Страница:
– Вот-вот, – сказал командир. – Поковыряй камни, а мы пока свяжемся с остальными!
Командир говорил по рации, недовольно глядя на охранника, весело разбрасывавшего кучу дробленой породы. Выдохнув:
– Ну, дурак! – он скомандовал: – Возвращаемся.
Уже метрах в пятидесяти от развилки охранник, которым больше не прикрывались, догнал командира.
– Ну что, обнаружили их? – бодро спросил он. Командир повернул к нему рябое лицо и в свою
очередь спросил:
– А ты обнаружил?
– Пусто, – глупо улыбаясь, ответил охранник. – Голяк! В трубе ветер гуляет!
Группа прошла еще несколько шагов… Командир вдруг остановился и схватил охранника за грудки:
– Где голяк?
– Везде… Даже в трубе, – растерянно улыбаясь, сказал парень.
– Как в трубе? – прошипел командир. Белки его глаз синевато мерцали во мраке.
– Да нет их там! – испуганно ответил охранник. – Я проверял. Даже фонариком светил!..
Молодой человек стремительно вошел в кабинет Блюма и молча положил перед ним лист бумаги.
Илья Борисович пробежал глазами ответ компьютера и стукнул кулаком по столу.
– Ну что, губошлеп, прокололся?
– Но это еще ничего не значит! – попробовал защититься тот. – Даже мы это выпустили из виду. А уж они! Им-то откуда это знать?
– Помолчи! Между жизнью и смертью даже у дурака мозги заработают! – рявкнул Илья Борисович. – Передай поисковым группам, чтобы немедленно шли по этим двум туннелям, особенно по тупиковому. Ничего страшного, если кого-то из них. подстрелят: такая уж у них работа. Я не хочу, чтобы у беглецов оставалось время для раздумий, понятно? Через десять минут Эталон должен быть у них. Откровенно говоря, меня уже не беспокоят сами беглецы. Конечно, они были нужны мне, чтобы устроить Томилину очную ставку, но… уж очень им везет. Пора положить этому конец!
Блюм стал прохаживаться по кабинету, разминая затекшие суставы. Молодой человек, передав по телефону приказ Блюма, ждал новых указаний.
– А этот Артист не без способностей, – продолжал Илья Борисович. – Кажется, он был кумиром местной толпы, а потом, естественно, опустился. Невостребованный талант! Теперь от него всего можно ожидать! Ох, чую, докопается! И что тогда будем делать? Тогда проблемы будут у всех вас, мои дорогие помощники!
– Сумка для отвода глаз! Взять одни документы было бы глупо. А так – смахивает на банальную кражу!
Цыган протянул Мяснику документы, которые Донской изъял у «офицера безопасности».
– Этот кретин носил с собой визитку, – усмехнулся Мясник, опуская документы гладковыбритого себе в карман.
– И я ношу! – хохотнул Цыган. – Зато ни одна собака легавая не привяжется, если что!
– Ты уверен? – усмехнулся Мясник. – Кстати, зачем ты все это заварил? Что ты все усложняешь? Я же тебе велел просто пасти его!
– А что я заварил?! – Цыган скалил крупные белые зубы и бесстрашно смотрел в глаза огромному Мяснику.
– Не валяй дурака! Это тебе не Ольстер! Дело не стоит и выеденного яйца, а ты лезешь со своими штучками. Когда питерский выйдет из гостиницы, я его завалю.
– А вдруг и на этот раз сорвется, и он уйдет?! Вдруг удобного момента не будет до самого вокзала?
– Плевал я на удобный момент! Он едет десятичасовым поездом?
– Но если он раздумает? Нужен страховочный вариант.
– Как только он выйдет, я закрою вопрос. У меня нет времени пасти его до вокзала.
– А если все же сорвется?! – не унимался Цыган. – Тут нужны высокие технологии, метод, сводящий на нет даже минимальный шанс цыпленка избежать сковороды. И потом, надо же когда-то испытать устройство? Техника не должна простаивать!
– Заткни пасть! Иди в холл и жди. Как только он спустится, дашь мне знать. И подумай, как потом технику свою вернуть? Оставлять ее нельзя!
Мясник холодно смотрел на Цыгана.
Неясное беспокойство, которое Донской ощущал последние полчаса, вдруг выросло до настоящей тревоги. У себя в номере Глеб сидел как на иголках. Его лихорадило. Рядом на кровати лежал новенький кейс.
«Это простуда… Или водка в чебуречной была фальшивой! – думал он. – Девчонка стащила сумку… Но зачем ей понадобились документы? – И вдруг его осенило: – А что, если кража была затеяна ради документов? Тогда ребята из „службы безопасности” где-то рядом… Но как они узнали, где я? Моего адреса никто не знает! Никто, кроме… потрошителя! Его работа!»
Донской вскочил с кровати, взял кейс и, сорвав с вешалки плащ, вышел в коридор. Проходя мимо администраторши, он положил перед ней банкноту.
– За ваше внимание! – шепнул он открывшей было рот женщине.
– Вы уже уезжаете?
– Да, сейчас что-нибудь съем у вас в ресторане и отчалю! – Глеб помахал ей рукой.
– Но вы еще подойдете ко мне? Нужно соблюсти кое-какие формальности, И потом, надо бы проверить ваш номер на предмет… – администраторша замялась.
– О, конечно! Вместе пересчитаем наволочки! Она что-то крикнула ему вслед, но Глеб не расслышал, что именно, и направился в ресторан. Он остановился в проходе, откуда официанты выносили подносы.
– Сюда нельзя, – сказал пробегавший официант, натолкнувшись на Донского.
– Я не сюда! – коротко ответил Глеб, идя по узкому коридору.
– А куда же? – официант, остановившись, удивленно смотрел ему вслед.
– Туда! – лаконично ответил Донской, шагая к железной двери.
Ноги его сами бежали к выходу. Даже не видя еще никого позади себя, Глеб уже всем своим существом ощущал погоню.
Толкнув железную дверь, Донской оказался во дворе. Пройдя мимо контейнеров для мусора и продуктовых автомобилей, он подошел к железным воротам, рядом с которыми светилось окошко проходной.
– Куда? – спросил мордатый парень в форменной одежде, вырастая у него на пути.
– На свежий воздух! – ответил Донской, улыбаясь.
– Здесь закрыто! – парень уперся руками в дверной косяк.
Он не собирался выпускать Донского.
– Отойди! На поезд опаздываю! – Стоя грудь в грудь с парнем, Донской продолжал улыбаться.
– Нет! – осклабился охранник. – Может, ты не заплатил или вилки украл!
Донской ясно услышал звонкую дробь шагов: кто-то бежал сюда.
