– Ничего не надо со мной делать. Я больше так не буду.
Сказал – и самому противно: как в первом классе, бля. Некоторые смеются.
– Ты же взрослый человек, Андрей. Сказать «больше не буду» – мало. Тебе надо поменять образ жизни, найти нормальных друзей, взяться за учебу, – говорит Классная. – Не все потеряно. Ты мог бы хорошо учиться, поступить в институт.
Я молча слушаю. Пусть говорит, что хочет. Чем быстрее скажет, тем раньше все закончится, и я пойду домой.
– Ну, что, выебли тебя я классе? – спрашивает он.
– Так, немного.
– И что теперь?
– Ничего. Строгий выговор. Еще одна бумага – выгонят.
– Не ссы. Понты все это. А вот Вэка выгнали из хабзы.
– Откуда ты знаешь?
– Он заходил сегодня.
– Что, за эту бумажку?
– Не только. Он еще и мастаков пиздил, и не учился ни хера.
– Смотри, вон та баба, которая с Неформалом.
Она подходит к остановке.
– Пошли поговорим, – говорит Бык. Я остаюсь сидеть, а он стает и подходит к ней.
– Привет. Сигарету хочешь, – Бык вытаскивает из кармана пачку Космоса. Она смотрит на него, как на малолетку, который доколупывается до взрослой тетки, и ничего не говорит.
– Ты же на этом районе живешь, а мы – свои пацаны здесь. Давай познакомимся.
– Не надо нам знакомиться. До свидания.
Она отходит на пару метров в сторону.
– Ну, как хочешь.
Бык возвращается ко мне.
– Зачем тебе эта коза? – говорю я. – Ты что, ее снять хочешь?
– Ну, не знаю... – Бык тупо улыбается.
– Пошли лучше к Вэку, – говорю я.
– Ну, пошли.
– Ну, что? – спрашивает Бык.
– Нихуя. Давай бухнем.
– Давай.
Он ставит поллитра водки и закуску – сало с чесноком и хлеб – как всегда. Водка уходит быстро. Вэк начинает выделываться:
– Мне учило до жопы. Выгнали – и заебись.
– А что ты делать будешь? – мне тоже дало, и голос – как не свой.
– Работать пойду. Деньги зарабатывать – на химзавод. Буду триста рублей иметь, не то, что ты Бык, в своем училе и тем более ты, Гонец, в школе.
– Заебись. Будешь нам проставлять.
– Ага. Дождешься.
– Блядь, сигареты кончились, – Бык зажимает в кулак пустую пачку из-под Космоса. – У тебя есть, Вэк?
– Нету.
– А у тебя?
– Нет.
– Пошли за сигаретами.
– А может, ты один сходишь?
– Как один? Одному неохота.
– Ну, ладно. Пошли.
Надеваем куртки, спускаемся и идем в магазин.
Навстречу – подруга Неформала.
– Смотри, Вэк, подруга Иванова, – говорю я.
– Знаю. Видел я их, блядь. Неформалы ебучие.
Она приближается.
– Ах, какая встреча! – Вэк загораживает ей дорогу. Она хочет обойти, но он не дает.
– Пошли, зачем тебе она? – говорит Бык.
– Как это зачем? Она же с этим пидарасом ходит. Нормальных пацанов не уважаешь, а со всякими волосатыми трешься? – Вэк хватает ее за волосы.
– Отъебись ты от нее, Вэк. Пошли за сигаретами.
– На тебе сигареты, – он вытаскивает у нее из кармана пачку Беломора и швыряет Быку. Бык не ловит, и пачка падает на тротуар.
– Отпусти меня, – говорит она. – Тебе же потом хуже будет.
– А ты меня не пугай.
Вэк бьет ее кулаком в нос.
– Ну, а ты что стоишь? – кричит мне Вэк. – Ебни ей тоже.
Мне неохота бить бабу, но и с Вэком ругаться тоже не хочу, а оттого, что пьяный, все вообще по хуй. Я бью ей кулаком в плечо. Потом Вэк – в живот.
– Смотри, сука. Не будешь своих пацанов уважать, а со всякими неформалами шляться – будет еще хуже.
Он отпускает ее волосы. У нее течет кровь из носа и дальше по подбородку.
Она уходит.
– Нахуя ты к ней лез? – спрашивает Бык.
– Пусть не ставит себя выше консервной банки. Думает, если ходит с волосатым хером, так уже деловая.
– А тебе не по хуй, кто с кем ходит?
– Нет, не по хуй.
– Ну, она баба, все-таки.
– А мне насрать, что баба. В моем районе никто передо мной выебываться не будет.
Мы заглядываем с улицы в окно. Моргают огни цветомузыки, а все остальное закрывает занавеска.
– Что, опять свадьба какая-нибудь? – спрашивает Бык.
– Ясный хуй, свадьба, – Вэк сплевывает на стекло.
– Подойти, что ли? Вдруг нальют? – не может успокоиться Бык.
– Охуенно тебе нальют. Догонят и еще нальют. Таких, как ты, знаешь сколько? Если б всем наливали, здесь бы уже полрайона стояло.
– А-а-а.
– Хуй на.
Я и Клок все это время молчим. Настроение поганое, делать нечего, бабок нет, и домой переться еще рано.
Из ресторана выходят двое пацанов с бабой. Пацанам, может, лет по двадцать, и ей, наверное, тоже. Они не с нашего района. Я их раньше здесь не видел.
Вэк смотрит на нас и подмигивает.
– Привет, – говорит он и загораживает дорогу одному из пацанов. Тот его обходит, как будто столб какой-нибудь, и они втроем продолжают про что-то базарить между собой.
– Э, ты, что, не понял? – кричит Вэк и догоняет их. Мы не спеша идем следом.
– Что такое? – спрашивает пацан.
– Как что такое? С какого вы района?
– А тебе какое дело?
– Большое и толстое. Дай мне рубль.
Они остановились и не знают, что делать. Но видно, что не соссали. Пацан поглядывает на ресторан, но на крыльце никого нет, а если крикнуть, то не услышат: далеко уже отошли. Мы подходим ближе.
– Ребята, вы чего? – спрашивает второй пацан. Баба жмется к нему поближе. Наверное, это его баба.
– Гоните по рублю – потом идите, куда хочете, – говорит Вэк.
– А не жирно тебе будет? – говорит первый.
– Счас увидишь, жирно или нет.
Бык бьет первому пацану в глаз, а мы с Клоком кидаемся на того, который с бабой. Она начинает орать.
– Что ты ревешь, сука? – Вэк хватает ее за волосы и притягивает к земле. Бык махается с первым пацаном, а мы с Клоком мочим второго. Клок попадает ему по яйцам, и пацан готов, остается только добить ногами. Вэк отшвыривает бабу и идет помогать Быку. Пацан падает, и они тоже вдвоем доделывают его ногами, стараясь попасть по морде, чтобы сломать нос или выбить зубы. Он закрывает рожу руками.
