Страница:
Смотреть на смутные очертания домов, кромку бора неинтересно, Вадим Федорович поднимает бинокль выше, и яркие созвездия приближаются. Многие он уже знает. Вот туманность Андромеды – небольшое туманное пятно, чуть побольше нынешней луны. Подумать только, свет от этого созвездия идет до нас два миллиона лет! А вот Персей, он будто катится по Млечному Пути. Но ярче всех выделяется на зимнем небе созвездие Ориона. В старом звездном атласе Орион изображен в виде огромного охотника. Там, где плечи, сверкают две яркие звезды – это Бетельгейзе и Беллатрикс, но самая яркая звезда – Ригель. Фантасты нескольких поколений посылали на эти звезды космические экспедиции…
Но забрался Вадим Федорович нынче на крышу не за этим, его привлекала к себе знаменитая комета Галлея, которая в этом году близко пройдет от Земли, устремляясь к Солнцу. Он в сам не мог понять, почему его так притягивает к себе эта комета, раз в столетие посещающая нас. Он все прочел о ней. Астроном Галлей открыл комету почти двести с лишним лет назад и предсказал, когда она снова появится на небе. Сам он, конечно, не дожил до этого дня, слишком коротка человеческая жизнь, нельзя даже самому лично проверить то, что ты открыл. Коротка жизнь человека по сравнению с космосом, где расстояния измеряются миллионами световых лет. Мы смотрим на небо, видим звезды, которых, может быть, давно уже нет, потому что свет от них идет до нас тоже миллионы лет…
Сразу после Нового года Казаков и в городе в вечерние часы частенько поглядывал на небо, но кометы так еще и не увидел. Знал, что в январе она войдет в созвездие Водолея. Он пытался забраться на крышу и своего дома в Ленинграде, но обитая оцинкованным железом дверь на чердак была закрыта на замок. В Андреевке у него был трофейный немецкий бинокль. Удивительно, что он сохранился. Сколько ребят перебывало в доме! Чехла давно нет, а черный полевой бинокль с побуревшей от времени кожаной оболочкой сохранился. Память о войне. Вадим его снял с шеи убитого фашиста. Это было на дороге, ведущей в Леонтьеве Они напали на грузовик, перестреляли гитлеровцев, забрали оружие, трофеи, а машину подожгли. До сих пор обгоревший, проржавевший остов, вернее, железная рама торчит в кустах у лесной дороги…
Сколько он ни ощупывал небо в той стороне, где должна была пройти комета Галлея, он ее не обнаружил. И так уже который раз! Может, комета прошла во вьюжные ночи? С неделю завывала метель в Андреевке. Намела высокие сугробы у заборов, вылизала до ледяного блеска холм, на котором возвышались вековые сосны, нарастила на застрехах крыш белые крылья, забила дымоходные трубы, так что людям потом пришлось лопатами срывать снег. В лесу снежная буря вывернула с корнями деревья, обломала ветви, тонкие сосенки согнула в три погибели, а маленькие елки надежно укрыла белым саваном, так что лишь кое-где из сугробов торчали зеленые ветви. Казакову пришлось заново прокладывать лыжную колею до Утиного озера.
Из Ленинграда он не просто так уехал, – обычно приезжал в Андреевку встречать весну в середине апреля, – а позорно удрал! Лариса Васильевна Хлебникова замучила приглашениями на выступления. Почти через день приходилось ему ходить то в библиотеку, то в клуб на встречи с читателями, при встречах начинала бесконечные литературные разговоры. Пока речь шла о его, Казакова, книгах, он еще терпел – надо отдать должное Ларисе Васильевне, замечания ее были не лишены здравого смысла, – но как только начинала высказывать свои суждения вообще о литературе, Вадим Федорович уставал от этого. Признаться, ему и о своих книгах не очень-то хотелось подолгу разглагольствовать. Книга написана, считал он, попала к читателям, что о ней теперь толковать? Как говорится, переливать из пустого в порожнее? Ну, когда творческая конференция, другое дело: мнения читателей всегда интересны и порой совершенно неожиданны, а о том, что ему скажет Хлебникова, Вадим Федорович уже хорошо знал.
Поражался он другому. Или уже окончательно отвык от современных женщин, или просто Лариса Васильевна была какой-то особенной, только ее энергия, напор, мужская логика ставили его в тупик. Она без всякого стеснения навязывала ему свое мнение, считала свои оценки творчества того или иного писателя неоспоримыми, раздражалась, если он возражал, не соглашался…
В общем, он настолько от нее устал, что в один прекрасный день, вспомнив, что комету Галлея можно лучше всего увидеть за пределами задымленного города, в одночасье собрался и, предупредив Олю, чтобы никому не говорила, куда он скрылся, сел на поезд и уехал в Андреевку. Только тут он нашел настоящий покой и всего за неделю сумел написать столько, сколько не получалось в Ленинграде за месяц.
С Хлебниковой их отношения далеко не зашли: Казаков всегда опасался активных, решительных женщин с мужскими ухватками, а при ближайшем знакомстве Хлебникова именно такой и оказалась. Кстати, и ее, по-видимому, вполне устраивала только дружба с ним, но с женщинами Вадим Федорович никогда не дружил и считал, что это просто невозможно. Была Вика, которую он считал другом, но что из этого вышло? Трудная, беспокойная любовь их оборвалась. Дружба и любовь – это совсем разные вещи. И пожалуй, объединить одно с другим нельзя, хотя об этом все толкуют: мол, только тогда наступит гармония в отношениях мужчины и женщины, если их свяжет не только любовь, но и дружба…
Дружба с Хлебниковой была односторонней, она почему-то решила, что Казаков, как никто, подходит для нее в этой роли. На правах «друга» она стала с ним бесцеремонной, часто жаловалась на мужа, зато о детях говорила восторженно, была уверена, что обе ее дочери исключительно одаренные… Однажды лишь выразила удивление, что Вадим Федорович не чувствует в ней женщину. Мол, не ухаживает, не делает никаких соблазнительных предложений, а, наоборот, всякий раз неохотно откликается на ее инициативу… Впрочем, тут же заявила, что удивляться-то, в общем, нечего, потому что современные мужчины измельчали, власть в доме взяли в свои руки женщины, да и не только дома… Особенно это заметно в среде молодых людей. Девушки теперь во всем руководят своими кавалерами. Если раньше годами ждали, когда им сделают предложение, теперь сами выбирают себе мужей и тащат в загс. Неужели он, писатель, не чувствует новых веяний двадцатого века?..
