Кувалдин Юрий. Так говорил Заратустра

   Миша потащил за руку Комарова в свою комнату, устланную красным мохнатым синтетическим ковром, по которому были разбросаны яркие пластмассовые кубики. Миша пришел в неописуемый восторг, когда Комаров в мгновение ока выстроил из этих кубиков башню.
   Глава XXII
   В комнате было темно, когда Беляев обнял Лизу и привлек к себе.
   - Осторожно, - сказала она.
   - Я хочу осмотреть твой животик, - сказал Беляев, потянулся рукой к розетке и включил елку.
   И в темноте вспыхнула елочная гирлянда, целые созвездия. Лампочки, снабженные прерывателем, мигали, целые кучки вспыхивающих и гаснущих огоньков. Лампочки были всех цветов - и зеленые, и красные, и лиловые, и желтые... Казалось, что в комнату залетело множество фосфоресцирующих бабочек. Они вспыхивали то на одной, то на другой мохнатой ветке, выхватывая из тьмы блестящие елочные украшения.
   - Как красиво! - прошептала Лиза.
   - Очень красиво, - согласился Беляев, лаская ее.
   - Ты меня любишь?
   - Да.
   - Между нами - третий, - сказала она. - Осторожно.
   - Я всегда люблю тебя осторожно. На потолке от елочных лампочек был цветастый луг: с травой, цветами, бабочками.
   - Когда ты молчишь, о чем ты думаешь? - спросила она.
   Он сжимал в своей руке ее руку.
   - Когда я молчу, я чаще всего ни о чем не думаю. Вернее, о чем-то думаю, но точно не могу сформулировать - о чем.
   - Странно. У меня такое же бывает. Вроде бы думаю, а о чем - не знаю.
   - Общие места.
   - Да.
   - Но много есть в жизни такого, о чем не хочется думать, - сказал он. Это - запретные темы.
   - Первый раз от тебя слышу о запретных темах.
   - Их много и лучше о них не думать, хотя можно и думать.
   - Например?
   - Что тебе говорить, ты сама знаешь... Есть вещи, о которых начинаешь думать, и все становится бессмысленным...
   - Молодец! Ты умный, и ты не думай о плохом.
   - Стараюсь. Но елка!
   - Что елка?
   - Елка - самая страшная вещь! Запретная тема! А мы ее ставим каждый год.
   - Почему "запретная"?
   - Сигнал смерти...
   Потом они лежали и смотрели в радужный от свечения елочной гирлянды потолок.
   - Вот и еще один год прошел, - сказала Лиза, прерывисто дыша.
   - Нам будет по тридцать! - с грустью сказал Беляев.
   - Как много...
   - И как все быстро совершается, - сказал он, стараясь не смотреть на Лизу, потому что после этого ему всегда было как-то неловко смотреть на нее.
   - А откуда у Левы появилась машина? - вдруг спросила она.
   - Тебе это очень нужно знать?
   - Да нет, не очень, но все же... Ты можешь не говорить, я сама знаю... догадываюсь. Напрасно ты это сделал.
   - Что сделал?
   - Купил ему машину.
   - Почему ты думаешь, что это я купил ему машину?
   - Не притворяйся, я все знаю и все вижу. Ты с утра до ночи бегаешь, работаешь, а он... Он очень хитрый парень. Вот увидишь, что он тебя рано или поздно бросит.
   Беляев едва слышно рассмеялся.
   - Это может быть только наоборот - я его могу бросить.
   - Тебе так кажется. Ты думаешь, что он тебя будет возить? Ты для этого покупал машину?
   В душе Беляева шевельнулась некая тревога. Не оттого, что Комаров может увести машину и сам исчезнуть, а то, что Лиза читала его мысли, его жизнь. Это было неприятно. Чувство, похожее на ревность, возникло в нем.
   - Да, я покупал машину для того, чтобы везде успевать.
   - Почему ты себе... нам машину не купил? - спросила Лиза и в ее голосе послышалась обида.
   - Потому что рано еще мне машину иметь! - достаточно грубо ответил Беляев, чтобы поставить Лизу на место.
   - А Левке не рано?
