* * *
Солнце только что зашло. Толпы плохо одетого некрасивого народа топчутся на пляже. Некоторые сидят на песке, подстелив одеяла. Пузатые, бесформенные мужики. Их еще более пузатые жены с варикозными венами и завивками по моде начала восьмидесятых. Чумазые возбужденные дети носятся вокруг, бросая друг в друга камни и горсти песка. У некоторых на плечах и спинах жуткие ярко-розовые ожоги.Море непонятного цвета. У берега плавает пена, зеленые водоросли, «бычки», пластиковые бутылки и обертки от конфет. Лезть в воду противно, но я заставляю себя: все-таки, в первый раз на море. Вода холодная. Проплываю метров двадцать и поворачиваю назад.
* * *
Бар. Пью уже четвертую водку с соком. Делать больше нечего – нормальных девушек в поле зрения нет, кроме двух очень нетрезвых, которые пришли со здоровыми коротко стрижеными парнями. Сейчас они вчетвером танцуют, толкая друг друга, на узком пятаке между стойкой и столиками.Напротив меня за столиком мужик лет сорока, с усами и лысиной, прикрытой зачесанными наверх волосами с висков. Загорелый, с облупившейся кожей на носу. Пьет коньяк.
– Вот ты мне скажи, для чего люди ездят в Крым? – спрашивает он у меня. – Что они здесь забыли? Что здесь такого хорошего?
– Ну, не только же в Крым ездят. У кого деньги есть, те в какую-нибудь Испанию или Италию. Или хотя бы в Турцию.
– Нет, ты ничего не понял. Насрать мне на твою Турцию. Ты мне только скажи – почему Крым?
Я не отвечаю.
– Сидели бы дома, а на хера сюда ехать? Чтоб жопу погреть?
– Я тебе отвечу, – говорит какой-то мужик за соседним столиком. – Принципиальной разницы нет, куда ехать. Крым или не Крым. Главное, чтобы баб побольше. И водки.
Я допиваю и выхожу. На улице темно, и на непривычно низком и черном небе тускло светят звезды. Слышна музыка: наверное, дискотека. Я иду на звук.
Дискотека почти на самом берегу. Это – навес, огороженный по бокам сеткой. Звук говенный – как в каком-нибудь колхозном клубе. Пахнет дешевым парфюмом и потом. Захожу в пристроенный сбоку бар. Покупаю водку с соком. Бар почти пустой.
– А где народ? – спрашиваю бармена.
– Танцует. Блядь, покупают дешевое самодельное вино литрами, напиваются – и сюда. Никто ни хера здесь не пьет.
– А-а-а.
Допиваю свой коктейль и покупаю еще один. Выпиваю и иду танцевать. Пристраиваюсь в какой-то круг. Напротив танцует какая-то симпатичная девчонка. Беру ее за руки. Не вырывается. Танцуем посреди круга. Песня кончается, и пока диджей возится со своей аппаратурой, спрашиваю:
– Выпить чего-нибудь хочешь?
– Конечно.
Идем с ней в бар.
– Что ты будешь?
– Мартини.
Покупаю ей сто граммов мартини – он здесь дорогущий, как будто это не сраный бар у вонючего моря, а шикарный кабак. Себе – коньяк. Выпиваем.
– Как тебя зовут?
– Марина.
Идем танцевать дальше. Мне уже хорошо. Даже, наверное, слишком хорошо.
– Давай еще выпьем.
– Давай. И уйдем отсюда.
– Хорошо.
В баре покупаю бутылку вина и два пластиковых стакана.
– Может, пойти к морю?
Она морщится:
– Что мы будем, как бичи?
– Ну, ладно. Давай здесь.
Садимся. Пьем вино. В баре уже не так пусто. Народ бухает за столиками и у стойки. Мне жутко хочется ссать.
– Сейчас приду.
Она кивает. Подхожу к бармену:
– Слушай, где здесь туалет?
– Направо, налево и направо.
Продираюсь через танцующую толпу. В углах некоторые целуются. Ступаю в чью-то блевотину. Туалета не видно. Наверное, не туда свернул. Оказываюсь у выхода. Отхожу от дискотеки на двадцать метров, поворачиваюсь к забору и долго ссу, кайфуя от облегчения.
Назад на дискотеку не пускают. Высоченный охранник с тупым рылом смотрит на меня сверху вниз.
– Пиздуй отсюда лучше. Не видел я тебя. А будешь выебываться, только самому хуже будет: мы пьяных на дискотеку не пускаем.
– Меня там девушка ждет.
– Какая тебе уже сегодня девушка? Лучше вали по-хорошему.
Иду в свою каморку спать. Черт с ним, с вином и черт с ней, с бабой. Завтра еще кого-нибудь найду.
* * *
Просыпаюсь к обеду и выхожу пляж. Бодуна почти нет. Захожу в море – холодно. Ложусь на песок, подстелив рваное нечистое махровое полотенце хозяйки. Засыпаю. Просыпаюсь оттого, что спина горит. Народ разбредается с пляжа, оставляя после себя пустые бутылки, огрызки яблок, персиковые косточки и «бычки». Наверное, скоро вечер. Натягиваю майку и шорты и возвращаюсь в свою каморку.Спина горит. Нет настроения никуда идти. Но и сидеть просто так в каморке два на три метра, как в тюремной камере – крыша поедет. Иду на базар, покупаю трехлитровую банку самодельного вина. Выпиваю половину и вырубаюсь.
