Крестовский Евгений. Холодное солнце

   Он придвинулся поближе к Бармину и сделал заговорщицкое лицо.
   – По малой нужде!
   – Ну ты даешь! – развел руками повеселевший доходяга. – Я и большую здесь справляю! А он за забор по малой лезет! Вот что, хошь я на перекрестке присяду?
   Доходяга, осмотревшись, перешел улицу и принялся расстегивать штаны. Пешеходы остановились и удивленно повернули головы к присевшему на корточки человеку.
   Трясущимися руками Бармин извлек из-под куртки кошку и закинул ее на забор. Упираясь ногами в бетон, он в три шага достиг его верхушки и прыгнул вниз вместе с кошкой.
   Не успев добежать до бочек, где ему надлежало ожидать появления из вентиляционного окна бомбы, Бармин увидел ее.
   Нечто плавно вылетело из круглого отверстия и, набирая скорость, устремилось к забору вверх по наклонной. «Бомбу» несли воздушные шары или что-то вроде этого.
   Выхватив из-под плаща обрез, он тут же выстрелил… и промахнулся. Шары неумолимо несло в сторону улицы. Для следующего выстрела уже не оставалось времени.
   Дослав дрожащей рукой патрон в патронник, Бармин тут же от живота выстрелил. Прицелиться он уже не успевал – шары вылетали на улицу. Бомба продолжала свое стремительное движение к забору, но только теперь по нисходящей траектории: один Шар лопнул. Водила привстал на цыпочки: высота, на которой летела бомба, была значительно выше забора.
   И все же, металлически шмякнувшись о бетон, бомба свалилась в лабораторный двор, увлекая за собой шар.
   Тяжело дыша, Бармин поднял с земли бомбу. Это был сверток. Развернув его, он удивленно взглянул на содержимое, затем сунул в карман. Ощущая дрожь в коленях, Бармин бросил кошку, и, вцепившись в веревку, влез на забор.
   На улице уже собралась толпа.
   Кого-то били.
   Бармин ухмыльнулся, узнав скрюченную фигуру.
   «Молодец! – подумал он. – Хорошо отрабатывает!»
   Бармин спрыгнул на тротуар позади зевак, наблюдавших за представлением. Те лишь покосились на него. Потасовка с жалобными стонами жертвы и рычанием палачей была им по вкусу.
   – Что дают? – спросил Бармин, нагловато улыбаясь и показывая глазами на толпу.
   – Убивают!
   – За что?
   – А какая разница… Уже минуты три!
   – Тогда надо помочь!
   Толпа плотным кольцом обступала доходягу. Отдельные энтузиасты заплечных дел в охотку обрабатывали его, крепко прикладываясь сапогами к обмякшему телу. Бить могли бы и сильней, но бить сильно имели право только патрули.
   Бармин едва протолкался к доходяге, который жалобно охал, защищая от ударов голову.
   – Вот я тебя и нашел! – грозно заорал Бармин. – Спасибо, братва, что задержали! Хорош, оставь его, теперь он никуда не денется.
   Экзекуторы изумленно посмотрели на лохматого парня, несколько поубавив энтузиазм.
   – В чем дело? – недовольно спросил один из них: ему хотелось еще разик поддеть сапогом вонючку под ребра.
   – Ничего страшного! – бодро ответил Бармин. – Этот синяк вытащил у меня в отряде все радиоактивные источники из приборов: три кобальта и один кадмий! – вдохновенно врал он. – Вытащил и проглотил! Думал, умрет, как от цианистого калия. Умрет-то он умрет, да только не сразу! Сначала фонить будет, как ядерный реактор.
   – Фонить? – испуганно переспросил главный экзекутор в добрых сапогах с подковками.
   Остальные члены «зондер-команды», побледнев, стали перешептываться.
   – Да, рентген на сто. Кстати, не подходите к нему близко!
   – То-то я думаю, чего это он гадить посреди улицы собрался! – забормотал главный экзекутор и попятился назад, раздвигая толпу. – Все ясно: радиация назад просится!
