– Так, не очень. Он вообще не горазд писать письма, а тут еще цензура. Он откровенен в речах и скован на бумаге.
– Естественная антитеза.
– Ты так считаешь? Возможно. Я знала одного человека, который мог быть откровенным только в письмах. – Она помолчала и продолжила:
– Я последнее время не показывала тебе писем Дэвида – тебя это беспокоит?
– Нет. Но я задумывался об этом.
– Это началось, еще когда мы жили в той конуре. В одном письме было что-то вроде намека, который я поняла так, что Дэвид может совсем скоро приехать. Тогда все было так плохо… ты еще не оправился от лихорадки… Я решила, что письмо показывать не стоит.
– Чтобы я не понял, как тебе хочется, чтобы он приехал?
– Как я растеряна… Когда пришло следующее письмо, то одно стало цепляться за другое: было бы не правильно показывать тебе второе письмо, раз я утаила первое. Ты сам знаешь, как это бывает. Я ждала твоего вопроса.
– А я все не спрашивал. До сегодняшнего дня. – Она бросила на него быстрый взгляд, и он поспешил добавить:
– Я больше ни о чем не спрашиваю, Мадлен. Пусть все образуется само собой.
– Так и будет. – В ее голосе звучала печаль. – Все всегда образовывается, если не торопиться.
– Да. – Эндрю залюбовался ее профилем на фоне быстро темнеющего неба. При всей недосказанности он чувствовал себя с ней спокойнее, чем с кем-либо другим за всю жизнь. – Пойду переоденусь. Самое время отправляться к Кутсисам.
Он обещал заглянуть утром.
На следующий день была суббота. Программа «День за днем» шла по будням, так что по выходным Эндрю бывал свободен. У них была запланирована автомобильная поездка в охотничий заказник, и Эндрю не очень-то обрадовался необходимости менять планы. С другой стороны, звонок незнакомого летчика заинтриговал их.
Антея впустила его в квартиру в начале двенадцатого.
Раздался ее звонкий голосок, натренированный в гостиных Кенсингтона: «Командир крыла Торбок, мадам!» Мадлен неоднократно пыталась приучить ее к менее официальным манерам, однако без всякого успеха. Девушка умирала от голода, когда Мадлен предложила ей работу, и страх потерять место въелся ей в плоть и кровь.
Торбок оказался крупным краснолицым господином чуть старше сорока лет, с пышными, но непричесанными усами.
По его виду было ясно, что он изнывает от жары.
– Входите, – пригласила его Мадлен. – Мы знаем о вашем звонке. Я Мадлен Картвелл, а это Энди Лидон.
– Благодарю вас, – сказал Торбок и отер платком пот со лба. – У вас тут прохладно. Не то что на улице.
– Предложить вам что-нибудь холодненькое? – осведомился Эндрю.
– В самый раз, – с облегчением откликнулся Торбок. – Спасибо. Что угодно, только со льдом.
– Мы обычно пьем южноафриканский бренди. Сейчас они стали делать и виски, но для настоя кладут в него что-то невообразимое. А так – неплохая вещь.
– В Пейле вообще хоть шаром покати.
– Значит, вы из Лондона, – сказала Мадлен. – Так я и думала.
Эндрю отметил, что в госте чувствуется что-то неуловимо знакомое, но явно старомодное. Усы? Или то, как он плюхнулся в кресло? Торбок улыбнулся, и Эндрю понял, в чем дело: бессознательная развязность англосакса, оказавшегося в чужой стране. Этим гость резко отличался от остальных белых, скопившихся в Лагосе. Даже если он и успел заметить здешние перемены, они не имеют к нему отношения. Он все еще связан с Англией.
– Да, – жизнерадостно ответил Торбок, – там мой приход. Пока по крайней мере.
– Вы знакомы с моим мужем?
– Да. Между прочим, меня зовут Питер. Я отлично знаю Дэйви. Мы с ним выпили на пару немало пивка, пока оно еще было в наличии. А сейчас он попросил меня проделать старый трюк – привезти вам письмецо, чтобы его не перехватила цензура.
Торбок извлек пухлый бумажник и, выудив из пачки бланков, квитанций и прочего конверт, протянул его Мадлен.
– Спасибо, – молвила она.
Она некоторое время разглядывала конверт, не решаясь его вскрыть. Желая развлечь Торбока, Эндрю спросил:
– Как вам нравится вид из нашего окна?
Торбок поднялся и подошел к окну.
– Чудесно! Особенно если вам по нраву море. Сам я – дитя гор. Склоны, пропасти, все в этом роде. Но у вас тут неплохой океан. Главное – ни кусочка льда.
– Взгляни-ка, Эндрю! – раздался голос Мадлен.
Она постаралась не выдать волнения, однако, принимая письмо, Эндрю заметил, каким напряженным стало ее лицо.
Вот что он прочитал:
– Вы знаете, о чем здесь речь?
– В общих чертах. Кажется, он доводит до вашего сведения, что решил остаться в Лондоне.
– Он пишет, что скоро в воздух взмоет последний воздушный шар…
Торбок кивнул и обреченно стиснул зубы.
– Они собираются закрыть аэропорт. Правительство переезжает в Вест-Индию. Прочие шишки разбегаются кто куда – главным образом, в южном направлении.
– А остальные? – спросил Эндрю. – Те, кто останется?
– Им придется выкручиваться самостоятельно, – быстро ответил Торбок. – У головастых ребят, наподобие старины Дэвида, все будет в порядке.
– Как скоро это произойдет? – спросила Мадлен и пояснила, увидев вопросительный взгляд Торбока:
– Как скоро закроется аэропорт?
– Я улетаю обратно уже завтра. Приходится рисковать.
Я пилот, и то не могу ничего знать наверняка.
– Конечно, – произнесла она пресным тоном, – я понимаю, что вам надо соблюдать осторожность.
Торбок допил свою рюмку, и Эндрю подлил ему еще.
Летчик не останавливал его, дожидаясь, чтобы рюмка наполнилась до краев.
– Совсем скоро, – объявил он, подняв рюмку, – я перестану посещать ваш оазис культуры.