Просыпаюсь ночью. Спина жжет, как хуй знает что. Вливаю в себя оставшееся вино, заедаю огрызком черного хлеба – остался с поезда. Спать не хочу. Одеваюсь и пру на пляж.
На берегу почти пусто: только несколько парочек разлеглись на подстеленных одеялах, тесно прижавшись друг к другу, и какой-то мужик в белой рубашке и белых штанах топчется возле скамейки. Наверное, какой-нибудь маньяк или извращенец. Ладно, насрать. До следующей скамейки идти лень, и я сажусь. Он смотрит на меня.
– Кальвадоса хотите?
– Чего?
– Кальвадоса. Это такая яблочная самогонка.
– Можно.
– Я сейчас принесу.
– Я денег с собой не взял.
– Не волнуйтесь. Я вас угощу. Составите мне компанию.
Пока его нет, рассматриваю парочки. Одни просто болтают друг с другом, другие пьют вино, третьи целуются. А я – один, как идиот. Со сгоревшей спиной, с изжогой от говняного самодельного вина. Жду какого-то урода, чтобы пить с ним кальвадос.
Мужик возвращается с бутылкой из-под водки, заткнутой бумажной пробкой, и двумя пластмассовыми стаканами. Разливает. Я проглатываю пойло, почти не чувствуя вкуса.
– Ну, как?
– Нормально.
Он наливает еще. Выпиваем. Мимо проходит одна из парочек – совсем еще молодой пацан, прыщавый и с дурацкими усиками, и красивая блондинка в купальнике, с распущенными волосами. Мне хочется насовать ему по морде и забрать блондинку. Мужик смотрит на них, но ничего не говорит. Сидим еще некоторое время.
– Спасибо, что составили мне компанию. Всего хорошего.
Сует мне руку, я жму ее, и он уходит. Что ему было надо, интересно?
* * *
В каморке ложусь спать, не раздеваясь. Сплю весь день, встаю, иду на базар, покупаю хлеб, помидоры и вино. Жру и снова вырубаюсь. Когда встаю, спина уже не горит, хотя все еще красная. Одеваюсь и иду в бар.За угловым столиком в одиночестве сидит какая-то подружка. Покупаю водку с соком и подсаживаюсь к ней.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Можно присесть рядом с вами?
– Так вы уже сидите.
Улыбаюсь.
– Вам купить чего-нибудь выпить?
Она делает «правильное» стеснительное лицо.
– Не надо.
– Я вижу, что вы воспитанная девушка, а воспитанная девушка должна отказаться, когда ей что-то предлагает незнакомый мужчина...
Улыбается.
– ...только не в Крыму, в двух шагах у моря, да еще и таким великолепным вечером.
Мне самому противно слушать, какую херню я горожу. А ей, похоже, нет. Она заказывает вино. Я покупаю еще одну водку с соком. Потом повторяем и идем на дискотеку. Там танцуем, встроившись в какой-то круг, который рассыпается во время медленных танцев, и тогда мы танцуем вдвоем, прижимаясь друг к другу и наталкиваясь на другие пары. В двенадцать дискотека кончается.
– Пошли к морю, – говорю я. – Спать еще вроде как рано.
– Пошли. Только мне сначала надо переодеться. Похолодало.
С моря и вправду дует ветер. Мы идем к ее дому.
– Я сейчас, – говорит она, поднимается на крыльцо и закрывает за собой дверь, щелкнув замком. Я жду, разглядывая проходящих мимо кокетливых понтовых подружек и криво улыбающихся сексуально озабоченных пацанов. Проходят и парочки, обнявшись и поглаживая друг друга по жопам. Те, кому есть, где трахаться, спешат домой. У остальных вариантов немного, разве что пляж.
Проходит уже много времени, а ее все нет. Подхожу к двери и тихонько стучу – ни хера. Дергаю за дверь, потом стучу громче – по-прежнему глухо, как в танке. Вспоминаю, что не спросил, как ее зовут. Нет, спросил, и она сказала, но я сразу забыл. А, может, не говорила. Не помню. Зря, конечно, она так. Ну, ладно. Хуй с ней. Иду в бар, выпиваю еще водки с соком и иду в каморку спать.
Просыпаюсь часов в двенадцать дня, жру остатки хлеба и помидоров и снова ложусь.
* * *
Снова бар, снова какая-то подружка за одним столиком со мной. Нет, такого кидалова со мной больше не будет. Хватит. Ее зовут Инна. Приехала с сестрой. Младшей. Пьем в баре, потом танцуем на дискотеке. Потом снова пьем в баре. А потом сидим на пляже с трехлитровой банкой вина, по очереди отпиваем из нее, а между глотками целуемся.– Тебе здесь нравится? – спрашивает она.
– Не знаю. Нравится, наверное. Нормально. А, в общем, какая разница?
– Никакой.