   – Да нет! – серьезно сказал Бармин. – Просто передумал умирать. Однако поздно, дядя! Ты уже труп! – обратился он к доходяге. – Походишь еще часа три-четыре, а там…
   Толпа бросилась врассыпную.
   – Не бойтесь! – кричал им вслед Бармин. – Возможно, вы не получили дозу! А его мы закопаем вместе с отходами! Зуб даю!
   Стараясь как можно дальше уйти от злосчастного перекрестка, Бармин бежал по переулкам жилого квартала и буквально волок за собой потерпевшего. На первом же повороте они напоролись на патруль: Бармин едва не опрокинул стража порядка на тротуар.
   – Стоять! – завопил удержавшийся на ногах парень и наставил на беглецов дуло автомата.
   Бармин тут же предъявил патрулю свой пропуск. Затем, кивнув на сжавшегося в комок доходягу, усмехнулся:
   – Этот утиль со мной!
   – Зачем он тебе? – возвращая пропуск, спросил патрульный. – От него же дерьмом несет!
   – Для коллекции, парни!
   – А чем мы, если не секрет, занимаемся? – вежливо спросил патрульный Бармина, волком поглядывая на доходягу.
   – Чучела набиваем! – бойко отрапортовал Бардин. – Этого ватой набью: пусть ворон гоняет!
   Ворон? – усмехнулся патрульный.
   В этот момент у него на поясе заработала рация. Динамик что-то отрывисто пролаял, и патрульный, бросив на доходягу презрительный взгляд, быстро пошел вперед. Его товарищи направились следом.
   – Никак за тобой пошли? – улыбнулся Бармин. – Может, догнать их и сдать тебя?
   Он радостно засмеялся. У него сегодня все получалось.
   Взмокший от только что пережитых страданий доходяга шумно выдохнул и, не обращая внимания на хохот своего избавителя, промычал:
   – А куда мы, собственно, спешим, любезный?
   – Ого, как ты заговорил! – хохотнул Бармин. – Я же обещал населению тебя закопать! Вот и пойдем куда-нибудь поглубже, под землю. Я тебя стаканчиком угощу. Все меньше вонять будешь.
   – Весьма благородно с твоей стороны.
   Они быстро удалялись от опасного перекрестка. Доходяга едва слышно повизгивал и держался за поясницу, но глаза его смеялись: в руке у него было столько денег, что голодная смерть отныне ему не грозила. Целую неделю! А то и две.
 

21

   Илья Борисович колдовал над своим пасьянсом, заряжаясь азартом полицейской ищейки. Глаза его сверкали. Он даже не заметил, как в кабинет кто-то вошел.
   – Шеф, – перед Блюмом вырос молодой человек, смущенно чешущий затылок, – «Зверь» предлагает нам заняться одним субъектом в связи с похищением Эталона.
   – Кто он?
   – Некто Артист. Свидетель опознал его.
   – Артист? Не слышал… – Блюм, размышлявший над последней сводкой данных, недовольно оторвался от чтения. – Что он там натворил?
   – Извините, прилюдно справлял нужду. Этот человек уже не числится ни в каком списке. Кандидат на отправку в Промзону. Не понимаю, как его до сих пор не убрали отсюда!
   – Что же тогда «Зверь» так беспокоится? – спросил Блюм, задумчиво. – Здесь что-то есть!
   – Да нет, ничего нет. Ну, разве что этот Артист облегчился поблизости от Лабораторного корпуса.
   – Где?
   – На перекрестке у забора, как раз напротив. Так вот, он присел там по нужде примерно в то же время,
   когда…
   – Ах вот как?! – оборвал мальчика Блюм. – «Зверь» так просто не рычит! В этом его сила! Думаешь, это чудачество опустившегося лицедея?
   – Не знаю. Но его здорово побили!
   Илья Борисович с сожалением думал о том, что его мальчики почему-то непременно желают доказать ему, что машина – дура, что-то вроде зубрилы-шахматиста без ума и фантазии. Но почему? Может, ревнуют? К машине ревнуют губошлепы!
   – Даже побили? – Блюм усмехнулся, и глаза его сверкнули. – Он живой?