– Неужели вы тоже собираетесь остаться в Англии?
Торбок покачал головой:
– Нет. Мне удалось зацепиться в Кейптауне. Там я и осяду.
– Что повлияло на ваш выбор?
– Я – белый, – пояснил Торбок. – Я видел, как белых пинают по всей Африке. Даже тем, кому удалось добраться до высших ступенек, приходится держать ухо востро. – Он усмехнулся. – Я не имею в виду присутствующих. Да и квалификация у меня подкачала. В нигерийской авиакомпании белым дают от ворот поворот. То же самое в Гане и вообще всюду. Возможно, в Южной Африке меня тоже ожидают трудности, но там я по крайней мере могу рассчитывать на нечто большее, нежели место привратника в общественной уборной.
Эндрю понял, что их гость не так прост, как могло показаться на первый взгляд.
– Скорее всего скоро начнется война, – сказал он. – Южноафриканские белые слишком малочисленны, даже в своей собственной стране.
– Я думал и об этом. Численность – еще не все. А хоть бы и так… – Торбок пожал плечами. – Моя жена умерла несколько лет назад. Детей у меня нет, заботиться не о ком.
Так что если разразится война, лучше уж я буду драться за своих. А драться я горазд, будьте покойны! В Южной Африке такие, как я, нужны позарез, несмотря на возраст. Раз у них нехватка людей…
– Желаю вам попасть в десятку, – сказал Эндрю.
– Я постараюсь прицелиться поточнее, – веско произнес Торбок. – Иного выхода все равно нет.
– Выпьете еще?
Торбок покрутил головой:
– Не сейчас – дела. Рад был с вами познакомиться.
Хотите что-нибудь передать? – осведомился он у Мадлен, – А позже нельзя? Вы улетаете завтра?
– На заре. Вылет назначен на семь утра. Я остановился в «Шератоне».
– Попробую найти вас там, – сказала Мадлен. – Спасибо за все.
– Что вы, – отозвался Торбок. – Рад был вам помочь.
Эндрю проводил его до лестницы. Торбок восхищенно кивнул на автоматический лифт.
– Шикарно живете, – одобрил он. – Надеюсь, вы правильно поняли меня насчет Южной Африки. Я с радостью зацепился бы в Лагосе, если бы была хоть какая-то надежда.
– Что ж, все равно желаю вам удачи, – напутствовал его Эндрю. – Во всяком случае, как бы ни сложились дела, вас ждет страна виноделов.
– Тоже мне радость! Я – любитель пива! Помните чаррингтонское горькое? Случается, я вскакиваю ночью в холодном поту от мысли, что мне никогда больше не доведется его хлебнуть.
– Паршивый мир!.. Что ж, до свидания, Питер.
– Привет, Энди.
Вернувшись, он застал Мадлен за уборкой и заподозрил, что таким способом она препятствует возможным попыткам близости. Однако разговору это помешать не могло.
Размышляя на эту тему, Эндрю наполнил свою рюмку. Наконец он сказал:
– У него все будет в порядке, ты сама это знаешь.
Прежде чем ответить, Мадлен поправила в вазе цветы – огромные тропические диковины, названия которых он не знал до сих пор.
– Просто ему незачем приезжать, – бросила она через плечо. – И не к кому. Кэрол теперь сама себе хозяйка. Я тоже в надежных руках…
Эндрю знал, что она имеет в виду: если бы в ее письмах к Дэвиду было больше тепла, если бы она намекнула, что ждет его, он, быть может, принял бы иное решение.
– Не думаю, что он руководствовался подобными соображениями, – возразил Эндрю.
– Тогда какими же?
– Не знаю. Как мы вообще принимаем свои решения?
Чего только не намешано: гордость, неуверенность, страх перед неизвестностью.
– Как будто там все известно! Представляешь, что произойдет, когда рухнет всякое подобие законности?
– Это другое дело. Он ведь большой гордец, верно?
Мадлен уставилась на раскрывшиеся бутоны, беспомощно опустив руки.
– Да, верно.
– По крайней мере ты теперь знаешь, что к чему. Знаешь и о том, какой выбор он сделал. Это, безусловно, важнее всего. Когда человек перестает сомневаться в чем-то, ему легче жить.
Она повернулась к нему и слабо улыбнулась:
– Да, ты, как всегда, прав. Самое худшее – это неуверенность.
– Ты ему ответишь?
– Думаю, что отвечу. Только попозже, чтобы было время поразмыслить.
Он похлопал ладонью по дивану, и Мадлен примостилась с ним рядом, положив голову ему на плечо. Эндрю обнял ее:
– Знаешь, что я хочу тебе сказать?
– М-м?
– Мне нет нужды притворяться: жаль, что он не приедет, все равно жаль. Ты можешь в это поверить?
Мадлен чуть отстранилась, и Эндрю решил, что ее обидели прозвучавшие слова. Он посмотрел ей в лицо и заметил, что ее глаза серьезны, но в них не видно осуждения.
– Кажется, я никогда ни к кому не относилась так хорошо, как к тебе, Энди.
– Вот это дело, – сказал он и улыбнулся. – То есть это просто здорово! Теперь все уладится.
Она бросила на него непонятный взгляд, однако ничего не сказала. Слова заменил поцелуй.
– Что случилось? – пробормотал он.
– Ничего, – ответила она и подошла ближе. – Просто не спится.
– Ложись.
– Я лучше схожу на кухню и налью себе чего-нибудь. Спи!
– Я пойду с тобой.
Мадлен легонько толкнула его обратно на подушки.
– Что толку не спать вдвоем? – Ее губы коснулись его щеки. – Будь умницей, спи.
– Те же слова мне говорила моя мать.
– Я знаю. Ты мне рассказывал.
Засыпая, Эндрю видел, как она выходит из спальни.
Когда он проснулся во второй раз, было уже утро. Кровать Мадлен была пуста. Он посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого; тут же, с ясностью, от которой у него сдавило сердце, он понял, что произошло. Было слишком поздно что-либо предпринимать.
