Козлов Сергей Владиславович. Спецназ ГРУ. Пятьдесят лет истории, двадцать лет войны.

Н. Губанов
Девятая рота

   Ниже приводиться материал Николая Губанова, выпускника девятой роты 1978 года, где он описывает сложности поступления в училище и учебный процесс в девятой роте.

Дорога, которую мы выбираем

   Секция самбо на стадионе «Динамо», парашютный кружок с тридцатью прыжками из АН-2, автошкола ДОСААФ, мотокружок, курсы английского... Моя дорога для меня давно ясна. Училище ВДВ.
   С первого раза поступить не удалось, и с тройкой по сочинению возвращаюсь домой. Неудача хоть и очень огорчила, но не сломила. Усиленно готовлюсь к поступлению во второй раз. При конкурсе — двадцать один человек на место, поступить не так просто. Да еще «волосатики» с протекциями...
   Ну, вот и последний экзамен. Ненавистная в школе математика. На этот раз я поступаю на языковый факультет, не значившийся в проспектах училища. Математику на нем не изучают вообще, и эти ребята не десантники, хотя форму носят такую же, только без значков «Гвардия». Из-за математики, похоже, пролечу второй раз. Это все подстегивает меня на крайние меры. Интерес ко всякого рода авантюрам заложен во мне с детства.
   Мой план на первый взгляд дерзок и абсурден, но терять мне нечего. Узнав в училище нужные мне сведения, нахожу в Москве приемную командующего ВДВ. Адъютант в приемной, выслушав мою просьбу, сожалеет — командующий сегодняшним утром уехал в Рязань. Оттуда он поедет в учебный Центр училища, а это в семидесяти километрах от Рязани. Я с ним разминулся. Игнорируя нарастающий голод, возвращаюсь в Рязань на первом же поезде. Разговор с проводником короткий. «Пятерка» в моих руках делает его сговорчивым, и в вагоне находится вдруг свободное место. К обеду поезд на месте. Но об обеде нет речи. Завтра командующий уезжает обратно в Москву, поэтому дорога каждая минута. Надо быстрее добраться до Константиново, а оттуда рукой подать до учебного Центра... Впервые смотрю на домики села, где родился Есенин.

Мир не без добрых людей

   Наконец-то я на том берегу. Пять часов вечера: Со вчерашнего дня во рту не было ни крошки. Впереди семь километров пути. Бегом припускаю по песчаной дороге, ведущей в лес. Иногда останавливаюсь, замечая красные ягоды земляники, но от этого голод только усиливается. Вот и моя цель — учебный центр курсантов ВДВ. Он скрыт от ненужных глаз, располагаясь среди Солотчинских лесов. Здесь десяток одноэтажных деревянных казарм, учебные корпуса, столовая, дома для семей преподавателей. Вот учебные городки. У каждого свои функции. С завистью смотрю на парашютный городок, где на лопингах вращаются курсанты, тренируя вестибулярный аппарат. Дальше стоит парашютная вышка, прыгая с которой учатся встречать землю. Но мне сейчас не до смотрин, надо стать одним из них. Узнаю, где дача командующего. Оказывается, он уехал два часа назад, но остался за него заместитель. У входа в дом в глубине леса подтянутый прапорщик. Он выслушивает меня и советует подождать — сейчас Курочкин должен выйти на прогулку. Отхожу к кустам, не сводя глаз с ворот дома. Вскоре показался высокий стройный человек в генеральской форме. Это он. По глазам прапорщика вижу, что не ошибся. Пытаясь изобразить строевой шаг, подхожу к генералу, в его глазах недоумение: «Откуда здесь гражданский?». Прапорщик виновато разводит руками. «Чего тебе, сынок?», — спрашивает генерал. Тут я и выложил ему всю свою историю. Не знаю, что в моем рассказе подействовало больше всего, но он мне помог. Мне, неизвестному пацану, с голодным блеском в глазах, без просьб со стороны и телефонных звонков сверху. Я получил от него записку, где была надпись: «Зачислить условно, до первой двойки».
   Отсюда теперь меня могут убрать только вперед ногами. Это я знал точно!