– А тебе нравится?
– Никакой.
– Что никакой?
– Он никакой.
– Кто?
– Пацан.
И она показывает пальцем на какого-то пацана. Он стоит на коленях и тошнит, потом подходит к торчащему из земли кранику с водой, откручивает его, пьет, отворачивается и снова тошнит.
Холодает. Надо вставать и идти куда-нибудь, но встать с первой попытки не получается: мы слишком напились. Кое-как доползаем до дома, где она снимает комнату: это ближе, чем идти ко мне. Я включаю свет, ее сестра просыпается и злобно смотрит на нас.
– Инка, ты заколебала. Зачем свет включать?
– Заткнись, а то укушу тебя, – говорю я, и она замолкает.
* * *
Спим до обеда, потом начинаем ебаться. Сколько дней я не ебался? По-моему, много. В самой середине процесса малая приходит с пляжа и ложится на свою кровать, как будто все так и должно быть. Мне хочется бросить в нее стулом, но сначала надо кончить. Малая не смотрит на нас, повернулась лицом к стене. Я кончаю.– Малая, сходи купи нам вина, – говорит ей Инка. – А на сдачу – фруктов себе каких-нибудь или мороженого или чего ты там хочешь.
Она встает и уходит. Мы ебемся еще раз, потом малая приносит вино и ставит на стол. Поднимает с пола женские трусы.
– Что разбрасываешь по комнате?
– А это не мои. Мои на мне. Она задирает одеяло. На ней мои плавки. Все хохочем.
– Тебе сколько лет, малая? – спрашиваю я.
– Тринадцать.
– Хочешь с нами поебаться? Групповуху?
Инка хохочет. Малая берет со стола огрызок яблока и кидает в меня. Мимо.
Мы с Инкой выпиваем вино и спим до вечера. Я встаю, одеваюсь и иду к морю. Надо искупаться: не помню уже, когда купался. Крым.
Сбрасываю шмотки. Плавки свои надеть забыл – и насрать. На меня с отвращением смотрят две толстые тетки с крашеными грязно-красными волосами, в мятых облезлых халатах.
Захожу в воду – кайф. Плаваю, как охуевший ребенок. Когда выхожу, уже темно. Одеваюсь. Подходит какой-то мужик.
– Я извиняюсь. Вы здесь девочку такую молоденькую не видели? В голубом платье? Дочка моя.
– Нет, не видел.
Никакая она тебе не дочка, педофил ты сраный, а если и дочка, то сбежала от тебя на хер, потому что ты толстый и тупой. Залезь в море и утопись, придурок.
* * *
Неделя пролетает, как один день. Днем пьем и ебемся с Инкой, а вечером купаемся в море или идем на дискотеку. Малая нас ненавидит, но терпит: мы ее кормим, потому что у нее нет своих бабок.Сегодня они уезжают. Я провожаю их на электричку. На платформе толпа загорелого однообразного народа с чемоданами, рюкзаками и сумками. Некоторые волокут гитары или магнитофоны-«мыльницы». Темнеет, под лампой фонаря вьется мошкара. Инка пишет мне на пачке сигарет свой телефон. Мы целуемся, я даю шутливого щелбана малой, и они залезают в вагон. Достаю из пачки сигарету: последняя. Рассматриваю каракули инкиного почерка, потом забрасываю пустую пачку в кусты. Иду домой спать.
* * *
Сегодня мой последний день. Я с утра на пляже. Подкатываюсь от нечего делать к какой-то подружке. Она загорает на махровом полотенце, закрыв лицо книжкой Чейза. Я читал ее лет пять назад.– Девушка, извините, с вами можно познакомиться?
Она смотрит на меня, как будто я ее разбудил от какого-то кайфового сна, кривит носом и говорит:
– Нельзя.
Ее подруга рядом хохочет.
– Вечером ты по-другому с мужиками разговариваешь.
Я отсаживаюсь от них к другой девушке.
Она прыщавая и толстая, читает здоровенный том Ницше.
– Интересно? – спрашиваю у нее.
– В общем, да.
– Давно приехала?
– Три дня.
– А я сегодня уезжаю.
– Ну и как, понравилось?
– Да. А тебе?
– Нормально, но скучно.
– Ну, жить вообще скучно.
– Пожалуй, что так и есть.
Больше сказать нечего.
* * *
Вечер. Стою с рюкзаком в тамбуре электрички. Прошу у какого-то мужика сигарету: свои купить не на что, деньги все кончились. Уезжать влом. Крым, все-таки.#
Колхоз
Мы с Андрюхой лежим в траве за машинным двором и смотрим на облака. Кайф. Последний кайф лета перед скучищей учебы и повседневности. Когда Гриша – алкаш, к которому нас определили на машинный двор – зовет нас, притворяемся, что не слышим. Пошел он в жопу вместе со сраным государством, которое загнало нас, студентов, в мудацкий колхоз в какой-то дыре, где делать нечего и в магазине пусто.
Шесть часов. Рабочий день кончился, и мы идем за бухлом к бабке Вере-самогонщице. Покупаем у нее две бутылки, потом буханку хлеба в магазине. Там кроме хлеба есть только мука, соль, спички и крупы. Молоко завозят раз в неделю, а всего остального не бывает вообще, нужно в район ехать. Стакан у нас есть: Андрюха спиздил его в столовой.