– Зря, – сказал Донской и, опустив глаза, отступил на шаг.
– Вот-вот, иди, для начала расплатись! Кажется, это за тобой? – охранник посмотрел за спину Глебу.
Не теряя ни секунды, Донской прямым ударом под ребра согнул охранника, не ожидавшего такого маневра. Вторым ударом в челюсть он бросил пятнистого на пол и, стараясь не наступить на парня, рванул дверь на себя и оказался на улице…
Мясник увидел выскочившего из проходной человека и нащупал в кармане шершавую рукоятку. Питерский сейчас шел прямо на него. Цыган только что сообщил ему по телефону, что клиент бежит к черному ходу, и Мясник едва успел сюда. Не обращая внимания на высокого мужчину в плаще, Донской смотрел на проезжую часть, где текла сплошная река автомобилей.
Мясник осмотрелся: пешеходов было не так много… Он уже двинулся навстречу клиенту, держа руки в карманах, и тут обратил внимание на дипломат в руке питерского. Ведь если он сейчас завалит клиента, придется еще каким-то образом взять эту никелированную штучку. Но как? Мимо Донского проходили пешеходы. Наверняка они первыми бросятся к упавшему… Нет, незаметно взять дипломат не удастся!
Донской поднял руку. Ближайший автомобиль включил поворотник и сдал к тротуару. Не вынимая руки из кармана, Мясник направил дуло на клиента. Сразу двое – мужчина и женщина – остановились рядом с питерским и стали голосовать идущему навстречу транспорту, на миг заслонив клиента. Мясник раздраженно отпрыгнул в сторону и снова навел дуло на питерского. На этот раз парень с крашеной девицей, резко смеясь, выросли между охотником и дичью и, вытянув губы, надумали целоваться. Мясник глухо выругался и опустил дуло.
Глеб подбежал к еще движущемуся автомобилю, открыл дверь и прыгнул на сиденье рядом с водителем. В зеркало заднего обзора он увидел спешащего к автомобилю охранника.
Через двадцать минут Донской расплатился с водителем и вскочил на подножку уже закрывающего двери «Икаруса», едущего в аэропорт. Вслед за ним в дверь кто-то забарабанил…
Всю дорогу до аэропорта Глебу казалось, что за ним следят. Ему всюду мерещились тайные соглядатаи – подельники тех самых офицеров неизвестно какой безопасности. Он решил отказаться от ночи в поезде Москва—Петербург. Темные вагоны, дремлющие пассажиры: газеты, журналы, пиво, сосед с перерезанным горлом, которого, очнувшись от тяжелого сна, обнаруживает где-то в районе Малой Вишеры пассажирка, всю ночь изобретавшая способ познакомиться с таким интересным мужчиной…
Лихорадка усилилась.
«Все-таки официант достал меня своей водочкой!» – подумал Глеб, входя в ярко освещенное, полное пестрого народа здание аэропорта.
По пути к кассе он скосил глаз на аккуратный чемоданчик, который, в отличие от матерчатой сумки, унесенной злосчастной горничной, прекрасно сочетался с его плащом и костюмом, превращая хорошо одетого бездельника в делового человека. Правда, этот кейс был достаточно тяжелой игрушкой.
Здесь, среди яркого света и людской суеты, лихорадка вроде бы унялась, и Донской старался не думать о неприятностях…
Уже началась регистрация билетов на рейс до Петербурга, и Глеб встал в очередь, благодушно разглядывая пассажиров. Неожиданно он почувствовал на спине чей-то взгляд и обернулся: молодой мужчина в черном плаще смотрел на него.
Кажется, этот парень ехал с ним в автобусе. Или не он?
Глеб улыбнулся парню, как давнишнему знакомому. Несколько мгновений тот смотрел на Донского стеклянными глазами, а потом медленно, словно нехотя, отвернулся.
Девица у стойки регистрации быстро оформила его билет, потом скосила взгляд на кейс и попросила сдать его в багаж. Она была не в духе: хмурила брови, то и дело плотно сжимала губы.
– Почему? – спросил Глеб: ему не хотелось расставаться с кейсом.
– Потому что больше пяти кэгэ. На ручную кладь не тянет. Полетит вместе с багажом.
– Но я хочу взять его в салон, – начал с улыбкой Глеб. – Видите ли, сегодня у меня уже один раз украли сумку. И я не хотел бы…
– Не беспокойтесь. Никуда ваш чемодан не денется!
– Да, но… А впрочем… – Глеб махнул рукой. – Забирайте.
Получив посадочный талон, он отошел от стойки. До посадки оставалось еще минут тридцать, и Глеб направился к свободным креслам, где пассажиры маялись в ожидании вылета.
Черноволосый молодой человек в длинном плаще все это время, не меняя выражения лица, наблюдал за регистрацией со второго этажа. Когда Глеб отошел от стойки, молодой человек вынул из кармана телефон.
– Все в порядке. Я его достал! Ну что теперь скажешь про мой страховочный вариант?.. Ладно, я не радуюсь. Оцени мою дальновидность! – молодой человек торжествующе засмеялся. – Так вот, он решил самолетом! Нет, не думаю, чтобы он успел поделиться с кем-нибудь своими соображениями. Я все время сидел у него на хвосте. Да… Уже включил отсчет. На два часа ночи. Сработает в воздухе. Что? Если будет задержка по метеоусловиям, подкорректирую… Понимаю, слишком много издержек. Хотя какая разница: две сотни туда, две сюда? Главное – никаких концов! – И он вновь захохотал. – А технику все равно надо испытывать!
Молодой человек спрятал телефон и, глядя на Донского, процедил сквозь зубы:
– Посмотрим, как ты справишься с прыжком без парашюта!
После этого он прошел в бар, купил бокал лимонада и стал маленькими глотками пить, краем глаза наблюдая за пассажирами внизу.
О, вкус жизни!
Эдик смаковал его, словно карамельку, катая языком упоительную сладость замены смертной казни длительным тюремным заключением. Теперь он был согласен еще на пару часов затянуть эту трагедию. А там, глядишь, трагедия плавно перешла бы в фарс, освободив его от необходимости умереть в финале.
«Что и говорить, лучше глухая неизвестность, чем предельная ясность с дулом, приставленным к твоему затылку!» – философски размышлял он, боясь взвизгнуть от радости…
Когда Артист в истерическом припадке откопал конец трубы и заглянул в ее пустоту, он поначалу не придал этому значения. Его раздражали обломки породы, осыпавшиеся прямо в отверстие и не позволявшие ему вырыть достаточное углубление, чтобы лечь и зарыться с головой.
И тут его осенило!