Первая проверка на прочность

   Вот и все. Из нас сколотили отдельный взвод. Остальных собрали в две роты по сто двадцать человек. Они смотрят на нас и не могут понять, почему мы не с ними. Через день нас отправляют в уже знакомый мне учебный центр. Прибыв, мы устраиваемся в отдельной казарме, на краю лагеря. Свежий хвойный воздух каждое утро встречает нас при выходе из казармы. По лесным дорожкам бежим на зарядку.
   Кормят здесь паршиво, бессовестно разворовывая у нас все, что можно. Мы еще никто, хоть на нас и видавшая виды старенькая форма, с курсантскими погонами. Права голоса не имеем. Август. Курс молодого солдата. За это время мы должны освоить кучу предметов, включая азы парашютной подготовки, и совершить три-четыре прыжка из самолета. Тогда уже будет ясно, стоит ли обучать дальше. Отстреливаем минимум из автомата и пистолета, сдаем зачеты по физподготовке, оружию массового поражения, финалом которого явилось окуривание нас слезоточивым газом в бетонном бункере. Те, кто ухитрился выбросить свои клапана из противогазов, сейчас горько плакали, с воплями бросаясь на закрытую дверь бункера. Но преподаватель был неумолим, давая им выплакаться вволю, так лучше запоминалось. Только на второй день их красные распухшие глаза приобрели прежние очертания. Обучение требовало выдержки, закаляло волю.
   «Быстрее сволочи, ночку я вам обещаю веселую!» — замкомвзвода ударом сапога подцепил последнего бегущего. Курсант во всей амуниции растянулся на дороге, ткнувшись носом в камни. «Последние двое, взять „раненого!“. Мы подхватываем беднягу под руки и тащим по маршруту марш-броска. Пот с пылью от впереди бегущих разъедают глаза. Рюкзак с противогазом и автомат болтаются на спине, мешая бежать, а тут еще этот „раненый“. В лесу ни ветерка. Ночь действительно была нескучной. „Отбой!“, „Подъем!“, „Отбой!“, „Подъем, скоты!“, — раздавался зычный голос Кузина. Он стоял в углу. Высокий и широкоплечий, наделенный властью над нами, и с удовольствием ее использовавший. „Ниже, чем на отлично, вы у меня марш-броски бегать не будете!“. Каждую воспитательную фразу он скреплял непечатными выражениями, которыми так богат наш язык. После подобных встрясок отстающих у нас больше не было. После вечерней поверки мгновенно засыпали. В глазах крутилась земля, мелькала в оборотах лопинга, виделся плац под жарким солнцем.
   Сегодня у нас ЧП. После возвращения со стрельб, недосчитались одного автомата. Всех погнали на поиски. Вскоре он был найден... под матрасом кровати Петьки Лещишина. Хлопец из западной Украины подумал, что автомат теперь его собственность, и, сэкономив пару патронов на стрельбе, решил поохотиться вечерком. У стажера-выпускника, ведавшего нашей подготовкой, волосы встали дыбом. Ну, а наш Петруха в свою очередь три дня не вылезал из туалета, выскабливая доски стеклами. С нетерпением ожидаем окончания наших мучений и переезда в училище. Туда нас будут везти на машинах, а сюда по Оке мы попали на катере.
   ...Наступил долгожданный день отъезда. Потеряв одного из нас, не выдержавшего испытаний этого месяца, рассаживаемся по машинам. Теперь мы уже курсанты. А «потеря» едет домой к маме. Не каждому по душе муштра. Вернее она никому не по душе, но не каждый способен терпеть. Так что эта потеря у нас не последняя за четыре будущих года.