   – Да. Какой-то прохожий отбил его. Напугал толпу: сказал, что Артист – рабочий из его отряда, проглотивший какие-то радионуклидные источники. Гуманист!
   – Радионуклиды? Бред! А впрочем… Недурно придумано! Что-то вроде отвлекающего маневра. Где сейчас Артист и тот гуманист? – Блюм встал.
   – Если хотите, я запрошу данные по этому инциденту.
   – Да, непременно. Думаю, это они! Как получишь сводку, сразу мне на стол. И вот еще что. К северной стене Лабораторного корпуса, туда, где это произошло, направьте поисковый отряд. Естественно, не на улицу, а во двор. Пусть ищут!
   – Что ищут?
   Не знаю, идиот! – Шеф зловеще уставился на своего подчиненного. Молодой человек побледнел и опустил глаза, играя желваками. – Ну, что стоишь? Бегом марш! – рявкнул Илья Борисович.
   Через двадцать минут Блюму, нервно постукивающему костяшками пальцев по столу, сообщили, что во дворе у забора не обнаружено ничего, кроме ржавых бочек, битого кирпича, россыпи окурков… и рваных резиновых перчаток.
   – Вот оно! – воскликнул Блюм и облегченно вздохнул.
   Пасьянс сложился.
   Илья Борисович распорядился прекратить поиски Эталона в стенах института и распустить сотрудников по домам. Всех, кроме…
 

22

   Донской все еще стоял в телефонной будке.
   Нужно было ехать к прозектору за урной. Но лил дождь…
   Вероника давно упорхнула из будки, зажав в кулачке зеленую банкноту. Выпросила! Этой птичке от Глеба более ничего и не надо было. Зелененькая вполне устроила ее молодую душу…
   Ее имя напомнило ему давнишнюю историю.
   Лет двадцать прошло с тех пор, как он, тогда еще студент, прибыл на заполярное месторождение, где заканчивалась разведка и уже начиналась добыча золота. Вожделенное «рыжье» – мелкодисперсное золото – добывалось там из рудных тел в шахтах на глубине до двухсот и даже трехсот метров. Оконтуриванием этих рудных тел и должен был заниматься геофизик Донской.
   Ту странную грустную девочку лет восьми-десяти он приметил среди населения бурового поселка в день прилета. Она стояла рядом с вертолетом и исподлобья смотрела на него, растерянно озирающегося по сторонам в поисках человека из администрации.
   Потом, когда он уже начал работать, она подходила к его буровой и часами простаивала у входа, глядя широко расставленными миндалевидными глазами в сумрак дощатой трапеции, где студент Донской описывал керн.
   В геофизике ему места не нашлось.
   Начальство «бросило» его на буровую.
   – Ничего, – сказал начальник экспедиции, – когда будешь уезжать, подкинем тебе геофизических материалов. На диплом хватит. А пока нам требуются геологи на буровых. Один, понимаешь, умер, а двое уже месяц болеют…
   Девочка никогда не входила в помещение, где со скрежетом работал станок и буровик с помощником таскали туда-сюда обсадные трубы. Она стояла у входа и смотрела на него. Глеб краем глаза также наблюдал за ней. Однажды, стараясь придать голосу хрипловатые нотки, он строго сказал:
   – Ты меня насквозь просмотришь, и я умру. Потом резко обернулся к ней, готовый рассмеяться, и замер, увидев ее полные смятения глаза.
   – Не бойся! – смягчился Глеб, понимая, что напугал девочку, но та исчезла.
   После этого случая он пробовал узнать, чего же девочке нужно, но она всякий раз убегала в поселок, резво мелькая худыми лодыжками и оборачиваясь на него.
   Потом он увидел ее в поселковой столовой – в вагоне-бытовке, где подавали пельмени с начинкой из колбасного фарша, прокисшие борщи из неприкосновенного запаса Красной армии и горячий хлеб. Девочка стояла спиной к нему и сжимала в руках сумку.
   Глеб порылся в карманах и извлек половину шоколадки. Подойдя к девочке сзади, он присел на корточки и осторожно тронул ее за плечо.
