Куртц Кэтрин. Камбер-еретик

   А потом в темноте конюшни он увидел ответ на вопрос. Потрясенный, он сжал зубы, чтобы сохранить самообладание, поднялся и медленно подошел к двери. Теперь он знал, что случилось с Эйдрианом МакЛином.
   Все, что он видел прежде, было не более чем жестокостью в сравнении с мучениями, доставшимися хозяину замка. Раздетого Эйдриана секли и жгли каленым железом, его веки срезали, чтобы он видел совершаемые над ним злодейства до самого конца. За запястья и лодыжки его привязали к стойкам ворот, подвесив в нескольких футах от земли. До или после того, как ему вспороли живот, его кастрировали.
   Ужасное прозрение наступило: они приняли Эйдана за сына хозяина замка. Им показалось мало истязать Эйдриана перед смертью, его заставили смотреть на пытки и мучения мальчика, которого сочли за Камбера МакЛина. Сыновья Риса и Эйдриана были так похожи, что их можно было бы принять скорее за родных братьев, чем за двоюродных. Камбера МакЛина Энсель не видел среди убитых.
   Со сдавленным криком ярости он бросился к Эйдриану и стал мечом разрезать веревки, связывавшие его запястья и лодыжки. Когда последняя веревка была рассечена, замерзшее тело упало на забрызганную кровью землю. Энсель развернулся и пошел туда, где Эвайн по-прежнему сидела возле своего мертвого сына, прижимая его к себе, и мечом рубил окровавленный кол до тех пор, пока тот не разломился и не упал в месиво из щепок и пропитанного кровью снега. Потом он упал на колени и заплакал, опираясь на меч и горестно склонив голову.
   Когда Энсель поднял голову, Эвайн оглядывалась вокруг затуманенным взором. Бартоломью, старший из их охранников, накрыл тело Эйдана своим плащом. Второй стражник Дамон разглядывал два трупа, лежавшие в развалинах у ворот, но потом Энсель увидел, как тот задрал голову к поднятой башенной решетке и застыл. После всего увиденного сегодняшним утром что-то над ним вызвало новый прилив ужаса.
   —Лорд Энсель! — раздался сдавленный крик Дамона.
   Энсель вскочил на ноги, подбежал к Дамону и проследил его взгляд, устремленный в дымящиеся останки смотровой площадки. Там виднелись две окровавленные ступни, пальцы судорожно шевелились. Еще выше Энсель разглядел маленькую белую руку, странно вывернутую, сведенную судорогой.
   Энсель приказал Бартоломью подойти, а сам стал пробираться наверх сквозь груды дымящихся бревен. Наконец он смог перебраться на решетку, используя поперечины в качестве лестницы. Когда он приблизился к тому, что видел с земли, то едва не упал вниз от возбуждения.
   Энсель знал, что Дамон и Бартоломью следят за ним снизу, что к ним присоединилась Эвайн, напряженно глядя в темноту, но ему сейчас было не до них-в теле, которое он нашел, еще была жизнь, едва-едва держалась.
   Убийцы распяли Камбера МакЛина, сына Эйдриана. Если бы Энселю не случилось близко сойтись с юным Камлином, как его звали в родне, и часто навещать этот дом, он ни за что не узнал бы его. Изуверы пробили гвоздями тонкие запястья, потом подняли решетку и подожгли надвратную башню. Перед этим Камлин прошел свой круг мучений, о которых Энсель догадывался.
   Убийцы оставили его умирать, едва касаясь кончиками пальцев ног одной из поперечин решетки, чтобы он из последних сил удерживал себя пальцами ног, а потом повис на пробитых руках и умирал от удушья в пожаре или холода, если дым его не убьет.
   Убийцы не приняли в расчет разрушительного действия огня, заставившего сыпаться деревянные балки, к счастью, пощадившие жертву, и силы воли юного МакЛина, его жажды жизни. На одно из рухнувших бревен он изловчился поставить ногу, о другое опирался коленом. Должно быть, боль была просто невыносимой, пришлось раскачиваться на пронзенных руках до тех пор, пока он не смог дотянуться до балок.
