.
Кстати сказать, тот факт, что Византия сыграла грандиозную и необходимую роль в развитии самого Запада, не могут полностью игнорировать никакие ее критики. Так, по словам того же Гердера, "благодеянием для всего образованного мира было то, что греческий язык и литература так долго сохранялись в Византийской империи, пока Западная Европа не созрела для того, чтобы принять их из рук константинопольских беженцев", и даже "венецианцы и генуэзцы научились в Константинополе вести более крупную торговлю... и оттуда перенесли в Европу множество полезных вещей".
Впрочем, и признавая "заслуги" Византии в развитии Запада и мира в целом (эти заслуги, конечно, не сводятся к указанным Гердером фактам) западные идеологи тем не менее всегда были готовы объявить ее тысячелетнюю историю в целом "уродливой" и бесперспективной.
И это западное неприятие Византии основывалось не только на том, что она была идеократическим государством; Запад отталкивала и евразийская суть Византийской империи. Ибо даже самые "гуманистические" идеологи не были свободны от своего рода "западного расизма". Вот выразительный пример. В 1362-1368 годах Петрарка жил в Венеции, куда пираты-купцы свозили тогда из Причерноморья множество рабов; это были, как нам известно, люди, принадлежавшие к различным народам Кавказа, половцы и - в меньшей мере русские. Многие из этих людей (что также хорошо известно) были христианами. Но Петрарка, чей гуманизм простирался только на народы Запада (он ведь и самих греков именовал "малодушными гречишками"), писал об этих людях как о неких полуживотных: "Диковинного вида толпа мужчин и женщин наводнила скифскими мордами прекрасный город..." (Венецию). И выражал свое настоятельное пожелание, чтобы "не наполнял бы мерзкий народ узкие улицы... а в своей Скифии... по сей день рвал бы ногтями и зубами скудные травы"8.
В Византии же никто не усматривал в людях, принадлежавших к народам Азии и Восточной Европы, "недочеловеков", и, в частности, любой человек, исповедующий христианство, мог занять в Империи любой пост и достичь высшего признания: так, император Лев III Великий (VIII век) был сирийцем, Роман I Лакапин (X век) - армянином, а патриарх Константинопольский Филофей (XIV век) - евреем.
Между тем тот же прославленный западный гуманист Петрарка отказывал в высшем "благородстве" даже и самим грекам, утверждая, в частности, что-де "никакой самый наглый и бесстыжий грек не посмеет сказать ничего подобного", а "если кто такое скажет, пусть уж говорит заодно, что благородней быть рабом, чем господином"...
Гердер, живший через четыре столетия после Петрарки, не был склонен к такому неприкрытому "расизму", но, рассуждая об "омерзительной византийской истории", он все же счел необходимым сказать, что в основу этой истории легла "та злосчастная путаница, которая бросила в один кипящий котел... и варваров, и римлян" (византийские греки называли себя "ромеями", то есть римлянами). Таким образом, и для западного идеолога XVIII века был неприемлем многоплеменный евразийский "котел" Византии...
* * *
Россия - единственное из государств - в сущности унаследовала евразийскую природу Византии. Характерно в этом отношении "крылатое" словцо, приписываемое двум совершенно разным (это важно отметить, ибо, значит, мы имеем дело с западной ментальностью вообще) европейцам Наполеону и его непримиримому противнику графу Жозефу де Местру: "Поскоблите русского и вы найдете татарина". Отсюда уже не так далеко до нацистской концепции "неарийства" русских.
Не могу не сказать в связи с этим, что меня ни в коей мере, абсолютно не волнует проблема расовой и этнической "чистоты" русских людей, ибо тезис об особой ценности этой самой чистоты не имеет никакого реального обоснования; это только один из характерных западных мифов. Едва ли уместны, например, сомнения в высшем человеческом совершенстве Пушкина, а между тем, если обратиться к третьему (прадедовскому) поколению его предков, то пятеро из восьми его прадедов и прабабок, возможно, были "чисто русского" - или, шире, славянского - происхождения (хотя и в них не исключена столь характерная для России "примесь" тюркской или финской "крови"): Александр Петрович Пушкин (дед отца поэта), его племянник Алексей Федорович Пушкин (дед матери поэта, Надежды Осиповны Ганнибал), Евдокия Ивановна Головина, Лукерья Васильевна Приклонская и Сарра Юрьевна Ржевская. Однако остальными предками Пушкина в этом поколении были эфиоп Абрам Ганнибал, немка Христина-Регина фон Шеберг и имеющий тюркское (по гораздо менее достоверной версии - итальянское) происхождение Василий Иванович Чичерин.
Кстати сказать, есть все основания утверждать, что в далекие "доисторические" - времена и население самой Западной Европы представляло собой именно "кипящий котел", в котором сваривались воедино самые разные этносы и расы; своеобразие Византии (и, позднее, России) состояло лишь в том, что они являли собой такие "котлы" в уже историческое время, на глазах уже сформировавшейся цивилизации Запада, которая неодобрительно или просто с презрением взирала на эту евразийскую "путаницу" (по слову Гердера).
