Страница:
Фильм давали про сталеваров, и это было очень красиво, так как события изображались яркими разными красками: смотреть, как по холодному синему желобу течет расплавленная оранжевая сталь, доставляло огромное удовольствие. Верещагин громко смеялся, но, будучи человеком воспитанным, оглядывался, хохоча, чтоб посмотреть, не мешает ли он кому-нибудь своим громким хохотом,- зал был почти пуст, Верещагин даже подосадовал на то, что нет возможности кому-нибудь мешать, ему очень хотелось сейчас мешать, чтоб кто-нибудь возмутился и сказал: «Тише, вы мешаете людям!», тогда он ответил бы: «Вы, разумеется, правы, но посмотрите, какая красота!»
Никто не одергивал Верещагина, не шикал, не требовал: «Тише!», из-за чего происходящее на экране постепенно потеряло всякий смысл и поблекло, Верещагин вдруг с удивлением обнаружил, что фильм черно-белый, он встал и вышел из зала на улицу, где свет был так неистов, что казалось странным, почему автомобили с ослепленными водителями не врезаются друг в друга.- Верещагин хоть и пешеход, а и то врезался в нескольких прохожих, один раз даже упал, но его подняли.
Неизвестно, кто его поднял. Верещагин даже «спасибо» не сказал, до того был ослеплен.
Ослеп один мой знакомый. Глянул на красивую девушку и – ослеп.
Конечно, он за нею погнался. Но где слепому догнать красивую девушку.
То есть он, конечно, догнал бы – со страшной скоростью мчался. Но девушка свернула в переулок. Не от него увиливала, а просто ей в тот переулок надо было. А он пробежал прямо.
С тех пор ходит с палкой. Стучит ею о тротуар, сердобольные люди его через дорогу переводят.
Однажды эта самая девушка перевела. Сердобольной она оказалась. Красивой и сердобольной. Редчайшее и замечательнейшее сочетание.
«Извините,- говорит,- это моя вина, что вы теперь слепой. Чем могу компенсировать вашу потерю? Хотите, выйду за вас замуж?»
Сыграли свадьбу, наплодили детей.
Я всегда считал, что самые лучшие рассказы – это которые со счастливым концом.
Тем временем в кабинете директора сидели и отвечали на вопросы Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия.
«Так, так,- говорил директор.- А сами-то вы Кристалл видели?»
«Он нас выгнал из цеха,- отвечал Юрасик.- Так что мы ничего не видели».
«Неправда! – говорила Альвина.- Мы подглядывали в щелочку. Мы видели, как товарищ Верещагин его гладил. А потом прижал к груди и понес в сейф».
«Кого гладил? Что прижал?»- допытывался директор.
«Вы спрашиваете о Кристалле, мы о нем и говорим»,- объяснила Ия.
«А как он выглядел?»
«Его невозможно было увидеть»,- это Альвина.
Вот так и шел разговор. Уже полчаса. Если не больше.
Директор: Может, он гладил пустоту?
Геннадий: О, нет. Я видел, как он прижимал его к груди. Пустоту так нежно прижать нельзя. Так прижимают букет роз.
Альвина: Он прозрачный, и товарищ Верещагин его нес.
Юрасик: Он смеялся при этом.
Альвина: Неправда! Он улыбался от восторга.
Директор. Когда он позвал вас, сейф был заперт?
Альвина: Мы не обратили внимания. Мы смотрели, как он ищет папиросу.
Юрасик: Мы не видели. Он заслонил сейф спиной.
Альвина: Неправда! Он закрыл сейф ключом.
Директор: Ага, вы видели, как он запер сейф ключом.
Альвина: Я думаю, что запер. Но потом он много раз, наверное, открывал, чтоб полюбоваться.
Ия: Ведь такое событие! Он всегда был рассеянный, а тут совсем обезумел от радости и, конечно, мог забыть запереть.
Директор: Ага, вам он показался безумным?
Ия: Что вы! Верещагин самый умный из всех людей на этой планете.
Директор: Я не о том. Можно быть очень умным и в то же время безумным. Так?
Ия: Когда человек очень рад, о нем говорят, что он безумно рад. То есть иногда вместо «очень» употребляют «безумно». Так принято в вашей художественной литературе.
Директор: Что значит «в вашей»?
Ия: Ну, которая на Земле.
Директор: А вы разве не на Земле?
Ия: Извините, я неправильно выразилась.
Директор: Итак, он выглядел несколько безумно и гладил то, что вы воспринимали как пустоту.
Геннадий: Я протестую! Мне незачем от вас скрывать, вы можете посмотреть мое личное дело и узнать, что я находился в местах заключения. Поэтому я знаком с юриспруденцией. Давление на свидетелей, которое вы применили, запрещено законом.
Директор: Мы не в суде. Я не следователь. Я друг Верещагина, Мы вместе учились в университете, и я болею за него больше вас.
