Крестовский Евгений. Холодное солнце

   – Погоди, утопленник, – сказал он, удивленно глядя на бегущего к ним человека. – Кажись, свои!
   Богданов выскочил навстречу бегущему. Робинзон, прятавшийся за крутым уступом, подошел к упавшему в снег человеку и неожиданно бодро крикнул:
   – Привет, водила! Отдыхаешь?
   – Не отдыхаю, а подыхаю. А я думал, Артист, ты уже в своей филармонии! – прозвучал удивленный и одновременно радостный ответ…
   Все было кончено.
   Четверо охотников лежали в снегу. Тяжело дыша, Борис Алексеевич смотрел на идущих к нему двух вооруженных людей, которых догонял что-то весело кричавший ему Бармин. Подполковник покачал головой и повернулся спиной к ветру. Раненный в руку парень – единственный оставшийся в живых охотник – отчаянно карабкался вверх по склону сопки. Подполковник помахал ему рукой.
 

34

   – Илья Борисович! – промурлыкал молодой человек в приоткрытую дверь кабинета Блюма. – Тут к вам… это чудовище!
   – Кто? – Блюм поверх очков недовольно посмотрел на молодого человека. – Какое еще чудовище?
   – Одноглазый! Мычит что-то, бумажку сует: просит принять.
   – А… Пусть войдет.
   Молодой человек исчез, а Немой застыл на пороге и уставился на Блюма.
   – Есть новости, голубчик? – Илья Борисович исподлобья глянул на циклопа и невольно поежился. – Надеюсь, обнадеживающие? Понятно… Были какие-нибудь осложнения? Ну?
   Немой отрицательно мотнул головой.
   – Хорошо. Теперь ступайте на ТЭЦ. Там, кажется, у вас остались дела? – Блюм указал Немому рукой на дверь и отвернулся. Ему хотелось, чтобы циклоп поскорее вышел из кабинета…
   Илья Борисович занялся Немым с подачи Аптекаря.
   Тот расписывал ему незаурядные качества циклопа: звериную силу, выносливость и жестокость. Превосходный человеческий материал, из которого при желании можно было сотворить что угодно. А Илья Борисович так ценил человеческий материал!
   Преодолевая брезгливость при виде этого высохшего до костей человека, напоминавшего гигантскую саранчу, Блюм стал заходить в палату, где Немой восстанавливался после рокового нападения собаки.
   Блюма интересовал внутренний мир этого насекомого. Уже после второй встречи Илья Борисович сделал вывод, что одноглазый ему подходит. Только теперь нужно было с ним поработать: выявить под хитиновым панцирем живые струны и нужные заставить звучать.
   И Блюм взялся за дело. Он говорил Немому, настоящим именем которого даже не интересовался, что не согласен с теми, кто считает одноглазого ошибкой природы, человеческой особью, лишенной души и талантов, что напрасно они злословят и смеются над его уродством! Ведь сами-то они всего лишь жалкие пигмеи и в этой жизни не заслуживают ничего, кроме… чего? Правильно, наказания! Почему? Потому что не умеют выполнять команды и не любят дисциплины! И еще потому, что смеются и обнимают женщин, которые должны принадлежать только ему, Немому, сильному и дисциплинированному, волевому и безжалостному исполину!
   Слушая Илью Борисовича, Немой сверкал единственным глазом и выл от возбуждения. А Блюм, посмеиваясь, бил в одну точку, пока из обыкновенного надсмотрщика с садистскими наклонностями и сексуальным вывертом не вылупился сверхчеловек с навязчивой идеей в подкорке и топором под курткой.
   После окончания сеансов Блюма Аптекарь вколол циклопу пару шприцев с химией и выпустил его на свободу – дозревать. Возвращать это насекомое на ТЭЦ было опасно, и для него подыскали другую работенку…
   Когда дверь за Немым закрылась, Илья Борисович взял телефонную трубку и набрал номер.