А что, если спрятаться в трубе? Во-первых, она, железная, защитит его от пуль. Во-вторых, можно отползти подальше от края и там затаиться. А в-третьих…
В-третьих, можно вообще ползти по трубе до тех пор, пока куда-нибудь не вылезешь!
Артист еще только думал об этом третьем варианте, а колени его уже сучили по жесткому металлу трубы.
– Здесь развилка! – прошипел он.
– Тише! – шикнул на него Бармин, лежавший в метре от Артиста.
В наступившей тишине они услышали легкий скрежет по металлу.
– Что это? – испуганно прошептал Эдик.
– Охранники. Караулят нас на развилке. Наверное, они знают, что мы в тупике! – шепотом ответил Бармин.
– Куда ползем, налево или направо?
– Сейчас узнаем. Выбирайся в основную трубу. Я за тобой!
По-змеиному искривив тело, Эдик вполз в трубу перпендикулярной нитки трубопровода.
– Что теперь? – спросил он.
– На, держи спички. Зажжешь и определишь направление тяги! – Бармин нащупал в темноте ладонь Артиста и вложил в нее коробку.
– А если взорвемся?
– Не бойся. Воздух не взрывается!
Артист легонько коснулся коробка спичкой, рассчитывая, что от маленькой искорки газ, возможно, и не взорвется. Но искра не могла показать направление воздушного потока. Вытерев со лба пот, Артист зажмурился и с треском зажег спичку, осветив Т-образное соединение трубопровода. Эдик блаженно улыбнулся. Им везло. Так везло, словно они, стоя у рулетки, бросали одну-единственную фишку пять раз подряд на одно и то же поле и неизменно выигрывали.
– Туда! – сказал Эдик и пополз навстречу потоку воздуха. – Как бы наше везение не кончилось!
У развилки собралось уже более тридцати вооруженных людей. Артиста и его товарища обнаружить так и не удалось. Стало ясно: произошло худшее из того, что могло произойти. Воспользовавшись трубой, беглецы просочились через кордоны.
Но кто же знал, что они воспользуются трубой?
Никто. Никто, кроме «Зверя»!
Когда на стол Илье Борисовичу легло сообщение поисковой группы, он побагровел и выгнал всех за дверь. Оставшись в одиночестве, Блюм принялся ходить по кабинету от стены до стены, морщась и скаля зубы: на ходу ему легче думалось.
«Они идут в Промзону! А оттуда вполне могут… Да что я так волнуюсь? Хорошо, пусть они прорвутся на окраину, пусть даже рванут в тундру, а дальше что?! Их же моментально тормознут! А если они все же уйдут от погони?! Куда пойдут? В Поселок? В Поселке, если они все же туда доберутся, больше суток им не прожить. Береза их сцапает. Правда, есть опасность, что в Поселке они передадут Эталон кому-нибудь из местных. Эх, говорил я Березе, чтобы всех недовольных потихоньку убрал: кого сюда, а кого на помойку… Ладно, пусть им все же удастся добраться до Поселка. Но как добраться до Материка? Нет! Невозможно! Никогда!..
Никогда? Но что ж ты тогда волнуешься? Значит, чувствуешь, что есть у них шанс. Потайная лазейка… Надо ее найти! Найти!
Если Томилин действительно все это подготовил, он знает путь! Наверняка знает! Но как из него вытянуть правду? Трогать его голову нельзя… Эта голова стоит миллионы! Нет, надо поймать беглецов, выдавить их на поверхность, выкурить… Выкурить! Вот именно выкурить! Ай да Илья!»
Блюм подошел к установленному на столе селектору и, щелкнув рычажком, закричал: – Пускайте на Жемчужину пар! Ну и что, что не подключено! Даю пять минут! Жар должен быть таким, как в духовке!
Немой был действительно немым.
Сухой, высокий и сутулый, с неподвижным лицом, не выражавшим ничего, кроме равнодушия африканского людоеда, он являлся местным «духом», наводящим на работников ТЭЦ почти мистический ужас. Ужас еще и потому, что у Немого отсутствовал правый глаз, и глазная впадина была неряшливо, на скорую руку заклеена грязным пластырем. Вдобавок ко всему левая рука Немого была короче правой. После того как эта рука побывала в пасти бешеного пса, она сохла, как подлещик на бечевке.
Немой служил заместителем директора по режиму: одного вечно слезящегося глаза ему вполне хватало, чтобы ежедневно выявлять нарушителей и лентяев, которых в двадцать четыре часа загоняли в шахту или на комбинат в горячий цех.
На ТЭЦ было тоже не сладко, но здесь хоть можно было работать и жить, не умирая. А там, под землей или у плавильной печи, люди сгорали свечками!
Немой был образцовым надсмотрщиком, поэтому на ТЭЦ царила железная дисциплина. Директора это устраивало. И потом, Немой никогда ничего не требовал для себя за свой доблестный труд, кроме… женщин.
Женщины были единственной слабостью Немого.
Но почему женщины, а не женщина? А потому, что те вьетнамки и кореянки, которых «выписывала» Немому администрация в качестве прислуги, через неделю-две бесследно пропадали.
Начальство сперва пробовало возмущаться по поводу столь неоправданно быстрой убыли контингента, но Немой только угрюмо молчал, по-циклопьи уставившись на вопрошающих его начальников медленно наливающимся кровью глазом.
Надо сказать, этот его взгляд не выдерживал никто, даже дубиноголовые охранники.
– Что ты с ними делаешь, ешь, что ли? – кричал, волнуясь и дергаясь, директор ТЭЦ, бросая в рот таблетку валидола. – Ладно! Все, иди! Делай с ними что хочешь: режь на кусочки, топи в бетоне, но учти, эта косая – последняя!
Однако через неделю-другую Немому вновь выделяли женщину в соответствии с его письменным заявлением. Выделяли потому, что Немой был незаменим: он работал двадцать четыре часа в сутки.
Каждую минуту он мог появиться в любой точке своего огромного хозяйства и застать какого-нибудь работника, на пять минут задремавшего у котла, врасплох. Тогда Немой долго по-совиному смотрел на провинившегося и делал корявую запись в ученической тетради в клетку.
Проснувшийся работник подбегал к Немому и в ужасе читал каракули «духа» – Немой никогда ни от кого их не прятал. Прочитав, бледнел, как полотно, и умолял Немого не делать выводы, ссылаясь на то, что ничего страшного с агрегатами, пока он спал, не произошло.
Хватая Немого за рукава, как страшащийся наказания ребенок, штрафник заверял одноглазого, что и не думал спать на рабочем месте, а заснул лишь потому, что ночью был аврал… При этом штрафник мог даже встать на колени.
Но никакие слова, никакие колени – ничто не помогало несчастному. Пожевав сухими губами, Немой отрывал руки провинившегося от своих коленей и удалялся.