Альбина: Вместе учились! Верещагин, наверное, был очень симпатичным в молодости, правда?
Директор: Он и сейчас мне симпатичен. Так что не выгораживайте его, не лгите, у нас общая цель.
Юрасик: Я хотел спросить его о Кристалле, но он сразу же стал диктовать телеграмму для вас.
Альвина: Неправда! Он сначала искал спички.
Директор: Прежде вы говорили, что он искал папиросу.
Альвина: Он искал и спички и папиросу. Только я не помню, в какой последовательности.
Геннадий: Курящий человек всегда сначала ищет папиросу, а уже потом спички. В этом психологический парадокс курения.
Ия: Он искал авторучку, а потом спички. Папиросы он вообще не искал. Он их сразу вытащил. Вслед за мундштуком.
Юрасик: Мы никак не могли понять, что он хочет вытащить.
Альвина: Неправда!
Геннадий: Когда человек хочет курить и в то же время писать, он достает все, что нужно для того и для другого. Это, если хотите, логическая неизбежность.
Директор: Но неужели никто из вас не помнит, запер он сейф или нет?
Геннадий: В жизни бывают исторические мгновения, когда на сейф не смотришь.
Директор: Хорошо. Спасибо. Можете идти.
Они выходят из кабинета, гуськом идут через приемную, где добродушный толстяк добродушно шутил с утомленной ласковой Зиночкой, а в углу у шторы неподвижно темнел на них лицом темнолицый, спускаются в свой подвал и начинают обсуждать случившееся.
«Такое несчастье!» – говорит Альвина.
«Я Верещагину верю,- говорит Ия.- Он не стал бы гладить пустоту».
«Он прижимал ее к груди, как букет роз»,- говорит Геннадий.
«Ее? – переспрашивает Юрасик.- Видишь, ты сам говоришь, что он прижимал пустоту».
«Неправда!»- кричит Альвина.
…«Что? – кричит в это же время директор. Он прижимает к уху трубку и свирепо вращает глазами.- Значит, вы нарочно рекомендовали поставить его к печам?»
«Я ничего не утверждаю,- говорит директор же.- Не исключено, что в подсознании у меня грелась эта мысль».
Длинный-предлинный провод от столба к столбу протянулся на тысячи километров, и вот у одного конца этого провода с трубкой в руках сидел директор, и у другого конца – тоже с трубкой в руках тоже директор.
«Вы рекомендовали его к печам,- говорил один директор.- Вы сказали, что на серьезную научную работу он уже не способен».
«Я не кривил душой, уверяю вас,- отвечал другой директор.- Разве вы не убедились сами, что плановой работой он заниматься не умеет? И когда вы сказали, что у вас вакансия начальника опытного цеха…» «К своим печам вы его не подпускали»,- упрекал первый директор, вернее, это был второй, у которого Верещагин работал теперь, то есть Пеликан, а первым был тот, который к печам не подпускал.
«Разумеется,- соглашался не подпускавший к печам.- Я боялся, что он взорвет мне институт».
«Значит, вы решили чужими руками? Вы знали, что Верещагин не удержится…»
«Уверяю вас, лишь гипотетически. Печи – это верещагинский пунктик с давних пор. Когда-нибудь он должен был сделать это».
«Вы пристроили его к моим печам…»
«И в результате – прошу вас принять мои искренние поздравления с выдающимся научным результатом, достигнутым в стенах вашего института».
«Благодарю. Вы уверены, что Кристалл он сделал?»
«Безусловно. Верещагин из тех людей, которые в конце концов обязательно что-то делают».
«Значит, вы бы ему поверили?»
«Конечно, Верещагин, извините, не псих и не лжец».
«Но Кристалла нет!»
«Верещагин из тех людей, которые, ставя в конце фразы точку, обязательно протыкают бумагу».
«Почему вы так верите в Верещагина?»
«Не забывайте, Верещагин лучший ученик Красильникова. Позвоните Красильникову, он объяснит вам убедительнее».
Между прочим, уже потом, когда наплодили детей, он прозрел.
Жена очень обрадовалась, а сынки и дочки запрыгали от восторга и забили в ладошки.
И стали они жить-поживать и добра наживать.
Если уж делать хороший конец, то по всем правилам.
«Не говорите мне о Верещагине,- сердито сказал Красильников.- Когда я слышу эту фамилию, у меня от обиды начинают дрожать губы».
«Профессор, я нуждаюсь в вашем совете. Скажите, я должен поверить Верещагину?»
«Я мог бы назвать Верещагина бездельником и болтуном…»
«Это ваше мнение?»
«Конечно. Он обещал достать мне самосветящуюся пуговицу. Где она?»
«Я вас понимаю, профессор… Но сейчас речь о другом…»
«О Кристалле? Мне уже сообщили. Я бы его поздравил, но мешает обида. Знаете, сколько я жду? Двадцать пять лет! Я жду уже четверть века. Занятой человек не может столько ждать!»
