Страница:
– Зенин Михаил Борисович, – представился он, будто знал, что по телефону Андрей вряд ли запомнил его фамилию. – Я с удовольствием прочел в сборнике вашу повесть «Афганский ветер», кстати, она лучшая там, и загорелся желанием поставить по ней художественный фильм…
Повесть два месяца назад вышла в альманахе молодых писателей. В ней Андрей описал трудную работу шоферов на строительстве мирных объектов. И надо сказать, был удивлен, что ее сразу включили в сборник: сам он был невысокого мнения об этой повести – наверное, вывезла тема.
– Я уже говорил с главным редактором, директором студии, дал им прочесть вашу повесть – они не возражают.
Андрей Абросимов никогда не писал для кино, но был от многих знакомых и от отца наслышан о неблагополучном положении на киностудиях. Авторам сценариев там трудно приходится, некоторые режиссеры лезут в соавторы, случается, почти готовый фильм кладут на полку. Главным пугалом для начинающего сценариста является режиссер, который запросто может угробить даже хороший сценарий. Каждый режиссер стремится выразить себя в сценарии, ничуть не заботясь о материале. Ему ничего не стоит выкинуть удачную сцену и вставить другую, которая идет вразрез со всем сценарием, и попробуй ему возрази! Скажет, что ты писатель, мол, неплохой, но в кинематографе не разбираешься ни хрена и поэтому не лезь не в свое дело. И вообще писатель на съемочной площадке – ненужная фигура, с ним никто не считается там, вплоть до осветителей. Это лишь поначалу режиссер прикидывается добрым дядюшкой, готовым все для тебя сделать, обхаживает автора, подхваливает, восторгается каждой сценой, изображает из себя лучшего друга, отца родного. Подает идеи, подбрасывает выигрышные сцены, не забывая в договоре увеличивать свою ставку как соавтора сценария.
Все эти мысли промелькнули в голове Андрея, пока Михаил Борисович скучным, тусклым голосом пространно рассказывал, как он видит будущий сценарий. Надо сказать, говорил он плавно, литературно грамотно, и чувствовалось, что повесть отлично знает. Позже Андрей не раз убеждался, что почти все режиссеры умеют красиво и убедительно говорить, иногда даже проигрывают в лицах те или иные сцены.
Терпеливо выслушав Зенина, Андрей сказал, что никогда не работал для кино, вряд ли сможет написать сценарий, потом считает, что писать инсценировку по своей повести – это просто неинтересно.
– Но вы же заработаете кучу денег! – искренне удивился Михаил Борисович. – Кино – это как лотерея: если повезет, вы озолотитесь!
– А если не повезет? – скрывая улыбку, спросил Андрей.
– Всегда нужно надеяться на лучшее.
Они сидели в кабинете отца. Вадим Федорович уехал в Москву, Мария была в университете, а сын в яслях. Андрей сегодня не пошел на работу, потому что взял авторскую рукопись на дом, где и собирался поработать над ней. Зенин то и дело бросал любопытные взгляды на застекленные полки, где стояли книги отца.
– Очень хороший писатель, – наконец заметил он. – Жаль, что для кино Вадим Федорович ничего не сделал. Любой его роман – многосерийная эпопея. – Он перевел взгляд на Андрея: – Выходит, это у вас наследственное?
– Что? – сделал вид, что не понял, Андрей.
Ему не нравилось, когда его сравнивали с отцом или толковали про творческие гены, которые, дескать, перешли к нему по наследству. Может, это и так, но всякий раз слышать об этом от посторонних людей надоело.
– Я имею в виду ваше писательство.
«"Писательство"! – усмехнулся про себя Андрей. – Надо же, слово-то какое подобрал! Вот оно, отношение режиссера к писателю, – этакое снисходительно-пренебрежительное!»
Андрей думал, что режиссер, разочарованный его отказом, оденется и уйдет, но не тут-то было. Зенин снова стал расписывать, какой можно по повести сделать удачный фильм, какая великолепная и нужная тема затронута, для нашей молодежи это поучительный урок в жизни, да и проходимость на студии сценария не вызывает у него никакого сомнения.
– Я не буду писать заявку, – сказал Андрей.
– И не нужно! – как-то слишком поспешно согласился Зенин. – Я за вас напишу, не возражаете?
– Тогда это будет ваша заявка.
– Но повесть-то ваша? – возразил Михаил Борисович. – Заявка – это пустяки, главное – сценарий.
– Смогу ли я его написать? – засомневался Андрей.
– Сможете! – заверил кинорежиссер. – Еще как сможете! И потом, я вам помогу.
Тут он рассказал, что снял два десятка кинофнльмов, к некоторым сам написал сценарии. Он назвал несколько фильмов, но Андрей ни одного не видел. Чуть позже Михаил Борисович признался, что, кроме одного художественного, все остальные ленты – это короткометражки. Пообещал в ближайшее время свозить Андрея на своей машине в Дюны, где в доме отдыха у него на днях состоится творческая встреча со зрителями, – пусть молодой писатель сам убедится, на что способен Михаил Зенин!
Глядя на черные скороходовские ботинки с набойками, немодное драповое пальто и потертую шапку, Андрей подумал, что Михаил Борисович, пожалуй, не из преуспевающих кинорежиссеров. Под конец он все-таки проникся к нему некоторой симпатией. Кому не приятно, когда твою повесть хвалят, цитируют из нее на память целые куски? И надо отдать должное Зенину – он искренне загорелся желанием поставить фильм.
– Я на днях к вам загляну с заявкой, – сказал Зеннн на прощание. – Убежден, что дело выгорит, если мы с вами будем заодно! – Потоптавшись на пороге, признался: – Правда, есть на студии один человек, который все может нам испортить, – это Александр Семенович Беззубов. Чувствует себя на студии полным хозяином, под его дудку пляшет главный редактор объединения. Ему наплевать на всех, лишь бы соблюсти собственную выгоду…
– Мне сестра о нем говорила, – вспомнил Андрей. – Он ведь снял один хороший фильм?
– Именно один! – горячо откликнулся Зенин. – И сделал на этом себе карьеру. Кто-кто, а Беззубов умеет устраивать свои делишки! – Он взялся было за ручку двери, но снова повернулся к Андрею: – Конечно, есть один выход для нас – взять его в соавторы.
– В соавторы? – удивился Андрей. – А что он должен делать, если вы собираетесь снимать фильм?
– Если у Беззубова будет какая-то личная заинтересованность, он, по крайней мере, не будет нам вредить, – доверительно сообщил Михаил Борисович.