Мимо проходит старуха из тридцать седьмого дома.
– Вечно мира им нет, – бурчит она себе под нос.
«Наш» пацан тоже уже не сопротивлялся, зато его баба пытается нас от него оторвать, хватая за руки. Клок разворачивается и дает ей оплеуху. Она отступает назад.
– Может затянем ее куда-нибудь и выебем? – спрашиваю я.
– Ну ее на хуй, суку.
– Все, уябываем! – кричит Вэк. Из ресторана к нам бегут трое каких-то пацанов.
– Разбегаемся, – орет Бык. Я бегу через дорогу, потом налево – чтоб не под окнами ментовки – и во дворы пятиэтажных домов, потом к школе. Останавливаюсь. Вроде никого. Сажусь на крыльцо передохнуть. Смотрю на свой кулак – он рассечен в двух местах.
– Почему зря? Тебя догнали?
– Нет.
– И меня не догнали. И Быка с Клоком тоже не догнали. А что, пусть на своем районе всякое говно выебывается?
– Ну, они сами не лезли. И ты не знаешь, кто они такие. Может, не лохи. Видел, они не соссали.
– Хватит базары гнилые разводить. Они там сидят, бухают, с бабами зажимаются, а мы ходим по району без бабок, как малолетки. Заебись?
– Ну...
Напротив остановки останавливается машина. «Жигули». Хлопает дверь.
– Они?
– Они.
Сваливать поздно. К нам идут четверо здоровых пацанов и тот, который вчера был с бабой. У него под глазом «финик» и губы разбиты.
– На силу есть сила, – говорит один. У него был поломанный кривой нос, а на ногах – «адидасы». – Так ведь?
Я успеваю только подумать, какой Вэк все-таки придурок. Меня бьет вчерашний пацан. Несильно, скользящим по уху.
Пацан со сломанным носом мочит Вэка. Видно, он боксер или просто умеет махаться.
Пацан бьет меня еще раз, в живот, но опять не очень сильно. Потом бью я, отталкиваю его и бегу. Успеваю только завернуть за остановку. Двое «быков» догоняют меня и хватают за куртку. Один бьет ногой по спине, я падаю, и они начинают меня молотить ногами.
Я закрываю голову руками. Они месят меня минут пять, потом уходят.
Спина и ребра горят. Наверное, ребро сломали, суки.
Встаю и иду к остановке. Этих уже нет. На скамейке сидит Вэк. У него разбита вся морда – нос, губы, под глазами «финики»: они пока красные, только потом посинеют. Он выплевывает обломок зуба.
– Блядь, хуесосы, – говорю я. – Пошли в контору, скажем Обезьяне, остальным пацанам, найдем этих козлов и в жопу выебем.
– Пошли.
Обезьяна в конторе. Он слушает нас, кривит губы, морщится и от этого становится вообще уродом.
– Вы сами долбоебы, – говорит он. – Не надо было заебываться на кого попало. Говорите, на зеленой «шестерке», все спортсмены, один с носом? Знаю, кто это. Центровые пацаны. Фарцовщики или хуй там их знает кто они. Зеня их знает: он сам с Кузей фарцует жвачками там, берут у этих, а эти – типа самые основные, знают, где все брать.
– И что, ничего нельзя сделать?
– Ничего. У них все подвязано, никто на них не полезет.
– Но эти, вчерашние... Эти лохи были, – говорю я.
– Может и лохи, зато друзья у них... Следующий раз не лезьте. И вообще вам советую – кончайте хуйней заниматься. Бабки надо делать, чтобы на водку было и на блядей, а не ходить – по пять копеек стрясать.
– Залезайте, – говорит он.
На чердаке уже ждет завхоз Сергеич, старый алкаш. Он всегда ходит по школе в задроченном синем халате и с молотком в кармане. Несколько раз у него этот молоток вытаскивали и бросали в унитаз в мужском туалете.
Я никогда раньше не был на чердаке школы. Он весь засыпан обломками кирпичей, штукатурки, досками и какой-то соломой, и все это засрано голубями. Несколько голубей летают по чердаку или сидят на досках.
– Берите доски, камни – что хотите, – и кидайте в этих гадов, – говорит Сергеич. – Гоните их на хуй через окно.
Чердачные окна открыты. На улице дождь, и слышно, как капли стучат по крыше.
Мы хватаем палки и кирпичи и начинаем швырять в голубей. Бегаем по чердаку, как охуелые, мочим этих блядских птиц. Повсюду перья, а солома и доски обмазаны кровью тех, в кого попали. Спасаясь, некоторые кидаются в окна, но мы стараемся никого не выпустить, всех добить. Андреич стоит в углу и улыбается своей дебильной улыбкой.
– Кто там?
– Я.
– А, Гонец? Ну, заходи. Мы тут бухаем.
В конторе еще Цыган, Бык и еще несколько пацанов с района. На ящиках – бутылок десять чернила, нарезанный хлеб и сало.
– Откуда столько бухалова? – спрашиваю я.
– Хотабыч принес, – Цыган ржет. Он был уже здорово датый, остальные тоже.
– Обезьяна типа на залет собрал, – говорит Бык, и все лыбятся. – Прошел по всяким лохам – говорит: такое дело, залетели пацаны, поехали за свой район, а их менты повязали, хотят дело повесить. Ну, и дают – кто – трульник, кто рубль.
Мне наливают в чью-то рюмку, я выпиваю и закусываю хлебом.
– Счас бы бабу протянуть хором, – говорит Обезьяна. – А где Клок? Пусть бы привел своих из учила – поварих. Мы б тут их обработали.
– Клок с какой-то бабой ходит, типа на постоянке, – говорит Бык.
– Откуда ты знаешь? Он что, говорил?
– Ничего он не говорил. Я его видел с ней пару раз в троллейбусе. Спрашиваю – кто. Говорит – так, баба из учила.
Я сижу рядом с Обезьяной. Он уже пьяный в жопу и начинает молоть всякую херню.
– Нахуя ты в девятый класс пошел?
– Так просто.
– Хуйня все это. На хуй не нужно. Может еще в институт потом?
– Не знаю.
– Вообще, это твое дело. Ты свой пацан, ходишь за район. Так что это меня не ебет – в институт там или куда. Но я тебе говорю как старый уже пацан – все это на хуй не надо. Институт, хуют – все это хуйня.
– Я ж тебе не говорю, что в институт собрался.
– А какая хуй разница – говорю, не говорю. Я только одно знаю... Это самое... Институт – это все хуйня. Потом что – сотню рублей? А что такое сотня рублей? Ты ни хера не понимаешь еще, что такое сотня рублей, потому что ты это... Ты молодой еще, но это все хуйня. А насчет бабок? Ну, это, я тебе скажу. Вон, Цыган устроился на мясокомбинат, в охрану. Знаешь, сколько он имеет?
