Ибо этой Любовью мы все будем живы.
Ибо эта Молитва — у всех на губах.
Ибо эта Молитва — у всех на губах.
РОЖДЕСТВО
Рычала метель, будто зверь из норы.
Летел дикий снег. Жженый остов завода
Мертво возлежал под огнем небосвода.
Зияли, курясь, проходные дворы.
Трамваи — цыганские бубны — во тьме
Гремели. Их дуги — венцами горели,
Сквозь веко окна ослепляя постели —
В чаду богадельни и в старой тюрьме.
Куда-то веселые тетки брели.
В молочном тумане их скулы — малиной
Пылали! За ними — приблудная псина
Во пряничной вьюге горелой земли
Тянулась. Кровавые гасли витрины.
Спиралью вихрился автобусный смог.
Народ отдыхал. Он давно изнемог
Нести свое тело и душу с повинной
И класть их, живые, у каменных ног.
Тяжелые трубы, стальные гробы,
Угодья фабричные, лестниц пожарных
Скелеты — все спало, устав от борьбы —
От хлорных больниц до вагонов товарных.
Все спало. Ворочалось тяжко во сне —
В милициях пыльных, на складах мышиных,
В суконных артелях, в церковном огне,
Где ночью все помыслы — непогрешимы…
Ночь темной торпедой
по белому шла,
По белому свету, песцовомц дыму
Котельных, где — Господи! — Мало тепла
Для всех наших млых, так жарко — любимых…
Шла смертная ночь — тем подобьем смертей,
Что мы проживем еще — каждый как может,
Шла бредом дитяти, морозом по коже
И пьяными воплями поздних гостей…
Спи, мир, отдыхай! Ночь на это дана.
Труд выжег всю плоть. Сохрани душу живу.
В казенных рубахах святых индпошивов
Спи, свет мой, калека, слепая страна…
Но дом был на улице. Номер с него
Бураном сорвало. Обмерзлые ветки
Гремели по стрехам. А там — торжество
Творилось: на радость потомкам и предкам.
Искусаны в кровь одичалые рты.
Никто не подходит. Храпят акушеры
В каптерке.
И болью предродовой веры
Бугрятся божественные животы.
И, выгнувшись луком, Мария зовет
Сиделку, пьянея, дурея от боли…
О люди вы, люди! Не слышите, что ли!
Он — вот Он, приходит, рождается,
вот!
Вот — темя сияет меж ног исступленных!
А свет золотой! А в крови простыня!
Так вот чем кончаются царства и троны…
— Мария, Мария, ты слышишь меня!
Идет Он на свет не в яслях лучезарных,
Где плачет овца, улыбается вол —
В гудках пассажирских, в крушеньях товарных,
В домах, где — кутьями уставленный стол!
Идет Он на свет не под нежные губы,
Мария, твои, —
а под ругань бланых,
Под грузчицкий хохот, буфетчицам любый,
Под матерный посвист и водочный дых!
Идет Его бедное тельце, сияя
Щуренком в протоке — во смрады громад
Фабричных предместий, машинного Рая,
Где волк человеку — товарищ и брат…
Да, Господи Боже, досталось родиться
Вот именно здесь, в оголтелой земле,
Где в трубах метро преисподние лица
Летят, как снега по дегтярной зиме!
Да, мальчик, сынок, пей до дна эту чашу —
Такую нигде уже не поднесут:
Последний приют заметелен и страшен,
И ученики — от Креста не спасут…
Кричи же, Мария!
Пустынна палата.
Кричи же, родная!
О счастье — кричать,
Пока ты — звериным усильем — распята,
Пока на устах твоих — вопля печать!
Ори! Это счастье — все выкричать в лица
Наемных врачей и воровок-сестер,
И крком родильным — и клясть, и молиться
На сытый очаг, погребальный костер,
И в небо упертые копья коленей
Внезапно — до хруста костей — развести,
И вытолкнуть —
Бога иных поколений!..
…И крик оборвется.
Помилуй…
Прости…
Обмоют. Затянут в больничную ветошь.
Придут с молоком и лимоном волхвы.