«Значит, вы слышали о Кристалле? Ну и как?»
«Он мог бы создать его на десять лет раньше, не знаю, что ему помешало. Он и пуговицу давно достал бы, если б был чуточку собранней. Мой медведь уже четверть века живет с одним глазом, хотя не меньше нас с вами хочет видеть мир стереоскопически. Пожалуйста, напомните Верещагину».
«Обязательно. Значит, вы верите в него? Но ведь Кристалла нет!»
«Когда Верещагин дописывает фразу, он обязательно ставит в конце кляксу. Такой он человек. Пусть это вас не смущает».
…«О господи! – сказал директор, положив трубку.- Что за наказание – общаться с людьми!»
«Ну, племянница,- сказал дядя Валя,- вижу, проходит. Книжки читаешь, вчера, как телевизор глядела, слышал, засмеялась в одном месте. Проходит, значит, болезнь твоя?»
«Проходит»,- сказала Тина.
«Мне, правда, кинокомедия та не понравилась,- сказал дядя Валя,- но у меня другой взгляд, так и положено, ты молодая совсем, тебе хиханьки да хаханьки легко даются. А? – он ткнул Тину желтым пальцем в бок.- Легко, а? – и снова ткнул.- Ха-ха!»
«Ха!» – сказала Тина.
«Легко! – весело закричал дядя Валя.- Легко! Легко!» – и ткнул три раза подряд.
«Ха, ха, ха!» – сказала Тина.
Дядя Валя ткнул еще.
«Ха!»
Еще ткнул.
«Ха, ха, ха!»
«Вот видишь,- сказал дядя Валя.- Любовные переживания с вашего женского пола как с гуся вода».
«Ах-ха-ха! – закричала Тина.- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха».
Строчка кончилась.
«Садись,- сказал директор.- Садись, Верещагин, садись. Садись, садись, садись. Пусть с меня снимут голову, пусть меня посадят на кол – пусть, я согласен, попробуем еще. Это большое счастье, если меня просто снимут, если назовут авантюристом и вышвырнут вон – это счастье. А то ведь скажут: повредился в уме, сумасшедший, и не ошибутся. Будем сидеть с тобой в одной палате. Будем лежать на соседних койках. Ты любишь у окна или подальше?»
«У окна,- сказал Верещагин.- Я из него выскочу». Директор засмеялся нехорошо: «Выскочишь, как же! Там решетки. А я люблю, чтоб окно слева. Чтоб, если отвернешься от него, то получилось – на правый бок,- он снял трубку, соединился с мастерской.- Петя,- сказал он.- Подготовь-ка в подвале еще раз. Тащи туда вторую магнитную пушку. Я тебе еще за первую сниму голову, но потом. Пока тащи в подвал вторую… Да, Петя… конечно, Петя, и все остальное… Да. Если нет, бери в рентгеновской лаборатории, демонтируй ее к чертовой матери, ломай институт, все тащи в подвал!.. Ну, вот,- сказал он уже Верещагину, положив трубку,- а ты говорил: дешевле ваты»,- снова вернулся к старому разговору. «Это я для красного словца,- оправдался еще раз Верещагин.- Очень красиво звучит, если о чем-нибудь говорят, что дешевле ваты».- «Говорить: дешевле спички – еще красивей»,- предложил директор. «Не,- возразил Верещагин.- Я спички использую в такой формулировке: безотказна как спичка. У одного знакомого, еще в Порелове, перенял. Знаешь, о ком он так говорил? О покладистых женщинах. Потрешь ее, говорил, она и загорается. А я о хороших приборах так отзываюсь».- «Я погиб,- сказал директор.- Неужели на каждый Кристалл должно сгорать по магнитной пушке? А еще говорил: дешевле ваты».- «Опять ты про вату! – рассердился Верещагин.- Там в конце надо дать такой импульс, булыжник и тот сгорит. Конечно, можно сконструировать пушку многократного действия, но это в будущем».- «Заглядываешь в будущее? – завистливо сказал директор.- А я стою на реальной почве сегодняшнего дня, выбираю койку в психбольнице… И как только Петя расщедрился дать тебе магнитную пушку? У него же проволоки не выпросишь, а тут… Он же себя под увольнение подвел. Чем ты его купил, ума не приложу».- «Я дал ему взамен средство для ращения волос»,- объяснил Верещагин. «В аптеке купил? – спросил директор.- За семьдесят копеек? Не ври,- сказал он.- Петя не такой простак, его на мякине не проведешь».- «В аптеке – блеф,- сказал Верещагин.- Это средство изобрел я сам. От него на пустой лысине за неделю вырастает пышная шевелюра».- «Ты серьезно?» – спросил директор. «Я его изобрел десять лет назад,- объяснил Верещагин.- Ночами не спал, но получилось. Эффект поразительный».- «Ты это серьезно?» – спросил директор. «А что тут такого?- удивился Верещагин.- Ты же меня знаешь: за что ни возьмусь, успех тут как тут. То есть не сразу, конечно, но в конечном итоге… Думаешь, Кристалл и Возродитель волос – единственные плоды моего ума? Ошибаешься! Я, например, изобрел еще детскую игрушку, скоро сделают сорок шесть тысяч и все назовут моим именем». Директор судорожно глотнул. «Ты это серьезно?»- снова спросил он, придумать какой-нибудь другой вопрос ему не удавалось. «Честное слово!» – сказал Верещагин и клятвенно прижал к груди руки. «Постой,- сказал директор.- Давай четко и последовательно. Значит, ты утверждаешь, что изобрел средство, от которого волосы растут как грибы…» – «При чем тут грибы? – возмутился Верещагин.- Волосы растут как волосы. Если б они росли как грибы, то были б слишком толстыми. А они – обыкновенные. Помажешь лысину, и через неделю – шевелюра… Вообще-то ты прав, какое-то сходство с грибами есть».