– Не знаю.
– И не узнаешь. Потому что он цыган. Но много – я тебе отвечаю. Или Белый. Белого знаешь?
– Ну, так. Наглядно.
– Он штаны шьет. Сегодня материал – завтра штаны. Тридцать рублей, а если джинсы, то пятьдесят. И клепки-хуепки там тебе поставит, и фирму, если надо. Так что, смотри, Гонец. Мотай на ус. Давай еще выпьем.
Чернила больше нет. Все разошлись, остались только я, Бык, Обезьяна и еще один пацан – Паша. Бык уже вырубился.
– Буди его и волоки домой, – говорит Обезьяна.
– А может, здесь оставить?
– Не надо. Он тут всю контору зарыгает. Забирай его.
Я трясу его за плечо:
– Вставай.
Бык что-то мычит.
– Вставай, пошли домой.
– Ни ху-у-у-я.
– Домой пошли. Хули ты тут расселся? Контору закрывать пора.
– Нет. Ху-у-у-я. Нет.
– Вставай.
– Да нет... Как?
– Что как? Хватит ебать вола. Пошли.
Я хватаю его за плечи и волоку. У самого тоже самолетики в голове летают. Паша помогает вытащить Быка из «конторы». Его куртка остается там.
Держу Быка, чтоб не упал – бесполезно. Он все равно валится, потом встает на карачки и начинает тошнить. Его блевота вся красная – от чернила. Я отхожу в сторону метра на два, закуриваю. Бык кончает блевать и зовет меня:
– Э, Гонец, это ты?
– Я.
– А где мы?
– Что, не видишь? Возле «конторы». Идти можешь?
– Не знаю.
– Вытри рожу сначала. Платок есть?
– Нет.
Я бросаю ему свой – помятый и сопливый. Он вытирается и швыряет его в лужу блевоты.
– Обезьяна тебя выебет за то, что прямо возле конторы нарыгал, – говорю я.
– Не ссы. Пошли лучше отсюда.
Я беру его за руку и веду. От него воняет блевотой.
– А заебись побухали, а? – спрашивает Бык.
– Нормально.
Я довожу его до квартиры, прислоняю к дверям, звоню и ухожу.
– Бля, пидарасы, – говорил Обезьяна. – Они бы еще с ломами вышли.
– Да, против лома нет приема, – Бык тупо смотрит на нас и трогает спину, куда ему ебнуло.
– Если нет второго лома, – кричит Цыган. Он улыбается, типа все нормально.
– Ладно, мы еще с ними встретимся, – Обезьяна злобно смотрит на Космонавтов. – Ты как, в норме? – спрашивает он у Грузина.
– Какое там в норме, бля?
Из головы у него течет кровь, и он промокает ее носовым платком.
– Как дела?
– Нормально.
– С Кузьминой еще ходишь?
– Не-а.
– А что так?
– Ты что, я ни с кем долго не хожу.
– Отодрал и бросил?
– Ну, почти так.
– И не жалко было? Она ж еще малая.
– А хули жалко? Я заставлял ее, что ли? Я ведь не силой ее – она сама говорит: хорошо. Типа влюбилась. Дура еще. И мамаша у нее такая – каждый месяц – с новым мужиком.
– А папаша?
– Он с ними не живет давно. Они говорят, что выгнали его, но я не верю. Ее мамаша такая стерва, что любого заебет. Скорее всего, сам ушел.
– Ну, и как тебе с ней?
– Ну, как? Только, что целку первый раз – интересно: кровь там, хуе-мое, а на самом деле – только лишняя морока. Кроме того, она ничего еще не умеет – малая. С ней кайфа особого нет. Лучше всего – когда бабе лет восемнадцать хотя бы, чтобы уже умела ебаться, а целки всякие – пошли они в жопу. А Кузьмина теперь пойдет по рукам.
– Думаешь? Она же отличница.
– А хули разницы – отличница, двоечница? Ты думаешь, только те ебутся, про которых все знают? Так это самые последние, такую я бы и не стал ебать. Мне один мужик – пили вместе – правильно говорит: не надо ебать блядей, надо ебать порядочных женщин. Понял? А такая, которая ходит по школе в грязных спортивных штанах под платьем, ее пусть алкаши за бутылку чернила дерут.
– Как твои криминальные друзья поживают?
Она это спрашивает по-нормальному, без подъебки, и поэтому я не посылаю ее на хер, а отвечаю:
– Ты имеешь в виду Быка с Вэком?
– Ну, и их тоже.
– А остальные не друзья. Так, знакомые. Бывшие одноклассники, как и твои тоже. Слышала про Быру?
– Слышала и очень обрадовалась. Я всегда знала, что он сядет. Он подонок.
– Он ссуль. Если бы не соссал, на него другие дела бы не повесили.
– Ты ничего не понял. Дело же не в том, что повесили.
– А в чем?
– В том, что он сам к этому шел.
– Ладно, давай переменим тему.
– Можно, конечно. Но я тебя не понимаю. Зачем тебе все это? Разве интересно?
– Что интересно?
– Ну, драки район на район. Водка.
– А что тут такого?
– Ничего. Я не хочу говорить как Классная или другие учителя – они ничего дальше собственного носа не видят. Но в чем-то они правы. Ты мог бы иметь нормальных друзей, нормальную девушку. А какой нормальной девушке будет интересен хулиган и алкоголик? Ты сам видишь, что за девушки ходят с твоими друзьями.
– А что такого? Нормальные девушки.
– Ты так говоришь только чтобы мне противоречить.
– Может быть.
– Не может быть, а да.
Троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые ни хрена не могут сделать.
Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе не охота, и я иду гулять.
С забитой припизженными демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.
– Мужики, не нальете тридцать капель? – спрашиваю я.
– А не рано еще? Какой класс?
– Десятый.
– Ну, тогда можно.
Мне наливают рюмку и суют в руку бутерброд из хлеба с кровяной колбасой.
– Спасибо. С праздником вас.
Я выпиваю и иду дальше. Во каждом дворе – такая же бухающая компания. В одной из них замечаю папу. Он стоит с какими-то алкашами возле детской песочницы, с рюмкой вина в руке, и базарит, а они слушают или, хотя бы, делают вид, что слушают.
– ... Вот это было время. Начало семидесятых. Сразу после Вудстока. Первые хиппи. «Лед зеппелин», «Дип перпл». Ну, «Битлз» тоже, конечно, но «Лед зеппелин» все равно лучше...
– А что ты думаешь про Горбачева? – перебивает его мужик в кепке с колхозно-дебильным лицом.
– Ничего не думаю. Время ушло. Все это нужно было делать раньше.
Я подхожу.
– Привет, папа.
– Привет.
