Страница:
— Старина, — положил ему на плечо руку Гарик. — Зная твою щепетильность в вопросах чести, хочу сказать, что я и Алена… В общем, она свободна…
Сорока мрачно посмотрела ему в глаза, и Гарик, не выдержав взгляда, медленно опустил голову. Он понял, что не надо было этого говорить. Ничего не сказав, Сорока быстро спустился со второго этажа вниз. Под ногами хрустела осыпавшаяся штукатурка. Внизу грохнула, по-видимому, сорвавшись с последней петли, дверь, гулкое эхо, вспугнув голубей, пробежало по пустым комнатам и затихло на чердаке. Гарик вздохнул, потер ладонью подбородок, чему-то улыбнулся, будто прислушиваясь к себе, и, осторожно ступая по грязному полу, пошел вслед за приятелем.
Инна и Алена загорали на острове и тоже беседовали, только о мужчинах. Тлеющими угольками посверкивали в траве цветочки клевера. По ним ползали пчелы. Сосны и ели подпирали ослепительно синее небо. В ветвях тренькали синицы, а в траве трещали кузнечики, гудели пчелы, перелетая с цветка на цветоок.
Услышав скрипучее «га-га-рх!», Нина приподнялась и взглянула на озеро: сразу за камышами и осокой плавала большая темно-серая птица. Длинная шея ее изгибалась, когда она дотрагивалась до воды.
— Посмотри, какая красавица! — сказала Нина.
— Гагара, — взглянув на птицу, определила Алена. — Она и раньше здесь жила… И тоже была одна.
— А где же ее гагар? — улыбнулась Нина.
— Он изменил ей, и гагара его прогнала, — без улыбки проговорила Ллепа. — Она гордая и принципиальная.
— И теперь страдает в одиночестве, — включилась в игру Нина, хотя по ее лицу скользнула тень.
Они немного полежали молча, провожая прищуренными глазами проплывающие над островом облака. Алена, приподнявшись на локтях, взглянула на озеро: гагара исчезла. Наверное, надолго нырнула.
— Не думай о нем, Алена, — сказала Нина. — Не стоит он этого.
— Тебе же он нравился? — равнодушным голосом заметила Алена.
— Я ничего тебе плохого про него не стану рассказывать, но… лучше, если ты его забудешь.
— Это что, ревность? — Алена приоткрыла один глаз и с любопытством взглянула на девушку.
— Поверь, я желаю тебе добра, — ответила Нина.
— Ты же с ним приехала? Значит, он тебе не безразличен? — Алена пытливо смотрела на Нину.
— Наверное, я слабохарактерная, — сказала Нина. — И потом, не хотелось компанию нарушать: ведь мы еще зимой договорились насчет этой поездки. И даже отпуска взяли в одно время.
— Тебе было неприятно, когда он стал ухаживать за мной?
— Я привыкла, — усмехнулась Нина. — Он никогда со мной не считался.
— Я тебя не понимаю, — отвернулась от нее Алена и снова стала смотреть на небо.
— Я буду счастлива, если он оставит меня в покое, — сказала Нина. Трудно ей говорить о Борисе. Да, она была влюблена в него. Ее познакомил с ним Глеб. Борис часто заходил в комиссионный. У него с Глебом были какие-то дела. Заглядывал к ней в отдел. Прошлым летом они вместе провели отпуск в Прибалтике. Вот там-то, в Паланге, Нина по-настоящему и узнала Бориса. Ему нравилось, чтобы девушки ходили за ним по пятам и страдали… Он получал от этого удовольствие и не скрывал этого. Он любил подчеркивать свое превосходство, к присутствии других выказывал равнодушие и пренебрежение к своей девушке… Нет, Нина не хочет даже вспоминать обо всем, что было между ними. Да, она согласилась с ними поехать, но знала, что это последняя поездка с Садовским…
— Ты любила его? — помолчав, спросила Алена. — Можешь не отвечать, знаю, что любила.
— Я и не собираюсь скрывать, — ответила Нина.
— Мне противны парни, которые рассыпаются в комплиментах, ходят как тени по пятам, угадывают каждое твое желание… А Борис не такой. Он настоящий мужчина.
— Это его любимая поза. Ему нравится причинять боль людям, которые слабее его, а это неблагородно! И совсем не свойственно настоящим мужчинам.
— Странно это слышать от тебя, — задумчиво произнесла Алена. — Мне казалось, что ты его любишь.
— Любила, — поправила Нина. — А это совсем разные вещи.
— И ты совсем-совсем равнодушна к нему?
— Хочу надеяться, что это так, — ответила Нина.
— А мне он нравится, — мечтательно произнесла Алена. — Когда я вижу его, со мной что-то происходит; мне на все наплевать, я готова любую глупость выкинуть…
— Мне это знакомо, — невесело улыбнулась Нина. — Скажу тебе одно: такой человек, как Борис, не пригоден для семейной жизни. Несчастная та будет женщина, которая свяжет с ним свою судьбу…
— Ты рассуждаешь, как… как совсем взрослая женщина, — сказала Алена.
— Я и есть взрослая… — рассмеялась Нина. — И мне уже пора думать о замужестве.
— Ты красивая, тебя любой возьмет, — заметила Алена.
— Мне любой не нужен, — став серьезной, ответила Нина. — Мне нужен такой… — Она запнулась и замолчала.
— Какой? — Алена с интересом повернулась к ней.
— Я не хотела бы, чтобы мой муж походил на Бориса, — сказала Нина.
— И Сорока его терпеть не может… — помолчав, проговорила Алена.
— Думаю, что у него для этого есть веские причины.
— Из-за чего они все-таки поругались? — поинтересовалась Алена.
— Разве он тебе не рассказал? — удивилась Нина.
— Кто?
— Сорока.
— Он расскажет… Жди!
И тогда Нина поведала, что произошло на берегу озера. Про ручную косулю, топор, капканы и схватку… Даже про то, что Сорока похоронил убитую косулю на острове. Это видел Глеб.
— Я ничего не знала… — растерянно произнесла Алена. А я думала, он…
— Из-за тебя? — улыбнулась Нина. — Плохо же ты знаешь своего Сороку…
— В этом-то вся и беда… — вздохнула Алена. — Он не такой, как все… И я не знаю, хорошо это или плохо.
— А ты, думаешь, такая, как все? — с улыбкой посмотрела на нее Нина.
— Как ты относишься к Сороке? — спросила Алена.
— Уж если ты его не знаешь, то для меня он и подавно загадка, — после продолжительной паузы ответила Нина.
Когда они впервые встретились на Кондратьевском, Нина была влюблена в Бориса и не особенно заинтересовалась случайным знакомым. Несколько раз видела из окна своего дома, как он медленно, будто кого-то поджидал, проходил по улице. Конечно, она почувствовала, что вызвала в нем интерес, может быть, даже понравилась, но, когда встретила второй раз, у Летнего сада, уже ничего не почувствовала.