   – Ну, как ты там, химик? – глухо спросил он. – Понятно… Вероника Николаевна у тебя? Конечно, рядом с этим Донским? Так и не отлучается? Да-а… Вот что, Аптекарь, нужно этого парня привести в норму. Ну, чтобы он хоть пару слов мог связать. Сделаешь? Зачем это надо?.. Вероника отсюда никуда не поедет. Да, я говорил с ней, она с места не сдвинется. Так вот, я подумал: а что если вытащить Донского с Объекта? И пусть он сам позовет Веронику! Нам с тобой она не доверяет и никогда не оставит этого парня наедине с нами. Уверен, она побежит за ним… Вот именно, на живца! Ну, договорились? Нашей Вероничке теперь не отвертеться. Куда Донской, туда и она. Ну, пусть потешится, пусть поиграется! Это даже неплохо: можно управлять ею через этого парня!.. К утру будет в норме? Через сутки? Хорошо! Да, и накачай его чем-нибудь, чтоб выглядел пободрей!
   Вероника Николаевна вошла в палату. Донской тут же открыл глаза. Увидев ее, он слабо улыбнулся, хотел что-то сказать, но Вероника Николаевна сделала тревожное лицо. Тут же в палату влетел Аптекарь в белом халате.
   – Ну как, сестренка, клиент? В кондиции? – игриво спросил он. – Не огорчайся, твой герой к вечеру заговорит. А сейчас вколем ему пару кубиков оптимизма!
   Аптекарь поднял шприц и, издевательски глядя на женщину, пустил вверх тоненькую струйку.
   – Что это?
   – Чистейший оптимизм плюс витамины, сестренка! Не бойся: к вечеру у него будут румяные щечки, совсем как у младенчика!
   – Врешь! – Вероника Николаевна встала между кроватью Донского и Аптекарем. – Ты уже сделал из него идиота. Теперь хочешь убить?
   – Не надо так смотреть на меня! – усмехнулся Аптекарь. – Я ведь могу испугаться и сломать иглу. Я, дорогуша, здесь ни при чем! Это все ваш Илья Борисович. Сначала он пожелал, чтобы я вытащил паренька с того света, потом чтоб паренек стал добрым, как дитя, а теперь вот желает, чтобы Донской сам притопал к нему, на своих ногах! Я, как вы понимаете, только исполняю приказы! Дайте мне наконец пройти к больному!
   Женщина посторонилась. Аптекарь подошел к Донскому, закатал рукав пижамы и, тряхнув его расслабленную руку, сделал укол.
   – Скажите, Аптекарь, где таких, как вы, делают? – прошептала Вероника Николаевна.
   – Ого! Вот мы уже и выражаемся на казарменном диалекте?!
   – Как вы мне отвратительны, мерзкий, подлый человек! – воскликнула Вероника Николаевна.
   – Да-да, мерзкий, подлый… Вы еще забыли: грязный! Кстати, вам шприц с дозой оставить? Как я понимаю, этот сладкий укольчик вы не доверите сделать мерзкому и подлому человеку? – Аптекарь тоненько засмеялся.
   – Да садитесь вы наконец, чудак-человек! – Илья Борисович приветливо улыбался Донскому.
   Он в одних плавках расположился в шезлонге рядом с бассейном. Здесь же были Аптекарь и Вероника Николаевна.
   – Вы хоть помните, как вас зовут?
   Глеб осторожно присел на край скамьи и уставился на голубую воду. Аптекарь нарочито громко кашлянул. Донской глянул на Илью Борисовича и, виновато улыбнувшись, отрицательно покачал головой.
   За его спиной стояла бледная Вероника Николаевна. С самого первого дня, как только Донского привезли на Объект, она не отходила от его постели, выполняя обязанности сиделки и медсестры.
   Сегодня Донской впервые поднялся с постели. Его привели Вероника и Аптекарь.
   Донской был худ и едва держался на ногах. Он почти разучился ходить и едва мог донести ложку до рта. Лицо его теперь освещала простоватая улыбка.
   – Так-таки ничего и не помните? – переспросил Илья Борисович, весело подмигивая Аптекарю, стоящему за спиной Донского со скрещенными на груди руками.