– Знакомьтесь – это мой сын Андрей, очень хороший парень.
– А можно и мне с вами выпить? По случаю праздника?
– Можно, конечно. Ребята, стакан моему сыну организуйте, пожалуйста.
Один из мужиков сует мне граненый стакан с недопитыми каплями «чернила» на дне. Я стряхиваю капли в траву, а другой наливает мне из бутылки Агдама.
– Ну, за праздник. Какой ни есть, а все-таки. В жизни должно быть место празднику! – говорит папа, и чокаемся только мы с ним, потому что ни у кого больше нет стаканов.
Я выпиваю одним махом и отдаю стакан одному из мужиков. Папа пьет вино мелкими глотками, «смакует». Ему насрать, что мужики ждут.
– Выпивай скорей, не держи, а то деньги вестись не будут, – говорит мужик в кепке.
– Деньги – дерьмо, – отвечает папа. Потом поворачивается ко мне.
– А где твои друзья, одноклассники?
– Там, – я машу рукой в сторону площади Ленина.
– Ты, в общем, правильно говоришь, – говорит папе мужик в кепке. – Но про Горбатого ты мало сказал. Ты главного не сказал. Что он, бля, турист сраный, а Райка его – обезьяна облезлая. Правильно?
– Неправильно. Да, он, конечно, неинтеллигентный человек, но что-то в нем есть.
Папа допивает наконец свое вино.
– Пошли, сын, отсюда. Эти пролетарии ничего не понимают.
Мне уже дало неслабо, оттого, наверное, что водка смешалась с вином, и получился «ерш».
– Ну, я, это... к своим пойду, – говорю я.
– Ну, давай, давай.
Папа хочет пожать мне руку, потом, вспоминает, что мы вечером увидимся дома, – хотя он, скорее всего, будет пьяный в жопу и я, может быть, тоже – и прячет свою руку в карман.
С трудом я нахожу своих, хотя мог и не искать вообще: на хера мне эта демонстрация вонючая? Гнус замечает, что я пьяный.
– Ну, это еще что? Где ты уже выпил?
Я молчу.
– Иди домой, не позорь школу.
– Как домой? Троллейбусы не ходят.
– Ладно, вставай тогда в середину колонны, чтоб в глаза не бросаться.
Так говорит, типа для меня это кайф охренительный: пройти в этой сраной колонне мимо трибуны, не которой стоят всякие гондоны и обезьяны и улыбаются и машут руками.
Егоров и другие пацаны лузгают семечки, сплевывая шелуху в кулаки. Я выставляю руку, и мне тоже отсыпают. Я лузгаю их и сплевываю прямо на асфальт.
Рядом стоит колонна тридцать второй школы. Это – наши враги, Космонавты. Один их пацан подваливает к Егорову – самому маленькому и хилому – и просит семечек. Егоров не знает, что делать. Я узнаю пацана: видел пару раз у «клуба», когда ездил на сбор. Я подхожу и спрашиваю:
– Что такое?
– Ничего. Отвали.
Я бью ему головой в нос. Пацан хватается за морду и отскакивает. Подбегает Гнус:
– Опять ты беспорядки устраиваешь? Я тебе поставлю «неуд» по поведению за год!
В этот момент учителя начинают суетиться: пора трогаться. Я всовываюсь в середину колонны. Мне все до лампочки, я «балдею». Проходим через площадь под дурацкие выкрики из рупоров на столбах. В сторону трибуны я не смотрю. За площадью колонна рассыпается, и я выбираюсь из толпы, осторожно, чтобы Космонавты не увязались следом, пешком прусь домой: троллейбусы еще не ходят.
– Пошли ко мне, бухнем, – говорит он.
– Ну, я вообще уже бухнул.
Но кайф потихоньку уходит, и я соглашаюсь.
Вся его родня дома, сидит за накрытым столом в комнате. Меня сажают на углу, и мамаша Клока дает мне тарелку с пятном губной помады и наваливает на нее селедки под шубой, картошки и мяса. Это хорошо, потому что я с утра ничего не ел, а потом еще бухнул на демонстрации.
– Ну, выпьем. За праздник, – говорит мамаша Клока. Его папаша уже «хороший», и он ничего не говорит, только смотрит на всех стеклянными глазами, потом поднимает рюмку. Я тоже поднимаю свою и чокаюсь с другими, проливая бухло на салаты посреди стола. Праздник мне до задницы, но бухнуть на холяву – это всегда клево.
В дверь звонят. Приходит сосед с баяном, такой же алкаш, как папаша Клока. Все еще теснее сдвигаются вокруг стола, и он тоже втискивается, положив баян на пол. Малый на руках у сеструхи Клока визжит, и она волочет его в ванную, а потом орет оттуда, что он обоссался и обосрался. Сосед выпивает свой стакан водки, отодвигается со стулом от стола, берет свой инструмент и начинает играть. Все – кроме меня и Клока – поют «Ой, мороз, мороз».
– Пошли, покурим, – говорит Клок.
– Так здесь же все курят.
– Нет, давай на балкон.
Я протискиваюсь к ободранной двери балкона, Клок за мной. У него – пачка Космоса. Мы курим и плюем с балкона вниз, на огороженный гнилым штакетником палисадник. Мне уже совсем хорошо. В комнате сосед что-то дрочит на баяне, потом музыка резко обрывается, и что-то падает и звенит. Мы заглядываем в комнату. Папаша Клока и сосед бьют друг другу морды, а остальные пытаются их растащить в разные стороны. Стол опрокинут, и жратва вперемешку с посудой разбросана по всей комнате.
Сказал – и самому противно: как в первом классе, бля. Некоторые смеются.
– Ты же взрослый человек, Андрей. Сказать «больше не буду» – мало. Тебе надо поменять образ жизни, найти нормальных друзей, взяться за учебу, – говорит Классная. – Не все потеряно. Ты мог бы хорошо учиться, поступить в институт.
Я молча слушаю. Пусть говорит, что хочет. Чем быстрее скажет, тем раньше все закончится, и я пойду домой.
* * *
Вечером прихожу на остановку. Там сидит Бык – уже немного бухой – видно пропил остатки стипухи.– Ну, что, выебли тебя я классе? – спрашивает он.
– Так, немного.
– И что теперь?
– Ничего. Строгий выговор. Еще одна бумага – выгонят.
– Не ссы. Понты все это. А вот Вэка выгнали из хабзы.
– Откуда ты знаешь?
– Он заходил сегодня.
– Что, за эту бумажку?
– Не только. Он еще и мастаков пиздил, и не учился ни хера.
– Смотри, вон та баба, которая с Неформалом.
Она подходит к остановке.
– Пошли поговорим, – говорит Бык. Я остаюсь сидеть, а он стает и подходит к ней.
