Страница:
И еще одна мысль глубоко уязвила Казакова: в любой профессии человек растет снизу вверх, от рабочего до инженера, потом до директора предприятия, так же как солдат может дойти до маршала, а вот писателя, бывает, поначалу осыпают похвалами, называют явлением в литературе, чуть ли не классиком, а жизнь свою нередко кончает он в безвестности. А что может быть более жалким, чем престарелый человек, с чьей-то недоброй помощью написавший в молодости одну-единственную книжку и проживший при литературе вечной приживалкой? А сколько бездарностей сделало литературу своим ремеслом и кует деньги на закрытых рецензиях, выступлениях, поездках на декады и месячники литературы в республиках…
Вот почему Вадим Федорович очень не хотел, чтобы сын стал писателем. Литература, как настоящее искусство, вечна, но всегда вокруг нее будут тучным роем виться кусачая мошкара, осы, даже шершни, которые больнее всего жалят…
Казаков набросил на пишущую машинку чехол, встал из-за стола и подошел к окну. Снег все еще валил, но вроде бы хлопья стали меньше, а просветы между ними больше. Уже сквозь белую мглу, как на пленке, стали проявляться кроны залепленных снегом деревьев, пышные белые крыши зданий. Глядя прямо перед собой, он подумал, что двух вещей своей статьей Луков уже добился – это испортил светлое утреннее настроение и начисто отбил на сегодня охоту работать.
Перед самым обедом – Казаков сам готовил для себя и дочери – позвонил знакомый филолог, доктор наук.
– Ты читал статью Лукова? – с места в карьер начал он. – Раскритиковал две твои лучшие книги!
А потом заговорил точь-в-точь как Ушков: дескать, он читает все журналы по долгу своей службы и вот наткнулся на эту гниль… Он так и выразился – «гниль», но опять так же, как и Ушков, не выразил желания опровергнуть в печати Лукова. Впрочем, под конец разговора сказал:
– Вадим Федорович, ты, главное, не принимай близко к сердцу. Статья явно тенденциозная, это прет из каждой строчки, и потом, вряд ли кто ее до конца прочтет: очень уж скучно и бездарно написано.
Больше звонков не было, а желание прочесть статью все больше возрастало. Без всякого аппетита пообедав, Вадим Федорович оделся и вышел из дома. Снег еще падал, но здесь, на улице, он не казался сплошной стеной. Дворники широкими лопатами сгребали его с тротуаров, от Литейного проспекта к набережной Мойки медленно двигалась снегоуборочная машина. Ее растопыренные металлические руки плавно сгребали снег на транспортер. Три грузовика двигались за машиной. На подножке переднего стояла девушка в меховой шапке с длинными ушами и что-то весело говорила шоферу.
В киоске «Союзпечати» знакомая пожилая женщина – она тут работает годы – сказала, что не помнит, был журнал в продаже или нет. Она и получает-то два-три экземпляра, потому что никто его не спрашивает.
– Возьмите «Экран», – предложила женщина. – Тут в конце интересная статья о Бельмондо.
Вспомнив об увлечении дочери этим актером, Казаков взял экземпляр. С обложки на него печально смотрел артист Владислав Дворжецкий. Направляясь к следующему киоску, Вадим Федорович подумал, что странная судьба и у артистов: человека давно нет на свете, а он как ни в чем не бывало появляется на экранах, смеется, шутит, любит, страдает… Как бы проживает вторую жизнь.
Не купив журнал и в другом киоске, Казаков вдруг от души рассмеялся: ну чего он бегает по улице? Чего ищет? Почему в нем появилась неуверенность в себе? Незащищенность от суда людского? Так это даже не суд, а обыкновенная травля озлобленного неудачника. Перед глазами отчетливо всплыло жирное, толстогубое лицо Лукова. Да на этом лице было написано, что он всем завидует, лезет из кожи, чтобы заставить обратить на себя внимание…
Что-то мягкое, влажное мазнуло его по уху, ударило в плечо – с крыши сорвался ком снега. В редеющей снежной пелене проплывали автобусы, автомашины, их шины уже слизали на асфальте снег, лишь по краям вспучились белые холмики. Казаков взглянул на часы: через три часа прилетает из Минеральных Вод Виолетта Соболева. Она по-прежнему обслуживает южные линии. Луков, статья в журнале – все это ненастоящее, преходящее и исчезающее, а вот Виолетта – это сама жизнь. Ирина назвала его «одиноким волком»… Но пока у него есть Соболева, он не одинок. Даже когда ее нет рядом, он постоянно ощущает ее присутствие. О чем бы ни думал, Виолетта всегда рядом. И ее незримое присутствие не мешает работать, наоборот, вселяет в него спокойствие, уверенность в себе. А это постоянное ожидание встречи? Пожалуй, даже хорошо, что они так часто расстаются, не успевают надоесть друг другу…
Во дворе ребятишки лепили снежную бабу. На широкое туловище прилаживали маленькую голову. Голова то кособочилась, то запрокидывалась назад. Вадим Федорович подошел к ним, прокатил ком по снежной целине, отчего он сразу стал в два раза больше, и крепко насадил на туловище.
– Дяденька, приделайте снеговику нос, – попросила розовощекая девчушка в короткой белой шубке. – Нам не достать.
– Какой нос – длинный или короткий? – серьезно спросил он.
– Длинный, длинный! – хором закричали ребятишки.
Он встал на спинку скамьи и, дотянувшись, отломил от старой липы сухой сук. Тот как нельзя впору пришелся снеговику. Пришлось сделать и глаза, вставив два кусочка черной коры. Отойдя назад, полюбовался на дело рук своих и остался доволен. У парадной еще раз оглянулся и, немало озадачив ребятишек, громко рассмеялся: снеговик вдруг разительно напомнил ему плешивого Лукова…
3
4
Вот почему Вадим Федорович очень не хотел, чтобы сын стал писателем. Литература, как настоящее искусство, вечна, но всегда вокруг нее будут тучным роем виться кусачая мошкара, осы, даже шершни, которые больнее всего жалят…
Казаков набросил на пишущую машинку чехол, встал из-за стола и подошел к окну. Снег все еще валил, но вроде бы хлопья стали меньше, а просветы между ними больше. Уже сквозь белую мглу, как на пленке, стали проявляться кроны залепленных снегом деревьев, пышные белые крыши зданий. Глядя прямо перед собой, он подумал, что двух вещей своей статьей Луков уже добился – это испортил светлое утреннее настроение и начисто отбил на сегодня охоту работать.
