Классная сразу замечает, что я остался:
– О, какие люди почтили нас своим присутствием.
Некоторые кретины смеются. Я делаю угрюмую рожу, но на Классную особо не злюсь: она неплохая тетка, намного лучше, чем придурочная коммунистка Сухая. Ее летом выперли на пенсию и передали нас физичке Матлаковой. Она помоложе – лет, может, тридцать пять – и меньше ебет мозги.
– Нет, шутки шутками, а ты зря, Андрей, нас игнорируешь. Мы здесь всякие интересные темы обсуждаем. И я думаю, ребята заметили, что это уже не те классные часы, которые были в прошлом году, при Вере Алексеевне. Надо сказать, я к ней отношусь с глубоким уважением. Она – прекрасный педагог. Огромный опыт в школе. Прекрасное знание своего предмета. Но иногда сложно бывает адаптироваться к новым реалиям. Перестройка, на самом деле, ребята, это очень серьезно. В обществе столько изменилось за последние два-три года. И я понимаю Веру Алексеевну, понимаю ее решение уйти на пенсию, хоть и уверена, что она могла бы еще долго работать в нашей школе. Ей просто сложно было бы перестроиться, перейти на новое мышление. Хотя, еще раз повторяю, она – прекрасный педагог и специалист.
– А это правда, что ее попросили на пенсию из-за того, что она – сталинистка? – спрашивает Карпекина.
Классная задумывается, смотрит в окно, потом на нас.
– Нет, вы поймите все правильно. Ну, можно сказать... Ее взгляды не совсем вписываются в новые реалии... Но давайте не про Веру Алексеевну будем говорить, а про вас. Мне не нравится, что вы такие пассивные, ничем не интересуетесь. Газеты не читаете, по телевизору тоже смотрите только какие-то развлекательные передачи. А ведь там столько всего интересного и одновременно полезного: «Взгляд», например, или «До и после полуночи».
Классная останавливается и смотрит на нас. Всем все до лампочки, никто не слушает ее базар. Ждут, чтобы она поскорее отпустила нас домой. Некоторые болтают между собой, некоторые смотрит в окно, и Классная все это видит. Но она не психует, как Сухая, только морщит лоб и говорит:
– Ну, как мне вас растормошить, разбудить от спячки?
– Ладно, я за тебя заложу, потом отдашь, – сказал Клок.
Обезьяна приволок бобинный магнитофон. Сходили в магазин и набрали жратвы: хлеба и консервов. Водку Обезьяна закупил заранее.
Клок с бабами должны были припереться к восьми, но их все нет и нет, а у нас все давно готово: жратва, водка, стаканы – на этот раз должно хватить на всех, Бык приволок из дома штук десять. Сидим и слушаем блатняк на магнитофоне.
– Давай, ебнем по одной, – говорит Обезьяна. – А то тут охуеешь, пока дождешься их.
Открываем бутылку водки, разливаем, пьем.
– Ладно, давайте еще по одной. Хули тут, по сто граммов, надо хотя бы по двести.
Бухаем еще.
– Бля, – говорит Бык. – Как заебись все-таки – бухать.
Мы ржем.
– А хули вы смеетесь, долбоебы? Типа вам не нравится? Я вот раньше, когда малый был, думал: говно все это – водка там, пиво. Мне бы лучше десять бутылок лимонада, чем десять бутылок пива. Не то, что сейчас.
Мы снова ржем.
Приходит Клок – один, без баб.
– Наебали, суки. Сказали, придут, но ни хуя.
– Ты заебал, бля, – начинает возбухать Вэк. – Нахуя я вообще сюда пришел? Я бы лучше пошел туда, где бабы есть. Нахуя мне здесь сидеть с вами?
– Ладно, успокойся, – говорит Обезьяна. – Хуй с ними, с бабами. Давайте бухать, раз уж собрались.
К двенадцати мы все уже бухие в жопу, выбираемся из подвала и хлопаем хлопушки и жжем бенгальские огни – этого говна тоже накупили заранее. На балконах стоит бухой народ и тоже жжет бенгальские огни и хлопает хлопушки и орет «С Новым годом!»
Мы тоже орем:
– С Новым годом, блядь, на хуй, еб твою мать, с новым годом, суки ебаные, пиздюки недоделанные, гондоны незоштопанные!
Возвращаемся в контору, едем дальше – водка еще есть.
– Что-то сборов давно не было, – говорю я.
– А на хуя тебе сбор? – спрашивает Обезьяна.
– Ну, как на хуя? За свой район...
– Херня все это. Да, мне скоро двадцать, я как бы старый уже и за район могу не ходить, хоть хожу еще иногда. Но это все говно и на хуй никому не надо. Сходил пару раз, со своими пацанами кантуешься, авторитет там какой-нибудь, хуе-мое, а лазить каждый раз, чтобы пизды получить – херня все это.
– Что-то раньше ты другое говорил.
– Мало ли, что я говорил. Все это херня. Бабки – вот это основное. Когда с лохов по пятерке собираешь, типа, свои пацаны залетели, надо выручать, а потом на эти деньги берешь бухло – вот это я понимаю, а все остальное – на хер нужно. И тем более сесть из-за дурости – бабу там выебал или ебальник кому-нибудь разбил. Дурные пусть садятся. А я хуй сяду.
– Можно выйти?
Она бурчит под нос:
– Можно, но не надолго. Сейчас буду новый материал объяснять.
Я спускаюсь вниз, курю на заднем крыльце. С крыши капает, и пару раз ледяные капли падают мне прямо за воротник. Солнце светит так ярко, что даже слезы текут: отвык от него за зиму. Выбрасываю бычок на кучу желтого, обоссанного снега и иду в учительский туалет. Там долго дрочу, растягиваю кайф, представляя себе разных баб из десятого. Возвращаюсь на урок почти перед самым звонком.
– Где ты был? – мычит химица.
Я не отвечаю.
После уроков меня ждет Вэк на первом этаже, возле гардероба. Он опять симуляет учило. Мы выходим на заднее крыльцо, как раньше, и закуриваем.
– Блядь, школа на хуй еб твою мать. Первая учительница, хуе-мое. Первое бухло. Первая ебля. Класс, – базарит Вэк. – Лиза у вас еще ведет физкультуру?
– Нет, ее выгнали на хуй.
– За что?
– Говорят, деньги пиздила из сумок у других учил.
– Вот, докатилась, блядь.
– А это правда, что они с Людкой из продленки – лесбиянки?
– Ясный хуй, правда.
– А ты их видел?
– Я не видел и никто не видел. Ты что думаешь, они на матах лягут – приходи, бля, любуйся?
– Нет, ну все таки...
– Что все-таки? Ничего просто так не бывает. Не говорят же, что Сухая с Синицкой – лесбиянки. А они тоже подруги были. А Лиза мало что пьяница и жидовка, так еще и с Людкой ебалась...
– Вот бы посмотреть, как лесбиянки ебутся...