Бухаем за деревней. Погода хорошая, не холодно. Сидим, прислонившись к стогу сена. В стогу что-то шуршит, наверное, крысы, ну и хуй на них.
Над полем заходит солнце, освещая панораму – ржавые силосные башни, сгнившие коровники и убогие покосившиеся дома. И скелеты комбайнов на машинном дворе. И дом председателя, двухэтажный, с балконом. А сам председатель сейчас стоит возле своего УАЗа и болтает с двумя местными блядюгами, одна слегка горбатая, а вторая – ничего, работает в правлении секретаршей. Потом они уходят, а председатель садится в машину и куда-то сваливает.
– Перестройка, не перестройка – все однохуйственно: кругом только херня и блядство, – говорит Андрюха. Он любит пиздеть про всякую политику, а я все это слушаю, но политика мне до жопы.
– Люди в таких вот задроченных колхозах всегда в жопе будут, понимаешь? – он смотрит на меня.
– Да, понимаю. Ну и пусть, мне их не жалко, сами козлы.
Самогонка, хоть и сивая, как малофья, дает в голову.
Блядь, хоть бы сала какого, а то хлеб – ну что это за закуска? – говорю я.
– Где ты сало возьмешь, будешь, что ли, в каждый дом соваться – продайте сало? А в столовую идти – ебал я в рот. От этой жратвы меня уже тошнит. Пошли в клуб на дискотеку. Утром пацаны говорили, что сегодня, в клубе дискотека.
– Какая хуй дискотека? Для кого? Я тут вообще никого еще не видел, кроме этих двух блядей и Васи-мудака.
Вася – здешний герой. Старый уже мужик – лет, может быть, двадцать восемь или тридцать, ходит по вечерам, прибарахлившись, – в туфлях года семьдесят пятого, на каблуках, и в наглаженных брюках – с двойными «стрелками». К нашим бабам цеплялся, но они его послали на хер.
– Ну, говорят, еще «камазники» есть – армяне, которые там дорогу строят, на КамАЗах работают.
– На хера им дискотека?
– Откуда я знаю?
Допиваем и прем к клубу. У входа тусуются несколько чуваков с нашего потока. Все в телогрейках и шапках – холодно им, бля.
– Что, будет дискотека? – спрашивает Андрюха.
– А где вы уже бухнули? – отвечает высокий прыщавый пацан – строит из себя делового.
– Да тут рядом. Так что там насчет дискотеки?
– Наверное, будет. Тут какие-то гандоны подходили – человек пять, и Вася-пидор бегал. Они с ним что-то про дискотеку базарили.
Откуда-то вылазит Вася. В пиджаке и светло-зеленой рубашке со старомодным воротником. Смотрит на нас.
– Хули вы шапки понадевали? По ебалу получать шапка не поможет.
Спокойно так говорит, что непонятно, по-хорошему он или рыпается. Никто ему не отвечает. Он подходит к дверям клуба, отмыкает висячий замок, заходит внутрь.
– А если местные залупнутся? – спрашивает какой-то невысокий дохлый на вид пацан.
В клубе Вася включает музыку – «Ласковый май».
– Не ссы. Никто нас не тронет, если сами не будем до их баб доколупываться, – отвечает прыщавый.
– Пошли еще бухла купим. Я уже трезвею. Какая может быть дискотека по трезвому? – говорит Андрюха. – Кто-нибудь еще с нами?
Все молчат, и мы с ним идем за бухлом вдвоем, но не к бабе Вере, а к другим. Я их не знаю, Андрюха знает. Он ведет меня по темным деревенским переулкам.
– Не ссы, я здесь брал у них уже, с Мырой.
Подходим к каком-то дому. Он стучит. Открывает молодая еще баба – лет двадцать максимум.
Привет. Есть? – спрашивает Андрюха.
– Конечно, она по-блядски улыбается. Он сует ей деньги.
Она уходит, потом приносит бутылку сивого самогона, заткнутую скомканной газетой.
– Пошли с нами на дискотеку, – предлагает Андрюха.
– А что, дискотека сегодня?
– Ну.
– Ну ладно, пошли. Я только оденусь. И сеструху свою двоюродную возьму, она у нас сейчас живет, хорошо?
– Хорошо. Тогда захвати закуски, выпьем по дороге. Не идти же тркзвыми на танцы.
– Зачем по дороге? Давай у нас.
– А кто еще дома?
– Мамаша.
– Тогда не надо.
– Ну ладно, подождите.
Ждем на улице, курим. Уже совсем стемнело.
Минут через десять они выходят – накрашенные, в самопальных джинсах и дурацких куртках.
– Это Света, а это Андрей и...
– Игорь. А тебя саму как зовут?..
– Анжела.
Пьем из горла по кругу. Заедаем хлебом и нарезанным салом: они позаботились.
– Ну вот, ты хотел сала. Что хочешь, то и получаешь. Как всегда, – Андрюха улыбается.
– Ну не всегда. Почти всегда. Особенно пизды.