Естественную убыль грубой рабочей силы – корейцев, китайцев и вьетнамцев – иногда не успевали восполнять. Караваны грузовиков с техникой и людьми с побережья приходили запоздало, поэтому служащих ТЭЦ нередко поднимали среди ночи и бросали в прорыв. За сверхурочные хорошо платили, верней, записывали на счет работника кругленькую сумму. Правда, до сих пор никто этих денег живьем не видел. Начальство успокаивало: получите при расчете. Когда? Месяцев через пять-шесть, когда выберем из земли весь «металл»…
– Надо срочно соединить трубопровод с котлом и пустить в магистраль пар! – Директор старался не смотреть на Немого, боясь встретиться с намертво пришпиливающим взглядом циклопа.
В присутствии Немого директора всегда знобило: он чувствовал себя бабочкой на булавке, еще живой, но уже готовой умереть от ужаса.
Директор никогда не приближался к нему ближе чем на пять шагов, относясь к Немому как к хищнику в клетке с возмутительно тонкими железными прутьями. Все, чего директор желал в эти краткие минуты, так это чтобы Немой поскорей покинул его кабинет.
– Срочно, ты понял меня? – добавил директор возможно внушительней.
Что он был против этого рыбьего глаза? Этого спокойного людоеда?
Ничто! Плесень!
Однажды – примерно год назад – он узнал, как Немой расправился с одним человеком. Жертвой одноглазого оказался охотник, случайно забредший на Объект. Охотник хотел приобрести здесь, в Промзоне Объекта, табаку и спичек и вернуться в тундру. Он уже с десяток лет охотился на песца и жил в промысловых избушках, разбросанных на сотни километров.
Как он попал на Объект, осталось невыясненным. Охотника не видели ни на одном из контрольных пунктов трех линий охраны! На вопрос, как он сюда попал, охотник упорно не отвечал.
Чтобы он чего доброго не ушел тем же путем, каким попал на Объект, его предусмотрительно посадили под замок. При охотнике были злобные собаки, и они, никого к себе не подпуская, обосновались около того барака, куда заключили охотника.
Пока начальство думало, что им делать с пришлым, Немой, узнав об охотнике, явился на него посмотреть. Когда он увидел охотника, его единственный глаз налился кровью: Немой замычал, заклокотал, забулькал… и подал начальству бумагу, в которой просил поручить ему охотника, ссылаясь на то, что у него с ним давние счеты.
Десять лет они оба промышляли песца по соседству друг с другом. Немой не лез на территорию соседа, и сосед отвечал ему тем же. Иногда один из них приходил к другому и просил пуд соли или бочку солярки. Долги всегда возвращались без задержки, причем с бутылочкой в нагрузку.
Потом туда пожаловали геологи. Они ставили буровые, били шурфы, рыли канавы… И у Немого начали пропадать песцы из ловушек. Если бы в ловушке оставался хотя бы хвост, было бы понятно, что это зверь полакомился добычей. Но не оставалось и хвостов. Ясно было, что это дело рук человека.
Немой отправился к геологическому начальству искать правду с карабином в руках. Испуганные геологи заверили охотника: им дела нет до каких-то там шкурок, им надо давать план по разведке…
Немой успокоился, даже пообедал с геологами, отрезая огромным ножом горячие куски от оленьих ребер и с восторженным стоном отправляя их себе в рот. Вареного он давненько не едал…
На обратном пути за ним увязался какой-то сезонный рабочий, узнавший, что у охотника на зимовье имеется спирт. На зимовье они пропьянствовали сутки. Между прочим работяга намекнул, что песцов ворует сосед Немого по тундре, хотя воровством занимался сам работяга; в его палатке под брезентом лежал небольшой мешок с белыми шкурками.
Перед уходом работяга ни с того ни с сего затеял с хозяином зимовья драку. Дошло до ножей. Работяга вытащил из сапога заточку и выколол глаз Немому. Оставив истекающего кровью хозяина на полу, работяга бросился в тундру, стремительно трезвея. Одноглазый выполз на порог и, смахнув с лица кровь, пустил вдогонку гостю пулю. Работяга уткнулся простреленной головой в мох.
Придя в себя после буйной попойки, Немой решил, что теперь ему одна дорога – в тюрьму. А раз так, прежде надо посчитаться со всеми обидчиками. В первую очередь – с соседом-охотником. В эти дни тот стрелял уток на Мертвом озере. Потом, конечно, следовало порешить геологов. Он им не верил!
К утру Немой подошел к палатке, где спал сосед. Немой в бешенстве искромсал палатку ножом, вытащил из спального мешка удивленного охотника и предъявил ему «черную метку» – окровавленную бумажку с «обвинительным заключением».
Испуганный охотник уверял Немого, что и у него из ловушек пропадают песцы, и это наверняка вина кого-нибудь из рабочих геологической партии, куда вербуют много всякой уголовной швали… Немой только зло усмехнулся. Этот удачливый в промысле сосед всегда вызывал в нем черную зависть.
Прежде чем расстрелять соседа, Немой решил Выкурить папиросу. Чиркая спичками на холодном ветру, он на мгновение упустил охотника из виду, и тот, изловчившись, прыгнул на одноглазого. Надсадно хрипя, они катались по кочкам, вырывая друг у друга карабин. Злоба душила Немого: он едва не откусил соседу нос и уже хотел разорвать ему щеку, но тот угодил ему кулаком в челюсть и «выключил».
Когда Немой пришел в себя, он был уже связан. Над ним стояли собаки соседа, готовые впиться в него клыками.
Тогда ему дали восемь лет…
Немой ходил к Блюму с челобитной, прося охотника в награду за безупречную службу. И охотника ему передали.
Когда Илья Борисович вспомнил о свалившемся с неба охотнике, от Немого потребовали отчета. Выяснилось, что охотник прикован к стене в жилище Немого. Теперь это был его двойник: у охотника недоставало глаза и языка.
Глядя на испуганные лица проверяющих, Немой утробно булькал и мычал; по краям его рта выступала не то слюна, не то пена.
Узнав о случившемся, Блюм хотел наказать садиста, но потом раздумал. По сути, циклоп избавил их от забот – взял незваного гостя на себя.
Тогда же оставшихся без присмотра хозяина собак решили отстрелять; косые уносили мертвых лаек в свои бараки. Правда, одной собаке – огромной полярной лайке с серой волчьей шкурой – удалось-таки избежать пули и где-то спрятаться.
Командир говорил по рации, недовольно глядя на охранника, весело разбрасывавшего кучу дробленой породы. Выдохнув:
– Ну, дурак! – он скомандовал: – Возвращаемся.
Уже метрах в пятидесяти от развилки охранник, которым больше не прикрывались, догнал командира.