На столике в гостиной его ждала записка, придавленная статуэткой гориллы из слоновой кости, которую они купили вместе на рынке Идумагбо. Почерк был четкий, уверенный, совершенно не выдававший чувств.
Эндрю какое-то время молча созерцал все это, а потом направился назад в гостиную. Там он еще раз прочел письмо – теперь уже обстоятельно, не спеша.
Глава 5
– Естественная антитеза.
– Ты так считаешь? Возможно. Я знала одного человека, который мог быть откровенным только в письмах. – Она помолчала и продолжила:
– Я последнее время не показывала тебе писем Дэвида – тебя это беспокоит?
– Нет. Но я задумывался об этом.
– Это началось, еще когда мы жили в той конуре. В одном письме было что-то вроде намека, который я поняла так, что Дэвид может совсем скоро приехать. Тогда все было так плохо… ты еще не оправился от лихорадки… Я решила, что письмо показывать не стоит.
– Чтобы я не понял, как тебе хочется, чтобы он приехал?
– Как я растеряна… Когда пришло следующее письмо, то одно стало цепляться за другое: было бы не правильно показывать тебе второе письмо, раз я утаила первое. Ты сам знаешь, как это бывает. Я ждала твоего вопроса.
– А я все не спрашивал. До сегодняшнего дня. – Она бросила на него быстрый взгляд, и он поспешил добавить:
– Я больше ни о чем не спрашиваю, Мадлен. Пусть все образуется само собой.
– Так и будет. – В ее голосе звучала печаль. – Все всегда образовывается, если не торопиться.
– Да. – Эндрю залюбовался ее профилем на фоне быстро темнеющего неба. При всей недосказанности он чувствовал себя с ней спокойнее, чем с кем-либо другим за всю жизнь. – Пойду переоденусь. Самое время отправляться к Кутсисам.
* * *
Командир авиационного крыла Торбок звонил им, когда они были в гостях, и передал через горничную Антею, что прибыл в Лагос в командировку и хотел бы повидать их.Он обещал заглянуть утром.
На следующий день была суббота. Программа «День за днем» шла по будням, так что по выходным Эндрю бывал свободен. У них была запланирована автомобильная поездка в охотничий заказник, и Эндрю не очень-то обрадовался необходимости менять планы. С другой стороны, звонок незнакомого летчика заинтриговал их.
Антея впустила его в квартиру в начале двенадцатого.
Раздался ее звонкий голосок, натренированный в гостиных Кенсингтона: «Командир крыла Торбок, мадам!» Мадлен неоднократно пыталась приучить ее к менее официальным манерам, однако без всякого успеха. Девушка умирала от голода, когда Мадлен предложила ей работу, и страх потерять место въелся ей в плоть и кровь.
Торбок оказался крупным краснолицым господином чуть старше сорока лет, с пышными, но непричесанными усами.
По его виду было ясно, что он изнывает от жары.
– Входите, – пригласила его Мадлен. – Мы знаем о вашем звонке. Я Мадлен Картвелл, а это Энди Лидон.
– Благодарю вас, – сказал Торбок и отер платком пот со лба. – У вас тут прохладно. Не то что на улице.
– Предложить вам что-нибудь холодненькое? – осведомился Эндрю.
– В самый раз, – с облегчением откликнулся Торбок. – Спасибо. Что угодно, только со льдом.
– Мы обычно пьем южноафриканский бренди. Сейчас они стали делать и виски, но для настоя кладут в него что-то невообразимое. А так – неплохая вещь.
– В Пейле вообще хоть шаром покати.
– Значит, вы из Лондона, – сказала Мадлен. – Так я и думала.
Эндрю отметил, что в госте чувствуется что-то неуловимо знакомое, но явно старомодное. Усы? Или то, как он плюхнулся в кресло? Торбок улыбнулся, и Эндрю понял, в чем дело: бессознательная развязность англосакса, оказавшегося в чужой стране. Этим гость резко отличался от остальных белых, скопившихся в Лагосе. Даже если он и успел заметить здешние перемены, они не имеют к нему отношения. Он все еще связан с Англией.
– Да, – жизнерадостно ответил Торбок, – там мой приход. Пока по крайней мере.
– Вы знакомы с моим мужем?
– Да. Между прочим, меня зовут Питер. Я отлично знаю Дэйви. Мы с ним выпили на пару немало пивка, пока оно еще было в наличии. А сейчас он попросил меня проделать старый трюк – привезти вам письмецо, чтобы его не перехватила цензура.
Торбок извлек пухлый бумажник и, выудив из пачки бланков, квитанций и прочего конверт, протянул его Мадлен.
– Спасибо, – молвила она.
Она некоторое время разглядывала конверт, не решаясь его вскрыть. Желая развлечь Торбока, Эндрю спросил:
– Как вам нравится вид из нашего окна?
Торбок поднялся и подошел к окну.
– Чудесно! Особенно если вам по нраву море. Сам я – дитя гор. Склоны, пропасти, все в этом роде. Но у вас тут неплохой океан. Главное – ни кусочка льда.
– Взгляни-ка, Эндрю! – раздался голос Мадлен.
Она постаралась не выдать волнения, однако, принимая письмо, Эндрю заметил, каким напряженным стало ее лицо.
Вот что он прочитал:
Дорогая Мадлен,Не дожидаясь, пока Эндрю прочтет письмо до конца, Мадлен спросила Торбока:
Питер Торбок любезно согласился провезти это письмо, чтобы его не испортила цензура. Наверное, Питера ожидает за это по меньшей мере смертная казнь. Однако теперь не стоит ничего бояться, потому что скоро в воздух взмоет последний воздушный шар, после чего строгостям наступит конец. Во всяком случае, мне захотелось воспользоваться случаем и передать тебе полновесное письмо.
Теперь к фактам, Мадди. Они таковы: я решил не участвовать во всеобщем исходе. Дело не в героизме; просто я хочу остаться здесь. Легкой жизни ждать не приходится, однако ничего невыносимого тоже не предвидится. За истекшие месяцы я узнал много такого, что позволит мне продержаться. А ты, наверное, помнишь, как я ленив и с каким трудом мне дается все новое. Еще долго после того, как я заделался школьным старостой, а потом и вовсе окончил школу, мне снились кошмары, будто я опять превратился в первоклашку. Теперь они снова меня мучают.