   Это был весомый аргумент, о котором почему-то Беляев не подумал, и этот аргумент с новой силой резанул его.
   - Машина куплена для работы, - сказал он растерянно.
   - И оформлена на него?
   - Да никуда он не денется! - огрызнулся Беляев.
   - Когда денется, будет поздно, - сказала Лиза. - Тебе нужно самому ездить. Послушай меня, купи себе машину и откажись ты от Левкиных услуг. Он как пиявка будет сосать тебя. Это такие люди, которые просто так не отвяжутся.
   - Ты себе противоречишь, - сказал Беляев. - То ты говоришь, что он меня бросит, то - не отвяжется!
   - Он тебя бросит тогда, когда поймет, что взять с тебя будет больше нечего.
   Беляев пошевелил рукой, придавленной полным лизиным бедром, освободил эту руку и положил на ее гладкое и горячее бедро сверху, чтобы затекшая рука отошла.
   - Ты думаешь, что наступит время, когда с меня нечего будет взять? усмехнулся Беляев.
   - Со всеми такое время наступает, - сказала Лиза и внезапно с чувством добавила: - Зачем ты держишь деньги в этой чертовой коробке!
   Беляев испуганно вздрогнул.
   - В какой коробке?
   - Не прикидывайся дурачком! Мишка залез к тебе под стол, пока я была на кухне, и выволок эту коробку! Разбросал фотохимикаты, а потом принялся за деньги! Хорошо, что я вовремя зашла в комнату! И хорошо, что ни Сашка, ни Колька не видели этих пачек! Господи, откуда ты набрал столько денег?!
   У Беляева перехватило дыхание и он минуту лежал в полной растерянности. Потом стал мучительно соображать, что ответить Лизе. Она ведь довольно часто повторяла, что ей не хватает денег на хозяйство, а он с завидной регулярностью отвечал, что у него нет денег. Вариантов ответа было два:
   либо сказать, что эти деньги не принадлежат ему, что выглядело бы достаточно глупо, поскольку кто бы ему дал такие деньги, допустим, на хранение;
   либо рассказать о своей коммерческой деятельности и в этом случае как бы полностью впустить Лизу в свою жизнь. Он выбрал второе, разумеется, после некоторых колебаний.
   - Я догадывалась, - резюмировала Лиза после услышанного откровения Беляева. - Но я не могла предположить, что у тебя такой талант! Теперь я понимаю, почему ты медлишь со всякими покупками, с той же машиной, например. Ты не хочешь показать окружающим, что ты не такой как они? Теперь я понимаю. Ты создаешь иллюзию, что очень медленно скапливаешь деньги, хотя бы на ту же квартиру.
   - Квартира не стоила больших затрат, - сказал он.
   - Конечно! - воскликнула Лиза. - Я - бесплатная, мои дети - бесплатные! А что, если я потребую с тебя по десять тысяч за каждого ребенка?
   Беляев приподнялся на локте и заглянул в глаза Лизы. Они были злые. Но и Беляев ощетинился.
   - А за Колю сколько ты мне дашь?! За то, что ты повела себя тогда с этим офицером как проститутка!
   - Я - проститутка?! - почти что задохнулась в крике Лиза.
   - Ты!
   Лиза наотмашь ударила его по лицу и вскочила с постели, голая, с большим животом, она зачем-то метнулась к елке, затем вернулась к кровати, надела ночную рубашку и сказала:
   - Мне до визгу надоело твое вранье! Откуда ты такой жлоб выискался?! Что ты хочешь с этими деньгами делать?!
   Беляев, стиснув зубы, дрожал в гневе.
   - Исчезни! - прошипел он.
   - Нет уж, теперь я не исчезну, - ехидно произнесла Лиза. - Куда мне теперь с этой оравой исчезать? Скорее ты исчезнешь. Я схожу в институт, поговорю, как это они такого типа в парткоме держат!
   Беляев вскочил в бешенстве с кровати, сжав кулаки.
   - Замолчи, убью!
   - Убей! - крикнула Лиза и подставила лицо. - У тебя силенок не хватит убить! Ты же трус! Каким же надо быть подлым человеком, чтобы иметь такие деньги и жене ни копейки не давать. Я едва свожу концы с концами. Хорошо, что моя мама помогает, а то бы совсем... А тебе наплевать на всех!