– Ну что, обнаружили их? – бодро спросил он. Командир повернул к нему рябое лицо и в свою
очередь спросил:
– А ты обнаружил?
– Пусто, – глупо улыбаясь, ответил охранник. – Голяк! В трубе ветер гуляет!
Группа прошла еще несколько шагов… Командир вдруг остановился и схватил охранника за грудки:
– Где голяк?
– Везде… Даже в трубе, – растерянно улыбаясь, сказал парень.
– Как в трубе? – прошипел командир. Белки его глаз синевато мерцали во мраке.
– Да нет их там! – испуганно ответил охранник. – Я проверял. Даже фонариком светил!..
Молодой человек стремительно вошел в кабинет Блюма и молча положил перед ним лист бумаги.
Илья Борисович пробежал глазами ответ компьютера и стукнул кулаком по столу.
– Ну что, губошлеп, прокололся?
– Но это еще ничего не значит! – попробовал защититься тот. – Даже мы это выпустили из виду. А уж они! Им-то откуда это знать?
– Помолчи! Между жизнью и смертью даже у дурака мозги заработают! – рявкнул Илья Борисович. – Передай поисковым группам, чтобы немедленно шли по этим двум туннелям, особенно по тупиковому. Ничего страшного, если кого-то из них. подстрелят: такая уж у них работа. Я не хочу, чтобы у беглецов оставалось время для раздумий, понятно? Через десять минут Эталон должен быть у них. Откровенно говоря, меня уже не беспокоят сами беглецы. Конечно, они были нужны мне, чтобы устроить Томилину очную ставку, но… уж очень им везет. Пора положить этому конец!
Блюм стал прохаживаться по кабинету, разминая затекшие суставы. Молодой человек, передав по телефону приказ Блюма, ждал новых указаний.
– А этот Артист не без способностей, – продолжал Илья Борисович. – Кажется, он был кумиром местной толпы, а потом, естественно, опустился. Невостребованный талант! Теперь от него всего можно ожидать! Ох, чую, докопается! И что тогда будем делать? Тогда проблемы будут у всех вас, мои дорогие помощники!
35
– Что ты там еще задумал, Цыган? Что за фокусы? Зачем понадобилась эта кража? – Мясник недовольно смотрел в лицо черноволосому человеку, сидевшему рядом с ним в автомобиле и нахально улыбавшемуся.– Сумка для отвода глаз! Взять одни документы было бы глупо. А так – смахивает на банальную кражу!
Цыган протянул Мяснику документы, которые Донской изъял у «офицера безопасности».
– Этот кретин носил с собой визитку, – усмехнулся Мясник, опуская документы гладковыбритого себе в карман.
– И я ношу! – хохотнул Цыган. – Зато ни одна собака легавая не привяжется, если что!
– Ты уверен? – усмехнулся Мясник. – Кстати, зачем ты все это заварил? Что ты все усложняешь? Я же тебе велел просто пасти его!
– А что я заварил?! – Цыган скалил крупные белые зубы и бесстрашно смотрел в глаза огромному Мяснику.
– Не валяй дурака! Это тебе не Ольстер! Дело не стоит и выеденного яйца, а ты лезешь со своими штучками. Когда питерский выйдет из гостиницы, я его завалю.
– А вдруг и на этот раз сорвется, и он уйдет?! Вдруг удобного момента не будет до самого вокзала?
– Плевал я на удобный момент! Он едет десятичасовым поездом?
– Но если он раздумает? Нужен страховочный вариант.
– Как только он выйдет, я закрою вопрос. У меня нет времени пасти его до вокзала.
– А если все же сорвется?! – не унимался Цыган. – Тут нужны высокие технологии, метод, сводящий на нет даже минимальный шанс цыпленка избежать сковороды. И потом, надо же когда-то испытать устройство? Техника не должна простаивать!
– Заткни пасть! Иди в холл и жди. Как только он спустится, дашь мне знать. И подумай, как потом технику свою вернуть? Оставлять ее нельзя!
Мясник холодно смотрел на Цыгана.
Неясное беспокойство, которое Донской ощущал последние полчаса, вдруг выросло до настоящей тревоги. У себя в номере Глеб сидел как на иголках. Его лихорадило. Рядом на кровати лежал новенький кейс.
«Это простуда… Или водка в чебуречной была фальшивой! – думал он. – Девчонка стащила сумку… Но зачем ей понадобились документы? – И вдруг его осенило: – А что, если кража была затеяна ради документов? Тогда ребята из „службы безопасности” где-то рядом… Но как они узнали, где я? Моего адреса никто не знает! Никто, кроме… потрошителя! Его работа!»
Донской вскочил с кровати, взял кейс и, сорвав с вешалки плащ, вышел в коридор. Проходя мимо администраторши, он положил перед ней банкноту.
– За ваше внимание! – шепнул он открывшей было рот женщине.
– Вы уже уезжаете?
– Да, сейчас что-нибудь съем у вас в ресторане и отчалю! – Глеб помахал ей рукой.
– Но вы еще подойдете ко мне? Нужно соблюсти кое-какие формальности, И потом, надо бы проверить ваш номер на предмет… – администраторша замялась.
– О, конечно! Вместе пересчитаем наволочки! Она что-то крикнула ему вслед, но Глеб не расслышал, что именно, и направился в ресторан. Он остановился в проходе, откуда официанты выносили подносы.
– Сюда нельзя, – сказал пробегавший официант, натолкнувшись на Донского.
– Я не сюда! – коротко ответил Глеб, идя по узкому коридору.
– А куда же? – официант, остановившись, удивленно смотрел ему вслед.
– Туда! – лаконично ответил Донской, шагая к железной двери.
Ноги его сами бежали к выходу. Даже не видя еще никого позади себя, Глеб уже всем своим существом ощущал погоню.
Толкнув железную дверь, Донской оказался во дворе. Пройдя мимо контейнеров для мусора и продуктовых автомобилей, он подошел к железным воротам, рядом с которыми светилось окошко проходной.
– Куда? – спросил мордатый парень в форменной одежде, вырастая у него на пути.
– На свежий воздух! – ответил Донской, улыбаясь.
– Здесь закрыто! – парень уперся руками в дверной косяк.
Он не собирался выпускать Донского.
– Отойди! На поезд опаздываю! – Стоя грудь в грудь с парнем, Донской продолжал улыбаться.
– Нет! – осклабился охранник. – Может, ты не заплатил или вилки украл!
Донской ясно услышал звонкую дробь шагов: кто-то бежал сюда.
– Зря, – сказал Донской и, опустив глаза, отступил на шаг.
– Вот-вот, иди, для начала расплатись! Кажется, это за тобой? – охранник посмотрел за спину Глебу.