   – Привет! Держи шоколад!
   Она испуганно смотрела на него и молчала.
   – Ну, долго вы еще в гляделки играть будете? Вероника, чего тебе? – насмешливо крикнула баба в белом халате. – Давай банку-то!
   Девочка отодвинулась от Глеба и, беспомощно хлопая глазами, протянула банку продавщице.
   – Покажи, сколько у тебя денег? – Продавщица взяла из протянутой ладони смятые рубли и пересчитала. – Ясно, двойную порцию. Ну вы и едоки! Не едите, а клюете – точно птицы небесные! – продавщица засмеялась.
   Наложив пельменей, она сама упаковала банку в сумку. Девочка направилась к выходу, низко опустив голову. Глеб остановил ее и насильно вложил в ладонь шоколад.
   – Что вы с нашей девчонкой делаете? – нахально смотря в глаза Глебу, воскликнула продавщица. – Она ж совсем ополоумела.
   – А что я делаю?
   – А то, что приезжаете такие столичные да кудрявые! Наши-то мужики давно как звери ходят, а вы небось и одеколоном душитесь?
   – После бритья. А разве нельзя?! – Глеб не понимал эту бабу, губы которой расплылись в непристойной улыбке.
   – Прячьте его подальше. Мужики узнают – выпьют!
   Потом он увидел девочку в сопках. Она брела по склону и складывала черноголовики в холщовую сумку.
   Находясь от нее метрах в ста, Донской крикнул:
   – Вероника! – и помахал рукой. Девочка подняла голову и уставилась на него.
   – Только не убегай, – сказал он, приближаясь к ней. – Я же не лесной разбойник!
   – А что, они тут есть? – пролепетала Вероника хрипловатым голоском.
   – Тут нет. В лесу – есть!
   – В лесу, – пропела она. – Я видела лес на картинке. Там сова, волк, лиса… И еще бабка с длинным носом.
   – Баба Яга? – улыбнулся Глеб.
   – Да, – покачала головой Вероника и вдруг улыбнулась. – Я лучше здесь буду жить. Вы видели море?
   – Видел.
   – А я не видела, – сказала Вероника. – Не успела. Папа хотел взять меня на вездеходе к морю. Наше море называется Ледовитый океан. Но он умер. Море – это когда много воды?
   – Да. Там еще чайки и пароходы.
   – И все?
   – Нет. Еще оно шумит. – Глеб был озадачен: ему хотелось знать, как живет эта девочка. – У тебя есть мама? – тихо спросил он.
   – Да, – вздохнула девочка и замолчала.
   – Разве тебе с мамой плохо? – осторожно спросил Глеб.
   – Маме со мной плохо. Она все время плачет и лежит. Она уже давно больная, после того, как умер папа. Сначала она кричала на папу и бросала в него тарелки, а когда он умер, заболела.
   – Почему твоя мама не едет на Материк? И на что вы тут живете? У вас есть деньги?
   – Дядя Илья дает деньги и консервы. Он мне и маме много подарков дарит, но мама все его подарки выбрасывает… Она говорит, что дядя Илья погубил папу. Но это неправда. Папа сам умер. Сначала лежал, а потом заснул – и все.
   В поселок они вернулись вместе.
   Глеб проводил Веронику до барака и вошел вместе с ней внутрь затхлого жилища: хотел взглянуть на мать девочки. Он почему-то испытывал смутную тревогу. Однако Вероника попросила его не входить в комнату, где лежала мать.
   На подоконнике, рядом с пластмассовой куклой, Глеб заметил половину шоколадки, ту самую.
   – Ты не ешь шоколад? – растерянно улыбнулся он.
   Вероника посмотрела на него широко раскрытыми глазами, губы ее приоткрылись – она хотела что-то сказать, но так и не произнесла ни слова…
   Больше он не видел Веронику: она перестала приходить к буровой. Он не встречал ее ни в столовой, ни в поселке, хотя всегда норовил пройти мимо барака, где она жила.