– Фильмы надо смотреть. У Монгола – это Обезьяны друг – есть видик. У него родоки в Монголии или где-то там работают и привезли ему видик. И он берет кассеты у своих знакомых пацанов и показывает у себя на хате. Два фильма – пятерка. Говорили, он раз показывал фильм про то, как бабы лижут друг другу и дрочат и все это самое, но он его уже, наверное, отдал. Хотя, можем сходить сегодня. Вдруг что-то еще нормальное. У тебя вообще как, деньги есть?
– Только трульник.
– Ладно, я одолжу тебе.
– Ну, пошли.
Отдаем ему деньги, здороваемся с пацанами – почти все знакомые, со своего района – и садимся на полу.
– Сегодня два фильма, – говорит Монгол. – Сначала «Молодой бизнесмен», это порно, а потом боевик про Брюса Ли.
Порнофильм черно-белый, и запись довольно херовая. На экране какой-то мужик – наверное, это и есть бизнесмен, – приводит к себе баб и ебет. Снято обычно снизу, видно только, как его хуй ходит у нее в пизде, как будто и не ебля, а физкультура какая-нибудь. Смотреть на это скоро остопиздевает. В конце какая-то баба берет у него в рот, а он хватает ее за голову и не дает слезть с хуя, пока она не задыхается.
Фильм про Брюса Ли – намного интереснее: в нем драки классные.
Выходим с Вэком от Монгола и встречаем Быка. Втроем гуляем по району.
– Я, наверное, себе в кулаки забью вазелин, – говорит Вэк.
– Захуй? – Бык делает свою обыкновенную тупую морду.
– Как захуй? Кулак потом твердый становится, и пиздиться знаешь как хорошо? Если кому-нибудь въебешь, то лучше, чем кастет. А еще пацаны в хуй вазелин загоняют – чтобы больше был.
– Пиздишь.
– Вот тебе зуб. На Пионерах есть один мужик-таксист, так он, мне говорили, уже пять кубов вазелина загнал. Он у него в литровую банку чуть влазит, когда стоит. Бабы на него сами лезут.
– А если он банку на хуй наденет, а он у него встанет? Он же ее не снимет потом?
– Ебнет банку обо что-нибудь – и все. А еще загоняют шарики из подшипников.
– Куда? – спрашиваю я.
– Как куда? Тоже в хуй. Баба знаешь, как тащится, когда ее таким хуем порют? Хочешь себе загнать? Бабы будут сами тебя просить, чтоб выебал.
Я мотаю головой:
– На хуй надо.
– Ссышь. А кто не ссыт, тот всех баб ебет.
– Зачем тебе она?
– Как зачем? Нормальная баба. Правда малая еще, ну и ладно.
– Ебется?
– Ты что, охуел? Ей еще пятнадцать лет только.
– А зачем она тебе?
– Так, погулять. Я ж говорю – нормальная баба. Красивая. Или скажешь – нет?
– Ну, вообще красивая. Отличница, кстати.
– Я знаю. А хули мне – отличница, двоечница? Баба есть баба.
– А как ты снял ее?
– Обыкновенно. Ехал из учила, и они откуда-то ехали классом. Ну, я подошел поговорить с пацанами, а там и она стоит. Поглядывает там, улыбочки. Потом смотрю – она выходит на Магазине. Ну, я тоже вышел на Магазине, типа по дороге. Побазарил. Говорю – пошли в кино завтра. Она говорит – пошли. Ну, сходили, потом в коктейль бар само собой – по сто пятьдесят мороженого с сиропом, коктейль, пирожное. Потом сосались в подъезде...
– Она умела?
– Нет. Ты хуйню говоришь – кто ее научил?
– А потом что?
– Потом ничего. Пошла домой.
– Ты пиздишь, что это так, погулять. Ты хочешь ее выебать. Целку сломать.
– А если и хочу, что тут такого? Ты все завидуешь и злишься, потому что ты еще «мальчик». Но ты сам виноват. Баб кругом много, а ты ни хуя не делаешь, хочешь, чтобы тебе бабу привели и сказали «еби».
– Да нет баб нормальных.
– Не пизди только, хорошо. В классе у тебя сколько баб?
– Что, я со своего класса буду снимать бабу?
– Ну, не хочешь со своего – сними с другого. Или, ты вон на УПК ходишь. Там что, не можешь снять?
– Там такие бабы все крученые – не доебешься.
– Ну, как хочешь. Нравится дрочить – дрочи. А трусы сам стираешь или мамаша?
– Я счас ебну.
– Ладно, не злись. Это я так.
– Расскажи им про физика, – говорит Клок Кузьминой.
– Ай, не охота.
– Расскажи. Тут все свои люди.
– Ладно. Ну, короче, я была дежурная, и он мне говорит – останься после урока, поможешь отнести приборы в лаборантскую. А Ленки не было тогда, так что я одна. Ну, ладно, понесла эти приборы его в лаборантскую. Поставила на стол и хотела уже выходить – тут он заходит. Спасибо, молодец. И улыбается. Потом говорит – хочешь я тебе что-то покажу. Ну, ладно, говорю, показывайте. Он достает из шкафа карты. С голыми женщинами.
– Перефотографированные? – спрашиваю я.
– Нет, настоящие. Цветные. И дает мне их. Я посмотрела, потом говорю – все, можно идти? А он опять улыбается и говорит – а можно тебя о чем-то попросить? Я говорю – смотря о чем и улыбаюсь: ну, что он мне сделает? А он мнется. Я опять – ну что? Он тогда говорит – я хотел бы посмотреть на тебя обнаженной...
– Так и говорит?
– Да, так и говорит. Не бойся, говорит, я даже близко не подойду, на три метра. У тебя, говорит, интеллигентное тело, не то, что у этих колхозниц.
– А ты что?
– Спрашиваю – а что я с этого буду иметь? А он – могу дать тебе двадцать пять рублей. Я ему тогда – это вы меня во столько цените, Петр Михайлович. И вышла.
– И как он после этого с тобой.
– А никак. Обыкновенно. Как всегда.
– Смотри, вон Гулькина, – показывает Вэк. Я давно не видел ее. Она с какой-то подругой не с нашего района.
– Где она теперь? – спрашиваю я.
– В тринадцатом училе. На швею. Слушай, иди побазарь с ней. Скажи, что я хочу с ней поговорить.
– Так сам иди и побазарь.
– Нет, так не солидно. Надо, чтоб кто-то другой.
– Ну, ладно.
Я подхожу к бабам.
– Привет.
– Привет, – говорит Гулькина. Какая встреча. Ты где, в девятом?
– Да. А ты?
– В тринадцатом училище.
– Слушай, с тобой Вэк хочет поговорить.
– О чем?
– Ну, он сам тебе скажет.
Я махаю ему рукой, а сам отхожу. Ее подруга тоже отваливает. Они базарят минут пять, из-за музыки я не слышу, о чем. Потом Вэк идет к нам.
– Ну, как? – спрашиваю я.
– Заебись. Забил стрелку на завтра. Пойдем в кино, потом мороженое и все остальное. По полной программе, – Вэк ухмыляется.