– До свидания, – сказал Андрей.
Ему вдруг стал неприятен этот разговор, честно говоря, не верилось, что такое бывает на самом деле. Для того чтобы прошел сценарий, нужно включить в соавторы человека, который палец о палец не ударит, но получит деньги и не будет хотя бы мешать продвижению сценария к фильму. Это типичная взятка! Выходит, все меры, которые сейчас принимаются правительством против любителей легкой наживы, не касаются таких людей, как Беззубов?
– Я на днях к вам загляну, – пожал ему руку Зенин. Ладонь у него была твердая, пожатие энергичное. В разговоре Михаил Борисович обронил, что он заядлый автомобилист, сам сконструировал и построил прицепной домик, который называется трейлер. У него на кухне настоящая мастерская, полно разных инструментов, приборов, будет рад, если Андрей как-нибудь забежит к нему, познакомит с женой, дочерью Катей…
Андрей попытался сосредоточиться на работе, но разговор с Зениным не шел из головы. С одной стороны, ввязываться в незнакомое и сомнительное дело не очень хотелось, с другой же – все новое всегда привлекало Андрея. Опыт приобретается только в работе. Увидеть героев своей повести на экране – это было любопытно. Он много читал литературы о работе в киногруппах, съемках фильмов, смотрел «Кинопанораму», да что говорить, было лестно стать автором фильма. Отец когда-то давно – Андрей еще в школу ходил – написал сценарий для «Мосфильма», но фильм так и не вышел на экраны: вроде бы режиссер, который его уговорил написать сценарий, в разгаре работы ушел на другую картину… И вместе с тем хотелось думать, что вот уж кинофильм по моему сценарию будет удачным… Говорит же Михаил Зенин, что кино – это лотерея? А в лотерею иногда и «Волгу» можно выиграть… Правда, шанс на миллион!
Когда пришла сестра, Андрей рассказал ей о визите Зенина и предложении написать сценарий по повести «Афганский ветер».
– Никогда про такого не слышала, – заявила Оля. – Что он поставил?
Андрей назвал несколько запомнившихся со слов Михаила Борисовича кинофильмов, сказав, что это короткометражки.
– Что-то припоминаю, – сказала Оля. – Из области рекламы. Только Беззубов не даст твоему Зенину снимать художественный фильм. Ему это неинтересно.
– Как неинтересно? А тема? Актуальность фильма?
– Не будь наивным, Андрюша! – рассмеялась Оля. – Беззубов думает только о собственной выгоде. Плевать он хотел на тебя, тему, актуальность.
– Ты говоришь точь-в-точь как Зенин!
– Уж он наверняка знает, что там делается.
– Значит, ничего не получится?
– Ты не похож на человека, который дает взятки – отрезала сестра.
– Неужели нет честных кинорежиссеров?
– Есть, только им не дают работу такие, как Беззубов. У него своя компашка, которая отстегивает ему «бабки» за каждый фильм, он для них и старается. А твой Зенин, видно, не из его бражки. И главный редактор объединения с ним заодно.
– Мой! – возмутился Андрей. – Да я его сегодня впервые в жизни увидел и, может быть, больше никогда не увижу… – Он с насмешкой посмотрел на сестру: – «Отстегивают бабки»! Ты это у своей подружки Аси Цветковой научилась?
– Жизнь всему научит, – тоном умудренной женщины ответила Оля.
Только сейчас Андрей обратил внимание, что сестренка не в духе. Сумку бросила в прихожей на тумбочку, дубленку не повесила на плечики, а мохеровый полосатый шарф питоном свился в кольцо на полу. Лицо сестры было мрачным, блестящие карие глаза смотрели отчужденно, чуть подкрашенные губы кривила презрительная усмешка.
– Опять с Глебом поругалась? – полюбопытствовал брат.
– Он мне сделал предложение, – обронила сестра.
– Надо радоваться, а ты пришла мрачнее тучи.
– Почему вы, мужчины, считаете, что, сделав нам предложение, явили божескую милость? Мы должны прыгать от радости, кричать «Виват!» и в небо чепчики бросать?
– Потому что мужчина дарит вам не только себя, но и свою свободу, – улыбаясь, сказал Андрей.
– А мы, женщины, ничего вам не дарим? – наградила его насмешливым взглядом Оля. – Только берем?
– Когда свадьба?
– Никогда! – резко вырвалось у сестры. – Надо быть кретином, чтобы не понять: пока я не закончу институт, ни о каком замужестве не может быть и речи? Твоя Мария год пропустила? Не исключено, что пропустит и еще два, – у вас ведь наполеоновские замыслы насчет детей? С десяток запланировали?
– Мне не нравится, как ты разговариваешь, – заметил Андрей. – Слово «запланировали», по моему, здесь совсем неуместно.
– Я собираюсь стать артисткой, а не домохозяйкой, понимаешь ты это, дорогой братец? Дети меня свяжут по рукам и ногам. Я ничего не сумею сделать, а пока я молода и красива…
– Ты красива? – не удержался и съязвил он. Хотя надо было признать, что сестра сейчас действительно была необыкновенно красива: большие глаза с длинными ресницами блестят, движения тонких рук изящны, голова на высокой шее гордо откинута назад, волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам.
– А ты в этом сомневаешься? – зло сузила глаза Оля. – Пока я свободна, я распоряжаюсь собой. Глеб не очень-то одобряет то, что я выбрала профессию актрисы. Вы ведь, мужчины, хотите, чтобы жена всю жизнь играла только для вас одних.
– Я думал, ты Глеба приручила, – заметил Андрей. – Он смотрит в рот и будет делать все, что ты ему скажешь.
– В надежде, что потом-то уж свое наверстает! – возразила Оля.
Раздался звонок, Андрей открыл дверь, и в прихожую ворвался Патрик. Он с ходу бросился к Оле, стал повизгивать, прыгать, стараясь лизнуть в лицо. Он принес с собой запах зимы, снега, улицы.
– Я вечером опять с ним погуляю, ладно? – сказала соседская девочка, не чаявшая души в Патрике.
Это она сначала подкладывала под дверь целлофановые пакетики с остатками еды, а потом набралась смелости, позвонила в квартиру и попросила дать ей спаниельку погулять. Андрей дал. Девочке лет одиннадцать, у нее белые косички с лентами, курносый нос и большие голубые глаза. Долговязая, тонконогая, она так умоляюще смотрела на Андрея, что он не смог ей отказать. Девочку звали Наташей, и она уже давно познакомилась с Патриком во дворе.
