Козлов Владимир Владимирович. Гопники (сборник)

   Она никогда не лезет ни в какие драки и с нами вообще не разговаривает, считает, что мы козлы и идиоты.
   Быра рот разинул от удивления, но Куню не отпускает.
   – Не лезь не в свое дело.
   – Я тебе сказала: отпусти.
   – Кто ты такая тут указывать? Куня, ебни ей.
   Куня испуганно смотрит на Карпекину.
   – Кому говорит, ебни. А то я тебе ебну.
   Куня замахивается, но Карпекина отступает назад.
   – Плюнь на нее.
   Куня харкает, втягивая сопли, и плюет. Сопля приземляется у Карпекиной на фартуке. Она медленно достает из кармана платок и вытирает ее:
   – Ты подонок, Быркин. Таких надо сажать.
   – Ты у меня еще попизди. Я тебя в жопу выебу.
   Он хохочет, Куня тоже ухмыляется, хотя видно, что он соссал.

* * *

   Я прихожу домой часов в одиннадцать. Родители дома.
   – Ну, где ты ходишь? – спрашивает мама.
   Все понятно: ее разозлили на работе, но я-то тут при чем?
   – Гуляю.
   – Учиться надо, а не гулять. Оценки какие? Одни тройки. А вспомни, как в начальных классах учился – на отлично. И во втором. А как связался с этими – сразу все коту под хвост. Ну, скажи мне, что у тебя общего с этими хулиганами, у которых родители – пьяницы? Ты что, не можешь себе нормальных друзей найти? Что у тебя с этими общего?
   – Все.
   – Ладно, Катюша, не ругай сына, – вклинивается папа. – Он у нас хороший парень.
   Он подходит ко мне и сует свою слабую руку – как дохлую рыбину. Я пожимаю ее.
   – И ты не обижайся на маму. Она тебя любит на самом деле, но волнуется. И я волнуюсь.
   – Когда выпьешь, – тоскливо говорит мама.
   – А помнишь, Катя, семидесятый год? Наше первое свидание. Потом вдруг пошел дождь, и мы прятались в магазине, а тетки хотели нас выгнать. Говорили, что магазин закрывается. А потом дождь перестал, и мы пошли в парк, и я оторвал для тебя веточку сирени – она была мокрая. И мы гуляли и говорили про «Битлз», и я читал тебе стихи? Помнишь?