Из ментовки выходит Миша Горбатый с другим ментом. Мы орем:
– Менты – пидарасы, козлы, хуесосы.
Горбатый машет нам дубинкой, но нам все по хер, и мы орем дальше:
– Хуй вам в рот, ментам поганым, скоро всех вас передушим.
Они стоят, смотрят, ухмыляются – типа, вот молодежь оборзела – потом кидаются на нас. Мы – удирать. Они – за нами. Бык бежит последним: он плохо бегает, потому что толстый, и Горбатый хватает его за куртку. Они вдвоем валят Быка на тротуар и начинают мочить дубинками. Мы останавливаемся и смотрим.
– Что, вы тоже хотите? – кричит Горбатый. Мы отходим подальше. Менты волокут Быка в свою контору, взявшись с двух сторон.
Настроение поганое, делать нечего, и мы расходимся.
Возле дома ко мне подваливает Дима – алкаш из нашего подъезда.
– Привет. Можно тебя на минутку?
– Что тебе?
– Так на минутку.
– Ну, что ты хочешь?
Дима бухает каждый день и уже стал похож на бича: морда – красная, ебло опухшее, волосы – грязные и со струпьями перхоти. Я не знаю, сколько ему лет – может, тридцать пять, может, пятьдесят. Он живет один в однокомнатной квартире, такой как у нас, только на первом этаже. Говорят, жена давно от него ушла.
– Понимаешь, они нас не задавят. Мы не сдадимся.
– Кто – они?
– Как кто? Ты что не понимаешь?
– Нет.
– Жиды. Это наши враги.
– И что они тебе могут сделать?
– Все могут. Убить, зарезать. Но мы не сдадимся. На силу есть сила.
– Правильно.
Дима сует мне руку, я жму ее и хочу забрать, но он не отпускает. Смотрит на меня, как шизанутый.
– Ладно, все. Мне надо идти, – говорю я.
– Иди. Но на силу есть сила. Ты понял?
– Понял. До свидания.
Я захожу в подъезд, оборачиваюсь и смотрю на Диму. Он ссыт, повернувшись к дереву.
Дома мама, как всегда, начинает наезжать:
– Где ты был? Что делал?
– Я уже не в первом классе. Что хочу, то и делаю.
– Если ты такой взрослый, то иди и заработай себе на жизнь. Думаешь, это легко: прожить на то, что я зарабатываю? Плюс копейки, что отец приносит? Он, можно сказать, себе на выпивку работает.
– Я ничего особенного не прошу.
– А о чем особенном может идти речь, когда на самое необходимое не хватает?
– Ладно, ты всегда так говоришь. А у самой три тысячи на книжке.
– Эти три тысячи, если хочешь знать, для тебя лежат. Ты ведь женишься когда-нибудь, надо будет хозяйством обзаводиться. К тому же, эти деньги – наследство от бабушки, за ее дом. С моей зарплатой столько за всю жизнь не скопишь.
– Мне эти деньги не нужны. Лучше их сейчас потратить, чем ныть, что денег мало.
– Это я-то ною? Как ты с матерью разговариваешь?
Я молча смотрю в окно. Она еще бубнит, потом уходит на кухню.
– Хуево. Всю ночь сидел у них в ментовке, пиздили. Грозились в жопу торпкануть и завафлить. Утром дали пятьдесят рублей штрафа и говорят – пиздуй отсюда.
– А штраф за что?
– Как за что? Хулиганство, блядь. Ну, пидарасы, блядь. Встретить бы, блядь, Горбатого где-нибудь одного, и чтоб он без дубинки и пистолета – я бы его убил на хуй.
– А Гулькина как?
– Заебись.
– Что заебись?
– Все заебись. Дала. Я пошел к ней утром, прямо из ментовки, домой не заходил. Одна дома, училу засимуляла. Ну, хуе-мое, привет, привет, мы же на вечер договорились. Ну, я говорю, типа, зачем ждать вечера, когда можно сейчас. Ну, посидели, попиздели, потом легли.
– И она сама?
– Ну, как сама? Я взял ее за жопу, говорю – пошли. Она – нет, не сейчас, давай потом. Я говорю – не пизди, давай сейчас, ну и все такое. Поебались, потом легли спать, потом я еще ей палку поставил. Пожрал и пошел домой.
– Ну и как она?
– Заебись. Умеет ебаться. Ее, наверное, после школы уже полгорода переебало. Но мне насрать.
– А если я к ней подвалю?
– Ни хуя не будет. Она сейчас меня любит и тебя пошлет на хуй. Знаешь, что мне рассказала? Что хотела с Бырой поебаться.
– Пиздишь.
– Зуб даю. Сама сказала – зачем ей пиздеть. Только просила, чтобы никому не говорил. Так что, ты тоже никому.
– Нет, все равно не верю. Он же весь восьмой класс к Анохиной доколупывался, с ним еще Обезьяна разбирался до всей этой херни.
– Я сам чуть не охуел, когда услышал. Говорю – ты что, Быра же такой урод, зачем он тебе? А она говорит – вы, типа, пацаны, не разбираетесь. У него глаза красивые, говорит, и жопа.
– Надо с пидарасами его познакомить.
– Ну, ты и знакомь. Это у тебя их, наверное, море знакомых, раз уже в троллейбусе приебываются...
– Ладно, не пизди. Лучше расскажи про Быру.
– Ну, короче, он привел ее к себе – бабы дома не было, она в больнице была. Они ее с мамашей отпиздили так, что в больницу отвезли.
– За что?
– Не знаю. Тебе не все равно? Короче, они там выпили, хуе-мое. Потом зажимались и она говорит – ну, я сейчас приду, типа. И пошла в ванную. А Быра музон врубил на всю катушку. И думает – а что, если не встанет? Первый раз, все-таки. Решил задрочить. Сел на кресло и дрочит. А тут его мамаша пришла. И представь картину – музон бомбит, Быра в кресле дрочит, а тут Гулькина из ванной голая выходит.
– И что потом?
– Ничего. Мамаша ей говорит – уходи, ну, она оделась и ушла. А ему, наверное, пиздюлей навставляла.
– Смотри, ни хуя себе, – говорит Бык. Неформал прет к остановке с какой-то красивой бабой. Я ее уже несколько раз видел на районе, но появилась она здесь недавно.
– Она в евонном доме живет, – говорит Бык. – Недавно переехали.
– Пошли, подойдем?
– Ну их на хуй, потом.
Они стоят на остановке, о чем-то базарят, ржут. Она в джинсах и джинсовой куртке, волосы белые, длинные.
– Как ты думаешь, он ее ебет? – спрашивает Бык.
– Вряд ли. А какая тебе разница?
– Ну, все-таки баба ничего. Не могу понять, зачем ей этот неформал сраный.
– Она сама такая.
– Наверное.
Неформал с бабой садятся в троллейбус и уезжают. На остановку припирается Вэк с приминой во рту.
– Слышали, что Быру посадили?
– Нет. За что?