Женским чутьем Нина угадала, что Сорока влюблен, только не в нее, а в другую девушку. И Нина в самом зародыше подавила в себе возникший было интерес к этому большому молчаливому парню. Казалось, он отгорожен от всех невидимым барьером. А заглянуть за этот барьер суждено не каждому,.. Когда он говорил с ней, смотрел на нее, ей казалось, что он в мыслях своих далеко-далеко. Точно так же он разговаривал и смотрел на близнецов, которые, вечно соревнуясь друг с другом, не прочь были бы пофлиртовать с ним.
И он не рисовался, не играл. Просто был совсем из другого теста, чем их общие знакомые. Он не умел ухаживать за девушками, не искал их общества, как Гарик, Глеб или Борис, сам держался от них на расстоянии и их держал точно на такой же дистанции.
— Сдается мне, что счастлива будет та девушки, которую этот парень полюбит, — сказала Нина.
— Пусть будет так, а если такой девушки на свете не существует? — с вызовом ответила Алена. — Такие цельные и чистые натуры, как Сорока, стремятся к идеалу, а ты ведь знаешь — идеальных девушек не бывает.
— Мне кажется, вы были бы замечательной парой…
— Я не хочу о нем говорить, — резко сказала Алена и перевернулась со спины на живот. Нина окинула оценивающим взглядом ее стройную фигуру, округлые плечи с ямочками, длинные ноги и, хотя она знала, что в общем-то у нее тоже вполне приличная фигура и она нравится мужчинам, испытала легкую зависть к Алене.
— Красивая ты, Аленка! — с нотками восхищения в голосе заметила она. — Наверное, парни по тебе с ума сходят?
Не дождавшись ответа, она улыбнулась и, зажмурив глаза, подставила лицо солнцу.
— Эй, девочки-и! Вас тут еще никто не украл? — услышали они жизнерадостный голос Гарика.
От причала по узкой тропинке поднимались на остров Гарик и Сорока.
Глава девятнадцатая
Сорока мрачно посмотрела ему в глаза, и Гарик, не выдержав взгляда, медленно опустил голову. Он понял, что не надо было этого говорить. Ничего не сказав, Сорока быстро спустился со второго этажа вниз. Под ногами хрустела осыпавшаяся штукатурка. Внизу грохнула, по-видимому, сорвавшись с последней петли, дверь, гулкое эхо, вспугнув голубей, пробежало по пустым комнатам и затихло на чердаке. Гарик вздохнул, потер ладонью подбородок, чему-то улыбнулся, будто прислушиваясь к себе, и, осторожно ступая по грязному полу, пошел вслед за приятелем.
Инна и Алена загорали на острове и тоже беседовали, только о мужчинах. Тлеющими угольками посверкивали в траве цветочки клевера. По ним ползали пчелы. Сосны и ели подпирали ослепительно синее небо. В ветвях тренькали синицы, а в траве трещали кузнечики, гудели пчелы, перелетая с цветка на цветоок.
Услышав скрипучее «га-га-рх!», Нина приподнялась и взглянула на озеро: сразу за камышами и осокой плавала большая темно-серая птица. Длинная шея ее изгибалась, когда она дотрагивалась до воды.
— Посмотри, какая красавица! — сказала Нина.
— Гагара, — взглянув на птицу, определила Алена. — Она и раньше здесь жила… И тоже была одна.
— А где же ее гагар? — улыбнулась Нина.
— Он изменил ей, и гагара его прогнала, — без улыбки проговорила Ллепа. — Она гордая и принципиальная.
— И теперь страдает в одиночестве, — включилась в игру Нина, хотя по ее лицу скользнула тень.
Они немного полежали молча, провожая прищуренными глазами проплывающие над островом облака. Алена, приподнявшись на локтях, взглянула на озеро: гагара исчезла. Наверное, надолго нырнула.
— Не думай о нем, Алена, — сказала Нина. — Не стоит он этого.
— Тебе же он нравился? — равнодушным голосом заметила Алена.
— Я ничего тебе плохого про него не стану рассказывать, но… лучше, если ты его забудешь.
— Это что, ревность? — Алена приоткрыла один глаз и с любопытством взглянула на девушку.
— Поверь, я желаю тебе добра, — ответила Нина.
— Ты же с ним приехала? Значит, он тебе не безразличен? — Алена пытливо смотрела на Нину.
— Наверное, я слабохарактерная, — сказала Нина. — И потом, не хотелось компанию нарушать: ведь мы еще зимой договорились насчет этой поездки. И даже отпуска взяли в одно время.
— Тебе было неприятно, когда он стал ухаживать за мной?
— Я привыкла, — усмехнулась Нина. — Он никогда со мной не считался.
— Я тебя не понимаю, — отвернулась от нее Алена и снова стала смотреть на небо.
— Я буду счастлива, если он оставит меня в покое, — сказала Нина. Трудно ей говорить о Борисе. Да, она была влюблена в него. Ее познакомил с ним Глеб. Борис часто заходил в комиссионный. У него с Глебом были какие-то дела. Заглядывал к ней в отдел. Прошлым летом они вместе провели отпуск в Прибалтике. Вот там-то, в Паланге, Нина по-настоящему и узнала Бориса. Ему нравилось, чтобы девушки ходили за ним по пятам и страдали… Он получал от этого удовольствие и не скрывал этого. Он любил подчеркивать свое превосходство, к присутствии других выказывал равнодушие и пренебрежение к своей девушке… Нет, Нина не хочет даже вспоминать обо всем, что было между ними. Да, она согласилась с ними поехать, но знала, что это последняя поездка с Садовским…
— Ты любила его? — помолчав, спросила Алена. — Можешь не отвечать, знаю, что любила.
— Я и не собираюсь скрывать, — ответила Нина.
— Мне противны парни, которые рассыпаются в комплиментах, ходят как тени по пятам, угадывают каждое твое желание… А Борис не такой. Он настоящий мужчина.
— Это его любимая поза. Ему нравится причинять боль людям, которые слабее его, а это неблагородно! И совсем не свойственно настоящим мужчинам.
— Странно это слышать от тебя, — задумчиво произнесла Алена. — Мне казалось, что ты его любишь.
— Любила, — поправила Нина. — А это совсем разные вещи.
— И ты совсем-совсем равнодушна к нему?
— Хочу надеяться, что это так, — ответила Нина.
— А мне он нравится, — мечтательно произнесла Алена. — Когда я вижу его, со мной что-то происходит; мне на все наплевать, я готова любую глупость выкинуть…
— Мне это знакомо, — невесело улыбнулась Нина. — Скажу тебе одно: такой человек, как Борис, не пригоден для семейной жизни. Несчастная та будет женщина, которая свяжет с ним свою судьбу…
— Ты рассуждаешь, как… как совсем взрослая женщина, — сказала Алена.