   – Этот бассейн я, кажется, уже где-то видел. А вот свое имя…
   – Вас зовут Глеб Донской, – сказал Блюм. – Вы прибыли к нам с Аравийского полуострова, если меня правильно информировали… А ведь мы с вами, мой дорогой, когда-то встречались. Да-да! Лет двадцать тому. Правда, тогда вы были молодым и кудрявым!
   – А кто я теперь?
   – Террорист… Чему вы удивляетесь? Это мы должны удивляться. Хотите, я прочту вам телеграммы из Москвы? Вас пытались задержать и… даже убить, но, к счастью, только ранили. Как вы себя чувствуете?
   – Хорошо, – сказал Донской, беспомощно улыбаясь. – Я все время сплю. Где я?
   – У друзей, не бойтесь. Мы никому не собираемся выдавать вас. Вот она не позволит! – Блюм указал на Веронику Николаевну. – Вы не помните эту женщину? Вероничка, покажись нашему гостю.
   – Она сегодня одевала меня, – сказал Донской и застенчиво посмотрел на Веронику Николаевну. – Вы говорите, меня ранили? – обратился он к Илье Борисовичу.
   – О, это уже в прошлом! Доктор говорит, все зажило. Правда, у вас частичная потеря памяти, – Блюм посмотрел на Аптекаря, – но память к вам вернется. Конечно, не сразу… Точно, доктор?
   – Как в аптеке! – воскликнул Аптекарь.
   – Подождите! – Донской умоляюще смотрел на Блюма. – Вы, кажется, сказали, что я террорист?
   – Да. Судя по этим телеграммам с Материка, вы, мой друг, подложили в самолет бомбу. Вот, читайте!
   Медленно шевеля губами и страдальчески хмуря брови, Донской перечитал текст телеграмм и, удивленно пожав плечами, протянул их Илье Борисовичу.
   – Что, не понятно? – спросил Блюм.
   – Тут много всего написано. Я не очень понял… – Донской опустил глаза.
   Аптекарь победоносно поглядывал из-за спины Глеба на Блюма. Илья Борисович незаметно для Вероники Николаевны и Донского показал ему большой палец.
   – Что ж тут непонятного? Вас ищут, чтобы наказать!
   – Как наказать? – Глаза Донского наполнились ужасом.
   – Посадить в тюрьму! Или даже…
   – Посадить в тюрьму, посадить в тюрьму… – заволновался Донской и вдруг припал головой к коленям, прижимая руки к затылку. Женщина бросилась к нему.
   – Вероника Николаевна, – ледяным тоном начал Аптекарь, – лучше принесите ему воды.
   Вероника Николаевна быстро направилась к выходу, а Блюм сказал вполголоса:
   – Отличная работа, химик! То, что надо!
   – Стараемся, Илья Борисович, выполняем заявки трудящихся!
   – Он еще может… прийти в норму?
   – Все зависит от того, надо ли нам это.
   – Не надо. Отныне он нужен только таким, – твердо сказал Илья Борисович.
   – Сделаем! Пару кубиков вкатаю ему, и процесс станет необратимым. Кстати, могу предъявить некоторые предварительные результаты. Вот смотрите!
   Он осторожно положил свою ладонь Донскому на затылок, потрепал волосы и, когда тот поднял голову, замахнулся. Донской вздрогнул, опять прижал руки к голове и стал сползать со скамьи на пол.
   – Не бойтесь, мой дорогой, – как можно ласковее произнес Илья Борисович. – Доктор не сделает вам ничего плохого. Он пошутил!
   Опасливо косясь на Аптекаря, Донской отнял руки от головы. Вероника появилась в дверях со стаканом воды. Она нервничала.
   – Вы меня посадите в тюрьму? – Донской напряженно смотрел на Блюма.
   – Напротив – спасу вас! Кстати, вам надо почаще бывать на свежем воздухе. Уж очень вы бледны. А кто вас бреет? Хотя не стоило даже спрашивать. Наша Вероника – мастерица на все руки! В общем, скоро начнете выходить на природу.
