Страница:
попал в какую-то заколдованную, неумолимую, свирепую, равнодушную,
длительную полосу неудачи. Ах, кто, кроме редких баловней судьбы, не знает и
не нес на своих плечах этого безрассудного, нелепого, слепого ожесточения
судьбы? Но меня она била чересчур упорно.
Ни на заводах, ни в технических конторах -- нигде я не мог и не умел
пристроиться. Большей частью я приходил слишком поздно: место уже бывало
занято.
Во многих случаях мне почти сразу приходилось убеждаться, что --я вхожу
в соприкосновение с темной, подозрительной компанией. Еще чаще мне ничего не
платили за мой двух-, трехмесячный труд и выбрасывали на улицу, как котенка.
Нельзя сказать, чтобы я был особенно нерешителен, застенчив, ненаходчив или,
наоборот, обидчив, самолюбив и строптив. Нет, просто обстоятельства жизни
складывались против меня.
Но я был прежде всего англичанином и уважал себя, как джентльмена,
представителя величайшей нации в мире. Мысль о самоубийстве в этот ужасный
период жизни никогда не приходила мне в голову. Я боролся против
несправедливости рока с холодным, трезвым упорством и с твердой верой в то,
что никогда, никогда англичанин не будет рабом. И судьба, наконец, сдалась
перед моим англосаксонским мужеством.
561
Я жил тогда в самом грязнейшем из грязных переулков Бетналь Грина, в
забытом богом Ист Энде и ютился за ситцевой перегородкой у портового
рабочего, носильщика угля. За квартиру я платил ему четыре
19 А, Куприн, т. 4
шиллинга в месяц и, кроме того, должен был помогать стряпать его жене,
учить читать и писать трех его старших детей, а также мыть кухню и черную
лестницу. Хозяева всегда радушно приглашали меня обедать, но я не решался
обременять их нищенский бюджет. Я обедал напротив, в мрачном подвале, и, бог
ведает, сколько кошачьих, собачьих и конских существований лежат невольно на
моей мрачной совести. Но за эту естественную деликатность мастер Джон
Джонсон, мой хозяин, платил мне большим вниманием: когда в доках Ист Энда
случалось много работы и не хватало рук, а цена на них поднималась страшно
высоко, он всегда умудрялся устраивать меня на не особенно тяжелую разгрузку
или нагрузку, где я шутя мог зарабатывать восемь -- десять шиллингов в
сутки. Жаль только, что этот прекрасный добрый и религиозный человек по
субботам аккуратно напивался, как язычник, и имел в эти дни большую
склонность к боксу.
Кроме обязательных кухонных занятий и случайной работы в порту, я
перепробовал множество смешных, тяжелых и оригинальных профессий. Помогал
стричь пуделей и обрезать хвосты фокстерьерам, торговал в колбасной лавке во
время отсутствия ее владельца, приводил в порядок запущенные библиотеки,
считал выручку в скаковых кассах, давал урывками уроки математики,
психологии, фехтования, богословия и даже танцев, переписывал скучнейшие
доклады и идиотские повести, нанимался смотреть за извозчичьими лошадьми,
пока кучера ели в трактире ветчину и пили пиво; иногда, одетый в униформу,
скатывал ковры в цирке и выравнивал граблями тырсу манежа во время
антрактов, служил сандвичем, а иногда выступал на состязаниях в боксе, в
разряде среднего веса, переводил с немецкого языка на английский и,
наоборот, писал надгробные эпитафии, и мало ли чего я еще не делал! По
совести говоря, благодаря моей неистощимой энергии и умеренности я не
особенно нуждался. У меня был желудок, как у верблюда, сто пятьдесят
английских фунтов весу без одежды, здоровые кулаки, крепкий сон и большая
бодрость духа. Я так приспособился к бедности и к необходимым лишениям, что
мог не только
562
посылать время от времени кое-какие гроши моей младшей сестре Эсфири,
которую бросил в Дублине с двумя детьми муж ирландец, актер, пьяница, лгун,
бродяга к развратник, -- но и следить напряженно за наукой и общественной
жизнью, читал газеты и ученые журналы, покупал у букинистов книги,
абонировался в библиотеке. В эту пору мне даже удалось сделать два
незначительных изобретения: очень дешевый прибор, механически
предупреждающий паровозного машиниста в тумане или в снежную бурю о закрытом
семафоре, и особую, почти неистощимую паяльную лампу, дававшую водородный
пламень. Надо сказать, что не я воспользовался плодами моих изобретений --
ими воспользовались другие. Но я оставался верен науке, как средневековый
рыцарь своей даме, и никогда не переставал верить, что настанет миг, когда
возлюбленная призовет меня к себе светлой улыбкой.
Эта улыбка озарила меня самым неожиданным и прозаическим образом. В
одно осеннее туманное утро мой хозяин, добрый мастер Джонсон, побежал в
лавку напротив за кипятком для чая и за молоком для детей. Вернулся он с
сияющим лицом, с запахом виски изо' рта и с газетой в руках. Он сунул мне
под нос газету, еще сырую и пахнувшую типографской краской, и, указывая на
место, отчеркнутое краем грязного ногтя, воскликнул:
-- Поглядите-ка, старик. Пусть я не разберу антрацита от кокса, если
эти строки не для вас, парень.
Я прочитал не без интереса следующее (приблизительно) объявление:
"Стряпчие "Э. Найдстон и сын", Реджент-стрит, 451, ищут человека для
путешествия к экватору, до места, где ему придется остаться не менее трех
лет для научных занятий. Условия: возраст от 22-х до 30 лет, англичанин,
безукоризненно здоровый, неболтливый, сме- лый, трезвый и выносливый,
знающий один, а лучше два европейских языка (французский и немецкий),
несомненно холостой и по возможности без больших фамильных или иных связей
на родине. Первоначальное
19'
563
жалованье 400 фунтов стерлингов в год. Желательно университетское
образование, в частности же больше шансов на получение службы имеет
джентльмен, знающий теоретически и практически химию и физику. Являться
ежедневно от 9 до 10 часов". Я потому так твердо цитирую это объявление, что
в моих немногих бумагах сохранился до сих пор его текст, хотя и очень
небрежно записанный и смытый морской водою.
-- Тебе природа дала длинные ноги, сынок, и хорошие легкие, -- сказал
Джонсон, одобрительно хлопнув меня по спине. -- Разводи же машину и давай
полный ход. Теперь там, наверно, набралось молодых джентльменов безупречного
здоровья и честного поведения гораздо больше, чем их бывает на розыгрыше
Дэрби. Анна, сделай ему сандвичи с мясом и вареньем. Почем знать, может
быть, ему придется ждать очереди часов пять. Ну, желаю успеха, мой друг.
Вперед, храбрая Англия!