Перед самым обедом – Казаков сам готовил для себя и дочери – позвонил знакомый филолог, доктор наук.
– Ты читал статью Лукова? – с места в карьер начал он. – Раскритиковал две твои лучшие книги!
А потом заговорил точь-в-точь как Ушков: дескать, он читает все журналы по долгу своей службы и вот наткнулся на эту гниль… Он так и выразился – «гниль», но опять так же, как и Ушков, не выразил желания опровергнуть в печати Лукова. Впрочем, под конец разговора сказал:
– Вадим Федорович, ты, главное, не принимай близко к сердцу. Статья явно тенденциозная, это прет из каждой строчки, и потом, вряд ли кто ее до конца прочтет: очень уж скучно и бездарно написано.
Больше звонков не было, а желание прочесть статью все больше возрастало. Без всякого аппетита пообедав, Вадим Федорович оделся и вышел из дома. Снег еще падал, но здесь, на улице, он не казался сплошной стеной. Дворники широкими лопатами сгребали его с тротуаров, от Литейного проспекта к набережной Мойки медленно двигалась снегоуборочная машина. Ее растопыренные металлические руки плавно сгребали снег на транспортер. Три грузовика двигались за машиной. На подножке переднего стояла девушка в меховой шапке с длинными ушами и что-то весело говорила шоферу.
В киоске «Союзпечати» знакомая пожилая женщина – она тут работает годы – сказала, что не помнит, был журнал в продаже или нет. Она и получает-то два-три экземпляра, потому что никто его не спрашивает.
– Возьмите «Экран», – предложила женщина. – Тут в конце интересная статья о Бельмондо.
Вспомнив об увлечении дочери этим актером, Казаков взял экземпляр. С обложки на него печально смотрел артист Владислав Дворжецкий. Направляясь к следующему киоску, Вадим Федорович подумал, что странная судьба и у артистов: человека давно нет на свете, а он как ни в чем не бывало появляется на экранах, смеется, шутит, любит, страдает… Как бы проживает вторую жизнь.
Не купив журнал и в другом киоске, Казаков вдруг от души рассмеялся: ну чего он бегает по улице? Чего ищет? Почему в нем появилась неуверенность в себе? Незащищенность от суда людского? Так это даже не суд, а обыкновенная травля озлобленного неудачника. Перед глазами отчетливо всплыло жирное, толстогубое лицо Лукова. Да на этом лице было написано, что он всем завидует, лезет из кожи, чтобы заставить обратить на себя внимание…
Что-то мягкое, влажное мазнуло его по уху, ударило в плечо – с крыши сорвался ком снега. В редеющей снежной пелене проплывали автобусы, автомашины, их шины уже слизали на асфальте снег, лишь по краям вспучились белые холмики. Казаков взглянул на часы: через три часа прилетает из Минеральных Вод Виолетта Соболева. Она по-прежнему обслуживает южные линии. Луков, статья в журнале – все это ненастоящее, преходящее и исчезающее, а вот Виолетта – это сама жизнь. Ирина назвала его «одиноким волком»… Но пока у него есть Соболева, он не одинок. Даже когда ее нет рядом, он постоянно ощущает ее присутствие. О чем бы ни думал, Виолетта всегда рядом. И ее незримое присутствие не мешает работать, наоборот, вселяет в него спокойствие, уверенность в себе. А это постоянное ожидание встречи? Пожалуй, даже хорошо, что они так часто расстаются, не успевают надоесть друг другу…
Во дворе ребятишки лепили снежную бабу. На широкое туловище прилаживали маленькую голову. Голова то кособочилась, то запрокидывалась назад. Вадим Федорович подошел к ним, прокатил ком по снежной целине, отчего он сразу стал в два раза больше, и крепко насадил на туловище.
– Дяденька, приделайте снеговику нос, – попросила розовощекая девчушка в короткой белой шубке. – Нам не достать.
– Какой нос – длинный или короткий? – серьезно спросил он.
– Длинный, длинный! – хором закричали ребятишки.
Он встал на спинку скамьи и, дотянувшись, отломил от старой липы сухой сук. Тот как нельзя впору пришелся снеговику. Пришлось сделать и глаза, вставив два кусочка черной коры. Отойдя назад, полюбовался на дело рук своих и остался доволен. У парадной еще раз оглянулся и, немало озадачив ребятишек, громко рассмеялся: снеговик вдруг разительно напомнил ему плешивого Лукова…
3
Поздно вечером в квартире Лукова пронзительно зазвонил телефон – так могла звонить только междугородная. Трубку подняла жена: Луков чистил на ночь зубы в ванной.
– Тебя из Волгограда, – позвала жена. – Приятный женский голос…
– Кто бы это мог быть? – пробормотал Николай Евгеньевич, подходя к аппарату. На подбородке белело пятнышко от зубной пасты.
Звонила Зина Иванова. Голос у нее действительно был приятным.
– Я только что прочла в журнале вашу статью, – говорила она. И слышимость была на удивление хорошей. Жена стояла в дверях кабинета и смотрела на него. – Мы не согласны с ней, Николай Евгеньевич!
– Кто это мы?
– В институте была читательская конференция по книгам Вадима Казакова, выступали студенты, аспиранты, преподаватели – и все хвалили их… И вдруг такая статья!
– Вы уж простите меня, что не погладил его по головке… – добродушно заметил Луков.
Он уже и думать больше не хотел о Казакове. Ему приятнее было вспоминать телефонный разговор с Леонидом Ефимовичем, который одобрительно отозвался о статье и сообщил, что уже кое с кем переговорил насчет приема Лукова в Союз писателей…
– Я всю ночь писала отчет об этой конференции… – звенел в трубке голос Зиночки. – Один экземпляр – в нашу газету, а другой вам пошлю, ладно?
– Присылайте, – усмехнулся Николай Евгеньевич, а про себя подумал: «И охота ей такой ерундой заниматься?» – Да, а зачем она мне… ваша… корреспонденция?
– Мы ведь не согласны с вами!
– И ты думаешь, твоя статья заставит меня изменить мнение о Казакове?
– Там будет много подписей…
Повесив трубку, он проворчал:
– Дура! – Но, увидев, как дрогнули губы жены, небрежно бросил: – Да не тебе я… Провинциальная глупышка позвонила, видите ли, ей не понравилась моя статья…
– Про Вадима Казакова? – уточнила жена. Она все статьи мужа читала. – Я тоже от кого-то слышала…
– Что ты слышала? – вскинулся он. – Надоел мне этот Казаков и разговоры о нем!