Не теряя ни секунды, Донской прямым ударом под ребра согнул охранника, не ожидавшего такого маневра. Вторым ударом в челюсть он бросил пятнистого на пол и, стараясь не наступить на парня, рванул дверь на себя и оказался на улице…
Мясник увидел выскочившего из проходной человека и нащупал в кармане шершавую рукоятку. Питерский сейчас шел прямо на него. Цыган только что сообщил ему по телефону, что клиент бежит к черному ходу, и Мясник едва успел сюда. Не обращая внимания на высокого мужчину в плаще, Донской смотрел на проезжую часть, где текла сплошная река автомобилей.
Мясник осмотрелся: пешеходов было не так много… Он уже двинулся навстречу клиенту, держа руки в карманах, и тут обратил внимание на дипломат в руке питерского. Ведь если он сейчас завалит клиента, придется еще каким-то образом взять эту никелированную штучку. Но как? Мимо Донского проходили пешеходы. Наверняка они первыми бросятся к упавшему… Нет, незаметно взять дипломат не удастся!
Донской поднял руку. Ближайший автомобиль включил поворотник и сдал к тротуару. Не вынимая руки из кармана, Мясник направил дуло на клиента. Сразу двое – мужчина и женщина – остановились рядом с питерским и стали голосовать идущему навстречу транспорту, на миг заслонив клиента. Мясник раздраженно отпрыгнул в сторону и снова навел дуло на питерского. На этот раз парень с крашеной девицей, резко смеясь, выросли между охотником и дичью и, вытянув губы, надумали целоваться. Мясник глухо выругался и опустил дуло.
Глеб подбежал к еще движущемуся автомобилю, открыл дверь и прыгнул на сиденье рядом с водителем. В зеркало заднего обзора он увидел спешащего к автомобилю охранника.
Через двадцать минут Донской расплатился с водителем и вскочил на подножку уже закрывающего двери «Икаруса», едущего в аэропорт. Вслед за ним в дверь кто-то забарабанил…
Всю дорогу до аэропорта Глебу казалось, что за ним следят. Ему всюду мерещились тайные соглядатаи – подельники тех самых офицеров неизвестно какой безопасности. Он решил отказаться от ночи в поезде Москва—Петербург. Темные вагоны, дремлющие пассажиры: газеты, журналы, пиво, сосед с перерезанным горлом, которого, очнувшись от тяжелого сна, обнаруживает где-то в районе Малой Вишеры пассажирка, всю ночь изобретавшая способ познакомиться с таким интересным мужчиной…
Лихорадка усилилась.
«Все-таки официант достал меня своей водочкой!» – подумал Глеб, входя в ярко освещенное, полное пестрого народа здание аэропорта.
По пути к кассе он скосил глаз на аккуратный чемоданчик, который, в отличие от матерчатой сумки, унесенной злосчастной горничной, прекрасно сочетался с его плащом и костюмом, превращая хорошо одетого бездельника в делового человека. Правда, этот кейс был достаточно тяжелой игрушкой.
Здесь, среди яркого света и людской суеты, лихорадка вроде бы унялась, и Донской старался не думать о неприятностях…
Уже началась регистрация билетов на рейс до Петербурга, и Глеб встал в очередь, благодушно разглядывая пассажиров. Неожиданно он почувствовал на спине чей-то взгляд и обернулся: молодой мужчина в черном плаще смотрел на него.
Кажется, этот парень ехал с ним в автобусе. Или не он?
Глеб улыбнулся парню, как давнишнему знакомому. Несколько мгновений тот смотрел на Донского стеклянными глазами, а потом медленно, словно нехотя, отвернулся.
Девица у стойки регистрации быстро оформила его билет, потом скосила взгляд на кейс и попросила сдать его в багаж. Она была не в духе: хмурила брови, то и дело плотно сжимала губы.
– Почему? – спросил Глеб: ему не хотелось расставаться с кейсом.
– Потому что больше пяти кэгэ. На ручную кладь не тянет. Полетит вместе с багажом.
– Но я хочу взять его в салон, – начал с улыбкой Глеб. – Видите ли, сегодня у меня уже один раз украли сумку. И я не хотел бы…
– Не беспокойтесь. Никуда ваш чемодан не денется!
– Да, но… А впрочем… – Глеб махнул рукой. – Забирайте.
Получив посадочный талон, он отошел от стойки. До посадки оставалось еще минут тридцать, и Глеб направился к свободным креслам, где пассажиры маялись в ожидании вылета.
Черноволосый молодой человек в длинном плаще все это время, не меняя выражения лица, наблюдал за регистрацией со второго этажа. Когда Глеб отошел от стойки, молодой человек вынул из кармана телефон.
– Все в порядке. Я его достал! Ну что теперь скажешь про мой страховочный вариант?.. Ладно, я не радуюсь. Оцени мою дальновидность! – молодой человек торжествующе засмеялся. – Так вот, он решил самолетом! Нет, не думаю, чтобы он успел поделиться с кем-нибудь своими соображениями. Я все время сидел у него на хвосте. Да… Уже включил отсчет. На два часа ночи. Сработает в воздухе. Что? Если будет задержка по метеоусловиям, подкорректирую… Понимаю, слишком много издержек. Хотя какая разница: две сотни туда, две сюда? Главное – никаких концов! – И он вновь захохотал. – А технику все равно надо испытывать!
Молодой человек спрятал телефон и, глядя на Донского, процедил сквозь зубы:
– Посмотрим, как ты справишься с прыжком без парашюта!
После этого он прошел в бар, купил бокал лимонада и стал маленькими глотками пить, краем глаза наблюдая за пассажирами внизу.
36
Стараясь не задевать карабином звонкого железа трубы, Бармин едва поспевал за Артистом, по-тараканьи шустро спешащим по железной кишке вон из тупика. Артист был стремителен и бодр, а ведь еще пятнадцать минут назад он собирался упасть на холодные камни и ждать смерти.О, вкус жизни!
Эдик смаковал его, словно карамельку, катая языком упоительную сладость замены смертной казни длительным тюремным заключением. Теперь он был согласен еще на пару часов затянуть эту трагедию. А там, глядишь, трагедия плавно перешла бы в фарс, освободив его от необходимости умереть в финале.
«Что и говорить, лучше глухая неизвестность, чем предельная ясность с дулом, приставленным к твоему затылку!» – философски размышлял он, боясь взвизгнуть от радости…
Когда Артист в истерическом припадке откопал конец трубы и заглянул в ее пустоту, он поначалу не придал этому значения. Его раздражали обломки породы, осыпавшиеся прямо в отверстие и не позволявшие ему вырыть достаточное углубление, чтобы лечь и зарыться с головой.