— Я и есть взрослая… — рассмеялась Нина. — И мне уже пора думать о замужестве.
— Ты красивая, тебя любой возьмет, — заметила Алена.
— Мне любой не нужен, — став серьезной, ответила Нина. — Мне нужен такой… — Она запнулась и замолчала.
— Какой? — Алена с интересом повернулась к ней.
— Я не хотела бы, чтобы мой муж походил на Бориса, — сказала Нина.
— И Сорока его терпеть не может… — помолчав, проговорила Алена.
— Думаю, что у него для этого есть веские причины.
— Из-за чего они все-таки поругались? — поинтересовалась Алена.
— Разве он тебе не рассказал? — удивилась Нина.
— Кто?
— Сорока.
— Он расскажет… Жди!
И тогда Нина поведала, что произошло на берегу озера. Про ручную косулю, топор, капканы и схватку… Даже про то, что Сорока похоронил убитую косулю на острове. Это видел Глеб.
— Я ничего не знала… — растерянно произнесла Алена. А я думала, он…
— Из-за тебя? — улыбнулась Нина. — Плохо же ты знаешь своего Сороку…
— В этом-то вся и беда… — вздохнула Алена. — Он не такой, как все… И я не знаю, хорошо это или плохо.
— А ты, думаешь, такая, как все? — с улыбкой посмотрела на нее Нина.
— Как ты относишься к Сороке? — спросила Алена.
— Уж если ты его не знаешь, то для меня он и подавно загадка, — после продолжительной паузы ответила Нина.
Когда они впервые встретились на Кондратьевском, Нина была влюблена в Бориса и не особенно заинтересовалась случайным знакомым. Несколько раз видела из окна своего дома, как он медленно, будто кого-то поджидал, проходил по улице. Конечно, она почувствовала, что вызвала в нем интерес, может быть, даже понравилась, но, когда встретила второй раз, у Летнего сада, уже ничего не почувствовала.
Женским чутьем Нина угадала, что Сорока влюблен, только не в нее, а в другую девушку. И Нина в самом зародыше подавила в себе возникший было интерес к этому большому молчаливому парню. Казалось, он отгорожен от всех невидимым барьером. А заглянуть за этот барьер суждено не каждому,.. Когда он говорил с ней, смотрел на нее, ей казалось, что он в мыслях своих далеко-далеко. Точно так же он разговаривал и смотрел на близнецов, которые, вечно соревнуясь друг с другом, не прочь были бы пофлиртовать с ним.
И он не рисовался, не играл. Просто был совсем из другого теста, чем их общие знакомые. Он не умел ухаживать за девушками, не искал их общества, как Гарик, Глеб или Борис, сам держался от них на расстоянии и их держал точно на такой же дистанции.
— Сдается мне, что счастлива будет та девушки, которую этот парень полюбит, — сказала Нина.
— Пусть будет так, а если такой девушки на свете не существует? — с вызовом ответила Алена. — Такие цельные и чистые натуры, как Сорока, стремятся к идеалу, а ты ведь знаешь — идеальных девушек не бывает.
— Мне кажется, вы были бы замечательной парой…
— Я не хочу о нем говорить, — резко сказала Алена и перевернулась со спины на живот. Нина окинула оценивающим взглядом ее стройную фигуру, округлые плечи с ямочками, длинные ноги и, хотя она знала, что в общем-то у нее тоже вполне приличная фигура и она нравится мужчинам, испытала легкую зависть к Алене.
— Красивая ты, Аленка! — с нотками восхищения в голосе заметила она. — Наверное, парни по тебе с ума сходят?
Не дождавшись ответа, она улыбнулась и, зажмурив глаза, подставила лицо солнцу.
— Эй, девочки-и! Вас тут еще никто не украл? — услышали они жизнерадостный голос Гарика.
От причала по узкой тропинке поднимались на остров Гарик и Сорока.
Глава девятнадцатая
Вечером над домом лесника пролетел зеленый вертолет. Сороке показалось, что он на миг замедлил свой полет; мелькнула мысль: вот сейчас, как когда-то прежде, отделится от него круглый продолговатый вымпел и устремится к земле… Но с острова не взмыл вверх голубой шарик с картонной рыбкой. Никто не подал знак вертолетчикам, и они, наверное, даже не посмотрели вниз — знают, что на Каменном острове пусто…
Вертолет исчез за высокими деревьями, умолк гул мотора. Надо съездить на аэродром к летчикам. У него там много осталось знакомых. Почему их не видно на озере? Раньше почти каждую неделю на выходные кто-нибудь из них приезжал на рыбалку. А какую уху они, бывало, запаривали на острове!..
Сорока видел, как мимо проплыла в сторону деревни одна лодка, потом вторая. На первой сидели два рыбака, на другой — один. Местные рыбаки возвращались домой с вечерней зорьки.
Послышался негромкий гул мотора, и Сорока сразу насторожился. Лодка должна показаться из-за нависших над водой кустов ивы и пройти мимо острова. Конечно, она может обогнуть его и с другой стороны, но этот путь короче
«Казанка» стремительно вырвалась на чистую полоску воды. Озеро будто раскололось на две части. Одна, темно-свинцовая, морщинясь и волнуясь, отступила к острову, а вторая, золотисто-розовая, весело катилась к берегу.
На «казанке» сидели трое: один нахохлился на корме, положив руку на румпель, двое расположились на средней скамье. Лодка высоко задирала плоский заостренный нос, и все же Сорока заметил у ног рыбаков какой-то громоздкий предмет, сверху прикрытый выгоревшим брезентом. У острова «казанка» замедлила ход, отчетливо слышались редкие хлопки мотора на холостом ходу. Донеслись невнятные мужские голоса. Затем мотор снова взвыл, и лодка, миновав остров, понеслась дальше, в сторону Каменного Ручья.
Сорока не отрывал от нее напряженного взгляда, пока «казанка» не скрылась за травянистой Утиной косой, далеко выступающей от берега. Он еще некоторое время прислушивался к трескучему шуму и удовлетворенно мотнул головой, услышав, что мотор сбавил обороты, а вскоре и совсем заглох.
Нагнувшись, Сорока поднял брезентовый мешок, из которого наподобие гигантских лягушачьих лап торчали синие ласты, и, выпрямившись, прямо перед собой увидел Алену. Секунду они молча смотрели друг на друга.
— Какой тихий вечер, — первой нарушила молчание девушка.
Сорока промычал в ответ что-то невнятное и нетерпеливо пошевелил плечом, давая понять, что ему нужно идти, но Алена загородила дорогу и не собиралась отступать.
— Я не знала, что ты любишь ночью купаться, — сказала она.