* * *

   – В субботу в город приедут панки, – говорит Вэк. – У них какой-то, блядь, рок-фестиваль в ДК Текстильщиков.
   – А кто такие панки? – спрашивает Бык.
   – Так, пидарасы. Ну, вроде этого придурка Иванова. Музыку там всякую говняную слушают, шмотки не как у людей. Пацаны говорят, что надо поехать их отпиздить.
   – А если менты?
   – Менты нас не тронут. Они всех этих хуесосов сами ненавидят. Ну, что, едешь или нет?
   – Поеду.
   Сбор небольшой: человек 10-15. Из «основных» – только Обезьяна.
   – А где твои остальные? – спрашивает его Вэк.
   – Так, бухают. Говорят, хули нам за дело до всяких уродов, это тебе не сбор за район. Пусть молодые едут.
   – А ты зачем тогда едешь?
   – А я музыку люблю, – он ржет.
   Доезжаем до Первомайского проспекта, выходим. Возле ДК Текстильщиков толпился народ, много волосатых, с серьгами и заклепками. Бегают какие-то пилы с табличками спереди, на которых написано «Оргкомитет фестиваля». Стоит и ментовский «бобик» и человек пять ментов возле него.
   Обезьяна подходит к ментам:
   – Товарищ старший лейтенант! Что же это такое делается? Посредине города ходит всякий буржуазный элемент, а наша милиция даже его не арестовывает?
   Ментовский старлей смотрит на него, потом на неформалов.
   – Официальное мероприятие, райком комсомола проводит. Значит, так надо. Так что, смотрите, чтоб здесь никакого беспорядка не было, – он останавливается, еще раз смотрит на неформалов. – Но если где-нибудь там, подальше, – он показывает на парк, – кто-нибудь из этих получит по жопе, то может, оно и к лучшему. Но чтоб на подходах к ДК все было тихо. Ты меня понял?
   – Понял.
   Обезьяна возвращается к нам:
   – Пошли пока погуляем. Все-таки, козлы эти менты. Как самим повязать этих пидарасов – ссут, а если мы их отпиздим, то пожалуйста.
   Мы гуляем по центру, потом идем жрать мороженое в «Пингвин». Там сидят много пацанов с бабами – пришли на стрелку – и мы долго ищем свободный столик, потом придвигаем к нему еще один, сидим до закрытия, травим анекдоты.
   Когда выходим на улицу, уже темно. Возле ДК все еще стоят менты, а народу почти нет. Слышна музыка. Мы становимся в стороне. Потом у них начинается какой-то перерыв, и народ вываливает на улицу покурить. Несколько пацанов прут к остановке. Мы – за ними.
   – Э, подожди, – говорит Вэк пацану, который идет последним. У него длинные волосы, как у нашего Неформала. Пацан останавливается.
   – Ну, вы с ним поговорите, а мы остальных догоним, – кричит Обезьяна. Мы с Вэком хватаем его за куртку.
   – У меня нет денег, – говорит пацан.
   – Хули нам твои деньги, – Вэк рассматривает пацана. Он весь потный. – Чего ты такой мокрый?
   – Так, на концерте был.
   – А то за концерт такой?
   – Ну, рок-фестиваль.
   – А ты что, там прыгал, дергался?
   – Ну, да.
   – А нахуя ты там прыгал, дергался?
   – Ну...
   Вэк бьет ему в нос, пацан падает.
   – Хочешь с ним разобраться? – спрашивает он меня.
   – Давай.
   – Ладно, а я побегу туда, к нашим.
   Впереди слышны крики. Наверное, там уже идет мочилово. Вэк бежит на крики, а пацан поднимается и готовится броситься на меня. Он смотрит на меня с ненавистью и злобой, хоть он ниже меня и по виду дохлый. Я торможу на секунду, и он бьет меня ногой по яйцам, а когда я приседаю – еще раз, в нос.
   – Вот тебе, блядь, уебок ебучий, – он убегает, но я успеваю рукой схватить его за ногу, и пацан падает. Ему пиздец. Я чувствую, как ненавижу его и могу прямо сейчас, на хуй, убить. Я крепко ухватил его за ногу и не отпускаю. Он махает второй ногой, но не попадает в меня, а я поднимаюсь и готовлюсь с ним разобраться. Сначала бью ему по ребрам ногой и тут же по яйцам. Он вопит и падает на спину. Я начинаю молотить его кулаками по морде, стараясь сломать нос. Постепенно злость проходит, я бью его еще несколько раз в живот, поднимаюсь и ухожу. Обернувшись, вижу, что пацан поднимается с земли – мало, видно, насовал ему.

* * *

   На следующий день, на «Основах», Синицкая говорит:
   – А знаете ли вы, ребята, что вчера к нам в город приезжали криминально-фашистские элементы?
   – Да, знаем, – говорит Кузнецова.
   – Ну, так вот, наши ребята им дали, что называется, и в хвост и в гриву, и правильно сделали, потому что нам такие здесь не нужны. Это чистый продукт буржуазной пропаганды, откуда такие только берутся?
   – От верблюда, – негромко говорит Бык.
   – Правильно, от верблюда, от свиньи, не знаю еще кого. Нормальные дети так себя не ведут. Нормальные дети учатся. Ходят на школьные вечера, танцуют вальс, девушек в кино приглашают, а эти... Стыдно говорить вам, но вы уже большие ребята. Нам в районо как порассказали – ужас просто, сплошной разврат. И групповой, главное. И все под музыку, под эту их музыку – роки, поки... Тьфу.
   – А по телевизору уже показывали рок-музыку, – говорит Карпекина. – В передаче «Музыкальный ринг» – группу «Аквариум». Значит, это уже не запрещено, значит можно.
   – А ты бы, Карпекина, лучше об учебе думала. А то слишком у тебя острый язычок.