Единственным утешением служит то, что все вы унесли отсюда ноги, как ни трудно это было поначалу. Энди – славный малый, лучшего опекуна для тебя не сыскать. Передай Кэрол привет, если случайно с ней увидишься; сейчас мне кажется, что все это было давным-давно…
Я, можно сказать, водил тебя за нос, когда утверждал, что сам тоже последую за тобой. Но я знаю: ты простишь мне это, как прощала в прошлом все обманы. Впрочем, все, кажется, обернулось к лучшему.
Передай от меня пожелания успеха Энди.
Целую, Дэвид.
– Вы знаете, о чем здесь речь?
– В общих чертах. Кажется, он доводит до вашего сведения, что решил остаться в Лондоне.
– Он пишет, что скоро в воздух взмоет последний воздушный шар…
Торбок кивнул и обреченно стиснул зубы.
– Они собираются закрыть аэропорт. Правительство переезжает в Вест-Индию. Прочие шишки разбегаются кто куда – главным образом, в южном направлении.
– А остальные? – спросил Эндрю. – Те, кто останется?
– Им придется выкручиваться самостоятельно, – быстро ответил Торбок. – У головастых ребят, наподобие старины Дэвида, все будет в порядке.
– Как скоро это произойдет? – спросила Мадлен и пояснила, увидев вопросительный взгляд Торбока:
– Как скоро закроется аэропорт?
– Я улетаю обратно уже завтра. Приходится рисковать.
Я пилот, и то не могу ничего знать наверняка.
– Конечно, – произнесла она пресным тоном, – я понимаю, что вам надо соблюдать осторожность.
Торбок допил свою рюмку, и Эндрю подлил ему еще.
Летчик не останавливал его, дожидаясь, чтобы рюмка наполнилась до краев.
– Совсем скоро, – объявил он, подняв рюмку, – я перестану посещать ваш оазис культуры.
– Неужели вы тоже собираетесь остаться в Англии?
Торбок покачал головой:
– Нет. Мне удалось зацепиться в Кейптауне. Там я и осяду.
– Что повлияло на ваш выбор?
– Я – белый, – пояснил Торбок. – Я видел, как белых пинают по всей Африке. Даже тем, кому удалось добраться до высших ступенек, приходится держать ухо востро. – Он усмехнулся. – Я не имею в виду присутствующих. Да и квалификация у меня подкачала. В нигерийской авиакомпании белым дают от ворот поворот. То же самое в Гане и вообще всюду. Возможно, в Южной Африке меня тоже ожидают трудности, но там я по крайней мере могу рассчитывать на нечто большее, нежели место привратника в общественной уборной.
Эндрю понял, что их гость не так прост, как могло показаться на первый взгляд.
– Скорее всего скоро начнется война, – сказал он. – Южноафриканские белые слишком малочисленны, даже в своей собственной стране.
– Я думал и об этом. Численность – еще не все. А хоть бы и так… – Торбок пожал плечами. – Моя жена умерла несколько лет назад. Детей у меня нет, заботиться не о ком.
Так что если разразится война, лучше уж я буду драться за своих. А драться я горазд, будьте покойны! В Южной Африке такие, как я, нужны позарез, несмотря на возраст. Раз у них нехватка людей…
– Желаю вам попасть в десятку, – сказал Эндрю.
– Я постараюсь прицелиться поточнее, – веско произнес Торбок. – Иного выхода все равно нет.
– Выпьете еще?
Торбок покрутил головой:
– Не сейчас – дела. Рад был с вами познакомиться.
Хотите что-нибудь передать? – осведомился он у Мадлен, – А позже нельзя? Вы улетаете завтра?
– На заре. Вылет назначен на семь утра. Я остановился в «Шератоне».
– Попробую найти вас там, – сказала Мадлен. – Спасибо за все.
– Что вы, – отозвался Торбок. – Рад был вам помочь.
Эндрю проводил его до лестницы. Торбок восхищенно кивнул на автоматический лифт.
– Шикарно живете, – одобрил он. – Надеюсь, вы правильно поняли меня насчет Южной Африки. Я с радостью зацепился бы в Лагосе, если бы была хоть какая-то надежда.
– Что ж, все равно желаю вам удачи, – напутствовал его Эндрю. – Во всяком случае, как бы ни сложились дела, вас ждет страна виноделов.
– Тоже мне радость! Я – любитель пива! Помните чаррингтонское горькое? Случается, я вскакиваю ночью в холодном поту от мысли, что мне никогда больше не доведется его хлебнуть.
– Паршивый мир!.. Что ж, до свидания, Питер.
– Привет, Энди.
Вернувшись, он застал Мадлен за уборкой и заподозрил, что таким способом она препятствует возможным попыткам близости. Однако разговору это помешать не могло.
Размышляя на эту тему, Эндрю наполнил свою рюмку. Наконец он сказал:
– У него все будет в порядке, ты сама это знаешь.
Прежде чем ответить, Мадлен поправила в вазе цветы – огромные тропические диковины, названия которых он не знал до сих пор.
– Просто ему незачем приезжать, – бросила она через плечо. – И не к кому. Кэрол теперь сама себе хозяйка. Я тоже в надежных руках…
Эндрю знал, что она имеет в виду: если бы в ее письмах к Дэвиду было больше тепла, если бы она намекнула, что ждет его, он, быть может, принял бы иное решение.
– Не думаю, что он руководствовался подобными соображениями, – возразил Эндрю.
– Тогда какими же?
– Не знаю. Как мы вообще принимаем свои решения?
Чего только не намешано: гордость, неуверенность, страх перед неизвестностью.
– Как будто там все известно! Представляешь, что произойдет, когда рухнет всякое подобие законности?
– Это другое дело. Он ведь большой гордец, верно?
Мадлен уставилась на раскрывшиеся бутоны, беспомощно опустив руки.