На Реджент-стрит я попал как раз в обрез. И я мысленно поблагодарил
природу за свой хороший шаговой аппарат. Отворяя мне дверь, слуга сказал с
небрежной фамильярностью: "Ваше счастье, мистер. Вы как раз захватили
последний номер". И тотчас же укре-'пил на дверях, снаружи, роковой анонс:
"Прием по объявлению окончен".
В полутемной, тесной и достаточно грязной приемной -- таковы почти все
приемные этих волшебников из Сити, ворочающих миллионными делами, --
дожидалось человек десять, пришедших раньше. Они сидели вдоль стен на
деревянных, потемневших, засаленных и блестевших от времени скамьях, над
которыми, на высоте человеческих затылков, старые обои хранили грязную
широкую полосу. Боже мой, какой жалкий сброд, голодный, оборванный,
загнанный в конец нуждою, больной и забитый, собрался здесь, как на выставку
уродов. Невольно мое сердце защемило от жалости и оскорбленного самолюбия.
Землистые лица, косые и злобно-ревнивые, подозрительные взгляды исподлобья,
трясущиеся руки, лохмотья, запах нищеты, скверного табака и давнишнего
алкоголя. Иные из этих молодых джентльменов не достигли еще
семнадцатилетнего воз-
564
раста, а другим давно перевалило за пятьдесят. Один за другим они
бледными тенями проскальзывали в кабинет и возвращались оттуда с видом
утопленников, только что вытащенных из воды. Мне как-то болезненно стыдно
было сознавать себя бесконечно более здоровым и сильным, чем все они взятые
вместе.
Наконец дошла очередь до меня. Кто-то приотворил изнутри кабинетную
дверь и, невидимый за нею, крикнул отрывисто и брезгливо, кислым голосом:
-- Номер восемнадцатый и, слава аллаху, последний!
Я вошел в кабинет почти такой же запущенный, как и приемная, с тою
только разницей, что он украшался облупленной клеенчатой мебелью: двумя
стульями, диваном и двумя креслами, в которых сидели два пожилых господина,
по-видимому, одинакового, небольшого роста, но старший из них, в длинном
рабочем вестоне ', был худ, смугл, желтолиц и суров с виду, а другой, одетый
в новенький с шелковыми отворотами сюртук, наоборот, был румян, пухл,
голубоглаз и сидел, небрежно развалившись и положив нога на ногу.
Я назвал себя и сделал неглубокий, но довольно почтительный поклон.
Затем, видя, что мне не предлагают места, я сел было на диван.
-- Подождите, -- сказал смуглый. -- Сначала снимите ваш пиджак и жилет.
Вот доктор, он вас выслушает.
Я вспомнил тот пункт объявления, где говорилось о безукоризненном
здоровье, и молча скинул с себя верхнюю одежду. Румяный толстяк лениво
выпростался из кресла и, обняв меня, прилип ухом к моей груди.
-- Наконец-то хоть один в чистом белье, -- сказал он небрежно.
Он прослушал мои легкие и сердце, постучал пальцами по спине и грудной
клетке, потом посадил меня и проверил коленные рефлексы и, наконец, сказал
лениво:
-- Здоров, как живая рыба. Немного недоедал в последнее время. Это
пустяки, вопрос двух недель хо-рошего питания. Даже, к его счастью, я не
заметил у
1 Пиджаке (от франц. veston). --
565
пего никаких следов обычного у молодежи переутомле-* иия от спорта.
Словом, мистер Найдстон, я передаю вам джентльмена, как удачный, почти
совершенный образчик здоровой англосаксонской расы. Я думаю, что я вам более
не нужен?
-- Вы свободны, доктор, -- сказал стряпчий. -- Но вы, конечно,
позволите известить вас завтра утром, если мне понадобится ваша компетентная
помощь?
-- О мистер Найдстон, я всегда к вашим услугам.
Когда мы остались одни, стряпчий уселся против меня и внимательно
взглянул мне в переносицу. У него были маленькие зоркие глаза, цвета
кофейных зерен, и совсем желтые белки. Когда он глядел пристально, то
казалось, что из его крошечных синих зрачков время от времени выскакивают
тоненькие, острые, блестящие
ИГОЛОЧКИ.
-- Поговорим, -- сказал он отрывисто. -- Ваше имя, фамилия,
происхождение, место рождения?
Я отвечал ему в таком же сухом и кратком тоне.
-- Образование?
-- Королевский университет.
-- Специальность?
-- Математический факультет. В частности, физика.
-- Иностранные языки?
-- Немецким владею довольно свободно. По-фрам-дузски понимаю, когда
говорят раздельно, не торопясь, могу и сам слепить десятка четыре
необходимых фраз, читаю без затруднения.
-- Родственники и их социальное положение?
-- Это разве вам не безразлично, мистер Найдстон?
-- Мне? Совершенно все равно. Я действую в интересах третьего лица.
Я рассказал ему сжато о положении моих двух сестер. Он во время моего
доклада внимательно разглядывал свои ногти, потом бросил в меня две иглы из
своих глаз и спросил:
-- Пьете? И сколько?
-- == Иногда во время обеда полпинты пива. '
-- Холост?
-- Да, сэр.
-- Собираетесь сделать эту глупость? Жениться?
566
-- О нет.
-- Мимолетная любовь?
-- Нет, сэр.
-- Гм... Чем теперь занимаетесь?
Я и на этот вопрос ответил коротко и правдиво, опустив ради экономии
времени пять или шесть моих случайных профессий.
-- Так, -- сказал он, когда я окончил. -- Нуждаетесь сейчас в деньгах?
-- Нет. Я сыт и одет. Всегда нахожу работу. Слежу по возможности за
наукой. Верю твердо, что рано или поздно выплыву.
-- Не хотите ли денег вперед? В задаток?
-- Нет, это не в моих правилах. Брать деньги ни с того ни с сего... Да
мы еще не покончили.
-- Правила ваши не дурны. Очень может быть, что мы и сойдемся с вами.
Запишите вот здесь ваш адрес. Я вас извещу. И, вероятно, очень скоро.
Доброго пути.
-- Простите, мистер Найдстон, -- возразил я. -- Я только что отвечал
вам с полной искренностью на все ваши вопросы, порою даже несколько
щекотливые. Надеюсь, вы и мне позволите задать вам один вопрос?
-- Прошу вас.
-- Цель поездки?
-- Эге! Разве вам не все равно?
-- Предположим, что нет.
-- Цель чисто научная. ' .
-- Этого мало.
-- Мало? -- вдруг закричал на меня мистер Найдстон, и из его кофейных
глаз посыпались снопы иголок. -- Мало? Да неужели у вас хватает дерзости
предполагать, что фирма "Найдстон и сын", существующая уже полтораста лет и
пользующаяся уважением всей коммерческой и деловой Англии, может вам
предложить что-нибудь бесчестное или просто компрометирующее вас? Или что мы
возьмемся за какое-нибудь дело, не имея в руках верных гарантий его
безусловной законности?