– Привет. Сигарету хочешь, – Бык вытаскивает из кармана пачку Космоса. Она смотрит на него, как на малолетку, который доколупывается до взрослой тетки, и ничего не говорит.
– Ты же на этом районе живешь, а мы – свои пацаны здесь. Давай познакомимся.
– Не надо нам знакомиться. До свидания.
Она отходит на пару метров в сторону.
– Ну, как хочешь.
Бык возвращается ко мне.
– Зачем тебе эта коза? – говорю я. – Ты что, ее снять хочешь?
– Ну, не знаю... – Бык тупо улыбается.
– Пошли лучше к Вэку, – говорю я.
– Ну, пошли.
* * *
Вэк дома один.– Ну, что? – спрашивает Бык.
– Нихуя. Давай бухнем.
– Давай.
Он ставит поллитра водки и закуску – сало с чесноком и хлеб – как всегда. Водка уходит быстро. Вэк начинает выделываться:
– Мне учило до жопы. Выгнали – и заебись.
– А что ты делать будешь? – мне тоже дало, и голос – как не свой.
– Работать пойду. Деньги зарабатывать – на химзавод. Буду триста рублей иметь, не то, что ты Бык, в своем училе и тем более ты, Гонец, в школе.
– Заебись. Будешь нам проставлять.
– Ага. Дождешься.
– Блядь, сигареты кончились, – Бык зажимает в кулак пустую пачку из-под Космоса. – У тебя есть, Вэк?
– Нету.
– А у тебя?
– Нет.
– Пошли за сигаретами.
– А может, ты один сходишь?
– Как один? Одному неохота.
– Ну, ладно. Пошли.
Надеваем куртки, спускаемся и идем в магазин.
Навстречу – подруга Неформала.
– Смотри, Вэк, подруга Иванова, – говорю я.
– Знаю. Видел я их, блядь. Неформалы ебучие.
Она приближается.
– Ах, какая встреча! – Вэк загораживает ей дорогу. Она хочет обойти, но он не дает.
– Пошли, зачем тебе она? – говорит Бык.
– Как это зачем? Она же с этим пидарасом ходит. Нормальных пацанов не уважаешь, а со всякими волосатыми трешься? – Вэк хватает ее за волосы.
– Отъебись ты от нее, Вэк. Пошли за сигаретами.
– На тебе сигареты, – он вытаскивает у нее из кармана пачку Беломора и швыряет Быку. Бык не ловит, и пачка падает на тротуар.
– Отпусти меня, – говорит она. – Тебе же потом хуже будет.
– А ты меня не пугай.
Вэк бьет ее кулаком в нос.
– Ну, а ты что стоишь? – кричит мне Вэк. – Ебни ей тоже.
Мне неохота бить бабу, но и с Вэком ругаться тоже не хочу, а оттого, что пьяный, все вообще по хуй. Я бью ей кулаком в плечо. Потом Вэк – в живот.
– Смотри, сука. Не будешь своих пацанов уважать, а со всякими неформалами шляться – будет еще хуже.
Он отпускает ее волосы. У нее течет кровь из носа и дальше по подбородку.
Она уходит.
– Нахуя ты к ней лез? – спрашивает Бык.
– Пусть не ставит себя выше консервной банки. Думает, если ходит с волосатым хером, так уже деловая.
– А тебе не по хуй, кто с кем ходит?
– Нет, не по хуй.
– Ну, она баба, все-таки.
– А мне насрать, что баба. В моем районе никто передо мной выебываться не будет.
* * *
В субботу вечером гуляем с Быком, Вэком и Клоком. Подходим к ресторану – его недавно открыли, вернее, не открыли, а просто повесили на столовой вывеску «Ресторан». Днем там, как и раньше, обедают водилы с автобазы, а вечером почти всегда пусто, хоть и открыто до одиннадцати. Бухнуть, конечно, можно, но дорого, и пацанам не наливают, только «старым». Так что, лучше уж на точке брать самогон. По выходным здесь празднуют свадьбы и дни рождения, но это было и раньше, до вывески «Ресторан».Мы заглядываем с улицы в окно. Моргают огни цветомузыки, а все остальное закрывает занавеска.
– Что, опять свадьба какая-нибудь? – спрашивает Бык.
– Ясный хуй, свадьба, – Вэк сплевывает на стекло.
– Подойти, что ли? Вдруг нальют? – не может успокоиться Бык.
– Охуенно тебе нальют. Догонят и еще нальют. Таких, как ты, знаешь сколько? Если б всем наливали, здесь бы уже полрайона стояло.
– А-а-а.
– Хуй на.
Я и Клок все это время молчим. Настроение поганое, делать нечего, бабок нет, и домой переться еще рано.
Из ресторана выходят двое пацанов с бабой. Пацанам, может, лет по двадцать, и ей, наверное, тоже. Они не с нашего района. Я их раньше здесь не видел.
Вэк смотрит на нас и подмигивает.
– Привет, – говорит он и загораживает дорогу одному из пацанов. Тот его обходит, как будто столб какой-нибудь, и они втроем продолжают про что-то базарить между собой.
– Э, ты, что, не понял? – кричит Вэк и догоняет их. Мы не спеша идем следом.
– Что такое? – спрашивает пацан.
– Как что такое? С какого вы района?
– А тебе какое дело?
– Большое и толстое. Дай мне рубль.
Они остановились и не знают, что делать. Но видно, что не соссали. Пацан поглядывает на ресторан, но на крыльце никого нет, а если крикнуть, то не услышат: далеко уже отошли. Мы подходим ближе.
– Ребята, вы чего? – спрашивает второй пацан. Баба жмется к нему поближе. Наверное, это его баба.
– Гоните по рублю – потом идите, куда хочете, – говорит Вэк.
– А не жирно тебе будет? – говорит первый.
– Счас увидишь, жирно или нет.
Бык бьет первому пацану в глаз, а мы с Клоком кидаемся на того, который с бабой. Она начинает орать.
– Что ты ревешь, сука? – Вэк хватает ее за волосы и притягивает к земле. Бык махается с первым пацаном, а мы с Клоком мочим второго. Клок попадает ему по яйцам, и пацан готов, остается только добить ногами. Вэк отшвыривает бабу и идет помогать Быку. Пацан падает, и они тоже вдвоем доделывают его ногами, стараясь попасть по морде, чтобы сломать нос или выбить зубы. Он закрывает рожу руками.
Мимо проходит старуха из тридцать седьмого дома.
– Вечно мира им нет, – бурчит она себе под нос.
«Наш» пацан тоже уже не сопротивлялся, зато его баба пытается нас от него оторвать, хватая за руки. Клок разворачивается и дает ей оплеуху. Она отступает назад.
– Может затянем ее куда-нибудь и выебем? – спрашиваю я.
– Ну ее на хуй, суку.
– Все, уябываем! – кричит Вэк. Из ресторана к нам бегут трое каких-то пацанов.