Мечта моя — 9 рота

   Отдельная рота спецназначения. 140 человек, подчиненных ГРУ. Она встретила нас приветливо, мы теперь одно целое. Всякие замашки наших командиров отделений, прибывших из войск, здесь быстро прекратились. Курсанты старших курсов тут же провели с ними «воспитательную» работу, отозвав для этого рьяных командиров в каптерку. После этого воцарилось полное взаимопонимание. Занятия здесь продуманы по-другому. Сразу идет большой поток информации. Не выучить нельзя. Получив даже тройку, ты сразу лишаешься привилегий пойти в увольнение, а это единственное, что у тебя осталось из личной жизни. Поэтому уровень знаний офицера намного превышает уровень знаний, полученных в гражданском ВУЗе. Тут от сессии до сессии не отсидишься.
   В нашем отделении восемь человек, изучаем китайский. Остальные ребята в английском, немецком и французском отделениях. Язык теперь, после ТСП — наш основной предмет обучения. Он поможет нам в случае необходимости получить нужные сведения в странах своего направления. Позже введут и персидский, который будет изучать мой младший брат Вовка. А пока 1974 год.
   По два-четыре часа ежедневно, а когда и больше, усиленно выводим кривые палочки доселе неизвестных нам иероглифов. Произносим странные для нашего слуха звуки китайских слов. Неужели это возможно осилить, и в итоге получить заветный диплом переводчика? Как показывала практика, в каждом отделении находился кто-то, у кого «ехала крыша». Бедолагу отчисляли из стен училища «по состоянию здоровья» и ему приходилось покидать нашу компанию.
   ...Китайский солдат стоит троих европейских. И хотя по технической оснащенности он уступает, его выносливости остается только позавидовать. Получив свою горсть риса в день и запив чаем, он способен весь день провести на ногах, совершая многокилометровые марши по горам, пустыне, тайге и болотам. Их подготовка для нас — идеал, и мы пытаемся к ней приблизиться. Иначе после нашей переброски к ним, конец наш может наступить строго по времени, то есть после выполнения поставленной задачи, если не удастся самостоятельно выпутаться из «истории». Поэтому мы бегаем и прыгаем, стреляем и взрываем, днем и ночью, в дождь и снег. Часами учимся, не обращая внимания на комаров и пиявок, неподвижно сидеть в болотах, маскируясь от своих же, ищущих нас. Нас учат грамотно убивать, используя спецтехнику и бесшумное оружие, подручные предметы, природные яды и свое тело в том числе. Высшим баллом оценивается убийство с минимальными затратами, физическими и техническими. Снятие часовых превращается в навязчивую идею. И поневоле начинаешь смотреть на человека, стоящего к тебе спиной, как на потенциального мертвеца. Впоследствии афганский синдром развил и укрепил эту и другие приобретенные на войне «заморочки».
   «Лучший китаец — мертвый китаец», — кричит на укладке парашютов подполковник, заполняя пробелы в нашей идеологической подготовке. Он кричит это от всего сердца, но чтобы воплотить его тезис в жизнь, нам нужны солдаты. Поэтому помимо нашего обучения, нас самих учат обучать других». Профессор знает все, а не преподает ничего, а вы, не зная ничего, будете преподавать все» — шутит майор на военной педагогике. Пишем конспекты, проводя учебные занятия со своими однокашниками. Год сменяет год. Войсковая стажировка, за ней 4-й курс. Госэкзамены. И, наконец, прощальный банкет. Все веселые, подогретые и красивые. Новая парадная форма, золотые лейтенантские погоны. Где мы встретимся еще, и встретимся ли? Четыре года мы прожили бок о бок. Перед глазами проносятся ученья, ночные занятия. Здесь и наряды по кухне, когда вчетвером надо было перемыть около трех тысяч тарелок, мисок и бачков. Или втроем начистить ванну картошки помимо иных кухонных дел. Навсегда остались в памяти учения со школой МВД. На площадке приземления они ждали нас с собаками и налегке. Преследовали нас, пока мы не ушли от них в глухие Мещерские болота. Трое суток тогда пронеслись как три часа. На еду времени почти не было. На каждом этапе «мвдэшники» меняли своих уставших собратьев. Нас же не менял никто.
 
   Отойдя немного от патетики воспоминаний, выдавливающих мутную слезу, предлагаю обратиться к комической стороне курсантской жизни. Надо прямо сказать, что и служба офицера в девятой роте была отнюдь не простой. Курсант зачастую в некоторых вопросах подготовлен не хуже, чем его командир. Это налагает особый отпечаток на общение курсанта и офицера, которому не дай Бог подставиться.

С. Козлов
Разведчик должен уметь...

   Как то, когда я был курсантом второго или третьего курса, к нам из ГРУ приехал майор Макаров. Встречаясь с нашим взводом, он поинтересовался нет ли среди нас нарушителей воинской дисциплины. Не задолго до его приезда кто то, уже не помню кто, залетел с пьянкой. Его и подставили отцы-командиры. Мы думали, что в несчастного будут метать «гром и молнии», но Макаров неожиданно сказал: «Ну что же Вы товарищ курсант, пить совсем не умеете, попадаетесь? Как же Вы дальше служить думаете? А если Вам придется встречу с Вашим резидентом организовывать? Не знаю нужны ли нам такие курсанты». В его словах конечно была бездна иронии, но и здравый смысл, безусловно присутствовал. Разведчик кроме употребления спиртных напитков в больших количествах без потери сознания должен еще уметь многое.