   Пожар тоже пощадил мальчика. Он не задохнулся в дыму, а пламя не достигло его и даже спасало от мороза. Каким чудом оказались все эти совпадения, сохранившие по крайней мере одну юную жизнь среди этого смертельного запустения!
   Энсель добрался до мальчика и коснулся его лба в рубцах и синяках, чувствуя слабый ответ затуманенного сознания. Он послал Бартоломью за инструментом, которым можно было бы вынуть гвозди из запястий мальчика, тем временем Дамон добрался до механизма решетки и начал осторожно опускать ее. Энсель оттолкнул балки, которые могли помешать движению решетки, потом, держась одной рукой, другой подхватил тело.
   Когда ноги Камлина лишились опоры и вся тяжесть тела пришлась на руки, он застонал и потерял сознание, но Энселя это обрадовало. Около четверти часа ушло на то, чтобы освободить мальчика. Его завернули в плащ и отнесли к стене, укрывая от ветра. Он медленно приходил в себя. Пока Энсель и стражники хлопотали, Эвайн разорвала свою рубашку на полосы и перевязала его раны, бинты напитались кровью. Бартоломью согревал тело на своей груди, а Энсель и Дамон растирали ноги и руки Энселя, возбуждая ток крови. Эвайн осторожно коснулась лба мальчика, но тот мотнул головой, сбрасывая ее руку.
   — Вы можете помочь ему? — спросил Энсель, укрывая Камлина еще одним плащом.
   — Не знаю, — ответила Эвайн. — Воля к жизни у него велика, но я не Целитель. Камлин, ты слышишь меня? Камлин, послушай, — настаивала она, когда опухшие веки открылись, мучительная боль отразилась в глазах и веки опустились.
   Дамон откупорил фляжку с водой и протянул ее Эвайн.
   — Попей немного, Камлин, — шептала она, проникая в его мозг и ограничивая боль, пока мальчик несколько раз глотнул через силу.
   Камлин стонал, понемногу расслаблялся от прикосновения Эвайн, в нем были жизненные силы, и он пытался откликнуться на попытку исцеления. Она еще крепче ухватилась за краешек живого сознания и одобрительно кивнула, когда Камлин опустил защиты.
   — Камлин, ты слышишь меня? — прошептала она. — Боль стала меньше?
   Медленно, через силу, мальчик открыл глаза (такие похожие на глаза Эйдана), от перенапряжения он дышал шумно и прерывисто, но, кажется, теперь мог противостоять боли, сотрясающей тело.
   — Тетя Эвайн, — удалось выдавить ему. — Вы можете сделать так, чтобы не болело? А дядя Рис здесь? Эвайн печально покачала головой.
   — Нет, Камлин, его здесь нет. Я попытаюсь сделать для тебя все, что смогу. Как ты думаешь, тебе удастся уйти в транс? Нам нужно очистить раны, а это будет очень больно, если я не смогу контролировать тебя в контакте. Ты позволишь мне это сделать?
   Мальчик едва кивнул и закрыл глаза. Эвайн вошла в контакт, чувствуя, как послушно опускаются его защиты. Она погрузила его в глубокий обезболивающий сон, какой умели вызывать неЦелители при помощи партнера. Затем Эвайн осторожно освободила от бинтов одно из запястий, кровь хлынула из раны, и Бартоломью, поддерживавший мальчика, отвернулся.
   Энсель отвязал от седла походную лекарскую сумку и открыл флакончик с резко пахнущей зеленой жидкостью, которой Рис обычно очищал раны. Передавая Эвайн смоченный лоскут, он покачал головой.
   — Это правда поможет? — спросил он безнадежно. — Он выживет или превратится в беспомощного калеку? Взгляните, что с его рукой. Гвозди просто разорвали ее надвое.