Директор засмеялся нехорошим смехом. Он уже не впервые смеялся сегодня нехорошим смехом, но на этот раз в его смехе было еще и что-то рыдающее. «Подожди,- сказал он.- Давай сначала… Главное, четко. Ты меня не разыгрываешь? Не шутишь? Значит, сорок шесть тысяч игрушек с твоим именем и еще средство, от которого растут волосы…» – «Как грибы»,- подтвердил Верещагин. «И ты сам искренне веришь в это?» – спросил директор. «На чем бы тебе поклясться? – Верещагин стал оглядываться.- У тебя в кабинете нет ничего святого,- сказал он недовольно.- Хоть бы Библию завел, ей-богу. Есть у тебя Библия?» – «Нету,- сказал директор.- Зачем она мне?» – «Ладно,- сказал Верещагин.- Я поклянусь просто так,- он выбросил руку к потолку и прокричал: – Клянусь, что мною изобретены замечательная жидкость под названием «Возродитель волос» и гениальная игрушка под названием « Верещага…»-«Все! – сказал директор.- Я все отменяю. Твой Кристалл такой же блеф, как и эта жидкость для волос! Я отдам тебя санитарам, потому что ты сам веришь своим фантазиям. Ты не авантюрист, ты чистопородный шизик, а я идиот, кретин – так купиться… Ага! – закричал он.- А вот и Петя!..» – «Обогреватель тоже нести? – спросил Петя.- Прежний теперь как обгорелая головешка, но у меня есть еще один импортный…» – «Я все отменяю! – крикнул директор.- Неси все обратно!» – «Причешись,- сказал Верещагин Пете.- Разве тебе не стыдно входить к директору таким лохматым? Ты проявляешь неуважение».- «Извините,- ответил Петя, смущаясь.- Я просто еще не привык. Я даже расческу еще не купил, извините».
И он неумело пригладил волосы рукой.
«А я вот что купил»,- сказал Верещагин и вынул из кармана бутылку коньяку. «Ты сошел с ума,- ответила Тина.- С твоей печенью только коньяк и пить. Отпразднуешь лимонадом».
Через двадцать пять лет произошел этот разговор. В день великого общечеловеческого праздника. В День Кристалла. В юбилейную дату, во всеобщий выходной день. Кто-нибудь может подумать, что Тина – жена Верещагина. По неправильному пути движется мысль этого человека.
«Слух о создании Верещагиным Кристалла подтвердился,- объявил на очередном Межгалактическом Конгрессе представитель чертовауймаголовской цивилизации, один из Главных Архохронтов обеих Вселенных.- В ознаменование этого, а также учитывая заметный прогресс на Земле в области детской игрушки, Высший Совет утвердил решение о переводе человеческой расы в класс «ню» с предоставлением почетного права бесполого размножения».
Так что не жена Верещагину Тина вовсе.
Последняя притча. Жили-были как-то на свете сестры-близняшки. Походили они друг на друга как две капли воды – и носы одинаковые, и глаза, и волосы, и рост, и плечи, и все остальное. Только одна из них была красивой, а другая – нет.
И вот люди, которые умели понимать красоту, различали их. А которые не умели – путали.
Больше я ничего не скажу о Верещагине. Все!
1973-1977
Владимир Лазаревич Краковский
ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
М., «Советский писатель», 1983, 488 стр.
План выпуска 1983 г. № 55
Редактор И. Н. Жданов
Худож. редактор Е. Ф. Капустин
Техн. редактор Н. Н. Талько
Корректоры С. Б. Блауштейн и Т. Н. Гуляева
ИБ № 3519
Сдано в набор 14.07.82. Подписано к печати 04.05.83.
А 04086. Формат 84x108 1/32. Бумага тип. № 1.
Школьная гарнитура. Офсетная печать. Усл. печ. л. 25,62.
Уч.-изд. л. 26,07. Тираж 30 000 экз. Заказ 515.