Спорить с Хлебниковой было бесполезно – в этом он быстро убедился, – она, как говорится, заводилась с пол-оборота, и остановить ее уже было невозможно. Такой энергии можно было только позавидовать! Если первое время его и влекло к ней как к женщине, то скоро она убила в нем это чувство. Видно, отшельническая жизнь писателя сделала его нелюдимым, он никогда за последние годы так много ни с кем не говорил, как с ней. И даже когда они расставались, еще долго в его ушах звенел ее настырный голос. В черных блестящих глазах он теперь видел не нежность, а ожесточение против всего мужского рода. Лариса Васильевна долго и подробно рассказывала, как она три года любила одного человека, а он и не знал… Признаться, Вадим Федорович в это не поверил. Хлебникова как раз не из тех женщин, которые скрывают свои чувства.
В общем, Лариса Васильевна, не желая того, на практике лишний раз доказала Казакову, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна.
Оля уже узнавала ее по голосу и с улыбкой звала отца к телефону:
– Твоя пассия… требует!
– Не говори «пассия»! – возмущался Казаков. – Противное слово.
– А голос у нее приятный, – поддразнивала дочь. Вадим Федорович со вздохом брал трубку… Лариса Васильевна могла болтать по полчаса и даже больше, остановить ее было невозможно. Перескакивая с одной темы на другую, она длинными очередями выстреливала в него новостями. Трубка липла к уху, он исчертил ручкой уже весь лист настольного календаря, дочь по нескольку раз заглядывала в комнату, намекая, что ей тоже нужно позвонить, а он не мог никак закончить затянувшийся пустой разговор. Он увязал в нем, как муха в меде. Хитрая Хлебникова, чувствуя, что он вот-вот положит трубку, говорила что-либо такое, что вызывало очередной вопрос Вадима Федоровича, и она начинала заливаться соловьем…
Дружба! Мужчину можно к черту послать, а женщину? Не дружба это, а зависимость. Женщина-друг начинает бессовестно подчинять тебя себе, а этого Казаков больше всего на свете не любил. Сам никого себе не подчинял, даже собственных детей, и уж конечно не терпел зависимости от других. Все понимал, смеялся сам над собой, а вот поделать ничего не мог – видно, все же и вправду у современных молодых женщин хватка железная!.. В один прекрасный день он наотрез отказался выступать и, бросив все, умчался в Андреевку.
Сейчас ему смешно, что он, как мальчишка, сбежал из собственного дома, потому что его затюкала женщина, с которой он даже не был близок. Права Хлебникова: двадцатый век – век женского преимущества, может, даже господства над мужчинами. Не зря даже сопливые девчонки как бы между прочим пренебрежительно проезжаются по адресу своих кавалеров. Вспомнилась одна сцена, происшедшая в автобусе незадолго до его отъезда. Он сел в автобус и поехал к своему редактору в издательство. Салон был переполнен, Казаков сидел у окна, спиной к нему примостилась молоденькая девушка в шубе, на этом же сиденье, чуть ли не на ней, сидела подружка, а еще две стояли рядом. Девушки между собой громко разговаривали, не обращая внимания на пассажиров. Надо сказать, что все были удивительно симпатичные, глазастые, рослые, по пятнадцать-шестнадцать лет.
Вот какой разговор шел между ними:
П е р в а я д е в у ш к а. К черту твоего Алика! Цыпленок недоношенный…
В т о р а я д е в у ш к а. Думаешь, Генка Осипов лучше?
П е р в а я д е в у ш к а. У Генки хоть папашка шишка. И дача в Комарове.
Т р е т ь я д е в у ш к а (довольно громко запела). На недельку до второго-о я уеду в Комарово-о…
В т о р а я д е в у ш к а. Ну и парни пошли, как говорит моя прабабушка, хуже летошних…
Т р е т ь я д е в у ш к а. Ну их к черту! Стоит ли о них толковать? Твой Алик, как щенок, в Новый год скулил у нашей двери, когда его мой брат из дома выбросил.
Ч е т в е р т а я д е в у ш к а. Я вот о чем думаю: брошу учиться и пойду в ПТУ. Моя сестра после десятилетки никуда не поступила, сейчас работает на стройке маляром. Такие «бабки» заколачивает!
П е р в а я д е в у ш к а (насмешливо). Куда она их девает? На приданое копит?
Т р е т ь я д е в у ш к а. Я считаю, теперь мужики должны приданое в дом приносить… Все будет хоть какой-то прок от них!
В т о р а я д е в у ш к а. Надо будет мне заняться Генкой Осиповым. Брошу школу – все равно институт мне не светит, – выскочу за него замуж. Родители у него в загранке все время, квартира набита музыкой, даже видик есть… И дача в Комарове.
Т р е т ь я д е в у ш к а (еще громче). На недельку до второго-о-о я уеду-у в Комарово-о…
На них вот уже несколько минут неодобрительно косился пожилой мужчина в синем зимнем пальто с каракулевым воротником. Он стоял как раз за высокой девушкой с тонкими, красивыми чертами лица и большими серыми глазами. Она говорила громче всех и, судя по всему, была заводилой в этой компании.
М у ж ч и н а. Девушки, вы не в лесу… Ведите себя прилично.
П е р в а я д е в у ш к а (не оборачиваясь). Дяденька, вы бы помалкивали в тряпочку, вас не задевают, ну и стойте себе. Кстати, вы сильно сзади прижимаетесь ко мне… Пожилой человек, а-я-яй!
Ее подружки громко прыснули. В автобусе разом заговорили: мол, что за молодежь пошла, разве можно так со старшими разговаривать?..
М у ж ч и н а. Вот попрошу водителя остановить автобус на Садовой у отделения милиции…
П е р в а я д е в у ш к а. Напугал! Да мы там давно прописаны, гражданин!
Вадим Федорович смотрел на девушек и изумлялся: такие хорошенькие, на вид интеллигентные, а что несут! Будь бы это парни, он давно призвал бы их к порядку, но девушки… Школьницы-девчонки! При всей их развязности, наглом поведении все равно они были симпатичными девчонками – во всем своем ореоле юности, свежести. Не верилось, что эти алые губки сейчас произносят бранные слова, а чистые, с блеском глаза с высокомерием смотрят на пассажиров. Трое из них вступили в перебранку, лишь четвертая помалкивала, и, хотя не одернула подруг, было видно, что ей все это не по душе.