   Прикусив губу и не желая признавать его возможную правоту, Эвайн протирала раны на запястье, осторожно погрузив в них пальцы. Кровотечение долго не удавалось остановить. Только истратив все бинты, Эвайн решила, что помочь больше ничем не может. В это время в контакте с Камлином она почувствовала чье-то призрачное присутствие. Обернувшись, она увидела за своим правым плечом трехлетнего Тиэга.
   — Ради Бога, Тиэг, ты же должен спать!
   Взглянув на Дамона, все еще растиравшего руки и ноги Камлина, она вздохнула и попыталась зажать раны, ладони стали мокрыми, кровь текла и по ее рукам.
   — Дамон, отведи его обратно. Он слишком мал для этого.
   — Нет! Я не маленький! — запротестовал Тиэг, хватая мать за руку и сжимая ее с неожиданной силой, когда Дамон попытался оторвать его. — Нет! Тиэг поможет!
   Эвайн снова почувствовала странное покалывание в голове, присутствие кого-то, похожего на Риса.
   Тиэг?
   Удивленная, она остановила Дамона и внимательнее посмотрела на Тиэга. Мальчик тотчас перестал пищать и, обвив пухлыми ручонками шею матери, поцеловал ее в щеку.
   — Тиэг поможет мамочке, — серьезно объявил он, его ореховые глаза заглянули в ее голубые. — Мы вылечим Камлина, да, мамочка? Мы вылечим его, как папа. — В то же мгновение возник поток энергии Целителя, ненаправленный, неумелый, но Эвайн почти поверила, что у них действительно получится.
   Неужели это действительно было?
   Эвайн задержала дыхание и медленно выдохнула. Попытаться стоило.
   — Хорошо, дорогой. Ты можешь помочь мамочке. Крепко возьми маму за руку, смотри на Камлина и думай о том, как сильно ты хочешь помочь ему. Договорились?
   — Я понял, — просто ответил он, выглядывая из-за ее плеча, и рассеянно положил подбородок на ее плечо.
   Эвайн искала и устанавливала целительные пункты вне всякой логики и правил, но у нее все получилось. Она вошла с сыном в более тесный контакт и испытала те же самые ощущения, что во время работы с Рисом. Совершенно не понимая, как это удалось, она направила поток целительной энергии.
   Все было привычно, все, как с Рисом. Только сейчас Тиэг давал силы, которые она направляла. Она была соединительной нитью, по которой поступала целительная энергия. Они могли это сделать!
   Эвайн знала, что Энсель и стражники во все глаза смотрят на нее, но не обращала внимания. Она подняла руку Камлина, смело сжала пальцами сквозную рану, почувствовав, как увеличился поток энергии, несущей с собой тепло жизни к разорванным костям, мышцам и сухожилиям. Через ее пальцы в рану вливался поток целительной энергии, которая раньше принадлежала Рису, а теперь их сыну.
   Эвайн ощупала запястье другой рукой и заметила, что кости возвращаются в нормальное положение, мышцы и сухожилия срастаются, а затем, когда она отняла руку, рана затянулась. Она осмотрела запястье Камлина с тыльной стороны, там тоже было все гладко. О пройденном мальчику будут напоминать едва заметные шрамы на руке и рубец в душе, для исцеления которого нужен другой Целитель, у нее недостаточно мастерства, чтобы заживить душу так, как это сделал бы Рис. Но по крайней мере кости срослись, и тело выздоравливало.
   Во время первой части операции Энсель с удивлением наблюдал за ней и Тиэгом, но, поняв, что именно они делали, тотчас развязал второе запястье и постарался как можно лучше очистить. Теперь Эвайн перешла к этим ранам и тоже исцелила их. Затем положила окровавленные руки на грудь мальчика, снимая напряжение готовых разорваться мышц, и наконец заживила следы побоев.
   Эвайн чувствовала, что силы ее истощены так же, как и силы Тиэга, но сын с упреком взглянул на нее. Тогда она попросила Бартоломью поднять лежавшего в беспамятстве Камлина, чтобы осмотреть его спину.