-- О сэр, я не сомневаюсь, -- возразил я сконфуженно,
567
-- Хорошо, -- прервал он, мгновенно успокаиваясь, точно бурное море, в
которое вылили несколько тонн масла. -- Но видите ли, во-первых, я связан
условием не сообщать вам существенных подробностей до тех пор, пока вы не
сядете на пароход, отходящий от Соут-гэмптона...'
-- Куда? -- спросил я быстро.
-- Пока этого я не могу сказать вам. А во-вторых, цель вашей поездки
(если она вообще состоится) для меня самого не совсем ясна.
-- Странно, -- сказал я.
-- Удивительно странно, -- охотно подхватил стряпчий. -- И даже, если
угодно, я вам скажу больше: это фантастично, грандиозно,, неслыханно,
великолепно и смело до безумия!
Теперь была моя очередь сказать "гм", и я это сделал с некоторою
осторожностью.
-- Подождите, -- воскликнул с внезапной горячностью мистер Найдстон. --
Вы молоды. Я старше вас лет на двадцать пять -- тридцать. Вы уже многим
великим завоеваниям человеческого гения совершенно не удивляетесь. Но если
бы мне в ваши годы кто-нибудь предсказал, что я сам буду заниматься по
вечерам при свете невидимого электричества, текущего по проволоке, или что я
буду разговаривать с моим знакомым за восемьдесят миль расстояния, что я
увижу на полотне экрана двигающиеся, смеющиеся, нарисованные образы людей,
что можно телеграфировать без проволоки, и так далее и так далее, -- то я бы
поставил свою честь, свободу, карьеру против одной пинты плохого лондонского
пива за то, что со мной говорит сумасшедший.
-- Значит, дело заключается в каком-нибудь новейшем изобретении или
величайшем открытии?
-- Если хотите, -- да. Но, прошу вас, не глядите на меня с недоверием
или подозрением. Ну, что вы сказали бы, например, если бы к вашей молодой
энергии, силе и знаниям обратился великий ученый, который, положим, работает
над проблемой -- из простых элементов, входящих в воздух, составить вкусное,
питательное и съедобное, почти бесплатное вещество? Если бы вам предложили
работать ради будущего устроения и укра-
568
шения земли? Посвятить свое творчество и душевную мощь счастию будущих
поколений? Что вы сказали бы? Да вот вам живой пример. Поглядите в окно.
Я невольно привстал, повинуясь его властному резкому жесту, и посмотрел
в мутные стекла. Там, на улицах, висел от неба до земли густой, как грязная
вата, черно-ржаво-серый туман. И в нем едва-едва намечались мутно-желтые
расплывчатые пятна фонарей. Это было в одиннадцать часов дня.
-- Да, да, поглядите, -- произнес мистер Найдстон, -- поглядите
внимательно. Теперь предположите, что гениальный самоотверженный человек
зовет вас на великое дело оздоровления и украшения земли. Он говорит вам,
что все, что есть на земле, зависит от ума, воли и рук человека. Он говорит,
что если бог в своем справедливом гневе отвернулся от человечества, то
человеческий необъятный ум сам придет себе на помощь. Этот человек скажет
вам, что туманы, болезни, крайности климатов, ветры, извержения вулканов --
все подвержено влиянию* и контролю человеческой воли, что, наконец, можно
сделать земной шар настоящим раем и продлить его существование на несколько
сотен тысяч лет. Что вы сказали бы этому человеку?
-- Но что, если тот, кто предлагает мне эту радужную мечту, сам
ошибается? Если я окажусь невольной игрушкой в руках мономана? Капризного
безумца?
Мистер Найдстон встал и, протягивая мне руку в знак прощания, сказал
твердо:.
-- Нет. На борту парохода, месяца через два-три (если, понятно, мы
сговоримся), я скажу вам имя этого ученого и смысл его великой задачи, и вы
снимете вашу шляпу в знак величайшего благоговения пред человеком и идеей.
Но я, к сожалению, профан, мистер Диббль. Я только стряпчий -- хранитель и
представитель чужих интересов.
После этого приема я почти не сомневался в том, что судьбе, наконец,
надоело мое неизменное созерцание ее непреклонной спины и что она решилась
показать мне свое таинственное лицо. Поэтому в тот. же
569
вечер я устроил на остаток моих скудных сбережений неслыханно роскошное
пиршество, которое состояло из вареного окорока, пунша, пломпудинга и
горячего шоколада и в котором принимала участие, кроме меня, почтенная чета
старых Джонсонов и, не помню, -- человек шесть или семь Джонсонов младших.
Левое плечо у меня совсем посинело и отвисло от дружеских шлепков доброго
хозяина, сидевшего рядом со мною, слева.
И я не ошибся. На другой день вечером я получил телеграмму: "Жду завтра
в полдень, Реджент-стрит, 451. Найдстон".
Я пришел к нему секунда в секунду в .назначенное время. Его не было в
конторе, но слуга предупредительно проводил меня в небольшой кабинет
ресторана, помещавшегося за углом, шагах в двухстах. Мистер Найдстон был
один. Ничто в нем сначала не напоминало того экспансивного и даже, пожалуй,
поэтично настроенного человека, который так горячо говорил мне третьего дня
о счастье будущих поколений. Нет. Это опять был тот сухой и немногоречивый
стряпчий, который при первой встрече со мной в то утро повелительно приказал
мне раздеться и потом допрашивал меня, как следователь.
-- Здравствуйте, садитесь, -- сказал он, указывая на стул. -- Сейчас
время моего завтрака, и у меня самый свободный час. Я хотя и зовусь Найдстон
и сын, но сам -- холостой и одинокий человек. Итак, -- есть? Пить?
Я поблагодарил и спросил чаю с поджаренным хле-. бом. Мистер Найдстон
неторопливо ел, пил маленькими глотками старый портвейн и молча время от
времени пронзал меня сверкающими иглами своих глаз. Наконец он вытер губы,
бросил салфетку на стол и спросил:
-- Итак, согласны?
-- Купить кота в мешке? -- спросил я в свою очередь.
-- Нет, -- воскликнул он громко и сердито. -- Прежние условия остаются
in statu quo '. Перед отправ-
1 В прежнем положении (лат.),
570
лением на юг вы получите все наиболее полные сведения, какие я только
смогу и сумею вам сообщить. Если они не удовлетворят вас, то вы с своей
стороны можете не подписывать контракт, а я плачу вам некоторое
вознаграждение за то время, которое вы потеряли в праздных разговорах со
мной.