Подводя итог рассмотрению проблемы "Запад и Византия", обращу внимание на, казалось бы, "формальное", но, если вдуматься, чрезвычайно многозначительное явление: уже само название "Византия" было (о чем ныне знают немногие) присвоено Западом государству, называвшему себя "Империей ромеев" (то есть римлян), в качестве по сути дела принижающего прозвища (исходящего из древнего названия Константинополя). С. С. Аверинцев пишет об этом так: "Примерно через сто лет после ее (империи ромеев.- В. К.) гибели западноевропейские эрудиты, не жаловавшие ее, прозвали ее Византийской; ученая кличка... вошла в обиход, время от времени возвращая себе статус бранного слова (например, в либеральной публицистике прошлого века)"9.
Нет смысла призывать к отказу от давно и прочно утвердившегося названия, но поистине необходимо освободить его от того негативного заряда, который был внедрен в это название - и особенно в производные от него термины "византизм" (или "византинизм") и "византийство" - западными, а по их примеру и российскими либеральными идеологами. Еще в 1875 году К. Н. Леонтьев писал в своем трактате "Византизм и славянство": "В нашей образованной публике распространены о Византии самые превратные, или, лучше сказать, самые вздорные, односторонние или поверхностные понятия... Византия представляется чем-то (скажем просто, как говорится иногда в словесных беседах) сухим, скучным, поповским, и не только скучным, но даже чем-то жалким и подлым". Между тем, говорил далее Леонтьев, даже и малого, но действительного ознакомления с наследием империи "достаточно, чтобы убедиться, сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии"10.
Как раз тогда, когда Леонтьев писал эти строки, достигли своей научной зрелости выдающиеся творцы русского византиноведения - академики В. Г. Васильевский (1838-1899), Ф. И. Успенский (1845-1928) и Н. П. Кондаков (1844-1925), труды которых подтверждали полную правоту Леонтьева. Но мало кто из российских идеологов изучил или хотя бы имел желание изучить эти труды. И слова "византизм" и "византийство" по-прежнему имели в их устах, по сути дела, "бранный" смысл...
Но вот иной факт. 12 апреля 1918 года в петроградской эсеровской газете "Воля народа" было опубликовано стихотворение Анны Ахматовой, говорящее о трагическом крушении прежней России в таких словах:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От Русской Церкви отлетал,
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница
Не знала, кто берет ее...
и т. д.
Это звучало явным диссонансом по отношению к "общепринятому" в интеллигентских кругах (кстати сказать, после 1918 года эти строки были снова опубликованы в России лишь в 1990 году); можно предположить, что уважение к "духу византийства" поэтесса восприняла от своего отца А. А. Горенко (1848-1915), действительного члена Русского собрания православно-монархической (в бранном словоупотреблении - "черносотенной") организации, существовавшей с 1901 до февраля 1917 года.
Однако в наше время из журнала "Вопросы философии" читатели могут "узнать", что Ахматову и других давил-де "сталинский византизм" (1989, № 9, с. 78). Едва ли русская поэтесса согласилась бы с подобным употреблением этого термина, хотя она и сказала о "суровости" духа византийства. Дело в том, что действительно суровые проповеди св. Иоанна Кронштадтского и, скажем, "Злые заметки" Бухарина о Есенине или страницы доклада Жданова, "обличавшие" Ахматову,- это вещи не просто различные, но несовместимые...
Нельзя исключить, что св. Иоанн Кронштадтский мог бы осудить те или иные мотивы ахматовской поэзии (как в свое время осудил - в стихотворной форме - пушкинское "Дар напрасный, дар случайный..." митрополит Московский Филарет); но это был бы суд не во имя интересов власти, а совсем иной, подобный тому суду, правомерность которого явно признавала в своем стихотворении 1913 года сама Ахматова:
...И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.
* * *
Россия, подобно Византии, сложилась и как евразийское, и как идеократическое государство. В евразийстве Руси-России нередко видят следствие ее долгого пребывания в составе Монгольской империи. Однако в действительности эта пора была закреплением и углублением уже давно присущего Руси качества.
862 годом (на самом деле событие, по-видимому, произошло несколько раньше) помечено в летописи известие о создании государственности Руси, и в этом акте, согласно летописи, вместе со славянами равноправно участвуют "уральские" (финно-угорские) племена ("Реша...- сообщает летопись,- чудь, словене, и кривичи, и весь..."). В Х веке в походах князя Игоря принимают участие и европейцы-скандинавы, и азиаты-печенеги, а среди высших лиц русского государства XI века представлены и те же скандинавы, и люди из различных тюркских и финно-угорских племен и т. д.