   С усталой улыбкой Эвайн заживила рубцы на спине, тонких сильных ногах, смыла с рук кровь и, собрав оставшиеся силы, обратилась к его памяти о том, что было до того, когда они пришли на помощь. Когда она закончила, Камлин, завернутый в несколько плащей, мирно спал. Тиэг тоже уснул, свернувшись калачиком, засунув большой палец в рот, с блаженной улыбкой на усталом лице. Осторожно выбравшись из сознания сына, Эвайн взяла его на руки, в безотчетной благодарности прижала к себе и передала Дамону. Бартоломью поднял мирно посапывавшего Камлина, а Эвайн снова присела на колени, вздохнула и потерла поясницу. Ослабив контроль над собой, она почувствовала сначала едва ощутимый, потом более сильный толчок в животе. Эвайн напряглась, и боль быстро ушла.
   — С вами все в порядке? — спросил Энсель, увидев пробежавшую по ее лицу гримасу боли, и взял ее руку. Она овладела собой и кивнула.
   — Вроде бы да. Мне кажется, еще одному Целителю не терпится появиться на свет. Такие схватки были и раньше. Когда Тавис потерял кисть, я была беременна всего несколько месяцев, но и тогда мне пришлось уйти из комнаты. По-моему, дитя не любит дисгармонии.
   Энсель знаком велел Томасу и Арику подогнать повозку, послал Дамона и Бартоломью поискать, не осталось ли в башне живых людей, а сам вновь принялся осматривать замковый двор.
   Некоторое время спустя Бартоломью и Дамон вернулись. На своих плащах они несли завернутое в одеяло тело худощавой седовласой женщины, одетой просто, но изысканно. Облик ничего не говорил о ее положении и достатке, выражение ее лица было таким безмятежным, что могло показаться, будто она умерла во сне. Когда Дамон положил женщину на расстеленные Бартоломью одеяла, Эвайн стояла перед нею.
   — Тетя Айслин, сестра моего отца, — тихо сказала она. — Где вы ее нашли, Дамон?
   — На верхнем ярусе башни, миледи. В комнате все поломано, но ее никто не трогал. Остается предположить, что она задохнулась в дыму пожара, прежде чем они ворвались.
   — Или ее сердце просто остановилось, — пробормотала Эвайн. — Она могла избрать именно этот путь, зная, что смерть близка и какой она может быть. — Она покачала головой и натянула одеяло на лицо старой женщины. — Она была вдовой графиней Кирнской, Дамон, бабушкой хозяина замка и очень знатной особой. Ты уверен, что внутри больше не осталось дам? Раз Айслин и дети были здесь, то жена и сестра Эйдриана тоже должны быть в замке.
   — Мы никого не обнаружили, миледи. Вы хотите, чтобы я продолжил поиски?
   Да, она хотела, но прежде чем сказать об этом, Эвайн оглядела двор, решая, нужен ли Дамон Энселю. Энсель возился рядом с повозкой, поставленной так, чтобы дети после пробуждения не увидели, что творилось вокруг. Арик, Томас и Бартоломью сносили к центру двора несгоревшие доски и другие легковоспламеняющиеся материалы. Несколько секунд она смотрела, не понимая, что они собираются делать.
   — Энсель, что вы делаете? — воскликнула Эвайн, бросившись к нему с живостью, небезопасной в ее положении, и ухватила его за руку.
   — Это я приказал, Эвайн. Мы не можем увезти мертвых с собой, не можем похоронить их в промерзшей земле и не можем оставить здесь на милость волков и стихии. В сложившихся обстоятельствах это лучший выход.
   Эвайн знала, что он был прав, и не могла сдержать выступившие на глазах слезы. Покачиваясь, она машинально подошла к телу ее первенца, все еще завернутому в плащ Энселя, опустилась на колени и открыла его по-прежнему прекрасное лицо, чтобы убрать волосы с гладкого, воскового лба. В это мгновение, когда тело ее мальчика было скрыто, а ее взору Предстало только ангельское лицо, Эвайн почти верила, что Эйдан скончался так же мирно, как и Айслин.