– Мало ли что люди болтают…
– Я не хочу о нем говорить! – повысил голос Луков.
Жена надулась и ушла, а он долго еще сидел в кабинете и смотрел в окно на сверкающую переливчатыми огнями ночную Москву… Его шеф в институте вчера сказал, что он не разделяет мнения Лукова о Казакове, и очень лестно отозвался о ленинградце. А шеф – членкор! Заведующая отделом критики журнала тоже позвонила и сообщила, что пришло несколько писем от читателей, которые не согласны с оценкой творчества Казакова…
Но были люди, которые хвалили его статью… Вот их мнение много значило для Николая Евгеньевича! Эти люди поддержат его, помогут вступить в Союз писателей. Чем же все-таки насолил им Казаков?..
И все-таки что-то терзало Лукова. Может, звонок этой девчонки из Волгограда? Или неодобрение шефа?..
Луков достал из ящика письменного стола трубку, марочный табак в красивой круглой коробке, набил ее и закурил. Вообще-то он не курил, так, изредка в гостях баловался, а трубка и табак остались из прошлого… Он подражал руководителю своей научной работы, который курил трубку и имел к ней разные хитроумные приспособления для набивки табака и чистки от никотина. Защитившись, он сразу перестал курить трубку: от кого-то услышал, что немудрено приобрести рак губы или языка… Дым щекотал ноздри, Николай Евгеньевич старался не вдыхать его в себя. Видно, запах быстро распространился по квартире, потому что скоро в кабинет снова заглянула жена и ахнула:
– Коля, ты с ума сошел! Прекрати сейчас же дымить! У тебя совсем недавно был бронхит. Забыл, как я тебя отпаивала горячим молоком с содой?
– Подумать только, звонит домой и выговаривает… – не мог успокоиться Николай Евгеньевич.
– Кто она? – осторожно спросила жена.
– Ничтожество, – отмахнулся он. – Была в Ялте, где я вел семинар начинающих писателей.
– Понятно…
– Что тебе понятно? – отмахнулся он. – Сколько я провел этих самых семинаров…
– Но никто из студентов не звонит тебе так поздно… – ввернула жена. – И откуда ей известен наш телефон?
– Послушай, я устал, а мне еще надо немного поработать, – сказал он, кивнув на пухлую рукопись книги о Вячеславе Шубине. – Откуда я знаю, чего этой дурочке – я уж не помню, кто это, – взбрело звонить мне по поводу статьи о Казакове? Видно, его ярая почитательница, раз наговорила мне столько гадостей…
– Не задерживайся долго, – заботливо сказала жена. – Потом не уснешь.
Монография о Шубине уже стояла в плане московского издательства, летом уйдет в производство. Вячеслав Ильич Шубин завалил его разными материалами о себе и вообще проявлял большую заботу о книге. Пробил ее в издательский план на ближайший год. Шубин посоветовал подавать документы в приемную комиссию, он уже кое с кем переговорил, так что к осени его заявление разберут, он, Шубин, не сомневается, что Лукова примут к Новому году в Союз писателей…
Познакомившись с творчеством Шубина, Луков пришел к выводу, что тот довольно слабый писатель, в своих книгах он повторяется, более-менее ничего у него обстоит дело с рассказами, повести слабые, а до романа ему вообще не подняться. И тем не менее Николай Евгеньевич поставил на верную лошадку. Во первых, книга выходит без всяких хлопот – уже и рецензенты подобраны, – во-вторых, Шубин в благодарность за монографию обеспечивает стопроцентное прохождение Лукова через приемную комиссию. И с секретарями правления – последней инстанцией – у Шубина самые наилучшие отношения. Так что, как говорится, дело в шляпе…
Эти мысли немного развеяли дурное настроение, возникшее после разговора с Зиной Ивановой из Волгограда… Немного беспокоило отношение самого Казакова к критике. Обычно после таких нападок – а Луков не жалел желчи – писатель обращался в «Литературку» или другой печатный орган с опровержением на несправедливую критику, бывает, кто-то вступается за него, естественно, если он попросит… Казаков же упорно молчит, никуда не пишет, не жалуется… По крайней мере, он, Николай Евгеньевич, об этом ни от кого не слышал.
Пожалуй, это его единственная статья, которая привлекла хоть чье-то внимание, – остальные не вызывали никаких разговоров, тем более споров. Значит, все-таки он правильно рассчитал свой удар: имя Казакова привлечет внимание литературной общественности и к его имени…
Трубка давно погасла. Все меньше становилось огней и за окном. Москва завалена снегом, в этом году настоящая зима с морозами и вьюгами… Шубин приглашал на выходные к себе на дачу в Переделкино, Николай Евгеньевич там бывал, даже парился в русской бане, что построена на участке Вячеслава Ильича. Шубин сейчас, как никогда, ласков с Луковым, готов его на руках носить. Все, что о нем пишет Николай Евгеньевич, ему нравится… Еще бы, кто другой взялся бы за такую неблагодарную работу?..
Николай Евгеньевич самодовольно усмехнулся и убрал трубку и табак в средний ящик письменного стола. По пути в спальню остановился перед зеркалом в прихожей, внимательно посмотрел на себя: еще ничего, вот только плешь растет и ничем ее не остановишь, а у этого бездаря Шубина дурной волос прет даже из ушей… Почему такая несправедливость? Николай Евгеньевич лелеял мечту, что лишь вступит в Союз писателей, сразу уйдет с надоевшей, никчемной работы, которая только время отнимает, а ничего не дает. Впрочем, в институте можно и остаться: две лекции в неделю его не обременят, а видимость, что он, Луков, еще и служит, только сыграет ему на руку. Вот тогда он покажет, кто такой Николай Луков! Все сетуют, что мало пишут о современных писателях, так вот он и будет им судьей! Одного – убивать, другого – миловать…
. – Коля, ты уже идешь? – спросила жена, отрываясь от книги и приподнимая голову от подушки. На ночь она всегда читала.
– Я, наверное, в пятницу на выходные съезжу к Шубину в Переделкино, – раздеваясь и зевая, сообщил Николай Евгеньевич. Жену он с собой к писателю ни разу не брал.
– Ты знаешь, твоего Шубина невозможно читать – я сразу засыпаю, – сказала жена. – Предложения длинные, а мыслей нет…
– Тоже мне ценительница… – зевнул Николай Евгеньевич.
Укладываясь рядом, он бросил рассеянный взгляд на обложку книги, которую читала жена, и обомлел: это был роман Вадима Казакова, который он взял в библиотеке.