– Да, верно.
– По крайней мере ты теперь знаешь, что к чему. Знаешь и о том, какой выбор он сделал. Это, безусловно, важнее всего. Когда человек перестает сомневаться в чем-то, ему легче жить.
Она повернулась к нему и слабо улыбнулась:
– Да, ты, как всегда, прав. Самое худшее – это неуверенность.
– Ты ему ответишь?
– Думаю, что отвечу. Только попозже, чтобы было время поразмыслить.
Он похлопал ладонью по дивану, и Мадлен примостилась с ним рядом, положив голову ему на плечо. Эндрю обнял ее:
– Знаешь, что я хочу тебе сказать?
– М-м?
– Мне нет нужды притворяться: жаль, что он не приедет, все равно жаль. Ты можешь в это поверить?
Мадлен чуть отстранилась, и Эндрю решил, что ее обидели прозвучавшие слова. Он посмотрел ей в лицо и заметил, что ее глаза серьезны, но в них не видно осуждения.
– Кажется, я никогда ни к кому не относилась так хорошо, как к тебе, Энди.
– Вот это дело, – сказал он и улыбнулся. – То есть это просто здорово! Теперь все уладится.
Она бросила на него непонятный взгляд, однако ничего не сказала. Слова заменил поцелуй.
* * *
Какой-то невнятный шум заставил Эндрю проснуться среди ночи. Он посмотрел на соседнюю кровать и увидел Мадлен стоящей на ногах – белую как снег фигурку в лунном свете, просачивающемся сквозь сетчатую занавеску.– Что случилось? – пробормотал он.
– Ничего, – ответила она и подошла ближе. – Просто не спится.
– Ложись.
– Я лучше схожу на кухню и налью себе чего-нибудь. Спи!
– Я пойду с тобой.
Мадлен легонько толкнула его обратно на подушки.
– Что толку не спать вдвоем? – Ее губы коснулись его щеки. – Будь умницей, спи.
– Те же слова мне говорила моя мать.
– Я знаю. Ты мне рассказывал.
Засыпая, Эндрю видел, как она выходит из спальни.
Когда он проснулся во второй раз, было уже утро. Кровать Мадлен была пуста. Он посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого; тут же, с ясностью, от которой у него сдавило сердце, он понял, что произошло. Было слишком поздно что-либо предпринимать.
На столике в гостиной его ждала записка, придавленная статуэткой гориллы из слоновой кости, которую они купили вместе на рынке Идумагбо. Почерк был четкий, уверенный, совершенно не выдававший чувств.
Милый,
Я все время смотрела на тебя. Ты так мирно спал! Ты спишь до сих пор. Сейчас половина седьмого. Я напишу это письмо и уеду в аэропорт. Даже если ты проснешься раньше обычного и найдешь письмо, то, наверное, не успеешь меня остановить. Прошу, прошу тебя, не пытайся этого сделать! Я оставлю машину в аэропорту, ты сможешь забрать ее, когда захочешь.
Не думай дурно о Питере Торбоке. Он сопротивлялся, сколько было сил, и сдался лишь в самом конце. Боюсь, я давила на него недопустимо сильно, запугивала и прочее. Сюда он все равно не вернется. Он возьмет меня на борт в последнюю минуту как стюардессу.
Поймешь ли ты меня? Надеюсь, что поймешь. Я не могла бросить его там одного, пока оставался малейший шанс к нему вернуться.
Дорогой мой Энди, мне больно от мысли, что я не успела сказать, как я благодарна тебе за все, как я люблю тебя, как буду по тебе скучать! Мне бы очень хотелось сказать все это самой, а не просто бросить записку и исчезнуть. Но тогда ты нашел бы способ меня остановить – ведь нашел бы, правда? – для моего же блага.
У меня не лежит душа к тому, как я это делаю, неприятно было и обманывать тебя, когда ты проснулся ночью.
Мне так хотелось вернуться! Мне очень этого хотелось.
Прошу тебя, прости! Желаю счастья!
Любящая тебя Мадлен.
* * *
Он залпом прочел письмо, стреляя глазами по страничке и стремясь быстрее дочитать до конца, где его поджидал страшный итог. Потом он побрел на кухню. Стол был накрыт для завтрака: в вазе лежали фрукты, на краю возвышалась машина для варки кофе, в тостере румянился хлеб. На скатерти лежали приборы на одну персону.Эндрю какое-то время молча созерцал все это, а потом направился назад в гостиную. Там он еще раз прочел письмо – теперь уже обстоятельно, не спеша.
Глава 5
Перед входом в недавно открывшееся кабаре «Молодая луна» мигающая неоновая вывеска бросала разноцветные блики на лес велосипедов и новеньких автомобилей, понаехавших сюда, несмотря на то что стрелки показывали уже два часа ночи. На другой стороне лагуны пылало зарево огней, заливающих набережную. Состоятельные люди предпочитали развлекаться там, на острове, или в загородных клубах, выросших как грибы вдоль дороги на Ибадан. Здесь же было попроще – более шумно и людно, чаще вспыхивали потасовки, не было прохода от проституток, а преступники чувствовали себя как дома. Оппозиционные газеты не прекращали кампанию за закрытие подобных заведений, однако публика смотрела на это сквозь пальцы, как на ритуальные упражнения в благочестии.
Эндрю, уже успевший принять немало горячительных напитков, с чрезмерной осторожностью припарковал машину у тротуара и дожидался теперь Абониту, чтобы попросить его открыть дверцу. Машина называлась «Нигра Мастер» – меньшая из двух моделей, производившихся нигерийскими заводами, и на удивление непрочная. Несколько дней назад Эндрю оторвал ручку дверцы со стороны салона и до сих пор не удосужился заехать в мастерскую. Можно было бы, конечно, опустить стекло и попытаться дотянуться до наружной ручки самостоятельно, но проще было дождаться Абониту.