В одном углу – несколько незнакомых чуваков нездешнего вида. Это, наверное, те, про которых говорил прыщавый. Остальные все наши. Три бабы и человек двадцать пацанов. Вася сидит в углу сцены, слегка прикрытом облезлой занавеской, возле бобинного магнитофона, типа дискжокей.
Мы вчетвером становимся своим кругом, дрыгаемся под музыку. Мне хорошо и тепло и слегка головокружительно.
После нескольких песен мне становится хуево. Я бегу за занавес тошнить – рядом с Васей. Он вскакивает, подлетает ко мне.
– Ты что, охуел? Иди бери швабру и убирай. Я сегодня за клуб отвечаю.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Мне вдруг становится легко. Сплевываю остатки блевотины, потом бью ему кулаком в морду. Он падает. Я иду танцевать дальше. В зале, похоже, никто ничего не заметил.
Вася встает, вытирает разбитый нос занавеской, выключает магнитофон.
– Все, пиздец дискотеке. Раз не хотели по-нормальному, то пошли вы все в жопу. А тебе вообще пиздец. Готовься.
– Э, это ты мне? – я смотрю на него, как на малого, который залупается на взрослых пацанов.
– Да, тебе.
Я хочу дать ему еще, но Андрюха меня оттаскивает. Всей толпой выходим из клуба.
– Ну что, пошлите к нам, раз так. Мамаша уже, наверное, спать легла, – говорит Анжела. – Зря ты его, конечно. Он теперь будет мстить.
– Пошли, конечно, – говорю я. Проблевавшись, я заодно и протрезвел, и теперь надо догнаться.
В комнату без стука входит Анжела.
– Выйди, там пришли, хотят с тобой поговорить.
Я надеваю рубашку, выхожу на крыльцо. Меня ждут Вася и еще несколько мужиков.
– Привет, – говорит Вася. Трезвый я бы обоссался со страху, а пьяному все до жопы. И я говорю:
– Привет, если не шутишь.
– Я тебе, бля, счас пошучу, сука.
И начинают меня пиздить. Я даже не отмахиваюсь, только прикрываю лицо и голову, но они молотят по яйцам и по ребрам.
– Бля, перестаньте, пидарасы, скоты вонючие, суки, уроды, сволочи, гады, уй блядь, хуесосы поганые, еб ваш... уй, блядь.
– Ладно, хватит на первый раз.
И уходят.
Я встаю, отряхиваюсь, возвращаюсь в дом. На кухне за столом сидит Андрюха.
– Что, отпиздили?
– Ну.
– Зря ты лез, конечно. Да ладно. Давай лучше выпьем.
Он разливает самогонку по стаканам.
– Все эти хуесосы – продукт системы. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, так вот. Их создал совок, он их сделал, можно сказать. Они его прямой продукт.
– Ты хочешь сказать, что если бы не было совка, то таких уродов не было бы?
– Были бы все равно. Но меньше.
– Но все равно были бы?
– Конечно. Так заложено в природе. Давай еще выпьем.
– А где ты возьмешь?
– Анжела, иди сюда! – кричит Андрюха.
– Ты что, с ума сошел? Что ты орешь – ночь ведь? – она недовольно смотрит на него.
– Давай еще бухнем, у вас же есть.
– Не, вы че? Нам рано вста-а-а-вать, нет, нет, это нет. И вааще – вам пора уходить.
– Ну, тогда дай нам бутылку.
– А деньги? Мы и так с вас ничего не брали, а выпили столько.
– Ну, нет сейчас денег. Кончились. Принесу завтра.
– Ладно.
– И, это самое, еще хлеба там и сала.
– А губа не залупится?
– Нет, не бойся.
Она приносит бутылку сивухи, полбуханки хлеба и сало. Мы берем все это и выходим, не прощаясь и не сказав спасибо.
Садимся на скамейку возле чьего-то дома. Светает. Над рекой – туман, и трава мокрая. Пьем по очереди из горла: стаканов нет.
– Все говно, – говорит Андрей. – Союз говно, коммунизм говно, Перестройка говно, Горбачев хуесос.
– Да, – говорю я.
– Ну вот, видишь, и ты согласен, что все говно.
– Согласен.
– Давай тогда свалим на хер в Америку.
– Давай.
– Ну, за то, чтобы свалить в Америку, – он делает большой глоток из бутылки и передает ее мне. Я допиваю.
Смотрю на часы. Пять утра.
– Два часа до подъема. На работу пойдем?
– Какая еще работа? Спать ляжем.
– Хорошая идея.
Андрюха бросает бутылку через забор кому-то во двор. Слышно, как она разбивается. Мы хохочем, потом поднимаемся и, обнявшись, идем к бараку.
– Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, – запевает Андрюха. Я подключаюсь:
– Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать.
Во дворе какого-то дома стоит какой-то мужик в длинных семейных трусах, курит и недовольно смотрит на нас:
– Хули вы спать людям мешаете?
– Пошел ты на хуй, урод, – кричит Андрюха. – Ну-ка иди сюда!
Мужик бурчит что-то себе под нос и уходит в дом.