– Навставлял кому-то. Ехал пьяный в троллейбусе и доколупался до мужика с бабой. Мужик ему что-то объяснял, а Быра начал его пиздить. Нос сломал. Приехали на Рабочий, а там Миша Горбатый. Ну, они к нему. Быра съебываться – но пьяный, куда он убегит? Горбатый словил его и отпиздил палкой, а мужик заяву написал. Потом машину вызвали, и Быру – в районную ментовку. А там видят, что ссуль и фраер – и начали пиздить. Хотят все, что у них есть, на него повесить. Типа, если не признаешься, упиздим. Ну, он и признался.
– И что теперь?
– Жопа ему теперь. Ему уже восемнадцать – пойдет не на малолетку, а в нормальную зону.
– Пошли в «контору». У меня есть ключ, – говорит Вэк.
– Откуда? – спрашивает Бык.
– Обезьяна дал.
– Ты что, там уже за хозяина?
– Да нет. Так просто. Ладно, пошли.
Заходим на «точку», покупаем на деньги Быка бутылку самогонки, потом – в «контору». Закуски нет.
– Ладно, выпьем так. Что, мы целки какие-нибудь? – говорит Вэк.
Разливаем, пьем.
– Ну, Быра, конечно дурак, – трындит Бык. – Теперь ему точно жопа. Сядет лет на пять, а раз он фраер, то на зоне ему пиздец.
– Да, Быра, конечно, гондон, – говорю я. – Только до дохлых доебываться мог – типа здоровый.
– Ну что, еще по одной? – спрашивает Бык.
– Разливай.
Допиваем сивуху и идем гулять. Дало неслабо, особенно Быку. Он идет, шатаясь, и все время куда-то пропадает.
– Где Бык? – спрашиваю я Вэка.
– Хуй его знает. Может, ссыт под забором и ли домой пошел. Да хуй на него – на своем районе ничего с ним не станет.
– Может, поищем его?
– Ну, на хуй.
Доходим до остановки, садимся на лавку. Откуда-то вылезает Миша Горбатый с двумя дружинниками. Я знаю одного: это папаша Севастьяновой. Она с нами училась до девятого, потом ушла в техникум. Говорят, мужик хотел стать следователем, но что-то там не получилось, и вот теперь ходит дружинником с ментами.
– Ага, в общественном месте в нетрезвом состоянии, – Миша Горбатый махает дружинникам. – Идите сюда. Забираем их.
Папаша Севастьяновой берет меня за руку, второй дружинник – Вэка. Но мне уже на все насрать.
За столом сидят еще двое дружинников и пьют пиво.
– Веди его в детскую комнату, – говорит Горбатый Севастьянову, и он ведет меня к двери в другом конце комнаты. За ней – коридор, а в нем еще несколько дверей. На одной ободранная табличка «Детская комната милиции». Севастьянов открывает дверь и толкает меня внутрь.
– Смотри, чтоб без глупостей, – и закрывает дверь.
В комнате горит тусклая пыльная лампочка без абажура. В другом конце – стол, над ним – портрет Ленина. У стены – несколько стульев. Я сажусь.
Минут через десять приходит Горбатый.
– Ну, что? Отправить тебя в вытрезвитель?
Я кручу головой.
– Ты разговаривай, а не мотай головой.
– Не надо, – говорю я. Язык как будто распух, и голос вообще чужой.
– А ведь мы можем. И еще штрафу тебе ввалим – появление в общественном месте в нетрезвом виде, а это уже мелкое хулиганство. Ты это знаешь?
– Нет.
– Ну, теперь будешь знать.
Он смотрит на меня. Я смотрю в стену.
– Ну, что с тобой делать?
– Отпустите.
– А губа у тебя не залупится? Если бы мы всех отпускали... Где учишься?
– В семнадцатой.
– В каком классе?
– Девятом.
– А родители кто?
– Мама – бухгалтер, отец – культпросветработник.
– Ну, вот. Нормальная семья. А зачем тебе эта шпана?
Я ничего не говорю.
– Ладно, составим бумагу в школу, пусть тебе там мозги пропесочат. Посидишь здесь, протрезвеешь, потом пойдешь тихонько домой. И смотри – чтоб без глупостей.
– Хорошо.
На классном часу – собрание, «разбирают» меня. Я знаю, что пацаны против меня ничего не скажут – им это не надо, а бабы повыделываются обязательно.
Начинает Классная:
– Я скажу что-то в некотором смысле банальное, но ведь так оно и есть на самом деле. Пропадает человек, просто пропадает. Ты ведь, Андрей, способный парень, из хорошей семьи. Мог бы хорошо учиться, а вместо этого якшаешься со всякой шпаной. Зачем тебе это надо?
Я молчу и смотрю в окно.
– Нет, Андрей, ты здесь отмалчиваться не будешь. Раз мы ради тебя здесь собрались, то будь добр, объясни нам, пожалуйста. Ответь на конкретный вопрос: зачем тебе это надо?
– Что надо?
– Ну, вот, начинается. Зачем надо пить алкогольные напитки, гулять со всякой шпаной, попадать в милицию?
Я молчу.
– Ну, вот, видишь, тебе даже и сказать нечего.
Потом встает «шестерка» Сафонова – противная дура, дочка Инессы, которая ведет математику, только не в нашем классе.
– Ты позоришь наш класс, – говорит она. – Ты хоть сам понимаешь это? Из-за тебя нам могут не дать поездку в Ленинград в конце учебного года. Ты это понимаешь? Тебе надо взяться за ум.
Не твое дело, дура. Иди дальше «шестери» учителям, сука. Другие сидят и не слушают, им насрать и на меня и на собрание, главное, чтобы скорее отпустили домой. На поездку в Ленинград, может быть, и не насрать, но я не верю, что из-за меня ее могут не дать.
– Ну, что с тобой делать, Андрей?
У Классной такой вид, типа она волнуется за меня, типа ей не все равно, что из меня получится. Какое ей дело?
– О, какие люди почтили нас своим присутствием.
Некоторые кретины смеются. Я делаю угрюмую рожу, но на Классную особо не злюсь: она неплохая тетка, намного лучше, чем придурочная коммунистка Сухая. Ее летом выперли на пенсию и передали нас физичке Матлаковой. Она помоложе – лет, может, тридцать пять – и меньше ебет мозги.
– Нет, шутки шутками, а ты зря, Андрей, нас игнорируешь. Мы здесь всякие интересные темы обсуждаем. И я думаю, ребята заметили, что это уже не те классные часы, которые были в прошлом году, при Вере Алексеевне. Надо сказать, я к ней отношусь с глубоким уважением. Она – прекрасный педагог. Огромный опыт в школе. Прекрасное знание своего предмета. Но иногда сложно бывает адаптироваться к новым реалиям. Перестройка, на самом деле, ребята, это очень серьезно. В обществе столько изменилось за последние два-три года. И я понимаю Веру Алексеевну, понимаю ее решение уйти на пенсию, хоть и уверена, что она могла бы еще долго работать в нашей школе. Ей просто сложно было бы перестроиться, перейти на новое мышление. Хотя, еще раз повторяю, она – прекрасный педагог и специалист.