Например, изготавливать легализационные документы

   К Андрюхе Тарасову, с которым мы дружили, приехали родители. Недавно назначенный командир девятой роты капитан Вылегжанин откровенно морочил ему голову. Нет он был не против того, чтобы курсант четвертого курса Тарасов встретился с родителями и провел с ними вечер буднего дня. Просто ротный хотел потрепать Андрюхе нервы. Надо сказать, что это у него получалось. Сначала он сказал, что отпустит Тараса в одно время со всеми увольняемыми четвертого курса и не раньше. Но когда Андрей сказал, что приехал отец, который просил отпустить его сразу после самоподготовки, Вылегжанин вроде бы пошел навстречу и сказал, чтобы Андрюха переодевался в парадную форму одежды, а затем предстал пред его светлые очи. Отец Андрея был полковником и служил тогда кажется в ГРУ. Когда же Тарас переодевшись начал искать ротного, его нигде не оказалось.
   Уже не помню зачем именно Андрею надо было уйти на час раньше, но он здорово психовал. Подойдя ко мне, он сказал: «Козлевич, я сейчас свалю и будь, что будет!». На Тараса, который в увольнение-то почти не ходил потому, что было лень, это похоже не было.
   «Погоди, возьми для отмазки хоть увольнительную. Вдруг на патруль нарвешься», — посоветовал я.
   Нашли у кого то чистую увольнительную с печатью и заполнили ее. Оставалось только расписаться за ротного.
   Дело это было не очень простым. Ротный расписывался по-немецки и с левым наклоном. Однако я уже освоил и его автограф, как в общем и подписи других офицеров роты. Быстренько расписавшись, я вручил Андрюхе увольнительную и он, перемахнув через угол забора, называемый третьим КПП, был таков.
   На построении увольняемых, когда на фамилию Тарасов никто не вышел из строя, Вылегжанин вычеркнул его из списка увольняемых в книге. На вечерней поверке, понятно, Андрюхи тоже не было. Ответственный офицер записал, что «на вечерней поверке в первом взвозе самовольно отсутствовал курсант Тарасов», но дежурному по училищу докладывать не стал. Зачем выносить сор из избы? Сами разберемся подумал он.
   Утром пришел Андрюха и, как ни в чем не бывало, встал в строй на утреннем осмотре. Вылегжанин уже все знал и подошел к нему для того, чтобы объявить взыскание. Каково было его удивление, когда Андрей «на голубом глазу» сказал, что ротный сам его отпустил, только запамятовал. В подтверждение он показал увольнительную с моей подписью. Ничего не понимая Вылегжанин взял записку повертел, зачем то посмотрел на свет и сказал. «Странно, роспись действительно моя».
   Тарас потом выставил пиво, а мой авторитет, как специалиста по подделке документов, значительно вырос. Шутка ли, подделать подпись человека, чтобы он сам не смог ее отличить от подлинной — это мастерство.

Разведчик должен уметь легендировать

   Летом в воскресение расположение нашей роты пустело. Народ разбредался, кто в увольнение, кто на стадион, кто просто позагорать на спортивном городке. Наиболее недисциплинированные, такие, каким был и я, уходили в город в самовольную отлучку. Для того, чтобы избежать каких-либо неприятностей при встрече с патрулем, мы обеспечивали себя увольнительными, как это было описано выше.
   Переодевшись в «парадку», я перемахнул через забор. Цель у меня была одна — городской парк, где находилась танцверанда. Идя в нужном мне направлении, я, несмотря на увольнительную в кармане, неустанно крутил головой в разные стороны, дабы не нарваться на кого-нибудь из своих офицеров. Тогда никакая увольнительная не поможет. Но наблюдая, курсант подсознательно ищет глазами опасность в военной форме.
   Старший лейтенант Баландин шел навстречу мне в гражданке. Увидев меня, он решил, что я в увольнении и прошел ничего не сказав, а я его так и не увидел. Утром, придя в роту, он проверил списки увольняемых, но меня там не обнаружил. Когда же они вместе с моим взводным начали давить на меня, чтобы я сознался в том, что я был в самоволке, я откровенно рассмеялся, сказав, что весь вечер находился в казарме. Даже когда Баландин мне конкретно напомнил, где он меня видел и в какое время, я продолжал стоять на своем, утверждая, что на вечерней поверке я был и, что вообще меня тут все видели. Далее я не менее достоверно рассказал когда и что делал в казарме и на спортивном городке. Доводы по поводу того, что мне сразу легче станет, как только я сознаюсь, на меня не действовали — это был уже конец второго курса. Впрочем я и на первом на такую грубую приманку не попадался. Нагло улыбаясь, я ответил, что мне и так не тяжело.
   — Видно пока тебя за руку не поймаешь, ты не сознаешься, — сказал Баландин.
   — Зачем же мне на себя наговаривать?, — сказал я. «Обознались Вы товарищ старший лейтенант!».