#
Шесть часов. Рабочий день кончился, и мы идем за бухлом к бабке Вере-самогонщице. Покупаем у нее две бутылки, потом буханку хлеба в магазине. Там кроме хлеба есть только мука, соль, спички и крупы. Молоко завозят раз в неделю, а всего остального не бывает вообще, нужно в район ехать. Стакан у нас есть: Андрюха спиздил его в столовой.
Бухаем за деревней. Погода хорошая, не холодно. Сидим, прислонившись к стогу сена. В стогу что-то шуршит, наверное, крысы, ну и хуй на них.
Над полем заходит солнце, освещая панораму – ржавые силосные башни, сгнившие коровники и убогие покосившиеся дома. И скелеты комбайнов на машинном дворе. И дом председателя, двухэтажный, с балконом. А сам председатель сейчас стоит возле своего УАЗа и болтает с двумя местными блядюгами, одна слегка горбатая, а вторая – ничего, работает в правлении секретаршей. Потом они уходят, а председатель садится в машину и куда-то сваливает.
– Перестройка, не перестройка – все однохуйственно: кругом только херня и блядство, – говорит Андрюха. Он любит пиздеть про всякую политику, а я все это слушаю, но политика мне до жопы.
– Люди в таких вот задроченных колхозах всегда в жопе будут, понимаешь? – он смотрит на меня.
– Да, понимаю. Ну и пусть, мне их не жалко, сами козлы.
Самогонка, хоть и сивая, как малофья, дает в голову.
Блядь, хоть бы сала какого, а то хлеб – ну что это за закуска? – говорю я.
– Где ты сало возьмешь, будешь, что ли, в каждый дом соваться – продайте сало? А в столовую идти – ебал я в рот. От этой жратвы меня уже тошнит. Пошли в клуб на дискотеку. Утром пацаны говорили, что сегодня, в клубе дискотека.
– Какая хуй дискотека? Для кого? Я тут вообще никого еще не видел, кроме этих двух блядей и Васи-мудака.
Вася – здешний герой. Старый уже мужик – лет, может быть, двадцать восемь или тридцать, ходит по вечерам, прибарахлившись, – в туфлях года семьдесят пятого, на каблуках, и в наглаженных брюках – с двойными «стрелками». К нашим бабам цеплялся, но они его послали на хер.
– Ну, говорят, еще «камазники» есть – армяне, которые там дорогу строят, на КамАЗах работают.
– На хера им дискотека?
– Откуда я знаю?
Допиваем и прем к клубу. У входа тусуются несколько чуваков с нашего потока. Все в телогрейках и шапках – холодно им, бля.
– Что, будет дискотека? – спрашивает Андрюха.
– А где вы уже бухнули? – отвечает высокий прыщавый пацан – строит из себя делового.
– Да тут рядом. Так что там насчет дискотеки?
– Наверное, будет. Тут какие-то гандоны подходили – человек пять, и Вася-пидор бегал. Они с ним что-то про дискотеку базарили.
Откуда-то вылазит Вася. В пиджаке и светло-зеленой рубашке со старомодным воротником. Смотрит на нас.
– Хули вы шапки понадевали? По ебалу получать шапка не поможет.
Спокойно так говорит, что непонятно, по-хорошему он или рыпается. Никто ему не отвечает. Он подходит к дверям клуба, отмыкает висячий замок, заходит внутрь.
– А если местные залупнутся? – спрашивает какой-то невысокий дохлый на вид пацан.
В клубе Вася включает музыку – «Ласковый май».
– Не ссы. Никто нас не тронет, если сами не будем до их баб доколупываться, – отвечает прыщавый.
– Пошли еще бухла купим. Я уже трезвею. Какая может быть дискотека по трезвому? – говорит Андрюха. – Кто-нибудь еще с нами?
Все молчат, и мы с ним идем за бухлом вдвоем, но не к бабе Вере, а к другим. Я их не знаю, Андрюха знает. Он ведет меня по темным деревенским переулкам.
– Не ссы, я здесь брал у них уже, с Мырой.
Подходим к каком-то дому. Он стучит. Открывает молодая еще баба – лет двадцать максимум.
Привет. Есть? – спрашивает Андрюха.
– Конечно, она по-блядски улыбается. Он сует ей деньги.
Она уходит, потом приносит бутылку сивого самогона, заткнутую скомканной газетой.
– Пошли с нами на дискотеку, – предлагает Андрюха.
– А что, дискотека сегодня?
– Ну.
– Ну ладно, пошли. Я только оденусь. И сеструху свою двоюродную возьму, она у нас сейчас живет, хорошо?
– Хорошо. Тогда захвати закуски, выпьем по дороге. Не идти же тркзвыми на танцы.
– Зачем по дороге? Давай у нас.
– А кто еще дома?
– Мамаша.
– Тогда не надо.
– Ну ладно, подождите.
Ждем на улице, курим. Уже совсем стемнело.
Минут через десять они выходят – накрашенные, в самопальных джинсах и дурацких куртках.
– Это Света, а это Андрей и...
– Игорь. А тебя саму как зовут?..
– Анжела.
Пьем из горла по кругу. Заедаем хлебом и нарезанным салом: они позаботились.