— Это моя давняя страсть… — пробормотал он, прислушиваясь: где-то вдали послышался металлический стук, затем негромко, но мощно залопотал двигатель. Это был не лодочным мотор — похоже, что заработал автомобильный 1 движок.
— Пожалуй, я тоже выкупаюсь, — произнесла Алена, с интересом наблюдая за ним.
— Я люблю один.
— Ты не очень-то вежлив.
— Извини, я спешу, — сказал он и, осторожно отстранив ее с дороги, быстро зашагал вдоль берега по лесной тропинке.
— Почему ты не сказал, что он зарубил топором нашу косулю? — глядя ему в спину, спросила она.
Он остановился. Медленно, будто нехотя, повернулся к ней. Прядь волос свесилась ему на правый глаз. Он отвел ее свободной рукой и чуть приметно улыбнулся.
— Ты ведь все равно узнала об этом.
Она быстро подошла к нему и, глядя в глаза, сердито сказала:
— Твое идиотское благородство когда-нибудь тебе дорого обойдется… Подумаешь, нашелся Дон Кихот!
— Теперь ты хоть знаешь, что я не из-за тебя набил ему морду, — усмехнулся он.
— Зачем он ее убил, Тима? — тихо спросила она. — Это чудовищно!
— Мне самому непонятно, — признался он.
— Он думал, она дикая, да? Он, наверное, охотник? Охотпики безжалостны к зверям…
— Я тебе не смогу помочь, — проговорил он. — Ты уж сама как-нибудь его оправдай…
— Я не оправдываю! — вспыхнула она. — Я его ненавижу!..
— Это неправда, — со вздохом произнес он и метнул взгляд на озеро. — Мне надо идти.
— Возьми меня, пожалуйста, с собой?
— Нет, — сразу помрачнев, решительно ответил он.
— Ты опять что-то задумал, Сорока, — сказала она. — Знаешь, мне это надоело!
Он удивленно вскинул брови.
— Надоело? Тебе? — с ударением на последнем слове переспросил ом. — Это новость!
— Гарик с Ниной ушли в Островитино на танцы. Сережка валяется с книжкой на диване… Мне скучно одной! Ты хочешь, чтобы я и впрямь сбежала от вас, да?
Ее голос дрогнул, и он, уже готовый было резко ответить, опустил голову.
— Я не могу тебя сейчас развеселить, — сказал он. — При всем моем желании.
— Я пойду с тобой, — почувствовав, что он заколебался, твердо заявила она.
— Тебе там делать нечего, — грубовато отрезал он и, вскинув мешок на плечо, быстро зашагал по тропинке.
— Опять будешь сети рвать и щучьи капканы в воду швырять? — говорила она вслед. — Пойми ты наконец: их здесь много, а ты — один! Подумаешь, Аника-воин. Ну, куда ты лезешь на рожон! Слышишь?!
Но он ее не слышал. По-кошачьи вглядываясь в лесной сумрак, где сливались в едно целое деревья и прибрежные кусты, он бесшумно шагал по едва приметной тропинке, которая огибала притихшее озеро.
Два человека, низко нагнувшись, выбрасывали из лодки крупную рыбу. Лещи, щуки, язи, скользкие лини смачно плюхались в траву, где их проворно подхватывал третий человек и запихивал в мешок.
Одна большая рыбина угодила в того, что стоял ма берегу, и он, негромко выругавшись, крикнул, чтобы там, на лодке, смотрели, куда швыряют рыбу. А те только посмеивались, снова целясь в него. Второй наполненный доверху мешок притулился под соседней сосной. К стволу было прислонено ружье с брезентовым ремнем.
Разгрузив лодку, двое в закоробившихся от воды брезентовых куртках выбрались на травянистый берег и подошли к третьему, на котором был старый клетчатый пиджак с оторванным карманом.
— Я думал, у тебя уже уха вовсю бурлит, — заметил чернобровый с усиками.
— Я, братцы, предпочитаю ушицу из линька, — хрипло сказал белесый. — Пальчики оближешь!
— Линек, он и жареный хорош, — откликнулся чернобровый.
Мужчина в клетчатом пиджаке был самый высокий среди них.
— Стоит ли, ребята, канителиться с ухой? — взглянул на приятелей высокий. — Я обещал рыбицу доставить на место, как только стемнеет…
— Уже темнеет, — заметил белесый.
— Этот барыга до утра будет ждать… — рассмеялся чернобровый. — Сколько прошлый раз ему первосортной отгрузили? Пуда четыре?
— Нынче побольше взяли, — удовлетворенно взглянул на два полных мешка высокий. — Да и рыбка опять одна к другой. Надо в следующий раз снова эту ямину обработать…
— Доставай, Гриша, — сказал белесый.
Чернобровый — это его звали Гришей — спустился к лодке, откинул крышку люка и достал две поллитровки, полбуханки хлеба, несколько головок лука. Прижимая все это богатство к груди, пошарил свободной рукой и извлек брусок сала, обернутый в промасленную газету. Громко стукнула крышка металлического люка.
— Ты что, очумел? — вскинулся белесый. — На всю губернию грохочешь!
— Тут ни души, — проворчал Григорий, выбираясь из лодки.
Они кружком расположились у костра, который успел разжечь высокий, разложили на пустом мешке закуску, белесый отколупнул зубами блестящие пробки, высокий услужливо подставил белую эмалированную кружку, которую жестом фокусника извлек из кармана. Белесый налил в нее, потом с прищуром взглянул на бутылку, подняв ее над костром, и еще немного плеснул. Пока высокий, задумчиво глядя в пространство, собирался с духом, Григорий мигом соорудил бутерброд с салом и протянул ему вместе с очищенной луковицей.
— Чтобы наша адская машинка не отказала… — ухмыльнулся тот и, откинув голову и двигая острым кадыком, медленно выпил свою порцию. Морщась, схватил луковицу.
— Кормилица наша, — осклабился белесый, наливая себе. — Что бы мы без нее делали? Местные рыбачки жаловались, что не только на удочку — в сети-то ни хрена не идет.
— Я слыхал про такую штуку, — сказал Григорий, принимая порожнюю кружку от приятеля, — Одни христиане додумались вон до чего: нашли тихое озеро, поблизости от которого проходила высоковольтная линия, подключились к ней двумя кабелями и вроде нас глушили потихоньку рыбку с лодки током…
— Как они подключились-то? — заинтересовался высокий. — На железную ферму забирались, что ли?
— Кабель с крюком прикрепили к длинному шесту и забрасывали на высоковольтный провод, — пояснил Григорий.
— Опасное дело, — с сомнением сказал высокий.