И станет метель Ему — Ветхим Заветом,
Твердимым устами российской молвы.
Он будет учиться любови у старцев
На овощебазах да на пристанях.
Он с первой любимой не сможет расстаться
На грозном вокзале, в дымах и огнях…
Ему ляжет Русь и мазутом, и солью
Под легкие, злые мальчишьи ступни…
Бери эту землю.
Болей этой болью
Прости.
И помилуй.
Спаси.
Сохрани.
ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ
Снега упорные мели и мощно и печально пели,
Когда на сем краю земли, в еловом выстывшем приделе,
Среди коров, среди овец, хлев освещая ярким телом,
В тряпье завернутый, малец сопел и спал на свете белом.
Я на коленочках Его держала. Было очень больно
Сидеть… Но было торжество отчаянно и колокольно!
Старуха супротив меня, слезясь глазами, быстро пряла.
А овцы грелись близ огня — таких овец я не видала:
Как снеговые горы, шерсть!.. В открытой двери плыли звезды.
Навозом пахли доски, жесть и весь печной подовый аоздух.
Обрызгал мальчик пелены… (На них — мешок я изорвала…)
И бубенцы были слышны — волхвы брели, я поджидала…
Они расселись круг меня. Дары выкладывали густо:
Лимоны — золотей огня, браслеты хитрого искусства,
И кольца золотые — вот — на леску рыбой нанизали,
Варенье из лесных смород, а как варили — не сказали…
Склонили головы в чалмах — как бы росистые тюльпаны,
И слезы в их стоят глазах, и лица — счастьем осиянны:
«Живи, Мария! Мальчик твой — чудесный мальчик, не иначе:
Гляди-ка — свет над головой, над родничком!..» А сами плачут…
Я их глазами обвожу — спасибо, милые, родные!..
Такого — больше не рожу вметелях посередь России…
Чтоя. Арапчонок, смотришь ты, косясь, замерзнув, исподлобно?..
Младенцы наши — вот цветы: в снегах да во поле сугробном…
И дуют, дуют мне в скулу — о, я давно их поджидада! —
Собой пропарывая мглу, ветра с Ветлуги и Байкала,
Ветра с Таймыра и Двины, ветра с Урала, Уренгоя,
С Елабуги, Невы, Шексны, — идут стеной, рыдая, воя…
Изветренная ты земля! Ты, вся продрогшая сиротски!
Ты — рваный парус корабля, мазут машинный топки флотской…
И в то скрещение ветров, в те слезы без конца-без краю,
В ту нашу ночь без берегов — пошто я Сына выпускаю?!
И вот уж плачу! А волхвы, стыдясь меня утешить словом,
Суют небесной синевы громадный перстень бирюзовый
И шепчут так: «Носи, носи, — ведь бабам бирюза — от сглазу!..»
Ну, коли так, — меня спаси!.. А не спасешь — так лучше сразу…
А будет горе — знаю я. Его к доскам прибьют гвоздями.
И будет вся моя семья — тоска меж сохлыми грудями.
Лицо ногтями разорву. Прижмуся ко Кресту главою.
И, словно чей-то труп — во рву, — себя увижу молодою,
Увижу снег, и теплый хлев, пеленки мешковины хлебной,
Зубами как блестел, присев, волхвиный царь с травой целебной…
И тельце Сына в пеленах, как спелый абрикос, сияет,
И на ладошках-облаках кроваво звезды не зияют,
И сено пряное шуршит, и тяжело вздыхают звери,
И снег отчаянно летит в дубовые, медвежьи двери.
ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ
На этой земле Гефсиманского сада,
На этой земле — детям нету пощады.
Для них — за ежами тех проволок жгучих
Морозных бараков державные тучи.