И тут его осенило!
А что, если спрятаться в трубе? Во-первых, она, железная, защитит его от пуль. Во-вторых, можно отползти подальше от края и там затаиться. А в-третьих…
В-третьих, можно вообще ползти по трубе до тех пор, пока куда-нибудь не вылезешь!
Артист еще только думал об этом третьем варианте, а колени его уже сучили по жесткому металлу трубы.
– Здесь развилка! – прошипел он.
– Тише! – шикнул на него Бармин, лежавший в метре от Артиста.
В наступившей тишине они услышали легкий скрежет по металлу.
– Что это? – испуганно прошептал Эдик.
– Охранники. Караулят нас на развилке. Наверное, они знают, что мы в тупике! – шепотом ответил Бармин.
– Куда ползем, налево или направо?
– Сейчас узнаем. Выбирайся в основную трубу. Я за тобой!
По-змеиному искривив тело, Эдик вполз в трубу перпендикулярной нитки трубопровода.
– Что теперь? – спросил он.
– На, держи спички. Зажжешь и определишь направление тяги! – Бармин нащупал в темноте ладонь Артиста и вложил в нее коробку.
– А если взорвемся?
– Не бойся. Воздух не взрывается!
Артист легонько коснулся коробка спичкой, рассчитывая, что от маленькой искорки газ, возможно, и не взорвется. Но искра не могла показать направление воздушного потока. Вытерев со лба пот, Артист зажмурился и с треском зажег спичку, осветив Т-образное соединение трубопровода. Эдик блаженно улыбнулся. Им везло. Так везло, словно они, стоя у рулетки, бросали одну-единственную фишку пять раз подряд на одно и то же поле и неизменно выигрывали.
– Туда! – сказал Эдик и пополз навстречу потоку воздуха. – Как бы наше везение не кончилось!
У развилки собралось уже более тридцати вооруженных людей. Артиста и его товарища обнаружить так и не удалось. Стало ясно: произошло худшее из того, что могло произойти. Воспользовавшись трубой, беглецы просочились через кордоны.
Но кто же знал, что они воспользуются трубой?
Никто. Никто, кроме «Зверя»!
Когда на стол Илье Борисовичу легло сообщение поисковой группы, он побагровел и выгнал всех за дверь. Оставшись в одиночестве, Блюм принялся ходить по кабинету от стены до стены, морщась и скаля зубы: на ходу ему легче думалось.
«Они идут в Промзону! А оттуда вполне могут… Да что я так волнуюсь? Хорошо, пусть они прорвутся на окраину, пусть даже рванут в тундру, а дальше что?! Их же моментально тормознут! А если они все же уйдут от погони?! Куда пойдут? В Поселок? В Поселке, если они все же туда доберутся, больше суток им не прожить. Береза их сцапает. Правда, есть опасность, что в Поселке они передадут Эталон кому-нибудь из местных. Эх, говорил я Березе, чтобы всех недовольных потихоньку убрал: кого сюда, а кого на помойку… Ладно, пусть им все же удастся добраться до Поселка. Но как добраться до Материка? Нет! Невозможно! Никогда!..
Никогда? Но что ж ты тогда волнуешься? Значит, чувствуешь, что есть у них шанс. Потайная лазейка… Надо ее найти! Найти!
Если Томилин действительно все это подготовил, он знает путь! Наверняка знает! Но как из него вытянуть правду? Трогать его голову нельзя… Эта голова стоит миллионы! Нет, надо поймать беглецов, выдавить их на поверхность, выкурить… Выкурить! Вот именно выкурить! Ай да Илья!»
Блюм подошел к установленному на столе селектору и, щелкнув рычажком, закричал: – Пускайте на Жемчужину пар! Ну и что, что не подключено! Даю пять минут! Жар должен быть таким, как в духовке!
37
Директор ТЭЦ срочно вызвал по селектору своего помощника по прозвищу Немой.Немой был действительно немым.
Сухой, высокий и сутулый, с неподвижным лицом, не выражавшим ничего, кроме равнодушия африканского людоеда, он являлся местным «духом», наводящим на работников ТЭЦ почти мистический ужас. Ужас еще и потому, что у Немого отсутствовал правый глаз, и глазная впадина была неряшливо, на скорую руку заклеена грязным пластырем. Вдобавок ко всему левая рука Немого была короче правой. После того как эта рука побывала в пасти бешеного пса, она сохла, как подлещик на бечевке.
Немой служил заместителем директора по режиму: одного вечно слезящегося глаза ему вполне хватало, чтобы ежедневно выявлять нарушителей и лентяев, которых в двадцать четыре часа загоняли в шахту или на комбинат в горячий цех.
На ТЭЦ было тоже не сладко, но здесь хоть можно было работать и жить, не умирая. А там, под землей или у плавильной печи, люди сгорали свечками!
Немой был образцовым надсмотрщиком, поэтому на ТЭЦ царила железная дисциплина. Директора это устраивало. И потом, Немой никогда ничего не требовал для себя за свой доблестный труд, кроме… женщин.
Женщины были единственной слабостью Немого.
Но почему женщины, а не женщина? А потому, что те вьетнамки и кореянки, которых «выписывала» Немому администрация в качестве прислуги, через неделю-две бесследно пропадали.
Начальство сперва пробовало возмущаться по поводу столь неоправданно быстрой убыли контингента, но Немой только угрюмо молчал, по-циклопьи уставившись на вопрошающих его начальников медленно наливающимся кровью глазом.
Надо сказать, этот его взгляд не выдерживал никто, даже дубиноголовые охранники.
– Что ты с ними делаешь, ешь, что ли? – кричал, волнуясь и дергаясь, директор ТЭЦ, бросая в рот таблетку валидола. – Ладно! Все, иди! Делай с ними что хочешь: режь на кусочки, топи в бетоне, но учти, эта косая – последняя!
Однако через неделю-другую Немому вновь выделяли женщину в соответствии с его письменным заявлением. Выделяли потому, что Немой был незаменим: он работал двадцать четыре часа в сутки.
Каждую минуту он мог появиться в любой точке своего огромного хозяйства и застать какого-нибудь работника, на пять минут задремавшего у котла, врасплох. Тогда Немой долго по-совиному смотрел на провинившегося и делал корявую запись в ученической тетради в клетку.
Проснувшийся работник подбегал к Немому и в ужасе читал каракули «духа» – Немой никогда ни от кого их не прятал. Прочитав, бледнел, как полотно, и умолял Немого не делать выводы, ссылаясь на то, что ничего страшного с агрегатами, пока он спал, не произошло.
Хватая Немого за рукава, как страшащийся наказания ребенок, штрафник заверял одноглазого, что и не думал спать на рабочем месте, а заснул лишь потому, что ночью был аврал… При этом штрафник мог даже встать на колени.