— Ну да… Рассказывали, одного такого умельца как вдарило током, так кубарем из лодки и прямо на дно озера… — продолжал Григорий. — Отрыбачил, родимый…
Над их головами промелькнула черная молчаливая тень. Высокий проводил ее задумчивым взглядом, откусил от бутерброда и, прожевав, сказал:
— Рыбка-то, она никому даром не дается.
— Таких умельцев нынче много развелось, — поддакнул чернобровый.
В камышах, рядом с лодкой, зашуршало. Григорий насторожился. Отодвинувшись от костра и приложив к глазам ладонь, стал вглядываться в сгущающийся над озером сумрак, но после света ничего не смог различить.
— Недобитый щуренок гуляет, — зевнул белесый. — После разряда-то крупная рыба, бывает, отходит, а мелочь пузатая вся гибнет.
— Утром чайки да вороны все подчистят, — сказал высокий.
— На озере ничего даром не пропадает, — ухмыльнулся чернобровый.
Они еще не прикончили вторую бутылку, когда Григорий первый заметил, что лодки почему-то не видно у берега. Все разом вскочили на ноги, толкаясь и ворча друг на друга, подбежали к самой воде. «Казанка» мирно покачивалась метрах в тридцати от того места, где они стояли. Лунная серебристая полоса перечеркнула ее пополам. Металлические весла, будто длинные руки с раскрытыми ладонями, растопырились в воде. Посередине лодки тускло поблескивала металлом машина, напоминающая автомобильный двигатель.
— Вы что же, раздолбаи… — выругался высокий. — Не вытащили лодку на берег?!
— Семен, чтоб я с места не сходя подох, самолично вытянул ее… — оправдывался белесый. — Гляди, вон даже след на траве остался!
— Я ему помогал, — подтвердил Григорий. — Вытащили до половины. Никакой волной ее отсюда не сдвинуло бы.
— Что за чертовщина! — удивлялся высокий, теребя пятерней волосы на затылке. — Ни волны, ни ветра нет. Не сама же она…
— Глядите, качнулась, вон и круги пошли, — вытянув руку, показал белесый. Глаза у него вытаращены. — Что же это такое деется, братцы?
— Хватит болтать, — оборвал высокий. — Живо раздевайтесь — и за лодкой!
— Гриш, ты лучше меня плаваешь? — умоляюще посмотрел на чернобрового белесый. — У меня, сам знаешь, чирья на пояснице…
— Как дело, так у него чирья… — хмыкнул высокий. — Скажи лучше, плавать не умеешь.
— Как топор, — со вздохом согласился белесый. — Папенька смолоду не научил, вот и маюсь…
— Заткнись! — огрызнулся Семен. — Еще про маменьку вспомни…
Григорий нехотя стал стягивать резиновые сапоги. Лицо хмурое — видно, что ему совсем не хочется лезть в холодную неприветливую воду. Стащив сапог, он с размаху запустил в сторону костра.
— Лодка-то все дальше уходит! — заметил белесый. У него весь хмель вышибло, хотя до этого казался пьянее своих дружков.
— Не правится мне все это… — пробормотал Семен и, оглянувшись на прыгающего на одной ноге Григория — он стаскивал с себя брючину, — прикрикнул: — Не тяни резину!
В тот самый момент, когда неестественно белый в сумраке Григорий, ежась и что-то бормоча себе под нос, ступил ногой в воду, лодку резко качнуло, так что она сильно накренилась в одну сторону, затем снова выпрямилась. Лодка вошла в серебристую лунную дорожку, на корме засияли белые заклепки, ярко блеснула какая-то деталь.
— Ей-богу, ее кто-то тащит! — понизив голос, произнес Семен. Он метнулся вверх, к костру, схватил ружье и, на ходу взводя курки, спустился вниз.
Григорий, стуча зубами от холода и отфыркиваясь, уже отвалил от берега и, загребая руками воду, поплыл вслед за лодкой. Его черная взлохмаченная голова почти сливалась с поверхностью озера. Слышно было легкое журчание. И непонятно было: отчего оно? Или Григорий взбаламучивает тихую гладь, либо вода обтекает борта движущейся непонятно каким образом лодки.
— Никого вроде не видно, — скользнув взглядом по ружью в руках высокого, проговорил белесый.
— Эй, кто там дурака валяет? — с угрозой в голосе громко спросил Семен. — Не трожь лодку!
В ответ — молчание. Лишь слышно, как Григорий тяжело пыхтит, ворочается в чернильной воде. На другом берегу мелькнул робкий огонек, будто кто-то спичкой чиркнул и сразу погасил. Чуть светлеющий над лесом небосвод наискосок перечеркнула падающая звезда. Не долетев до голубовато сияющих вершин сосен, она рассыпалась угасающей ракетой.
— Кому говорю, отвали от лодки! — разъярясь, кричал высокий, — Не то дуплета в рыло схлопочешь… — Он вскинул ружье и снова опустил.
— Гриш, поднажми! — подал голос и белесый.
Лодка все дальше удалялась от берега. Она уже миновала желтую лунную полосу и теперь смутно голубела на фоне темного противоположного берега. Григорий как раз вошел в освещенное пространство. Вот он обернулся к своим, будто хотел что-то сказать, но вместо этого встряхнул взъерошенной головой и поплыл саженками. Расстояние между ним и лодкой стало заметно сокращаться.
У самого лица высокого бесшумно промелькнула какая-то птица. Он отшатнулся и пробормотал:
— Это еще что за нечисть?..
— Кто же это балует? — сказал белесый. Он стоял у кромки воды и напряженно вглядывался в сумрак.
Тот досадливо дернул плечом. Он тоже всматривался в даль. На них со всех сторон наседали комары. Лодка уже была на порядочном расстоянии от берега, когда они увидели, как из воды показалась смутная человеческая фигура и медленно перевалилась через борт. Металлическая «казанка» глухо загудела. Человек пригнулся и стал что-то делать. Лодку между тем разворачивало бортом к берегу. Метрах в пятнадцати от нее смутным пятном замаячила голова Григория. Стараясь поскорее догнать лодку, он беспорядочно молотил воду руками, иногда гулко взбулькивал ногой. Вокруг него во взбаламученной воде плясали мерцающие точечки звезд. У дальнего берега плавала желтоватая в голубом ореоле луна. На фоне звездного неба серебрились острые конусы высоких елей.
— Ну чего же ты, Семен? — поглядел на высокого белесый. — Стрельни разок для острастки.
— Я ему сейчас вмажу меж лопаток, — едва разжимая губы, процедил Семен, поднимая ружье. — Ишь, сволочь, чего задумал?..
Видя, что Семен приставил приклад к плечу и целится, прижмурив глаз, белесый отпихнул стволы в сторону, воскликнув:
— Ты что, сдурел?!
Прогремел выстрел, и дробь засвистела в небо. Семен резко обернулся к нему. Лицо жесткое, злое.
— Он же лодку хочет утопить! Гляди, что делает!