* * *

   На русском пишем сочинение «Кем я хочу стать». Я не знаю, что придумать. Мне никем не хочется становиться. Все лажа. А тут еще Клок лезет ко мне, чтобы я ему помог.
   – Ну, напиши, что хочешь стать ментом.
   – Ты что, ебанулся?
   – Так это же сочинение, здесь не надо правду писать.
   – Ну, и что я напишу?
   – Что хочешь стать ментом, чтоб ловить бандитов, как в кино «Место встречи изменить нельзя». Что хочешь переловить всех бандитов, и тогда наступит коммунизм.
   – Ладно.
   Но что написать самому? Я ненавижу русский за то, что на нем ебут мозги этими сочинениями: то «герой нашего времени», то еще что-то, но там ладно, еще можно списать из книжки, а здесь надо придумывать самому. Ладно, пошло все в жопу. Встаю, подхожу к столу Натальи, кладу тетрадку и иду к двери.
   Она заглядывает в тетрадь и недовольно кривится:
   – Гонцов, почему ты ничего не написал?
   – Можете ставить двойку.
   Я выхожу за дверь.

* * *

   После четвертого урока все классы с восьмого по десятый согнали в актовый зал. Сказали: «Будет выступать лектор».
   Бык, Вэк, Клок и я садимся на третьем ряду – все задние уже заняты. На сцену вылезает Ленина.
   – Здравствуйте, дорогие ребята! Сегодня у нас в гостях Николай Сергеевич Кривозуб, лектор по линии районо. Он прочтет нам лекцию о буржуазной пропаганде.
   Следом за ней на сцену выходит маленький лысый дядька в мятом темно-сером костюме и облезло-голубой рубашке.
   – Добрый день, ребята, – говорит он громким, неприятным голосом. – Вы, конечно, знаете, в какое время мы живем. В обществе происходят перемены. У нас перестройка, демократия, гласность. И поэтому мы должны быть как никогда бдительны и противостоять попыткам буржуазной пропаганды...
   Я рассматриваю затылок Ильиной из десятого класса и думаю, как бы классно было с ней это самое. Волосы у нее как-то скручены на затылке, потом заколоты, но несколько волосков все равно падали вниз, к нашитому на платье кружевному воротнику. Я представляю себе, как расстегиваю молнию сзади на платье, потом снимаю его. У меня встает, и приходится сунуть руку в карман, чтобы никто не заметил.
   – ... Взять хотя бы музыку, – говорит в это время лектор. – Думаете, буржуазная музыка – это лишь так, развлечение, жвачка для политически несознательной молодежи? Ничего подобного. У меня есть доказательства того, что такая музыка может наносить вред и подталкивать молодежь к криминальной деятельности. Вот, в одном из микрорайонов нашего города подростки устроили себе, как бы это сказать, комнату отдыха, – он улыбается, – в подвальном помещении. Принесли туда магнитофон. И что вы думаете? Чем они там занимались? Приходили туда, и ребята и девочки, слушали эту музыку, потом совершали преступления.
   Мужик противно улыбается.
   – Про что это он базарит? – спрашивает Бык.
   – Ты че, не понял?
   – Не-а.
   – Баб ебали.
   – А это че, преступление, да?
   – Когда изнасилование, то да.
   – А причем тут музыка?
   – Хуй его знает.