Для них — трибуналов российская водка,
И пальцев — в рыданье! — стальная решетка,
Когда, головою воткнувшись в ладони,
Ребенок-старик — во приделе агоний,
На паперти горя, во храме безумья, —
И сжаты не зубы, а колья и зубья…
Для них — вечно шмоны, огни «Беломора»
Во тьме, зуботычки бывалого вора, —
А воля не скоро,
свобода — не скоро,
А очи слезятся от боли простора —
Как будто бы мать режет лук на дощечке,
И рыжие косы сестры — будто свечки,
Отцово ружье на стене не стреляет
И стопочку бабка тайком выпивает…
О как бы своим животом я закрыла
Таких малолеток! Как я б их любила —
Всей матерней плотью, всей зверьею шкурой,
Алмазной слезою, — о мы, бабы-дуры…
Им жарила б мясо — его не едали,
Им пела бы песни про горькие дали,
Срастила б им вывихи и переломы,
Засыпала б сахаром горечь оскомы
Тюремной… Ты плачешь, сыночек?..
Не надо…
…На этой земле — детям нету пощады.
СРЕТЕНЬЕ
Солнце царской парчой накрывает
Синих грозных сугробов стада!
Я иду по морозу, живая.
Под пятой — ледяная слюда.
Ребятенка закутала крепко —
Меховой да пуховый кочан!..
Рядом — муж. Уши красны под кепкой,
Вьюга ластится к мощным плечам.
А поземка к ногам — будто цепи!
Сын, как молот чугунный, тяжел!
Нынче в Крестовоздвиженской церкви
Праздник Сретенья — Божий престол.
Мы идем через рынок. Как жарок
Мед, что, скалясь, нам тянет бурят!
Мы священнику купим в подарок
Рукавицы из пуха козлят.
А еще облепихи отсыплет
Огневистую щучью икру
Молодуха, чей голос осиплый,
Щеки — маки — цветут на ветру!
А под валенком — блеск омулевый,
А под валенком — хруст ножевой…
Праздник! Вьюга слетает половой,
Солнце — нимбом — над головой!
Мы заходим под грубые своды,
Под раскрашенные небеса.
И в платках и тулупах народу
Здесь стоять три великих часа.
Литургия начнется и грянет,
Штукатурка слезой потечет —
И глухой задрожит и воспрянет,
И с окладов закапает лед.
Я шепну муженьку: — Подержи-ка…
А малец затрубит, как труба!
Улыбнувшись от детского крика,
Прядь священник откинет со лба.
Узловатые руки воздымет,
Сам качнется, как темный кедрач,
И промолвит огромно:
— Во имя…
И — байкальскою льдинкой:
— Не плачь…
Развяжу я платки, меховинки:
Душно здесь, в частоколе свечей!..
И плеснутся топленою крынкой
Щеки сына в сполохах лучей!
Вот к моей потянулся сережке…
Вот уж я расстегнула кожух…
Свечи, свечи, — о хлебные крошки
Для голодных по небу старух…
Люди, люди, — вам надо кормиться!
Болью, нежностью, злом и добром!
Пусть глядят изумленные лица.
Храм — он теплый. Он тоже — наш дом.
И я, выпростав, как из-под снега,
Отягченную лунную грудь,
Середь храма кормлю человека,
Чей в миру зачинается путь.
Ешь, мой заяц, ешь, мой соболенок! —
Будешь корку глодать из горсти…
Спи ты в сахарных сливках пеленок! —
Будешь босый — по снегу — идти…
Задыхаясь, ругаясь площадно,
Будешь Крест свой тащить на горбу…
Пей меня, ешь меня — беспощадно!
Я Тобой испытую судьбу.
Ты рожден у меня не от мужа —
От мороза в венце изо льда.
Нас крестила таежная стужа.
Причащала лихая беда.
Мужики и мужья еще будут,
Да как все в этом мире, прейдут.
А ребенок — горячее чудо,
И глаза его — синий салют!
И затихли все люди во храме,
На кормление наше смотря,
И горела над смертными нами
На обшарпанной фреске заря.
И ревела девчонка белугой,
Со щербинкой бесплодных зубов,
Что не ей
Богородица-Вьюга
Ниспослала такую любовь.
КРЕЩЕНИЕ
1. ПЕСНЯ
Ох, тяжко, тяжко, мила-ай,
жить на свете… Ох…
Воет ветер, стонет ветер —
Убийце прощеному…
Тяжко, тяжко жить на светеэ
Парню некрещеному.