Разведчик должен уметь готовить алиби

   Спустя полгода после описанного случая, не задолго до Нового года, мы с Борькой Сусловым решили сходить в баню. Было в нашей роте такое популярное увлечение. Народ у нас попарится любил, а особенно нравилось после парилочки принять кружечку холодненького пива. Мы же шли еще и потому, что будучи в наряде, помывку пропустили, а потом пролетели и с баней, когда в город отпускали тех, кто стоял в наряде в банный день. Новый год хотелось встретить чистыми. Для этого мы решили посетить не баню на улице Гоголя, где была лучшая парилка, а баню на улице Подбельского, что в пяти-десяти минутах быстрой ходьбы от нашего училища. Идти решили вместо ужина. Но на нашу беду ротный, по кличке Конь, организовал пришивание новых бирок на саперные лопаты. Для этого всем выдали кусочки красной материи и картон, на который нужно было ее натянуть. Далее надо было написать свою фамилию. Мы с Бобом торопились. Я периодически подходил к ротному и спрашивал который час. Он отвечал, что без двадцати пяти восемь, затем, что без пятнадцати. Наконец мы с Борькой закончили работу, предъявили ее взводному и, незаметно захватив приготовленные пакеты с бельем, в шапках, но без шинелей выскочили на улицу. В роте народ собирался на ужин. Преодолев отработанным движением забор, мы вскоре вышли дворами к бане. Нас ждало разочарование: в бане взорвались котлы и она была закрыта на ремонт. Не теряя времени, мы быстрым шагом поспешили обратно.
   Курсант Суслов отличался редкой прожорливостью, объясняя это тем, что он еще молодой и ему надо расти. Вот и в этот раз Боб начал уговаривать меня выйти к гастроному на площади Ленина для того, чтобы купить булочек на ужин. Я отказывался, говоря, что там сейчас полно офицеров нашего училища, которые возвращаются со службы домой, и мы там обязательно попадемся. Споря таким образом, мы дошли до улицы Подбельского и пошли по ней в сторону площади Ленина. Суслов за еду способен был уговорить даже паровоз. Было темно и на улице шел снег крупными хлопьями. Как и положено в самоволке, моя голова вращалась на триста шестьдесят градусов пытаясь обнаружить опасность. Однако ничего, что предвещало бы неприятности визуально выявить не удалось. Тем не менее, внутри меня все напряглось, когда мы приблизились к освещенному кругу под фонарем. С другой стороны к нему подходил человек в светлом пальто. Офицерская шинель темная и я бы ее ни с чем не спутал. Но подсознательно напряжение увеличивалось. И не напрасно. На освещенный участок вышел старший лейтенант Баландин в светлой парадной шинели. Мы увидели друг друга и я, двинув беззаботно болтавшего Суслова в бок, прошипел: «Атас! Баландин!». Тут и Боб узрел опасность и мы быстрым шагом стали переходить на другую сторону улицы. Баландин попытался остановить нас, окликнув по фамилии, но мы не оборачивались. Скосив немного глаза, Борька сказал: «Он бежит». Я ответил: «Побежали и мы». Повторять не пришлось. Мы рванули и скрылись в темной подворотне, где ловить нас было занятием абсолютно бесперспективным. Когда мы перепрыгнули через забор, рота стоилась во дворе для того, чтобы идти на ужин. Спрятав пакеты с бельем под деревом, мы встали в строй, а я подошел к Коню и еще раз зафиксировался, спросив, который теперь час. Конь заревел, что я его достал и давно должен купить себе часы, но потом все же сказал, что на его «Командирских» без трех минут восемь. Я поблагодарил и встал в строй.
   Мы ни минуты не сомневались, что утром Баландин доложит о нас командиру роты, поэтому, когда нас вызвали из строя, а все остальные пошли на занятия, мы были невозмутимы, как индейцы.
   В канцелярии начался грубый прессинг. Конь сказал, что его мои штучки уже достали и теперь наверняка меня отчислят из училища. Суслову он тоже что-то обещал. Я не спорил, но когда он выговорился, спросил: «А в чем собственно дело? На образец воинской дисциплины я явно не тяну, но с прошлого залета вроде бы ничего не произошло». Тут Конь взорвался: «Вчера вечером вы были в самовольной отлучке! Вас обоих видел старший лейтенант Баландин на улице Подбельского. Вы несли в пакетах водку для Новогодней пьянки!». Тут я не выдержал и возразил, сказав, что весь вечер находился в казарме. Это могут подтвердить все. Как бы между делом я спросил, когда именно видел нас Баландин. Тот ответил, что примерно без двадцати, без пятнадцати минут восемь. Состроив обиженную физиономию, но ликуя в душе, я напомнил Коню, что в это самое время спрашивал у него в казарме время». Скажите, как я мог быть одновременно в двух местах?», — очень правдоподобно возмутился я
   «Да и на ужине Вы нас с Сусловым видели». Конь прекрасно это помнил и уже неуверенно спросил Баландина: «Вова, а ты точно их видел?». На что тот ответил вопросом: «Саша это я?» и ткнул в себя пальцем. Конь подтвердил: «Ты». Потом Баландин указал на ротного и спросил: «А это ты?». Конь подтвердил и это. «Ну вот так я их вчера видел также как тебя сейчас», — раздраженный недоверием сказал старлей. Конь тупо и недоверчиво посмотрел на меня. Я в ответ пожал плечами и сказал: «Но Вы ведь тоже меня вчера видели». На что ротный заорал: «Не видел я тебя!».
   Наверное понятно, что нам ничего не сделали. Спустя еще полгода, когда у нас с Баландиным наладились отношения настолько хорошие, насколько они могут быть у офицера и курсанта, он, видимо долго раздумывая спрашивать или нет, все же спросил:
   — Скажи, а тогда у «Снежинки» был ты?
   — Конечно я.
   А перед Новым годом на Подбельского от меня убежали вы с Бобом?
   Естественно, — подтвердил я.
   Баландин облегченно вздохнул: «Уф! А я думал, что у меня крыша поехала».