– И охота тебе читать эту муть? – вырвалось у него. Решительно отобрал книгу и швырнул на ковер. Отвернувшись к стене, натянул на голову одеяло.
– А ты знаешь, Коля, Вадим Казаков неплохо пишет, – сказала жена, выключая торшер. – Не чета твоему Шубину.
– Тебя из Волгограда, – позвала жена. – Приятный женский голос…
– Кто бы это мог быть? – пробормотал Николай Евгеньевич, подходя к аппарату. На подбородке белело пятнышко от зубной пасты.
Звонила Зина Иванова. Голос у нее действительно был приятным.
– Я только что прочла в журнале вашу статью, – говорила она. И слышимость была на удивление хорошей. Жена стояла в дверях кабинета и смотрела на него. – Мы не согласны с ней, Николай Евгеньевич!
– Кто это мы?
– В институте была читательская конференция по книгам Вадима Казакова, выступали студенты, аспиранты, преподаватели – и все хвалили их… И вдруг такая статья!
– Вы уж простите меня, что не погладил его по головке… – добродушно заметил Луков.
Он уже и думать больше не хотел о Казакове. Ему приятнее было вспоминать телефонный разговор с Леонидом Ефимовичем, который одобрительно отозвался о статье и сообщил, что уже кое с кем переговорил насчет приема Лукова в Союз писателей…
– Я всю ночь писала отчет об этой конференции… – звенел в трубке голос Зиночки. – Один экземпляр – в нашу газету, а другой вам пошлю, ладно?
– Присылайте, – усмехнулся Николай Евгеньевич, а про себя подумал: «И охота ей такой ерундой заниматься?» – Да, а зачем она мне… ваша… корреспонденция?
– Мы ведь не согласны с вами!
– И ты думаешь, твоя статья заставит меня изменить мнение о Казакове?
– Там будет много подписей…
Повесив трубку, он проворчал:
– Дура! – Но, увидев, как дрогнули губы жены, небрежно бросил: – Да не тебе я… Провинциальная глупышка позвонила, видите ли, ей не понравилась моя статья…
– Про Вадима Казакова? – уточнила жена. Она все статьи мужа читала. – Я тоже от кого-то слышала…
– Что ты слышала? – вскинулся он. – Надоел мне этот Казаков и разговоры о нем!
– Мало ли что люди болтают…
– Я не хочу о нем говорить! – повысил голос Луков.
Жена надулась и ушла, а он долго еще сидел в кабинете и смотрел в окно на сверкающую переливчатыми огнями ночную Москву… Его шеф в институте вчера сказал, что он не разделяет мнения Лукова о Казакове, и очень лестно отозвался о ленинградце. А шеф – членкор! Заведующая отделом критики журнала тоже позвонила и сообщила, что пришло несколько писем от читателей, которые не согласны с оценкой творчества Казакова…
Но были люди, которые хвалили его статью… Вот их мнение много значило для Николая Евгеньевича! Эти люди поддержат его, помогут вступить в Союз писателей. Чем же все-таки насолил им Казаков?..
И все-таки что-то терзало Лукова. Может, звонок этой девчонки из Волгограда? Или неодобрение шефа?..
Луков достал из ящика письменного стола трубку, марочный табак в красивой круглой коробке, набил ее и закурил. Вообще-то он не курил, так, изредка в гостях баловался, а трубка и табак остались из прошлого… Он подражал руководителю своей научной работы, который курил трубку и имел к ней разные хитроумные приспособления для набивки табака и чистки от никотина. Защитившись, он сразу перестал курить трубку: от кого-то услышал, что немудрено приобрести рак губы или языка… Дым щекотал ноздри, Николай Евгеньевич старался не вдыхать его в себя. Видно, запах быстро распространился по квартире, потому что скоро в кабинет снова заглянула жена и ахнула:
– Коля, ты с ума сошел! Прекрати сейчас же дымить! У тебя совсем недавно был бронхит. Забыл, как я тебя отпаивала горячим молоком с содой?
– Подумать только, звонит домой и выговаривает… – не мог успокоиться Николай Евгеньевич.
– Кто она? – осторожно спросила жена.
– Ничтожество, – отмахнулся он. – Была в Ялте, где я вел семинар начинающих писателей.
– Понятно…
– Что тебе понятно? – отмахнулся он. – Сколько я провел этих самых семинаров…
– Но никто из студентов не звонит тебе так поздно… – ввернула жена. – И откуда ей известен наш телефон?
– Послушай, я устал, а мне еще надо немного поработать, – сказал он, кивнув на пухлую рукопись книги о Вячеславе Шубине. – Откуда я знаю, чего этой дурочке – я уж не помню, кто это, – взбрело звонить мне по поводу статьи о Казакове? Видно, его ярая почитательница, раз наговорила мне столько гадостей…
– Не задерживайся долго, – заботливо сказала жена. – Потом не уснешь.
Монография о Шубине уже стояла в плане московского издательства, летом уйдет в производство. Вячеслав Ильич Шубин завалил его разными материалами о себе и вообще проявлял большую заботу о книге. Пробил ее в издательский план на ближайший год. Шубин посоветовал подавать документы в приемную комиссию, он уже кое с кем переговорил, так что к осени его заявление разберут, он, Шубин, не сомневается, что Лукова примут к Новому году в Союз писателей…
Познакомившись с творчеством Шубина, Луков пришел к выводу, что тот довольно слабый писатель, в своих книгах он повторяется, более-менее ничего у него обстоит дело с рассказами, повести слабые, а до романа ему вообще не подняться. И тем не менее Николай Евгеньевич поставил на верную лошадку. Во первых, книга выходит без всяких хлопот – уже и рецензенты подобраны, – во-вторых, Шубин в благодарность за монографию обеспечивает стопроцентное прохождение Лукова через приемную комиссию. И с секретарями правления – последней инстанцией – у Шубина самые наилучшие отношения. Так что, как говорится, дело в шляпе…
Эти мысли немного развеяли дурное настроение, возникшее после разговора с Зиной Ивановой из Волгограда… Немного беспокоило отношение самого Казакова к критике. Обычно после таких нападок – а Луков не жалел желчи – писатель обращался в «Литературку» или другой печатный орган с опровержением на несправедливую критику, бывает, кто-то вступается за него, естественно, если он попросит… Казаков же упорно молчит, никуда не пишет, не жалуется… По крайней мере, он, Николай Евгеньевич, об этом ни от кого не слышал.