   Через полтора месяца Глеб с рюкзаком за плечами стоял у вертолета. Через несколько минут он улетал: нужно было успеть на вечерний самолет до Москвы.
   Буровики провожали его. Громко хохоча, жали руки, протягивали письма, которые уже вечером могли отправиться на Материк. Глеб чего-то ждал. Остальные пассажиры, в том числе и начальник экспедиции, уже сели в вертолет.
   Винт раскручивался, буровики понемногу расходились. Уже поставив ногу на ступеньку, Глеб обернулся и увидел Веронику. Она стояла у ближайшего барака и, спрятав руки за спину, смотрела на него.
   – Я сейчас! – крикнул он и, бросив рюкзак в вертолет, побежал к Веронике.
   Девочка не двигалась. Глеб подбежал к ней и протянул маленькую раковину. Черноморский рапан.
   – Поднеси к уху и услышишь море! – Глеб положил руку на плечо Веронике. – Ну, прощай! Станешь большая, поезжай в Москву учиться. Выучишься на специалиста, возьму тебя к себе на работу!
   Вероника подняла на него свои по-взрослому грустные глаза, губы ее искривились.
   – А вы не могли бы взять меня с собой? – прошептала она и достала из-за спины авоську с вещами.
   – Как же я возьму тебя? А твоя мама?
   – Мама умерла. – Девочка с надеждой смотрела на Глеба.
   – Оставь ребенка в покое! – крикнул из вертолета начальник экспедиции. – Улетаем!
   – Но она осталась совсем одна! – закричал Донской.
   – О ней есть кому позаботиться! – раздраженно рявкнули ему.
   Глеб повернулся к Веронике. Обеими руками вцепившись ему в рукав куртки, она смотрела на Донского во все глаза, не смахивая слез. Нагнувшись, он неловко поцеловал ее в темя, потом положил ладонь на ее вздрагивающую голову и пробормотал:
   – Не плачь, я еще прилечу. Вот увидишь…
   В Поселке, где он дожидался ночного рейса, к нему ни с того ни с сего пристали двое буровиков и в кровь избили его.
   Всю дорогу до Москвы он думал о том, как на следующий год прилетит с подарками для Вероники, но, спускаясь по трапу на московскую землю, вспомнил, что у него есть прекрасное предложение поработать в другом конце земли. Вспомнил и грустно улыбнулся. «Надеюсь, о девочке там позаботятся!» – успокаивал он себя, садясь в поезд Москва–Ленинград с бутылкой водки в кармане.
 

23

   Все пути в Промзону оказались перекрыты. Бармин уже успел избавиться от обреза и кошки и теперь чувствовал себя гораздо уверенней. Конечно, стоило поскорей расстаться и с этим нарушителем общественного порядка, который сполна получил за свою услугу, но доходяга мог в любую минуту угодить в лапы патруля и расколоться: рассказать о странном заказе.
   – Я – Бармин, по профессии водила. Здесь проездом. А тебя, чучело, как величать? – спросил Бармин тяжело дышащего доходягу, когда они спустились в грязное заведение, где за алюминиевыми столами, заваленными немытой посудой и хлебными крошками, отдыхали после трудового дня мастера и бригадиры из Промзоны.
   – Эдик. Артист!
   – Больших и Малых театров?
   – Нет, только Буферной зоны. А вообще-то я артист эстрады и здесь, на Объекте, оказался случайно. Да и в Заполярье тоже… Отстал от концертной труппы.
   – Опоздал на самолет? – усмехнулся Бармин.