* * *

   Первого мая Обезьяна пригласил меня с Клоком и Вэком в контору бухать. Сказал, чтобы принесли бабки на вино. Быка тоже пригласил, но он уехал в деревню. Я отдал два рубля – больше не было.
   Приходим в «контору» часов в семь. Там уже сидят Цыган, Гриб, Гусь, Обезьяна и Анохина. Мы здороваемся, она тоже говорит «привет». Разливаем вино. Стаканов, как всегда, не хватает. Сначала пьют «старые» и Анохина, потом мы. Закуски почти нет, только белый хлеб.
   – Слушайте анекдот, – говорит Цыган. – Короче, поймали немцы русского, грузина и жида. И, типа, говорят, – мы вам померим хуи, и если все вместе будут хотя бы пятьдесят сантиметров, то отпустим. Померили – у грузина двадцать пять, у русского двадцать, у жида пять. Отпустили их, они радуются, типа, и грузин говорит – спасибо моим двадцати пяти сантиметрам, а русский – ну, и мои двадцать тоже помогли не мелко, а жид посмотрел на них, типа, и говорит: а если бы у меня на тот момент не встал, пиздец бы нам всем был.
   Все ржут, Анохина тоже.
   Выпиваем по второй.
   – Панков пиздить ездили? – спрашивает Гриб.
   – Да. А ты че не поехал?
   – А на хуй мне это надо? И без меня справились.
   – Ладно, Бог троицу любит, – говорит Обезьяна. – Давай сразу по третьей.
   Выпиваем. Мне дает неслабо. Я закрываю глаза и сразу вырубаюсь – не знаю, насколько. Просыпаюсь – Обезьяна ебет Анохину на диване, а она улыбается, помада размазана по роже. Тут же снова ухожу в отруб.
   Второй раз просыпаюсь от криков – Цыган пиздит Анохину и орет: «Ты меня за хуй укусила, сука». Опять вырубаюсь. Потом меня будит Клок:
   – Анохину ебать будешь?
   – Нет, не буду.
   – Ну, как хочешь.
   Просыпаюсь. Жутко болит голова. Анохина спит на диване голая, накрыта только своими шмотками – джинсами и голубой кофтой. Рядом на полу Вэк с Клоком. Остальных нет. Я бужу пацанов:
   – Давайте сваливать отсюда.
   Вэк смотрит на Анохину.
   – Что, выебем еще раз? Ты будешь? – спрашивает он меня. У меня стрем, что не встанет, и я говорю:
   – Нет.
   – А ты, Клок?
   – Хватит с меня и одного раза. Давай, сам, если хочешь.
   – Не, я тоже не хочу. Давай лучше знаешь что – бутылку ей в пизду засунем.
   – Ты что, охуел?
   – А что такого? Она все равно не проснется, столько выпила.
   Вэк берет бутылку из-под чернила, сбрасывает шмотки, которыми Анохина накрыта и пытается развести ей ноги. Я никогда еще не видел настоящую голую бабу, но из-за спины Вэка ничего только не видно, он все загораживает. Анохина ворочается во сне и что-то бормочет пьяным голосом. Вэк еще возился с бутылкой, потом отступает назад.
   – Смотрите, какая, бля, скульптура.
   Он хохочет.
   Бутылка торчит у Анохиной между ног, донышком вверх. Всунуть ее он смог, может, сантиметров на пять, не больше.
   – Ладно, пошли, – говорит Вэк. – Жалко, что фотоаппарата нет. А то сфотографировали бы и показали ее мамаше.

* * *

   В первый день после праздников, перед уроками, подходит Клок:
   – Анохина заяву написала.
   По роже видно, что он соссал.
   – И что теперь? – спрашиваю я.
   – Нихуя. То есть пиздец теперь. Изнасилование. Групповое. Ну, тебе-то повезло, ты ее не ебал. Наверное, потом расстроился – блядь, можно было поебаться и не поебался, а?
   – Хуй на. Пошли лучше покурим.
   На боковом крыльце уже дымит Вэк.
   – Все хуйня. Ничего страшного, – говорит он. – Надо с ней культурно побазарить – типа, ты что охуела, своих пацанов сдавать?
   – А ты бы вообще лучше не пиздел. Может это все из-за тебя, из-за бутылки?
   – Бутылка тут не при чем. Ее бутылкой никто не ебал, только настоящими хуями.
   – А что там вообще было? – спрашиваю я.
   – А, ты же вырубился, ни хера не помнишь, – говорит Клок. – Ну, короче, когда Обезьяна ее ебал, она лыбу давила – типа, все классно. Думала, что будет только с ним, потому что он, типа, ее пацан сейчас. Потом Цыган говорит – давай и я тебя тоже. И Обезьяна – тебе что, западло моему корефану дать? Она, типа, ладно, а у него не встал. Он ей тогда – возьми в рот, а она – ни хуя, за хуй его укусила. Ну, он ее тогда отпиздил, потом нам говорит – ну, вас тоже на хор пускаем.
   – А Обезьяна что?
   – А он куда-то уже съебался или вырубился – не помню. Мы сами пьяные были. Ну, короче, я ее протянул, потом Клок.
   – А она?
   – Что она? Сначала дергалась, потом дали пару раз по башке – заткнулась.
   – А как вообще? Понравилось?
   – Да я же тебе говорю – я пьяный был. Не помню ни хуя. А ты Клок как, протащился?
   – Так себе.
   – Ну вот, видишь? Это тебе не хуй собачий.