   Она сложила руки и взмолилась, взывая к помощи отца или брата, чтобы их совместные молитвы помогли Эйдану совершить его неземной путь, и страстно желая отметить переход жертв бессмысленной жестокости в мир иной чем-то большим, чем погребальный костер, но это было невозможно. На этот раз была только ее панихида. Но кто может проводить ее сына лучше, чем та, которая родила, растила, учила, любила его, а теперь должна отпустить? Она не сетовала на то, что Камлин остался жив, а ее собственный сын умер, — любой, кто прошел через то, что довелось пережить Камлину, заслужил право остаться в живых.
   Она молилась и просила помощи у Бога, и когда Энсель пришел, чтобы забрать мальчика и отнести его на погребальный костер, Эвайн стояла чуть поодаль, глядя, как ее племянник поднял маленькое, завернутое в одеяло тело, и знала, что это всего лишь разбитая оболочка, что Эйдана в ней уже нет.
   По разные от Эйдана стороны положили Эйдриана и Айслин, бывших родственниками МакРори, Эвайн и Энсель соединили руки и мозг, чтобы зажечь погребальный костер.
   У нее снова начались схватки, и она почувствовала знакомое тепло отходящих вод, а Эвайн казалось, что она держит себя в руках. Снег у нее под ногами розовел.
   Она удивленно вскрикнула, хотя прекрасно знала, что это, и испуганная женщина-человек начала подавлять в ней рассудочную деринийскую колдунью. Ребенок должен был появиться в течение ближайших часов, почти на месяц раньше, и она не могла предотвратить этого. Теперь им придется оставаться в этом ужасном месте смертей и пыток до тех пор, пока она не разрешится от бремени. В этот раз рядом не будет Риса, чтобы облегчить ее труд и боль; не будет даже повивальной бабки. Она подумала, видел ли Энсель или кто-то из стражников, как рождаются дети.
   Мужчины же не теряли времени даром, подыскивая для нее крышу над головой. Она не захочет пойти в то, что осталось от конюшни, с полом, залитым кровью Эйдриана, а оставаться возле погребального костра с его удушающим дымом они и сами не могли. Наконец нашлась каморка под кухонной лестницей, которую можно было занавесить одеялами и сделать относительно недоступной для холода.
   Во дворе был сделан небольшой очаг, лошадей выпрягли, а повозку откатили. Райсил проснулась от голода, и ей не терпелось как можно скорее выбраться наружу. Разумеется, Эвайн не могла позволить этого и, пока дочь завтракала, сидела рядом с ней. Энсель разбудил и Камлина с Тиэгом, чтобы те тоже перекусили, а потом погрузил всех троих в сон.
   После этого Эвайн приступила к своему нелегкому труду, теряя Ориентацию во времени, боль внутри непрерывно нарастала, а солнце двигалось к полудню. Большую часть Времени Энсель находился возле Эвайн. Охранники продолжали исполнение своей тяжкой обязанности, принося к погребальному костру все новые и новые трупы. Все утро Эвайн слышала треск пламени, принимавшего очередную жертву.
   Около, полудня голоса стражников зазвучали вдруг по-другому, а потом в каморку ворвался Арик, даже не спросив разрешения.
   — Миледи, миледи, посмотрите, кого мы нашли! Они прятались в мусорной куче!
   Эвайн едва не заплакала от радости, увидев грязных женщин, вошедших следом. Это были две ее родственницы. Фиона, маленькая, темненькая, шустрая, вскрикнула и бросилась в объятья Эвайн, плача и смеясь, словно не могла поверить в то, что видела. Мэйри, жена убитого Эйдриана, молча стояла рядом с Бартоломью, опираясь на руку стражника. Ее взгляд блуждал где-то далеко, даже тогда, когда Фиона вернулась и осторожно подвела ее к маленькому стулу возле Эвайн. Эвайн ни о чем не спрашивала Мэйри.