Я внимательно поглядел на него. В это мгновенье он весь был занят тем,
что старался, обняв правой рукой кисть левой, раздавить два ореха. Острые
иглы глаз были скрыты занавесками век. И тут я, точно в каком-то озарении,
вдруг увидел в лице этого человека всю его душу -- странную душу формалиста
и игрока, узкого специалиста и необычайно широкую натуру, раба своих
конторских профессиональных привычек и в то же время тайного искателя
приключений, сутягу, готового засадить за два пенни своего противника в
долговое отделение, и в то же время чудака, способного пожертвовать все свое
состояние, накопленное десятками лет каторжного труда, ради призрака
прекрасной идеи. Эта мысль промелькнула у меня быстро, как молния, и
Найдстон тотчас же, как будто наши души соединил какой-то незр.имыи ток,
открыл свои глаза, крепким усилием раздавил в мелкие куски орехи и улыбнулся
мне ясной, детской, почти проказливой улыбкой.
-- В конце концов вы мало чем рискуете, дорогой мистер Диббль. Прежде
чем вы отправитесь на юг, я дам вам несколько поручений на континент. Эти
поручения не требуют от вас большой затраты научного багажа, но потребуют
большой механической аккуратности, точности и предусмотрительности. Это
займет у вас на крайний случай месяца два, -- может быть, неделей больше или
меньше. Вы должны будете принять в разных местах Европы несколько очень
дорогих и очень хрупких стекол, а также несколько чрезвычайно тонких и
чувствительных физических инструментов. Их упаковку, доставку на железную
дорогу, транзит морем и железной дорогой я целиком вверю вашей
наблюдательности, ловкости и умению. Согласитесь с тем, что какому-нибудь
пьяному матросу или носильщику ничего не стоит сбросить в люк ящик и разбить
вдребезги
571
маленькое двояковыпуклое стеклышко, над которым десятки людей работали
десятки лет...
"Обсерватория! -- радостно подумал я. -- Конечно, это обсерватория!
Какое счастие! Наконец-то я поймал тебя за хвост, неуловимая судьба".
Но я уже видел, что он понял мою мысль, а глаза его сделались еще
веселее.
-- Не будем говорить об оплате этого вашего первоначального труда. В
мелочах мы, понятно, с вами сговоримся, это я вижу по вас, но, -- и он вдруг
совсем уж беззаботно, по-мальчишески расхохотался, -- но мне хочется
обратить ваше внимание на очень курьезную вещь. Смотрите, через мои руки
прошло тысяч около десяти, двадцати чрезвычайно интересных дел. Из них
некоторые на громадные суммы. Несколько раз я попадался впросак, и это
несмотря на всю нашу утонченную казуистическую точность и аккуратность. И
вот, представьте себе, каждый раз, когда я отбрасывал в сторону все
ухищрения ремесла и глядел человеку ясно и просто в глаза, как я сейчас
гляжу на вас, я никогда не впадал в ошибку и не раскаивался. Итак?
Его глаза были ясны, тверды, доверчивы и ласковы. В эту секунду этот
маленький, смуглый, сморщенный, желтолицый человек точно взял руками мою
душу и покорил ее.
-- Хорошо, -- сказал я. -- Я вам верю. С этой ми-нутьгя в вашем
распоряжении.
-- О, зачем так скоро, -- возразил добродушно ми
стер Найдстон. -- У нас впереди пропасть времени.
Мы еще успеем с вами выпить бутылку кларета. -- Он
надавил кнопку висячего звонка.-- Затем вы устрои
тесь со своими вещами и со всеми личными делишками,
и сегодня же, в восемь часов вечера, вы ко времени
отлива должны быть на борту парохода "Лев и Маг
далина", куда я вам привезу ваш точный маршрут, че
ки на различные банки и деньги для ваших собствен
ных расходов. Милый юноша, пью за ваше здоровье и
за ваши успехи. Ах, если бы вы знали, -- вдруг
воскликнул он с неожиданным энтузиазмом, -- если
бы вы знали, как я вам завидую, дорогой мистер
Диббль! --
572
Чтобы немножко и совсем невинно польстить ему, я возразил почти
искренно:
-- Зачем же дело стало, дорогой мистер Найдстон? Клянусь, что душой вы
так же молоды, как и я.
Смуглый стряпчий опустил свой тонко очерченный, длинный нос в стакан с
кларетом, помолчал немного и вдруг сказал с искренним вздохом:
-- Эх, мой милый! Контора, существующая чуть ли не со времен
Плантагенетов, честь фирмы, предки, десятки тысяч уз, связывающих меня с
клиентами, сотрудниками, друзьями и врагами... всего я и не перечислю...
Значит, больше никаких сомнений? ' -- Нет.
-- Итак, чокнемся и споем: "Roule Britannia!" ' И мы чокнулись и запели
-- я, почти мальчишка, вчерашний бродяга, и этот сухой деловой человек,
влиявший из мрака своей грязной конторы на судьбы европейских держав и
капиталов, -- запели самыми невероятными и фальшивыми голосами в мире:
Правь, Британия, Правь через волны, Никогда, никогда, никогда
Англичанин не будет рабом!
Вошел слуга и, обращаясь почтительно к мистеру Найдстону, сказал:
-- Простите меня, я с истинным наслаждением слушал ваше пение. Ничего
более прекрасного я не слышал даже в Королевской опере, но рядом с вами, за
стеной, собрание клуба любителей французской средневековой музыки. Может
быть, я не так назвал собрание джентльменов... но у всех у них очень
капризный музыкальный слух.
-- Вы правы, -- кротко ответил стряпчий, -- и по
тому прошу вас принять на память этот маленький
круглый желтый предмет с изображением нашего доб
рого короля. -- '
1 "Правь, Британия!" (англ.)
573
Вот краткий список тех городов и мастерских, которые я посетил с тех
пор, как впервые переплыл канал.: Выписываю их целиком из своей записной
книжки: Пражмовский в Париже и инструментальная фирма Репсольдов в Гамбурге,
Цейсс, братья Шотт и Сляттф в Иене; в Мюнхене Фраунгоферский и оптический .
институт Уитшнейдера и там же Мерц; Шик в Берлине, Беннех и Вассерман там
же. И там же неподалеку, в Потсдаме, чудесное отделение фабрики
Пражмов-ского, работающего в сотрудничестве с весьма обязательным и
просвещенным доктором Э. Гартнак.
Маршруты, составленные мистером Найдстоном, были необычайно точны,
вплоть до указаний времени пересадок и адресов недорогих, но комфортабельных
английских отелей. Он делал маршрут собственноручно. Но и тут сказалась его
странная, способная на всякие неожиданности натура. На углу одной из страниц
его угловатым твердым почерком, карандашом, была записана краткая сентенция:
"Если бы Чане и компания были настоящими англичанами, то они не забросили бы
своего дела и нам не приходилось бы ездить за стеклами и инструментами к
французами немецким шнур-бартбинтхалтерам" '.