Разведчик должен уметь находить выход их любой безвыходной ситуации

   Не помню фамилию курсанта, с которым это произошло, поскольку описываемый случай имел место за пару лет до моего поступления в училище. Рассказали мне его старшие товарищи. Назовем героя для удобства курсант Белов.
   Рота строилась на ужин. Курсант четвертого курса Белов разговаривал стоя в строю. Не замолчал он и когда старшина скомандовал: «Равняйсь! Смирно!». Увидев это вопиющее нарушение воинской дисциплины, ответственный офицер, допустим Петров, окликнул его и, когда тот повернулся в его сторону, показал два пальца, что означало два наряда вне очереди. На что Белов показал в ответ фигу. В это время прозвучала команда «Шагом марш!» и рота двинулась в столовую. Обиженный офицер доложил обо всем ротному, который в это время находился в канцелярии. Как только рота вернулась с ужина, Белова вызвали к командиру, где курсанту сказали, что это верх наглости, что за это его обязательно отчислят, а если не отчислят, то ближайший зимний отпуск он проведет на гауптвахте. Курсант лишь сказал, что его не правильно поняли. «А как еще тебя понимать? Пиши объяснительную!» вконец осерчав крикнул ротный. Вот что он прочитал, когда курсант закончил писать: «Я курсант Белов по поводу инцидента могу пояснить следующее. Во время построения роты я разговаривал в строю. Лейтенант Петров меня окликнул и показал два пальца, что на его языке означало „Два наряда на службу вне очереди“. Тогда я в ответ показал ему фигуру из трех пальцев, что на моем языке означало „Есть!“.

Разведчик должен уметь маскировать тайник

   Курсант Берестнев по кличке «Дусик» обладал редкими способностями. Не было замка, который бы «Дусик» не смог открыть. Простой навесной он открывал любым найденным под ногами ржавым гвоздем. К замкам посложнее подбирал ключи. Рассказывали, что как то его вызвали к начальнику училища. И сам «Дуська» и его товарищи очень переживали из-за этого. К генералу курсанта за хорошим не вызывают. Ротный, зная это, злорадно потирал руки, мечтая, что теперь этого разгильдяя отчислят наверняка. Все просто обалдели, когда Берестнев, как ни в чем не бывало вернулся и рассказал, что генерал забыл где то ключи от своего сейфа, а ему срочно потребовался какой то документ, лежащий там. «Дусика» спросили сможет ли он открыть сейф и сколько понадобиться времени. Курсант Берестнев попросил всех выйти, и через пятнадцать минут пригласил снова к открытому уже сейфу.