«Казанка» раскачивалась на воде. Смутная высокая фигура перешла на один борт, и лодка вздыбилась, суматошно чиркнуло по воздуху длинное весло, что-то громко, со скрежетом загрохотало, и в тот самый момент, когда «казанка» стала переворачиваться, обнаженная человеческая фигура отделилась от нее и, взметнув вверх холодно засверкавшие в лунном свете брызги, с оглушительным всплеском рухнула в воду.
Одновременно грохнул второй выстрел. Взвизгнул металл — очевидно, дробь зацепила днище опрокинутой лодки, — и послышался истошный вопль Григория:
— Так вашу растак! Семе-ен! Паразит, ты же мне всю шкуру продырявил!..
Семен, лихорадочно заряжающий красными патронами ружье, поднял голову и встретился глазами с белесым. Тот с ужасом смотрел на него и беззвучно шевелил губами.
— Раз орет как ошалелый, значит, цел… — пробормотал Семен.
— Леший с ней, с лодкой, — наконец обрел дар речи белесый. — Разве можно в людей? Ты знаешь, что за это бывает?.. Да провались она пропадом и рыба, чтобы я из-за нее в тюрягу загремел… Брось к бесу ружье! Совсем очумел мужик…
Он обеими руками вцепился в двустволку, стараясь вырвать ее из рук Семена. Тот извернулся и длинной ногой отпихнул его от себя. Белесый, цепляясь за камыши руками, с шумом полетел в воду. «Охолонись, дурак!» — пробормотал Семен. Пока белесый, жалобно причитая, выбирался на берег, Семен снова вскинул ружье, но на воде, кроме плавающей кверху днищем «казанки» и барахтающегося возле нее Григория, никого не увидел. Выматерившись, отшвырнул ружье, уселся на росистую траву, достал из целого кармана пиджака сигареты, спички и закурил. Большие волосатые руки его мелко дрожали.
— Гришка, мотор-то хоть цел? — спросил он.
— Вроде цел… — донеслось с озера. — А наша машинка — буль-буль… Загремела на дно,
— Помочь тебе, или сам дотолкаешь до берега?
— Дотолкаю… — И немного погодя: — Что же ты палишь, скотина, в своих? Штук пять дробин в лопатку засандалил…
Вертолет исчез за высокими деревьями, умолк гул мотора. Надо съездить на аэродром к летчикам. У него там много осталось знакомых. Почему их не видно на озере? Раньше почти каждую неделю на выходные кто-нибудь из них приезжал на рыбалку. А какую уху они, бывало, запаривали на острове!..
Сорока видел, как мимо проплыла в сторону деревни одна лодка, потом вторая. На первой сидели два рыбака, на другой — один. Местные рыбаки возвращались домой с вечерней зорьки.
Послышался негромкий гул мотора, и Сорока сразу насторожился. Лодка должна показаться из-за нависших над водой кустов ивы и пройти мимо острова. Конечно, она может обогнуть его и с другой стороны, но этот путь короче
«Казанка» стремительно вырвалась на чистую полоску воды. Озеро будто раскололось на две части. Одна, темно-свинцовая, морщинясь и волнуясь, отступила к острову, а вторая, золотисто-розовая, весело катилась к берегу.
На «казанке» сидели трое: один нахохлился на корме, положив руку на румпель, двое расположились на средней скамье. Лодка высоко задирала плоский заостренный нос, и все же Сорока заметил у ног рыбаков какой-то громоздкий предмет, сверху прикрытый выгоревшим брезентом. У острова «казанка» замедлила ход, отчетливо слышались редкие хлопки мотора на холостом ходу. Донеслись невнятные мужские голоса. Затем мотор снова взвыл, и лодка, миновав остров, понеслась дальше, в сторону Каменного Ручья.
Сорока не отрывал от нее напряженного взгляда, пока «казанка» не скрылась за травянистой Утиной косой, далеко выступающей от берега. Он еще некоторое время прислушивался к трескучему шуму и удовлетворенно мотнул головой, услышав, что мотор сбавил обороты, а вскоре и совсем заглох.
Нагнувшись, Сорока поднял брезентовый мешок, из которого наподобие гигантских лягушачьих лап торчали синие ласты, и, выпрямившись, прямо перед собой увидел Алену. Секунду они молча смотрели друг на друга.
— Какой тихий вечер, — первой нарушила молчание девушка.
Сорока промычал в ответ что-то невнятное и нетерпеливо пошевелил плечом, давая понять, что ему нужно идти, но Алена загородила дорогу и не собиралась отступать.
— Я не знала, что ты любишь ночью купаться, — сказала она.
— Это моя давняя страсть… — пробормотал он, прислушиваясь: где-то вдали послышался металлический стук, затем негромко, но мощно залопотал двигатель. Это был не лодочным мотор — похоже, что заработал автомобильный 1 движок.
— Пожалуй, я тоже выкупаюсь, — произнесла Алена, с интересом наблюдая за ним.
— Я люблю один.
— Ты не очень-то вежлив.
— Извини, я спешу, — сказал он и, осторожно отстранив ее с дороги, быстро зашагал вдоль берега по лесной тропинке.
— Почему ты не сказал, что он зарубил топором нашу косулю? — глядя ему в спину, спросила она.
Он остановился. Медленно, будто нехотя, повернулся к ней. Прядь волос свесилась ему на правый глаз. Он отвел ее свободной рукой и чуть приметно улыбнулся.
— Ты ведь все равно узнала об этом.
Она быстро подошла к нему и, глядя в глаза, сердито сказала:
— Твое идиотское благородство когда-нибудь тебе дорого обойдется… Подумаешь, нашелся Дон Кихот!
— Теперь ты хоть знаешь, что я не из-за тебя набил ему морду, — усмехнулся он.
— Зачем он ее убил, Тима? — тихо спросила она. — Это чудовищно!
— Мне самому непонятно, — признался он.
— Он думал, она дикая, да? Он, наверное, охотник? Охотпики безжалостны к зверям…
— Я тебе не смогу помочь, — проговорил он. — Ты уж сама как-нибудь его оправдай…
— Я не оправдываю! — вспыхнула она. — Я его ненавижу!..
— Это неправда, — со вздохом произнес он и метнул взгляд на озеро. — Мне надо идти.
— Возьми меня, пожалуйста, с собой?
— Нет, — сразу помрачнев, решительно ответил он.
— Ты опять что-то задумал, Сорока, — сказала она. — Знаешь, мне это надоело!
Он удивленно вскинул брови.
— Надоело? Тебе? — с ударением на последнем слове переспросил ом. — Это новость!
— Гарик с Ниной ушли в Островитино на танцы. Сережка валяется с книжкой на диване… Мне скучно одной! Ты хочешь, чтобы я и впрямь сбежала от вас, да?