   - Мне наплевать? А эту квартиру я для кого делал? А дети, что, чужие у меня?
   - Я не уверена, что ты не ходишь по блядям! - крикнула Лиза.
   Беляев пораженно смотрел на нее, дивясь столь не свойственной Лизе лексике. Он явно недооценивал ее, считая, что ей многое в жизни неведомо. Как он глубоко заблуждался! В мгновение ока Лиза ему раскрыла глаза.
   Она повернулась и вышла из комнаты. Беляев удрученно заходил по комнате, собираясь с мыслями и успокаиваясь. Он поглядывал на огоньки елки и как бы пугался этих огоньков, которые каждый год манили его в год будущий, который тоже имел окончание такими же огоньками на такой же елке. Сколько можно повторений, словно вопрошал Беляев, а ему из угла кто-то отвечал: "Сколько нужно, столько и будет, деточка!" Черт, откуда взялось это "деточка"? Кто-то большой и суровый следил за ним из угла, и был так страшен в своей несгибаемой воле, что Беляев испуганно смирился с тем, что количество повторений в жизни не будет зависеть лично от него, Беляева, и что этими повторениями будет руководить некто, хотя и догадывался Беляев - к т о, но не мог даже про себя произнести это имя.
   Обнаружив, что он бродит по комнате голым, Беляев запел "Утро красит нежным светом", подошел к кровати и сел. Посидев некоторое время, наблюдая за мигающими огнями елки, он лег и укрылся одеялом. Не идти же за Лизой, не уговаривать же ее! Сама придет.
   - А кто ты, собственно, такой, чтобы к тебе приходили? - услышал он вопрос из угла. - Почему ты думаешь, что к тебе будут приходить? Ты должен уяснить одну простую мысль, что сам по себе ты никому не нужен. Приходят не к тебе, а к твоим деньгам. Помни это. Хорошенько помни и не переоценивай себя.
   - И даже Лиза ко мне не придет? - спросил Беляев.
   - Даже Лиза.
   - А дети? Дети придут?
   - И дети не придут.
   - Я не верю этому! - вскричал Беляев и увидел, что в комнату вошла Лиза.
   Она успела переодеться и была теперь в голубом платье, том, которое нравилось Беляеву. Лиза включила верхний свет.
   - Ты долго будешь валяться?
   - Что, уже утро?
   - Уже утро.
   - А почему на улице темно? - спросил он, глядя на темную щель в занавесках на окне.
   - Потому что зимой светает поздно, - сказала Лиза. - На вот, почисть. Она протянула ему корзинку, доверху набитую ложками и вилками, золотисто поблескивающими. Он взял ложку, тяжелую, с вензелями на ручке, совершенно новую ложку и недоуменно уставился на нее. Что же тут чистить? Это же только что купленная ложка. Да притом не обыкновенная, а золотая. На обороте широкой ручки Беляев разглядел выдавленную пробу.
   Беляев положил ложку в корзинку и вдруг увидел на своей руке, в которой он держал ложку, золотой отпечаток. Неужели она так пачкается? Он взял вновь ту ложку и увидел на ней отпечатки своих пальцев, то есть в том месте, где были отпечатки, не было золота, а был простой металл. Беляев торопливо принялся перебирать все ложки и вилки, лежавшие в корзинке. И со всех них слезала золотистая краска. Беляев догадался, что это, видимо, Коля так пошутил, покрасив ложки и вилки золотистой краской, но сам золотой порошок развел не на лаке, а на воде, как акварель, вот она и пачкается. А к чему тогда проба золота?
   Пока он думал над этим, в комнату вошел Пожаров с подносом в руках.
   Беляев ошалело взглянул на него и воскликнул:
   - Толя, такие дела! Золото смывается! Пожаров держал в руках увесистый поднос, серебристо поблескивающий, на котором дымилась гора раскрасневшихся раков. Усы и клешни, хвосты и панцири были влажными, словно покрытые лаком.
   - Это Колька лак вместо ложек на раков пустил? - спросил Беляев, радуясь появлению Пожарова.