– А это правда, что ее попросили на пенсию из-за того, что она – сталинистка? – спрашивает Карпекина.
Классная задумывается, смотрит в окно, потом на нас.
– Нет, вы поймите все правильно. Ну, можно сказать... Ее взгляды не совсем вписываются в новые реалии... Но давайте не про Веру Алексеевну будем говорить, а про вас. Мне не нравится, что вы такие пассивные, ничем не интересуетесь. Газеты не читаете, по телевизору тоже смотрите только какие-то развлекательные передачи. А ведь там столько всего интересного и одновременно полезного: «Взгляд», например, или «До и после полуночи».
Классная останавливается и смотрит на нас. Всем все до лампочки, никто не слушает ее базар. Ждут, чтобы она поскорее отпустила нас домой. Некоторые болтают между собой, некоторые смотрит в окно, и Классная все это видит. Но она не психует, как Сухая, только морщит лоб и говорит:
– Ну, как мне вас растормошить, разбудить от спячки?
* * *
Новый год празднуем в «конторе»: я, Вэк, Обезьяна и Бык. Еще Клок должен подвалить. Он обещал привести баб из своего учила. Я целый месяц собирал деньги, не сдавал в школе на обеды, ходил жрать на холяву, когда там оставались лишние порции, откладывал всю мелочь. Хотел набрать хотя бы двадцатку, но получилось всего пятнадцать.– Ладно, я за тебя заложу, потом отдашь, – сказал Клок.
Обезьяна приволок бобинный магнитофон. Сходили в магазин и набрали жратвы: хлеба и консервов. Водку Обезьяна закупил заранее.
Клок с бабами должны были припереться к восьми, но их все нет и нет, а у нас все давно готово: жратва, водка, стаканы – на этот раз должно хватить на всех, Бык приволок из дома штук десять. Сидим и слушаем блатняк на магнитофоне.
– Давай, ебнем по одной, – говорит Обезьяна. – А то тут охуеешь, пока дождешься их.
Открываем бутылку водки, разливаем, пьем.
– Ладно, давайте еще по одной. Хули тут, по сто граммов, надо хотя бы по двести.
Бухаем еще.
– Бля, – говорит Бык. – Как заебись все-таки – бухать.
Мы ржем.
– А хули вы смеетесь, долбоебы? Типа вам не нравится? Я вот раньше, когда малый был, думал: говно все это – водка там, пиво. Мне бы лучше десять бутылок лимонада, чем десять бутылок пива. Не то, что сейчас.
Мы снова ржем.
Приходит Клок – один, без баб.
– Наебали, суки. Сказали, придут, но ни хуя.
– Ты заебал, бля, – начинает возбухать Вэк. – Нахуя я вообще сюда пришел? Я бы лучше пошел туда, где бабы есть. Нахуя мне здесь сидеть с вами?
– Ладно, успокойся, – говорит Обезьяна. – Хуй с ними, с бабами. Давайте бухать, раз уж собрались.
К двенадцати мы все уже бухие в жопу, выбираемся из подвала и хлопаем хлопушки и жжем бенгальские огни – этого говна тоже накупили заранее. На балконах стоит бухой народ и тоже жжет бенгальские огни и хлопает хлопушки и орет «С Новым годом!»
Мы тоже орем:
– С Новым годом, блядь, на хуй, еб твою мать, с новым годом, суки ебаные, пиздюки недоделанные, гондоны незоштопанные!
Возвращаемся в контору, едем дальше – водка еще есть.
– Что-то сборов давно не было, – говорю я.
– А на хуя тебе сбор? – спрашивает Обезьяна.
– Ну, как на хуя? За свой район...
– Херня все это. Да, мне скоро двадцать, я как бы старый уже и за район могу не ходить, хоть хожу еще иногда. Но это все говно и на хуй никому не надо. Сходил пару раз, со своими пацанами кантуешься, авторитет там какой-нибудь, хуе-мое, а лазить каждый раз, чтобы пизды получить – херня все это.
– Что-то раньше ты другое говорил.
– Мало ли, что я говорил. Все это херня. Бабки – вот это основное. Когда с лохов по пятерке собираешь, типа, свои пацаны залетели, надо выручать, а потом на эти деньги берешь бухло – вот это я понимаю, а все остальное – на хер нужно. И тем более сесть из-за дурости – бабу там выебал или ебальник кому-нибудь разбил. Дурные пусть садятся. А я хуй сяду.
* * *
На улице – весна, и на уроке сидеть западло. Я поднимаю руку и спрашиваю у химицы:– Можно выйти?
Она бурчит под нос:
– Можно, но не надолго. Сейчас буду новый материал объяснять.
Я спускаюсь вниз, курю на заднем крыльце. С крыши капает, и пару раз ледяные капли падают мне прямо за воротник. Солнце светит так ярко, что даже слезы текут: отвык от него за зиму. Выбрасываю бычок на кучу желтого, обоссанного снега и иду в учительский туалет. Там долго дрочу, растягиваю кайф, представляя себе разных баб из десятого. Возвращаюсь на урок почти перед самым звонком.
– Где ты был? – мычит химица.
Я не отвечаю.
После уроков меня ждет Вэк на первом этаже, возле гардероба. Он опять симуляет учило. Мы выходим на заднее крыльцо, как раньше, и закуриваем.
– Блядь, школа на хуй еб твою мать. Первая учительница, хуе-мое. Первое бухло. Первая ебля. Класс, – базарит Вэк. – Лиза у вас еще ведет физкультуру?
– Нет, ее выгнали на хуй.
– За что?
– Говорят, деньги пиздила из сумок у других учил.
– Вот, докатилась, блядь.
– А это правда, что они с Людкой из продленки – лесбиянки?
– Ясный хуй, правда.
– А ты их видел?
– Я не видел и никто не видел. Ты что думаешь, они на матах лягут – приходи, бля, любуйся?
– Нет, ну все таки...
– Что все-таки? Ничего просто так не бывает. Не говорят же, что Сухая с Синицкой – лесбиянки. А они тоже подруги были. А Лиза мало что пьяница и жидовка, так еще и с Людкой ебалась...
– Вот бы посмотреть, как лесбиянки ебутся...
– Фильмы надо смотреть. У Монгола – это Обезьяны друг – есть видик. У него родоки в Монголии или где-то там работают и привезли ему видик. И он берет кассеты у своих знакомых пацанов и показывает у себя на хате. Два фильма – пятерка. Говорили, он раз показывал фильм про то, как бабы лижут друг другу и дрочат и все это самое, но он его уже, наверное, отдал. Хотя, можем сходить сегодня. Вдруг что-то еще нормальное. У тебя вообще как, деньги есть?
– Только трульник.
– Ладно, я одолжу тебе.
– Ну, пошли.
* * *
Приходим к Монголу к пяти часам. В комнате сидит уже человек двадцать. Кто-то на стульях или на диване, но, в основном, все на полу. Монгол – «старый» пацан, лет двадцать, невысокий, черный, узкоглазый: настоящий монгол.Отдаем ему деньги, здороваемся с пацанами – почти все знакомые, со своего района – и садимся на полу.