Цена 1 р. 80 к.
Издательство «Советский писатель», 121069, Москва, ул. Воровского, 11
Тульская типография Союзполиграфпрома при Государ¬ственном комитете СССР по делам издательств, полигра¬фии и книжной торговли, г. Тула, проспект Ленина, 109
OCR: Vamis
e-mail: vintess@mail.ru
Никто не одергивал Верещагина, не шикал, не требовал: «Тише!», из-за чего происходящее на экране постепенно потеряло всякий смысл и поблекло, Верещагин вдруг с удивлением обнаружил, что фильм черно-белый, он встал и вышел из зала на улицу, где свет был так неистов, что казалось странным, почему автомобили с ослепленными водителями не врезаются друг в друга.- Верещагин хоть и пешеход, а и то врезался в нескольких прохожих, один раз даже упал, но его подняли.
Неизвестно, кто его поднял. Верещагин даже «спасибо» не сказал, до того был ослеплен.
206
Ослеп один мой знакомый. Глянул на красивую девушку и – ослеп.
Конечно, он за нею погнался. Но где слепому догнать красивую девушку.
То есть он, конечно, догнал бы – со страшной скоростью мчался. Но девушка свернула в переулок. Не от него увиливала, а просто ей в тот переулок надо было. А он пробежал прямо.
С тех пор ходит с палкой. Стучит ею о тротуар, сердобольные люди его через дорогу переводят.
Однажды эта самая девушка перевела. Сердобольной она оказалась. Красивой и сердобольной. Редчайшее и замечательнейшее сочетание.
«Извините,- говорит,- это моя вина, что вы теперь слепой. Чем могу компенсировать вашу потерю? Хотите, выйду за вас замуж?»
Сыграли свадьбу, наплодили детей.
Я всегда считал, что самые лучшие рассказы – это которые со счастливым концом.
207
Тем временем в кабинете директора сидели и отвечали на вопросы Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия.
«Так, так,- говорил директор.- А сами-то вы Кристалл видели?»
«Он нас выгнал из цеха,- отвечал Юрасик.- Так что мы ничего не видели».
«Неправда! – говорила Альвина.- Мы подглядывали в щелочку. Мы видели, как товарищ Верещагин его гладил. А потом прижал к груди и понес в сейф».
«Кого гладил? Что прижал?»- допытывался директор.
«Вы спрашиваете о Кристалле, мы о нем и говорим»,- объяснила Ия.
«А как он выглядел?»
«Его невозможно было увидеть»,- это Альвина.
Вот так и шел разговор. Уже полчаса. Если не больше.
Директор: Может, он гладил пустоту?
Геннадий: О, нет. Я видел, как он прижимал его к груди. Пустоту так нежно прижать нельзя. Так прижимают букет роз.
Альвина: Он прозрачный, и товарищ Верещагин его нес.
Юрасик: Он смеялся при этом.
Альвина: Неправда! Он улыбался от восторга.
Директор. Когда он позвал вас, сейф был заперт?
Альвина: Мы не обратили внимания. Мы смотрели, как он ищет папиросу.
Юрасик: Мы не видели. Он заслонил сейф спиной.
Альвина: Неправда! Он закрыл сейф ключом.
Директор: Ага, вы видели, как он запер сейф ключом.
Альвина: Я думаю, что запер. Но потом он много раз, наверное, открывал, чтоб полюбоваться.
Ия: Ведь такое событие! Он всегда был рассеянный, а тут совсем обезумел от радости и, конечно, мог забыть запереть.
Директор: Ага, вам он показался безумным?
Ия: Что вы! Верещагин самый умный из всех людей на этой планете.
Директор: Я не о том. Можно быть очень умным и в то же время безумным. Так?
Ия: Когда человек очень рад, о нем говорят, что он безумно рад. То есть иногда вместо «очень» употребляют «безумно». Так принято в вашей художественной литературе.
Директор: Что значит «в вашей»?
Ия: Ну, которая на Земле.
Директор: А вы разве не на Земле?
Ия: Извините, я неправильно выразилась.
Директор: Итак, он выглядел несколько безумно и гладил то, что вы воспринимали как пустоту.
Геннадий: Я протестую! Мне незачем от вас скрывать, вы можете посмотреть мое личное дело и узнать, что я находился в местах заключения. Поэтому я знаком с юриспруденцией. Давление на свидетелей, которое вы применили, запрещено законом.
Директор: Мы не в суде. Я не следователь. Я друг Верещагина, Мы вместе учились в университете, и я болею за него больше вас.
Альбина: Вместе учились! Верещагин, наверное, был очень симпатичным в молодости, правда?
Директор: Он и сейчас мне симпатичен. Так что не выгораживайте его, не лгите, у нас общая цель.
Юрасик: Я хотел спросить его о Кристалле, но он сразу же стал диктовать телеграмму для вас.
Альвина: Неправда! Он сначала искал спички.