Но никакие слова, никакие колени – ничто не помогало несчастному. Пожевав сухими губами, Немой отрывал руки провинившегося от своих коленей и удалялся.
Естественную убыль грубой рабочей силы – корейцев, китайцев и вьетнамцев – иногда не успевали восполнять. Караваны грузовиков с техникой и людьми с побережья приходили запоздало, поэтому служащих ТЭЦ нередко поднимали среди ночи и бросали в прорыв. За сверхурочные хорошо платили, верней, записывали на счет работника кругленькую сумму. Правда, до сих пор никто этих денег живьем не видел. Начальство успокаивало: получите при расчете. Когда? Месяцев через пять-шесть, когда выберем из земли весь «металл»…
– Надо срочно соединить трубопровод с котлом и пустить в магистраль пар! – Директор старался не смотреть на Немого, боясь встретиться с намертво пришпиливающим взглядом циклопа.
В присутствии Немого директора всегда знобило: он чувствовал себя бабочкой на булавке, еще живой, но уже готовой умереть от ужаса.
Директор никогда не приближался к нему ближе чем на пять шагов, относясь к Немому как к хищнику в клетке с возмутительно тонкими железными прутьями. Все, чего директор желал в эти краткие минуты, так это чтобы Немой поскорей покинул его кабинет.
– Срочно, ты понял меня? – добавил директор возможно внушительней.
Что он был против этого рыбьего глаза? Этого спокойного людоеда?
Ничто! Плесень!
Однажды – примерно год назад – он узнал, как Немой расправился с одним человеком. Жертвой одноглазого оказался охотник, случайно забредший на Объект. Охотник хотел приобрести здесь, в Промзоне Объекта, табаку и спичек и вернуться в тундру. Он уже с десяток лет охотился на песца и жил в промысловых избушках, разбросанных на сотни километров.
Как он попал на Объект, осталось невыясненным. Охотника не видели ни на одном из контрольных пунктов трех линий охраны! На вопрос, как он сюда попал, охотник упорно не отвечал.
Чтобы он чего доброго не ушел тем же путем, каким попал на Объект, его предусмотрительно посадили под замок. При охотнике были злобные собаки, и они, никого к себе не подпуская, обосновались около того барака, куда заключили охотника.
Пока начальство думало, что им делать с пришлым, Немой, узнав об охотнике, явился на него посмотреть. Когда он увидел охотника, его единственный глаз налился кровью: Немой замычал, заклокотал, забулькал… и подал начальству бумагу, в которой просил поручить ему охотника, ссылаясь на то, что у него с ним давние счеты.
Десять лет они оба промышляли песца по соседству друг с другом. Немой не лез на территорию соседа, и сосед отвечал ему тем же. Иногда один из них приходил к другому и просил пуд соли или бочку солярки. Долги всегда возвращались без задержки, причем с бутылочкой в нагрузку.
Потом туда пожаловали геологи. Они ставили буровые, били шурфы, рыли канавы… И у Немого начали пропадать песцы из ловушек. Если бы в ловушке оставался хотя бы хвост, было бы понятно, что это зверь полакомился добычей. Но не оставалось и хвостов. Ясно было, что это дело рук человека.
Немой отправился к геологическому начальству искать правду с карабином в руках. Испуганные геологи заверили охотника: им дела нет до каких-то там шкурок, им надо давать план по разведке…
Немой успокоился, даже пообедал с геологами, отрезая огромным ножом горячие куски от оленьих ребер и с восторженным стоном отправляя их себе в рот. Вареного он давненько не едал…
На обратном пути за ним увязался какой-то сезонный рабочий, узнавший, что у охотника на зимовье имеется спирт. На зимовье они пропьянствовали сутки. Между прочим работяга намекнул, что песцов ворует сосед Немого по тундре, хотя воровством занимался сам работяга; в его палатке под брезентом лежал небольшой мешок с белыми шкурками.
Перед уходом работяга ни с того ни с сего затеял с хозяином зимовья драку. Дошло до ножей. Работяга вытащил из сапога заточку и выколол глаз Немому. Оставив истекающего кровью хозяина на полу, работяга бросился в тундру, стремительно трезвея. Одноглазый выполз на порог и, смахнув с лица кровь, пустил вдогонку гостю пулю. Работяга уткнулся простреленной головой в мох.
Придя в себя после буйной попойки, Немой решил, что теперь ему одна дорога – в тюрьму. А раз так, прежде надо посчитаться со всеми обидчиками. В первую очередь – с соседом-охотником. В эти дни тот стрелял уток на Мертвом озере. Потом, конечно, следовало порешить геологов. Он им не верил!
К утру Немой подошел к палатке, где спал сосед. Немой в бешенстве искромсал палатку ножом, вытащил из спального мешка удивленного охотника и предъявил ему «черную метку» – окровавленную бумажку с «обвинительным заключением».
Испуганный охотник уверял Немого, что и у него из ловушек пропадают песцы, и это наверняка вина кого-нибудь из рабочих геологической партии, куда вербуют много всякой уголовной швали… Немой только зло усмехнулся. Этот удачливый в промысле сосед всегда вызывал в нем черную зависть.
Прежде чем расстрелять соседа, Немой решил Выкурить папиросу. Чиркая спичками на холодном ветру, он на мгновение упустил охотника из виду, и тот, изловчившись, прыгнул на одноглазого. Надсадно хрипя, они катались по кочкам, вырывая друг у друга карабин. Злоба душила Немого: он едва не откусил соседу нос и уже хотел разорвать ему щеку, но тот угодил ему кулаком в челюсть и «выключил».
Когда Немой пришел в себя, он был уже связан. Над ним стояли собаки соседа, готовые впиться в него клыками.
Тогда ему дали восемь лет…
Немой ходил к Блюму с челобитной, прося охотника в награду за безупречную службу. И охотника ему передали.
Когда Илья Борисович вспомнил о свалившемся с неба охотнике, от Немого потребовали отчета. Выяснилось, что охотник прикован к стене в жилище Немого. Теперь это был его двойник: у охотника недоставало глаза и языка.
Глядя на испуганные лица проверяющих, Немой утробно булькал и мычал; по краям его рта выступала не то слюна, не то пена.
Узнав о случившемся, Блюм хотел наказать садиста, но потом раздумал. По сути, циклоп избавил их от забот – взял незваного гостя на себя.
Тогда же оставшихся без присмотра хозяина собак решили отстрелять; косые уносили мертвых лаек в свои бараки. Правда, одной собаке – огромной полярной лайке с серой волчьей шкурой – удалось-таки избежать пули и где-то спрятаться.