Внутри грохотал традиционный диксиленд «Пылкая четверка». Вооружившись барабанами, двумя трубами и электрическим пианино, музыканты учинили такой шум, от которого в небольшом помещении у посетителей вполне могли бы лопнуть барабанные перепонки, даже не будь у исполнителей микрофонов. Однако микрофоны функционировали безупречно. Эндрю и Абониту устремились к самому дальнему столику, подальше от оркестра. Там их уже поджидал официант, голландец с перечеркнутым шрамом лицом.
– Два бренди, – сказал Эндрю. – Большие порции.
Стоило официанту удалиться, как к их столику ринулись две девицы. Блондинка нацелилась на Абониту, негритянка – на Эндрю. Эндрю знал, кто она такая. Она откликалась на кличку «Сьюзи» и была родом с Севера – мусульманка из племени хауса, из очень достойной семьи, изгнавшей ее за аморальное поведение. Девушка была сообразительна, и Эндрю ничего не имел против ее компании, хотя оставался безразличен к ее чарам. Однако сейчас ему было не до того.
– Угостите меня чем-нибудь, босс, – обратилась к нему Сьюзи.
Эндрю бросил на столик купюру:
– Пойди угостись сама. Мы сегодня здорово устали.
– Тогда вам тем более нужно женское внимание.
Он покачал головой:
– Может быть, завтра.
Сьюзи осклабилась и поплыла прочь, прихватив с собой блондинку. Официант не заставил себя долго ждать: обслуживание здесь было поставлено образцово. Эндрю набросал в свой бокал побольше льда.
– За Альберт-Холл, Або! – провозгласил он. – Плюс памятник Альберту.[16]
Абониту торжественно поднял бокал. Они уже успели выпить за здание парламента, Дом со львами на Тоттенхэм-Корт-Роуд, колонну Нельсона, Челсийскую цветочную выставку, читальный зал Британского музея, Кингз-Роуд, арку Адмиралтейства, Сэмюэла Уитбреда,[17] статую Питера Пэна, Императорский военный музей и «Селфриджез».[18] Шутка явно затянулась, однако Эндрю все не унимался:
– Музыкальный фонтан с мелодиями Генделя превратился в лед! Пальцы принца-супруга примерзли к выставочному каталогу!
– Помнится, я как-то был на променад-концерте, – подхватил Абониту.
– В моем кругу это считалось дурным тоном.
– И потом брел по Гайд-парку как во сне. Музыка, воодушевление…
– Соучастие в искусстве, – объяснил Эндрю. – Плюс отсутствие расового барьера.
– Я тоже так думал, – улыбнулся Абониту. – Но не слишком обманывался.
– А вот это напрасно. Привыкай к самообману! Иначе тебе не видать счастья.
– «Врач, исцелился сам».
– У меня получается, – сказал Эндрю. – Бывают, конечно, провалы, но в целом получается.
– Просто потому, что ты слишком много пьешь. И мучишь друзей. Что же, мне надо заработать цирроз, чтобы помочь тебе справиться с твоими чувствами?
– Знаешь более доступное решение?
Немного помолчав, Абониту ответил с серьезным видом:
– Есть одно. In vino solvandum est.[19] Как тебе моя латынь?
– Для меня – в самый раз. Давай свое решение. Мы выпустим его в прохладный воздух ночи.
Из-за грохота, издаваемого оркестром, им приходилось кричать. Музыканты сыграли кульминацию джазовой пьесы, после чего установилась относительная тишина. Голос Абониту прозвучал неприлично громко:
– Ты слыхал о…
Он осекся и смущенно огляделся.
– О чем? – спросил Эндрю.
– Об экспедиции, – закончил Абониту почти шепотом.
– Нет, – отозвался Эндрю и отхлебнул бренди. – Что-то не припоминаю.
– Мне известно о ней от Тессили. – Так звали дядю Абониту, министра финансов в теперешнем правительстве Нигерии. – Только это большой секрет.
– Как всегда.
– Этот особенно. Если кто-то пронюхает о наших планах, разразится скандал. – Он улыбнулся. – По крайней мере все члены нашего семейства лишатся работы. Их друзья – тоже.
– Своевременное замечание. Тогда тебе лучше держать тайну при себе.
– Нет. Должен же я объяснить тебе, в чем состоит решение. Мы рискуем одинаково, только твоя расплата будет тяжелее моей. Тебе известно, что в Европе к северу от Средиземного моря не существует никакой власти?
– Известно.
– Однако Совет африканских государств держит гарнизоны в двух портах.
– В Генуе и Сен-Назере. Мне еще понятно, зачем им понадобилась Генуя, но…
– Сен-Назер – самый северный порт, почти не замерзающий зимой. Единственный пункт, через который можно в любое время года попытаться проникнуть в Северную Европу.
Эндрю плохо соображал после выпитого и уже ощущал головную боль от спертого воздуха. Пианино зазвучало снова, но на этот раз вкрадчиво, без помощи электронного усилителя. Раздались аплодисменты и одобрительные выкрики. На сцену вышло «Челтенхэмское трио» – три рыжеволосые европейские девушки, которым предстояло заняться томительно долгим раздеванием друг друга, прерываемым потасовками и приступами нежности. Несмотря на название трио, англичанкой была только одна из них; подлинный цвет волос тоже был только у одной исполнительницы – остальные красились.
– Почему Северная Европа? – не понял Эндрю. – Боже, ну зачем вам Северная Европа? Кому понадобилось забираться на кладбище?
– Кое-какие соображения имеются. База должна существовать. Может быть, потом, поднакопив силенок, мы что-нибудь предпримем.
– Первым делом – война. Не забывай о войне.
– Надо заглядывать и в будущее, – серьезно ответил Абониту. – Но вернемся к портам. Они контролируются Советом, и через них открывается путь в Европу. Отдельным странам будет трудно заявлять права на Европу в обход Совета. Все действия и вся ответственность делятся поровну, так будет и впредь.
– Пока вы не пойдете напролом.
– Не вы – мы, – поправил его Абониту. – Помни, что ты теперь африканец, Эндрю. Не думаю, чтобы мы набросились на Европу, даже когда будет решена проблема с Южной Африкой. Какой в этом смысл? Европа останется под совместным управлением. Но вот Британские острова – разве они часть Европы?