– Вот кто настоящий друг, – заулыбалась сестра, гладя спаниельку. – Никогда не продаст и не изменит… – Девушка метнула быстрый взгляд на брата. – Нельзя же считать изменой, что он ушел от бывшего хозяина ко мне? Я говорю про того дядечку, у него еще смешная фамилия – Рикошетов, который совсем спился… К тебе он на улице не подходил?
– Пьяниц-то вроде бы меньше стало, – сказал Андрей. – Помнишь, сколько забулдыг ошивалось на дворе, пили в парадной, на детской площадке, а сейчас тихо.
– А мне хотелось бы еще раз увидеть Рикошетова, – сказала Оля. – Несчастный он человек… Почему, Андрей, умные люди тоже спиваются?
– Водке наплевать, умный ты или дурак, – ответил брат. – Я думаю, дурак пьет от невежества. Выпьет – ему море по колено: задирает людей, куражится, считает себя умнее всех, а умный человек пьет от слабости характера, нет у него сил остановиться. Знает, что губит себя, а бросить воли не хватает. Как говорится, хмель шумит – ум молчит. Вино с разумом не ладит; выпьешь много вина, так поубавится ума… В отличие от дурака, умный всегда подведет философию под свое пьянство: то семейные неурядицы, то нелады с начальством на работе, то жить скучно… А за всем этим одно – распущенность и слабость. Думаешь, меня не соблазняли выпить? Еще как! Многим очень не нравится, что ты не пьешь в компании, из кожи лезут, чтобы тебя уговорить… И уговаривают!
– Тебя же не уговорили?
– А сколько мне пришлось отбиваться? И в поездках на рефрижераторах, и на работе… Отвязались, когда поняли, что, как говорится, плетью обуха не перешибешь.
Патрик подбежал к Андрею, потыкался носом в колени, заглянул в глаза – и снова к Оле. Вежливый пес, никого не обойдет своим вниманием. Шелковистая шерсть на длинных ушах завивалась в тугие колечки, на светлой вытянутой морде с темно-коричневым носом топорщились редкие усы. Взгляд умный, всегда неизменно дружелюбный. Андрей тоже привык к псу. Когда садился за письменный стол, Патрик не подходил к нему, но стоило подняться, как он тут как тут. Заглядывает в глаза, тихонько поскуливает – мол, давай поиграем или сходим на улицу? Даже рваную тапку принесет и положит на колени. На кухне вспрыгивал на подоконник, укладывался там на коврик, положенный Олей, и подолгу задумчиво смотрел вниз, на улицу. Увидев собаку, оживлялся, вставал на лапы и, прижав лоб к стеклу, отрывисто лаял, но стоило кому-нибудь войти на кухню, как умолкал и ложился на свой коврик, всем своим видом показывая, что виноват, мол, не сдержался.
Оля вернулась из другой комнаты с потрепанным томиком и с выражением прочла:
– Это – поэзия! – сказала Оля. – Настоящая поэзия. И написал эти стихи тысячу двести пятьдесят лет назад китайский поэт Ван Вэй. Это тебе не какой-нибудь Роботов!
– Мне Роботов тоже не нравится, – сказал Андрей.
– Когда он выступает по телевидению, я слышала, многие выключают телевизоры, – вставила Оля.
– В таком случае он весьма полезный поэт, – рассмеялся брат. – Экономит стране электроэнергию!
– Место его на поэтической свалке конъюнктурщиков и бездарей, – ввернула Оля.
– Ты думаешь, есть такая? – с улыбкой взглянул на сестру Андрей.
– Читал во вчерашней «Литературке» про съезд писателей России? Только в президиум съезда избрали около двухсот литераторов! А сколько же их всего?
– Более десяти тысяч.
– Мама родная! – воскликнула девушка. – Десять тысяч! Истинно сказано в Библии: званых много, а избранных мало.
– Ты вольно трактуешь Библию.
– А что, я не права?
– Пожалуй, я не буду подавать заявление в Союз писателей, – сказал Андрей. – Их и так целая дивизия!
– Ты, может, будешь ровно одиннадцатитысячным, и тебе вручат особенный билет, как миллионному жителю юного города, и сразу издадут все твои рассказы и повести.
Андрей подумал, что зря он клюнул на приманку режиссера Зенина: ничего у него не получится в кино, этот самый Беззубов не даст ему ходу… Вспомнился последний разговор с отцом, когда он вернулся из Андреевки. Андрей спросил его, почему не отдает свои романы в журналы. И отец ответил, что это бессмысленно, пустая трата времени: многие журналы годами печатают гладкие, проходимые вещи, которые не задевают никого. А такие произведения, как правило, слабые, серые. У каждого журнала свой круг авторов, которые и поставляют нужную продукцию. Выпускают же десятки, сотни книг поэтов и прозаиков, которые никто не покупает? Убыток с лихвой покрывается массовыми изданиями классики и произведений популярных у читателей писателей. Ведь быть членом Союза писателей – это значит быть свободным художником, а свободный художник зарплату не получает, он живет на гонорары. А когда серость и бездарность сбивается в группу, она становится воинствующей, стремится занять все командные высоты, журналы, создает свою серую критику… Говорят же, что талант всегда в обороне, а бездарность – в наступлении!..
Оторвавшись от своих корней, питавших их писательское воображение, попавшие всеми правдами и неправдами в Москву, писатели с головой окунаются в литературные интриги, разменивая свой талант, – а в столицу рвутся и молодые талантливые писатели с периферии: там легче издаваться, скорее на тебя обратят внимание, – на суету сует. Не пройдет и нескольких лет, как молодой, подававший большие надежды писатель, все издав и неоднократно переиздав, превращается в гастролера, разъезжающего в делегациях по заграницам, выступающего где придется, заседающего в многочисленных комитетах и редсоветах. И теперь у него появляется мечта не создать крупное талантливое произведение, а пролезть в секретариат, стать членом правления, короче, взять писательско-издательскую власть в свои руки – ведь тогда можно все издавать, вплоть до собраний сочинений, включая туда еще в юности написанные рецензии, статьи, даже свои речи, произнесенные по любому поводу…
Отец вспомнил, как в Москве на писательском собрании поэт Роботов заявил с трибуны: «Вот мы тут обличаем серость, бездарность? А никто не называет фамилии…»
– И тут весь зал будто взорвался: «Ты и есть серость и бездарность!»
Тем не менее Роботов спокойно закончил свое выступление и под жидкие хлопки своих единомышленников победно спустился с трибуны.