Пожалуй, это его единственная статья, которая привлекла хоть чье-то внимание, – остальные не вызывали никаких разговоров, тем более споров. Значит, все-таки он правильно рассчитал свой удар: имя Казакова привлечет внимание литературной общественности и к его имени…
Трубка давно погасла. Все меньше становилось огней и за окном. Москва завалена снегом, в этом году настоящая зима с морозами и вьюгами… Шубин приглашал на выходные к себе на дачу в Переделкино, Николай Евгеньевич там бывал, даже парился в русской бане, что построена на участке Вячеслава Ильича. Шубин сейчас, как никогда, ласков с Луковым, готов его на руках носить. Все, что о нем пишет Николай Евгеньевич, ему нравится… Еще бы, кто другой взялся бы за такую неблагодарную работу?..
Николай Евгеньевич самодовольно усмехнулся и убрал трубку и табак в средний ящик письменного стола. По пути в спальню остановился перед зеркалом в прихожей, внимательно посмотрел на себя: еще ничего, вот только плешь растет и ничем ее не остановишь, а у этого бездаря Шубина дурной волос прет даже из ушей… Почему такая несправедливость? Николай Евгеньевич лелеял мечту, что лишь вступит в Союз писателей, сразу уйдет с надоевшей, никчемной работы, которая только время отнимает, а ничего не дает. Впрочем, в институте можно и остаться: две лекции в неделю его не обременят, а видимость, что он, Луков, еще и служит, только сыграет ему на руку. Вот тогда он покажет, кто такой Николай Луков! Все сетуют, что мало пишут о современных писателях, так вот он и будет им судьей! Одного – убивать, другого – миловать…
. – Коля, ты уже идешь? – спросила жена, отрываясь от книги и приподнимая голову от подушки. На ночь она всегда читала.
– Я, наверное, в пятницу на выходные съезжу к Шубину в Переделкино, – раздеваясь и зевая, сообщил Николай Евгеньевич. Жену он с собой к писателю ни разу не брал.
– Ты знаешь, твоего Шубина невозможно читать – я сразу засыпаю, – сказала жена. – Предложения длинные, а мыслей нет…
– Тоже мне ценительница… – зевнул Николай Евгеньевич.
Укладываясь рядом, он бросил рассеянный взгляд на обложку книги, которую читала жена, и обомлел: это был роман Вадима Казакова, который он взял в библиотеке.
– И охота тебе читать эту муть? – вырвалось у него. Решительно отобрал книгу и швырнул на ковер. Отвернувшись к стене, натянул на голову одеяло.
– А ты знаешь, Коля, Вадим Казаков неплохо пишет, – сказала жена, выключая торшер. – Не чета твоему Шубину.
4
По-видимому, они заметили ее еще в фойе кинотеатра «Художественный» на Невском. Оля Казакова пришла за полчаса. В фойе была выставка молодых художников. Оля обнаружила среди других работ две картины Пети Викторова: «Экспедиция Беринга» и «Охота на кита». Романтические картины Викторова заметно выделялись своим мастерством среди других полотен, написанных в модернистской манере. Оля еще раз порадовалась за друга Андрея. Все детали тщательно выписаны, ощущается романтика севера, любовь к его суровой природе. А если и есть некоторая условность, особенно в картине «Охота на кита», то это лишь усиливает романтичность обстановки. И киты великолепны, а от могилы полярника будто бы исходит северное сияние.
Оля так увлеклась рассматриванием картин, что не услышала звонка. И лишь когда зрители потянулись в зал, вспомнила, зачем она здесь. Нужно будет позвонить Пете и поздравить с успехом. Он подолгу пропадал на своем любимом севере, всякий раз привозил оттуда десятки новых картин. Мог работать на лютом морозе, в темную полярную ночь, освещаемую лишь северным сиянием. Викторов был ни на кого не похож. Поначалу Оле показалось, что в его письме чувствуется некоторое влияние Рокуэлла Кента, но позже это прошло. Наверное, просто киты и ледяные торосы вызвали у нее это ощущение.
Фильм Оле не понравился, обыкновенная сентиментальная история о двух влюбленных. Говорят друг с другом, как на дипломатическом приеме; корчат из себя этаких незаурядных, а все кончается свадьбой… А вот Асе Цветковой картина понравилась, говорит, два раза смотрела. Как тут было не пойти?..
Выбравшись с толпой зрителей из подворотни на Невский, – в Ленинграде во многих кинотеатрах заходишь в зал с центральной улицы, а выбираешься какими-то темными дворами в узкий переулок, о существовании которого и не подозревал, – Оля не стала дожидаться автобуса и пошла домой по улице Маяковского. Было около двенадцати ночи. Снег белел на обочинах, на крышах зданий, а проезжая часть и тротуар были чистыми. Уличные фонари горели вполнакала, от домов и деревьев в скверах падали на асфальт густые тени. Из амбразур подвальных помещений серыми призраками выходили бездомные кошки, но, увидев людей, снова ныряли в черные проемы. Впрочем, людей в этот час на улице было немного. Выплеснувшаяся из «Художественного» толпа зрителей как-то быстро рассосалась. Не доходя до улицы Жуковского, Оля услышала позади шаги. Обернулась и увидела трех парней в капроновых куртках и одинаковых шерстяных шапочках, которые называют «петушками». А впереди, с сумкой через плечо, шагал высокий парень в пушистой шапке и коротком «пуховике» с круглым воротником. Эти стеганые заграничные куртки на гагачьем пуху были очень модными. Издали казалось, что куртка тяжелая, будто выложена из кирпичей, а на самом деле была легкой, как пушинка. Кстати, у Пети Викторова тоже была такая. Оля еще обратила внимание, что ноги у парня длинные, как циркули. Шагов парня не слышно было. Скоро она забыла про него: шаги сзади стали чаще, она уже слышала дыхание парней. Нет, она не испугалась – и раньше к ней приставали на улице не только в вечернее время, но и днем.
– Девушка, куда вы так торопитесь? – послышался хрипловатый голос.
Умнее никто из этих «приставал» ничего еще не придумал. «Девушка, куда вы торопитесь? Девушка, не страшно вам, такой красивой, одной ходить по улице?..»