Скажу по правде, не хвастаясь, что всюду я держал себя с надлежащим
весом и достоинством, потому что много раз, в критические минуты, в моих
ушах раздавался ужасный козлиный голос мистера Найдстона: "Никогда
длительную полосу неудачи. Ах, кто, кроме редких баловней судьбы, не знает и
не нес на своих плечах этого безрассудного, нелепого, слепого ожесточения
судьбы? Но меня она била чересчур упорно.
Ни на заводах, ни в технических конторах -- нигде я не мог и не умел
пристроиться. Большей частью я приходил слишком поздно: место уже бывало
занято.
Во многих случаях мне почти сразу приходилось убеждаться, что --я вхожу
в соприкосновение с темной, подозрительной компанией. Еще чаще мне ничего не
платили за мой двух-, трехмесячный труд и выбрасывали на улицу, как котенка.
Нельзя сказать, чтобы я был особенно нерешителен, застенчив, ненаходчив или,
наоборот, обидчив, самолюбив и строптив. Нет, просто обстоятельства жизни
складывались против меня.
Но я был прежде всего англичанином и уважал себя, как джентльмена,
представителя величайшей нации в мире. Мысль о самоубийстве в этот ужасный
период жизни никогда не приходила мне в голову. Я боролся против
несправедливости рока с холодным, трезвым упорством и с твердой верой в то,
что никогда, никогда англичанин не будет рабом. И судьба, наконец, сдалась
перед моим англосаксонским мужеством.
561
Я жил тогда в самом грязнейшем из грязных переулков Бетналь Грина, в
забытом богом Ист Энде и ютился за ситцевой перегородкой у портового
рабочего, носильщика угля. За квартиру я платил ему четыре
19 А, Куприн, т. 4
шиллинга в месяц и, кроме того, должен был помогать стряпать его жене,
учить читать и писать трех его старших детей, а также мыть кухню и черную
лестницу. Хозяева всегда радушно приглашали меня обедать, но я не решался
обременять их нищенский бюджет. Я обедал напротив, в мрачном подвале, и, бог
ведает, сколько кошачьих, собачьих и конских существований лежат невольно на
моей мрачной совести. Но за эту естественную деликатность мастер Джон
Джонсон, мой хозяин, платил мне большим вниманием: когда в доках Ист Энда
случалось много работы и не хватало рук, а цена на них поднималась страшно
высоко, он всегда умудрялся устраивать меня на не особенно тяжелую разгрузку
или нагрузку, где я шутя мог зарабатывать восемь -- десять шиллингов в
сутки. Жаль только, что этот прекрасный добрый и религиозный человек по
субботам аккуратно напивался, как язычник, и имел в эти дни большую
склонность к боксу.
Кроме обязательных кухонных занятий и случайной работы в порту, я
перепробовал множество смешных, тяжелых и оригинальных профессий. Помогал
стричь пуделей и обрезать хвосты фокстерьерам, торговал в колбасной лавке во
время отсутствия ее владельца, приводил в порядок запущенные библиотеки,
считал выручку в скаковых кассах, давал урывками уроки математики,
психологии, фехтования, богословия и даже танцев, переписывал скучнейшие
доклады и идиотские повести, нанимался смотреть за извозчичьими лошадьми,
пока кучера ели в трактире ветчину и пили пиво; иногда, одетый в униформу,
скатывал ковры в цирке и выравнивал граблями тырсу манежа во время
антрактов, служил сандвичем, а иногда выступал на состязаниях в боксе, в
разряде среднего веса, переводил с немецкого языка на английский и,
наоборот, писал надгробные эпитафии, и мало ли чего я еще не делал! По
совести говоря, благодаря моей неистощимой энергии и умеренности я не
особенно нуждался. У меня был желудок, как у верблюда, сто пятьдесят
английских фунтов весу без одежды, здоровые кулаки, крепкий сон и большая
бодрость духа. Я так приспособился к бедности и к необходимым лишениям, что
мог не только
562
посылать время от времени кое-какие гроши моей младшей сестре Эсфири,
которую бросил в Дублине с двумя детьми муж ирландец, актер, пьяница, лгун,
бродяга к развратник, -- но и следить напряженно за наукой и общественной
жизнью, читал газеты и ученые журналы, покупал у букинистов книги,
абонировался в библиотеке. В эту пору мне даже удалось сделать два
незначительных изобретения: очень дешевый прибор, механически
предупреждающий паровозного машиниста в тумане или в снежную бурю о закрытом
семафоре, и особую, почти неистощимую паяльную лампу, дававшую водородный
пламень. Надо сказать, что не я воспользовался плодами моих изобретений --
ими воспользовались другие. Но я оставался верен науке, как средневековый
рыцарь своей даме, и никогда не переставал верить, что настанет миг, когда
возлюбленная призовет меня к себе светлой улыбкой.
Эта улыбка озарила меня самым неожиданным и прозаическим образом. В
одно осеннее туманное утро мой хозяин, добрый мастер Джонсон, побежал в
лавку напротив за кипятком для чая и за молоком для детей. Вернулся он с
сияющим лицом, с запахом виски изо' рта и с газетой в руках. Он сунул мне
под нос газету, еще сырую и пахнувшую типографской краской, и, указывая на
место, отчеркнутое краем грязного ногтя, воскликнул:
-- Поглядите-ка, старик. Пусть я не разберу антрацита от кокса, если
эти строки не для вас, парень.
Я прочитал не без интереса следующее (приблизительно) объявление:
"Стряпчие "Э. Найдстон и сын", Реджент-стрит, 451, ищут человека для
путешествия к экватору, до места, где ему придется остаться не менее трех
лет для научных занятий. Условия: возраст от 22-х до 30 лет, англичанин,
безукоризненно здоровый, неболтливый, сме- лый, трезвый и выносливый,
знающий один, а лучше два европейских языка (французский и немецкий),
несомненно холостой и по возможности без больших фамильных или иных связей
на родине. Первоначальное
19'
563
жалованье 400 фунтов стерлингов в год. Желательно университетское
образование, в частности же больше шансов на получение службы имеет
джентльмен, знающий теоретически и практически химию и физику. Являться
ежедневно от 9 до 10 часов". Я потому так твердо цитирую это объявление, что
в моих немногих бумагах сохранился до сих пор его текст, хотя и очень
небрежно записанный и смытый морской водою.
-- Тебе природа дала длинные ноги, сынок, и хорошие легкие, -- сказал
Джонсон, одобрительно хлопнув меня по спине. -- Разводи же машину и давай
полный ход. Теперь там, наверно, набралось молодых джентльменов безупречного
здоровья и честного поведения гораздо больше, чем их бывает на розыгрыше
Дэрби. Анна, сделай ему сандвичи с мясом и вареньем. Почем знать, может
быть, ему придется ждать очереди часов пять. Ну, желаю успеха, мой друг.
Вперед, храбрая Англия!