– Ну вот, ты хотел сала. Что хочешь, то и получаешь. Как всегда, – Андрюха улыбается.
– Ну не всегда. Почти всегда. Особенно пизды.
* * *
Заходим в клуб. Дискотека уже идет. Человек двадцать танцуют на сцене, еще несколько сидят на стульях в зале.В одном углу – несколько незнакомых чуваков нездешнего вида. Это, наверное, те, про которых говорил прыщавый. Остальные все наши. Три бабы и человек двадцать пацанов. Вася сидит в углу сцены, слегка прикрытом облезлой занавеской, возле бобинного магнитофона, типа дискжокей.
Мы вчетвером становимся своим кругом, дрыгаемся под музыку. Мне хорошо и тепло и слегка головокружительно.
После нескольких песен мне становится хуево. Я бегу за занавес тошнить – рядом с Васей. Он вскакивает, подлетает ко мне.
– Ты что, охуел? Иди бери швабру и убирай. Я сегодня за клуб отвечаю.
Я смотрю на него и улыбаюсь. Мне вдруг становится легко. Сплевываю остатки блевотины, потом бью ему кулаком в морду. Он падает. Я иду танцевать дальше. В зале, похоже, никто ничего не заметил.
Вася встает, вытирает разбитый нос занавеской, выключает магнитофон.
– Все, пиздец дискотеке. Раз не хотели по-нормальному, то пошли вы все в жопу. А тебе вообще пиздец. Готовься.
– Э, это ты мне? – я смотрю на него, как на малого, который залупается на взрослых пацанов.
– Да, тебе.
Я хочу дать ему еще, но Андрюха меня оттаскивает. Всей толпой выходим из клуба.
– Ну что, пошлите к нам, раз так. Мамаша уже, наверное, спать легла, – говорит Анжела. – Зря ты его, конечно. Он теперь будет мстить.
– Пошли, конечно, – говорю я. Проблевавшись, я заодно и протрезвел, и теперь надо догнаться.
* * *
На кухне выпиваем еще бутылку «сивухи», потом я начинаю «крутить» Светку. Мы лежим у нее на кровати, я трогаю ее сиськи, которые вывались из бюстгальтера, но больше она ничего не разрешает делать.В комнату без стука входит Анжела.
– Выйди, там пришли, хотят с тобой поговорить.
Я надеваю рубашку, выхожу на крыльцо. Меня ждут Вася и еще несколько мужиков.
– Привет, – говорит Вася. Трезвый я бы обоссался со страху, а пьяному все до жопы. И я говорю:
– Привет, если не шутишь.
– Я тебе, бля, счас пошучу, сука.
И начинают меня пиздить. Я даже не отмахиваюсь, только прикрываю лицо и голову, но они молотят по яйцам и по ребрам.
– Бля, перестаньте, пидарасы, скоты вонючие, суки, уроды, сволочи, гады, уй блядь, хуесосы поганые, еб ваш... уй, блядь.
– Ладно, хватит на первый раз.
И уходят.
Я встаю, отряхиваюсь, возвращаюсь в дом. На кухне за столом сидит Андрюха.
– Что, отпиздили?
– Ну.
– Зря ты лез, конечно. Да ладно. Давай лучше выпьем.
Он разливает самогонку по стаканам.
– Все эти хуесосы – продукт системы. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Ну, так вот. Их создал совок, он их сделал, можно сказать. Они его прямой продукт.
– Ты хочешь сказать, что если бы не было совка, то таких уродов не было бы?
– Были бы все равно. Но меньше.
– Но все равно были бы?
– Конечно. Так заложено в природе. Давай еще выпьем.
– А где ты возьмешь?
– Анжела, иди сюда! – кричит Андрюха.
– Ты что, с ума сошел? Что ты орешь – ночь ведь? – она недовольно смотрит на него.
– Давай еще бухнем, у вас же есть.
– Не, вы че? Нам рано вста-а-а-вать, нет, нет, это нет. И вааще – вам пора уходить.
– Ну, тогда дай нам бутылку.
– А деньги? Мы и так с вас ничего не брали, а выпили столько.
– Ну, нет сейчас денег. Кончились. Принесу завтра.
– Ладно.
– И, это самое, еще хлеба там и сала.
– А губа не залупится?
– Нет, не бойся.
Она приносит бутылку сивухи, полбуханки хлеба и сало. Мы берем все это и выходим, не прощаясь и не сказав спасибо.
Садимся на скамейку возле чьего-то дома. Светает. Над рекой – туман, и трава мокрая. Пьем по очереди из горла: стаканов нет.
– Все говно, – говорит Андрей. – Союз говно, коммунизм говно, Перестройка говно, Горбачев хуесос.
– Да, – говорю я.
– Ну вот, видишь, и ты согласен, что все говно.
– Согласен.
– Давай тогда свалим на хер в Америку.
– Давай.
– Ну, за то, чтобы свалить в Америку, – он делает большой глоток из бутылки и передает ее мне. Я допиваю.
Смотрю на часы. Пять утра.
– Два часа до подъема. На работу пойдем?
– Какая еще работа? Спать ляжем.
– Хорошая идея.