Я пошью тебе рубаху
Белую да чистую
Нету, нету больше страха
Перед нашей жизнию.
На войну сейчас ребят
Засылают далеко.
На груди — кресты горят,
Чтобы умереть — легко!..
Я молюсь, чтоб выжил ты
В лютом порохе-дыму:
А молитвы те просты —
Не скажу их никому…
Воет, воет волком вьюга,
Развевает флаги…
Обнимает, будто друга,
Черные бараки.
В тех бараках мы живем,
Сухарики сушим.
Сельдь едим да водку пьем —
Поминаем души…
А священник пьяный нас
То и дело крестит —
То крестом веселых глаз,
То похабной песней…
Ох, священник-хулиган!
Пригуби бутылку…
Отчего ты нынче пьян
На своей могилке?..
Отчего ты нынче пьян
На своих крестинах?..
Черным смогом осиян —
За Отца и Сына…
Перегаришком дыхни…
Проночуешь ночку?..
В нищей жизни мы одни
Да с моим сыночком…
Шью крестильную рубаху
Белую да чистую…
Вот и нету больше страха
Перед нашей жизнию.
2.
Крещу Тебя, сынок:
Медным крестом
пыльных дорог.
Бирюзовым крестом
медленных рек.
Серебряным крестом
твоим, о летящий снег.
Ржавым крестом
дымящих труб.
Соленым крестом
возлюбленных губ.
Бетонным крестом
острожных зон.
Жемчужным крестом
звездных пелен.
Марлевым крестом
больничных жгутов.
Мазутным крестом
невозвратных поездов.
Ледяным крестом
навек уснувших очей…
Золотым крестом
солнечных лучей.
ВОСКРЕШЕНИЕ ДОЧЕРИ ИАИРА
К Нему бежала: «Воскреси!» — родня, размазывая слезы…
И то, — проси тут не проси, — а тьмы морозная угроза:
Бесповоротно хлад скует, и сколько ни молись, ни бейся,
А лоб любимый — чисто лед, и водкою хоть в дым упейся…
И Он пошел. Собрался вмиг: на улице смоль гололедиц,
Глядит юродивый старик во небесах — полет Медведиц…
Скорее. Вот печальный дом. И кружева на крышке гроба.
Дыханье перевел с трудом — души не потревожить чтобы…
Ведь здесь она, душа! Жива… Ей больно… И светло, и стыдно —
За то, что отошла едва, а сверху все — навеки — видно…
А тело юное лежит покорно, вытянутой плеткой,
И от рыданий вся дрожит каморка: «Век-то наш… короткий…»
Не плачь ты, мать, не плачь, отец! Он прикоснулся лишь рукою —
На скулах проступил багрец, дыханье потекло рекою,
И в тело милое душа, смеясь и плача, возвернулась,
От возвращения дрожа… И плоти дверь за ней замкнулась…
«Ох, доченька!.. Да ты жива!..» Упали — и стопы целуют…
Любовь слепого естества — до глубины, напропалую…
И плачет, заливаясь, мать, отец от радости ликует!
И никогда им не понять, зачем метель в ночи лютует,
Зачем их молодая дочь, восстав от смерти, вся пылает
И так глядит в немую ночь, как будто мертвых призывает.
БРАК В КАНЕ ГАЛИЛЕЙСКОЙ
…А в солнечный подталый день,
Напротив церкви синей,
Там, где завода стынет тень
В огне трамвайных линий, —
Там свадьба вольная жила,
Дышала и гремела —
На самом краешке стола,
Близ рюмки запотелой.
Здесь песню злую пел мужик
О красном сорок пятом.
Здесь над селедкой выл старик
О времени проклятом.
Здесь над невестиной фатой,
Отмывшийся с дороги,
Молчал солдатик молодой —
Безрукий и безногий.
Кричали тетки, обнявшись:
«Эх, горько! Подстастить бы!..»
Рябиновкой глотали жизнь —
И юность до женитьбы,
С фабричной песней под гармонь,
С плакатной матерщиной, —
И старости печной огонь
За швейною машиной…
Здесь из немытого окна
В снопах лучей горячих
Россия зимняя видна
Калечным и незрячим!