– Мы так и не разобрались с этим. Прошу прощения – они. Это казалось не таким уж важным делом. А теперь уже поздно.
– Нет, это важно, – не унимался Абониту. – Мы уже заявили претензии на континентальную Европу, закрепившись в ее портах, однако у нас нет опорных пунктов в Британии. С тех пор, как сбежало ее правительство, никто не посмел объявить о своем суверенитете над ней.
– Там все побережье обросло льдами – тянутся на пять миль в открытое море…
– Несомненно. Но я же говорю: надо заглядывать в будущее. Что и делается, причем во многих местах одновременно.
– То есть?
– Гана намечает послать экспедицию в Англию в будущем году. Они надеются обнаружить в конце апреля – начале мая свободный ото льдов порт на южном берегу. Скорее всего одновременно туда направит экспедицию и Египет. Ходят слухи даже о южноафриканской экспедиции, но в это не очень верится.
– Но вам не удастся держать там постоянную базу!
– Посмотрим. Мы почти не осведомлены о тамошних условиях. Можно найти способы, чтобы избежать трудностей.
– Заставить местных жителей убивать друг друга? Что ж, возможно, ты и прав. Насколько я понимаю, ты клонишь к тому, что Нигерия хочет принять участие в соревновании за первенство в водружении флага. Остается надеяться, что все эти экспедиции не передерутся между собой.
– Разница в том, – молвил Абониту, – что остальные готовятся отплыть в конце весны. Мы же отчаливаем сейчас, зимой.
– Невзирая на паковый лед? По воздуху, что ли? Вы не можете рассчитывать приземлиться на тамошние полосы на обычных самолетах. Значит, вертолеты?
– Воздушный путь накладывает слишком много ограничений. Нет. У нас есть иная возможность.
Самая низкорослая из рыженьких исполнительниц, вырываясь из объятий второй партнерши, зубами срывала с третьей предметы туалета. Африканцы, сгрудившиеся у сцены, подбадривали их громкими криками, в которых тонули аккорды пианино. Эндрю поморщился от головной боли.
– Британия располагала единственной в мире эскадрой «ховеркрафтов»,[20] – произнес Абониту.
Эндрю припомнил заголовки: эскадра была расквартирована на южном побережье, вне Пейла, и командующий вывел ее в открытое море, не дожидаясь полного краха государства. Они взяли курс на Гану, однако там было неспокойно, так что корабли свернули и оказались в Нигерии.
Героический переход какое-то время был излюбленной темой газет, но потом забылся.
– Ничего не получится, – бросил Эндрю. – Одному Богу известно, как им удалось дотянуть до ваших берегов.
Эндрю, уже успевший принять немало горячительных напитков, с чрезмерной осторожностью припарковал машину у тротуара и дожидался теперь Абониту, чтобы попросить его открыть дверцу. Машина называлась «Нигра Мастер» – меньшая из двух моделей, производившихся нигерийскими заводами, и на удивление непрочная. Несколько дней назад Эндрю оторвал ручку дверцы со стороны салона и до сих пор не удосужился заехать в мастерскую. Можно было бы, конечно, опустить стекло и попытаться дотянуться до наружной ручки самостоятельно, но проще было дождаться Абониту.
Внутри грохотал традиционный диксиленд «Пылкая четверка». Вооружившись барабанами, двумя трубами и электрическим пианино, музыканты учинили такой шум, от которого в небольшом помещении у посетителей вполне могли бы лопнуть барабанные перепонки, даже не будь у исполнителей микрофонов. Однако микрофоны функционировали безупречно. Эндрю и Абониту устремились к самому дальнему столику, подальше от оркестра. Там их уже поджидал официант, голландец с перечеркнутым шрамом лицом.
– Два бренди, – сказал Эндрю. – Большие порции.
Стоило официанту удалиться, как к их столику ринулись две девицы. Блондинка нацелилась на Абониту, негритянка – на Эндрю. Эндрю знал, кто она такая. Она откликалась на кличку «Сьюзи» и была родом с Севера – мусульманка из племени хауса, из очень достойной семьи, изгнавшей ее за аморальное поведение. Девушка была сообразительна, и Эндрю ничего не имел против ее компании, хотя оставался безразличен к ее чарам. Однако сейчас ему было не до того.
– Угостите меня чем-нибудь, босс, – обратилась к нему Сьюзи.
Эндрю бросил на столик купюру:
– Пойди угостись сама. Мы сегодня здорово устали.
– Тогда вам тем более нужно женское внимание.
Он покачал головой:
– Может быть, завтра.
Сьюзи осклабилась и поплыла прочь, прихватив с собой блондинку. Официант не заставил себя долго ждать: обслуживание здесь было поставлено образцово. Эндрю набросал в свой бокал побольше льда.
– За Альберт-Холл, Або! – провозгласил он. – Плюс памятник Альберту.[16]
Абониту торжественно поднял бокал. Они уже успели выпить за здание парламента, Дом со львами на Тоттенхэм-Корт-Роуд, колонну Нельсона, Челсийскую цветочную выставку, читальный зал Британского музея, Кингз-Роуд, арку Адмиралтейства, Сэмюэла Уитбреда,[17] статую Питера Пэна, Императорский военный музей и «Селфриджез».[18] Шутка явно затянулась, однако Эндрю все не унимался:
– Музыкальный фонтан с мелодиями Генделя превратился в лед! Пальцы принца-супруга примерзли к выставочному каталогу!
– Помнится, я как-то был на променад-концерте, – подхватил Абониту.
– В моем кругу это считалось дурным тоном.
– И потом брел по Гайд-парку как во сне. Музыка, воодушевление…
– Соучастие в искусстве, – объяснил Эндрю. – Плюс отсутствие расового барьера.
– Я тоже так думал, – улыбнулся Абониту. – Но не слишком обманывался.
– А вот это напрасно. Привыкай к самообману! Иначе тебе не видать счастья.
– «Врач, исцелился сам».
– У меня получается, – сказал Эндрю. – Бывают, конечно, провалы, но в целом получается.