Автобус остановился на Садовой, напротив Гостиного двора, девушки с хохотом вывалились из него, и тут самая из них симпатичная, с пышными белокурыми волосами и большими серыми глазами, повернулась к двери и совсем по-детски показала язык. Створки дверей с шипением затворились, автобус тронулся, а на тротуаре стояли четыре девчонки и смеялись…
Иные времена, иные нравы… Девчонки-школьницы курят, выпивают. И откуда такое пренебрежение к старшим? Вызов обществу? Своеобразный протест? Обидно, очень обидно, что такие милые, свежие девчонки культивируют в себе грубость, расчетливость, наглость! Девушек всех времен всегда украшали нежность, стыдливость, скромность…
Кто же виноват, что они стали такими? Надо думать, не все…
Звезды мерцали, переливались на всем обозримом пространстве неба, луна высоко поднялась над кромкой бора, как-то незаметно перебралась через железную дорогу и теперь сияла над поселком. Казаков навел бинокль на луну, различил туманные очертания кратеров, гор, каких-то неясных впадин. Помнится, выходя ночью из партизанской землянки, он подолгу смотрел на луну – знал, что на ней нет атмосферы, а значит, и жизни, но все равно где-то в душе теплилась надежда, навеянная романами Жюля Верна, что там тоже кто-то живет и вот сейчас оттуда смотрит на Землю… На веку Вадима Федоровича люди побывали на Луне, попрыгали по ней, взяли образцы лунной пыли и камней. А теперь скоро отправятся космонавты на Марс. Почему-то он был уверен, что первая космическая экспедиция будет не на Венеру или Меркурий, а именно на Марс. После Луны это второе небесное тело, которое волнует умы человечества. Если и на Марсе нет жизни, то, может, раньше была? Эти каналы, красные пустыни?..
Мороз набирал к ночи силу – защипало уши, лишь ногам в серых подшитых валенках было тепло. На дворе Широковых вдруг послышался громкий печальный вой. Сверху Вадим Федорович увидел у калитки собаку, задравшую острую морду к небу. Пес выл на луну. И в этом вое было что-то первобытное, далекое и необъяснимое. Свинья никогда не отрывает своего рыла от земли, а вот собаки смотрят на небо, видят луну и посылают к ней свой печальный вопль, выплескивая в нем все то, что не дано им высказать человеку.
3
Но забрался Вадим Федорович нынче на крышу не за этим, его привлекала к себе знаменитая комета Галлея, которая в этом году близко пройдет от Земли, устремляясь к Солнцу. Он в сам не мог понять, почему его так притягивает к себе эта комета, раз в столетие посещающая нас. Он все прочел о ней. Астроном Галлей открыл комету почти двести с лишним лет назад и предсказал, когда она снова появится на небе. Сам он, конечно, не дожил до этого дня, слишком коротка человеческая жизнь, нельзя даже самому лично проверить то, что ты открыл. Коротка жизнь человека по сравнению с космосом, где расстояния измеряются миллионами световых лет. Мы смотрим на небо, видим звезды, которых, может быть, давно уже нет, потому что свет от них идет до нас тоже миллионы лет…
Сразу после Нового года Казаков и в городе в вечерние часы частенько поглядывал на небо, но кометы так еще и не увидел. Знал, что в январе она войдет в созвездие Водолея. Он пытался забраться на крышу и своего дома в Ленинграде, но обитая оцинкованным железом дверь на чердак была закрыта на замок. В Андреевке у него был трофейный немецкий бинокль. Удивительно, что он сохранился. Сколько ребят перебывало в доме! Чехла давно нет, а черный полевой бинокль с побуревшей от времени кожаной оболочкой сохранился. Память о войне. Вадим его снял с шеи убитого фашиста. Это было на дороге, ведущей в Леонтьеве Они напали на грузовик, перестреляли гитлеровцев, забрали оружие, трофеи, а машину подожгли. До сих пор обгоревший, проржавевший остов, вернее, железная рама торчит в кустах у лесной дороги…
Сколько он ни ощупывал небо в той стороне, где должна была пройти комета Галлея, он ее не обнаружил. И так уже который раз! Может, комета прошла во вьюжные ночи? С неделю завывала метель в Андреевке. Намела высокие сугробы у заборов, вылизала до ледяного блеска холм, на котором возвышались вековые сосны, нарастила на застрехах крыш белые крылья, забила дымоходные трубы, так что людям потом пришлось лопатами срывать снег. В лесу снежная буря вывернула с корнями деревья, обломала ветви, тонкие сосенки согнула в три погибели, а маленькие елки надежно укрыла белым саваном, так что лишь кое-где из сугробов торчали зеленые ветви. Казакову пришлось заново прокладывать лыжную колею до Утиного озера.
Из Ленинграда он не просто так уехал, – обычно приезжал в Андреевку встречать весну в середине апреля, – а позорно удрал! Лариса Васильевна Хлебникова замучила приглашениями на выступления. Почти через день приходилось ему ходить то в библиотеку, то в клуб на встречи с читателями, при встречах начинала бесконечные литературные разговоры. Пока речь шла о его, Казакова, книгах, он еще терпел – надо отдать должное Ларисе Васильевне, замечания ее были не лишены здравого смысла, – но как только начинала высказывать свои суждения вообще о литературе, Вадим Федорович уставал от этого. Признаться, ему и о своих книгах не очень-то хотелось подолгу разглагольствовать. Книга написана, считал он, попала к читателям, что о ней теперь толковать? Как говорится, переливать из пустого в порожнее? Ну, когда творческая конференция, другое дело: мнения читателей всегда интересны и порой совершенно неожиданны, а о том, что ему скажет Хлебникова, Вадим Федорович уже хорошо знал.
Поражался он другому. Или уже окончательно отвык от современных женщин, или просто Лариса Васильевна была какой-то особенной, только ее энергия, напор, мужская логика ставили его в тупик. Она без всякого стеснения навязывала ему свое мнение, считала свои оценки творчества того или иного писателя неоспоримыми, раздражалась, если он возражал, не соглашался…
В общем, он настолько от нее устал, что в один прекрасный день, вспомнив, что комету Галлея можно лучше всего увидеть за пределами задымленного города, в одночасье собрался и, предупредив Олю, чтобы никому не говорила, куда он скрылся, сел на поезд и уехал в Андреевку. Только тут он нашел настоящий покой и всего за неделю сумел написать столько, сколько не получалось в Ленинграде за месяц.