   – Спасибо! – с чувством произнес Донской, прижимая к груди руки и все еще недоверчиво поглядывая на Аптекаря.
   – Не мне спасибо, ей. Этого прежде всего хочет Вероника Николаевна, – усмехнулся Блюм.
   Аптекарь подхватил Донского под локоть и повел к выходу.
   – Это ты сделал из него идиота, – сказала Вероника Николаевна.
   – Ошибаешься, моя девочка! – Илья Борисович попытался взять ее за руку. – Парень ушибся. Ударился головой о рельсы, когда его подстрелили.
   – Нет, это вы с Аптекарем… Что вы еще задумали? Зачем нужны эти прогулки?
   – Свежий воздух, девочка, это самое сильное лекарство против всех хворей. Кстати, доктор и тебя приглашает с собой.
   – Я отсюда никуда не выйду, – отрезала Вероника Николаевна. – Твой Аптекарь – садист. И ты сам это знаешь. Он делает все, чтобы от Донского осталась одна оболочка. Но я все равно буду любить его! – прошептала она.
   – Даже если у него однажды потечет слюна изо рта? – усмехнулся Блюм. – Девочка моя, ты любишь мечту, иллюзию, а совсем не этого несчастного. Раскрой глаза! Ведь это же идиот, без воли и памяти! Нет, ты любишь совсем не его. Ты любишь двадцатилетнего мальчишку, который остался в прошлом!
   – Ну и пусть…
   – Эх, Вероника, Вероника! – Илья Борисович взял ее за руку. – Хочешь вернуть время? Увы, даже я не могу купить тебе прошлое! Прошлое не продается, моя королева!
 

35

   Андрей Андреевич искал оборванцев, которых приметил еще утром.
   В последнее время местные бомжи заметно осмелели: среди бела дня появлялись у куч мусора, выглядывали из-за гнилых ящиков и весело скалили зубы редким прохожим. Бедному толстяку не терпелось поскорей увидеть их одутловатые физиономии и услышать глуховатые надтреснутые голоса. Ему нужны были эти люди, чтобы дикий, пробирающий до костей страх наконец оставил его.
   Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как он скрылся под землей от предполагаемой погони. Теряя присутствие духа, Андрей Андреевич бродил по темным лабиринтам и говорил сам с собой вслух: жаловался на судьбу, корил себя за излишнюю доверчивость. Тоненько хныча и то и дело ударяя себя кулаком в лоб, Андрей Андреевич готовил себя к страшной смерти…
   И тут судьба смилостивилась над ним: Андрей Андреевич поскользнулся на какой-то гадости и грохнулся на спину. Его толстое тело, словно карандаш, покатилось по наклонной. Пол под ним оборвался: Андрей Андреевич ухнул вниз. С визгом врезавшись спиной в кучу вонючей ветоши, он пришел в себя и услышал сиплую человеческую речь и короткий с кашлем и матюгами смех.
   Это были бомжи, каждого из которых Андрей Андреевич готов был расцеловать, даже если б его после этого стошнило.
   – Друзья! Дорогие мои! Как я рад! Как счастлив! – кричал толстяк, бросаясь к двум одутловатым господам, сидящим на пружинном матрасе возле костерка.
   Один из них на всякий случай выхватил из огня черный от копоти чайник и угрожающе поднял его. Но Андрею Андреевичу было все равно: он готов был даже немножечко обвариться по такому случаю.
   Поочередно прижимая к себе нестерпимо пахнущих «детей подземелья», толстяк всхлипывал от переполнявших его чувств. «Дети» покорно давали себя обнимать, дышали в сторону и удивленно пожимали плечами.
   Внезапно Андрей Андреевич замер. Он увидел, что оба попахивающих господина одеты в синие с серебряными полосками комбинезоны, которые носили консерваторы.
   – Откуда? Где вы взяли эти… костюмы? – в страхе спросил он.
   «Дети подземелья» переглянулись. Они заметили, что и этот чокнутый в таком же комбинезоне.