* * *

   – Дела хуевые, – говорит Вэк вечером на остановке. – Анохина не хочет заяву забирать. Мамаша ее прибегала, говорит: собирайте деньги.
   – Сколько?
   – Хотя бы тысячу.
   – Ни хуя себе.
   – Так залет столько стоит. Ты тоже, хоть сколько дай.
   – Ладно.
   Я отдал двадцать пять рэ, – все свои накопления. Мог бы ни хера вообще не давать: я там вообще не при делах, бухнул и спал спокойно, как человек, пока они ее драли. Остальные подергались-подергались и наскребли штуку. Анохина заяву забрала, но в классе потом нас типа не замечала. В школе все про все узнали, даже про бутылку, и Вэк потом ходил деловой, как двадцать копеек.

* * *

   Вечером гуляем по району, видим чужого пацана, подходим поговорить.
   – Э, слушай, ты с какого района? – спрашивает Вэк.
   – С Советского.
   – А здесь хули делаешь?
   – К тете приехал.
   – Дай рубль.
   – Нету.
   – А если найдем?
   – Сказал – нету.
   – Ты слишком деловой, – Вэк бьет его прямым в нос. Пацан садится на жопу. Втроем пиздим его ногами, потом Вэк обыскивает карманы. Находит только десять копеек желтыми.
   Пацан привстает с земли и заебисто смотрит на нас, типа сейчас вскочит и начнет всех молотить.
   – Ты не психуй, пацан, – говорит ему Клок. – Раз на чужом районе, не надо выебываться. Сказал бы без понтов, что денег нет – никто б тебя не пиздил. А так...
   Мы идем дальше.
   – А я рассказывал, как меня на Пионерах обули? – спрашивает Клок.
   – Нет. Когда?
   – Недели две назад. Поехал я в ГУМ купить стержней. Выхожу идти на остановку – стоят Пионеры, человека четыре. Спрашивают – «соткудова?» Ясный пень, пиздить они меня возле ГУМа не будут, а бабки заберут – у меня больше рубля еще с собой. Говорю: с Комбината – это их типа друзья. А какая там школа? Восьмая. А кого с Пионеров знаешь? Говорю – Кузю: ну, Кузя на каждом районе есть. А хули тогда меня не узнаешь? – говорит один. – Кузя – это я. И хохочут, суки. Ну, пришлось отдать им бабки.
   – И стержни тоже забрали? – спрашиваю я.
   – Не-а, стержни оставили.

* * *

   Не пошли к Швабре на геометрию, и от нечего делать поперлись домой к Клоку: он, я и Бык. Я у него раньше ни разу не был. Квартира – точно, как у нас: однокомнатная, проход в кухню через комнату. На кухне сидит его мамаша, а в комнате – сеструха возится с малым. Выходим на балкон покурить.
   – Сколько вас человек здесь живет? – спрашиваю я Клока.
   – Счас посчитаю. Я, мамаша, сеструха, малый, второй малый – он сейчас в саду, батька и сестроеб. Всего семь человек.
   – Охуеть можно. Как вы все умещаетесь?
   – Ну, так. Я на полу сплю на кухне. Батька на своем химзаводе на очереди стоит – на расширение. Нам предлагали четырехкомнатную на Космонавтах, но он не захотел – на работу далеко ездить, через весь город. Ждет теперь, что еще предложат, поближе. Говорят, может быть, к зиме.
   Выбрасываем бычки на балкон под нами и идем в комнату. Из кухни приходит мамаша, и они с сеструхой Клока начинают трындеть про всякую свою херню Нам приходится это слушать.
   – Саманкова, блядина, мужиков к себе водит каждую ночь, нет у человека совести, – говорит мамаша.
   – Откуда ты знаешь? Ты что, свечку держала?
   – Знаю, сама видела, как выходили.
   – Ну и ладно. Ты лучше подумай, где мяса достать на Танькин день рождения. Надо же всех позвать. А если плохо приготовимся, обосрут.
   – Я с Зинкой поговорю, она на мясокомбинат недавно устроилась.
   – Хорошо.
   – Что, так и будем сидеть? – спрашивает Бык. – Давай, хоть в карты поиграем.
   Клок лезет в сервант искать карты, а сеструха с мамашей продолжают свой пиздеж.
   – Видела бы ты, какая счас молодежь пошла, – говорит мамаша. – Ни стыда, ни совести. Юбки короткие – до жопы, пьют, курят, блядуют. Вы такими не были еще, а эти уже – да.
   Она кивает на нас, и мне хочется послать ее в жопу, но я просто отворачиваюсь и смотрю на стену. К ней прилеплены старинные фотографии каких-то актеров, вырезанные из журналов. Они нецветные, и кто-то подкрасил им фломастером губы.
   Клок высовывает голову из-за ящика серванта:
   – Ты нас жить не учи, поняла? Мы все сами знаем.
   – Ой, нашелся мне герой. На себя посмотри.
   Клок больше ничего не говорит, достает карты, и мы садимся играть в дурака. Играть с Быком не интересно – он ни хера не соображает, и почти всегда дурак.