Она не сочла нужным даже отвечать на эту банальность. И вдруг почувствовала, как кто-то крепко ухватил ее за плечо и резко развернул к себе. Она была в своем любимом кожаном пальто, высоких мягких сапогах и круглой шерстяной шапочке с помпоном В руке маленькая замшевая сумочка. Встретившись глазами с парнем в капроновой куртке, она поняла, что эти «приставалы» совсем иного рода, чем те, с которыми довольно часто имела дело. Парень нагло ухмылялся и не отпускал. У него были близко посаженные глаза и выдающийся вперед подбородок. В верхнем ряду зубов – черная щербинка. Лица остальных двух парней, окруживших ее, почему-то не запомнились. Все они слились в одну большую ухмыляющуюся наглую рожу, дышащую перегаром.
– Отпустите меня сейчас же! – не узнавая своего голоса, сказала она. Нет, тогда она еще по-настоящему не испугалась, думала, что все сейчас закончится дурацкими шуточками и она, отчитав их как полагается, пойдет дальше.
– Нам как раз не хватало такой смазливой цыпочки, – произнес тот, со щербинкой, и вдруг, приблизив к ней лицо, прошипел: – Будешь, курва, орать – ножа схлопочешь! Понятно?!
Они стали подталкивать ее к темной арке, возле которой остановили. Со стороны Невского вспыхнули фары машины и сразу же погасли. Мимо промчалось такси с зеленым огоньком. Как назло, никого на улице не видно. Прямо перед глазами маячила на белом фоне нарисованная синим посылка. Окно почтового отделения тускло светилось. Наверное, она все-таки изо всей мочи закричала, когда переступила черную тень, отделяющую арку от тротуара, потому что чья-то грубая рука с запахом вареной колбасы зажала ей рот. Этот отчаянный крик и услышал парень с ногами-циркулями…
– Там направо столярка, – проговорил тащивший ее в темноту парень. – Стукни чем-нибудь по замку, и он отскочит…
Они втащили ее в каменный двор, окруженный высокими стенами без окон, краем глаза она заметила над головой медленно ползущий по желтой стене, маленький, едва освещенный лифт. Будто кто-то прямо в небо возносился. Она стала изо всех сил вырываться, тогда другой парень сгреб ее в охапку и поднял в воздух. И вдруг что-то произошло: руки парня разжались, и она шмякнулась на истоптанный снег, а вокруг слышались сдавленные крики, ругань, утробные вздохи, глухие удары. Кто-то над ней грязно выматерился, затем послышался удаляющийся топот. Лежа на снегу, она видела, как неподалеку поднимались со снега двое, скоро они исчезли из ее поля зрения.
– Вы не ушиблись? – услышала она спокойный голос.
В следующую секунду сильная рука подняла ее с земли и осторожно поставила на ноги. Это был тот самый парень в «пуховике», только шапки не было на его голове. Русые волосы спустились на лоб. Оле пришлось задрать голову, чтобы увидеть его лицо.
– У вас шапку украли, – растерянно произнесла она первые пришедшие на ум слова.
– И верно, – пощупав длинной рукой голову, сказал парень, однако в его голосе не было большого сожаления. – А я и не заметил.
– Боже, меня всю колотит, – вдруг всхлипнула она. Только сейчас пришел настоящий страх, даже ноги ослабели, и она невольно ухватилась за руку высокого парня. – Какие она мерзкие, и все на одно лицо… Бр-р! – Ее передернуло от отвращения.
– Грабители или… – посмотрев на нее, произнес парень.
– Ограбили они вас, – сквозь слезы улыбнулась Оля. – А меня до смерти напугали.
– Надо было хотя бы одного обездвижить… – вырвалось у парня.
– Как это… обездвижить? – переспросила девушка.
– Тут темно, я боялся, что не рассчитаю и… – Парень рассмеялся. – Сдали бы его в милицию, там он назвал бы своих дружков, да и шапку бы мне вернули… – Он снова внимательно посмотрел на девушку: – По-моему, я где-то вас видел.
– Все так говорят…
– Но я действительно вас где-то видел, – упорствовал он. – Я редко ошибаюсь.
Оля обошла замкнутый каменный двор, но шапки нигде не было. Они вышли на улицу, ветер растрепал парню волосы, защелкал кожаными полами Олиного пальто. Улица была пустынна, вроде бы фонари стали светить еще слабее. Фасады многоэтажных зданий напоминали шахматные доски – черные и желтые квадраты. В одном окне свет, в другом – темень.
– По-моему, милиция на улице Чехова, – вспомнила Оля.
– После драки кулаками не машут, – усмехнулся парень.
– А как же ваша шапка?
– Вы думаете, милиция будет искать ее? – Парень улыбнулся. Улыбка у него приятная, белозубая. – Черт с ней! Это у меня уже третья шапка, которую я теряю…
– И все при таких обстоятельствах?
– При разных… – уклончиво ответил он.
Она еще дрожала, все случившееся начинало ей казаться сценой из только что увиденного фильма – там тоже два подонка напали на девушку, только выручил ее знакомый парень, с которым она поссорилась…
– Я все еще не могу во все это поверить, – поежилась Оля. – Будто это случилось не со мной…
– Наверное, надо познакомиться? – улыбнулся он. – Меня зовут Глеб. Глеб Иванович Андреев.
Оля тоже назвалась, но руку протянуть не догадалась. Он тоже не сделал такой попытки.
– Вспомнил, где я вас видел, – сказал Глеб. – Вы играете в теннис.
– Красивый вид спорта… Только я даже ракетку в руках не держала.
– И все-таки я вас где-то видел, – настаивал он.
«Надо же какой настырный!» – подумала девушка. Однако чувство благодарности к нему вытеснило эту промелькнувшую мысль.
– Такое со мной впервые, – сказала она. – Сначала я даже не очень испугалась, думала, они просто так… Я громко закричала?
– Я думал, кого-то режут, – улыбнулся Глеб.
– Ас вами подобного не случалось?
– Со мной? – произнес он удивленно. – Да нет… ко мне почему-то не пристают.
Они шагали рядом по пустынному тротуару. Пересекли улицу Некрасова, затем Салтыкова-Щедрина. Здесь было оживленно, по-видимому, в Доме офицеров закончилось какое-то мероприятие: от здания отъезжали черные «волги» и «газики», шли военные, моряки, девушки.
Оля сбоку рассматривала Андреева. Высокий, почти такой же, как ее брат. И очевидно, такой же сильный. Как он разбросал по двору этих подонков! И совсем не переживает, что такую хорошую шапку из-за нее потерял… Лоб чистый, высокий, красивый разрез светлых глаз. Интересно, кто он по профессии? Военный? Или спортсмен? Баскетболист? Или самбист?
– Не ломайте голову, – улыбнулся он, перехватив ее взгляд. – У меня самая обычная профессия: я – инженер-конструктор одного НИИ.