С Хлебниковой их отношения далеко не зашли: Казаков всегда опасался активных, решительных женщин с мужскими ухватками, а при ближайшем знакомстве Хлебникова именно такой и оказалась. Кстати, и ее, по-видимому, вполне устраивала только дружба с ним, но с женщинами Вадим Федорович никогда не дружил и считал, что это просто невозможно. Была Вика, которую он считал другом, но что из этого вышло? Трудная, беспокойная любовь их оборвалась. Дружба и любовь – это совсем разные вещи. И пожалуй, объединить одно с другим нельзя, хотя об этом все толкуют: мол, только тогда наступит гармония в отношениях мужчины и женщины, если их свяжет не только любовь, но и дружба…
Дружба с Хлебниковой была односторонней, она почему-то решила, что Казаков, как никто, подходит для нее в этой роли. На правах «друга» она стала с ним бесцеремонной, часто жаловалась на мужа, зато о детях говорила восторженно, была уверена, что обе ее дочери исключительно одаренные… Однажды лишь выразила удивление, что Вадим Федорович не чувствует в ней женщину. Мол, не ухаживает, не делает никаких соблазнительных предложений, а, наоборот, всякий раз неохотно откликается на ее инициативу… Впрочем, тут же заявила, что удивляться-то, в общем, нечего, потому что современные мужчины измельчали, власть в доме взяли в свои руки женщины, да и не только дома… Особенно это заметно в среде молодых людей. Девушки теперь во всем руководят своими кавалерами. Если раньше годами ждали, когда им сделают предложение, теперь сами выбирают себе мужей и тащат в загс. Неужели он, писатель, не чувствует новых веяний двадцатого века?..
Спорить с Хлебниковой было бесполезно – в этом он быстро убедился, – она, как говорится, заводилась с пол-оборота, и остановить ее уже было невозможно. Такой энергии можно было только позавидовать! Если первое время его и влекло к ней как к женщине, то скоро она убила в нем это чувство. Видно, отшельническая жизнь писателя сделала его нелюдимым, он никогда за последние годы так много ни с кем не говорил, как с ней. И даже когда они расставались, еще долго в его ушах звенел ее настырный голос. В черных блестящих глазах он теперь видел не нежность, а ожесточение против всего мужского рода. Лариса Васильевна долго и подробно рассказывала, как она три года любила одного человека, а он и не знал… Признаться, Вадим Федорович в это не поверил. Хлебникова как раз не из тех женщин, которые скрывают свои чувства.
В общем, Лариса Васильевна, не желая того, на практике лишний раз доказала Казакову, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна.
Оля уже узнавала ее по голосу и с улыбкой звала отца к телефону:
– Твоя пассия… требует!
– Не говори «пассия»! – возмущался Казаков. – Противное слово.
– А голос у нее приятный, – поддразнивала дочь. Вадим Федорович со вздохом брал трубку… Лариса Васильевна могла болтать по полчаса и даже больше, остановить ее было невозможно. Перескакивая с одной темы на другую, она длинными очередями выстреливала в него новостями. Трубка липла к уху, он исчертил ручкой уже весь лист настольного календаря, дочь по нескольку раз заглядывала в комнату, намекая, что ей тоже нужно позвонить, а он не мог никак закончить затянувшийся пустой разговор. Он увязал в нем, как муха в меде. Хитрая Хлебникова, чувствуя, что он вот-вот положит трубку, говорила что-либо такое, что вызывало очередной вопрос Вадима Федоровича, и она начинала заливаться соловьем…
Дружба! Мужчину можно к черту послать, а женщину? Не дружба это, а зависимость. Женщина-друг начинает бессовестно подчинять тебя себе, а этого Казаков больше всего на свете не любил. Сам никого себе не подчинял, даже собственных детей, и уж конечно не терпел зависимости от других. Все понимал, смеялся сам над собой, а вот поделать ничего не мог – видно, все же и вправду у современных молодых женщин хватка железная!.. В один прекрасный день он наотрез отказался выступать и, бросив все, умчался в Андреевку.
Сейчас ему смешно, что он, как мальчишка, сбежал из собственного дома, потому что его затюкала женщина, с которой он даже не был близок. Права Хлебникова: двадцатый век – век женского преимущества, может, даже господства над мужчинами. Не зря даже сопливые девчонки как бы между прочим пренебрежительно проезжаются по адресу своих кавалеров. Вспомнилась одна сцена, происшедшая в автобусе незадолго до его отъезда. Он сел в автобус и поехал к своему редактору в издательство. Салон был переполнен, Казаков сидел у окна, спиной к нему примостилась молоденькая девушка в шубе, на этом же сиденье, чуть ли не на ней, сидела подружка, а еще две стояли рядом. Девушки между собой громко разговаривали, не обращая внимания на пассажиров. Надо сказать, что все были удивительно симпатичные, глазастые, рослые, по пятнадцать-шестнадцать лет.
Вот какой разговор шел между ними:
П е р в а я д е в у ш к а. К черту твоего Алика! Цыпленок недоношенный…
В т о р а я д е в у ш к а. Думаешь, Генка Осипов лучше?
П е р в а я д е в у ш к а. У Генки хоть папашка шишка. И дача в Комарове.
Т р е т ь я д е в у ш к а (довольно громко запела). На недельку до второго-о я уеду в Комарово-о…
В т о р а я д е в у ш к а. Ну и парни пошли, как говорит моя прабабушка, хуже летошних…
Т р е т ь я д е в у ш к а. Ну их к черту! Стоит ли о них толковать? Твой Алик, как щенок, в Новый год скулил у нашей двери, когда его мой брат из дома выбросил.
Ч е т в е р т а я д е в у ш к а. Я вот о чем думаю: брошу учиться и пойду в ПТУ. Моя сестра после десятилетки никуда не поступила, сейчас работает на стройке маляром. Такие «бабки» заколачивает!
П е р в а я д е в у ш к а (насмешливо). Куда она их девает? На приданое копит?
Т р е т ь я д е в у ш к а. Я считаю, теперь мужики должны приданое в дом приносить… Все будет хоть какой-то прок от них!
В т о р а я д е в у ш к а. Надо будет мне заняться Генкой Осиповым. Брошу школу – все равно институт мне не светит, – выскочу за него замуж. Родители у него в загранке все время, квартира набита музыкой, даже видик есть… И дача в Комарове.
Т р е т ь я д е в у ш к а (еще громче). На недельку до второго-о-о я уеду-у в Комарово-о…
На них вот уже несколько минут неодобрительно косился пожилой мужчина в синем зимнем пальто с каракулевым воротником. Он стоял как раз за высокой девушкой с тонкими, красивыми чертами лица и большими серыми глазами. Она говорила громче всех и, судя по всему, была заводилой в этой компании.
М у ж ч и н а. Девушки, вы не в лесу… Ведите себя прилично.
П е р в а я д е в у ш к а (не оборачиваясь). Дяденька, вы бы помалкивали в тряпочку, вас не задевают, ну и стойте себе. Кстати, вы сильно сзади прижимаетесь ко мне… Пожилой человек, а-я-яй!