* * *

   Двадцать пятого, в последний день занятий я, Бык, Клок и Вэк берем пива и идем на Вонючку купаться.
   – Все, пиздец, школа кончилась, – говорит Вэк.
   Бык тупо смотрит на него:
   – А экзамены?
   – Экзамены – хуйня. Никто тебе два не поставит. Всем тройки – и валите из школы на хуй. Или ты боишься, что тебя оставят еще на год в восьмом?
   Бык делает серьезную морду, типа что-то обдумывает.
   – А ты, Гонец? – спрашивает меня Клок. – В девятый пойдешь или куда-нибудь в техникум?
   – Конечно, в девятый. На хера мне техникум?
   – Правильно. Поебешь за нас учителям мозги. Кто классная будет, не знаешь еще?
   – Не знаю. Но не Сухая. Cухую на пенсию выгоняют. Сам Гнус ей говорит, чтобы сваливала.
   – Ну и правильно, нечего ей тут делать, – влезает в разговор Вэк. – Вот будет прикол, если Лариску сделают классной. Она в пятом классе у меня немецкий вела. Помните, тогда полкласса к Тамаре ходили, а полкласса – к Лариске. Лариска дурная – пиздец. Дрочится со своими тетрадками, херню какую-то нам дает – прочитайте и переведите. А раз копалась, копалась – все не могла найти, потом говорит: а, ни хера здесь нет.
   – Пиздишь.
   – Нет, правда. Бык, ты помнишь?
   – Да, помню. А помните, как в пятом классе поехали на клейзавод крыс бить? Вэк, Ты был?
   – Был.
   – А ты, Гонец?
   – Нет.
   – Ты что, ни разу на клейзавод не ездил?
   – Нет.
   – А, ну, ты же раньше примерный был. Но клейзавод сам ты видел – сразу за химзаводом?
   – Конечно, видел.
   – Там еще кучи костей всегда валяются и воняет, когда едешь мимо на тралике. А из костей клей делают. И по костям крысы носятся – здоровые, бля, как собаки. Я штук десять палкой упиздил, или даже больше.
   Бык замолкает и смотрит на реку. На том берегу – это уже другой район, Космонавты, – загорают в купальниках несколько баб.
   – У, счас бы поебаться, – говорит Клок.
   – Ты уже поебался, – Вэк хохочет.
   – И ты тоже.
   – Ну и я тоже. А Гонец – еще мальчик.
   Они хохочут.
   – А ты что смеешься? – говорю я Быку. – Ты ведь тоже.
   – Что тоже?
   – Мальчик.
   Он молчит.
   – Нет, все-таки хор – говно, – говорит Клок. – Надо, чтоб только пацан и баба, вдвоем. А так передо мной ее уже три человека выебли.
   – Ты, может, и триппером заразился, – говорю я.
   – Да не пизди ты. Когда триппер, с конца течет, а у меня ничего не было.
   – Ну, не было – и хорошо.
   – Повезло блядине, – Вэк кривится. – Ее даже не пиздили почти, только ебали. Сама тащилась, сука. А еще потом штуку бабок.
   – Подо мной не тащилась. Лежала, как неживая.
   – Подо мной тоже. Под Обезьяной тащилась, это я видел.
   – А если с ней счас попробовать? – спрашивает Клок.
   Вэк смотрит на него, как на припизженного:
   – Тебе что, баб мало? Зачем тебе эта конченная?
   – А если с Гулькиной? Она еще ходит с тем своим?
   – Не знаю. Но она тебе не даст за просто так. Надо будет ее в кино, мороженое-хуеженое: заебешься. Надо искать такую, чтобы сама ебаться хотела – во-первых, чтоб лет восемнадцать и чтоб ни с кем не ходила постоянно.