– Разбегаемся, – орет Бык. Я бегу через дорогу, потом налево – чтоб не под окнами ментовки – и во дворы пятиэтажных домов, потом к школе. Останавливаюсь. Вроде никого. Сажусь на крыльцо передохнуть. Смотрю на свой кулак – он рассечен в двух местах.
* * *
– Зря ты на них залупнулся, – говорю я назавтра Вэку. Мы сидим на остановке.– Почему зря? Тебя догнали?
– Нет.
– И меня не догнали. И Быка с Клоком тоже не догнали. А что, пусть на своем районе всякое говно выебывается?
– Ну, они сами не лезли. И ты не знаешь, кто они такие. Может, не лохи. Видел, они не соссали.
– Хватит базары гнилые разводить. Они там сидят, бухают, с бабами зажимаются, а мы ходим по району без бабок, как малолетки. Заебись?
– Ну...
Напротив остановки останавливается машина. «Жигули». Хлопает дверь.
– Они?
– Они.
Сваливать поздно. К нам идут четверо здоровых пацанов и тот, который вчера был с бабой. У него под глазом «финик» и губы разбиты.
– На силу есть сила, – говорит один. У него был поломанный кривой нос, а на ногах – «адидасы». – Так ведь?
Я успеваю только подумать, какой Вэк все-таки придурок. Меня бьет вчерашний пацан. Несильно, скользящим по уху.
Пацан со сломанным носом мочит Вэка. Видно, он боксер или просто умеет махаться.
Пацан бьет меня еще раз, в живот, но опять не очень сильно. Потом бью я, отталкиваю его и бегу. Успеваю только завернуть за остановку. Двое «быков» догоняют меня и хватают за куртку. Один бьет ногой по спине, я падаю, и они начинают меня молотить ногами.
Я закрываю голову руками. Они месят меня минут пять, потом уходят.
Спина и ребра горят. Наверное, ребро сломали, суки.
Встаю и иду к остановке. Этих уже нет. На скамейке сидит Вэк. У него разбита вся морда – нос, губы, под глазами «финики»: они пока красные, только потом посинеют. Он выплевывает обломок зуба.
– Блядь, хуесосы, – говорю я. – Пошли в контору, скажем Обезьяне, остальным пацанам, найдем этих козлов и в жопу выебем.
– Пошли.
Обезьяна в конторе. Он слушает нас, кривит губы, морщится и от этого становится вообще уродом.
– Вы сами долбоебы, – говорит он. – Не надо было заебываться на кого попало. Говорите, на зеленой «шестерке», все спортсмены, один с носом? Знаю, кто это. Центровые пацаны. Фарцовщики или хуй там их знает кто они. Зеня их знает: он сам с Кузей фарцует жвачками там, берут у этих, а эти – типа самые основные, знают, где все брать.
– И что, ничего нельзя сделать?
– Ничего. У них все подвязано, никто на них не полезет.
– Но эти, вчерашние... Эти лохи были, – говорю я.
– Может и лохи, зато друзья у них... Следующий раз не лезьте. И вообще вам советую – кончайте хуйней заниматься. Бабки надо делать, чтобы на водку было и на блядей, а не ходить – по пять копеек стрясать.
* * *
На алгебре приходит военрук, забирает всех пацанов. Ведет нас на третий этаж, к люку на чердак.– Залезайте, – говорит он.
На чердаке уже ждет завхоз Сергеич, старый алкаш. Он всегда ходит по школе в задроченном синем халате и с молотком в кармане. Несколько раз у него этот молоток вытаскивали и бросали в унитаз в мужском туалете.
Я никогда раньше не был на чердаке школы. Он весь засыпан обломками кирпичей, штукатурки, досками и какой-то соломой, и все это засрано голубями. Несколько голубей летают по чердаку или сидят на досках.
– Берите доски, камни – что хотите, – и кидайте в этих гадов, – говорит Сергеич. – Гоните их на хуй через окно.
Чердачные окна открыты. На улице дождь, и слышно, как капли стучат по крыше.
Мы хватаем палки и кирпичи и начинаем швырять в голубей. Бегаем по чердаку, как охуелые, мочим этих блядских птиц. Повсюду перья, а солома и доски обмазаны кровью тех, в кого попали. Спасаясь, некоторые кидаются в окна, но мы стараемся никого не выпустить, всех добить. Андреич стоит в углу и улыбается своей дебильной улыбкой.
* * *
Вечером выхожу погулять. На остановке никого нет, и я прусь в «контору»: вдруг, там кто-нибудь сидит. Долго стучу – не открывают. Потом Обезьяна спрашивает:– Кто там?
– Я.
– А, Гонец? Ну, заходи. Мы тут бухаем.
В конторе еще Цыган, Бык и еще несколько пацанов с района. На ящиках – бутылок десять чернила, нарезанный хлеб и сало.
– Откуда столько бухалова? – спрашиваю я.
– Хотабыч принес, – Цыган ржет. Он был уже здорово датый, остальные тоже.
– Обезьяна типа на залет собрал, – говорит Бык, и все лыбятся. – Прошел по всяким лохам – говорит: такое дело, залетели пацаны, поехали за свой район, а их менты повязали, хотят дело повесить. Ну, и дают – кто – трульник, кто рубль.
Мне наливают в чью-то рюмку, я выпиваю и закусываю хлебом.
– Счас бы бабу протянуть хором, – говорит Обезьяна. – А где Клок? Пусть бы привел своих из учила – поварих. Мы б тут их обработали.
– Клок с какой-то бабой ходит, типа на постоянке, – говорит Бык.
– Откуда ты знаешь? Он что, говорил?
– Ничего он не говорил. Я его видел с ней пару раз в троллейбусе. Спрашиваю – кто. Говорит – так, баба из учила.
Я сижу рядом с Обезьяной. Он уже пьяный в жопу и начинает молоть всякую херню.
– Нахуя ты в девятый класс пошел?
– Так просто.
– Хуйня все это. На хуй не нужно. Может еще в институт потом?
– Не знаю.
– Вообще, это твое дело. Ты свой пацан, ходишь за район. Так что это меня не ебет – в институт там или куда. Но я тебе говорю как старый уже пацан – все это на хуй не надо. Институт, хуют – все это хуйня.
– Я ж тебе не говорю, что в институт собрался.
– А какая хуй разница – говорю, не говорю. Я только одно знаю... Это самое... Институт – это все хуйня. Потом что – сотню рублей? А что такое сотня рублей? Ты ни хера не понимаешь еще, что такое сотня рублей, потому что ты это... Ты молодой еще, но это все хуйня. А насчет бабок? Ну, это, я тебе скажу. Вон, Цыган устроился на мясокомбинат, в охрану. Знаешь, сколько он имеет?
– Не знаю.
– И не узнаешь. Потому что он цыган. Но много – я тебе отвечаю. Или Белый. Белого знаешь?