   Мужчины вышли, чтобы продолжить свою работу, а Эвайн и Фиона проводили время, в разговорах. Пока Фиона смывала с себя и безропотной Мэйри грязь мусорной ямы и переодевалась в сухие одежды, которые вскоре принес Энсель, она рассказала Эвайн, что они с Мэйри видели вчерашнюю бойню из окна своей комнаты под крышей, и, прежде чем нападавшие подожгли башню, им удалось спуститься по вентиляционной трубе уборной. Отважная старая графиня Айслин, слишком слабая, чтобы последовать за ними, вызвалась остаться и скрыть их отсутствие, если убийцы доберутся до комнаты раньше огня; они слышали крики людей, пойманных в ловушку огнем, и знали, что рано или поздно огонь доберется и до них. Вдвоем они просидели в выгребной яме всю ночь, молясь, чтобы их не обнаружили. В эти ужасные часы Мэйри замкнулась в своем горе.
   Родовые муки Эвайн продолжались весь день. Пока Энсель и стражники охраняли их снаружи, Фиона занимала Эвайн болтовней об исцелении Камлина, своей любви к Рису и всем прочим, лишь бы отвлечь роженицу от приступов боли. Прежде рядом с Эвайн всегда находился Рис, облегчавший ее задачу, теперь природа сама должна была сделать свое дело. Когда новорожденная появилась на свет, и мать, и дитя были измучены. Энсель позволил Эвайн отдохнуть и подкрепить силы едой, но потом настоял на продолжении пути.
   Они тронулись из Трурилла-Эвайн в повозке с Тиэгом и младенцем, Райсил на пони, а Камлин и две женщины на лошадях под охраной Энселя и стражников. Они ехали всю ночь и весь день, дважды ускользнув от патруля графа Кулдского и останавливаясь только затем, чтобы покормить и напоить лошадей и немного отдохнуть самим. Однако на закате Энсель обнаружил, что далеко позади появилось преследование.
   Он ничего не сказал об этом Эвайн, но она и так поняла. Она почувствовала их холодное, тупое присутствие, понимая, что они из числа тех, кто пытал и убил ее сына. Она ненавидела их всей душой и была бессильна в своей ненависти. Энсель продолжал вести беглецов, но вокруг сгущались сумерки, а дорога становилась все хуже, и он всерьез забеспокоился. Их преследователи приближались, медленно, но неуклонно, а повозка ощутимо замедляла их передвижение. Когда они еще более придержали лошадей, чтобы повозка не опрокинулась на оледеневшем склоне, Энсель подъехал к их жалкому экипажу и руками удерживал его на дороге. Лицо Эвайн, отодвинувшей занавеску и посмотревшей на него, было бледным и изможденным.
   — Они догоняют нас? — спросила она.
   — Я надеялся, что вы не заметите, — сказал Энсель. Глубоко вздохнув, она изучила свое состояние и решилась пересесть на лошадь. Это казалось единственным способом избавиться от преследователей и, вероятно, единственной возможностью. Если все они поедут верхом и немного поднажмут, то, выбрав одну из незаметных тропинок, они смогут добраться до монастыря к рассвету или немногим позже. Но сначала нужно было избавиться от преследователей и риска раскрыть врагам свое единственное пристанище.
   — Значит, я поеду верхом, — сказала она, отнимая младенца от груди, заворачиваясь в плащ и опуская ноги с повозки. — Бросив тележку, мы выиграем время, особенно в темноте.
   Энсель тотчас спрыгнул, чтобы поддержать ее, пока Эвайн пыталась выпрямиться, а вместо того едва не упала.
   — Это глупо! Ехать верхом в вашем положении! Вы хотите убить себя?
   Знаком она подозвала Дамона, чтобы выпрячь тянувших повозку лошадей.
   — Нет, конечно. Но я не хочу, чтобы нас догнали, и не хочу привести наших преследователей к нашему убежищу. Мы видели, как поступают с дерини в этой стране. Дамон, ты и Томас отцепите повозку и наденьте на лошадей седла. Я и дитя поедем с Фионой.
   — А не лучше ли вам, по крайней мере, ехать со, мной или с кем-нибудь из мужчин? — спросил он. — Не знаю, сможет ли Фиона удержать вас, если вы станете падать.