На Реджент-стрит я попал как раз в обрез. И я мысленно поблагодарил
природу за свой хороший шаговой аппарат. Отворяя мне дверь, слуга сказал с
небрежной фамильярностью: "Ваше счастье, мистер. Вы как раз захватили
последний номер". И тотчас же укре-'пил на дверях, снаружи, роковой анонс:
"Прием по объявлению окончен".
В полутемной, тесной и достаточно грязной приемной -- таковы почти все
приемные этих волшебников из Сити, ворочающих миллионными делами, --
дожидалось человек десять, пришедших раньше. Они сидели вдоль стен на
деревянных, потемневших, засаленных и блестевших от времени скамьях, над
которыми, на высоте человеческих затылков, старые обои хранили грязную
широкую полосу. Боже мой, какой жалкий сброд, голодный, оборванный,
загнанный в конец нуждою, больной и забитый, собрался здесь, как на выставку
уродов. Невольно мое сердце защемило от жалости и оскорбленного самолюбия.
Землистые лица, косые и злобно-ревнивые, подозрительные взгляды исподлобья,
трясущиеся руки, лохмотья, запах нищеты, скверного табака и давнишнего
алкоголя. Иные из этих молодых джентльменов не достигли еще
семнадцатилетнего воз-
564
раста, а другим давно перевалило за пятьдесят. Один за другим они
бледными тенями проскальзывали в кабинет и возвращались оттуда с видом
утопленников, только что вытащенных из воды. Мне как-то болезненно стыдно
было сознавать себя бесконечно более здоровым и сильным, чем все они взятые
вместе.
Наконец дошла очередь до меня. Кто-то приотворил изнутри кабинетную
дверь и, невидимый за нею, крикнул отрывисто и брезгливо, кислым голосом:
-- Номер восемнадцатый и, слава аллаху, последний!
Я вошел в кабинет почти такой же запущенный, как и приемная, с тою
только разницей, что он украшался облупленной клеенчатой мебелью: двумя
стульями, диваном и двумя креслами, в которых сидели два пожилых господина,
по-видимому, одинакового, небольшого роста, но старший из них, в длинном
рабочем вестоне ', был худ, смугл, желтолиц и суров с виду, а другой, одетый
в новенький с шелковыми отворотами сюртук, наоборот, был румян, пухл,
голубоглаз и сидел, небрежно развалившись и положив нога на ногу.
Я назвал себя и сделал неглубокий, но довольно почтительный поклон.
Затем, видя, что мне не предлагают места, я сел было на диван.
-- Подождите, -- сказал смуглый. -- Сначала снимите ваш пиджак и жилет.
Вот доктор, он вас выслушает.
Я вспомнил тот пункт объявления, где говорилось о безукоризненном
здоровье, и молча скинул с себя верхнюю одежду. Румяный толстяк лениво
выпростался из кресла и, обняв меня, прилип ухом к моей груди.
-- Наконец-то хоть один в чистом белье, -- сказал он небрежно.
Он прослушал мои легкие и сердце, постучал пальцами по спине и грудной
клетке, потом посадил меня и проверил коленные рефлексы и, наконец, сказал
лениво:
-- Здоров, как живая рыба. Немного недоедал в последнее время. Это
пустяки, вопрос двух недель хо-рошего питания. Даже, к его счастью, я не
заметил у
1 Пиджаке (от франц. veston). --
565
пего никаких следов обычного у молодежи переутомле-* иия от спорта.
Словом, мистер Найдстон, я передаю вам джентльмена, как удачный, почти
совершенный образчик здоровой англосаксонской расы. Я думаю, что я вам более
не нужен?
-- Вы свободны, доктор, -- сказал стряпчий. -- Но вы, конечно,
позволите известить вас завтра утром, если мне понадобится ваша компетентная
помощь?
-- О мистер Найдстон, я всегда к вашим услугам.
Когда мы остались одни, стряпчий уселся против меня и внимательно
взглянул мне в переносицу. У него были маленькие зоркие глаза, цвета
кофейных зерен, и совсем желтые белки. Когда он глядел пристально, то
казалось, что из его крошечных синих зрачков время от времени выскакивают
тоненькие, острые, блестящие
ИГОЛОЧКИ.
-- Поговорим, -- сказал он отрывисто. -- Ваше имя, фамилия,
происхождение, место рождения?
Я отвечал ему в таком же сухом и кратком тоне.
-- Образование?
-- Королевский университет.
-- Специальность?
-- Математический факультет. В частности, физика.
-- Иностранные языки?
-- Немецким владею довольно свободно. По-фрам-дузски понимаю, когда
говорят раздельно, не торопясь, могу и сам слепить десятка четыре
необходимых фраз, читаю без затруднения.
-- Родственники и их социальное положение?
-- Это разве вам не безразлично, мистер Найдстон?
-- Мне? Совершенно все равно. Я действую в интересах третьего лица.
Я рассказал ему сжато о положении моих двух сестер. Он во время моего
доклада внимательно разглядывал свои ногти, потом бросил в меня две иглы из
своих глаз и спросил:
-- Пьете? И сколько?
-- == Иногда во время обеда полпинты пива. '
-- Холост?
-- Да, сэр.
-- Собираетесь сделать эту глупость? Жениться?
566
-- О нет.
-- Мимолетная любовь?
-- Нет, сэр.
-- Гм... Чем теперь занимаетесь?
Я и на этот вопрос ответил коротко и правдиво, опустив ради экономии
времени пять или шесть моих случайных профессий.
-- Так, -- сказал он, когда я окончил. -- Нуждаетесь сейчас в деньгах?
-- Нет. Я сыт и одет. Всегда нахожу работу. Слежу по возможности за
наукой. Верю твердо, что рано или поздно выплыву.
-- Не хотите ли денег вперед? В задаток?
-- Нет, это не в моих правилах. Брать деньги ни с того ни с сего... Да
мы еще не покончили.
-- Правила ваши не дурны. Очень может быть, что мы и сойдемся с вами.
Запишите вот здесь ваш адрес. Я вас извещу. И, вероятно, очень скоро.
Доброго пути.
-- Простите, мистер Найдстон, -- возразил я. -- Я только что отвечал
вам с полной искренностью на все ваши вопросы, порою даже несколько
щекотливые. Надеюсь, вы и мне позволите задать вам один вопрос?
-- Прошу вас.
-- Цель поездки?
-- Эге! Разве вам не все равно?
-- Предположим, что нет.
-- Цель чисто научная. ' .
-- Этого мало.
-- Мало? -- вдруг закричал на меня мистер Найдстон, и из его кофейных
глаз посыпались снопы иголок. -- Мало? Да неужели у вас хватает дерзости
предполагать, что фирма "Найдстон и сын", существующая уже полтораста лет и
пользующаяся уважением всей коммерческой и деловой Англии, может вам
предложить что-нибудь бесчестное или просто компрометирующее вас? Или что мы
возьмемся за какое-нибудь дело, не имея в руках верных гарантий его
безусловной законности?