Ее подружки громко прыснули. В автобусе разом заговорили: мол, что за молодежь пошла, разве можно так со старшими разговаривать?..
М у ж ч и н а. Вот попрошу водителя остановить автобус на Садовой у отделения милиции…
П е р в а я д е в у ш к а. Напугал! Да мы там давно прописаны, гражданин!
Вадим Федорович смотрел на девушек и изумлялся: такие хорошенькие, на вид интеллигентные, а что несут! Будь бы это парни, он давно призвал бы их к порядку, но девушки… Школьницы-девчонки! При всей их развязности, наглом поведении все равно они были симпатичными девчонками – во всем своем ореоле юности, свежести. Не верилось, что эти алые губки сейчас произносят бранные слова, а чистые, с блеском глаза с высокомерием смотрят на пассажиров. Трое из них вступили в перебранку, лишь четвертая помалкивала, и, хотя не одернула подруг, было видно, что ей все это не по душе.
Автобус остановился на Садовой, напротив Гостиного двора, девушки с хохотом вывалились из него, и тут самая из них симпатичная, с пышными белокурыми волосами и большими серыми глазами, повернулась к двери и совсем по-детски показала язык. Створки дверей с шипением затворились, автобус тронулся, а на тротуаре стояли четыре девчонки и смеялись…
Иные времена, иные нравы… Девчонки-школьницы курят, выпивают. И откуда такое пренебрежение к старшим? Вызов обществу? Своеобразный протест? Обидно, очень обидно, что такие милые, свежие девчонки культивируют в себе грубость, расчетливость, наглость! Девушек всех времен всегда украшали нежность, стыдливость, скромность…
Кто же виноват, что они стали такими? Надо думать, не все…
Звезды мерцали, переливались на всем обозримом пространстве неба, луна высоко поднялась над кромкой бора, как-то незаметно перебралась через железную дорогу и теперь сияла над поселком. Казаков навел бинокль на луну, различил туманные очертания кратеров, гор, каких-то неясных впадин. Помнится, выходя ночью из партизанской землянки, он подолгу смотрел на луну – знал, что на ней нет атмосферы, а значит, и жизни, но все равно где-то в душе теплилась надежда, навеянная романами Жюля Верна, что там тоже кто-то живет и вот сейчас оттуда смотрит на Землю… На веку Вадима Федоровича люди побывали на Луне, попрыгали по ней, взяли образцы лунной пыли и камней. А теперь скоро отправятся космонавты на Марс. Почему-то он был уверен, что первая космическая экспедиция будет не на Венеру или Меркурий, а именно на Марс. После Луны это второе небесное тело, которое волнует умы человечества. Если и на Марсе нет жизни, то, может, раньше была? Эти каналы, красные пустыни?..
Мороз набирал к ночи силу – защипало уши, лишь ногам в серых подшитых валенках было тепло. На дворе Широковых вдруг послышался громкий печальный вой. Сверху Вадим Федорович увидел у калитки собаку, задравшую острую морду к небу. Пес выл на луну. И в этом вое было что-то первобытное, далекое и необъяснимое. Свинья никогда не отрывает своего рыла от земли, а вот собаки смотрят на небо, видят луну и посылают к ней свой печальный вопль, выплескивая в нем все то, что не дано им высказать человеку.
3
Андрей Абросимов стоял на стремянке, в зубах у него были зажаты гвозди, в руке – молоток. Петя Викторов на новоселье подарил ему картину: северяне в меховых одеждах на берегу Охотского моря, меж ослепительно белых айсбергов плавают киты, в синее солнечное небо взлетают фонтаны, все кругом сверкает, лед разбросал по снегу солнечные зайчики. Картина Андрею очень понравилась, и он решил ее повесить над книжными полками. Сегодня суббота – Мария в университете, сын в яслях, а он, Андрей, дома один. Сел было за письменный стол поработать, но что-то не пошло. Квартира уже приняла обжитой вид, лишь в прихожей еще не было вешалки, и одежду приходилось вешать на гвозди, вбитые в настенный шкаф. С первой же зарплаты Андрей и Мария купили палас для большой комнаты.
Андрей уже давно заметил, что Мария – хорошая хозяйка. Домашнее хозяйство она вела с удовольствием; в букинистическом магазине – с месяц бегала туда – приобрела поваренную книгу и теперь вечерами изучала ее не хуже, чем какой-нибудь учебник по журналистике. Научилась хорошо готовить – это занятие ей очень нравилось. Андрей мог варить лишь уху и жарить шашлыки – этому он научился от отца. Когда толкался на кухне возле жены, та отсылала его заняться каким-нибудь другим делом, говоря, что кухня – это не мужское дело.
Гвозди не лезли в железобетонную стенку, гнулись, а шлямбуром долбить не хотелось: картина легкая, между стыками бетонных блоков есть пазы; если их нащупать, гвоздь входит, как в масло. С грехом пополам картину он повесил, слез и полюбовался на нее. Показалось, что висит криво, снова полез на стремянку, и тут услышал звонок в дверь.
Пришла Ася Цветкова. В руках коричневая коробка, крест-накрест перевязанная лентой. Андрей помог ей раздеться, повесил длинное, со стоячим воротником пальто на гвоздь. Девушка сбросила с ног туфли, ноги ее в колготках вызывающе торчали из-под короткой, с разрезом на боку шерстяной юбки. На ней – пушистый свитер, облегающий грудь. Ася стояла на паркетном полу и озиралась, блестя раскосыми глазами. На темно-русых волосах посверкивали капельки.
– А где у вас зеркало, новоселы? – весело спросила она, влезая в мужские тапочки, которые Андрей отыскал в углу прихожей.
Проведя щеткой по волосам, состроила Андрею смешную физиономию в зеркале.
– Главную роль дали, что ли, что ты такая веселая? – спросил Андрей.
– Рада, что тебя вижу и что ты один…
Ася и раньше делала вид, что неравнодушна к брату своей лучшей подруги, но Андрей никогда не воспринимал ее намеки и игривые взгляды всерьез. Она не раз при Оле и Марии поддразнивала его, толковала, что таких мужчин, как Андрей, уже и на свете нет: любит одну жену и на других женщин ноль внимания. Называла джентльменом и говорила, что ему нужно было родиться в семнадцатом веке, когда еще рыцарство было в моде. А теперь мужчины только Восьмого марта уступают женщинам место в общественном транспорте, а чтобы ручку поцеловать – такого и в помине нет, разве это сделает какой-нибудь замшелый старичок актер на репетиции.