Ее голос дрогнул, и он, уже готовый было резко ответить, опустил голову.
— Я не могу тебя сейчас развеселить, — сказал он. — При всем моем желании.
— Я пойду с тобой, — почувствовав, что он заколебался, твердо заявила она.
— Тебе там делать нечего, — грубовато отрезал он и, вскинув мешок на плечо, быстро зашагал по тропинке.
— Опять будешь сети рвать и щучьи капканы в воду швырять? — говорила она вслед. — Пойми ты наконец: их здесь много, а ты — один! Подумаешь, Аника-воин. Ну, куда ты лезешь на рожон! Слышишь?!
Но он ее не слышал. По-кошачьи вглядываясь в лесной сумрак, где сливались в едно целое деревья и прибрежные кусты, он бесшумно шагал по едва приметной тропинке, которая огибала притихшее озеро.
Два человека, низко нагнувшись, выбрасывали из лодки крупную рыбу. Лещи, щуки, язи, скользкие лини смачно плюхались в траву, где их проворно подхватывал третий человек и запихивал в мешок.
Одна большая рыбина угодила в того, что стоял ма берегу, и он, негромко выругавшись, крикнул, чтобы там, на лодке, смотрели, куда швыряют рыбу. А те только посмеивались, снова целясь в него. Второй наполненный доверху мешок притулился под соседней сосной. К стволу было прислонено ружье с брезентовым ремнем.
Разгрузив лодку, двое в закоробившихся от воды брезентовых куртках выбрались на травянистый берег и подошли к третьему, на котором был старый клетчатый пиджак с оторванным карманом.
— Я думал, у тебя уже уха вовсю бурлит, — заметил чернобровый с усиками.
— Я, братцы, предпочитаю ушицу из линька, — хрипло сказал белесый. — Пальчики оближешь!
— Линек, он и жареный хорош, — откликнулся чернобровый.
Мужчина в клетчатом пиджаке был самый высокий среди них.
— Стоит ли, ребята, канителиться с ухой? — взглянул на приятелей высокий. — Я обещал рыбицу доставить на место, как только стемнеет…
— Уже темнеет, — заметил белесый.
— Этот барыга до утра будет ждать… — рассмеялся чернобровый. — Сколько прошлый раз ему первосортной отгрузили? Пуда четыре?
— Нынче побольше взяли, — удовлетворенно взглянул на два полных мешка высокий. — Да и рыбка опять одна к другой. Надо в следующий раз снова эту ямину обработать…
— Доставай, Гриша, — сказал белесый.
Чернобровый — это его звали Гришей — спустился к лодке, откинул крышку люка и достал две поллитровки, полбуханки хлеба, несколько головок лука. Прижимая все это богатство к груди, пошарил свободной рукой и извлек брусок сала, обернутый в промасленную газету. Громко стукнула крышка металлического люка.
— Ты что, очумел? — вскинулся белесый. — На всю губернию грохочешь!
— Тут ни души, — проворчал Григорий, выбираясь из лодки.
Они кружком расположились у костра, который успел разжечь высокий, разложили на пустом мешке закуску, белесый отколупнул зубами блестящие пробки, высокий услужливо подставил белую эмалированную кружку, которую жестом фокусника извлек из кармана. Белесый налил в нее, потом с прищуром взглянул на бутылку, подняв ее над костром, и еще немного плеснул. Пока высокий, задумчиво глядя в пространство, собирался с духом, Григорий мигом соорудил бутерброд с салом и протянул ему вместе с очищенной луковицей.
— Чтобы наша адская машинка не отказала… — ухмыльнулся тот и, откинув голову и двигая острым кадыком, медленно выпил свою порцию. Морщась, схватил луковицу.
— Кормилица наша, — осклабился белесый, наливая себе. — Что бы мы без нее делали? Местные рыбачки жаловались, что не только на удочку — в сети-то ни хрена не идет.
— Я слыхал про такую штуку, — сказал Григорий, принимая порожнюю кружку от приятеля, — Одни христиане додумались вон до чего: нашли тихое озеро, поблизости от которого проходила высоковольтная линия, подключились к ней двумя кабелями и вроде нас глушили потихоньку рыбку с лодки током…
— Как они подключились-то? — заинтересовался высокий. — На железную ферму забирались, что ли?
— Кабель с крюком прикрепили к длинному шесту и забрасывали на высоковольтный провод, — пояснил Григорий.
— Опасное дело, — с сомнением сказал высокий.
— Ну да… Рассказывали, одного такого умельца как вдарило током, так кубарем из лодки и прямо на дно озера… — продолжал Григорий. — Отрыбачил, родимый…
Над их головами промелькнула черная молчаливая тень. Высокий проводил ее задумчивым взглядом, откусил от бутерброда и, прожевав, сказал:
— Рыбка-то, она никому даром не дается.
— Таких умельцев нынче много развелось, — поддакнул чернобровый.
В камышах, рядом с лодкой, зашуршало. Григорий насторожился. Отодвинувшись от костра и приложив к глазам ладонь, стал вглядываться в сгущающийся над озером сумрак, но после света ничего не смог различить.
— Недобитый щуренок гуляет, — зевнул белесый. — После разряда-то крупная рыба, бывает, отходит, а мелочь пузатая вся гибнет.
— Утром чайки да вороны все подчистят, — сказал высокий.
— На озере ничего даром не пропадает, — ухмыльнулся чернобровый.
Они еще не прикончили вторую бутылку, когда Григорий первый заметил, что лодки почему-то не видно у берега. Все разом вскочили на ноги, толкаясь и ворча друг на друга, подбежали к самой воде. «Казанка» мирно покачивалась метрах в тридцати от того места, где они стояли. Лунная серебристая полоса перечеркнула ее пополам. Металлические весла, будто длинные руки с раскрытыми ладонями, растопырились в воде. Посередине лодки тускло поблескивала металлом машина, напоминающая автомобильный двигатель.
— Вы что же, раздолбаи… — выругался высокий. — Не вытащили лодку на берег?!
— Семен, чтоб я с места не сходя подох, самолично вытянул ее… — оправдывался белесый. — Гляди, вон даже след на траве остался!
— Я ему помогал, — подтвердил Григорий. — Вытащили до половины. Никакой волной ее отсюда не сдвинуло бы.
— Что за чертовщина! — удивлялся высокий, теребя пятерней волосы на затылке. — Ни волны, ни ветра нет. Не сама же она…
— Глядите, качнулась, вон и круги пошли, — вытянув руку, показал белесый. Глаза у него вытаращены. — Что же это такое деется, братцы?
— Хватит болтать, — оборвал высокий. — Живо раздевайтесь — и за лодкой!
— Гриш, ты лучше меня плаваешь? — умоляюще посмотрел на чернобрового белесый. — У меня, сам знаешь, чирья на пояснице…
— Как дело, так у него чирья… — хмыкнул высокий. — Скажи лучше, плавать не умеешь.