Директор: Прежде вы говорили, что он искал папиросу.
Альвина: Он искал и спички и папиросу. Только я не помню, в какой последовательности.
Геннадий: Курящий человек всегда сначала ищет папиросу, а уже потом спички. В этом психологический парадокс курения.
Ия: Он искал авторучку, а потом спички. Папиросы он вообще не искал. Он их сразу вытащил. Вслед за мундштуком.
Юрасик: Мы никак не могли понять, что он хочет вытащить.
Альвина: Неправда!
Геннадий: Когда человек хочет курить и в то же время писать, он достает все, что нужно для того и для другого. Это, если хотите, логическая неизбежность.
Директор: Но неужели никто из вас не помнит, запер он сейф или нет?
Геннадий: В жизни бывают исторические мгновения, когда на сейф не смотришь.
Директор: Хорошо. Спасибо. Можете идти.
Они выходят из кабинета, гуськом идут через приемную, где добродушный толстяк добродушно шутил с утомленной ласковой Зиночкой, а в углу у шторы неподвижно темнел на них лицом темнолицый, спускаются в свой подвал и начинают обсуждать случившееся.
«Такое несчастье!» – говорит Альвина.
«Я Верещагину верю,- говорит Ия.- Он не стал бы гладить пустоту».
«Он прижимал ее к груди, как букет роз»,- говорит Геннадий.
«Ее? – переспрашивает Юрасик.- Видишь, ты сам говоришь, что он прижимал пустоту».
«Неправда!»- кричит Альвина.
…«Что? – кричит в это же время директор. Он прижимает к уху трубку и свирепо вращает глазами.- Значит, вы нарочно рекомендовали поставить его к печам?»
«Я ничего не утверждаю,- говорит директор же.- Не исключено, что в подсознании у меня грелась эта мысль».
Длинный-предлинный провод от столба к столбу протянулся на тысячи километров, и вот у одного конца этого провода с трубкой в руках сидел директор, и у другого конца – тоже с трубкой в руках тоже директор.
«Вы рекомендовали его к печам,- говорил один директор.- Вы сказали, что на серьезную научную работу он уже не способен».
«Я не кривил душой, уверяю вас,- отвечал другой директор.- Разве вы не убедились сами, что плановой работой он заниматься не умеет? И когда вы сказали, что у вас вакансия начальника опытного цеха…» «К своим печам вы его не подпускали»,- упрекал первый директор, вернее, это был второй, у которого Верещагин работал теперь, то есть Пеликан, а первым был тот, который к печам не подпускал.
«Разумеется,- соглашался не подпускавший к печам.- Я боялся, что он взорвет мне институт».
«Значит, вы решили чужими руками? Вы знали, что Верещагин не удержится…»
«Уверяю вас, лишь гипотетически. Печи – это верещагинский пунктик с давних пор. Когда-нибудь он должен был сделать это».
«Вы пристроили его к моим печам…»
«И в результате – прошу вас принять мои искренние поздравления с выдающимся научным результатом, достигнутым в стенах вашего института».
«Благодарю. Вы уверены, что Кристалл он сделал?»
«Безусловно. Верещагин из тех людей, которые в конце концов обязательно что-то делают».
«Значит, вы бы ему поверили?»
«Конечно, Верещагин, извините, не псих и не лжец».
«Но Кристалла нет!»
«Верещагин из тех людей, которые, ставя в конце фразы точку, обязательно протыкают бумагу».
«Почему вы так верите в Верещагина?»
«Не забывайте, Верещагин лучший ученик Красильникова. Позвоните Красильникову, он объяснит вам убедительнее».
208
Между прочим, уже потом, когда наплодили детей, он прозрел.
Жена очень обрадовалась, а сынки и дочки запрыгали от восторга и забили в ладошки.
И стали они жить-поживать и добра наживать.
Если уж делать хороший конец, то по всем правилам.
209
«Не говорите мне о Верещагине,- сердито сказал Красильников.- Когда я слышу эту фамилию, у меня от обиды начинают дрожать губы».
«Профессор, я нуждаюсь в вашем совете. Скажите, я должен поверить Верещагину?»
«Я мог бы назвать Верещагина бездельником и болтуном…»
«Это ваше мнение?»
«Конечно. Он обещал достать мне самосветящуюся пуговицу. Где она?»
«Я вас понимаю, профессор… Но сейчас речь о другом…»
«О Кристалле? Мне уже сообщили. Я бы его поздравил, но мешает обида. Знаете, сколько я жду? Двадцать пять лет! Я жду уже четверть века. Занятой человек не может столько ждать!»
«Значит, вы слышали о Кристалле? Ну и как?»
«Он мог бы создать его на десять лет раньше, не знаю, что ему помешало. Он и пуговицу давно достал бы, если б был чуточку собранней. Мой медведь уже четверть века живет с одним глазом, хотя не меньше нас с вами хочет видеть мир стереоскопически. Пожалуйста, напомните Верещагину».