Вот и получается, что первыми стали «перестраиваться» самые серые и бездарные литераторы. Вернее, подстраиваться под новые веяния в нашей стране. Тем, кто писал правдиво, талантливо, не нужно перестраиваться – они всегда были честны.
Андрей очень уважал своего отца, еще мальчишкой он гордился им: ведь каждая новая детская книжка Вадима Казакова вызывала у школьников огромный интерес, особенно его книги о войне, героических подвигах мальчишек в тылу врага. А мальчик был горд, что прочитывает книги отца еще в рукописях. Казаков и не подозревал, что сын в его отсутствие часами сидит в кабинете и «глотает» отпечатанные на машинке листы…
Юноша мучительно искал свою собственную интонацию, свою тему. Да он и не мог подражать отцу, потому что у того за плечами была тревожная, опаленная войной жизнь, отец, в основном, писал о своем поколении, а Андрей – о своих сверстниках. Поколение отца и его собственное поколение так не похожи!
Андрей стоял у окна, из которого открывался вид на набережную Фонтанки. С пепельного низкого неба косо летел мелкий снег, он уже побелил с одной стороны голые, ветви деревьев, крыши домов, лишь асфальт был чистый: колеса машин наматывали снег на свои протекторы. Лед еще не сковал речку; если дойти до моста, что напротив Инженерного замка, то можно увидеть массу уток. Прохожие с берега смотрят на них, некоторые бросают в воду куски хлеба. Утки будут зимовать в Ленинграде; пока есть хоть маленькая полынья, они не улетят отсюда, но когда ударят морозы, утки куда-то исчезают, однако стоит наступить оттепели, как они снова тут: одни лениво плавают в полыньях, другие, нахохлившись, топчутся на снегу, поджимая под себя то одну, то другую красную ногу. Иногда смотришь на них и думаешь: ну чего вы тут застряли? У вас крылья, свобода, снялись бы с места и полетели в теплые края…
За его спиной сестра на газовой плите готовила обед, он слышал, как она чистила картошку, бросая клубни в кастрюлю с водой, потом что-то резала на доске, наверное лук, потому что Патрик недовольно посмотрел в ее сторону, сморщил нос и чихнул.
– Андрей, а может, на все плюнуть и выйти замуж за Глеба? – после продолжительной паузы произнесла Оля.
– На что ты хочешь плюнуть? – не оборачиваясь, спросил он.
– Ермоловой или Комиссаржевской из меня не получится, а стоит ли всю жизнь быть на вторых ролях? Кинозвезды вспыхивают и гаснут, а тоска по ушедшей славе остается. Великих актрис, кто смолоду до старости сумел сохранить свой талант, можно по пальцам перечесть.
– Это что-то новое, – заметил Андрей. – Ты на славу рассчитывала, когда поступала в институт, или быть артисткой – твое призвание?
– Андрюша, ну почему ты такой положительный? – сказала Оля. – Рассуждаешь точь-в-точь как наш декан.
– У тебя сегодня плохое настроение, сестренка, вот ты и паникуешь.
– И опять ты, наверное, прав! – рассмеялась Оля. – Тебе не скучно быть таким правильным?
– Почему быть правильным, как ты говоришь, должно быть скучно? Я просто такой, какой есть. Или я был иным?
– Ты всегда был самым умным, самым добрым и никогда меня не давал никому в обиду, – миролюбиво заметила сестра. – Помнишь, как ты отчитал двух парней, приставших ко мне у парадной?
– Не помню, – буркнул Андрей. Он подумал, что есть у Оли манера – свое плохое настроение передать другому человеку, а самой потом над ним же насмехаться! Да и только ли она так поступает?..
– Ты и Асю Цветкову спас… – продолжала Оля. – Кстати, дружба со спекулянтом Валерой ей явно пошла на пользу: ее пригласили на телевидение на роль подружки фарцовщика в каком-то современном детективе. Режиссер в восторге от нее! Сулит ей блистательную карьеру в амплуа простушек. Аська сразу нос задрала и теперь мечтает переплюнуть Людмилу Гурченко, сыгравшую официантку в кинофильме «Вокзал для двоих».
– У тебя на плите что-то подгорело, – принюхался Андрей.
– Конечно, если будешь все время отвлекать меня от дела, все сгорит, – ворчливо сказала сестра.
– Я тебя отвлекаю? – покачал головой Андрей и поглядел на Патрика: – Какова твоя хозяйка, спаниель? И как ты ее терпишь?
– Он меня любит, – сказала Оля.
– Он всех любит, – насмешливо заметил Андрей. – Такая уж любвеобильная натура! А ты знаешь, кто всех любит, тому доверять нельзя.
– Это почему же?
– Возьми камень раздроби, и что получится?
– Пыль…
– Так и большая любовь, раздробленная на множество мелких, не что иное, как пыль…
– Интересная мысль… – язвительно заметила сестра. – У кого ты это вычитал, братец? У отца?
– Представь себе, я «родил» эту глубокую мысль сам, – в тон ей ответил Андрей.
– Ладно, философ, нарежь хлеба к обеду, – г сказала Оля. – Большой камень не поднять – вот его и дробят на куски, буханку хлеба тоже в руку не возьмешь – ее надо нарезать… Человек привык к удобствам, зачем же его заставлять перенапрягаться?..
– Сестра, ты становишься циничной.
– Скорее, братец, практичной, – рассмеялась Оля.
Глава четырнадцатая
1
Повесть два месяца назад вышла в альманахе молодых писателей. В ней Андрей описал трудную работу шоферов на строительстве мирных объектов. И надо сказать, был удивлен, что ее сразу включили в сборник: сам он был невысокого мнения об этой повести – наверное, вывезла тема.
– Я уже говорил с главным редактором, директором студии, дал им прочесть вашу повесть – они не возражают.
Андрей Абросимов никогда не писал для кино, но был от многих знакомых и от отца наслышан о неблагополучном положении на киностудиях. Авторам сценариев там трудно приходится, некоторые режиссеры лезут в соавторы, случается, почти готовый фильм кладут на полку. Главным пугалом для начинающего сценариста является режиссер, который запросто может угробить даже хороший сценарий. Каждый режиссер стремится выразить себя в сценарии, ничуть не заботясь о материале. Ему ничего не стоит выкинуть удачную сцену и вставить другую, которая идет вразрез со всем сценарием, и попробуй ему возрази! Скажет, что ты писатель, мол, неплохой, но в кинематографе не разбираешься ни хрена и поэтому не лезь не в свое дело. И вообще писатель на съемочной площадке – ненужная фигура, с ним никто не считается там, вплоть до осветителей. Это лишь поначалу режиссер прикидывается добрым дядюшкой, готовым все для тебя сделать, обхаживает автора, подхваливает, восторгается каждой сценой, изображает из себя лучшего друга, отца родного. Подает идеи, подбрасывает выигрышные сцены, не забывая в договоре увеличивать свою ставку как соавтора сценария.