– Сегодня два фильма, – говорит Монгол. – Сначала «Молодой бизнесмен», это порно, а потом боевик про Брюса Ли.
Порнофильм черно-белый, и запись довольно херовая. На экране какой-то мужик – наверное, это и есть бизнесмен, – приводит к себе баб и ебет. Снято обычно снизу, видно только, как его хуй ходит у нее в пизде, как будто и не ебля, а физкультура какая-нибудь. Смотреть на это скоро остопиздевает. В конце какая-то баба берет у него в рот, а он хватает ее за голову и не дает слезть с хуя, пока она не задыхается.
Фильм про Брюса Ли – намного интереснее: в нем драки классные.
Выходим с Вэком от Монгола и встречаем Быка. Втроем гуляем по району.
– Я, наверное, себе в кулаки забью вазелин, – говорит Вэк.
– Захуй? – Бык делает свою обыкновенную тупую морду.
– Как захуй? Кулак потом твердый становится, и пиздиться знаешь как хорошо? Если кому-нибудь въебешь, то лучше, чем кастет. А еще пацаны в хуй вазелин загоняют – чтобы больше был.
– Пиздишь.
– Вот тебе зуб. На Пионерах есть один мужик-таксист, так он, мне говорили, уже пять кубов вазелина загнал. Он у него в литровую банку чуть влазит, когда стоит. Бабы на него сами лезут.
– А если он банку на хуй наденет, а он у него встанет? Он же ее не снимет потом?
– Ебнет банку обо что-нибудь – и все. А еще загоняют шарики из подшипников.
– Куда? – спрашиваю я.
– Как куда? Тоже в хуй. Баба знаешь, как тащится, когда ее таким хуем порют? Хочешь себе загнать? Бабы будут сами тебя просить, чтоб выебал.
Я мотаю головой:
– На хуй надо.
– Ссышь. А кто не ссыт, тот всех баб ебет.
* * *
– Я с Кузьминой начал ходить из восьмого класса, – говорит мне Клок. Мы идем по району и ищем, где бухнуть.– Зачем тебе она?
– Как зачем? Нормальная баба. Правда малая еще, ну и ладно.
– Ебется?
– Ты что, охуел? Ей еще пятнадцать лет только.
– А зачем она тебе?
– Так, погулять. Я ж говорю – нормальная баба. Красивая. Или скажешь – нет?
– Ну, вообще красивая. Отличница, кстати.
– Я знаю. А хули мне – отличница, двоечница? Баба есть баба.
– А как ты снял ее?
– Обыкновенно. Ехал из учила, и они откуда-то ехали классом. Ну, я подошел поговорить с пацанами, а там и она стоит. Поглядывает там, улыбочки. Потом смотрю – она выходит на Магазине. Ну, я тоже вышел на Магазине, типа по дороге. Побазарил. Говорю – пошли в кино завтра. Она говорит – пошли. Ну, сходили, потом в коктейль бар само собой – по сто пятьдесят мороженого с сиропом, коктейль, пирожное. Потом сосались в подъезде...
– Она умела?
– Нет. Ты хуйню говоришь – кто ее научил?
– А потом что?
– Потом ничего. Пошла домой.
– Ты пиздишь, что это так, погулять. Ты хочешь ее выебать. Целку сломать.
– А если и хочу, что тут такого? Ты все завидуешь и злишься, потому что ты еще «мальчик». Но ты сам виноват. Баб кругом много, а ты ни хуя не делаешь, хочешь, чтобы тебе бабу привели и сказали «еби».
– Да нет баб нормальных.
– Не пизди только, хорошо. В классе у тебя сколько баб?
– Что, я со своего класса буду снимать бабу?
– Ну, не хочешь со своего – сними с другого. Или, ты вон на УПК ходишь. Там что, не можешь снять?
– Там такие бабы все крученые – не доебешься.
– Ну, как хочешь. Нравится дрочить – дрочи. А трусы сам стираешь или мамаша?
– Я счас ебну.
– Ладно, не злись. Это я так.
* * *
На школьную дискотеку со мной приходят Вэк и Клок с Кузьминой – она накрасилась, как блядина какая-нибудь, но все равно видно красивая баба, хоть и малая. Садимся на стулья, смотрим, как бабы и пацаны крутят жопами, топчутся и махают руками, обсираем их.– Расскажи им про физика, – говорит Клок Кузьминой.
– Ай, не охота.
– Расскажи. Тут все свои люди.
– Ладно. Ну, короче, я была дежурная, и он мне говорит – останься после урока, поможешь отнести приборы в лаборантскую. А Ленки не было тогда, так что я одна. Ну, ладно, понесла эти приборы его в лаборантскую. Поставила на стол и хотела уже выходить – тут он заходит. Спасибо, молодец. И улыбается. Потом говорит – хочешь я тебе что-то покажу. Ну, ладно, говорю, показывайте. Он достает из шкафа карты. С голыми женщинами.
– Перефотографированные? – спрашиваю я.
– Нет, настоящие. Цветные. И дает мне их. Я посмотрела, потом говорю – все, можно идти? А он опять улыбается и говорит – а можно тебя о чем-то попросить? Я говорю – смотря о чем и улыбаюсь: ну, что он мне сделает? А он мнется. Я опять – ну что? Он тогда говорит – я хотел бы посмотреть на тебя обнаженной...
– Так и говорит?
– Да, так и говорит. Не бойся, говорит, я даже близко не подойду, на три метра. У тебя, говорит, интеллигентное тело, не то, что у этих колхозниц.
– А ты что?
– Спрашиваю – а что я с этого буду иметь? А он – могу дать тебе двадцать пять рублей. Я ему тогда – это вы меня во столько цените, Петр Михайлович. И вышла.
– И как он после этого с тобой.
– А никак. Обыкновенно. Как всегда.
– Смотри, вон Гулькина, – показывает Вэк. Я давно не видел ее. Она с какой-то подругой не с нашего района.
– Где она теперь? – спрашиваю я.
– В тринадцатом училе. На швею. Слушай, иди побазарь с ней. Скажи, что я хочу с ней поговорить.
– Так сам иди и побазарь.
– Нет, так не солидно. Надо, чтоб кто-то другой.
– Ну, ладно.
Я подхожу к бабам.
– Привет.
– Привет, – говорит Гулькина. Какая встреча. Ты где, в девятом?
– Да. А ты?
– В тринадцатом училище.
– Слушай, с тобой Вэк хочет поговорить.
– О чем?
– Ну, он сам тебе скажет.
Я махаю ему рукой, а сам отхожу. Ее подруга тоже отваливает. Они базарят минут пять, из-за музыки я не слышу, о чем. Потом Вэк идет к нам.
– Ну, как? – спрашиваю я.
– Заебись. Забил стрелку на завтра. Пойдем в кино, потом мороженое и все остальное. По полной программе, – Вэк ухмыляется.