«Обязательно. Значит, вы верите в него? Но ведь Кристалла нет!»
«Когда Верещагин дописывает фразу, он обязательно ставит в конце кляксу. Такой он человек. Пусть это вас не смущает».
…«О господи! – сказал директор, положив трубку.- Что за наказание – общаться с людьми!»
210
«Ну, племянница,- сказал дядя Валя,- вижу, проходит. Книжки читаешь, вчера, как телевизор глядела, слышал, засмеялась в одном месте. Проходит, значит, болезнь твоя?»
«Проходит»,- сказала Тина.
«Мне, правда, кинокомедия та не понравилась,- сказал дядя Валя,- но у меня другой взгляд, так и положено, ты молодая совсем, тебе хиханьки да хаханьки легко даются. А? – он ткнул Тину желтым пальцем в бок.- Легко, а? – и снова ткнул.- Ха-ха!»
«Ха!» – сказала Тина.
«Легко! – весело закричал дядя Валя.- Легко! Легко!» – и ткнул три раза подряд.
«Ха, ха, ха!» – сказала Тина.
Дядя Валя ткнул еще.
«Ха!»
Еще ткнул.
«Ха, ха, ха!»
«Вот видишь,- сказал дядя Валя.- Любовные переживания с вашего женского пола как с гуся вода».
«Ах-ха-ха! – закричала Тина.- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха».
Строчка кончилась.
211
«Садись,- сказал директор.- Садись, Верещагин, садись. Садись, садись, садись. Пусть с меня снимут голову, пусть меня посадят на кол – пусть, я согласен, попробуем еще. Это большое счастье, если меня просто снимут, если назовут авантюристом и вышвырнут вон – это счастье. А то ведь скажут: повредился в уме, сумасшедший, и не ошибутся. Будем сидеть с тобой в одной палате. Будем лежать на соседних койках. Ты любишь у окна или подальше?»
«У окна,- сказал Верещагин.- Я из него выскочу». Директор засмеялся нехорошо: «Выскочишь, как же! Там решетки. А я люблю, чтоб окно слева. Чтоб, если отвернешься от него, то получилось – на правый бок,- он снял трубку, соединился с мастерской.- Петя,- сказал он.- Подготовь-ка в подвале еще раз. Тащи туда вторую магнитную пушку. Я тебе еще за первую сниму голову, но потом. Пока тащи в подвал вторую… Да, Петя… конечно, Петя, и все остальное… Да. Если нет, бери в рентгеновской лаборатории, демонтируй ее к чертовой матери, ломай институт, все тащи в подвал!.. Ну, вот,- сказал он уже Верещагину, положив трубку,- а ты говорил: дешевле ваты»,- снова вернулся к старому разговору. «Это я для красного словца,- оправдался еще раз Верещагин.- Очень красиво звучит, если о чем-нибудь говорят, что дешевле ваты».- «Говорить: дешевле спички – еще красивей»,- предложил директор. «Не,- возразил Верещагин.- Я спички использую в такой формулировке: безотказна как спичка. У одного знакомого, еще в Порелове, перенял. Знаешь, о ком он так говорил? О покладистых женщинах. Потрешь ее, говорил, она и загорается. А я о хороших приборах так отзываюсь».- «Я погиб,- сказал директор.- Неужели на каждый Кристалл должно сгорать по магнитной пушке? А еще говорил: дешевле ваты».- «Опять ты про вату! – рассердился Верещагин.- Там в конце надо дать такой импульс, булыжник и тот сгорит. Конечно, можно сконструировать пушку многократного действия, но это в будущем».- «Заглядываешь в будущее? – завистливо сказал директор.- А я стою на реальной почве сегодняшнего дня, выбираю койку в психбольнице… И как только Петя расщедрился дать тебе магнитную пушку? У него же проволоки не выпросишь, а тут… Он же себя под увольнение подвел. Чем ты его купил, ума не приложу».- «Я дал ему взамен средство для ращения волос»,- объяснил Верещагин. «В аптеке купил? – спросил директор.- За семьдесят копеек? Не ври,- сказал он.- Петя не такой простак, его на мякине не проведешь».- «В аптеке – блеф,- сказал Верещагин.- Это средство изобрел я сам. От него на пустой лысине за неделю вырастает пышная шевелюра».- «Ты серьезно?» – спросил директор. «Я его изобрел десять лет назад,- объяснил Верещагин.- Ночами не спал, но получилось. Эффект поразительный».- «Ты это серьезно?» – спросил директор. «А что тут такого?- удивился Верещагин.- Ты же меня знаешь: за что ни возьмусь, успех тут как тут. То есть не сразу, конечно, но в конечном итоге… Думаешь, Кристалл и Возродитель волос – единственные плоды моего ума? Ошибаешься! Я, например, изобрел еще детскую игрушку, скоро сделают сорок шесть тысяч и все назовут моим именем». Директор судорожно глотнул. «Ты это серьезно?»- снова спросил он, придумать какой-нибудь другой вопрос ему не удавалось. «Честное слово!» – сказал Верещагин и клятвенно прижал к груди руки. «Постой,- сказал директор.- Давай четко и последовательно. Значит, ты утверждаешь, что изобрел средство, от которого волосы растут как грибы…» – «При чем тут грибы? – возмутился Верещагин.- Волосы растут как волосы. Если б они росли как грибы, то были б слишком толстыми. А они – обыкновенные. Помажешь лысину, и через неделю – шевелюра… Вообще-то ты прав, какое-то сходство с грибами есть».