   - Какой лак? Это я в Елисеевском схватил вчера. Думаю, на Новый год в самый раз закуска будет!
   - Слушай, Толя, мне однажды снились раки... А сны сбываются?
   - На то они и сны, чтобы сбываться! - захохотал Пожаров голосом того, из угла.
   Он поставил поднос на стол.
   Беляев, забыв о нем, стал оттирать тряпкой ложки и вилки. Тряпка становилась золотой, и руки становились золотыми. Беляев вышел из комнаты и остановился у зеркала в прихожей. Он голый стоял перед зеркалом и вдруг стал натирать себя золотой тряпкой. Лицо, руки, шея, грудь становились золотыми. Тряпка была неистощимой. Она увеличилась в размерах, превратившись в целое полотенце. Беляев натер и спину, и ноги.
   Он весь был золотой.
   Приняв позу Аполлона, он долго любовался собою застывшим в зеркале. И волосы были золотыми! И золотыми были ресницы, и, казалось, глаза стали золотыми! И ногти на руках и на ногах были золотыми! И священный для Беляева символ оплодотворяющего или рождающего начала был золотым! И волосы вокруг фаллоса были золотыми! Мраморному Аполлону далеко было до золотого Беляева!
   Но близко до золотого... осла, подумал Беляев, стараясь стереть с себя теперь краску, но она не стиралась.
   - Ничего себе костюмчик, - сказал после того, как нагляделся на Беляева, Пожаров. У него в руках был кухонный молоток для отбивки мяса.
   Беляев продолжал стоять в позе Аполлона.
   - Ну-ка, мы сейчас попробуем, ты ли это или только статуя с твоего изображения? - сказал Пожаров и резко ударил молотком по фаллосу, который с металлическим лязгом отвалился и со звоном упал на мраморный мозаичный пол.
   Беляев вышел из комнаты и подошел к своей скульптуре. Нагнулся, поднял то, что упало и ахнул. Это был его самый натуральный, с живой кожицей, нежной, как лепесток розы, символ.
   - Как же мне теперь жить?
   - Тебе жить незачем! - сказал Пожаров, поднимая и бросая Беляева на горку раков. И пока Беляев летел, успел заметить себя со стороны, каким он вдруг стал красным, усатым и хвостатым. Он был самым большим раком, самым красным, самым сочным, с самыми большими и с самыми острыми клешнями.
   - Я в Елисеевский заходил, но раков не видел, - сказал Беляев.
   - В рыбном отделе, - сказал Пожаров, поднимая Беляева и переламывая его пополам.
   На белую скатерть брызнула кровь.
   - Что это?! - вскричал Беляев.
   - Это вино, - сказал Пожаров.
   - Это же моя кровь!
   - Твоя кровь белого цвета! - воскликнул Пожаров и расхохотался.
   - Почему "белого"? - испуганно спросил Беляев.
   - Потому что ты Снеговик!
   Господи, подумал Беляев, почему же он вдруг превратился в Снеговика? Так холодно крутом, так снежно, так метельно, так вьюжно... И так одиноко!
   Он пошевелил рукой, Лизы рядом не было. Елка светилась и за окнами был рассвет. Одеяло сползло на пол, он лежал раскрытым и дрожал от холода, хотя в комнате было довольно-таки тепло. Это всегда так во сне бывает холодно, если раскрываешься, подумал он. Во сне организм охлаждается. Состояние было не из приятных. Он был на грани сна и яви. Вспомнился Лизин крик. Реальный крик. И пожаровский басовитый хохот. Нереальный хохот. Но и то, и другое Беляев слышал!
   Прежде чем натягивать трусы, Беляев с каким-то страхом осмотрел себя: не стал ли он золотым и осталось ли на месте т о, что со звоном упало на пол?
   Затем он оделся и тут же полез под письменный стол за коробкой, в которой, действительно, все лежало не так. Подумав, он достал со дна три пачки, сунул поспешно, оглянувшись, их в карман домашних брюк, и стал думать, что делать с коробкой, в которой этих пачек под химикатами год от году становилось все больше. Наконец, ничего не придумав, он сунул коробку опять под стол.