   – Это смешно, но именно так и было. Слишком увлекся местным гостеприимством. Водка, коньяк, шампанское, восхищенные взгляды «товарищей жителей Крайнего Севера». Ты знаешь, что такое людская любовь и слава? Что такое толпа поклонников? Ах, как сладко ощущать себя кумиром толпы! Поклонение масс – это бальзам для израненной души артиста! Я раз десять пытался сесть на самолет, но всякий раз, прежде чем объявляли посадку, я уже был в свободном полете. Обожающие меня северяне не давали мне просыхать. С утра – Везувий в животе и небо с овчинку, потом – «лечение», а к вечеру сольный концерт маэстро в какой-нибудь закусочной по имени «Ресторан», концерт, переходящий в праздник до полной потери пульса. Так продолжалось примерно полгода. Но вскоре население ко мне привыкло, и я собрался вернуться в свою областную филармонию, но в самолет меня бесплатно не пустили… Тогда я поехал на ближайшее месторождение – подзаработать. Сезона три вкалывал, как простой работяга. На билет откладывал. Откладывал, откладывал, да только все зря: всякий раз перед отъездом расслаблялся и пропивал заначенную на билет сумму. Думаю, это – судьба. Душа не пожелала вернуться в филармонию… Даже став сезонным рабочим, я продолжал пользоваться среди населения популярностью. И все благодаря бесподобному искусству подражания! Я, парень, могу любой голос изобразить! Ну, кого?
   – Черепаху Тортиллу на церемонии вручения деревянному Буратино золотого ключика от швейцарского банка! – усмехнулся Бармин.
   – А ты, я смотрю, тоже артист! – радостно засмеялся Артист, обнажая мелкие темные зубы. – Давай выпьем за знакомство! На твои или на мои?
   – Угощаю! Эй, дядя! – крикнул Бармин бармену, если, конечно, мрачного кочегара в черном кожаном фартуке мясника можно было так назвать, – бутылку нам чего-нибудь не очень дешевого, и разверни телик в нашу сторону. Чем там щас население травят?
   – Боевиком! – сипло заметил кочегар.
   – Поторопись, дядя! – точь-в-точь как бармен просипел Артист и рассмеялся.
   …Часа полтора уже они сидели за небольшим столиком.
   Артист был необыкновенно возбужден: он смеялся, рассказывал бородатые анекдоты и чревовещал на радость Бармину и посетителям. Чувство опасности исчезло. Казалось, вот сейчас они выпьют по последней и выйдут на улицу. Где-нибудь на окраине остановят машину, которая отвезет их в Поселок – прямо к самолету. И на следующий день они будут на Материке: Бармин – в Питере, а чревовещатель – в своей областной филармонии.
   Бармин совсем забыл, что на Материк есть только один путь – несколько сот верст по тундре, а потом неделю – в товарняке, в куче дробленой руды.
   – Эй, смотри, кажись, тебя показывают! – крикнули Артисту, указывая на телевизор.
   На экране действительно красовалось фото Артиста и сообщались его «тактико-технические» характеристики.
   – Сматывайся, парень! – шепнул размахивающему руками Артисту кто-то из посетителей. – На тебя объявили охоту!
   Бармин схватил Артиста за руку и потащил…
   Но тут перед ними вырос кочегар с карабином в руках. Не говоря ни слова, он двинулся на Артиста, невольно попятившегося к стене.
   – Пропусти нас, парень! – сказал ему Бармин, становясь между Артистом и кочегаром.
   Ни слова не говоря, бармен ударил Бармина в челюсть и, переступив через него, мешком рухнувшего на заплеванный пол, пошел на Артиста, который прижался спиной к стене, в ужасе глядя на карабин.
   – Будешь стоять здесь до приезда патруля! – просипел бармен. – Мне, конечно, плевать, что ты там натворил, но за тебя назначена премия. А мне нужны гроши! Я хочу, чтобы все, кто сейчас стоит здесь, сидели, и чтобы под ногами был паркет. Эй, братва, вы не откажетесь от стульев и паркета? – спросил он притихших посетителей.
   Бармин уже поднялся с пола и, вытирая руки о куртку, смотрел на широкую спину кочегара.
   Самое время было исчезнуть. Но Бармин чувствовал, что Артиста ловят совсем не потому, что он «фонит». Бросать безвольного Эдика, узнавшего, откуда он взялся на Объекте, было нельзя…
   Улыбающийся кочегар обернулся и просипел:
   – А, проснулся… Больше не хочешь баиньки? Ну, постой тогда. Они двоих ищут. Так, может, ты – второй! Сумма удваивается! – и он загоготал, отхаркиваясь, как туберкулезник.