* * *
После дискотеки Клок ведет Кузьмину провожать домой, а мы с Вэком – на остановку. Там сидят Бык, Суша и еще несколько пацанов. Мы выкуриваем по сигарете, потом всей бандой идем гулять.Из ментовки выходит Миша Горбатый с другим ментом. Мы орем:
– Менты – пидарасы, козлы, хуесосы.
Горбатый машет нам дубинкой, но нам все по хер, и мы орем дальше:
– Хуй вам в рот, ментам поганым, скоро всех вас передушим.
Они стоят, смотрят, ухмыляются – типа, вот молодежь оборзела – потом кидаются на нас. Мы – удирать. Они – за нами. Бык бежит последним: он плохо бегает, потому что толстый, и Горбатый хватает его за куртку. Они вдвоем валят Быка на тротуар и начинают мочить дубинками. Мы останавливаемся и смотрим.
– Что, вы тоже хотите? – кричит Горбатый. Мы отходим подальше. Менты волокут Быка в свою контору, взявшись с двух сторон.
Настроение поганое, делать нечего, и мы расходимся.
Возле дома ко мне подваливает Дима – алкаш из нашего подъезда.
– Привет. Можно тебя на минутку?
– Что тебе?
– Так на минутку.
– Ну, что ты хочешь?
Дима бухает каждый день и уже стал похож на бича: морда – красная, ебло опухшее, волосы – грязные и со струпьями перхоти. Я не знаю, сколько ему лет – может, тридцать пять, может, пятьдесят. Он живет один в однокомнатной квартире, такой как у нас, только на первом этаже. Говорят, жена давно от него ушла.
– Понимаешь, они нас не задавят. Мы не сдадимся.
– Кто – они?
– Как кто? Ты что не понимаешь?
– Нет.
– Жиды. Это наши враги.
– И что они тебе могут сделать?
– Все могут. Убить, зарезать. Но мы не сдадимся. На силу есть сила.
– Правильно.
Дима сует мне руку, я жму ее и хочу забрать, но он не отпускает. Смотрит на меня, как шизанутый.
– Ладно, все. Мне надо идти, – говорю я.
– Иди. Но на силу есть сила. Ты понял?
– Понял. До свидания.
Я захожу в подъезд, оборачиваюсь и смотрю на Диму. Он ссыт, повернувшись к дереву.
Дома мама, как всегда, начинает наезжать:
– Где ты был? Что делал?
– Я уже не в первом классе. Что хочу, то и делаю.
– Если ты такой взрослый, то иди и заработай себе на жизнь. Думаешь, это легко: прожить на то, что я зарабатываю? Плюс копейки, что отец приносит? Он, можно сказать, себе на выпивку работает.
– Я ничего особенного не прошу.
– А о чем особенном может идти речь, когда на самое необходимое не хватает?
– Ладно, ты всегда так говоришь. А у самой три тысячи на книжке.
– Эти три тысячи, если хочешь знать, для тебя лежат. Ты ведь женишься когда-нибудь, надо будет хозяйством обзаводиться. К тому же, эти деньги – наследство от бабушки, за ее дом. С моей зарплатой столько за всю жизнь не скопишь.
– Мне эти деньги не нужны. Лучше их сейчас потратить, чем ныть, что денег мало.
– Это я-то ною? Как ты с матерью разговариваешь?
Я молча смотрю в окно. Она еще бубнит, потом уходит на кухню.
* * *
– Ну, как? – спрашиваю я на следующий день у Быка.– Хуево. Всю ночь сидел у них в ментовке, пиздили. Грозились в жопу торпкануть и завафлить. Утром дали пятьдесят рублей штрафа и говорят – пиздуй отсюда.
– А штраф за что?
– Как за что? Хулиганство, блядь. Ну, пидарасы, блядь. Встретить бы, блядь, Горбатого где-нибудь одного, и чтоб он без дубинки и пистолета – я бы его убил на хуй.
– А Гулькина как?
– Заебись.
– Что заебись?
– Все заебись. Дала. Я пошел к ней утром, прямо из ментовки, домой не заходил. Одна дома, училу засимуляла. Ну, хуе-мое, привет, привет, мы же на вечер договорились. Ну, я говорю, типа, зачем ждать вечера, когда можно сейчас. Ну, посидели, попиздели, потом легли.
– И она сама?
– Ну, как сама? Я взял ее за жопу, говорю – пошли. Она – нет, не сейчас, давай потом. Я говорю – не пизди, давай сейчас, ну и все такое. Поебались, потом легли спать, потом я еще ей палку поставил. Пожрал и пошел домой.
– Ну и как она?
– Заебись. Умеет ебаться. Ее, наверное, после школы уже полгорода переебало. Но мне насрать.
– А если я к ней подвалю?
– Ни хуя не будет. Она сейчас меня любит и тебя пошлет на хуй. Знаешь, что мне рассказала? Что хотела с Бырой поебаться.
– Пиздишь.
– Зуб даю. Сама сказала – зачем ей пиздеть. Только просила, чтобы никому не говорил. Так что, ты тоже никому.
– Нет, все равно не верю. Он же весь восьмой класс к Анохиной доколупывался, с ним еще Обезьяна разбирался до всей этой херни.
– Я сам чуть не охуел, когда услышал. Говорю – ты что, Быра же такой урод, зачем он тебе? А она говорит – вы, типа, пацаны, не разбираетесь. У него глаза красивые, говорит, и жопа.
– Надо с пидарасами его познакомить.
– Ну, ты и знакомь. Это у тебя их, наверное, море знакомых, раз уже в троллейбусе приебываются...
– Ладно, не пизди. Лучше расскажи про Быру.
– Ну, короче, он привел ее к себе – бабы дома не было, она в больнице была. Они ее с мамашей отпиздили так, что в больницу отвезли.
– За что?
– Не знаю. Тебе не все равно? Короче, они там выпили, хуе-мое. Потом зажимались и она говорит – ну, я сейчас приду, типа. И пошла в ванную. А Быра музон врубил на всю катушку. И думает – а что, если не встанет? Первый раз, все-таки. Решил задрочить. Сел на кресло и дрочит. А тут его мамаша пришла. И представь картину – музон бомбит, Быра в кресле дрочит, а тут Гулькина из ванной голая выходит.
– И что потом?
– Ничего. Мамаша ей говорит – уходи, ну, она оделась и ушла. А ему, наверное, пиздюлей навставляла.
* * *
После школы закидываю сумку домой и иду на остановку. Подходит Бык. У него есть бабки – стипуха, и он берет нам по бутылке пива.– Смотри, ни хуя себе, – говорит Бык. Неформал прет к остановке с какой-то красивой бабой. Я ее уже несколько раз видел на районе, но появилась она здесь недавно.
– Она в евонном доме живет, – говорит Бык. – Недавно переехали.
– Пошли, подойдем?
– Ну их на хуй, потом.
Они стоят на остановке, о чем-то базарят, ржут. Она в джинсах и джинсовой куртке, волосы белые, длинные.