   В шкафу он нашел розовую ленточку, перевязал ею пачки из кармана, вновь сунул их, перевязанные, с красивым бантом, в карман и пошел искать Лизу. Она спала на диване, укрытая пледом, в комнате Миши. Беляев тронул Лизу за плечо. Она медленно открыла глаза и уставилась на Беляева с некоторым остатком вчерашней враждебности.
   - Это тебе к Новому году, - сказал Беляев, протягивая ей тридцатитысячный подарок.
   Лиза смотрела на связанные пачки и никак не могла спросонья понять, что это.
   - Это тебе, - повторил Беляев. Лиза села на диване и поспешно прикрыла оголившиеся ноги.
   - Что это? - никак не могла сообразить она.
   - Подарок... От меня... Деньги...
   Лиза осторожно, не веря себе, взяла пачки и прижала их к груди. Глаза ее стали чистыми и веселыми.
   - Мне?! - воскликнула она.
   - Тебе.
   Она торопливо развязала бантик и поочередно осмотрела каждую пачку, шевеля губами и шепотом прочитывая: "Десять тысяч...", "Десять тысяч...", "Десять тысяч..."
   - И это все - мне?
   - Ну, а кому же? Конечно, тебе.
   - Дай я тебя поцелую, - сказала она и протянула к нему обнаженную руку.
   Он склонился к ней, и она с каким-то крепко-благодарным жаром расцеловала его.
   - Пойдем, пойдем, а то Мишку разбудим! - прошептала она.
   Они вышли на кухню. Беляев взял электрическую мельницу, собираясь смолоть кофе, но тут же вспомнил про коробку.
   - Лиза, - сказал он. - Раз уж у нас вышло такое...
   - Какое?
   - Сама знаешь... То я доверяю тебе быть хранительницей всех средств. Убери куда-нибудь коробку, чтобы дети о ней и слыхом не слыхивали.
   Он поставил кофемолку и пошел с Лизой к себе в комнату, где стояла елка.
   Но здесь произошло маленькое событие, которое отвлекло на некоторое время ее и Беляева от проблемы коробки. Дело в том, что Лиза, нагнувшись под стол, ударилась коленом об угол стула, который был выдвинут из-под стола, но не отодвинут дальше, чтобы можно было свободно залезать под стол. Ударившись, Лиза вскрикнула, привстала и положила руки на плечи Беляеву.
   - Поцелуй мое колено! - простонала Лиза и вместе с обнимающим ее Беляевым пошла к кровати.
   Она легла, а Беляев прикоснулся губами к полноватому колену, а затем спросил:
   - Здесь больно?
   - Больно.
   - А здесь?
   - Немножко.
   Он поцеловал ее чуть выше колена.
   - Нет, там уже не больно, - прошептала она.
   - А здесь?
   - Здесь щекотно...
   - А здесь?
   - Целуй.
   - А здесь?
   - Целуй крепче!
   Колено уже было забыто, было забыто все, потому что их захлестнула страсть.
   Светлая комната стала светлее, и ангелы зашелестели белыми крылами своими, создавая эффект метели.
   - Вот чем иногда кончается ушиб колена, - рассмеялась она.
   - Мне приснился жуткий сон! - вдруг сказал он.
   - Какой?
   - Смешно сказать...
   - А ты скажи.
   - Мне приснилось, что я стал статуей, как Аполлон, и что у меня один варвар (он не назвал - кто), ты представляешь, отбил молотком то, что тебе так нравится.
   - Ха-ха-ха! - залилась смехом Лиза. - Как бы я жила без этой радости?! Ты бы меня обрек на вечное монашество.
   У Беляева мелькнул образ Валентины...
   Коробку Лиза унесла к себе.
   Потом, когда они пили кофе на кухне, туда прибежал босиком, в одной рубашонке Миша, весело подняв руки, закричал:
   - Дей Моез!
   - Где Дед Мороз? - удивленно, вскинув брови, спросила Лиза.
   - Там! - выкрикнул Миша, указывая на окно, которое, как и из комнаты, выходила на улицу.
   Беляев выглянул в окно, но никого не увидел, зато услышал звонок в дверь. Он пошел открывать, а Лиза быстро умыла и одела Мишу. Со звонком в коридор высыпали Коля и Саша. А Беляев впустил в квартиру настоящего Деда Мороза.