 

24

   Дождь стих. Донской выбрался из своего укрытия и не спеша пошел по тротуару, надеясь поймать такси, чтобы ехать в морг.
   Кажется, теперь он знал почти все. Но это все никак не складывалось в логичную картину. Чего-то важного не доставало…
   Из-за угла дома навстречу ему вышли двое – даже не вышли, а выскочили, как рогатые из табакерки. Глеб посторонился, пропуская их, но эти двое остановились, перекрывая ему путь. Один, лет сорока, рыхловатый, килограммов на сто, гладко выбритый, в брюках с иголочки, блестящих башмаках и кожаной куртке, из-под которой выглядывал воротничок белой рубашки с узлом стодолларового галстука, и второй – тоже в кожаной куртке, лет двадцати пяти, высокий, под сто девяносто, с маленькой стриженой головой на длинной жилистой шее и в нелепой кепке, задвинутой на макушку.
   – Служба безопасности, – сказал гладковыбритый и, нахмурив брови, решительно взял Глеба за рукав. – Пройдемте с нами.
   – Безопасности чего? – спросил Глеб, смахнув его руку с плеча и проворно отступив на шаг.
   Вопрос обескуражил гладковыбритого.
   – Не разговаривать! – отрезал он после некоторого замешательства. – Вперед, и без шуток!
   – Только с санкции прокурора. У вас есть соответствующая бумага?
   Ситуация напоминала розыгрыш, первоапрельскую шутку.
   Гладковыбритый обернулся к молодому, словно ища у него поддержки. Молодой тупо посмотрел на коллегу и облизал губы.
   – Мы офицеры службы безопасности! – процедил гладковыбритый сквозь зубы. – Предъявим свои удостоверения в машине!
   – И сынок тоже офицер? – усмехнулся Глеб. – Спорю, он не знает даже таблицу умножения. Господа, извольте объясниться!
   Пытаясь выглядеть веселым и уверенным, Глеб оценивал «офицеров».
   – Идите с нами к машине. Там вам все объяснят. Да стой же ты! – в раздражении зашипел гладко-выбритый и схватил Глеба за руку. – Бегаешь, как козлик!
   Гладковыбритый был жирноват для роли крутого опера. Его дрябловатые щеки по-бульдожьи свешивались с подбородка, а модная стрижка была выверена до миллиметра, как у ответственного работника финансовой сферы. Кроме того, от него так щедро пахло какой-то французской «свежестью», что впору было затыкать нос. Длинный был опаснее. Пальцы его больших рук со сбитыми суставами были сжаты в кулаки.
   Глеб нахмурился.
   Гладковыбритый крепко держал его за руки, будто собирался надеть на них наручники.
   Длинный стоял у него за спиной.
   – Ну, что дальше? – спросил Глеб. Его лицо побледнело, глаза сузились.
   Гладковыбритый посмотрел на коллегу и вдруг пригнулся, а Донской краем глаза зафиксировал стремительно приближающееся пятно…
 

25

   – Томилина сюда! – крикнул Илья Борисович. – Он, бедняга, наверное, заждался приглашения. Сейчас я его развеселю.
   – Перчатки при вас? – в лоб спросил Блюм Томилина, роясь в бумагах на столе. – Резиновые; голубчик, резиновые! – Илья Борисович строго посмотрел на своего главного специалиста.
   Томилин удивленно поднял брови и медленно вытащил перчатки из кармана.
   – А в чем дело? – недоуменно спросил он.
   – Откуда они у вас?
   – Оттуда, откуда и у всех сотрудников. Получил на складе.
   Томилин посмотрел прямо в глаза Илье Борисовичу и улыбнулся. Главный козырь в руках Ильи Борисовича оказался шестеркой. Все более раздражаясь и неприязненно глядя на седые виски Томилина, он думал о том, с какого края подойти к этому спокойному и уверенному в себе человеку. Интуиция подсказывала ему, что надо копать дальше. Непременно! Разгадка где-то здесь, прямо под ногами, и надо углубляться до тех пор, пока не звякнешь острием железной логики о вожделенное золото правды.