Все эти мысли промелькнули в голове Андрея, пока Михаил Борисович скучным, тусклым голосом пространно рассказывал, как он видит будущий сценарий. Надо сказать, говорил он плавно, литературно грамотно, и чувствовалось, что повесть отлично знает. Позже Андрей не раз убеждался, что почти все режиссеры умеют красиво и убедительно говорить, иногда даже проигрывают в лицах те или иные сцены.
Терпеливо выслушав Зенина, Андрей сказал, что никогда не работал для кино, вряд ли сможет написать сценарий, потом считает, что писать инсценировку по своей повести – это просто неинтересно.
– Но вы же заработаете кучу денег! – искренне удивился Михаил Борисович. – Кино – это как лотерея: если повезет, вы озолотитесь!
– А если не повезет? – скрывая улыбку, спросил Андрей.
– Всегда нужно надеяться на лучшее.
Они сидели в кабинете отца. Вадим Федорович уехал в Москву, Мария была в университете, а сын в яслях. Андрей сегодня не пошел на работу, потому что взял авторскую рукопись на дом, где и собирался поработать над ней. Зенин то и дело бросал любопытные взгляды на застекленные полки, где стояли книги отца.
– Очень хороший писатель, – наконец заметил он. – Жаль, что для кино Вадим Федорович ничего не сделал. Любой его роман – многосерийная эпопея. – Он перевел взгляд на Андрея: – Выходит, это у вас наследственное?
– Что? – сделал вид, что не понял, Андрей.
Ему не нравилось, когда его сравнивали с отцом или толковали про творческие гены, которые, дескать, перешли к нему по наследству. Может, это и так, но всякий раз слышать об этом от посторонних людей надоело.
– Я имею в виду ваше писательство.
«"Писательство"! – усмехнулся про себя Андрей. – Надо же, слово-то какое подобрал! Вот оно, отношение режиссера к писателю, – этакое снисходительно-пренебрежительное!»
Андрей думал, что режиссер, разочарованный его отказом, оденется и уйдет, но не тут-то было. Зенин снова стал расписывать, какой можно по повести сделать удачный фильм, какая великолепная и нужная тема затронута, для нашей молодежи это поучительный урок в жизни, да и проходимость на студии сценария не вызывает у него никакого сомнения.
– Я не буду писать заявку, – сказал Андрей.
– И не нужно! – как-то слишком поспешно согласился Зенин. – Я за вас напишу, не возражаете?
– Тогда это будет ваша заявка.
– Но повесть-то ваша? – возразил Михаил Борисович. – Заявка – это пустяки, главное – сценарий.
– Смогу ли я его написать? – засомневался Андрей.
– Сможете! – заверил кинорежиссер. – Еще как сможете! И потом, я вам помогу.
Тут он рассказал, что снял два десятка кинофнльмов, к некоторым сам написал сценарии. Он назвал несколько фильмов, но Андрей ни одного не видел. Чуть позже Михаил Борисович признался, что, кроме одного художественного, все остальные ленты – это короткометражки. Пообещал в ближайшее время свозить Андрея на своей машине в Дюны, где в доме отдыха у него на днях состоится творческая встреча со зрителями, – пусть молодой писатель сам убедится, на что способен Михаил Зенин!
Глядя на черные скороходовские ботинки с набойками, немодное драповое пальто и потертую шапку, Андрей подумал, что Михаил Борисович, пожалуй, не из преуспевающих кинорежиссеров. Под конец он все-таки проникся к нему некоторой симпатией. Кому не приятно, когда твою повесть хвалят, цитируют из нее на память целые куски? И надо отдать должное Зенину – он искренне загорелся желанием поставить фильм.
– Я на днях к вам загляну с заявкой, – сказал Зеннн на прощание. – Убежден, что дело выгорит, если мы с вами будем заодно! – Потоптавшись на пороге, признался: – Правда, есть на студии один человек, который все может нам испортить, – это Александр Семенович Беззубов. Чувствует себя на студии полным хозяином, под его дудку пляшет главный редактор объединения. Ему наплевать на всех, лишь бы соблюсти собственную выгоду…
– Мне сестра о нем говорила, – вспомнил Андрей. – Он ведь снял один хороший фильм?
– Именно один! – горячо откликнулся Зенин. – И сделал на этом себе карьеру. Кто-кто, а Беззубов умеет устраивать свои делишки! – Он взялся было за ручку двери, но снова повернулся к Андрею: – Конечно, есть один выход для нас – взять его в соавторы.
– В соавторы? – удивился Андрей. – А что он должен делать, если вы собираетесь снимать фильм?
– Если у Беззубова будет какая-то личная заинтересованность, он, по крайней мере, не будет нам вредить, – доверительно сообщил Михаил Борисович.
– До свидания, – сказал Андрей.
Ему вдруг стал неприятен этот разговор, честно говоря, не верилось, что такое бывает на самом деле. Для того чтобы прошел сценарий, нужно включить в соавторы человека, который палец о палец не ударит, но получит деньги и не будет хотя бы мешать продвижению сценария к фильму. Это типичная взятка! Выходит, все меры, которые сейчас принимаются правительством против любителей легкой наживы, не касаются таких людей, как Беззубов?
– Я на днях к вам загляну, – пожал ему руку Зенин. Ладонь у него была твердая, пожатие энергичное. В разговоре Михаил Борисович обронил, что он заядлый автомобилист, сам сконструировал и построил прицепной домик, который называется трейлер. У него на кухне настоящая мастерская, полно разных инструментов, приборов, будет рад, если Андрей как-нибудь забежит к нему, познакомит с женой, дочерью Катей…
Андрей попытался сосредоточиться на работе, но разговор с Зениным не шел из головы. С одной стороны, ввязываться в незнакомое и сомнительное дело не очень хотелось, с другой же – все новое всегда привлекало Андрея. Опыт приобретается только в работе. Увидеть героев своей повести на экране – это было любопытно. Он много читал литературы о работе в киногруппах, съемках фильмов, смотрел «Кинопанораму», да что говорить, было лестно стать автором фильма. Отец когда-то давно – Андрей еще в школу ходил – написал сценарий для «Мосфильма», но фильм так и не вышел на экраны: вроде бы режиссер, который его уговорил написать сценарий, в разгаре работы ушел на другую картину… И вместе с тем хотелось думать, что вот уж кинофильм по моему сценарию будет удачным… Говорит же Михаил Зенин, что кино – это лотерея? А в лотерею иногда и «Волгу» можно выиграть… Правда, шанс на миллион!