– Просто потому, что ты слишком много пьешь. И мучишь друзей. Что же, мне надо заработать цирроз, чтобы помочь тебе справиться с твоими чувствами?
– Знаешь более доступное решение?
Немного помолчав, Абониту ответил с серьезным видом:
– Есть одно. In vino solvandum est.[19] Как тебе моя латынь?
– Для меня – в самый раз. Давай свое решение. Мы выпустим его в прохладный воздух ночи.
Из-за грохота, издаваемого оркестром, им приходилось кричать. Музыканты сыграли кульминацию джазовой пьесы, после чего установилась относительная тишина. Голос Абониту прозвучал неприлично громко:
– Ты слыхал о…
Он осекся и смущенно огляделся.
– О чем? – спросил Эндрю.
– Об экспедиции, – закончил Абониту почти шепотом.
– Нет, – отозвался Эндрю и отхлебнул бренди. – Что-то не припоминаю.
– Мне известно о ней от Тессили. – Так звали дядю Абониту, министра финансов в теперешнем правительстве Нигерии. – Только это большой секрет.
– Как всегда.
– Этот особенно. Если кто-то пронюхает о наших планах, разразится скандал. – Он улыбнулся. – По крайней мере все члены нашего семейства лишатся работы. Их друзья – тоже.
– Своевременное замечание. Тогда тебе лучше держать тайну при себе.
– Нет. Должен же я объяснить тебе, в чем состоит решение. Мы рискуем одинаково, только твоя расплата будет тяжелее моей. Тебе известно, что в Европе к северу от Средиземного моря не существует никакой власти?
– Известно.
– Однако Совет африканских государств держит гарнизоны в двух портах.
– В Генуе и Сен-Назере. Мне еще понятно, зачем им понадобилась Генуя, но…
– Сен-Назер – самый северный порт, почти не замерзающий зимой. Единственный пункт, через который можно в любое время года попытаться проникнуть в Северную Европу.
Эндрю плохо соображал после выпитого и уже ощущал головную боль от спертого воздуха. Пианино зазвучало снова, но на этот раз вкрадчиво, без помощи электронного усилителя. Раздались аплодисменты и одобрительные выкрики. На сцену вышло «Челтенхэмское трио» – три рыжеволосые европейские девушки, которым предстояло заняться томительно долгим раздеванием друг друга, прерываемым потасовками и приступами нежности. Несмотря на название трио, англичанкой была только одна из них; подлинный цвет волос тоже был только у одной исполнительницы – остальные красились.
– Почему Северная Европа? – не понял Эндрю. – Боже, ну зачем вам Северная Европа? Кому понадобилось забираться на кладбище?
– Кое-какие соображения имеются. База должна существовать. Может быть, потом, поднакопив силенок, мы что-нибудь предпримем.
– Первым делом – война. Не забывай о войне.
– Надо заглядывать и в будущее, – серьезно ответил Абониту. – Но вернемся к портам. Они контролируются Советом, и через них открывается путь в Европу. Отдельным странам будет трудно заявлять права на Европу в обход Совета. Все действия и вся ответственность делятся поровну, так будет и впредь.
– Пока вы не пойдете напролом.
– Не вы – мы, – поправил его Абониту. – Помни, что ты теперь африканец, Эндрю. Не думаю, чтобы мы набросились на Европу, даже когда будет решена проблема с Южной Африкой. Какой в этом смысл? Европа останется под совместным управлением. Но вот Британские острова – разве они часть Европы?
– Мы так и не разобрались с этим. Прошу прощения – они. Это казалось не таким уж важным делом. А теперь уже поздно.
– Нет, это важно, – не унимался Абониту. – Мы уже заявили претензии на континентальную Европу, закрепившись в ее портах, однако у нас нет опорных пунктов в Британии. С тех пор, как сбежало ее правительство, никто не посмел объявить о своем суверенитете над ней.
– Там все побережье обросло льдами – тянутся на пять миль в открытое море…
– Несомненно. Но я же говорю: надо заглядывать в будущее. Что и делается, причем во многих местах одновременно.
– То есть?
– Гана намечает послать экспедицию в Англию в будущем году. Они надеются обнаружить в конце апреля – начале мая свободный ото льдов порт на южном берегу. Скорее всего одновременно туда направит экспедицию и Египет. Ходят слухи даже о южноафриканской экспедиции, но в это не очень верится.
– Но вам не удастся держать там постоянную базу!
– Посмотрим. Мы почти не осведомлены о тамошних условиях. Можно найти способы, чтобы избежать трудностей.
– Заставить местных жителей убивать друг друга? Что ж, возможно, ты и прав. Насколько я понимаю, ты клонишь к тому, что Нигерия хочет принять участие в соревновании за первенство в водружении флага. Остается надеяться, что все эти экспедиции не передерутся между собой.
– Разница в том, – молвил Абониту, – что остальные готовятся отплыть в конце весны. Мы же отчаливаем сейчас, зимой.
– Невзирая на паковый лед? По воздуху, что ли? Вы не можете рассчитывать приземлиться на тамошние полосы на обычных самолетах. Значит, вертолеты?
– Воздушный путь накладывает слишком много ограничений. Нет. У нас есть иная возможность.
Самая низкорослая из рыженьких исполнительниц, вырываясь из объятий второй партнерши, зубами срывала с третьей предметы туалета. Африканцы, сгрудившиеся у сцены, подбадривали их громкими криками, в которых тонули аккорды пианино. Эндрю поморщился от головной боли.
– Британия располагала единственной в мире эскадрой «ховеркрафтов»,[20] – произнес Абониту.
Эндрю припомнил заголовки: эскадра была расквартирована на южном побережье, вне Пейла, и командующий вывел ее в открытое море, не дожидаясь полного краха государства. Они взяли курс на Гану, однако там было неспокойно, так что корабли свернули и оказались в Нигерии.
Героический переход какое-то время был излюбленной темой газет, но потом забылся.
– Ничего не получится, – бросил Эндрю. – Одному Богу известно, как им удалось дотянуть до ваших берегов.