   Беляев совсем забыл, что с месяц назад записался в профкоме на "Деда Мороза". Это был Зайцев с кафедры математики, широкоплечий, пузатый ассистент, с голосом дьякона. Следом за Дедом Морозом вошла Снегурочка, Шиманская, лаборантка с сопромата.
   Дети радостно-испуганно застыли у стены. За спиной Деда Мороза был огромный мешок, на руках - красные рукавицы, в одной руке был толстый, суковатый посох, обмотанный серебристой лентой фольги.
   - Я из лесу вышел, был сильный мороз! - прогудел Дед Мороз, не найдя более лучшего приветствия, чем это.
   - Гляжу, поднимается медленно в гору! - издевательски-весело отозвался Беляев, поднимая Мишу на руки.
   - Здравствуйте, детки! - сказал, подмигивая Беляеву, Дед Мороз, проходя в большую, Белявскую, комнату, где сияла своею красою наряженная елка.
   Дед Мороз вновь подмигнул Беляеву и тот догадался поставить Мишу перед елкой, а сам незаметно пробраться к розетке у кровати. Коля и Миша, раскрыв рты, смотрели на Деда Мороза и Снегурочку.
   - Снегурочка! - обратился к ней Дед Мороз.
   - Да, дедушка.
   - Начнем праздник для детей?
   - Начнем, дедушка! - весело пропищала Снегурочка, потому что у лаборантки Шиманской был известный на весь институт своей писклявостью голос.
   - Раз, два, - начал басом Дед Мороз, и Снегурочка поддержала: - Три! Елочка - гори!
   - ... гори! - хором поддержали дети, и Беляев
   ткнул штепсель в розетку.
   Елочная гирлянда вспыхнула и замигала.
   - Ура-а! - крикнул Саша.
   В это время Снегурочка шепталась с Лизой, как приготовить праздничный пирог. После этого Дед Мороз со Снегурочкой вручили подарки детям. Дед Мороз на ощупь брал в мешке подарок и, прежде чем его вытащить, спрашивал:
   - Кому? - спрашивал, как какой-нибудь рыбак при дележке улова.
   - Мне! - все вместе кричали дети. Когда дети ушли к себе потрошить подарки, Беляев достал бутылку коньяка.
   - Я только рюмочку! - взмолился Дед Мороз. - А то, пока всех обойду, повалюсь с катушек! Итак уже мы со Снегурочкой врезали грамм по триста!
   - Что-то незаметно! - рассмеялась Лиза.
   - Быстро на воздухе выветривается, - неопределенно-рассеянно сказал Дед Мороз, освобождая пальцами рот от ваты усов и бороды.
   - Холодно на улице? - спросила Лиза.
   - Да, ничего... - сказал Дед Мороз, опрокидывая рюмку.
   - А вы, Николай Александрович, неплохо живете! -воскликнула выпив, Снегурочка, обводя рукою комнату, но словно охватывая этим жестом всю квартиру.
   - Столько лет бились! - сказала твердо, оценив ситуацию, Лиза.
   - Конечно, у вас дети, - вздохнула, словно позавидовала, Снегурочка, отламывая кусочек от большой плитки шоколада, и добавила с чувством: - Везет же людям! Дети, огромная квартира!
   - Да-а, - промычал Дед Мороз, с подозрительной жаждой поглядывающий на бутылку.
   Беляев перехватил этот взгляд и налил всем, кроме Лизы.
   - С наступающим! - сказал он, слушая, как мелодично гудит хрусталь, после того, как он чокнулся с Дедом Морозом и Снегурочкой.
   - С новым счастьем! - сказала Снегурочка. Лиза посмотрела на нее и сказала:
   - Мы ведь с Николаем Александровичем с комнаты начинали. С этой вот комнаты. - Притопнула ногой легонько по паркету Лиза.
   - Вы такая молодая и уже трое детей! - продолжала восхищаться Снегурочка.
   Беляев энергично налил по третьей рюмке.
   - Если бы не было детей, не было бы квартиры. Если бы не были мы в свое время рождены, не было бы ничего! - философски воскликнул он и поднес свою рюмку к рюмке Деда Мороза.