– Как вы узнали, что я думаю? – поразилась она.
– Тут не надо быть телепатом, у вас все на лице написано.
– Хорошо, теперь я вам скажу, почему вы оказались рядом… – начала она. – Вы были в кинотеатре «Художественный», смотрели этот скучный фильм, потом шли по улице и про себя ругали режиссера…
– Я был у приятеля на Марата, мы с ним прокручиваем одну интересную идею… В общем, засиделись у чертежной доски, пока его жена меня не прогнала.
– Почему я такая бездарная! – воскликнула Оля.
– Вы артистка?
– Я не волшебник, я еще учусь… – впервые улыбнулась Оля. – У вас просто дар все отгадывать!
– Вас обязательно будут снимать, – помолчав, серьезно сказал Глеб.
– Вряд ли, – вздохнула она, вспомнив Беззубова. – Я не умею ладить с режиссерами.
Он проводил ее до дома, она ожидала, что спросит телефон, но он не спросил. Прощаясь, не подал руки, лишь наклонил немного свою простоволосую голову со взъерошенными волосами и ушел, даже ни разу не оглянувшись. Поднимаясь к себе на третий этаж, Оля с досады кусала губы: странный парень! Другой бы на его месте… Даже не поинтересовался, где она учится… Она даже сама себе не хотела признаться, что ей очень хотелось бы, чтобы он позвонил и они встретились. Может, рассердился из-за шапки?.. Вряд ли, не похоже, чтобы он вообще о ней помнил, пока они шли. И что за странная штука эта жизнь! Подумав так, она улыбнулась: сколько раз люди произносят эту банальную фразу! И в жизни, и на сцене.
Оля так увлеклась рассматриванием картин, что не услышала звонка. И лишь когда зрители потянулись в зал, вспомнила, зачем она здесь. Нужно будет позвонить Пете и поздравить с успехом. Он подолгу пропадал на своем любимом севере, всякий раз привозил оттуда десятки новых картин. Мог работать на лютом морозе, в темную полярную ночь, освещаемую лишь северным сиянием. Викторов был ни на кого не похож. Поначалу Оле показалось, что в его письме чувствуется некоторое влияние Рокуэлла Кента, но позже это прошло. Наверное, просто киты и ледяные торосы вызвали у нее это ощущение.
Фильм Оле не понравился, обыкновенная сентиментальная история о двух влюбленных. Говорят друг с другом, как на дипломатическом приеме; корчат из себя этаких незаурядных, а все кончается свадьбой… А вот Асе Цветковой картина понравилась, говорит, два раза смотрела. Как тут было не пойти?..
Выбравшись с толпой зрителей из подворотни на Невский, – в Ленинграде во многих кинотеатрах заходишь в зал с центральной улицы, а выбираешься какими-то темными дворами в узкий переулок, о существовании которого и не подозревал, – Оля не стала дожидаться автобуса и пошла домой по улице Маяковского. Было около двенадцати ночи. Снег белел на обочинах, на крышах зданий, а проезжая часть и тротуар были чистыми. Уличные фонари горели вполнакала, от домов и деревьев в скверах падали на асфальт густые тени. Из амбразур подвальных помещений серыми призраками выходили бездомные кошки, но, увидев людей, снова ныряли в черные проемы. Впрочем, людей в этот час на улице было немного. Выплеснувшаяся из «Художественного» толпа зрителей как-то быстро рассосалась. Не доходя до улицы Жуковского, Оля услышала позади шаги. Обернулась и увидела трех парней в капроновых куртках и одинаковых шерстяных шапочках, которые называют «петушками». А впереди, с сумкой через плечо, шагал высокий парень в пушистой шапке и коротком «пуховике» с круглым воротником. Эти стеганые заграничные куртки на гагачьем пуху были очень модными. Издали казалось, что куртка тяжелая, будто выложена из кирпичей, а на самом деле была легкой, как пушинка. Кстати, у Пети Викторова тоже была такая. Оля еще обратила внимание, что ноги у парня длинные, как циркули. Шагов парня не слышно было. Скоро она забыла про него: шаги сзади стали чаще, она уже слышала дыхание парней. Нет, она не испугалась – и раньше к ней приставали на улице не только в вечернее время, но и днем.
– Девушка, куда вы так торопитесь? – послышался хрипловатый голос.
Умнее никто из этих «приставал» ничего еще не придумал. «Девушка, куда вы торопитесь? Девушка, не страшно вам, такой красивой, одной ходить по улице?..»
Она не сочла нужным даже отвечать на эту банальность. И вдруг почувствовала, как кто-то крепко ухватил ее за плечо и резко развернул к себе. Она была в своем любимом кожаном пальто, высоких мягких сапогах и круглой шерстяной шапочке с помпоном В руке маленькая замшевая сумочка. Встретившись глазами с парнем в капроновой куртке, она поняла, что эти «приставалы» совсем иного рода, чем те, с которыми довольно часто имела дело. Парень нагло ухмылялся и не отпускал. У него были близко посаженные глаза и выдающийся вперед подбородок. В верхнем ряду зубов – черная щербинка. Лица остальных двух парней, окруживших ее, почему-то не запомнились. Все они слились в одну большую ухмыляющуюся наглую рожу, дышащую перегаром.
– Отпустите меня сейчас же! – не узнавая своего голоса, сказала она. Нет, тогда она еще по-настоящему не испугалась, думала, что все сейчас закончится дурацкими шуточками и она, отчитав их как полагается, пойдет дальше.
– Нам как раз не хватало такой смазливой цыпочки, – произнес тот, со щербинкой, и вдруг, приблизив к ней лицо, прошипел: – Будешь, курва, орать – ножа схлопочешь! Понятно?!
Они стали подталкивать ее к темной арке, возле которой остановили. Со стороны Невского вспыхнули фары машины и сразу же погасли. Мимо промчалось такси с зеленым огоньком. Как назло, никого на улице не видно. Прямо перед глазами маячила на белом фоне нарисованная синим посылка. Окно почтового отделения тускло светилось. Наверное, она все-таки изо всей мочи закричала, когда переступила черную тень, отделяющую арку от тротуара, потому что чья-то грубая рука с запахом вареной колбасы зажала ей рот. Этот отчаянный крик и услышал парень с ногами-циркулями…
– Там направо столярка, – проговорил тащивший ее в темноту парень. – Стукни чем-нибудь по замку, и он отскочит…
Они втащили ее в каменный двор, окруженный высокими стенами без окон, краем глаза она заметила над головой медленно ползущий по желтой стене, маленький, едва освещенный лифт. Будто кто-то прямо в небо возносился. Она стала изо всех сил вырываться, тогда другой парень сгреб ее в охапку и поднял в воздух. И вдруг что-то произошло: руки парня разжались, и она шмякнулась на истоптанный снег, а вокруг слышались сдавленные крики, ругань, утробные вздохи, глухие удары. Кто-то над ней грязно выматерился, затем послышался удаляющийся топот. Лежа на снегу, она видела, как неподалеку поднимались со снега двое, скоро они исчезли из ее поля зрения.