Ася ходила по квартире, заглядывала во все углы, будто кого-то там искала. Она была на новоселье, которое Андрей и Мария устроили, когда мебель привезли, приставала к нему: мол, ради такого события необходимо выпить хотя бы сухого вина, иначе потолок обвалится… Андрей если раньше иногда и испытывал чувство неловкости в веселых компаниях, то теперь, наоборот, жалел тех, кто хлестал водку, понимая, как на следующее утро будет худо им. Правда, высидеть до конца в пьяной компании не мог: скоро надоедали глупые разговоры, похвальба.
– Я принесла вам к чаю шоколадный торт, – небрежно уронила Ася, разглядывая картину Пети Викторова. – Охота на китов? Их еще не всех выбили?
– Надеюсь, – усмехнулся Андрей.
– Надо же, Петя-то Викторов стал настоящим художником! – заметила Ася.
– Кофе или чай? – предложил Андрей.
– У нас сегодня съемка в павильоне сорвалась из-за одного известного артиста, – болтала Ася. – Больной человек… Режиссер уже два раза его выручал, бегал в милицию, умолял отпустить – мол, государственные тысячи летят в тартарары из-за простоя всей группы! Раз отпустили, два, а на третий уперлись: дескать, пусть посидит пятнадцать суток, а потом отправим на принудительное лечение. Артист, когда выпьет, становится шумным, драчливым… Режиссер прибежал в вытрезвитель чуть свет, привели артиста в кабинет начальника, спросили: «Будешь пить или нет?» А он отвечает: «Би, бю и би-би бю-бю…» То есть пил, пью и буду пить. Ну его и не отпустили.
– Занятная у вас группа, – улыбнулся Андрей.
Кофе пили на кухне. Ася сидела напротив и смотрела на Андрея. В клетчатой ковбойке с засученными рукавами, в полинявших джинсах в обтяжку, он выглядел юношей. В удлиненных к вискам глазах – спокойствие и уверенность в себе, скулы чуть выступают на матовых, с синевой щеках, со лба еще не сошел летний загар, волосы у Андрея всегда темнее зимой, чем летом. Черные брови вразлет, нижняя губа немного полнее, чем верхняя, зубы ровные, белые. Асе очень хотелось, чтобы он улыбнулся, – тогда лицо его становилось мягче. Но Андрей улыбался не так уж часто. Отхлебывая из маленькой керамической чашки черный кофе, Ася Цветкова думала: вот ведь повезло Марии! От знакомых только и слышишь: одни развелись, другие живут как собака с кошкой, третьи подрались, а иные гуляют напропалую. Андрей и Мария живут душа в душу, позавидуешь! Чём Мария лучше ее, Аси? Худощавая, тонконогая, лишь после родов округлилась, грудь-то хоть стала приличной, да глазищи большие… Да таких, как Мария, полно! А вот Андрей выбрал именно ее. Асе он нравился еще мальчишкой, да что скрывать, она была несколько лет в него влюблена, даже просила Олю посодействовать, чтобы брат обратил на нее внимание. Конечно, это глупость! И вряд ли подруга могла ей помочь. Андрей всегда был с Асей приветлив, ровен; когда учился в десятом классе, любил им рассказывать про древних философов: Диогена, Сократа, Платона… Хотя Ася и Оля делали вид, что им интересно, на самом деле умирали от скуки. И не уходили в другую комнату лишь потому, что Асе было приятно смотреть на Андрея. Глаза его светлели, голос звучал мягко, вообще, как и все уверенные в себе сильные люди, он был сдержан, даже на первый взгляд медлителен. Другие мальчишки в его возрасте уже приударяли за одноклассницами, а он либо пропадал на спортплощадке, либо часами торчал в Публичке, читая своих любимых философов. Может, Ася и заставила бы его в себя влюбиться, но был такой момент, когда она разочаровалась в юноше, – это когда он вдруг неожиданно для всех бросил университет и стал шофером. Почти год ездил на грузовиках, рефрижераторах, а потом уехал в Афганистан. Все эти его странные выходки были для нее необъяснимы. Она считала их неумными, легкомысленными, как она тогда говорила Оле – та всегда была на стороне брата, – мол, Андрюшка дурью мается… А оказалось, что все это он делал не зря. Университет закончил, много чего интересного за годы странствий повидал, теперь вот пишет рассказы, повести, знакомые говорят, что очень талантлив.
И вот результат: Андрей стал самостоятельным, прекрасно живет с женой, у них чудесный сын, получили квартиру. Может, станет знаменитым писателем… А она, Ася, уже второй год живет с «бизнесменом» Валерой… Разве его можно поставить рядом с Андреем?.. Правда, Валерой она вертит как хочет – тот, как говорится, смотрит ей в рот и выполняет все ее капризы… Но надолго ли все это? Теперь прижали любителей легкой наживы, а Валера, привыкший к легкой жизни, не желает порывать с прошлым…
– Еще налить? – спросил Андрей.
– Ты когда-нибудь изменял Марии? – вдруг спросила она, кроша длинными пальцами в кольцах печенье.
– Странный вопрос, – усмехнулся он. – Можно на него не отвечать?
– Я и так знаю, что ты ей не изменял.
– По-моему, ревность, измена, домострой – это отжившие понятия, – задумчиво глядя в окно, проговорил он. – То самое прошлое, которое не вернешь. Если мужчина, любя одну женщину, живет с другой, значит, он изменяет самому себе, а не ей.
– Я тебя не понимаю, – сказала она.
– Хорошо, допустим, жена не любит мужа, он не смирился с этим и нашел другую, – пояснял он. – Это что, измена? Ей, жене, наплевать, что нелюбимый муж ушел к другой.
– Почему же все-таки люди изменяют друг другу? – скова задала ему вопрос Ася.
– Мы по-разному с тобой понимаем слово «измена», – терпеливо ответил Андрей. – Любовь вечна, и у нее свои законы. Еще раз повторю тебе свою мысль: кто изменяет любви, тот изменяет себе самому…
Он поднялся с табурета, высокий, на мускулистых обнаженных руках темнеют редкие волоски. Глядя, как он ставит на газ кофейник, Ася подумала, что с такой фигурой ему бы плясать в грузинском ансамбле. Бедра узкие, талия тонкая, а плечи широкие. «Что чувствует мужчина, наделенный недюжинной физической силой? – размышляла девушка. – Андрей, пожалуй, с любым справится!»
Ася видела, как он расшвырял у ресторана «Волхов» здоровенных парней, да и Оля рассказывала о его схватках с хулиганьем. После того как Андрей устроил хорошую взбучку парням, ошивавшимся по вечерам на лестничных площадках их дома, те забыли туда дорогу, правда, потом напакостничали – сломали половину почтовых ящиков в парадной.