— Как топор, — со вздохом согласился белесый. — Папенька смолоду не научил, вот и маюсь…
— Заткнись! — огрызнулся Семен. — Еще про маменьку вспомни…
Григорий нехотя стал стягивать резиновые сапоги. Лицо хмурое — видно, что ему совсем не хочется лезть в холодную неприветливую воду. Стащив сапог, он с размаху запустил в сторону костра.
— Лодка-то все дальше уходит! — заметил белесый. У него весь хмель вышибло, хотя до этого казался пьянее своих дружков.
— Не правится мне все это… — пробормотал Семен и, оглянувшись на прыгающего на одной ноге Григория — он стаскивал с себя брючину, — прикрикнул: — Не тяни резину!
В тот самый момент, когда неестественно белый в сумраке Григорий, ежась и что-то бормоча себе под нос, ступил ногой в воду, лодку резко качнуло, так что она сильно накренилась в одну сторону, затем снова выпрямилась. Лодка вошла в серебристую лунную дорожку, на корме засияли белые заклепки, ярко блеснула какая-то деталь.
— Ей-богу, ее кто-то тащит! — понизив голос, произнес Семен. Он метнулся вверх, к костру, схватил ружье и, на ходу взводя курки, спустился вниз.
Григорий, стуча зубами от холода и отфыркиваясь, уже отвалил от берега и, загребая руками воду, поплыл вслед за лодкой. Его черная взлохмаченная голова почти сливалась с поверхностью озера. Слышно было легкое журчание. И непонятно было: отчего оно? Или Григорий взбаламучивает тихую гладь, либо вода обтекает борта движущейся непонятно каким образом лодки.
— Никого вроде не видно, — скользнув взглядом по ружью в руках высокого, проговорил белесый.
— Эй, кто там дурака валяет? — с угрозой в голосе громко спросил Семен. — Не трожь лодку!
В ответ — молчание. Лишь слышно, как Григорий тяжело пыхтит, ворочается в чернильной воде. На другом берегу мелькнул робкий огонек, будто кто-то спичкой чиркнул и сразу погасил. Чуть светлеющий над лесом небосвод наискосок перечеркнула падающая звезда. Не долетев до голубовато сияющих вершин сосен, она рассыпалась угасающей ракетой.
— Кому говорю, отвали от лодки! — разъярясь, кричал высокий, — Не то дуплета в рыло схлопочешь… — Он вскинул ружье и снова опустил.
— Гриш, поднажми! — подал голос и белесый.
Лодка все дальше удалялась от берега. Она уже миновала желтую лунную полосу и теперь смутно голубела на фоне темного противоположного берега. Григорий как раз вошел в освещенное пространство. Вот он обернулся к своим, будто хотел что-то сказать, но вместо этого встряхнул взъерошенной головой и поплыл саженками. Расстояние между ним и лодкой стало заметно сокращаться.
У самого лица высокого бесшумно промелькнула какая-то птица. Он отшатнулся и пробормотал:
— Это еще что за нечисть?..
— Кто же это балует? — сказал белесый. Он стоял у кромки воды и напряженно вглядывался в сумрак.
Тот досадливо дернул плечом. Он тоже всматривался в даль. На них со всех сторон наседали комары. Лодка уже была на порядочном расстоянии от берега, когда они увидели, как из воды показалась смутная человеческая фигура и медленно перевалилась через борт. Металлическая «казанка» глухо загудела. Человек пригнулся и стал что-то делать. Лодку между тем разворачивало бортом к берегу. Метрах в пятнадцати от нее смутным пятном замаячила голова Григория. Стараясь поскорее догнать лодку, он беспорядочно молотил воду руками, иногда гулко взбулькивал ногой. Вокруг него во взбаламученной воде плясали мерцающие точечки звезд. У дальнего берега плавала желтоватая в голубом ореоле луна. На фоне звездного неба серебрились острые конусы высоких елей.
— Ну чего же ты, Семен? — поглядел на высокого белесый. — Стрельни разок для острастки.
— Я ему сейчас вмажу меж лопаток, — едва разжимая губы, процедил Семен, поднимая ружье. — Ишь, сволочь, чего задумал?..
Видя, что Семен приставил приклад к плечу и целится, прижмурив глаз, белесый отпихнул стволы в сторону, воскликнув:
— Ты что, сдурел?!
Прогремел выстрел, и дробь засвистела в небо. Семен резко обернулся к нему. Лицо жесткое, злое.
— Он же лодку хочет утопить! Гляди, что делает!
«Казанка» раскачивалась на воде. Смутная высокая фигура перешла на один борт, и лодка вздыбилась, суматошно чиркнуло по воздуху длинное весло, что-то громко, со скрежетом загрохотало, и в тот самый момент, когда «казанка» стала переворачиваться, обнаженная человеческая фигура отделилась от нее и, взметнув вверх холодно засверкавшие в лунном свете брызги, с оглушительным всплеском рухнула в воду.
Одновременно грохнул второй выстрел. Взвизгнул металл — очевидно, дробь зацепила днище опрокинутой лодки, — и послышался истошный вопль Григория:
— Так вашу растак! Семе-ен! Паразит, ты же мне всю шкуру продырявил!..
Семен, лихорадочно заряжающий красными патронами ружье, поднял голову и встретился глазами с белесым. Тот с ужасом смотрел на него и беззвучно шевелил губами.
— Раз орет как ошалелый, значит, цел… — пробормотал Семен.
— Леший с ней, с лодкой, — наконец обрел дар речи белесый. — Разве можно в людей? Ты знаешь, что за это бывает?.. Да провались она пропадом и рыба, чтобы я из-за нее в тюрягу загремел… Брось к бесу ружье! Совсем очумел мужик…
Он обеими руками вцепился в двустволку, стараясь вырвать ее из рук Семена. Тот извернулся и длинной ногой отпихнул его от себя. Белесый, цепляясь за камыши руками, с шумом полетел в воду. «Охолонись, дурак!» — пробормотал Семен. Пока белесый, жалобно причитая, выбирался на берег, Семен снова вскинул ружье, но на воде, кроме плавающей кверху днищем «казанки» и барахтающегося возле нее Григория, никого не увидел. Выматерившись, отшвырнул ружье, уселся на росистую траву, достал из целого кармана пиджака сигареты, спички и закурил. Большие волосатые руки его мелко дрожали.
— Гришка, мотор-то хоть цел? — спросил он.
— Вроде цел… — донеслось с озера. — А наша машинка — буль-буль… Загремела на дно,
— Помочь тебе, или сам дотолкаешь до берега?
— Дотолкаю… — И немного погодя: — Что же ты палишь, скотина, в своих? Штук пять дробин в лопатку засандалил…