Андрюха бросает бутылку через забор кому-то во двор. Слышно, как она разбивается. Мы хохочем, потом поднимаемся и, обнявшись, идем к бараку.
– Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать, – запевает Андрюха. Я подключаюсь:
– Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать.
Во дворе какого-то дома стоит какой-то мужик в длинных семейных трусах, курит и недовольно смотрит на нас:
– Хули вы спать людям мешаете?
– Пошел ты на хуй, урод, – кричит Андрюха. – Ну-ка иди сюда!
Мужик бурчит что-то себе под нос и уходит в дом.
#
Sex and Violence
Во дворе девятиэтажного дома, возле гаражей-«ракушек», четверо подростков – им лет по шестнадцать-семнадцать – бьют ногами парня постарше, который лежит на земле и пытается закрыть лицо руками. В стороне стоят две девушки. Им тоже лет по шестнадцать, и они, не отрываясь, наблюдают за избиением. Уже поздно, около часа ночи, и в окрестных домах светятся только несколько окон.
– Пошли за гаражи, поссым, – говорит одна из девушек, блондинка с длинными волосами. У обеих в руках по бутылке пива «Клинское». Блондинка делает последний глоток и ставит пустую бутылку на землю. Вторая – брюнетка с короткой стрижкой – тоже допивает свое пиво. Они идут за гаражи.
– Блядь! – вскрикивает одна.
– Что такое?
– Наступила в говно.
Обе хохочут. Потом слышно, как струи их мочи падают на землю. Через некоторое время обе выходят из-за гаражей. Драка к этому времени уже закончилась. Избитый парень лежит на траве, остальные курят.
– Ну, как, все с ним в порядке? – спрашивает блондинка одного из подростков.
– Все класс. Больше не будет залупаться, а то думает, что деловой. – Он обнимает ее, и они целуются. – Ну, пора по домам.
Он улыбается. Подростки жмут друг другу руки, и расходятся. Блондинка уходит со своим парнем, а ее подруга со своим.
– Ты что? Не надо, – говорит она. Его рука уже под ее короткой юбкой.
– Ну а хули тут такого?
– А если мама? Или соседи?
– Твоя мама сейчас, наверное, плющится со своим хачиком.
– Не говори так.
– Ладно, не буду.
Через несколько минут они занимаются сексом: он сидит на подстеленной газете, а она подпрыгивает сверху.
Она идет вдоль дома, мимо машин и «ракушек». Из-за «запорожца» без колес и с выбитыми стеклами выходит парень – тот самый, которого избивали. У него под носом и на подбородке засохшие кровоподтеки.
– Привет, – говорит он.
Девушка громко пищит и разворачивается, чтобы убежать. Он в прыжке бьет ее ногой в бок. Она вскрикивает и падает, уронив сумочку.
– Пошли за гаражи, поссым, – говорит одна из девушек, блондинка с длинными волосами. У обеих в руках по бутылке пива «Клинское». Блондинка делает последний глоток и ставит пустую бутылку на землю. Вторая – брюнетка с короткой стрижкой – тоже допивает свое пиво. Они идут за гаражи.
– Блядь! – вскрикивает одна.
– Что такое?
– Наступила в говно.
Обе хохочут. Потом слышно, как струи их мочи падают на землю. Через некоторое время обе выходят из-за гаражей. Драка к этому времени уже закончилась. Избитый парень лежит на траве, остальные курят.
– Ну, как, все с ним в порядке? – спрашивает блондинка одного из подростков.
– Все класс. Больше не будет залупаться, а то думает, что деловой. – Он обнимает ее, и они целуются. – Ну, пора по домам.
Он улыбается. Подростки жмут друг другу руки, и расходятся. Блондинка уходит со своим парнем, а ее подруга со своим.
* * *
В подъезде блондинка и ее парень сидят на ступеньках, подстелив газету, и курят. Парень выбрасывает «бычок» и обнимает ее, потом дотягивается до груди и сжимает ее через майку. Она улыбается и бросает свой «бычок» в дыру под перилами.– Ты что? Не надо, – говорит она. Его рука уже под ее короткой юбкой.
– Ну а хули тут такого?
– А если мама? Или соседи?
– Твоя мама сейчас, наверное, плющится со своим хачиком.
– Не говори так.
– Ладно, не буду.
Через несколько минут они занимаются сексом: он сидит на подстеленной газете, а она подпрыгивает сверху.
* * *
Вторая девушка – брюнетка – выходит из подъезда и смотрит вверх. С балкона восьмого этажа машет рукой ее парень. Он курит. Она делает ему воздушный поцелуй. Он выбрасывает «бычок» и уходит с балкона. «Бычок» падает в нескольких метрах от брюнетки, и она наступает на него каблуком своего босоножка.Она идет вдоль дома, мимо машин и «ракушек». Из-за «запорожца» без колес и с выбитыми стеклами выходит парень – тот самый, которого избивали. У него под носом и на подбородке засохшие кровоподтеки.
– Привет, – говорит он.
Девушка громко пищит и разворачивается, чтобы убежать. Он в прыжке бьет ее ногой в бок. Она вскрикивает и падает, уронив сумочку.