Когда пришла сестра, Андрей рассказал ей о визите Зенина и предложении написать сценарий по повести «Афганский ветер».
– Никогда про такого не слышала, – заявила Оля. – Что он поставил?
Андрей назвал несколько запомнившихся со слов Михаила Борисовича кинофильмов, сказав, что это короткометражки.
– Что-то припоминаю, – сказала Оля. – Из области рекламы. Только Беззубов не даст твоему Зенину снимать художественный фильм. Ему это неинтересно.
– Как неинтересно? А тема? Актуальность фильма?
– Не будь наивным, Андрюша! – рассмеялась Оля. – Беззубов думает только о собственной выгоде. Плевать он хотел на тебя, тему, актуальность.
– Ты говоришь точь-в-точь как Зенин!
– Уж он наверняка знает, что там делается.
– Значит, ничего не получится?
– Ты не похож на человека, который дает взятки – отрезала сестра.
– Неужели нет честных кинорежиссеров?
– Есть, только им не дают работу такие, как Беззубов. У него своя компашка, которая отстегивает ему «бабки» за каждый фильм, он для них и старается. А твой Зенин, видно, не из его бражки. И главный редактор объединения с ним заодно.
– Мой! – возмутился Андрей. – Да я его сегодня впервые в жизни увидел и, может быть, больше никогда не увижу… – Он с насмешкой посмотрел на сестру: – «Отстегивают бабки»! Ты это у своей подружки Аси Цветковой научилась?
– Жизнь всему научит, – тоном умудренной женщины ответила Оля.
Только сейчас Андрей обратил внимание, что сестренка не в духе. Сумку бросила в прихожей на тумбочку, дубленку не повесила на плечики, а мохеровый полосатый шарф питоном свился в кольцо на полу. Лицо сестры было мрачным, блестящие карие глаза смотрели отчужденно, чуть подкрашенные губы кривила презрительная усмешка.
– Опять с Глебом поругалась? – полюбопытствовал брат.
– Он мне сделал предложение, – обронила сестра.
– Надо радоваться, а ты пришла мрачнее тучи.
– Почему вы, мужчины, считаете, что, сделав нам предложение, явили божескую милость? Мы должны прыгать от радости, кричать «Виват!» и в небо чепчики бросать?
– Потому что мужчина дарит вам не только себя, но и свою свободу, – улыбаясь, сказал Андрей.
– А мы, женщины, ничего вам не дарим? – наградила его насмешливым взглядом Оля. – Только берем?
– Когда свадьба?
– Никогда! – резко вырвалось у сестры. – Надо быть кретином, чтобы не понять: пока я не закончу институт, ни о каком замужестве не может быть и речи? Твоя Мария год пропустила? Не исключено, что пропустит и еще два, – у вас ведь наполеоновские замыслы насчет детей? С десяток запланировали?
– Мне не нравится, как ты разговариваешь, – заметил Андрей. – Слово «запланировали», по моему, здесь совсем неуместно.
– Я собираюсь стать артисткой, а не домохозяйкой, понимаешь ты это, дорогой братец? Дети меня свяжут по рукам и ногам. Я ничего не сумею сделать, а пока я молода и красива…
– Ты красива? – не удержался и съязвил он. Хотя надо было признать, что сестра сейчас действительно была необыкновенно красива: большие глаза с длинными ресницами блестят, движения тонких рук изящны, голова на высокой шее гордо откинута назад, волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам.
– А ты в этом сомневаешься? – зло сузила глаза Оля. – Пока я свободна, я распоряжаюсь собой. Глеб не очень-то одобряет то, что я выбрала профессию актрисы. Вы ведь, мужчины, хотите, чтобы жена всю жизнь играла только для вас одних.
– Я думал, ты Глеба приручила, – заметил Андрей. – Он смотрит в рот и будет делать все, что ты ему скажешь.
– В надежде, что потом-то уж свое наверстает! – возразила Оля.
Раздался звонок, Андрей открыл дверь, и в прихожую ворвался Патрик. Он с ходу бросился к Оле, стал повизгивать, прыгать, стараясь лизнуть в лицо. Он принес с собой запах зимы, снега, улицы.
– Я вечером опять с ним погуляю, ладно? – сказала соседская девочка, не чаявшая души в Патрике.
Это она сначала подкладывала под дверь целлофановые пакетики с остатками еды, а потом набралась смелости, позвонила в квартиру и попросила дать ей спаниельку погулять. Андрей дал. Девочке лет одиннадцать, у нее белые косички с лентами, курносый нос и большие голубые глаза. Долговязая, тонконогая, она так умоляюще смотрела на Андрея, что он не смог ей отказать. Девочку звали Наташей, и она уже давно познакомилась с Патриком во дворе.
– Вот кто настоящий друг, – заулыбалась сестра, гладя спаниельку. – Никогда не продаст и не изменит… – Девушка метнула быстрый взгляд на брата. – Нельзя же считать изменой, что он ушел от бывшего хозяина ко мне? Я говорю про того дядечку, у него еще смешная фамилия – Рикошетов, который совсем спился… К тебе он на улице не подходил?
– Пьяниц-то вроде бы меньше стало, – сказал Андрей. – Помнишь, сколько забулдыг ошивалось на дворе, пили в парадной, на детской площадке, а сейчас тихо.
– А мне хотелось бы еще раз увидеть Рикошетова, – сказала Оля. – Несчастный он человек… Почему, Андрей, умные люди тоже спиваются?
– Водке наплевать, умный ты или дурак, – ответил брат. – Я думаю, дурак пьет от невежества. Выпьет – ему море по колено: задирает людей, куражится, считает себя умнее всех, а умный человек пьет от слабости характера, нет у него сил остановиться. Знает, что губит себя, а бросить воли не хватает. Как говорится, хмель шумит – ум молчит. Вино с разумом не ладит; выпьешь много вина, так поубавится ума… В отличие от дурака, умный всегда подведет философию под свое пьянство: то семейные неурядицы, то нелады с начальством на работе, то жить скучно… А за всем этим одно – распущенность и слабость. Думаешь, меня не соблазняли выпить? Еще как! Многим очень не нравится, что ты не пьешь в компании, из кожи лезут, чтобы тебя уговорить… И уговаривают!