   – Откуда, откуда… Оттуда же, откуда и ты! – ответил один из них и обратился к товарищу: – Странно! Мы вроде всех раздели!
   – Значит, не всех! – сказал его товарищ. – Может, не всех в одной яме закопали?
   – Как закопали?! – закричал толстяк, отступая от «детей подземелья» на несколько шагов.
   – А так. Будто не знаешь… У тебя-то откуда костюмчик?
   – Выдали, – растерянно сказал Андрей Андреевич. – Неделю назад. Их… убили? Убили! Я так и знал, что нас всех убьют! – возопил он.
   – Ты сам-то вроде живой. Чего тебе беспокоиться?
   Андрей Андреевич побледнел, лицо его стало надменным, толстые губы затряслись, маленькие глазки вспыхнули.
   – Вы не знаете, кто я! – начал он срывающимся голосом. – Я пришел спасти вас… и всех остальных! – Голос Андрея Андреевича дрожал, как плохо натянутая гитарная струна.
   – Тогда валяй, спасай! – сипло загоготали одутловатые.
   – Нет, вы не представляете, что вас ждет!
   – А что тебя-то ждет! Иди-ка сюда! – Один из одутловатых поманил Андрея Андреевича и, наклонившись, громко испортил воздух.
   Бедный толстяк вздрогнул и отшатнулся. Едва не плача, он смотрел на гогочущие физиономии: нет, они были недостойны спасения. Они были слишком отвратительны!
   Гордо подняв голову, Андрей Андреевич глядел затуманенным от обиды взором на «детей подземелья»: ему вдруг захотелось, чтобы они умерли. И не просто умерли, а мучительно и страшно сдохли. Рискуя жизнью, он пришел спасать их, а они издеваются над ним! Пожалуй, он бы сейчас испытал определенный восторг при виде их изуродованных трупов. Но, может быть, помимо этих двух карикатурных негодяев, здесь находились другие люди, настоящие?!
   – А где ваши товарищи? Где остальные? – спросил Андрей Андреевич, холодно посмотрев на субъектов.
   – Щас приползут. А кто тебе нужен?
   – Старший!
   – Старших тут нет… Может, Тимоха? Он у нас самый шустрый! – Одутловатый смачно высморкался под ноги Андрею Андреевичу.
   Пока несчастный толстяк искал «детей подземелья», по тем же мрачным лабиринтам рыскал циклоп. Он глухо рычал. Этот поганый Андрей Андреевич обманул его, ускользнув с бойни и тем самым поставив под угрозу весь замысел
   То, что ему могут помешать, сводило Немого с ума. Он был уверен, что толстяк где-то здесь, под землей: он чувствовал его присутствие, готовый вцепиться стальными пальцами в горло Андрея Андреевича… Тогда, у вахтовки, он не послал охранников на поиски беглеца потому, что знал: деваться ему некуда. Он не сомневался, что тут же найдет этого Андрея Андреевича. Найдет и свернет ему шею.
   Еще чуть-чуть, и то, о чем он мечтал в своей душной каморе, должно было свершиться. Теперь он мог сделать это – отомстить всем обидчикам, отплатить сразу за все. Жаль только, что он не мог отомстить всей планете! Как они смеялись! Как ходили в обнимку и любили женщин! Они шушукались у него за спиной и потихоньку посмеивались над ним, но в общем и целом он был им глубоко безразличен. Это невыносимее всего. Зная об этом, он мог выпить литр водки и не запьянеть. Это душило его, жгло мозг красными углями злобы. Эти пигмеи и не заметили б, если б его однажды не стало… За это они и должны ответить! За это они должны умереть: все сразу, все до единого, кроме, пожалуй, Блюма…
   Несколько часов назад циклоп прижал к стене одного человечка – грязного обитателя подземелья и злостного нарушителя дисциплины, который был тайным агентом, информировавшим администрацию о настроениях подпольных обитателей. Наверху понимали: эту рвань пропащую нужно держать под контролем, мало ли что им взбредет в голову?