Когда Андрей снова разлил горячий кофе по чашкам, Ася подняла на него свои выразительные светлые глаза:
– Все кофе и кофе… Нет у тебя чего-нибудь покрепче?
Он встал, ушел в другую комнату и скоро вернулся с бутылкой боржоми.
– Это самое крепкое, что есть у нас в доме…
– Ты живешь в ногу со временем, – усмехнулась Ася, пристально глядя ему в глаза.
Он спокойно пил кофе, однако на лицо его набежала тень.
– Я терпеть не могу алкоголь, мне не нравится, когда девушки курят… И время тут ни при чем – я всегда был таким, Ася.
– А я тебе нравлюсь? Ты хочешь меня, Андрей?
Сказала и ахнула про себя: что-то сейчас будет! Торопливо стала открывать боржоми, открывашка упала на пол, она нагнулась за ней, ущипнула себя за кончик носа и, снова усевшись на стул, стыдливо подняла глаза на него.
Он поставил чашку на блюдце, долгим взглядом посмотрел ей в глаза. На высоком загорелом лбу его образовалась неглубокая складка.
– Нет, Ася, – негромко ответил он.
– Ты первый мужчина, от которого я это слышу, – помолчав, проговорила она.
– Я не думаю, чтобы ты другим задавала подобные вопросы, – усмехнулся он.
– Боишься себе изменить?
– Я ничего не боюсь, Ася, – мягко проговорил он. – У тебя неприятности? Ты поругалась с… купчиком своим?
– С ним невозможно поругаться, – усмехнулась она. – У него есть одна удивительная черта характера – он все в жизни воспринимает как должное. Даже кражу. Вся его житейская философия умещается в одной фразе: «Бог дал, бог взял».
– Бог добрый к нему, если сделал так, что ты с ним.
– Ты мне льстишь?
– Он ведь жулик, Ася, – сказал Андрей. – Я до сих пор не могу понять, почему ты с ним.
Андрей уже давно заметил, что Мария – хорошая хозяйка. Домашнее хозяйство она вела с удовольствием; в букинистическом магазине – с месяц бегала туда – приобрела поваренную книгу и теперь вечерами изучала ее не хуже, чем какой-нибудь учебник по журналистике. Научилась хорошо готовить – это занятие ей очень нравилось. Андрей мог варить лишь уху и жарить шашлыки – этому он научился от отца. Когда толкался на кухне возле жены, та отсылала его заняться каким-нибудь другим делом, говоря, что кухня – это не мужское дело.
Гвозди не лезли в железобетонную стенку, гнулись, а шлямбуром долбить не хотелось: картина легкая, между стыками бетонных блоков есть пазы; если их нащупать, гвоздь входит, как в масло. С грехом пополам картину он повесил, слез и полюбовался на нее. Показалось, что висит криво, снова полез на стремянку, и тут услышал звонок в дверь.
Пришла Ася Цветкова. В руках коричневая коробка, крест-накрест перевязанная лентой. Андрей помог ей раздеться, повесил длинное, со стоячим воротником пальто на гвоздь. Девушка сбросила с ног туфли, ноги ее в колготках вызывающе торчали из-под короткой, с разрезом на боку шерстяной юбки. На ней – пушистый свитер, облегающий грудь. Ася стояла на паркетном полу и озиралась, блестя раскосыми глазами. На темно-русых волосах посверкивали капельки.
– А где у вас зеркало, новоселы? – весело спросила она, влезая в мужские тапочки, которые Андрей отыскал в углу прихожей.
Проведя щеткой по волосам, состроила Андрею смешную физиономию в зеркале.
– Главную роль дали, что ли, что ты такая веселая? – спросил Андрей.
– Рада, что тебя вижу и что ты один…
Ася и раньше делала вид, что неравнодушна к брату своей лучшей подруги, но Андрей никогда не воспринимал ее намеки и игривые взгляды всерьез. Она не раз при Оле и Марии поддразнивала его, толковала, что таких мужчин, как Андрей, уже и на свете нет: любит одну жену и на других женщин ноль внимания. Называла джентльменом и говорила, что ему нужно было родиться в семнадцатом веке, когда еще рыцарство было в моде. А теперь мужчины только Восьмого марта уступают женщинам место в общественном транспорте, а чтобы ручку поцеловать – такого и в помине нет, разве это сделает какой-нибудь замшелый старичок актер на репетиции.
Ася ходила по квартире, заглядывала во все углы, будто кого-то там искала. Она была на новоселье, которое Андрей и Мария устроили, когда мебель привезли, приставала к нему: мол, ради такого события необходимо выпить хотя бы сухого вина, иначе потолок обвалится… Андрей если раньше иногда и испытывал чувство неловкости в веселых компаниях, то теперь, наоборот, жалел тех, кто хлестал водку, понимая, как на следующее утро будет худо им. Правда, высидеть до конца в пьяной компании не мог: скоро надоедали глупые разговоры, похвальба.
– Я принесла вам к чаю шоколадный торт, – небрежно уронила Ася, разглядывая картину Пети Викторова. – Охота на китов? Их еще не всех выбили?
– Надеюсь, – усмехнулся Андрей.
– Надо же, Петя-то Викторов стал настоящим художником! – заметила Ася.
– Кофе или чай? – предложил Андрей.
– У нас сегодня съемка в павильоне сорвалась из-за одного известного артиста, – болтала Ася. – Больной человек… Режиссер уже два раза его выручал, бегал в милицию, умолял отпустить – мол, государственные тысячи летят в тартарары из-за простоя всей группы! Раз отпустили, два, а на третий уперлись: дескать, пусть посидит пятнадцать суток, а потом отправим на принудительное лечение. Артист, когда выпьет, становится шумным, драчливым… Режиссер прибежал в вытрезвитель чуть свет, привели артиста в кабинет начальника, спросили: «Будешь пить или нет?» А он отвечает: «Би, бю и би-би бю-бю…» То есть пил, пью и буду пить. Ну его и не отпустили.
– Занятная у вас группа, – улыбнулся Андрей.