   Сойдя с лошади, на которой она ехала вместе с Ариком, Фиона подбежала, чтобы поддержать Эвайн под руку и взять младенца.
   — Она не упадет, — сказала Фиона, — я не позволю. Лошади легче везти двух женщин, чем женщину и мужчину. Это логично.
   Энсель был в нерешительности, зная, однако, что, если Эвайн решила, ее не переубедить. Они действительно выиграют время, отказавшись от повозки. Осмотрев лошадей, которых они теперь имели, Энсель выбрал самую большую и легкую на ходу для Эвайн и Фионы, попросив Арика отдать им свое седло, так как знал, что Арик может ехать и без седла. Дети сели рядом с ними, Дамоном и Ариком, а Мэйри посадили на вторую лошадь из повозки, Томас должен был сопровождать ее. Бартоломью и Райсил на пони замыкали караван.
   Сначала они ехали неторопливым шагом. Но когда выяснилось, что Эвайн относительно хорошо переносит скачку, перешли на рысь. С наступлением темноты начавшийся легкий снежок запорошил их следы, а вскоре после этого они миновали несколько развилок на дороге, появилась надежда, что их преследователи сбиты со следа.
   Через некоторое время Эвайн стало плохо, и с каждой пройденной милей ее силы все убывали. Но она не решилась говорить об этом Энселю, остановка или потеря скорости могли отдать их во вражеские руки. Лучше умереть на дороге, чем испытать на себе то, что выпало обитателям Трурилла.
   Наступил второй день нового года. Мороз стал сильнее, но в длинном ночном переходе беглецы оторвались от преследователей. Они скакали и скакали сквозь темноту, только дважды останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям. Эвайн поторапливала спутников.
   На втором привале она осталась на лошади-во время первой остановки она видела кровь на обивке седла (однако ни Фиона, ни Энсель не заметили этого) и знала, что остальные не должны ни о чем догадываться. Она, сидя в седле, покормила девочку, плотно завернувшись в тяжелый плащ; нетаявшие снежинки лежали на густых золотистых волосах, выбивавшихся из-под капюшона и окружавших личико ее дочери.
   Когда они продолжили путь, Эвайн погрузилась в состояние, близкое к трансу, решив, что это лучший способ не потерять сознание от слабости. Она с трудом помнила последние часы и мили путешествия. В монастырь святой Марии в горах они прибыли как только рассвело.
   Когда беглецы въехали во двор аббатства, Эвайн удалось вернуться в сознание, всем своим существом возликовав при виде Йорама, бегущего ей навстречу по чистому снегу. Она передала новорожденную подошедшему монаху, почувствовала руки Йорама на своей талии, и перед глазами все закружилось.
   Очнувшись, она обнаружила себя в теплой и сухой постели закутанной в мягкие одеяла. Правую щеку согревало тепло веселого огня. Запах чего-то вкусного щекотал ноздри. Пока она была без сознания, ее вымыли и переодели (Эвайн подозревала, что не обошлось без Фионы). Все еще не открывая глаз, она осторожно шевельнула ногой и сразу вспомнила о жестоких страданиях своего тела в последние несколько дней. Быстро обследовав себя, она убедилась, что кровотечение остановилось, а общее состояние было значительно лучше того, что она ожидала.
   Возвращение порядка в мыслях возбудило воспоминания, и Эвайн открыла глаза. Она обнаружила, что лежит на узкой кровати возле весело потрескивающего камина. Потолок и стены комнаты были оштукатурены и выбелены, доски натерты маслом до блеска. Справа от нее сидел облаченный в черное монах, помешивая содержимое чашки, от которой и исходил вкусный запах. Позади стоял еще один монах, она догадалась, что это аббат. С другой стороны кровати коленопреклоненный Йорам, одетый в черную, вместо привычной синей, ризу, и в епитрахили, молился, опустив голову на грудь. Позади него Эвайн увидела Фиону, выносившую таз с грубыми серыми полотенцами.