   Кроме того, оборванцев использовали в качестве фильтра: когда к «детям подземелья» попадала «рыба», ищущая спасения, информатор тут же сдавал ее, получая в награду выпивку и продукты.
   Немой прищучил агента на тесной улочке Буферной зоны. Тот был крепко выпивши и держал под мышкой пакет с едой. Увидев циклопа, информатор выронил пакет и испуганно припал к стене. Немой протянул ему записку, в которой приказывал «сдать» толстяка, как только тот объявится под землей. Циклоп протянул агенту тяжелый сверток с бутылками, на котором было написано: «Выпьешь после дела», и похлопал его по плечу сухой рукой.
   Шумная компания обитателей крысиных нор веселилась. Здесь, под землей, как и на поверхности – в рюмочных и пивных Объекта, – праздник, как стихийное бедствие, не затихал которую неделю. Унося одну за другой человеческие жизни, он грозил скоро оставить под землей лишь синие человеческие мешки, раздутые, как праздничные шары. Вечерами через щели и провалы под землю спускались грязные и ловкие, как крысы, люди, чтобы перекантоваться здесь до утра и вновь отправиться на поиски пропитания и выпивки…
   Двое оборванцев кричали по-петушиному, хватая друг друга за грудки и расплескивая мутное пойло. Они вскакивали и тут же падали на соседей, пуская беззубыми ртами пузыри слюны. Кто-то натужно сипел и норовил завладеть чужой кружкой. Два старичка жевали хлебные корки и обгладывали колбасные шкурки; они кивали головами, словно со всем на земле согласные. В углу прямо на земле сидел худой парень и, уткнувшись лбом в колени, извергал из цыплячьей груди чахоточный кашель.
   Андрей Андреевич не притронулся к угощению, которое кто-то поставил перед ним. Еще недавно он получал прекрасное питание и мог себе позволить выпить рюмочку-другую в свободное от работы время…
   Вчера, ложась в чистую постель, он думал о том, как потратит на Материке деньги, заработанные за столько лет безупречной службы. Потом размечтался о собственном автомобиле. Конечно, не о новом. Он хотел купить каменный дом в Ставропольском крае, поэтому на новую машину едва ли можно было рассчитывать… Постепенно мысли толстяка переключились на его новую работу, которой он занимался уже целую неделю.
   С чего все началось? С беды, которая на Андрея Андреевича с неба свалилась – вместе с тем, последним, самолетом со специалистами. В самолете, как и ожидалось, прибыли двое. Горный инженер Кутик и… террорист Донской, Как он проник на самолет?! Разве Андрей Андреевич обязан отвечать за чьи-то промахи? ! Блюм обвинил его в преступной халатности. Оказывается, Андрей Андреевич обязан был привезти террориста на Объект, тогда бы не случилось всех этих неприятностей с охотой. Но Андрей Андреевич не мог самостоятельно принять такое решение. Да и кто, кроме Блюма, смог бы? В общем, этот Донской и стал причиной отставки Андрея Андреевича, бессменно исполнявшего на Объекте обязанности начальника отдела кадров.
   Блюм вызвал Андрея Андреевича к себе, наорал на него, по-кроличьи дрожащего, и уволил. Он не позволил Андрею Андреевичу напомнить об их многолетней совместной деятельности на благо советской золоторудной промышленности. Он так рявкнул на толстяка, что тот выкатился за дверь и расплакался только в собственной квартирке за семью засовами.
   Но что же ему было теперь делать? Служба безопасности в любой момент могла отловить его где-нибудь на улице и отправить в Промзону!
   И Андрей Андреевич решил имитировать трудовую деятельность. Каждое утро он выходил на улицу с кожаной папкой под мышкой и, слившись с толпой служащих, торопливо шагал к зданию, где размещался его кабинетик. Он приветливо здоровался со знакомыми, говорил о погоде, шутил и, заливисто хохоча, слушал бородатые анекдоты. Однако у подъезда он начинал бить себя по карманам, ища пропуск, якобы забытый дома, и, виновато улыбнувшись собеседнику, уже знавшему, что чудак Андрей Андреевич уволен, мчался домой.