-- О сэр, я не сомневаюсь, -- возразил я сконфуженно,
567
-- Хорошо, -- прервал он, мгновенно успокаиваясь, точно бурное море, в
которое вылили несколько тонн масла. -- Но видите ли, во-первых, я связан
условием не сообщать вам существенных подробностей до тех пор, пока вы не
сядете на пароход, отходящий от Соут-гэмптона...'
-- Куда? -- спросил я быстро.
-- Пока этого я не могу сказать вам. А во-вторых, цель вашей поездки
(если она вообще состоится) для меня самого не совсем ясна.
-- Странно, -- сказал я.
-- Удивительно странно, -- охотно подхватил стряпчий. -- И даже, если
угодно, я вам скажу больше: это фантастично, грандиозно,, неслыханно,
великолепно и смело до безумия!
Теперь была моя очередь сказать "гм", и я это сделал с некоторою
осторожностью.
-- Подождите, -- воскликнул с внезапной горячностью мистер Найдстон. --
Вы молоды. Я старше вас лет на двадцать пять -- тридцать. Вы уже многим
великим завоеваниям человеческого гения совершенно не удивляетесь. Но если
бы мне в ваши годы кто-нибудь предсказал, что я сам буду заниматься по
вечерам при свете невидимого электричества, текущего по проволоке, или что я
буду разговаривать с моим знакомым за восемьдесят миль расстояния, что я
увижу на полотне экрана двигающиеся, смеющиеся, нарисованные образы людей,
что можно телеграфировать без проволоки, и так далее и так далее, -- то я бы
поставил свою честь, свободу, карьеру против одной пинты плохого лондонского
пива за то, что со мной говорит сумасшедший.
-- Значит, дело заключается в каком-нибудь новейшем изобретении или
величайшем открытии?
-- Если хотите, -- да. Но, прошу вас, не глядите на меня с недоверием
или подозрением. Ну, что вы сказали бы, например, если бы к вашей молодой
энергии, силе и знаниям обратился великий ученый, который, положим, работает
над проблемой -- из простых элементов, входящих в воздух, составить вкусное,
питательное и съедобное, почти бесплатное вещество? Если бы вам предложили
работать ради будущего устроения и укра-
568
шения земли? Посвятить свое творчество и душевную мощь счастию будущих
поколений? Что вы сказали бы? Да вот вам живой пример. Поглядите в окно.
Я невольно привстал, повинуясь его властному резкому жесту, и посмотрел
в мутные стекла. Там, на улицах, висел от неба до земли густой, как грязная
вата, черно-ржаво-серый туман. И в нем едва-едва намечались мутно-желтые
расплывчатые пятна фонарей. Это было в одиннадцать часов дня.
-- Да, да, поглядите, -- произнес мистер Найдстон, -- поглядите
внимательно. Теперь предположите, что гениальный самоотверженный человек
зовет вас на великое дело оздоровления и украшения земли. Он говорит вам,
что все, что есть на земле, зависит от ума, воли и рук человека. Он говорит,
что если бог в своем справедливом гневе отвернулся от человечества, то
человеческий необъятный ум сам придет себе на помощь. Этот человек скажет
вам, что туманы, болезни, крайности климатов, ветры, извержения вулканов --
все подвержено влиянию* и контролю человеческой воли, что, наконец, можно
сделать земной шар настоящим раем и продлить его существование на несколько
сотен тысяч лет. Что вы сказали бы этому человеку?
-- Но что, если тот, кто предлагает мне эту радужную мечту, сам
ошибается? Если я окажусь невольной игрушкой в руках мономана? Капризного
безумца?
Мистер Найдстон встал и, протягивая мне руку в знак прощания, сказал
твердо:.
-- Нет. На борту парохода, месяца через два-три (если, понятно, мы
сговоримся), я скажу вам имя этого ученого и смысл его великой задачи, и вы
снимете вашу шляпу в знак величайшего благоговения пред человеком и идеей.
Но я, к сожалению, профан, мистер Диббль. Я только стряпчий -- хранитель и
представитель чужих интересов.
После этого приема я почти не сомневался в том, что судьбе, наконец,
надоело мое неизменное созерцание ее непреклонной спины и что она решилась
показать мне свое таинственное лицо. Поэтому в тот. же
569
вечер я устроил на остаток моих скудных сбережений неслыханно роскошное
пиршество, которое состояло из вареного окорока, пунша, пломпудинга и
горячего шоколада и в котором принимала участие, кроме меня, почтенная чета
старых Джонсонов и, не помню, -- человек шесть или семь Джонсонов младших.
Левое плечо у меня совсем посинело и отвисло от дружеских шлепков доброго
хозяина, сидевшего рядом со мною, слева.
И я не ошибся. На другой день вечером я получил телеграмму: "Жду завтра
в полдень, Реджент-стрит, 451. Найдстон".
Я пришел к нему секунда в секунду в .назначенное время. Его не было в
конторе, но слуга предупредительно проводил меня в небольшой кабинет
ресторана, помещавшегося за углом, шагах в двухстах. Мистер Найдстон был
один. Ничто в нем сначала не напоминало того экспансивного и даже, пожалуй,
поэтично настроенного человека, который так горячо говорил мне третьего дня
о счастье будущих поколений. Нет. Это опять был тот сухой и немногоречивый
стряпчий, который при первой встрече со мной в то утро повелительно приказал
мне раздеться и потом допрашивал меня, как следователь.
-- Здравствуйте, садитесь, -- сказал он, указывая на стул. -- Сейчас
время моего завтрака, и у меня самый свободный час. Я хотя и зовусь Найдстон
и сын, но сам -- холостой и одинокий человек. Итак, -- есть? Пить?
Я поблагодарил и спросил чаю с поджаренным хле-. бом. Мистер Найдстон
неторопливо ел, пил маленькими глотками старый портвейн и молча время от
времени пронзал меня сверкающими иглами своих глаз. Наконец он вытер губы,
бросил салфетку на стол и спросил:
-- Итак, согласны?
-- Купить кота в мешке? -- спросил я в свою очередь.
-- Нет, -- воскликнул он громко и сердито. -- Прежние условия остаются
in statu quo '. Перед отправ-
1 В прежнем положении (лат.),
570
лением на юг вы получите все наиболее полные сведения, какие я только
смогу и сумею вам сообщить. Если они не удовлетворят вас, то вы с своей
стороны можете не подписывать контракт, а я плачу вам некоторое
вознаграждение за то время, которое вы потеряли в праздных разговорах со
мной.