– Как ты думаешь, он ее ебет? – спрашивает Бык.
– Вряд ли. А какая тебе разница?
– Ну, все-таки баба ничего. Не могу понять, зачем ей этот неформал сраный.
– Она сама такая.
– Наверное.
Неформал с бабой садятся в троллейбус и уезжают. На остановку припирается Вэк с приминой во рту.
– Слышали, что Быру посадили?
– Нет. За что?
– Навставлял кому-то. Ехал пьяный в троллейбусе и доколупался до мужика с бабой. Мужик ему что-то объяснял, а Быра начал его пиздить. Нос сломал. Приехали на Рабочий, а там Миша Горбатый. Ну, они к нему. Быра съебываться – но пьяный, куда он убегит? Горбатый словил его и отпиздил палкой, а мужик заяву написал. Потом машину вызвали, и Быру – в районную ментовку. А там видят, что ссуль и фраер – и начали пиздить. Хотят все, что у них есть, на него повесить. Типа, если не признаешься, упиздим. Ну, он и признался.
– И что теперь?
– Жопа ему теперь. Ему уже восемнадцать – пойдет не на малолетку, а в нормальную зону.
– Пошли в «контору». У меня есть ключ, – говорит Вэк.
– Откуда? – спрашивает Бык.
– Обезьяна дал.
– Ты что, там уже за хозяина?
– Да нет. Так просто. Ладно, пошли.
Заходим на «точку», покупаем на деньги Быка бутылку самогонки, потом – в «контору». Закуски нет.
– Ладно, выпьем так. Что, мы целки какие-нибудь? – говорит Вэк.
Разливаем, пьем.
– Ну, Быра, конечно дурак, – трындит Бык. – Теперь ему точно жопа. Сядет лет на пять, а раз он фраер, то на зоне ему пиздец.
– Да, Быра, конечно, гондон, – говорю я. – Только до дохлых доебываться мог – типа здоровый.
– Ну что, еще по одной? – спрашивает Бык.
– Разливай.
Допиваем сивуху и идем гулять. Дало неслабо, особенно Быку. Он идет, шатаясь, и все время куда-то пропадает.
– Где Бык? – спрашиваю я Вэка.
– Хуй его знает. Может, ссыт под забором и ли домой пошел. Да хуй на него – на своем районе ничего с ним не станет.
– Может, поищем его?
– Ну, на хуй.
Доходим до остановки, садимся на лавку. Откуда-то вылезает Миша Горбатый с двумя дружинниками. Я знаю одного: это папаша Севастьяновой. Она с нами училась до девятого, потом ушла в техникум. Говорят, мужик хотел стать следователем, но что-то там не получилось, и вот теперь ходит дружинником с ментами.
– Ага, в общественном месте в нетрезвом состоянии, – Миша Горбатый махает дружинникам. – Идите сюда. Забираем их.
Папаша Севастьяновой берет меня за руку, второй дружинник – Вэка. Но мне уже на все насрать.
* * *
Они приводят нас в ментовку. Я здесь ни разу раньше не был. В первой большой комнате – два стола и черно-белым телевизор. По телевизору показывают Юрия Антонова. Из-за помех его свиную рожу едва можно разобрать.За столом сидят еще двое дружинников и пьют пиво.
– Веди его в детскую комнату, – говорит Горбатый Севастьянову, и он ведет меня к двери в другом конце комнаты. За ней – коридор, а в нем еще несколько дверей. На одной ободранная табличка «Детская комната милиции». Севастьянов открывает дверь и толкает меня внутрь.
– Смотри, чтоб без глупостей, – и закрывает дверь.
В комнате горит тусклая пыльная лампочка без абажура. В другом конце – стол, над ним – портрет Ленина. У стены – несколько стульев. Я сажусь.
Минут через десять приходит Горбатый.
– Ну, что? Отправить тебя в вытрезвитель?
Я кручу головой.
– Ты разговаривай, а не мотай головой.
– Не надо, – говорю я. Язык как будто распух, и голос вообще чужой.
– А ведь мы можем. И еще штрафу тебе ввалим – появление в общественном месте в нетрезвом виде, а это уже мелкое хулиганство. Ты это знаешь?
– Нет.
– Ну, теперь будешь знать.
Он смотрит на меня. Я смотрю в стену.
– Ну, что с тобой делать?
– Отпустите.
– А губа у тебя не залупится? Если бы мы всех отпускали... Где учишься?
– В семнадцатой.
– В каком классе?
– Девятом.
– А родители кто?
– Мама – бухгалтер, отец – культпросветработник.
– Ну, вот. Нормальная семья. А зачем тебе эта шпана?
Я ничего не говорю.
– Ладно, составим бумагу в школу, пусть тебе там мозги пропесочат. Посидишь здесь, протрезвеешь, потом пойдешь тихонько домой. И смотри – чтоб без глупостей.
– Хорошо.
* * *
Бумага приходит в школу уже через несколько дней: поторопились, козлы. Я тусанулся – вдруг выгонят? Когда рассказал Быку с Вэком – они говорят: ну и что, пойдешь в вечернюю. Ничего не понимают пацаны. Какая может быть вечерняя школа? Родители охуеют, если я хотя бы, десять классов в нормальной школе не закончу. Я же у них один. Они надеялись, что стану «нормальным», в институт там поступлю...На классном часу – собрание, «разбирают» меня. Я знаю, что пацаны против меня ничего не скажут – им это не надо, а бабы повыделываются обязательно.
Начинает Классная:
– Я скажу что-то в некотором смысле банальное, но ведь так оно и есть на самом деле. Пропадает человек, просто пропадает. Ты ведь, Андрей, способный парень, из хорошей семьи. Мог бы хорошо учиться, а вместо этого якшаешься со всякой шпаной. Зачем тебе это надо?
Я молчу и смотрю в окно.
– Нет, Андрей, ты здесь отмалчиваться не будешь. Раз мы ради тебя здесь собрались, то будь добр, объясни нам, пожалуйста. Ответь на конкретный вопрос: зачем тебе это надо?
– Что надо?
– Ну, вот, начинается. Зачем надо пить алкогольные напитки, гулять со всякой шпаной, попадать в милицию?
Я молчу.
– Ну, вот, видишь, тебе даже и сказать нечего.
Потом встает «шестерка» Сафонова – противная дура, дочка Инессы, которая ведет математику, только не в нашем классе.
– Ты позоришь наш класс, – говорит она. – Ты хоть сам понимаешь это? Из-за тебя нам могут не дать поездку в Ленинград в конце учебного года. Ты это понимаешь? Тебе надо взяться за ум.
Не твое дело, дура. Иди дальше «шестери» учителям, сука. Другие сидят и не слушают, им насрать и на меня и на собрание, главное, чтобы скорее отпустили домой. На поездку в Ленинград, может быть, и не насрать, но я не верю, что из-за меня ее могут не дать.
– Ну, что с тобой делать, Андрей?
У Классной такой вид, типа она волнуется за меня, типа ей не все равно, что из меня получится. Какое ей дело?