   Дома, скорбно вздыхая, он ходил по комнате из угла в угол, бросаясь к окну на звуки подъезжающего автомобиля: не за ним ли? В этой пытке страхом он пребывал до вечера: ничего не ел и не пил, ну разве что мог зажевать от волнения кирпич серого хлеба с парочкой кружков красной колбасы.
   Как только рабочий день служащих кончался, Андрей Андреевич все с той же папкой вновь выкатывался на улицу и спешил в рюмочную или пивную. Получалось, что он, как и все, идет со службы.
   Прежде он никогда не позволял себе такого. Но теперь, когда тучи над ним сгустились, скопленные экономным Андреем Андреевичем денежки ох как пригодились.
   Подсаживался к шумной компании, где почти все были Андрею Андреевичу знакомы, он, избегая неприятных вопросов, заказывал на всех и жадно набрасывался на еду и выпивку. Андрей Андреевич стремился задобрить этих в общем-то безразличных ему людей, полагая, что, когда к нему подойдут пятнистые и потребуют документы, компания вступится за него.
   Андрей Андреевич строил оборону и не жалел на это средств. Как только пятнистые, клацая оружием, входили в заведение, Андрей Андреевич тут же делал наищедрейший заказ. Собутыльники восхищались им, хлопали по плечу, а он с карамельной улыбкой предлагал и вошедшим охранникам выпить по стаканчику.
   Охранники редко отказывались от дармового, и это вдохновляло толстяка. Он просил компанию раздвинуться и пустить пятнистых к ним за столик. Если охранники садились, Андрей Андреевич все свое внимание переключал на них, прислуживая им как официант и навязчиво набиваясь в друзья. Остальные тут же переставали интересовать его и даже вызывали раздражение, когда самолично хватались за бутылки, заказанные Андреем Андреевичем и теперь предназначенные только охранникам.
   В такие минуты Андрей Андреевич парил на крыльях вдохновения: специально для пятнистых он рассказывал отвратительные истории и скользкие анекдоты, выжимая из них идиотский смех. Когда охранники смеялись, толстяк плакал от умиления.
   И все же это была лишь прекрасная иллюзия единения сытых волков и любвеобильной овцы. И Андрей Андреевич, и узколобые понимали, что, если только наверху будет отдан приказ взять толстяка, никакая дружба не поможет: Андрея Андреевича отведут под белы рученьки в Промзону и поставят к вагонетке. Толстяк знал это и все же старался обмануть себя: а вдруг эти парни не выполнят приказ?! Ведь он угощал их выпивкой!
   Возможно, в скором времени Андрей Андреевич и отказался бы от такой расточительной тактики обороны, если бы вдруг не почувствовал вкус жизни! Прежде он не мог позволить себе даже баночку пива – это казалось слишком дорого. Но теперь деньги потеряли для него прежний вес и объем: они стали невесомыми, как ветер. Их стало легко тратить! Ими можно было сорить! Андрей Андреевич заливался вином и пивом, ел жареное мясо и давился маслинами.
   Андрей Андреевич изо всех сил спешил жить. Ведь уже завтра его могло не стать.
   И тут его схватили. Сзади, за шиворот! Схватили и потащили в неизвестное. Андрей Андреевич был уже достаточно пьян, чтобы не умереть от ужаса. Он лишь по-тараканьи поджал под себя ноги и закрыл глаза. В дежурке, где на него никто из пятнистых не обращал внимания, он хлопал глазами и на всякий случай сладенько улыбался.
   – Ой, извините! – пищал он, как мышка, проходящему мимо сотруднику службы безопасности, больно наступившему ему кованой подошвой сапога на ступню.
   Андрея Андреевича продержали около трех часов. Наконец охранник дал ему пластик резинки и приказал не вынимать жвачку изо рта до тех пор, пока он не выйдет из кабинета Ильи Борисовича.
   Ах, вот в чем дело! Его вызывал Блюм. Андрей Андреевич и радовался и трусил…