Видны лимоны куполов,
Сугробов белых груди.
Видна великая любовь,
Видны родные люди.
Исусе, мы Тебя давно
На этой свадьбе ждали!
Ты воду преврати в вино:
За кровь Твою страдали.
А коль нам нечем заплатить
За бирюзу метели, —
Мы будем есть и будем пить
И петь, как прежде пели.
И я, Твоя седая мать, —
В застолье этом душном.
О как мне сладко обнимать
Девчонок простодушных!
На кухне чистила треску —
О, только б до подушки…
Дай, чтобы разогнать тоску,
Вина в железной кружке.
И я такую боль запью,
Которую — не выжечь.
И на таком спляшу краю,
Что — никому не выжить!
А я пляшу! Кричит гармонь!
Топчу печаль ногами!
…И Солнца бешеный огонь —
Над бедными снегами.
ИСКУШЕНИЕ СПАСИТЕЛЯ ОТ ДИАВОЛА
— «Покажи свою силу! —
свой Божий мускул! —
и все это бужет Твое:
Серебром, жемчугами, сканью расшитое
вьюг кружевное белье,
Турмалины яблок,
топазы хурмы
на заиндевелых лотках —
И сиянье в Пасхальной ночи церквей —
и вой собачий — в веках!..»
— «Да что ты меня прельщаешь, ты,
смердящий пес, Сатана!
Это все от века — уже Мое,
мне подачка твоя не нужна:
На меня Россию надели давно —
отроду! — медным крестом,
И ношу я нательный,
родной мой крест, —
а могильный — уже за холмом…»
— «Ах Ты, душка мой,
несмышленыш Ты мой!
Да кто силе поверит Твоей?!
Сотвори, чтоб не брали на бойню
из дома отчего — сыновей,
Сотвори, чтоб досыта ели младенцы!
Тюремный раскрой алтарь…
Ах, не можешь?.. Да какой же Ты после
этого — Светлый Царь?!»
— «Отыди, черный дух.
Я тебя не слышу.
Я вижу землю мою —
Я лечу над рельсами, над сараями,
я безумно ее люблю;
И безумье Мое — Мой лазоревый нимб —
освещает народу путь,
И в ночи по нему —
солдаты, косцы, плясуны, —
очей не сомкнуть!..
Я могу —
мановеньем мощным одним —
от страданья избавить всех.
Я могу на костистые плечи взять
первородный великий грех.
Только, люди! Как вы будете жить
в этом сахарном, сиром Раю?
Как вы будуте есть,
Как вы будуте пить
мое тело и кровь Мою?
Нет! Хрустит под полозом синий снег,
И под валенком снег хрустит.
Пьет из чаши зальделой всяк человек
Злой замес страстей и обид.
А когда он их выпьет, когда пройдет
Корчи, стоны и муки те,
Что когда-нибудь я и сам повторю,
весь распатланный, на Кресте, —
Вот тогда ты поймешь,
дурак Сатана:
есть у каждого — Крестный путь!
Этот страшный путь,
да Голгофский путь,
где снегов намело — по грудь,
Где юродивой Ксеньи
хрустальный взор,
Где крестит апостол Андрей,
Где заместо нимбов —
топор и костер
Над затылками матерей».
ИЗГНАНИЕ ТОРЖНИКОВ ИЗ ХРАМА
Метели тягучий стон.
Прядутся ночные нити.
Теперь уходите вон,
Из Храма — вон уходите.
Вы жрали и пили здесь
Хранили морковь гнилую.
Но Ангел благую весть
Принес — я его целую.
На красных лоскутьях вы
Развешивали цитаты.
А после — вели во рвы
Живых, распятых трикраты.
А после — бокалов звон,
Да люстрой — смертям кадите?!..
Теперь уходите вон,
Из Храма — вон уходите.
Что вы со своим тряпьем
Расселись — да с золотишком?!
Сей Храм — это Божий дом.
А вы о нем — понаслышке:
Мол, жил, коптил небосклон,
Распяли? — небось вредитель!..
Ну, вы!.. Уходите вон,
Из Храма — вон уходите.