   Тот помешкал, затем весело сказал:
   - Ну, дай Бог, не последняя! - и швырнул жидкость в распахнутую пасть.
   - И все-таки, - продолжала Снегурочка, обращаясь к Лизе, - как вам это удается?
   Лиза пожала плечами, а Снегурочка грустно взглянула на ее живот.
   Глава XXIII
   Совершенно очевидно, что Скребнев заимел какой-то зуб на Сергея Николаевича, иначе бы он не завел с ректором разговор об этом при Беляеве. Едва успели убрать портрет в траурной рамке бывшего завкафедрой Пачкова из фойе, как Скребнев вызвал Беляева и спросил его мнение о кандидатуре на так внезапно освободившуюся должность.
   - Двух мнений быть не может. Сергей Николаевич, - сказал он, даже и не пытаясь в уме выбрать еще кого-нибудь.
   - Угу, - хмыкнул Скребнев, но ничего более не добавил, а предложил зайти с ним к Яковенко, ректору.
   Краснолицый и седовласый Яковенко восседал в своем могучем, ленинском, кресле за огромным (откуда только такие берутся, как из горьковского кабинета в доме Рябушинского!) столом, стоящим отдельно в просторном, как зал, кабинете. Перед столом располагалось два кресла-близнеца из того же гарнитура, что и ректорское кресло, но несколько поменьше.
   - Здравствуй, Павел Семенович! - опережая Скребнева, произнес Беляев грубовато, пожал мягкую ладонь ректора и сел без приглашения в кресло, закинув ногу на ногу.
   Скребнев как будто этого не заметил и опустился в кресло напротив. После паузы зачем-то подмигнул Беляеву, мол, поддержи, и завел разговор о вакансии.
   - Я думаю, что Серега справится, - сказал Яковенко. - Да и докторская у него на подходе. Пошевелившись в кресле, Скребнев сказал:
   - Я ничего не имею против, но...
   - Что "но"? - перебил Яковенко, припадая на стол.
   - Боюсь, не потянет...
   У Беляева от изумления расширились глаза, и он весь как-то напружинился. Заиграли желваки на щеках и спина стала прямой, как доска. И в этом напряжении он казался еще более подтянутым в своем с иголочки костюме, в выглаженной Лизой вечером белоснежной сорочке, в идеально завязанном темно-синем галстуке.
   - Я этого не боюсь, - сухо проронил сквозь зубы Беляев и взглянул на ректора.
   Тот пожал плечами и, подумав, спросил:
   - Что-то у тебя есть?
   Скребнев еще раз незаметно подмигнул Беляеву и сказал:
   - У нас у каждого что-нибудь есть... Дело не в этом. Мне кажется, что Серега не потянет.
   - Почему "не потянет"? - удивился Яковенко и откинулся к спинке кресла.
   Беляев чмокнул губами и медленно проговорил, вполне восприняв подмигивание Скребнева:
   - Вообще-то стоит подумать.
   Он это сказал, не понимая, куда клонит и что хочет Скребнев, но сказал, чтобы не расходиться во мнении со Скребневым. Тут нужно было четко определиться в расстановке сил. А силы были таковы, что Яковенко был в предпенсионном возрасте, в последнее время почти что отошел от дел, появлялся в институте редко, причем с подозрительно красным лицом. Волевых качеств у Яковенко явно недоставало и он более делал вид, что руководит, чем руководил огромным институтом. Оба проректора были уже в пенсионном возрасте и держались только потому, что когда-то в конце двадцатых годов создавали институт, и ныне никому не мешали. Силу набирала младая поросль, и в особенности, Скребнев, которого недавно на районной отчетно-выборной партийной конференции избрали в бюро райкома КПСС.
   - Ладно, вы там думайте, - сказал Яковенко. - Потом доложите.
   Выйдя из кабинета, в коридоре, Беляев спросил:
   - Володя, чего ты темнишь? Бляха-муха, надумал чего-то и меня в дурацкое положение ставишь! Скребнев по-приятельски обнял Беляева.
   - Коля, запомни одно из важнейших правил партийного работника: никогда не выдавай информации, в которой ты сам еще не уверен!