Директор засмеялся нехорошим смехом. Он уже не впервые смеялся сегодня нехорошим смехом, но на этот раз в его смехе было еще и что-то рыдающее. «Подожди,- сказал он.- Давай сначала… Главное, четко. Ты меня не разыгрываешь? Не шутишь? Значит, сорок шесть тысяч игрушек с твоим именем и еще средство, от которого растут волосы…» – «Как грибы»,- подтвердил Верещагин. «И ты сам искренне веришь в это?» – спросил директор. «На чем бы тебе поклясться? – Верещагин стал оглядываться.- У тебя в кабинете нет ничего святого,- сказал он недовольно.- Хоть бы Библию завел, ей-богу. Есть у тебя Библия?» – «Нету,- сказал директор.- Зачем она мне?» – «Ладно,- сказал Верещагин.- Я поклянусь просто так,- он выбросил руку к потолку и прокричал: – Клянусь, что мною изобретены замечательная жидкость под названием «Возродитель волос» и гениальная игрушка под названием « Верещага…»-«Все! – сказал директор.- Я все отменяю. Твой Кристалл такой же блеф, как и эта жидкость для волос! Я отдам тебя санитарам, потому что ты сам веришь своим фантазиям. Ты не авантюрист, ты чистопородный шизик, а я идиот, кретин – так купиться… Ага! – закричал он.- А вот и Петя!..» – «Обогреватель тоже нести? – спросил Петя.- Прежний теперь как обгорелая головешка, но у меня есть еще один импортный…» – «Я все отменяю! – крикнул директор.- Неси все обратно!» – «Причешись,- сказал Верещагин Пете.- Разве тебе не стыдно входить к директору таким лохматым? Ты проявляешь неуважение».- «Извините,- ответил Петя, смущаясь.- Я просто еще не привык. Я даже расческу еще не купил, извините».
И он неумело пригладил волосы рукой.
212
«А я вот что купил»,- сказал Верещагин и вынул из кармана бутылку коньяку. «Ты сошел с ума,- ответила Тина.- С твоей печенью только коньяк и пить. Отпразднуешь лимонадом».
Через двадцать пять лет произошел этот разговор. В день великого общечеловеческого праздника. В День Кристалла. В юбилейную дату, во всеобщий выходной день. Кто-нибудь может подумать, что Тина – жена Верещагина. По неправильному пути движется мысль этого человека.
«Слух о создании Верещагиным Кристалла подтвердился,- объявил на очередном Межгалактическом Конгрессе представитель чертовауймаголовской цивилизации, один из Главных Архохронтов обеих Вселенных.- В ознаменование этого, а также учитывая заметный прогресс на Земле в области детской игрушки, Высший Совет утвердил решение о переводе человеческой расы в класс «ню» с предоставлением почетного права бесполого размножения».
Так что не жена Верещагину Тина вовсе.
213
Последняя притча. Жили-были как-то на свете сестры-близняшки. Походили они друг на друга как две капли воды – и носы одинаковые, и глаза, и волосы, и рост, и плечи, и все остальное. Только одна из них была красивой, а другая – нет.
И вот люди, которые умели понимать красоту, различали их. А которые не умели – путали.
214
Больше я ничего не скажу о Верещагине. Все!
1973-1977
Владимир Лазаревич Краковский
ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
М., «Советский писатель», 1983, 488 стр.
План выпуска 1983 г. № 55
Редактор И. Н. Жданов
Худож. редактор Е. Ф. Капустин
Техн. редактор Н. Н. Талько
Корректоры С. Б. Блауштейн и Т. Н. Гуляева
ИБ № 3519
Сдано в набор 14.07.82. Подписано к печати 04.05.83.
А 04086. Формат 84x108 1/32. Бумага тип. № 1.
Школьная гарнитура. Офсетная печать. Усл. печ. л. 25,62.
Уч.-изд. л. 26,07. Тираж 30 000 экз. Заказ 515.
Цена 1 р. 80 к.
Издательство «Советский писатель», 121069, Москва, ул. Воровского, 11
Тульская типография Союзполиграфпрома при Государ¬ственном комитете СССР по делам издательств, полигра¬фии и книжной торговли, г. Тула, проспект Ленина, 109
OCR: Vamis
e-mail: vintess@mail.ru