Монетный звон — и бумаг
Вдоль плит истоптанных — шорох…
А любящий — нищ и наг
На звонких морозных хорах!
Он слышит небесный хор.
Он холод вдыхает грудью.
Он любит пустой простор —
На всем безлюбьи, безлюдьи…
А ваше: «Купи-продай!..» —
Под купольным светлымсводом —
Гляди, опричь не рыдай
Над купленною свободой…
Но время жизни пришло.
Но время смерти изникло.
Лампады струят тепло
Морошкою и брусникой.
Вы, торжники!.. Ваш закон:
«За грош — Богоматерь купите!..»
Все. Срок. Уходите вон.
Из Храма — вон уходите.
ДИНАРИЙ КЕСАРЯ
Не во храме — в преддверии рынка,
Там, где люд челноками снует,
Инвалид — очи ярче барвинка —
Костылем прожигал сивый лед.
Он тянул свою флотскую шапку,
Костерил и владык, и рабов,
И блестел в мимохожую бабку
Черный жемчуг цинготных зубов.
Он кричал, надрываясь и плача,
Что земля наша скоро помрет,
И от этих проклятий горячих
На морозе корежился рот!
И Христос проходил по майдану,
Весь в сиянии голубом.
И качнулся, будто бы спьяну,
Над воткнутым в сугроб костылем.
Глянул нищий:
«Что, Господи, смотришь?
Вот махорочка, — на, угостись!..
Не дивись, не печалься, не морщись
На убогую, скудную жисть.
Так живет наш народ окаянный.
А властители — вон их дворцы!..
А зато надо мною, над пьяным,
Голубь рыночный, света венцы!..
Что, Господь, приуныл Ты?.. Богатым —
Богатеево! Нищее — нам!..
А зато ни за снедь, ни за злато
Свое сердце я им не продам.
Дай мне денежку эту, копейку,
Хоть не смог Ты сей мир накормить —
Мое сердце под телогрейкой
Хочет снова Тебя — полюбить…
Ну, подай!.. Соберу — пойду выпью
И чего пожевать куплю…»
И глядел болотною выпью,
Весь в снегу, как в белом хмелю.
И Христос наклонился над шапкой,
И монета скользнула из рук.
И поежился нищий зябко,
И промолвил: «Спасибо, друг».
А Христос улыбнулся горько,
И клубился голоса дым:
«Воздадите гордое — гордым,
Воздадите слепое — слепым.
Воздадите нищее — нищим.
Воздадите объятья — плечам.
Над Землей давно ветер свищет.
Воздадите звезды — ночам.
Воздадите любовь — любимым.
Воздадите смерти — смертям!
Невостребованно, неистребимо…
Воздадите все наше — нам».
ВСТРЕЧА С САМАРЯНКОЙ
Проходные дворы и метельная хмарь.
Рельсы страшно остры, и машинная гарь.
А за темью двора — хвост павлиний реклам,
Небеса, как дыра, да расстрелянный храм.
Пробежал проходным… Блеск ты, уличный гул!
Из цигарки Он дым жадно так потянул.
И внезапно — из тьмы — по шубейке — коса.
А вокруг — ночь, дымы, голоса, голоса…
«Ты куда?» — «Я — домой.
Детям я — молоко…»
«Посиди миг со мной.
Это — просто, легко».
«Ты рехнулся! Ты пьян…»
Папироса — во снег.
«Каждый лоб — осиян.
Каждый зверь — человек.»
«Ну, мужик, ты даешь!..
так присядем — давай?..»
В сумке — клады: и нож,
И тугой каравай.
И под снежной тоской,
Под метельною мглой
Говорят, говорят,
Говорят — всей душой.
Тяжек белый наряд. Мир неоновый слеп.
Говорят, говорят и едят теплый хлеб,
Поправляет Ему снеговой воротник:
«А тебе бы жену, одинокий мужик!..»
И глазами блестит: я, мол, тоже одна…
И реклама горит в высоте, ледяна.