– Вы не ушиблись? – услышала она спокойный голос.
В следующую секунду сильная рука подняла ее с земли и осторожно поставила на ноги. Это был тот самый парень в «пуховике», только шапки не было на его голове. Русые волосы спустились на лоб. Оле пришлось задрать голову, чтобы увидеть его лицо.
– У вас шапку украли, – растерянно произнесла она первые пришедшие на ум слова.
– И верно, – пощупав длинной рукой голову, сказал парень, однако в его голосе не было большого сожаления. – А я и не заметил.
– Боже, меня всю колотит, – вдруг всхлипнула она. Только сейчас пришел настоящий страх, даже ноги ослабели, и она невольно ухватилась за руку высокого парня. – Какие она мерзкие, и все на одно лицо… Бр-р! – Ее передернуло от отвращения.
– Грабители или… – посмотрев на нее, произнес парень.
– Ограбили они вас, – сквозь слезы улыбнулась Оля. – А меня до смерти напугали.
– Надо было хотя бы одного обездвижить… – вырвалось у парня.
– Как это… обездвижить? – переспросила девушка.
– Тут темно, я боялся, что не рассчитаю и… – Парень рассмеялся. – Сдали бы его в милицию, там он назвал бы своих дружков, да и шапку бы мне вернули… – Он снова внимательно посмотрел на девушку: – По-моему, я где-то вас видел.
– Все так говорят…
– Но я действительно вас где-то видел, – упорствовал он. – Я редко ошибаюсь.
Оля обошла замкнутый каменный двор, но шапки нигде не было. Они вышли на улицу, ветер растрепал парню волосы, защелкал кожаными полами Олиного пальто. Улица была пустынна, вроде бы фонари стали светить еще слабее. Фасады многоэтажных зданий напоминали шахматные доски – черные и желтые квадраты. В одном окне свет, в другом – темень.
– По-моему, милиция на улице Чехова, – вспомнила Оля.
– После драки кулаками не машут, – усмехнулся парень.
– А как же ваша шапка?
– Вы думаете, милиция будет искать ее? – Парень улыбнулся. Улыбка у него приятная, белозубая. – Черт с ней! Это у меня уже третья шапка, которую я теряю…
– И все при таких обстоятельствах?
– При разных… – уклончиво ответил он.
Она еще дрожала, все случившееся начинало ей казаться сценой из только что увиденного фильма – там тоже два подонка напали на девушку, только выручил ее знакомый парень, с которым она поссорилась…
– Я все еще не могу во все это поверить, – поежилась Оля. – Будто это случилось не со мной…
– Наверное, надо познакомиться? – улыбнулся он. – Меня зовут Глеб. Глеб Иванович Андреев.
Оля тоже назвалась, но руку протянуть не догадалась. Он тоже не сделал такой попытки.
– Вспомнил, где я вас видел, – сказал Глеб. – Вы играете в теннис.
– Красивый вид спорта… Только я даже ракетку в руках не держала.
– И все-таки я вас где-то видел, – настаивал он.
«Надо же какой настырный!» – подумала девушка. Однако чувство благодарности к нему вытеснило эту промелькнувшую мысль.
– Такое со мной впервые, – сказала она. – Сначала я даже не очень испугалась, думала, они просто так… Я громко закричала?
– Я думал, кого-то режут, – улыбнулся Глеб.
– Ас вами подобного не случалось?
– Со мной? – произнес он удивленно. – Да нет… ко мне почему-то не пристают.
Они шагали рядом по пустынному тротуару. Пересекли улицу Некрасова, затем Салтыкова-Щедрина. Здесь было оживленно, по-видимому, в Доме офицеров закончилось какое-то мероприятие: от здания отъезжали черные «волги» и «газики», шли военные, моряки, девушки.
Оля сбоку рассматривала Андреева. Высокий, почти такой же, как ее брат. И очевидно, такой же сильный. Как он разбросал по двору этих подонков! И совсем не переживает, что такую хорошую шапку из-за нее потерял… Лоб чистый, высокий, красивый разрез светлых глаз. Интересно, кто он по профессии? Военный? Или спортсмен? Баскетболист? Или самбист?
– Не ломайте голову, – улыбнулся он, перехватив ее взгляд. – У меня самая обычная профессия: я – инженер-конструктор одного НИИ.
– Как вы узнали, что я думаю? – поразилась она.
– Тут не надо быть телепатом, у вас все на лице написано.
– Хорошо, теперь я вам скажу, почему вы оказались рядом… – начала она. – Вы были в кинотеатре «Художественный», смотрели этот скучный фильм, потом шли по улице и про себя ругали режиссера…
– Я был у приятеля на Марата, мы с ним прокручиваем одну интересную идею… В общем, засиделись у чертежной доски, пока его жена меня не прогнала.
– Почему я такая бездарная! – воскликнула Оля.
– Вы артистка?
– Я не волшебник, я еще учусь… – впервые улыбнулась Оля. – У вас просто дар все отгадывать!
– Вас обязательно будут снимать, – помолчав, серьезно сказал Глеб.
– Вряд ли, – вздохнула она, вспомнив Беззубова. – Я не умею ладить с режиссерами.
Он проводил ее до дома, она ожидала, что спросит телефон, но он не спросил. Прощаясь, не подал руки, лишь наклонил немного свою простоволосую голову со взъерошенными волосами и ушел, даже ни разу не оглянувшись. Поднимаясь к себе на третий этаж, Оля с досады кусала губы: странный парень! Другой бы на его месте… Даже не поинтересовался, где она учится… Она даже сама себе не хотела признаться, что ей очень хотелось бы, чтобы он позвонил и они встретились. Может, рассердился из-за шапки?.. Вряд ли, не похоже, чтобы он вообще о ней помнил, пока они шли. И что за странная штука эта жизнь! Подумав так, она улыбнулась: сколько раз люди произносят эту банальную фразу! И в жизни, и на сцене.