Я внимательно поглядел на него. В это мгновенье он весь был занят тем,
что старался, обняв правой рукой кисть левой, раздавить два ореха. Острые
иглы глаз были скрыты занавесками век. И тут я, точно в каком-то озарении,
вдруг увидел в лице этого человека всю его душу -- странную душу формалиста
и игрока, узкого специалиста и необычайно широкую натуру, раба своих
конторских профессиональных привычек и в то же время тайного искателя
приключений, сутягу, готового засадить за два пенни своего противника в
долговое отделение, и в то же время чудака, способного пожертвовать все свое
состояние, накопленное десятками лет каторжного труда, ради призрака
прекрасной идеи. Эта мысль промелькнула у меня быстро, как молния, и
Найдстон тотчас же, как будто наши души соединил какой-то незр.имыи ток,
открыл свои глаза, крепким усилием раздавил в мелкие куски орехи и улыбнулся
мне ясной, детской, почти проказливой улыбкой.
-- В конце концов вы мало чем рискуете, дорогой мистер Диббль. Прежде
чем вы отправитесь на юг, я дам вам несколько поручений на континент. Эти
поручения не требуют от вас большой затраты научного багажа, но потребуют
большой механической аккуратности, точности и предусмотрительности. Это
займет у вас на крайний случай месяца два, -- может быть, неделей больше или
меньше. Вы должны будете принять в разных местах Европы несколько очень
дорогих и очень хрупких стекол, а также несколько чрезвычайно тонких и
чувствительных физических инструментов. Их упаковку, доставку на железную
дорогу, транзит морем и железной дорогой я целиком вверю вашей
наблюдательности, ловкости и умению. Согласитесь с тем, что какому-нибудь
пьяному матросу или носильщику ничего не стоит сбросить в люк ящик и разбить
вдребезги
571
маленькое двояковыпуклое стеклышко, над которым десятки людей работали
десятки лет...
"Обсерватория! -- радостно подумал я. -- Конечно, это обсерватория!
Какое счастие! Наконец-то я поймал тебя за хвост, неуловимая судьба".
Но я уже видел, что он понял мою мысль, а глаза его сделались еще
веселее.
-- Не будем говорить об оплате этого вашего первоначального труда. В
мелочах мы, понятно, с вами сговоримся, это я вижу по вас, но, -- и он вдруг
совсем уж беззаботно, по-мальчишески расхохотался, -- но мне хочется
обратить ваше внимание на очень курьезную вещь. Смотрите, через мои руки
прошло тысяч около десяти, двадцати чрезвычайно интересных дел. Из них
некоторые на громадные суммы. Несколько раз я попадался впросак, и это
несмотря на всю нашу утонченную казуистическую точность и аккуратность. И
вот, представьте себе, каждый раз, когда я отбрасывал в сторону все
ухищрения ремесла и глядел человеку ясно и просто в глаза, как я сейчас
гляжу на вас, я никогда не впадал в ошибку и не раскаивался. Итак?
Его глаза были ясны, тверды, доверчивы и ласковы. В эту секунду этот
маленький, смуглый, сморщенный, желтолицый человек точно взял руками мою
душу и покорил ее.
-- Хорошо, -- сказал я. -- Я вам верю. С этой ми-нутьгя в вашем
распоряжении.
-- О, зачем так скоро, -- возразил добродушно ми
стер Найдстон. -- У нас впереди пропасть времени.
Мы еще успеем с вами выпить бутылку кларета. -- Он
надавил кнопку висячего звонка.-- Затем вы устрои
тесь со своими вещами и со всеми личными делишками,
и сегодня же, в восемь часов вечера, вы ко времени
отлива должны быть на борту парохода "Лев и Маг
далина", куда я вам привезу ваш точный маршрут, че
ки на различные банки и деньги для ваших собствен
ных расходов. Милый юноша, пью за ваше здоровье и
за ваши успехи. Ах, если бы вы знали, -- вдруг
воскликнул он с неожиданным энтузиазмом, -- если
бы вы знали, как я вам завидую, дорогой мистер
Диббль! --
572
Чтобы немножко и совсем невинно польстить ему, я возразил почти
искренно:
-- Зачем же дело стало, дорогой мистер Найдстон? Клянусь, что душой вы
так же молоды, как и я.
Смуглый стряпчий опустил свой тонко очерченный, длинный нос в стакан с
кларетом, помолчал немного и вдруг сказал с искренним вздохом:
-- Эх, мой милый! Контора, существующая чуть ли не со времен
Плантагенетов, честь фирмы, предки, десятки тысяч уз, связывающих меня с
клиентами, сотрудниками, друзьями и врагами... всего я и не перечислю...
Значит, больше никаких сомнений? ' -- Нет.
-- Итак, чокнемся и споем: "Roule Britannia!" ' И мы чокнулись и запели
-- я, почти мальчишка, вчерашний бродяга, и этот сухой деловой человек,
влиявший из мрака своей грязной конторы на судьбы европейских держав и
капиталов, -- запели самыми невероятными и фальшивыми голосами в мире:
Правь, Британия, Правь через волны, Никогда, никогда, никогда
Англичанин не будет рабом!
Вошел слуга и, обращаясь почтительно к мистеру Найдстону, сказал:
-- Простите меня, я с истинным наслаждением слушал ваше пение. Ничего
более прекрасного я не слышал даже в Королевской опере, но рядом с вами, за
стеной, собрание клуба любителей французской средневековой музыки. Может
быть, я не так назвал собрание джентльменов... но у всех у них очень
капризный музыкальный слух.
-- Вы правы, -- кротко ответил стряпчий, -- и по
тому прошу вас принять на память этот маленький
круглый желтый предмет с изображением нашего доб
рого короля. -- '
1 "Правь, Британия!" (англ.)
573
Вот краткий список тех городов и мастерских, которые я посетил с тех
пор, как впервые переплыл канал.: Выписываю их целиком из своей записной
книжки: Пражмовский в Париже и инструментальная фирма Репсольдов в Гамбурге,
Цейсс, братья Шотт и Сляттф в Иене; в Мюнхене Фраунгоферский и оптический .
институт Уитшнейдера и там же Мерц; Шик в Берлине, Беннех и Вассерман там
же. И там же неподалеку, в Потсдаме, чудесное отделение фабрики
Пражмов-ского, работающего в сотрудничестве с весьма обязательным и
просвещенным доктором Э. Гартнак.
Маршруты, составленные мистером Найдстоном, были необычайно точны,
вплоть до указаний времени пересадок и адресов недорогих, но комфортабельных
английских отелей. Он делал маршрут собственноручно. Но и тут сказалась его
странная, способная на всякие неожиданности натура. На углу одной из страниц
его угловатым твердым почерком, карандашом, была записана краткая сентенция:
"Если бы Чане и компания были настоящими англичанами, то они не забросили бы
своего дела и нам не приходилось бы ездить за стеклами и инструментами к
французами немецким шнур-бартбинтхалтерам" '.
Скажу по правде, не хвастаясь, что всюду я держал себя с надлежащим
весом и достоинством, потому что много раз, в критические минуты, в моих
ушах раздавался ужасный козлиный голос мистера Найдстона: "Никогда