– Ну, так. Наглядно.
– Он штаны шьет. Сегодня материал – завтра штаны. Тридцать рублей, а если джинсы, то пятьдесят. И клепки-хуепки там тебе поставит, и фирму, если надо. Так что, смотри, Гонец. Мотай на ус. Давай еще выпьем.
Чернила больше нет. Все разошлись, остались только я, Бык, Обезьяна и еще один пацан – Паша. Бык уже вырубился.
– Буди его и волоки домой, – говорит Обезьяна.
– А может, здесь оставить?
– Не надо. Он тут всю контору зарыгает. Забирай его.
Я трясу его за плечо:
– Вставай.
Бык что-то мычит.
– Вставай, пошли домой.
– Ни ху-у-у-я.
– Домой пошли. Хули ты тут расселся? Контору закрывать пора.
– Нет. Ху-у-у-я. Нет.
– Вставай.
– Да нет... Как?
– Что как? Хватит ебать вола. Пошли.
Я хватаю его за плечи и волоку. У самого тоже самолетики в голове летают. Паша помогает вытащить Быка из «конторы». Его куртка остается там.
Держу Быка, чтоб не упал – бесполезно. Он все равно валится, потом встает на карачки и начинает тошнить. Его блевота вся красная – от чернила. Я отхожу в сторону метра на два, закуриваю. Бык кончает блевать и зовет меня:
– Э, Гонец, это ты?
– Я.
– А где мы?
– Что, не видишь? Возле «конторы». Идти можешь?
– Не знаю.
– Вытри рожу сначала. Платок есть?
– Нет.
Я бросаю ему свой – помятый и сопливый. Он вытирается и швыряет его в лужу блевоты.
– Обезьяна тебя выебет за то, что прямо возле конторы нарыгал, – говорю я.
– Не ссы. Пошли лучше отсюда.
Я беру его за руку и веду. От него воняет блевотой.
– А заебись побухали, а? – спрашивает Бык.
– Нормально.
Я довожу его до квартиры, прислоняю к дверям, звоню и ухожу.
* * *
Вечером в субботу большой сбор. Приезжаем к «клубу» – там Космонавты: человек сорок, а нас как минимум пятьдесят. Даем им пизды? Ни хера подобного. У них – металлические шары. Их «основы» орут: не подходите, а то закидаем шарами на хуй. Обезьяна говорит: насрать на шары, они все ссули, кидать не будут, это все понты, так что, полезли, вперед. Мы срываемся на Космонавтов всей толпой. Они кидают шары. Паше – в колено, Зене – в живот, а Грузину – в самую башку, но хорошо, что скользящим, а то был бы ему капут. Дальше никто не идет, все разворачиваются. Еще один шар ударяется в спину Быку. Мы все соссали и разбегаемся. Обезьяна орет – куда вы, суки? – но и сам убегает. Отбегаем метров на двести и останавливаемся. Космонавты не бегут, а стоят и ржут и показывают руками – «сосите хуй».– Бля, пидарасы, – говорил Обезьяна. – Они бы еще с ломами вышли.
– Да, против лома нет приема, – Бык тупо смотрит на нас и трогает спину, куда ему ебнуло.
– Если нет второго лома, – кричит Цыган. Он улыбается, типа все нормально.
– Ладно, мы еще с ними встретимся, – Обезьяна злобно смотрит на Космонавтов. – Ты как, в норме? – спрашивает он у Грузина.
– Какое там в норме, бля?
Из головы у него течет кровь, и он промокает ее носовым платком.
* * *
Я выхожу погулять и встречаю Клока.– Как дела?
– Нормально.
– С Кузьминой еще ходишь?
– Не-а.
– А что так?
– Ты что, я ни с кем долго не хожу.
– Отодрал и бросил?
– Ну, почти так.
– И не жалко было? Она ж еще малая.
– А хули жалко? Я заставлял ее, что ли? Я ведь не силой ее – она сама говорит: хорошо. Типа влюбилась. Дура еще. И мамаша у нее такая – каждый месяц – с новым мужиком.
– А папаша?
– Он с ними не живет давно. Они говорят, что выгнали его, но я не верю. Ее мамаша такая стерва, что любого заебет. Скорее всего, сам ушел.
– Ну, и как тебе с ней?
– Ну, как? Только, что целку первый раз – интересно: кровь там, хуе-мое, а на самом деле – только лишняя морока. Кроме того, она ничего еще не умеет – малая. С ней кайфа особого нет. Лучше всего – когда бабе лет восемнадцать хотя бы, чтобы уже умела ебаться, а целки всякие – пошли они в жопу. А Кузьмина теперь пойдет по рукам.
– Думаешь? Она же отличница.
– А хули разницы – отличница, двоечница? Ты думаешь, только те ебутся, про которых все знают? Так это самые последние, такую я бы и не стал ебать. Мне один мужик – пили вместе – правильно говорит: не надо ебать блядей, надо ебать порядочных женщин. Понял? А такая, которая ходит по школе в грязных спортивных штанах под платьем, ее пусть алкаши за бутылку чернила дерут.
* * *
Первого мая иду с классом на демонстрацию. Можно было забить на нее, но я решил сходить. Нас заталкивают в троллейбусы – как кильки в банку – чтобы везти без остановок в центр города. Я заскакиваю среди первых и успеваю сесть. Рядом садится Карпекина. Мы никогда не разговариваем и не здороваемся, но сегодня она сама заводит разговор:– Как твои криминальные друзья поживают?
Она это спрашивает по-нормальному, без подъебки, и поэтому я не посылаю ее на хер, а отвечаю:
– Ты имеешь в виду Быка с Вэком?
– Ну, и их тоже.
– А остальные не друзья. Так, знакомые. Бывшие одноклассники, как и твои тоже. Слышала про Быру?
– Слышала и очень обрадовалась. Я всегда знала, что он сядет. Он подонок.
– Он ссуль. Если бы не соссал, на него другие дела бы не повесили.
– Ты ничего не понял. Дело же не в том, что повесили.
– А в чем?
– В том, что он сам к этому шел.
– Ладно, давай переменим тему.
– Можно, конечно. Но я тебя не понимаю. Зачем тебе все это? Разве интересно?
– Что интересно?
– Ну, драки район на район. Водка.
– А что тут такого?
– Ничего. Я не хочу говорить как Классная или другие учителя – они ничего дальше собственного носа не видят. Но в чем-то они правы. Ты мог бы иметь нормальных друзей, нормальную девушку. А какой нормальной девушке будет интересен хулиган и алкоголик? Ты сам видишь, что за девушки ходят с твоими друзьями.
– А что такого? Нормальные девушки.
– Ты так говоришь только чтобы мне противоречить.
– Может быть.
– Не может быть, а да.
Троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые ни хрена не могут сделать.
Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе не охота, и я иду гулять.
С забитой припизженными демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.
– Мужики, не нальете тридцать капель? – спрашиваю я.
– А не рано еще? Какой класс?
– Десятый.
– Ну, тогда можно.
Мне наливают рюмку и суют в руку бутерброд из хлеба с кровяной колбасой.
– Спасибо. С праздником вас.
Я выпиваю и иду дальше. Во каждом дворе – такая же бухающая компания. В одной из них замечаю папу. Он стоит с какими-то алкашами возле детской песочницы, с рюмкой вина в руке, и базарит, а они слушают или, хотя бы, делают вид, что слушают.
– ... Вот это было время. Начало семидесятых. Сразу после Вудстока. Первые хиппи. «Лед зеппелин», «Дип перпл». Ну, «Битлз» тоже, конечно, но «Лед зеппелин» все равно лучше...
– А что ты думаешь про Горбачева? – перебивает его мужик в кепке с колхозно-дебильным лицом.
– Ничего не думаю. Время ушло. Все это нужно было делать раньше.
Я подхожу.
– Привет, папа.
– Привет.
– Знакомьтесь – это мой сын Андрей, очень хороший парень.
– А можно и мне с вами выпить? По случаю праздника?
– Можно, конечно. Ребята, стакан моему сыну организуйте, пожалуйста.
Один из мужиков сует мне граненый стакан с недопитыми каплями «чернила» на дне. Я стряхиваю капли в траву, а другой наливает мне из бутылки Агдама.
– Ну, за праздник. Какой ни есть, а все-таки. В жизни должно быть место празднику! – говорит папа, и чокаемся только мы с ним, потому что ни у кого больше нет стаканов.
Я выпиваю одним махом и отдаю стакан одному из мужиков. Папа пьет вино мелкими глотками, «смакует». Ему насрать, что мужики ждут.
– Выпивай скорей, не держи, а то деньги вестись не будут, – говорит мужик в кепке.
– Деньги – дерьмо, – отвечает папа. Потом поворачивается ко мне.
– А где твои друзья, одноклассники?
– Там, – я машу рукой в сторону площади Ленина.
– Ты, в общем, правильно говоришь, – говорит папе мужик в кепке. – Но про Горбатого ты мало сказал. Ты главного не сказал. Что он, бля, турист сраный, а Райка его – обезьяна облезлая. Правильно?
– Неправильно. Да, он, конечно, неинтеллигентный человек, но что-то в нем есть.
Папа допивает наконец свое вино.
– Пошли, сын, отсюда. Эти пролетарии ничего не понимают.
Мне уже дало неслабо, оттого, наверное, что водка смешалась с вином, и получился «ерш».
– Ну, я, это... к своим пойду, – говорю я.
– Ну, давай, давай.
Папа хочет пожать мне руку, потом, вспоминает, что мы вечером увидимся дома, – хотя он, скорее всего, будет пьяный в жопу и я, может быть, тоже – и прячет свою руку в карман.
С трудом я нахожу своих, хотя мог и не искать вообще: на хера мне эта демонстрация вонючая? Гнус замечает, что я пьяный.
– Ну, это еще что? Где ты уже выпил?
Я молчу.
– Иди домой, не позорь школу.
– Как домой? Троллейбусы не ходят.
– Ладно, вставай тогда в середину колонны, чтоб в глаза не бросаться.
Так говорит, типа для меня это кайф охренительный: пройти в этой сраной колонне мимо трибуны, не которой стоят всякие гондоны и обезьяны и улыбаются и машут руками.
Егоров и другие пацаны лузгают семечки, сплевывая шелуху в кулаки. Я выставляю руку, и мне тоже отсыпают. Я лузгаю их и сплевываю прямо на асфальт.
Рядом стоит колонна тридцать второй школы. Это – наши враги, Космонавты. Один их пацан подваливает к Егорову – самому маленькому и хилому – и просит семечек. Егоров не знает, что делать. Я узнаю пацана: видел пару раз у «клуба», когда ездил на сбор. Я подхожу и спрашиваю:
– Что такое?
– Ничего. Отвали.
Я бью ему головой в нос. Пацан хватается за морду и отскакивает. Подбегает Гнус:
– Опять ты беспорядки устраиваешь? Я тебе поставлю «неуд» по поведению за год!
В этот момент учителя начинают суетиться: пора трогаться. Я всовываюсь в середину колонны. Мне все до лампочки, я «балдею». Проходим через площадь под дурацкие выкрики из рупоров на столбах. В сторону трибуны я не смотрю. За площадью колонна рассыпается, и я выбираюсь из толпы, осторожно, чтобы Космонавты не увязались следом, пешком прусь домой: троллейбусы еще не ходят.
* * *
Когда подхожу к Рабочему, на остановке уже торчит Клок. Ему не хер делать, и он просто сидит на лавке, плюет под ноги и разглядывает свои слюни.– Пошли ко мне, бухнем, – говорит он.
– Ну, я вообще уже бухнул.
Но кайф потихоньку уходит, и я соглашаюсь.
Вся его родня дома, сидит за накрытым столом в комнате. Меня сажают на углу, и мамаша Клока дает мне тарелку с пятном губной помады и наваливает на нее селедки под шубой, картошки и мяса. Это хорошо, потому что я с утра ничего не ел, а потом еще бухнул на демонстрации.
– Ну, выпьем. За праздник, – говорит мамаша Клока. Его папаша уже «хороший», и он ничего не говорит, только смотрит на всех стеклянными глазами, потом поднимает рюмку. Я тоже поднимаю свою и чокаюсь с другими, проливая бухло на салаты посреди стола. Праздник мне до задницы, но бухнуть на холяву – это всегда клево.
В дверь звонят. Приходит сосед с баяном, такой же алкаш, как папаша Клока. Все еще теснее сдвигаются вокруг стола, и он тоже втискивается, положив баян на пол. Малый на руках у сеструхи Клока визжит, и она волочет его в ванную, а потом орет оттуда, что он обоссался и обосрался. Сосед выпивает свой стакан водки, отодвигается со стулом от стола, берет свой инструмент и начинает играть. Все – кроме меня и Клока – поют «Ой, мороз, мороз».
– Пошли, покурим, – говорит Клок.
– Так здесь же все курят.
– Нет, давай на балкон.
Я протискиваюсь к ободранной двери балкона, Клок за мной. У него – пачка Космоса. Мы курим и плюем с балкона вниз, на огороженный гнилым штакетником палисадник. Мне уже совсем хорошо. В комнате сосед что-то дрочит на баяне, потом музыка резко обрывается, и что-то падает и звенит. Мы заглядываем в комнату. Папаша Клока и сосед бьют друг другу морды, а остальные пытаются их растащить в разные стороны. Стол опрокинут, и жратва вперемешку с посудой разбросана по всей комнате.