– Тебя же не уговорили?
– А сколько мне пришлось отбиваться? И в поездках на рефрижераторах, и на работе… Отвязались, когда поняли, что, как говорится, плетью обуха не перешибешь.
Патрик подбежал к Андрею, потыкался носом в колени, заглянул в глаза – и снова к Оле. Вежливый пес, никого не обойдет своим вниманием. Шелковистая шерсть на длинных ушах завивалась в тугие колечки, на светлой вытянутой морде с темно-коричневым носом топорщились редкие усы. Взгляд умный, всегда неизменно дружелюбный. Андрей тоже привык к псу. Когда садился за письменный стол, Патрик не подходил к нему, но стоило подняться, как он тут как тут. Заглядывает в глаза, тихонько поскуливает – мол, давай поиграем или сходим на улицу? Даже рваную тапку принесет и положит на колени. На кухне вспрыгивал на подоконник, укладывался там на коврик, положенный Олей, и подолгу задумчиво смотрел вниз, на улицу. Увидев собаку, оживлялся, вставал на лапы и, прижав лоб к стеклу, отрывисто лаял, но стоило кому-нибудь войти на кухню, как умолкал и ложился на свой коврик, всем своим видом показывая, что виноват, мол, не сдержался.
Оля вернулась из другой комнаты с потрепанным томиком и с выражением прочла:
– Это не русская поэзия, – заметил Андрей.
Мерна капель водяных часов,
А ночи исхода нет.
Меж легких туч, устилающих твердь,
Пробивается лунный свет.
Осень торопит ночных цикад,
Звенят всю мочь напролет.
Еще не послала теплых одежд, —
Там снег, быть может, идет.
– Это – поэзия! – сказала Оля. – Настоящая поэзия. И написал эти стихи тысячу двести пятьдесят лет назад китайский поэт Ван Вэй. Это тебе не какой-нибудь Роботов!
– Мне Роботов тоже не нравится, – сказал Андрей.
– Когда он выступает по телевидению, я слышала, многие выключают телевизоры, – вставила Оля.
– В таком случае он весьма полезный поэт, – рассмеялся брат. – Экономит стране электроэнергию!
– Место его на поэтической свалке конъюнктурщиков и бездарей, – ввернула Оля.
– Ты думаешь, есть такая? – с улыбкой взглянул на сестру Андрей.
– Читал во вчерашней «Литературке» про съезд писателей России? Только в президиум съезда избрали около двухсот литераторов! А сколько же их всего?
– Более десяти тысяч.
– Мама родная! – воскликнула девушка. – Десять тысяч! Истинно сказано в Библии: званых много, а избранных мало.
– Ты вольно трактуешь Библию.
– А что, я не права?
– Пожалуй, я не буду подавать заявление в Союз писателей, – сказал Андрей. – Их и так целая дивизия!
– Ты, может, будешь ровно одиннадцатитысячным, и тебе вручат особенный билет, как миллионному жителю юного города, и сразу издадут все твои рассказы и повести.
Андрей подумал, что зря он клюнул на приманку режиссера Зенина: ничего у него не получится в кино, этот самый Беззубов не даст ему ходу… Вспомнился последний разговор с отцом, когда он вернулся из Андреевки. Андрей спросил его, почему не отдает свои романы в журналы. И отец ответил, что это бессмысленно, пустая трата времени: многие журналы годами печатают гладкие, проходимые вещи, которые не задевают никого. А такие произведения, как правило, слабые, серые. У каждого журнала свой круг авторов, которые и поставляют нужную продукцию. Выпускают же десятки, сотни книг поэтов и прозаиков, которые никто не покупает? Убыток с лихвой покрывается массовыми изданиями классики и произведений популярных у читателей писателей. Ведь быть членом Союза писателей – это значит быть свободным художником, а свободный художник зарплату не получает, он живет на гонорары. А когда серость и бездарность сбивается в группу, она становится воинствующей, стремится занять все командные высоты, журналы, создает свою серую критику… Говорят же, что талант всегда в обороне, а бездарность – в наступлении!..
Оторвавшись от своих корней, питавших их писательское воображение, попавшие всеми правдами и неправдами в Москву, писатели с головой окунаются в литературные интриги, разменивая свой талант, – а в столицу рвутся и молодые талантливые писатели с периферии: там легче издаваться, скорее на тебя обратят внимание, – на суету сует. Не пройдет и нескольких лет, как молодой, подававший большие надежды писатель, все издав и неоднократно переиздав, превращается в гастролера, разъезжающего в делегациях по заграницам, выступающего где придется, заседающего в многочисленных комитетах и редсоветах. И теперь у него появляется мечта не создать крупное талантливое произведение, а пролезть в секретариат, стать членом правления, короче, взять писательско-издательскую власть в свои руки – ведь тогда можно все издавать, вплоть до собраний сочинений, включая туда еще в юности написанные рецензии, статьи, даже свои речи, произнесенные по любому поводу…
Отец вспомнил, как в Москве на писательском собрании поэт Роботов заявил с трибуны: «Вот мы тут обличаем серость, бездарность? А никто не называет фамилии…»
– И тут весь зал будто взорвался: «Ты и есть серость и бездарность!»
Тем не менее Роботов спокойно закончил свое выступление и под жидкие хлопки своих единомышленников победно спустился с трибуны.
Вот и получается, что первыми стали «перестраиваться» самые серые и бездарные литераторы. Вернее, подстраиваться под новые веяния в нашей стране. Тем, кто писал правдиво, талантливо, не нужно перестраиваться – они всегда были честны.
Андрей очень уважал своего отца, еще мальчишкой он гордился им: ведь каждая новая детская книжка Вадима Казакова вызывала у школьников огромный интерес, особенно его книги о войне, героических подвигах мальчишек в тылу врага. А мальчик был горд, что прочитывает книги отца еще в рукописях. Казаков и не подозревал, что сын в его отсутствие часами сидит в кабинете и «глотает» отпечатанные на машинке листы…
Юноша мучительно искал свою собственную интонацию, свою тему. Да он и не мог подражать отцу, потому что у того за плечами была тревожная, опаленная войной жизнь, отец, в основном, писал о своем поколении, а Андрей – о своих сверстниках. Поколение отца и его собственное поколение так не похожи!