Кофе пили на кухне. Ася сидела напротив и смотрела на Андрея. В клетчатой ковбойке с засученными рукавами, в полинявших джинсах в обтяжку, он выглядел юношей. В удлиненных к вискам глазах – спокойствие и уверенность в себе, скулы чуть выступают на матовых, с синевой щеках, со лба еще не сошел летний загар, волосы у Андрея всегда темнее зимой, чем летом. Черные брови вразлет, нижняя губа немного полнее, чем верхняя, зубы ровные, белые. Асе очень хотелось, чтобы он улыбнулся, – тогда лицо его становилось мягче. Но Андрей улыбался не так уж часто. Отхлебывая из маленькой керамической чашки черный кофе, Ася Цветкова думала: вот ведь повезло Марии! От знакомых только и слышишь: одни развелись, другие живут как собака с кошкой, третьи подрались, а иные гуляют напропалую. Андрей и Мария живут душа в душу, позавидуешь! Чём Мария лучше ее, Аси? Худощавая, тонконогая, лишь после родов округлилась, грудь-то хоть стала приличной, да глазищи большие… Да таких, как Мария, полно! А вот Андрей выбрал именно ее. Асе он нравился еще мальчишкой, да что скрывать, она была несколько лет в него влюблена, даже просила Олю посодействовать, чтобы брат обратил на нее внимание. Конечно, это глупость! И вряд ли подруга могла ей помочь. Андрей всегда был с Асей приветлив, ровен; когда учился в десятом классе, любил им рассказывать про древних философов: Диогена, Сократа, Платона… Хотя Ася и Оля делали вид, что им интересно, на самом деле умирали от скуки. И не уходили в другую комнату лишь потому, что Асе было приятно смотреть на Андрея. Глаза его светлели, голос звучал мягко, вообще, как и все уверенные в себе сильные люди, он был сдержан, даже на первый взгляд медлителен. Другие мальчишки в его возрасте уже приударяли за одноклассницами, а он либо пропадал на спортплощадке, либо часами торчал в Публичке, читая своих любимых философов. Может, Ася и заставила бы его в себя влюбиться, но был такой момент, когда она разочаровалась в юноше, – это когда он вдруг неожиданно для всех бросил университет и стал шофером. Почти год ездил на грузовиках, рефрижераторах, а потом уехал в Афганистан. Все эти его странные выходки были для нее необъяснимы. Она считала их неумными, легкомысленными, как она тогда говорила Оле – та всегда была на стороне брата, – мол, Андрюшка дурью мается… А оказалось, что все это он делал не зря. Университет закончил, много чего интересного за годы странствий повидал, теперь вот пишет рассказы, повести, знакомые говорят, что очень талантлив.
И вот результат: Андрей стал самостоятельным, прекрасно живет с женой, у них чудесный сын, получили квартиру. Может, станет знаменитым писателем… А она, Ася, уже второй год живет с «бизнесменом» Валерой… Разве его можно поставить рядом с Андреем?.. Правда, Валерой она вертит как хочет – тот, как говорится, смотрит ей в рот и выполняет все ее капризы… Но надолго ли все это? Теперь прижали любителей легкой наживы, а Валера, привыкший к легкой жизни, не желает порывать с прошлым…
– Еще налить? – спросил Андрей.
– Ты когда-нибудь изменял Марии? – вдруг спросила она, кроша длинными пальцами в кольцах печенье.
– Странный вопрос, – усмехнулся он. – Можно на него не отвечать?
– Я и так знаю, что ты ей не изменял.
– По-моему, ревность, измена, домострой – это отжившие понятия, – задумчиво глядя в окно, проговорил он. – То самое прошлое, которое не вернешь. Если мужчина, любя одну женщину, живет с другой, значит, он изменяет самому себе, а не ей.
– Я тебя не понимаю, – сказала она.
– Хорошо, допустим, жена не любит мужа, он не смирился с этим и нашел другую, – пояснял он. – Это что, измена? Ей, жене, наплевать, что нелюбимый муж ушел к другой.
– Почему же все-таки люди изменяют друг другу? – скова задала ему вопрос Ася.
– Мы по-разному с тобой понимаем слово «измена», – терпеливо ответил Андрей. – Любовь вечна, и у нее свои законы. Еще раз повторю тебе свою мысль: кто изменяет любви, тот изменяет себе самому…
Он поднялся с табурета, высокий, на мускулистых обнаженных руках темнеют редкие волоски. Глядя, как он ставит на газ кофейник, Ася подумала, что с такой фигурой ему бы плясать в грузинском ансамбле. Бедра узкие, талия тонкая, а плечи широкие. «Что чувствует мужчина, наделенный недюжинной физической силой? – размышляла девушка. – Андрей, пожалуй, с любым справится!»
Ася видела, как он расшвырял у ресторана «Волхов» здоровенных парней, да и Оля рассказывала о его схватках с хулиганьем. После того как Андрей устроил хорошую взбучку парням, ошивавшимся по вечерам на лестничных площадках их дома, те забыли туда дорогу, правда, потом напакостничали – сломали половину почтовых ящиков в парадной.
Когда Андрей снова разлил горячий кофе по чашкам, Ася подняла на него свои выразительные светлые глаза:
– Все кофе и кофе… Нет у тебя чего-нибудь покрепче?
Он встал, ушел в другую комнату и скоро вернулся с бутылкой боржоми.
– Это самое крепкое, что есть у нас в доме…
– Ты живешь в ногу со временем, – усмехнулась Ася, пристально глядя ему в глаза.
Он спокойно пил кофе, однако на лицо его набежала тень.
– Я терпеть не могу алкоголь, мне не нравится, когда девушки курят… И время тут ни при чем – я всегда был таким, Ася.
– А я тебе нравлюсь? Ты хочешь меня, Андрей?
Сказала и ахнула про себя: что-то сейчас будет! Торопливо стала открывать боржоми, открывашка упала на пол, она нагнулась за ней, ущипнула себя за кончик носа и, снова усевшись на стул, стыдливо подняла глаза на него.
Он поставил чашку на блюдце, долгим взглядом посмотрел ей в глаза. На высоком загорелом лбу его образовалась неглубокая складка.
– Нет, Ася, – негромко ответил он.
– Ты первый мужчина, от которого я это слышу, – помолчав, проговорила она.
– Я не думаю, чтобы ты другим задавала подобные вопросы, – усмехнулся он.
– Боишься себе изменить?
– Я ничего не боюсь, Ася, – мягко проговорил он. – У тебя неприятности? Ты поругалась с… купчиком своим?
– С ним невозможно поругаться, – усмехнулась она. – У него есть одна удивительная черта характера – он все в жизни воспринимает как должное. Даже кражу. Вся его житейская философия умещается в одной фразе: «Бог дал, бог взял».
– Бог добрый к нему, если сделал так, что ты с ним.
– Ты мне льстишь?
– Он ведь жулик, Ася, – сказал Андрей. – Я до сих пор не могу понять, почему ты с ним.