Часть вторая

   В троллейбусе по дороге на УПК встречаю Кощея. Он держит под мышкой пластиковый пакет с тетрадками. Он в темно-сером костюме, которые выдают в училищах, на ногах – старые кеды.
   – Привет, – говорю я.
   – Привет.
   – Ты где сейчас?
   – В четырнадцатом.
   – И на кого учишься?
   – На автокрановщика. И еще на тракториста и бульдозериста.
   – Все сразу?
   – Да. Три специальности.
   – Ну, учись, учись. Будешь в колхозе работать.
   – А ты в девятом?
   – Да. А кто еще из пацанов пошел в девятый?
   – Кроме меня, только Егоров, Заметкин и Овчаренко.
   – А Иванов?
   – Нет, тоже куда-то делся.
   – Говорят, Клок в тридцать втором, на повара.
   – Да, точно. Там в группе – трое пацанов, остальные тридцать человек бабы. Он специально пошел туда, чтобы было, кого ебать.
   – А Бык с Вэком?
   – Эти в четырнадцатом, на слесарей. Сигареты есть?
   Кощей вытаскивает пачку «Примы». Я беру одну.
   – Тебе сейчас выходить?
   – Нет, через одну.
   – Ну, давай.
   – Давай.

* * *

   На НВП военрук ведет нас – четверых пацанов – в свою каморку, которая под сигнализацией и закрывается сначала решеткой, потом железной дверью. Там у него несколько «калашей» с распиленными стволами и патроны. Когда мы были во втором классе, Митяй – он тогда был в восьмом – залез в эту каморку и стырил две коробки патронов, а потом продал по десять копеек пацанам из первого и второго класса. Я не купил – у меня копеек с собой тогда не было, а остальные почти все купили, даже Егоров. Ему потом больше всех ввалили – типа, отличник, а такое натворил: «в тихом болоте все черти водятся». Митяй, говорили, сел потом лет на семь или на восемь: кого-то «пописал».
   – Как называется это отверстие? – спрашивает военрук. Он уже старый дядька, и морда красная, как у всех алкашей. Говорят, он бухает прямо в школе, между уроками: запрется в своей каморке и вмажет.
   Все молчат – или не знают, или не хотят высовываться.
   – Ну, так что, как называется это отверстие?
   – Анальное, – говорю я.
   Все хохочут, кроме военрука.
   – Вон отсюда, скотина и моральный урод, разлагаешь дисциплину. Это же надо – додуматься. Тут кругом враги повсюду, такая обстановка в мире сложная, а ему все шуточки. Вон отсюда!
   Я поднимаюсь, беру сумку и выхожу.

* * *

   Бык все лето работал на овощной базе – сбивал деревянные ящики для помидоров, заработал рублей триста и купил себе старую «Яву» – «щучку». Теперь все время возился с ней: собирает, разбирает, что-то ремонтирует. «Щучка» его добитая, но иногда заводится, и он тогда гоняет по ней на району с таким видом, типа на «Кавасаки».
   Я захожу к нему вечером, и он предлагает:
   – Поехали кататься.
   Я вообще ни разу не ездил на мотоцикле, ни за рулем, ни сзади. Кое-как сажусь за спиной Быка – сиденье узкое, а он толстый – хватаюсь за ручки. Катаемся сначала по грязным неасфальтированным улицам, потом проезжаем мимо окон школы и на улицу Строителей.
   Нас догоняет Слон на «чезете» – он на год нас старше, раньше тоже учился в нашей школе, а теперь в каком-то училе.
   – Привет, – говорит ему Бык.
   – Привет. Как твоя «щучка»? Еще не наебнулась?
   – Скорее твой наебнется. Я тебя на нем обгоню.
   – Охуенно ты меня обгонишь.
   – А давай поспорим.
   – Ну, давай. На сколько?
   – На чирик.
   – Идет.
   Они жмут друг другу руки, а я «разбиваю». Они решают устроить гонку прямо здесь: машин почти нет. Я слезаю, сажусь на бордюр и закуриваю.