Андрей стоял у окна, из которого открывался вид на набережную Фонтанки. С пепельного низкого неба косо летел мелкий снег, он уже побелил с одной стороны голые, ветви деревьев, крыши домов, лишь асфальт был чистый: колеса машин наматывали снег на свои протекторы. Лед еще не сковал речку; если дойти до моста, что напротив Инженерного замка, то можно увидеть массу уток. Прохожие с берега смотрят на них, некоторые бросают в воду куски хлеба. Утки будут зимовать в Ленинграде; пока есть хоть маленькая полынья, они не улетят отсюда, но когда ударят морозы, утки куда-то исчезают, однако стоит наступить оттепели, как они снова тут: одни лениво плавают в полыньях, другие, нахохлившись, топчутся на снегу, поджимая под себя то одну, то другую красную ногу. Иногда смотришь на них и думаешь: ну чего вы тут застряли? У вас крылья, свобода, снялись бы с места и полетели в теплые края…
За его спиной сестра на газовой плите готовила обед, он слышал, как она чистила картошку, бросая клубни в кастрюлю с водой, потом что-то резала на доске, наверное лук, потому что Патрик недовольно посмотрел в ее сторону, сморщил нос и чихнул.
– Андрей, а может, на все плюнуть и выйти замуж за Глеба? – после продолжительной паузы произнесла Оля.
– На что ты хочешь плюнуть? – не оборачиваясь, спросил он.
– Ермоловой или Комиссаржевской из меня не получится, а стоит ли всю жизнь быть на вторых ролях? Кинозвезды вспыхивают и гаснут, а тоска по ушедшей славе остается. Великих актрис, кто смолоду до старости сумел сохранить свой талант, можно по пальцам перечесть.
– Это что-то новое, – заметил Андрей. – Ты на славу рассчитывала, когда поступала в институт, или быть артисткой – твое призвание?
– Андрюша, ну почему ты такой положительный? – сказала Оля. – Рассуждаешь точь-в-точь как наш декан.
– У тебя сегодня плохое настроение, сестренка, вот ты и паникуешь.
– И опять ты, наверное, прав! – рассмеялась Оля. – Тебе не скучно быть таким правильным?
– Почему быть правильным, как ты говоришь, должно быть скучно? Я просто такой, какой есть. Или я был иным?
– Ты всегда был самым умным, самым добрым и никогда меня не давал никому в обиду, – миролюбиво заметила сестра. – Помнишь, как ты отчитал двух парней, приставших ко мне у парадной?
– Не помню, – буркнул Андрей. Он подумал, что есть у Оли манера – свое плохое настроение передать другому человеку, а самой потом над ним же насмехаться! Да и только ли она так поступает?..
– Ты и Асю Цветкову спас… – продолжала Оля. – Кстати, дружба со спекулянтом Валерой ей явно пошла на пользу: ее пригласили на телевидение на роль подружки фарцовщика в каком-то современном детективе. Режиссер в восторге от нее! Сулит ей блистательную карьеру в амплуа простушек. Аська сразу нос задрала и теперь мечтает переплюнуть Людмилу Гурченко, сыгравшую официантку в кинофильме «Вокзал для двоих».
– У тебя на плите что-то подгорело, – принюхался Андрей.
– Конечно, если будешь все время отвлекать меня от дела, все сгорит, – ворчливо сказала сестра.
– Я тебя отвлекаю? – покачал головой Андрей и поглядел на Патрика: – Какова твоя хозяйка, спаниель? И как ты ее терпишь?
– Он меня любит, – сказала Оля.
– Он всех любит, – насмешливо заметил Андрей. – Такая уж любвеобильная натура! А ты знаешь, кто всех любит, тому доверять нельзя.
– Это почему же?
– Возьми камень раздроби, и что получится?
– Пыль…
– Так и большая любовь, раздробленная на множество мелких, не что иное, как пыль…
– Интересная мысль… – язвительно заметила сестра. – У кого ты это вычитал, братец? У отца?
– Представь себе, я «родил» эту глубокую мысль сам, – в тон ей ответил Андрей.
– Ладно, философ, нарежь хлеба к обеду, – г сказала Оля. – Большой камень не поднять – вот его и дробят на куски, буханку хлеба тоже в руку не возьмешь – ее надо нарезать… Человек привык к удобствам, зачем же его заставлять перенапрягаться?..
– Сестра, ты становишься циничной.
– Скорее, братец, практичной, – рассмеялась Оля.
Глава четырнадцатая
1
Молодой человек в темно-сером костюме внимательно прочел три письма, полученных Жанной Александровой от отца из ФРГ, отложил их в сторону и перевел взгляд на молодую женщину:
– Звонила вам Маргарет часто?
– Я не считала, но, думаю, раз десять, не меньше, – подумав, ответила Жанна.
– И когда в последний раз?
– Сразу, как только я приехала из военного городка с мужем. На другой же день.
– Вы ей сообщили, когда вернетесь?
– Нет, – наморщила лоб, вспоминая, Жанна. – Я сама точно не знала, когда вернусь.
– Вы сюда на такси или на общественном транспорте приехали? – поинтересовался сотрудник КГБ майор Васильев.
– На троллейбусе, – сказал Иван Борисович Александров.
Он сидел рядом с женой, сжимая в руках блестящую зажигалку. Хотя летчик и не курил, но с искусно сделанной газовой зажигалкой, в которую были вмонтированы часы и будильник, не расставался.
– Она обещала вам позвонить или снова встретиться? – ровным голосом спрашивал майор.
– Еще не раз позвонит, – вставил Иван Борисович. – Вцепилась в мою жену мертвой хваткой!
– Звонила вам Маргарет часто?
– Я не считала, но, думаю, раз десять, не меньше, – подумав, ответила Жанна.
– И когда в последний раз?
– Сразу, как только я приехала из военного городка с мужем. На другой же день.
– Вы ей сообщили, когда вернетесь?
– Нет, – наморщила лоб, вспоминая, Жанна. – Я сама точно не знала, когда вернусь.
– Вы сюда на такси или на общественном транспорте приехали? – поинтересовался сотрудник КГБ майор Васильев.
– На троллейбусе, – сказал Иван Борисович Александров.
Он сидел рядом с женой, сжимая в руках блестящую зажигалку. Хотя летчик и не курил, но с искусно сделанной газовой зажигалкой, в которую были вмонтированы часы и будильник, не расставался.
– Она обещала вам позвонить или снова встретиться? – ровным голосом спрашивал майор.
– Еще не раз позвонит, – вставил Иван Борисович. – Вцепилась в мою жену мертвой хваткой!