Это двое чужих, это двое родных:
Умоталась невеста, печален жених —
Баба в шубе потертой, с кухонной сумой,
Подгулявший рабочий, — пора бы домой,
Да смолит он, прищурясь, цигарку свою,
Да целует в ночи Самарянку свою —
Близ колодца ветров, близ колодца снегов,
Ибо вечна Любовь,
быстротечна Любовь.
НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ.
Этот город стоял на высокой горе,
А внизу ледяная река бушевала.
И широкая Площадь январской заре
Все объятья свои, все Кремли раскрывала.
И в лучах васильковых, из масляной мгля,
Где зверюшками в снег сараюшки уткнулись,
Шел на нас Человек. Очи были светлы.
Руки к нам, как дубовые ветви, тянулись.
Он стопами босыми на лед наступал.
От холстины одежд, от очей голубиных
Исходило свеченье. Он снег прожигал
Пяткой голой, тяжелой, землею — любимой.
То свечение так озаряло простор,
Что народ начал кучами, ближе, толпиться —
И стоял Человек и мерцал, как костер,
Освещая в метели угрюмые лица…
И торговки покинули мерзлую снедь,
И старик закурил «Беломор» неизменный…
И сказал Человек: — Я не смог умереть.
Я в сиянии синем иду по Вселенной.
Люди, милые люди, — я так вас люблю!
Вы измотаны ложью, трудом, нищетою…
Я на Площади этой вам радость молю —
Хоть терновник пурги у меня под пятою.
Я люблю вас, родные, — любите и вы,
О, любите друг друга!.. Ведь так это просто!..
Только рев дискотеки да финки братвы,
Да — насилием крика пропоротый воздух…
Дочь плескает во старую мать кипятком…
Сына травит отец нефтяною настойкой…
О, любите друг друга — в дыму, под замком,
Во застенке, под блесткой больничною койкой,
В теплом доме, где пахнет неприбранный стол
Пирогами и мятой, где кошки и дети
Вместе спят! — В богадельне, где — легкий укол —
И затихнет старик, словно выстывший ветер…
Я вам слово златое пригоршнями нес.
Я хотел вам поведать премудростей много.
А увидел вас — не удержался от слез,
Даром что исходил вековую дорогу…
Бросьте распри! Осталось недолго вам жить.
Ветр завоет. И молнии тучи проклюнут.
О, любите друг друга! Вот счастье — любить,
Даже если в лицо за любовь тебе — плюнут.
И на Площади зимней,
так стоя средь вас,
Говорю вам я истинно — в темень, во вьюгу:
О, любите друг друга!
Навек ли, на час —
Говорю вам: любите, любите друг друга.
ВСТРЕЧА С МАГДАЛИНОЙ
— Кого там бьют?..
Кого там бьют?..
Не зря, должно,
Творится суд!..
— Расправа та —
Тяжка, крута:
Больней кнута,
Немей креста…
— Ударь сильней!
Пусть вон — нутро…
Да меж бровей,
Да под ребро!
— Какой ценой? —
Ударь сильней!
Жила княжной —
Из лужи пей!..
* * *
Женщину бьют на январском снегу.
Голую, немолодую.
Кто — по-лошажьи — хрипит на бегу.
Кто — по-собачьи — лютует.
Господи, как же ей больно, должно!
Люди вины не прощают.
Кровь на снегу — это злое вино.
Голое тело мерцает.
Людям потребен лишь тот, на кого
Беды свалить, будто в Святцы…
Людям виновный нужнее всего.
Грешница? — Бей ее, братцы!
Бей за грехи, бей за дело и впрок!
До горлового надсада!..
Голую — бьют на скрещенье дорог.
Ежели бьют — значит, надо.
* * *
— Стойте! Не бейте.
Безумное тело пожалейте.
Ты, пацан, — что глядишь на перламутр грудей?..
А кастет в кулаке — чтоб ударить больней?!
Ты, серебряная старушка — вяленая чехонь!
До сих пор от пощечины горит твоя ладонь.
А ты, парень, что красный околыш нацепил? —
Ты так следил за порядком,
пока бабу били,
что сам ее чуть не убил…
Девка, лови монету. Пойди, шалава, вызови врача!..
(Опускается перед избитой на колени).
Прости нас — за это…